Н. БЕЛЫХ
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР
РАССКАЗ
На этот раз товарищи зашли к Геннадию на квартиру прямо с заводской экскурсии. Спор, затеянный ими еще в пути и даже в цехах завода, продолжался здесь с новой силой. Они спорили о всем, что видели на заводе и что поразило их воображение. Они высказывали свои мысли и усердно старались доказать обязательно доказать свою правоту.
Особенно горячился Юра Собольков.
– Нет, вы мне сначала докажите, потом я соглашусь! – звонко кричал он, грозя пальцем то одному, то другому товарищу. Серые глаза его стали от возбуждения круглыми и сердитыми, парчовая тюбетейка сползла на затылок и вот-вот должна была упасть. – А, может, вы ничего мне и не докажете. Зачем, вот, например, репу парят? Да вы не посмеивайтесь, а в смысл вдумайтесь. Ее затем парят, чтобы она размякла и съестнее стала… Постойте, постойте: улыбки ваши не являются доводом. А вот я вам говорю научную истину: пар не укрепляет вещества, и мне поэтому неубедительным кажется заводской чан с кипятком и с опущенными в него для пропа-а-аривания автомобильными цилиндрами. «Мол, пропариваем цилиндры, чтобы они крепче в работе были». Да чепуха это, а не укрепление. Делают просто для удивления, а вы рты разинули и ах, ах, чудо! Никакого чуда, а простой фокус. Но у меня характер твердый. Меня этими никакими фокусами не удивишь. Дураков нету, верить всему, что под глазом мотается…
– Тебя трудно удивить! – насмешливо сказал Геннадий, глядя в упор на Юрия. И тот уловил в карих глазах товарища не только иронию, но и что-то похожее на сожаление. Его взорвало, и в виски стукнула кровь. Казалось, он бросится на Геннадия с кулаками. Но он только глубоко вздохнул, втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, и отошел от стола к этажерке с книгами. Геннадий последовал за ним. – Ты, Юрий, сам всех нас удивил: репу приравнял к автомобильному цилиндру. Старшекла-а-асник… Смешно, какой ты упорный! (Юрий метнул на Геннадия недружелюбный взгляд). Ну, серчай-серчай, если тебе это нравится, а все-таки надо понять, что одно и тоже воздействие на разные материалы приводит к разным результатам: репа от пара слабеет, автомобильные моторы крепнут, а ты становишься более сердитым и немножко комичным…
– Геннадий, не умничай! – воскликнул Юрий. Лицо его покраснело, а черные оконца зрачков сузились, золотистые брови сошлись над загорелой переносицей. Другие товарищи поспешили встать между Геннадием и Юрием, чтобы не дать им вцепиться друг в друга. Но Юрий отпихнул их в сторону. – Не умничай! Репа у меня только к слову пришлась, сам я в ней не вижу какой-либо науки и ты ее за уши в наш спор на тащи. Понял? Но этого мало, понимать готовое: курица тоже понимает, что пшено лучше проса. А вот можешь ты мне доказать на других примерах, кроме репы и цилиндра, что одинаковое воздействие на разные вещества дает разные результаты? Нет у тебя таких примеров и спорить со мной не берись: ты знаешь мой характер. Не уступлю и все. Сначала ты меня убеди…
Геннадий резким движением руки отбросил назад густые черные волосы, налезшие было на его высокий смуглый лоб, а потом дружески взял Юрия за плечи и слегка встряхнул его.
– А если у меня есть примеры? – загадочно сказал он. – Тогда что?
– Да нет у тебя никаких примеров, и ты меня на испуг не бери. Я не из пугливых, – возразил Юрий. Но голос его был уже не сердитый, как перед тем, а более мягкий и даже с дружеским оттенком. – Но если не врешь, выкладывай свои примеры наружу. Мы их рассмотрим (Юрий показал пальцем на себя и на всех остальных товарищей) и, может быть, утвердим. Ведь я хоть и сердитый, но парень сходственный. Только, ребята, нет у Геннадия никаких примеров и мы его сейчас выведем на чистую воду. Правильно?
Ребята, не решив пока, чью сторону принять, молча поежились.
Только один из них, прозванный Семеном-примиренцем за постоянную склонность угодить всем или примирить их между собою путем какого-нибудь половинчатого предложения, заерзал на стуле. Обеими ладонями пригладил он свои и без того гладко причесанные белокурые волосы и заискивающе посмотрел золотистобровыми голубыми глазами на Юру.
– Не надо волноваться, – тягучим голосом сказал он. – Если нет у Геннадия примеров, и не надо. Без них обойдемся. Мирно, без спора обойдемся. Ведь мы же друзья…
Геннадий погрозил ему указательным пальцем.
– Семен, не мири нас, а лучше сам пойми сущность спора! – сказал он. – Тебе это полезнее будет. А за факты и примеры не беспокойся, их сколько угодно найдется. Вот, к примеру, если начать молотком бить по куску хрусталя или по стеклу, мы получим осколки. Но ударами того же молотка мы можем выковать любую вещь из железа. Кирпич или глиняная посуда закаляются в огне, а в этом же огне алюминий плавится и принимает серебристо-розовый цвет. При этом имейте ввиду, что сырьем для алюминия служит глина…
– А наоборот, наоборот какие-нибудь примеры приведи! – воскликнул Юра. Он хотел во что бы то ни стало запутать Геннадия, сбить его с толку и показать себя победителем перед лицом товарищей. – Ну, наоборот не можешь? Ага!
– Как это наоборот? – огрызнулся Геннадий. В нем кипела досада, и он не удержался от грубого сравнения. – Ты, Юрий, начинаешь хитрить не хуже Игнатия Лойоллы…
Ребята при этом расхохотались. Даже Семен с трудом удержался от смеха и весь сморщился, начал чихать и покашливать. Украдкой он следил за Юрием и ожидал какой-либо резкой с его стороны ответной выходки. В другое время оно, пожалуй, так бы и случилось: намек на сходство Юрия с главой и основателем испанской инквизиции, который без зазрения совести называл черное белым и утверждал, что дровяные поленья могут цвести при усердном поливании их водой, привел бы Юрия в неописуемую ярость. Но на этот раз Юрий только снисходительно улыбнулся и покачал головой. Про себя он подумал: «Это очень хороший признак, если Геннадий начинает грубить. Он, выходит, чувствует неизбежность своего поражения. Так-то, со мною не спорь». Но вслух Юрий сказал другое.
– Запарился ты, Геннадий. Хуже репы стал, очень несообразительный. Но ты не робей, я тебе разъясню, что значит примеры наоборот. Это если одинаковый результат может произойти от совершенно различных причин. Вот ты и докажи нам такую истину. Убедишь, мы тебе поверим. Но, смотри, нам все это налицо давай, а не крути вокруг да около. Мы зубастые человеки…
Все это Юрий говорил в снисходительном и даже в покровительственном тоне, стараясь изобразить себя знатоком всех затронутых вопросов, великодушным человеком, готовым помочь Геннадию выпутаться из затруднительного положения. Но Геннадий догадывался, что Юрий хотел одного – победы. И победу Геннадий ни за что не хотел уступить Юрию, так как чувствовал свою правоту. Но правоту эту надо еще было доказать другим, присутствовавшим при споре товарищам. И доказать ее было надо, хотя бы в основном, без промедления, по горячим следам спора. Доказательства мерцали где-то вдали и никак не давались, чтобы сформулировать их. В напряженном мозгу Геннадия мысли молниями вспыхивали и снова гасли. При вспышке они озаряли накопленные памятью факты, будоражили саму память и воскрешали в ней что-то близкое-близкое к искомому ответу. Но мысли гасли как раз в тот момент, когда ответ уже вертелся на кончике языка, и Геннадию снова приходилось неимоверным усилием воли заставлять свои мысли сверкать и светом своего горения озарять истину.
Ему было очень трудно. Высокий лоб его вспотел. Над черными дугами бровей кожа собралась в нежные морщинки. Сквозь густые ресницы сверкали сощуренные возбужденные глаза.
– Сейчас, ребята, сейчас, – шептал он пересохшими губами. – Дайте немного собраться с мыслями…
Ребята ему не мешали. Они все умолкли и с чувством тяжелой неловкости и даже с болью в груди следили за шагавшим по комнате Геннадием. Если бы они могли, то без промедления подсказали бы ему нужное решение, как не раз делали это в младших классах. Но они сами не знали теперь, как нужно ответить на вопрос Юрия и можно ли вообще на него ответить. Они чувствовали также досаду на Юрия, который так настойчиво напирал на Геннадия своими вопросами. Но интерес, порожденный в них затеянным спором, уравновешивал досаду и они молчали, будто во рту их была вода. Им все же хотелось узнать, чем кончится умственный поединок Геннадия и Юрия.
