Со скольких лет, человек в состоянии отождествлять себя во внешнем мире? Когда самосознание начинает отмечать и откладывать в памяти ребенка происходящие события? Оставим это исследователям и просто покопаемся в глубинах собственной памяти.
Если следовать «дедуктивному методу», первое, свое день рождения, я помню с трех лет. Моя тетя Валя, папина сестра, держала кондитерский магазин на ул. Бривибас и я его наверняка посещал и даже остались смутные, но приятные и сладкие воспоминания. Но четкий след в памяти, с чего можно вести отсчет, остался, когда тетя подарила мне, на день рождение огромного шоколадного зайца. Заяц был воистину огромен по масштабам ребенка, но удивительно - он вырос вместе со мною, и в памяти у меня он, по прежнему, высотою мне по грудь.
История с зайцем, закончилась трагикомично: я его, буквально, не выпускал из рук, не желая с ним расставаться, да и сестра, которая старше меня на три года, зарилась на моего «кумира», прося кусочек попробовать. Вкус шоколада, благодаря тете, был мне хорошо знаком, и мною любим. Но заяц такой большой и красивый, разукрашенный разноцветной фольгою! Разве можно было его съедать? К сожалению, заяц не выдержал столь «пылкой» любви; «жаркие объятия», плюс июньская жара (я родился в начале июня), сделали свое дело и мне пришлось реветь над растаявшим «идолом». Огорчения мои усугублялись «пляской» сестры вокруг меня, с «припевками»: - так тебе и надо, - жадина!
«Дедуктивный метод» выводит нас на то, что «шоколадно-заячья эпопея» произошла в начале июня 1940 года, когда мне исполнилось три года, поскольку, после 17 июля, частная собственность, была уже, экспроприирована, и когда мне исполнилось четыре года, случай с зайцем мало вероятен, тем более что в промежутке между тем днем рождения, и началом войны, произошел еще один эпизод, когда мать принесла, вдруг, много шоколада. Для ребенка, более трех, уже много, и количество назвать затрудняюсь; может семь, или более плиток. По тому, как я обрадовался, можно судить, что я давно не получал привычного удовольствия и когда я стал вскрывать плитку, мать загадочно улыбалась…. В шоколадной упаковке оказался деревянный муляж. «Дедукция» подсказывает мне, что это был рекламный реквизит из тетиного магазина, который был годен теперь, только, как игрушки.
И еще одно событие отпечаталось в моей памяти, не столь подробно, но доказывающее, что процесс самосознания начался весной – летом 1940 года. В памяти зафиксировалось не многое: площадь, скорее – эспланад, много народу, музыка и, абсолютно четко - украшенная зеленью трибуна, драпированная длинными полотнищами красно-бело-красного цвета, цвета национального флага Латвийской Республики. И что существенно, красный цвет был темный, но, ярко насыщенный, подлинный кармин, совершенно не сравнимый с алым советским кумачом.
Запомнился и первый советский кумачовый Первомай. Осталось в памяти только; как собирались на углу улиц Вагону и Ленас, где работала моя мама, на шляпной фабрике «Ригас филцс», а остальное, очевидно, слилось с тем, что происходило остальные пятьдесят лет, в более крупных масштабах.
Так случилось, что роль катализатора моей памяти, выполняли исторические события, тех далеких лет. И одно из них, наиболее яркое – 22 июня 1941 года. Этот роковой день застал меня в «Католическом парке», так до войны назывался парк Мира, расположенный между параллельными улицами: ул. Екабпилс и ул. Калупес. Парк, в те времена, был хорошо ухожен, с аккуратными гравиевыми дорожками, аллеями, скамейками, питьевыми фонтанчиками, капитальным, хотя и не смывным туалетом, предельно чистым для такого рода туалетов. При входе в парк с улицы Екабпилс, была эстрада, идентичная той, которая сохранилась с тех же времен, в Верманском парке. В правой стороне парка, прилегающей к домам выходящим на улицу Даугавпилс, находилась, прекрасно оборудованная детская площадка, с огромной песочницей, для разных возрастов и великолепный бассейн, расположенный полукругом к плоской стене, выложенной ракушечником. В центре стены, в нише, лепная сказочная рыба заполняла бассейн водой из своего открытого рта. Самое глубокое место бассейна, под рыбой, доходило малышу по грудь. Самое мелкое место было на дорожке, обрамляющей полукруг бассейна и вода там была по щиколотку самому мелкому малышу. (см. Иллюстрация к части первой). В этом бассейне, в первой половине прекрасного солнечного воскресенья и застал меня чудовищный вой воздушной тревоги. Не могу утверждать, что четырех летний малыш приходил в этот парк самостоятельно. Но судя по тому, что я находился в парке, в привычной для себя среде, очевидно мать приводила меня туда по воскресениям и оставляла там ненадолго, чтобы успеть сделать, без помех, свои домашне-хозяйсвенные дела, ни чем, не рискуя, поскольку взрослых, присматривающих глаз, там было предостаточно, как-то: мамаши, нянюшки, бабушки и дедушки, а бассейн и песочницу заполняли их отпрыски и воспитанники. Через какое-то время, очевидно, мать, поблагодарив за присмотр, забирала меня домой. Но в этот день было; все не так….