«В движении тела быстрее движется мысль, – думал про себя Геннадий, вспомнив слова отца, инженера автомобильного завода. – Трудность делает ее более острой. Поэтому благодари трудности. Без них не рождались бы мысли, ибо довольство и сплошная удача могут породить не только лень тела, но и вялость мысли».
Вспомнив об отце, Геннадий вспомнил и о заводе. Вот он встал перед глазами. Весь встал со всем своим вывернутым наружу нутром. Потом мелькнули в памяти детали заводских картин. Вот громоподобно гогочет бронзовый конвертор и бушует в нем оранжево-зеленое пламя. Вот огромные цилиндры электроплавильных печей. Над ними огненными колоннами торчат электроды, сияют гигантские вольтовы дуги.
Из пробитых ломами и прожженных кислородом леток вырвался ослепительный язык пламени, потом засверкали искры и звезды над расплавленным металлом, розовый пар поднялся над песчаным руслом металлического ручья и в цехе стало знойно, нехорошо для дыханья. «Может здесь решение вопроса? – подумал Геннадий и мгновенно остановился. Но мысль уже погасла, а истина, столь близкая и почти ощутимая, снова начала мерцать издалека слабым неразличимым светом. – Нет, не здесь!» – чуть не воскликнул Геннадий. Он снова зашагал по комнате, вспоминая по порядку все, виденное им на заводе. Наконец, его память задержалась на термической печи. В этой печи, видел он, подвергали жаровой обработке алюминиевые поршни. «Да это же и есть ответ на поставленный мне Юрием вопрос», – подумал Геннадий. Он налил из графина стакан воды и медленно выпил его, чтобы немного успокоиться и не допустить дрожания голоса: он не любил этого дрожания, но голом от волнения всякий раз дрожал у него, пока он не изобрел однажды способ против этого бедствия. И способ это был прост и доступен: стакан медленно выпиваемой воды. Может быть, при этом большую роль играло самовнушение, но Геннадий верил в чудодейственную силу этого стакана воды. Он поставил стакан на стол и подошел к Юрию, стоявшему у окна.
– Помнишь алюминиевые поршни на заводском дворе? – твердым голосом сказал он, – грудою которые были навалены за цехом. Да помнишь, конечно. Мы среди них еще цветов нарвали целый букет. Эти поршни умышленно были положены на открытом воздухе. Им надо было долго лежать, чтобы металл состарился и стал на износ устойчивее. А потом мы в цех зашли. Там техник показывал нам поршни, обработанные в течение шести часов в жаровой печи при температуре в 230 градусов. Конечно, ты это помнишь…
– Ну, помню, – без желания признался Юрий и насупился. – Что же там особенного в этих поршнях?
– А то особенное, – сказал Геннадий, – что способы разные были применены, а результат один получился. Вот тебе и наоборот. Да уж тут не спорь, - поднятием руки остановил Геннадий Юрия. – Факт остается фактом: месяц лежания поршней на воздухе полностью заменен шестью часами жаровой обработки…
– Это и мы помним, – поддержали ребята Геннадия. – Такой факт есть на заводе, без всякого сомнения…
– А-а, а, есть-есть! – передразнил их Юрий. – Ну, может быть, есть один, а мне несколько надо, чтобы я поверил. На один факт меня не возьмешь. Характер у меня твердый. Без убеждений я ни в жизнь никого не послушаюсь.
В настроении Геннадия наступил тот самый перелом, который иногда захватывает все существо человека и мчит его вперед и вперед в непреклонном стремлении все объяснить, все переделать, всему дать новое освещение и по новому его познать. В такие минуты мысль работает бурно и смывает все на своем пути, как полая вода смывает плотины, казавшиеся до того неодолимыми. Теперь Геннадий смотрел на окружавший его мир особо вдохновенными глазами, и все вещи казались ему подходящими для доказательства волновавших его проблем. Он будто бы спешил использовать вызванные в нем и его волей бурные волны вдохновения и творчества, пока они не погасли на некоторое время снова.
– Юрий желает много фактов? – с подъемом сказал он. – Я ему дам эти факты. Пусть только смотрит и понимает. Вот, например, такое явление, – Геннадий достал из ящика стола длинный кусок мягкой проволоки, зажег спиртовку и налил в стакан постного масла. Он накалил конец проволоки в пламени спиртовки и быстро сунул его в стакан с малом. Раздался треск, зашипело. В комнате запахло чадом. Геннадий помахал в воздухе концом проволоки, остудил его. – Согни этот конец проволоки. Ну, смелее гни! – сказал он Юрию.
Юрий нажал пальцами на сизый конец проволоки, но она не гнулась. Тогда он нажал покрепче. Послышался сухой металлический хруст и проволока переломилась.
– Да это же закал, – презрительно оттопырив губу, сказал Юрий. – Этим меня не удивишь. Это я сразу разгадаю…
– Как есть, закал! – подтвердили и все остальные товарищи, поочередно попробовав пальцем жесткие концы сломанной проволоки.
– Конечно, закал, – подтвердил Геннадий. – Но ведь закаливать можно по разному. Арабские оружейники из Дамаска закаляли свои мечи, например, не водой или маслом, а… воздухом. Меч вручали всаднику на быстроногом коне. Всадник с поднятым над головой раскаленным мечом мчался, пока охлаждался меч или падал конь. Это был закал. А можно и так закалять металл. Смотрите! – Геннадий быстро изогнул свежий конец проволоки в прямоугольный зигзаг. Получилось у него нечто похожее по форме на ключ для заводки автомобильного мотора или на патефонную ручку.
Зажав одной рукой длинный конец проволоки у самого изгиба, Геннадий начал другой вращать свободное колено изгиба, будто заводил граммофон.
Все увидели при этом, что зажатая в щепотке левой руки часть проволоки подверглась деформации кручения. Она стала заметно тоньше и окрасилась в матово-серебристый цвет. – Теперь ты попробуй гнуть, – предложил Геннадий Семену-примиренцу. – Нужно и твое мнение услышать…
Семен робко взял проволоку, осторожно попробовал острый кончик ее пальцем, как плотники пробуют лезвие отточенного ими топора, вопросительно посмотрел на Юрия. В испуганных голубых глазах его отражалась мольба: «Пощадите, я же не хочу вас поссорить!»
Юрий брезгливо поморщился.
– Гни, если дают! – хмуро сказал он. – Чего к ней прицеливаешься, не укусит.
Семен в отчаянии вздохнул и зажмурил глаза. Он начал гнуть проволоку, но она не поддавалась, будто бы стала чугунной. Он открыл глаза, еще раз осмотрел проволоку. Ребята глядели на него молча, с трудом сдерживая улыбку. «Они думают, что я боюсь, – подумал Семен и краска бросилась по его лицу, а в пальцах начался зуд. – Я им докажу обратное». Он решительно сунул конец проволоки в трещину стола и сильно нажал на него рукой. Проволока хрустнула и переломилась, как и в первый раз.
Семен осмелел. Он осмотрел мерцающий стальным светом излом, похожий на винтовую вмятину, еще раз потрогал его пальцем и даже понюхал для убедительности.
– Закал! – удивленным голосом произнес он и быстро-быстро, обеими ладонями пригладил свои волосы. – Непостижимое дело: тремя способами можно придти к одному и тому же результату…
– Не только тремя, – возразил Геннадий. – Сотнями способов можно к этому придти. Но вы, друзья, вот что сейчас заметьте и обдумайте: последняя закалка произведена нами без применения огня, но твердость металла, несгибаемость его и работоспособность по оси проволоки оказались наибольшими. Такой способ закалки уже тем хорош, что он холодный и полностью передает в руки человека власть над степенью закалки: сколько потребно, столько и крути. Вряд ли кто в мире пробовал такой способ. Его, возможно, начнут на первых порах третировать, ругать. Но я уверен, что ему обеспечено будущее. Закаленные таким способом стержни особенно хороши будут в конструкциях, выдерживающих какую-нибудь большую нагрузку по оси стержней. Хуже они будут нести службу противодействия поперечным нагрузкам и еще хуже – службу вращательных нагрузок, какие испытывают, например, трансмиссии.
– А вот ты скажи, Геннадий, почему цвет проволоки изменился, хотя и мы не палили ее огнем? – спросил Юрий. Этот вопрос он задал уже особым тоном. В нем не было попытки запутать товарища или запугать его, а скорее звучало желание примириться с ним, но сделать это не слишком наглядно для других. – Была вот она сверкающая, а стала матово-серебристой…
Геннадий задумался, присматриваясь к проволоке.
– Я считаю, – сказал он, – что цвет проволоки изменился в связи с изменением структуры поверхности во время кручения. Поверхность проволоки стала вроде мелко навинтованной и отражаемый ею свет вызывает в нашем глазу ощущение матово-серебристого…
– А ты не врешь? – неожиданно спросил Семен. При этом он сам испугался своего вопроса. «Ну, пропала дружба!» – подумал он. Однако Геннадий нисколько не осердился.
– Нет, не вру, – спокойно сказал он. – Вы сейчас в этом убедитесь.
Геннадий принес солонку. Соль в ней была крупная, похожая на кусочки льда. – Серая ведь соль? – сказал Геннадий. – И не только сверху, а и внутри она такая же. Попробуйте, разломите по зернышку. Ну вот, теперь вы своим опытом убедились, что соль насквозь серая. А я вам докажу, что она иная. – Он размельчил соль в порошок и она стала белоснежной. – Все дело здесь в том, что мы разрушили одну и создали другую структуру отражающей поверхности. Раньше крупнозернистая соль поглощала все лучи, кроме водянисто-серых, а теперь она отражает белые лучи и воспринимается нашим глазом в качестве белого порошка. И если бы мы смогли придать соляному порошку структуру сажи, он бы наверняка воспринимался глазом в качестве черного…
При этих словах Геннадий встрепенулся, будто сквозь тело его внезапно пропустили электрический ток. Глаза его загорелись, на лице отразилось необычайное возбуждение.
– Знаете, какая мысль пришла мне сейчас в голову? – таинственно прошептал он. – Я подумал о мимикрии в животном мире. Мне думается, что все хамелеоны обязаны изменением цвета своей кожи ни чему иному, как изменчивому качеству отражательной поверхности. Новая среда по-новому раздражает кожу хамелеона и последняя приобретает иные отражательные качества, то есть измененную структуру поверхности. Она начинает поглощать все лучи, за исключением лучей цвета окружающей местности.
– А пигменты? – спросил Юра. – Ими пренебрегаешь?
– Нет, я не отрицаю наличия красящих веществ в волосах человека или в шерсти животных. Но это уже относится к другой теме. А вот связь наших световых ощущений с определенной структурой наблюдаемой нами отражающей поверхности – это великая проблема. Если я прав, то мы почти держим в своих руках ключ к великому открытию: человек может придавать любую окраску поверхности предметов без затраты красок, одним лишь механическим или кислотным способом изменения отражающей поверхности предмета. И это будет восхитительная окраска. Глаз воспримет ее столь же объемно, в нежных живых переливах, как воспринимает радугу или один из цветов солнечного спектра. Но это не все. Научившись создавать такие поверхности, структура которых будет близка к структуре отражающей поверхности воды, мы сможем достичь почти полной невидимости предметов. Мы изобретем шапку-невидимку, о которой народ рассказывал сказки. И каково будет изумление врага, когда на него наедут армады наших невидимых танков или налетят невидимые самолеты…
– А, может быть, этого можно достичь простой полировкой, если нужно получить зеркальность?…, – сказал Юрий.
– Нет, я имею в виду другое, – возразил Геннадий. – Зеркало и водная поверхность – разные вещи. Зеркало отражает однообразно и не дает игры цветов и оттенков, без чего предмет и его изображение мертвы. А вот река, например, играет отражениями и мы ощущаем их, как движение живой жизни. То возникают на поверхности воды упругие зеленые плеши, то расплываются свинцово-серые или синие круги, то мерцающей чешуей сверкает переливчатая серебристая зыбь, то струится золотистая плеска, то мелькает между дымчатыми косяками ряби голубая отсветь неба. Такую бы вот поверхность научиться делать…
– Это невозможно! – вздохнул кто-то. – Это слишком красиво для простых смертных…
– Насчет невозможности, не знаю, – задумчиво сказал Юрий. – Только трудно это, сил не хватит…
– Да, Юрий, это очень трудно, – согласился Геннадий. – Но самое трудное часто состоит в том, чтобы люди начали верить в возможность того или другого дела. Когда они верят, остальные трудности кажутся не столь уж трудными. Если хамелеоны могут менять структуру поверхности своей кожи, то человек обязан научиться по своему желанию менять структуру поверхности окружающих его предметов…
– А не может ли такая работа слишком дорого стоить? – заметил Юрий. – И если она слишком будет дорого стоить, народ не захочет отказаться от пользования красками…
– Ты прав, – сказал Геннадий. – Если изобрести золото из свинца при затрате в два раза больше труда, чем при получении золота обычным для нашего времени способом с применением драги – золотодобывающего комбайна, то от такого искусственного золота люди откажутся. Но вопрос о структуре поверхности стоит в другом плане и у него имеются хорошие перспективы на успех. Вы знаете, что в нашей промышленности развит метод стандартизации, при котором дорогой модельный экземпляр становится доступным в цене в силу массовости его производства. Можно даже для образности сказать, что с дорогого предмета мы снимем массу дешевых копий…
– Ого, хватил! – несдержанной репликой прервал его Юрий. Копирование! Думаешь, хорошие копии картин Рембрандта или Рафаэля намного дешевле подлинников?
– Нет, не намного, – спокойным голосом возразил Геннадий, хотя чувствовалось, что он крайне напряжен и с трудом сдерживает целую бурю мыслей, нарочито стараясь изложить их не спеша и наиболее ясно. – Но я имею ввиду другое копирование, отличное от копирования картин великих мастеров кисти. Наша наука открыла недавно электроискровой способ обработки металлов. Он состоит в том, что роль одного их электродов выполняет обрабатываемое изделие, а другим электродом является инструмент обработки. Специальная электрическая установка, с полюсами которой соединены электроды, отдает электричество не постоянно, а периодически. То есть накапливает сперва электричество до известной плотности и уровня напряжения, а потом выбрасывает накопленное электричество в виде искры с сильным ударным действием. Такие искры вырывают частицы металла из обрабатываемой поверхности и рисуют на ней узор в точном соответствии с формой инструмента. Глубина узора зависит от воли человека: выключил ток, и узор больше не углубляется.
И вот, при некотором усовершенствовании метода электроискровой обработки металла (надо добиться равномерного излучения ударных искр каждой точкой инструмента-электрода) можно дешево и сколь угодно много снять копий с поверхности любой структуры. Мастеров при этом потребуется мало, а копии получатся идеальными, поскольку не только человек, но и даже инструмент не прикасается к обрабатываемой поверхности: весь процесс осуществляется на расстоянии.
Так и не заметили товарищи, как прошел день в этих интересных спорах, породивших новые мысли и мечту у собеседников.
В тот же вечер Геннадий упросил отца достать ему пропуск на завод, а на другой день он получил разрешение директора поработать в экспериментальном цехе завода до конца школьных каникул.
Работал он в самом дальнем углу, где стояли вытяжные шкафы.
Вскоре Геннадий прослыл на заводе за чудака. И в самом деле чудачным казалось, что Геннадий часов по двенадцать в день работал над двумя обыкновенными бытовыми вещами, над медной дверной ручкой и над серебряным портсигаром отца.
Кожа на его пальцах погрубела и даже залохматилась. На ладони появились пятна различных окрасок и оттенков (Это потому, что он обрабатывал поверхность предметов не только механически, но и различными кислотами и растворами). Лицо его похудело. Карие глаза стали шире и горели встревоженными огнями, погасить которые никто бы не смог.
К концу первого месяца работы Геннадий стал раздражительным и неразговорчивым. Он не отвечал ни на чьи вопросы и глубоко страдал, если кто-либо из недогадливых и назойливых надолго останавливался возле него и мешал ему работать.
Сотни способов перепробовал он, но поверхность предметов не принимала нужную структуру, хотя вид ее был теперь безнадежно испорчен: дверная ручка поцарапана, серебряная крышка портсигара потускнела и портсигар нельзя было показать на глаза приличным людям.
Геннадий начал работать по восемнадцать часов в сутки, но успех не приходил.
Временами в сердце его закрадывалось сомнение. И тогда руки у него опускались, на ресницах сверкали слезы, в груди щемило. Он отходил к бачку с кипяченой водой и медленно-медленно пил. Потом возвращался к своему рабочему месту и принимался снова за работу с неукротимым неистовством. Снова шли в дело кислоты и радиолучи, электрические токи различных частот и порошки солей и минералов, толченое стекло и стальные опилки, масло и спирт.
Наступил сорок пятый день работы. Через три дня надо было прекратить ее совсем: кончались каникулы, и Геннадий должен был придти в класс и целый год выслушивать, как думал он, насмешки Юрия и других товарищей. Они уже и теперь называли его изобретателем. Называли пока без иронии, с уважением. Но они станут называть его изобретателем в кавычках, как только убедятся в его немощи и неуспехе.