Неистовый вой сирены, ввел меня в ужаснейшее состояние и я, в буквальном смысле заревел, и рев мой, мало уступал вою сирены. В паническом страхе я стал метаться в разные стороны и в результате заблудился. С плачем, я продолжал двигаться в неопределенном направлении, и вдруг набрел на хорошо знакомое мне место, это была улица Двинская (Даугавпилс), отсюда, путь до дому мне был знаком. Поскольку сейчас пойдет перечисление улиц, я вынужден сделать небольшие комментарии для некоторых несведущих читателей. Местное русское население пользовалось русскими названиями улиц в переводе: Даугавпилс – Двинская, Дзирнаву – Мельничная, Маскавас – Московская и т.д. Пользовались по привычке, некоторыми старыми названиями со времен Российской империи: Лачплеша – Романовская. Для достоверности я буду пользоваться иногда, этими названиями, а в скобках помещу современные. Таблички с названиями улиц, дублировались, не просто кириллицей, а имели русский перевод: Dzirnavu iela, улица Мельничная. Marijas iela, улица Мариновская. Stabu iela, улица Столбовая. Avotu iela, улица Ключевая и т.д. Это сохранилось со времен первой Латвийской Республики, а может, и с Царско-Имперских времен. Такими они и оставались до середины, или конца пятидесятых годов, когда было решено, что улицы, как и фамилии не должны иметь перевода, с чем можно полностью согласиться.
Надо заметить, что ориентировался я в своем, знакомом мне пространстве, великолепно, для столь раннего возраста. Наша семья в то время жила в доме, которого сейчас нет, на улице Курбада, на углу с теперешней ул. Сатеклес, в те времена она была короче, начиналась, от ул. Гертрудинской (Гертрудес), и упиралась в ул. Романовскую (Лачплеша) и называлась ул. Полотская (теперь Сатеклес).
Не смотря на то, что парк казался мне очень большим, я с ним был достаточно знаком по воскресным прогулкам и по ежедневному пути в детский сад, В детсад мы следовали с ул. Курбада на ул. Католическую (Католю), через пешеходный тоннель, на уровне тротуара проходящий сквозь железнодорожную насыпь объединяющий эти улицы и, который был взорван немцами, вместе с Лачплешским железнодорожным виадуком и мостами через Даугаву, во время их отступления, в 1944 году.
С этой стороны парк начинается от угла улиц Католю и Калупес. Следуя в детсад, мы пересекали парк в диагональном направлении и выходили на ул. Яковпилскую (Екабпилс), у самой ул. Двинской (Даугавпилс), где, расположено трех этажное здание, красного кирпича, похожее на школу. Здесь и размещался наш детсад, куда мы ходили, вместе с двоюродным братом Лёней – моим ровесником – сыном тети Сани, младшей сестры моей матери. Они жили неподалеку, на ул. Даугавпилс 49, у самого переезда, существовавшего там до конца пятидесятых годов. Иногда в детсад отводила меня тетя, вместе с кузеном, иногда моя мать. Тогда мы с матерью шли по ул. Полотской (Сатеклес), через переезд на ул. Двинскую (Даугавпилс), заходили за кузеном, и по ул. Двинской, в детский сад.
На фото: Тётя Валя на крыльце своего магазина.
Продолжение следует.