В полдень Геннадий опробовал тысяча пятый опыт и снова потерпел поражение. Утомленный и сердитый, он уже начал складывать все инструменты и химикалии в шкаф, чтобы идти обедать. Но случайно опрокинул флакон со спиртом. Из горлышка выскочила плохо закрытая пробка и спирт полился на тусклую крышку серебряного портсигара. Геннадий поднял флакон, потом начал фланельной тряпочкой протирать крышку. Она, к изумлению Геннадия, сперва стала сизой, потом посветлела и по ней разлился нежно-розовый свет. Он исходил как бы изнутри вещества и воспринимался глазом объемно, подвижно. Он был мягок и игрив, как переливчатый свет июньской утренней зари. Таким светом наливаются летними утрами облака над восточным горизонтом, наливаются спокойные морские дали.
Очарованными глазами глядел Геннадий на портсигар. Он задыхался от радости и не мог ни бежать к отцу, ни кричать о своей победе: от чрезвычайного возбуждения у него пропал голос и подломились ноги. Вцепившись в край вытяжного шкафа, чтобы не упасть (у него закружилась голова от переутомления и от сильной радости), Геннадий простоял так минуты две. Наконец, губы его шевельнулись.
– Достиг! – прошептал он. – Достиг…
Он бережно взял портсигар в пригоршни и начал осторожно повертывать его к свету под различными углами. Нежно-розовый отсвет на крышке портсигара колыхнулся, стал гуще. Бархатистая золотая тень пробежала по гребню крышки и зеленоватыми искорками засверкала по краям, будто заиндевелое стекло под зелеными лучами прожектора.
Все более поражаясь виденному, Геннадий одновременно чувствовал как восстанавливались его силы, слабела власть очарования и снова начинали в его сознании сверкать молнии неуемной мысли. «Не спирт решил дело, – подумал он. – Я растревожил своей обработкой поверхность портсигара, придал ей новую структуру, но пыль и грязь мешали ей проявить свои новые отражательные качества. Спирт промыл крышку, и вот она ожила, наполнилась светом солнечного спектра. Поверхность все же обработана неоднородно, почему и неоднородной оказалась ее окраска».
Мысль эта совсем отрезвила Геннадия.
Он вспомнил о дверной ручке, лежавшей в стальной ванночке со свинцово-графитным порошком, сунул портсигар в карман и подвинул к себе флакон со спиртом.
…………………………………………………………………………………
На следующий день Геннадий с утра разослал записки своим одноклассникам. Он приглашал их к себе, чтобы провести последние часы каникул вместе. Кроме того, он обещал рассказать им интересные новости и поделиться результатами своей работы в экспериментальном цехе завода.
Ожидая товарищей, Геннадий отвинтил старую ручку с двери своей спальни, а привинтил немного повыше обычного новую ручку, над которой так долго работал на заводе. Он наметил встречу с товарищами в своей спальне и у него был свой план этой встречи. Определенную роль в этом плане должна была сыграть и дверная ручка.
Первым явился Юра. Геннадий увидел его через окно. Он шагал по двору важно, покачиваясь на ходу (Он всегда покачивался, так как мечтал попасть когда-нибудь на флот и заблаговременно вырабатывал матросскую походку). У крылечка он остановился, тщательно отер подошвы ботинок о проволочную щетку и шагнул в коридор. Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как застучали шаги в соседней комнате и потом замерли у двери спальни.
– Входи! – отозвался Геннадий на стук. – К товарищу всегда входи без доклада.
Послышалось царапанье ногтями о доску, потом сердитое пыхтенье и бормотанье.
– Войти-то не могу, – воскликнул, наконец, Юрий. – Дверь закрыта плотно, а ручку оторвал какой-то болван…
Геннадий засмеялся.
Отворив дверь, он задержал Юрия у порога.
– Чего мелешь ты насчет ручки? – удивленно сказал он. – Ручка у двери, как полагается. У тебя просто зрение стало слабеть. Стареешь ты, что ли?
– Как старею?! – изумленно воскликнул Юрий. – Мне только семнадцать лет сравняется на следующей неделе. А глаза у меня, брат, орлиные. Петит читаю на расстоянии пяти метров от меня…
– Ха, петит читаешь, а ручку все-таки не видишь! – настойчиво твердил Геннадий. Он чувствовал удовольствие и даже наслаждение, что может спорить с товарищем и теперь уж наверняка доказать ему свою правоту. – Присмотрись получше к двери…
Юрий подозрительно посмотрел на дверь.
– Да что ты мне голову морочишь?! – сердито сказал он. – Я же тебе не сказочный скандинавский король, который воздух принял за дорогую парчу и на посмешище публике голым расхаживал по улицам города. Нету ручки, значит, нету. Оторвали ее…
– Ручка есть! – засмеявшись, возразил Геннадий. Он потянул руку товарища к двери. – Попробуй ее пальцами. Ну, ну, смелее пробуй! Не робей!
Тут заметил Юрий на белом фоне двери выпуклую водянистую полоску. Будто оледенев, она отсвечивала холодным блеском и висела в воздухе странным недвижным миражем. Хватившись за нее, Юрий ощутил пальцами знакомый холодок металла и машинально отдернул руку. Он понюхал пальцы. От них пахло обыкновенной желтой медью.
– Так это?! – Воскликнул Юрий. Потрясенный возникшей у него догадкой, он больше ничего не смог сказать. Широко раскрытыми глазами он уставился на Геннадия и молча, вслед за ним, переступил порог спальни.
– Да, Юрий, это есть то самое, о чем мы спорили и чуть не поскандалили после первой заводской экскурсии. Отныне сказка о шапке-невидимке станет явью. Но это не все. Мне удалось окрасить поверхность предмета не химической краской, а сиянием натуральных солнечных лучей. – Геннадий сорвал со стола газету и перед глазами изумленного Юрия оказался серебристый портсигар. Нежно-розовый свет струился с поверхности крышки. Золотистая тень лежала на выпуклости гребня. Зеленые искорки мерцали по краям крышки. Это была сказочная игра света. Никакие соображения и доводы не подействовали бы столь убедительно на разум и воображения Юрия, как действовала эта изумительная гамма красок натурального света.
– У тебя, Геннадий, настоящий твердый характер, – задыхаясь от волнения, сказал Юрий. – Он у тебя тверже моего. Я признаюсь в этом открыто.
Май 1945 г. – ноябрь 1946 г.
Город Горький.
Н. БЕЛЫХ
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР
РАССКАЗ
На этот раз товарищи зашли к Геннадию на квартиру прямо с заводской экскурсии. Спор, затеянный ими еще в пути и даже в цехах завода, продолжался здесь с новой силой. Они спорили о всем, что видели на заводе и что поразило их воображение. Они высказывали свои мысли и усердно старались доказать обязательно доказать свою правоту.
Особенно горячился Юра Собольков.
– Нет, вы мне сначала докажите, потом я соглашусь! – звонко кричал он, грозя пальцем то одному, то другому товарищу. Серые глаза его стали от возбуждения круглыми и сердитыми, парчовая тюбетейка сползла на затылок и вот-вот должна была упасть. – А, может, вы ничего мне и не докажете. Зачем, вот, например, репу парят? Да вы не посмеивайтесь, а в смысл вдумайтесь. Ее затем парят, чтобы она размякла и съестнее стала… Постойте, постойте: улыбки ваши не являются доводом. А вот я вам говорю научную истину: пар не укрепляет вещества, и мне поэтому неубедительным кажется заводской чан с кипятком и с опущенными в него для пропа-а-аривания автомобильными цилиндрами. «Мол, пропариваем цилиндры, чтобы они крепче в работе были». Да чепуха это, а не укрепление. Делают просто для удивления, а вы рты разинули и ах, ах, чудо! Никакого чуда, а простой фокус. Но у меня характер твердый. Меня этими никакими фокусами не удивишь. Дураков нету, верить всему, что под глазом мотается…
– Тебя трудно удивить! – насмешливо сказал Геннадий, глядя в упор на Юрия. И тот уловил в карих глазах товарища не только иронию, но и что-то похожее на сожаление. Его взорвало, и в виски стукнула кровь. Казалось, он бросится на Геннадия с кулаками. Но он только глубоко вздохнул, втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, и отошел от стола к этажерке с книгами. Геннадий последовал за ним. – Ты, Юрий, сам всех нас удивил: репу приравнял к автомобильному цилиндру. Старшекла-а-асник… Смешно, какой ты упорный! (Юрий метнул на Геннадия недружелюбный взгляд). Ну, серчай-серчай, если тебе это нравится, а все-таки надо понять, что одно и тоже воздействие на разные материалы приводит к разным результатам: репа от пара слабеет, автомобильные моторы крепнут, а ты становишься более сердитым и немножко комичным…
– Геннадий, не умничай! – воскликнул Юрий. Лицо его покраснело, а черные оконца зрачков сузились, золотистые брови сошлись над загорелой переносицей. Другие товарищи поспешили встать между Геннадием и Юрием, чтобы не дать им вцепиться друг в друга. Но Юрий отпихнул их в сторону. – Не умничай! Репа у меня только к слову пришлась, сам я в ней не вижу какой-либо науки и ты ее за уши в наш спор на тащи. Понял? Но этого мало, понимать готовое: курица тоже понимает, что пшено лучше проса. А вот можешь ты мне доказать на других примерах, кроме репы и цилиндра, что одинаковое воздействие на разные вещества дает разные результаты? Нет у тебя таких примеров и спорить со мной не берись: ты знаешь мой характер. Не уступлю и все. Сначала ты меня убеди…
Геннадий резким движением руки отбросил назад густые черные волосы, налезшие было на его высокий смуглый лоб, а потом дружески взял Юрия за плечи и слегка встряхнул его.
– А если у меня есть примеры? – загадочно сказал он. – Тогда что?
– Да нет у тебя никаких примеров, и ты меня на испуг не бери. Я не из пугливых, – возразил Юрий. Но голос его был уже не сердитый, как перед тем, а более мягкий и даже с дружеским оттенком. – Но если не врешь, выкладывай свои примеры наружу. Мы их рассмотрим (Юрий показал пальцем на себя и на всех остальных товарищей) и, может быть, утвердим. Ведь я хоть и сердитый, но парень сходственный. Только, ребята, нет у Геннадия никаких примеров и мы его сейчас выведем на чистую воду. Правильно?
Ребята, не решив пока, чью сторону принять, молча поежились.
Только один из них, прозванный Семеном-примиренцем за постоянную склонность угодить всем или примирить их между собою путем какого-нибудь половинчатого предложения, заерзал на стуле. Обеими ладонями пригладил он свои и без того гладко причесанные белокурые волосы и заискивающе посмотрел золотистобровыми голубыми глазами на Юру.
– Не надо волноваться, – тягучим голосом сказал он. – Если нет у Геннадия примеров, и не надо. Без них обойдемся. Мирно, без спора обойдемся. Ведь мы же друзья…
Геннадий погрозил ему указательным пальцем.
– Семен, не мири нас, а лучше сам пойми сущность спора! – сказал он. – Тебе это полезнее будет. А за факты и примеры не беспокойся, их сколько угодно найдется. Вот, к примеру, если начать молотком бить по куску хрусталя или по стеклу, мы получим осколки. Но ударами того же молотка мы можем выковать любую вещь из железа. Кирпич или глиняная посуда закаляются в огне, а в этом же огне алюминий плавится и принимает серебристо-розовый цвет. При этом имейте ввиду, что сырьем для алюминия служит глина…
– А наоборот, наоборот какие-нибудь примеры приведи! – воскликнул Юра. Он хотел во что бы то ни стало запутать Геннадия, сбить его с толку и показать себя победителем перед лицом товарищей. – Ну, наоборот не можешь? Ага!
– Как это наоборот? – огрызнулся Геннадий. В нем кипела досада, и он не удержался от грубого сравнения. – Ты, Юрий, начинаешь хитрить не хуже Игнатия Лойоллы…
Ребята при этом расхохотались. Даже Семен с трудом удержался от смеха и весь сморщился, начал чихать и покашливать. Украдкой он следил за Юрием и ожидал какой-либо резкой с его стороны ответной выходки. В другое время оно, пожалуй, так бы и случилось: намек на сходство Юрия с главой и основателем испанской инквизиции, который без зазрения совести называл черное белым и утверждал, что дровяные поленья могут цвести при усердном поливании их водой, привел бы Юрия в неописуемую ярость. Но на этот раз Юрий только снисходительно улыбнулся и покачал головой. Про себя он подумал: «Это очень хороший признак, если Геннадий начинает грубить. Он, выходит, чувствует неизбежность своего поражения. Так-то, со мною не спорь». Но вслух Юрий сказал другое.
– Запарился ты, Геннадий. Хуже репы стал, очень несообразительный. Но ты не робей, я тебе разъясню, что значит примеры наоборот. Это если одинаковый результат может произойти от совершенно различных причин. Вот ты и докажи нам такую истину. Убедишь, мы тебе поверим. Но, смотри, нам все это налицо давай, а не крути вокруг да около. Мы зубастые человеки…
Все это Юрий говорил в снисходительном и даже в покровительственном тоне, стараясь изобразить себя знатоком всех затронутых вопросов, великодушным человеком, готовым помочь Геннадию выпутаться из затруднительного положения. Но Геннадий догадывался, что Юрий хотел одного – победы. И победу Геннадий ни за что не хотел уступить Юрию, так как чувствовал свою правоту. Но правоту эту надо еще было доказать другим, присутствовавшим при споре товарищам. И доказать ее было надо, хотя бы в основном, без промедления, по горячим следам спора. Доказательства мерцали где-то вдали и никак не давались, чтобы сформулировать их. В напряженном мозгу Геннадия мысли молниями вспыхивали и снова гасли. При вспышке они озаряли накопленные памятью факты, будоражили саму память и воскрешали в ней что-то близкое-близкое к искомому ответу. Но мысли гасли как раз в тот момент, когда ответ уже вертелся на кончике языка, и Геннадию снова приходилось неимоверным усилием воли заставлять свои мысли сверкать и светом своего горения озарять истину.
Ему было очень трудно. Высокий лоб его вспотел. Над черными дугами бровей кожа собралась в нежные морщинки. Сквозь густые ресницы сверкали сощуренные возбужденные глаза.
– Сейчас, ребята, сейчас, – шептал он пересохшими губами. – Дайте немного собраться с мыслями…
Ребята ему не мешали. Они все умолкли и с чувством тяжелой неловкости и даже с болью в груди следили за шагавшим по комнате Геннадием. Если бы они могли, то без промедления подсказали бы ему нужное решение, как не раз делали это в младших классах. Но они сами не знали теперь, как нужно ответить на вопрос Юрия и можно ли вообще на него ответить. Они чувствовали также досаду на Юрия, который так настойчиво напирал на Геннадия своими вопросами. Но интерес, порожденный в них затеянным спором, уравновешивал досаду и они молчали, будто во рту их была вода. Им все же хотелось узнать, чем кончится умственный поединок Геннадия и Юрия.
«В движении тела быстрее движется мысль, – думал про себя Геннадий, вспомнив слова отца, инженера автомобильного завода. – Трудность делает ее более острой. Поэтому благодари трудности. Без них не рождались бы мысли, ибо довольство и сплошная удача могут породить не только лень тела, но и вялость мысли».
Вспомнив об отце, Геннадий вспомнил и о заводе. Вот он встал перед глазами. Весь встал со всем своим вывернутым наружу нутром. Потом мелькнули в памяти детали заводских картин. Вот громоподобно гогочет бронзовый конвертор и бушует в нем оранжево-зеленое пламя. Вот огромные цилиндры электроплавильных печей. Над ними огненными колоннами торчат электроды, сияют гигантские вольтовы дуги.
Из пробитых ломами и прожженных кислородом леток вырвался ослепительный язык пламени, потом засверкали искры и звезды над расплавленным металлом, розовый пар поднялся над песчаным руслом металлического ручья и в цехе стало знойно, нехорошо для дыханья. «Может здесь решение вопроса? – подумал Геннадий и мгновенно остановился. Но мысль уже погасла, а истина, столь близкая и почти ощутимая, снова начала мерцать издалека слабым неразличимым светом. – Нет, не здесь!» – чуть не воскликнул Геннадий. Он снова зашагал по комнате, вспоминая по порядку все, виденное им на заводе. Наконец, его память задержалась на термической печи. В этой печи, видел он, подвергали жаровой обработке алюминиевые поршни. «Да это же и есть ответ на поставленный мне Юрием вопрос», – подумал Геннадий. Он налил из графина стакан воды и медленно выпил его, чтобы немного успокоиться и не допустить дрожания голоса: он не любил этого дрожания, но голом от волнения всякий раз дрожал у него, пока он не изобрел однажды способ против этого бедствия. И способ это был прост и доступен: стакан медленно выпиваемой воды. Может быть, при этом большую роль играло самовнушение, но Геннадий верил в чудодейственную силу этого стакана воды. Он поставил стакан на стол и подошел к Юрию, стоявшему у окна.
– Помнишь алюминиевые поршни на заводском дворе? – твердым голосом сказал он, – грудою которые были навалены за цехом. Да помнишь, конечно. Мы среди них еще цветов нарвали целый букет. Эти поршни умышленно были положены на открытом воздухе. Им надо было долго лежать, чтобы металл состарился и стал на износ устойчивее. А потом мы в цех зашли. Там техник показывал нам поршни, обработанные в течение шести часов в жаровой печи при температуре в 230 градусов. Конечно, ты это помнишь…
– Ну, помню, – без желания признался Юрий и насупился. – Что же там особенного в этих поршнях?
– А то особенное, – сказал Геннадий, – что способы разные были применены, а результат один получился. Вот тебе и наоборот. Да уж тут не спорь, - поднятием руки остановил Геннадий Юрия. – Факт остается фактом: месяц лежания поршней на воздухе полностью заменен шестью часами жаровой обработки…
– Это и мы помним, – поддержали ребята Геннадия. – Такой факт есть на заводе, без всякого сомнения…
– А-а, а, есть-есть! – передразнил их Юрий. – Ну, может быть, есть один, а мне несколько надо, чтобы я поверил. На один факт меня не возьмешь. Характер у меня твердый. Без убеждений я ни в жизнь никого не послушаюсь.
В настроении Геннадия наступил тот самый перелом, который иногда захватывает все существо человека и мчит его вперед и вперед в непреклонном стремлении все объяснить, все переделать, всему дать новое освещение и по новому его познать. В такие минуты мысль работает бурно и смывает все на своем пути, как полая вода смывает плотины, казавшиеся до того неодолимыми. Теперь Геннадий смотрел на окружавший его мир особо вдохновенными глазами, и все вещи казались ему подходящими для доказательства волновавших его проблем. Он будто бы спешил использовать вызванные в нем и его волей бурные волны вдохновения и творчества, пока они не погасли на некоторое время снова.
– Юрий желает много фактов? – с подъемом сказал он. – Я ему дам эти факты. Пусть только смотрит и понимает. Вот, например, такое явление, – Геннадий достал из ящика стола длинный кусок мягкой проволоки, зажег спиртовку и налил в стакан постного масла. Он накалил конец проволоки в пламени спиртовки и быстро сунул его в стакан с малом. Раздался треск, зашипело. В комнате запахло чадом. Геннадий помахал в воздухе концом проволоки, остудил его. – Согни этот конец проволоки. Ну, смелее гни! – сказал он Юрию.
Юрий нажал пальцами на сизый конец проволоки, но она не гнулась. Тогда он нажал покрепче. Послышался сухой металлический хруст и проволока переломилась.
– Да это же закал, – презрительно оттопырив губу, сказал Юрий. – Этим меня не удивишь. Это я сразу разгадаю…
– Как есть, закал! – подтвердили и все остальные товарищи, поочередно попробовав пальцем жесткие концы сломанной проволоки.
– Конечно, закал, – подтвердил Геннадий. – Но ведь закаливать можно по разному. Арабские оружейники из Дамаска закаляли свои мечи, например, не водой или маслом, а… воздухом. Меч вручали всаднику на быстроногом коне. Всадник с поднятым над головой раскаленным мечом мчался, пока охлаждался меч или падал конь. Это был закал. А можно и так закалять металл. Смотрите! – Геннадий быстро изогнул свежий конец проволоки в прямоугольный зигзаг. Получилось у него нечто похожее по форме на ключ для заводки автомобильного мотора или на патефонную ручку.
Зажав одной рукой длинный конец проволоки у самого изгиба, Геннадий начал другой вращать свободное колено изгиба, будто заводил граммофон.
Все увидели при этом, что зажатая в щепотке левой руки часть проволоки подверглась деформации кручения. Она стала заметно тоньше и окрасилась в матово-серебристый цвет. – Теперь ты попробуй гнуть, – предложил Геннадий Семену-примиренцу. – Нужно и твое мнение услышать…
Семен робко взял проволоку, осторожно попробовал острый кончик ее пальцем, как плотники пробуют лезвие отточенного ими топора, вопросительно посмотрел на Юрия. В испуганных голубых глазах его отражалась мольба: «Пощадите, я же не хочу вас поссорить!»
Юрий брезгливо поморщился.
– Гни, если дают! – хмуро сказал он. – Чего к ней прицеливаешься, не укусит.
Семен в отчаянии вздохнул и зажмурил глаза. Он начал гнуть проволоку, но она не поддавалась, будто бы стала чугунной. Он открыл глаза, еще раз осмотрел проволоку. Ребята глядели на него молча, с трудом сдерживая улыбку. «Они думают, что я боюсь, – подумал Семен и краска бросилась по его лицу, а в пальцах начался зуд. – Я им докажу обратное». Он решительно сунул конец проволоки в трещину стола и сильно нажал на него рукой. Проволока хрустнула и переломилась, как и в первый раз.
Семен осмелел. Он осмотрел мерцающий стальным светом излом, похожий на винтовую вмятину, еще раз потрогал его пальцем и даже понюхал для убедительности.
– Закал! – удивленным голосом произнес он и быстро-быстро, обеими ладонями пригладил свои волосы. – Непостижимое дело: тремя способами можно придти к одному и тому же результату…
– Не только тремя, – возразил Геннадий. – Сотнями способов можно к этому придти. Но вы, друзья, вот что сейчас заметьте и обдумайте: последняя закалка произведена нами без применения огня, но твердость металла, несгибаемость его и работоспособность по оси проволоки оказались наибольшими. Такой способ закалки уже тем хорош, что он холодный и полностью передает в руки человека власть над степенью закалки: сколько потребно, столько и крути. Вряд ли кто в мире пробовал такой способ. Его, возможно, начнут на первых порах третировать, ругать. Но я уверен, что ему обеспечено будущее. Закаленные таким способом стержни особенно хороши будут в конструкциях, выдерживающих какую-нибудь большую нагрузку по оси стержней. Хуже они будут нести службу противодействия поперечным нагрузкам и еще хуже – службу вращательных нагрузок, какие испытывают, например, трансмиссии.
– А вот ты скажи, Геннадий, почему цвет проволоки изменился, хотя и мы не палили ее огнем? – спросил Юрий. Этот вопрос он задал уже особым тоном. В нем не было попытки запутать товарища или запугать его, а скорее звучало желание примириться с ним, но сделать это не слишком наглядно для других. – Была вот она сверкающая, а стала матово-серебристой…
Геннадий задумался, присматриваясь к проволоке.
– Я считаю, – сказал он, – что цвет проволоки изменился в связи с изменением структуры поверхности во время кручения. Поверхность проволоки стала вроде мелко навинтованной и отражаемый ею свет вызывает в нашем глазу ощущение матово-серебристого…
– А ты не врешь? – неожиданно спросил Семен. При этом он сам испугался своего вопроса. «Ну, пропала дружба!» – подумал он. Однако Геннадий нисколько не осердился.
– Нет, не вру, – спокойно сказал он. – Вы сейчас в этом убедитесь.
Геннадий принес солонку. Соль в ней была крупная, похожая на кусочки льда. – Серая ведь соль? – сказал Геннадий. – И не только сверху, а и внутри она такая же. Попробуйте, разломите по зернышку. Ну вот, теперь вы своим опытом убедились, что соль насквозь серая. А я вам докажу, что она иная. – Он размельчил соль в порошок и она стала белоснежной. – Все дело здесь в том, что мы разрушили одну и создали другую структуру отражающей поверхности. Раньше крупнозернистая соль поглощала все лучи, кроме водянисто-серых, а теперь она отражает белые лучи и воспринимается нашим глазом в качестве белого порошка. И если бы мы смогли придать соляному порошку структуру сажи, он бы наверняка воспринимался глазом в качестве черного…
При этих словах Геннадий встрепенулся, будто сквозь тело его внезапно пропустили электрический ток. Глаза его загорелись, на лице отразилось необычайное возбуждение.
– Знаете, какая мысль пришла мне сейчас в голову? – таинственно прошептал он. – Я подумал о мимикрии в животном мире. Мне думается, что все хамелеоны обязаны изменением цвета своей кожи ни чему иному, как изменчивому качеству отражательной поверхности. Новая среда по-новому раздражает кожу хамелеона и последняя приобретает иные отражательные качества, то есть измененную структуру поверхности. Она начинает поглощать все лучи, за исключением лучей цвета окружающей местности.
– А пигменты? – спросил Юра. – Ими пренебрегаешь?
– Нет, я не отрицаю наличия красящих веществ в волосах человека или в шерсти животных. Но это уже относится к другой теме. А вот связь наших световых ощущений с определенной структурой наблюдаемой нами отражающей поверхности – это великая проблема. Если я прав, то мы почти держим в своих руках ключ к великому открытию: человек может придавать любую окраску поверхности предметов без затраты красок, одним лишь механическим или кислотным способом изменения отражающей поверхности предмета. И это будет восхитительная окраска. Глаз воспримет ее столь же объемно, в нежных живых переливах, как воспринимает радугу или один из цветов солнечного спектра. Но это не все. Научившись создавать такие поверхности, структура которых будет близка к структуре отражающей поверхности воды, мы сможем достичь почти полной невидимости предметов. Мы изобретем шапку-невидимку, о которой народ рассказывал сказки. И каково будет изумление врага, когда на него наедут армады наших невидимых танков или налетят невидимые самолеты…
– А, может быть, этого можно достичь простой полировкой, если нужно получить зеркальность?…, – сказал Юрий.
– Нет, я имею в виду другое, – возразил Геннадий. – Зеркало и водная поверхность – разные вещи. Зеркало отражает однообразно и не дает игры цветов и оттенков, без чего предмет и его изображение мертвы. А вот река, например, играет отражениями и мы ощущаем их, как движение живой жизни. То возникают на поверхности воды упругие зеленые плеши, то расплываются свинцово-серые или синие круги, то мерцающей чешуей сверкает переливчатая серебристая зыбь, то струится золотистая плеска, то мелькает между дымчатыми косяками ряби голубая отсветь неба. Такую бы вот поверхность научиться делать…
– Это невозможно! – вздохнул кто-то. – Это слишком красиво для простых смертных…
– Насчет невозможности, не знаю, – задумчиво сказал Юрий. – Только трудно это, сил не хватит…
– Да, Юрий, это очень трудно, – согласился Геннадий. – Но самое трудное часто состоит в том, чтобы люди начали верить в возможность того или другого дела. Когда они верят, остальные трудности кажутся не столь уж трудными. Если хамелеоны могут менять структуру поверхности своей кожи, то человек обязан научиться по своему желанию менять структуру поверхности окружающих его предметов…
– А не может ли такая работа слишком дорого стоить? – заметил Юрий. – И если она слишком будет дорого стоить, народ не захочет отказаться от пользования красками…
– Ты прав, – сказал Геннадий. – Если изобрести золото из свинца при затрате в два раза больше труда, чем при получении золота обычным для нашего времени способом с применением драги – золотодобывающего комбайна, то от такого искусственного золота люди откажутся. Но вопрос о структуре поверхности стоит в другом плане и у него имеются хорошие перспективы на успех. Вы знаете, что в нашей промышленности развит метод стандартизации, при котором дорогой модельный экземпляр становится доступным в цене в силу массовости его производства. Можно даже для образности сказать, что с дорогого предмета мы снимем массу дешевых копий…
– Ого, хватил! – несдержанной репликой прервал его Юрий. Копирование! Думаешь, хорошие копии картин Рембрандта или Рафаэля намного дешевле подлинников?
– Нет, не намного, – спокойным голосом возразил Геннадий, хотя чувствовалось, что он крайне напряжен и с трудом сдерживает целую бурю мыслей, нарочито стараясь изложить их не спеша и наиболее ясно. – Но я имею ввиду другое копирование, отличное от копирования картин великих мастеров кисти. Наша наука открыла недавно электроискровой способ обработки металлов. Он состоит в том, что роль одного их электродов выполняет обрабатываемое изделие, а другим электродом является инструмент обработки. Специальная электрическая установка, с полюсами которой соединены электроды, отдает электричество не постоянно, а периодически. То есть накапливает сперва электричество до известной плотности и уровня напряжения, а потом выбрасывает накопленное электричество в виде искры с сильным ударным действием. Такие искры вырывают частицы металла из обрабатываемой поверхности и рисуют на ней узор в точном соответствии с формой инструмента. Глубина узора зависит от воли человека: выключил ток, и узор больше не углубляется.
И вот, при некотором усовершенствовании метода электроискровой обработки металла (надо добиться равномерного излучения ударных искр каждой точкой инструмента-электрода) можно дешево и сколь угодно много снять копий с поверхности любой структуры. Мастеров при этом потребуется мало, а копии получатся идеальными, поскольку не только человек, но и даже инструмент не прикасается к обрабатываемой поверхности: весь процесс осуществляется на расстоянии.
Так и не заметили товарищи, как прошел день в этих интересных спорах, породивших новые мысли и мечту у собеседников.
В тот же вечер Геннадий упросил отца достать ему пропуск на завод, а на другой день он получил разрешение директора поработать в экспериментальном цехе завода до конца школьных каникул.
Работал он в самом дальнем углу, где стояли вытяжные шкафы.
Вскоре Геннадий прослыл на заводе за чудака. И в самом деле чудачным казалось, что Геннадий часов по двенадцать в день работал над двумя обыкновенными бытовыми вещами, над медной дверной ручкой и над серебряным портсигаром отца.
Кожа на его пальцах погрубела и даже залохматилась. На ладони появились пятна различных окрасок и оттенков (Это потому, что он обрабатывал поверхность предметов не только механически, но и различными кислотами и растворами). Лицо его похудело. Карие глаза стали шире и горели встревоженными огнями, погасить которые никто бы не смог.
К концу первого месяца работы Геннадий стал раздражительным и неразговорчивым. Он не отвечал ни на чьи вопросы и глубоко страдал, если кто-либо из недогадливых и назойливых надолго останавливался возле него и мешал ему работать.
Сотни способов перепробовал он, но поверхность предметов не принимала нужную структуру, хотя вид ее был теперь безнадежно испорчен: дверная ручка поцарапана, серебряная крышка портсигара потускнела и портсигар нельзя было показать на глаза приличным людям.
Геннадий начал работать по восемнадцать часов в сутки, но успех не приходил.
Временами в сердце его закрадывалось сомнение. И тогда руки у него опускались, на ресницах сверкали слезы, в груди щемило. Он отходил к бачку с кипяченой водой и медленно-медленно пил. Потом возвращался к своему рабочему месту и принимался снова за работу с неукротимым неистовством. Снова шли в дело кислоты и радиолучи, электрические токи различных частот и порошки солей и минералов, толченое стекло и стальные опилки, масло и спирт.
Наступил сорок пятый день работы. Через три дня надо было прекратить ее совсем: кончались каникулы, и Геннадий должен был придти в класс и целый год выслушивать, как думал он, насмешки Юрия и других товарищей. Они уже и теперь называли его изобретателем. Называли пока без иронии, с уважением. Но они станут называть его изобретателем в кавычках, как только убедятся в его немощи и неуспехе.
В полдень Геннадий опробовал тысяча пятый опыт и снова потерпел поражение. Утомленный и сердитый, он уже начал складывать все инструменты и химикалии в шкаф, чтобы идти обедать. Но случайно опрокинул флакон со спиртом. Из горлышка выскочила плохо закрытая пробка и спирт полился на тусклую крышку серебряного портсигара. Геннадий поднял флакон, потом начал фланельной тряпочкой протирать крышку. Она, к изумлению Геннадия, сперва стала сизой, потом посветлела и по ней разлился нежно-розовый свет. Он исходил как бы изнутри вещества и воспринимался глазом объемно, подвижно. Он был мягок и игрив, как переливчатый свет июньской утренней зари. Таким светом наливаются летними утрами облака над восточным горизонтом, наливаются спокойные морские дали.
Очарованными глазами глядел Геннадий на портсигар. Он задыхался от радости и не мог ни бежать к отцу, ни кричать о своей победе: от чрезвычайного возбуждения у него пропал голос и подломились ноги. Вцепившись в край вытяжного шкафа, чтобы не упасть (у него закружилась голова от переутомления и от сильной радости), Геннадий простоял так минуты две. Наконец, губы его шевельнулись.
– Достиг! – прошептал он. – Достиг…
Он бережно взял портсигар в пригоршни и начал осторожно повертывать его к свету под различными углами. Нежно-розовый отсвет на крышке портсигара колыхнулся, стал гуще. Бархатистая золотая тень пробежала по гребню крышки и зеленоватыми искорками засверкала по краям, будто заиндевелое стекло под зелеными лучами прожектора.
Все более поражаясь виденному, Геннадий одновременно чувствовал как восстанавливались его силы, слабела власть очарования и снова начинали в его сознании сверкать молнии неуемной мысли. «Не спирт решил дело, – подумал он. – Я растревожил своей обработкой поверхность портсигара, придал ей новую структуру, но пыль и грязь мешали ей проявить свои новые отражательные качества. Спирт промыл крышку, и вот она ожила, наполнилась светом солнечного спектра. Поверхность все же обработана неоднородно, почему и неоднородной оказалась ее окраска».
Мысль эта совсем отрезвила Геннадия.
Он вспомнил о дверной ручке, лежавшей в стальной ванночке со свинцово-графитным порошком, сунул портсигар в карман и подвинул к себе флакон со спиртом.
…………………………………………………………………………………
На следующий день Геннадий с утра разослал записки своим одноклассникам. Он приглашал их к себе, чтобы провести последние часы каникул вместе. Кроме того, он обещал рассказать им интересные новости и поделиться результатами своей работы в экспериментальном цехе завода.
Ожидая товарищей, Геннадий отвинтил старую ручку с двери своей спальни, а привинтил немного повыше обычного новую ручку, над которой так долго работал на заводе. Он наметил встречу с товарищами в своей спальне и у него был свой план этой встречи. Определенную роль в этом плане должна была сыграть и дверная ручка.
Первым явился Юра. Геннадий увидел его через окно. Он шагал по двору важно, покачиваясь на ходу (Он всегда покачивался, так как мечтал попасть когда-нибудь на флот и заблаговременно вырабатывал матросскую походку). У крылечка он остановился, тщательно отер подошвы ботинок о проволочную щетку и шагнул в коридор. Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как застучали шаги в соседней комнате и потом замерли у двери спальни.
– Входи! – отозвался Геннадий на стук. – К товарищу всегда входи без доклада.
Послышалось царапанье ногтями о доску, потом сердитое пыхтенье и бормотанье.
– Войти-то не могу, – воскликнул, наконец, Юрий. – Дверь закрыта плотно, а ручку оторвал какой-то болван…
Геннадий засмеялся.
Отворив дверь, он задержал Юрия у порога.
– Чего мелешь ты насчет ручки? – удивленно сказал он. – Ручка у двери, как полагается. У тебя просто зрение стало слабеть. Стареешь ты, что ли?
– Как старею?! – изумленно воскликнул Юрий. – Мне только семнадцать лет сравняется на следующей неделе. А глаза у меня, брат, орлиные. Петит читаю на расстоянии пяти метров от меня…
– Ха, петит читаешь, а ручку все-таки не видишь! – настойчиво твердил Геннадий. Он чувствовал удовольствие и даже наслаждение, что может спорить с товарищем и теперь уж наверняка доказать ему свою правоту. – Присмотрись получше к двери…
Юрий подозрительно посмотрел на дверь.
– Да что ты мне голову морочишь?! – сердито сказал он. – Я же тебе не сказочный скандинавский король, который воздух принял за дорогую парчу и на посмешище публике голым расхаживал по улицам города. Нету ручки, значит, нету. Оторвали ее…
– Ручка есть! – засмеявшись, возразил Геннадий. Он потянул руку товарища к двери. – Попробуй ее пальцами. Ну, ну, смелее пробуй! Не робей!
Тут заметил Юрий на белом фоне двери выпуклую водянистую полоску. Будто оледенев, она отсвечивала холодным блеском и висела в воздухе странным недвижным миражем. Хватившись за нее, Юрий ощутил пальцами знакомый холодок металла и машинально отдернул руку. Он понюхал пальцы. От них пахло обыкновенной желтой медью.
– Так это?! – Воскликнул Юрий. Потрясенный возникшей у него догадкой, он больше ничего не смог сказать. Широко раскрытыми глазами он уставился на Геннадия и молча, вслед за ним, переступил порог спальни.
– Да, Юрий, это есть то самое, о чем мы спорили и чуть не поскандалили после первой заводской экскурсии. Отныне сказка о шапке-невидимке станет явью. Но это не все. Мне удалось окрасить поверхность предмета не химической краской, а сиянием натуральных солнечных лучей. – Геннадий сорвал со стола газету и перед глазами изумленного Юрия оказался серебристый портсигар. Нежно-розовый свет струился с поверхности крышки. Золотистая тень лежала на выпуклости гребня. Зеленые искорки мерцали по краям крышки. Это была сказочная игра света. Никакие соображения и доводы не подействовали бы столь убедительно на разум и воображения Юрия, как действовала эта изумительная гамма красок натурального света.
– У тебя, Геннадий, настоящий твердый характер, – задыхаясь от волнения, сказал Юрий. – Он у тебя тверже моего. Я признаюсь в этом открыто.
Май 1945 г. – ноябрь 1946 г.
Город Горький.
Н. БЕЛЫХ
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР
РАССКАЗ
На этот раз товарищи зашли к Геннадию на квартиру прямо с заводской экскурсии. Спор, затеянный ими еще в пути и даже в цехах завода, продолжался здесь с новой силой. Они спорили о всем, что видели на заводе и что поразило их воображение. Они высказывали свои мысли и усердно старались доказать обязательно доказать свою правоту.
Особенно горячился Юра Собольков.
– Нет, вы мне сначала докажите, потом я соглашусь! – звонко кричал он, грозя пальцем то одному, то другому товарищу. Серые глаза его стали от возбуждения круглыми и сердитыми, парчовая тюбетейка сползла на затылок и вот-вот должна была упасть. – А, может, вы ничего мне и не докажете. Зачем, вот, например, репу парят? Да вы не посмеивайтесь, а в смысл вдумайтесь. Ее затем парят, чтобы она размякла и съестнее стала… Постойте, постойте: улыбки ваши не являются доводом. А вот я вам говорю научную истину: пар не укрепляет вещества, и мне поэтому неубедительным кажется заводской чан с кипятком и с опущенными в него для пропа-а-аривания автомобильными цилиндрами. «Мол, пропариваем цилиндры, чтобы они крепче в работе были». Да чепуха это, а не укрепление. Делают просто для удивления, а вы рты разинули и ах, ах, чудо! Никакого чуда, а простой фокус. Но у меня характер твердый. Меня этими никакими фокусами не удивишь. Дураков нету, верить всему, что под глазом мотается…
– Тебя трудно удивить! – насмешливо сказал Геннадий, глядя в упор на Юрия. И тот уловил в карих глазах товарища не только иронию, но и что-то похожее на сожаление. Его взорвало, и в виски стукнула кровь. Казалось, он бросится на Геннадия с кулаками. Но он только глубоко вздохнул, втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, и отошел от стола к этажерке с книгами. Геннадий последовал за ним. – Ты, Юрий, сам всех нас удивил: репу приравнял к автомобильному цилиндру. Старшекла-а-асник… Смешно, какой ты упорный! (Юрий метнул на Геннадия недружелюбный взгляд). Ну, серчай-серчай, если тебе это нравится, а все-таки надо понять, что одно и тоже воздействие на разные материалы приводит к разным результатам: репа от пара слабеет, автомобильные моторы крепнут, а ты становишься более сердитым и немножко комичным…
– Геннадий, не умничай! – воскликнул Юрий. Лицо его покраснело, а черные оконца зрачков сузились, золотистые брови сошлись над загорелой переносицей. Другие товарищи поспешили встать между Геннадием и Юрием, чтобы не дать им вцепиться друг в друга. Но Юрий отпихнул их в сторону. – Не умничай! Репа у меня только к слову пришлась, сам я в ней не вижу какой-либо науки и ты ее за уши в наш спор на тащи. Понял? Но этого мало, понимать готовое: курица тоже понимает, что пшено лучше проса. А вот можешь ты мне доказать на других примерах, кроме репы и цилиндра, что одинаковое воздействие на разные вещества дает разные результаты? Нет у тебя таких примеров и спорить со мной не берись: ты знаешь мой характер. Не уступлю и все. Сначала ты меня убеди…
Геннадий резким движением руки отбросил назад густые черные волосы, налезшие было на его высокий смуглый лоб, а потом дружески взял Юрия за плечи и слегка встряхнул его.
– А если у меня есть примеры? – загадочно сказал он. – Тогда что?
– Да нет у тебя никаких примеров, и ты меня на испуг не бери. Я не из пугливых, – возразил Юрий. Но голос его был уже не сердитый, как перед тем, а более мягкий и даже с дружеским оттенком. – Но если не врешь, выкладывай свои примеры наружу. Мы их рассмотрим (Юрий показал пальцем на себя и на всех остальных товарищей) и, может быть, утвердим. Ведь я хоть и сердитый, но парень сходственный. Только, ребята, нет у Геннадия никаких примеров и мы его сейчас выведем на чистую воду. Правильно?
Ребята, не решив пока, чью сторону принять, молча поежились.
Только один из них, прозванный Семеном-примиренцем за постоянную склонность угодить всем или примирить их между собою путем какого-нибудь половинчатого предложения, заерзал на стуле. Обеими ладонями пригладил он свои и без того гладко причесанные белокурые волосы и заискивающе посмотрел золотистобровыми голубыми глазами на Юру.
– Не надо волноваться, – тягучим голосом сказал он. – Если нет у Геннадия примеров, и не надо. Без них обойдемся. Мирно, без спора обойдемся. Ведь мы же друзья…
Геннадий погрозил ему указательным пальцем.
– Семен, не мири нас, а лучше сам пойми сущность спора! – сказал он. – Тебе это полезнее будет. А за факты и примеры не беспокойся, их сколько угодно найдется. Вот, к примеру, если начать молотком бить по куску хрусталя или по стеклу, мы получим осколки. Но ударами того же молотка мы можем выковать любую вещь из железа. Кирпич или глиняная посуда закаляются в огне, а в этом же огне алюминий плавится и принимает серебристо-розовый цвет. При этом имейте ввиду, что сырьем для алюминия служит глина…
– А наоборот, наоборот какие-нибудь примеры приведи! – воскликнул Юра. Он хотел во что бы то ни стало запутать Геннадия, сбить его с толку и показать себя победителем перед лицом товарищей. – Ну, наоборот не можешь? Ага!
– Как это наоборот? – огрызнулся Геннадий. В нем кипела досада, и он не удержался от грубого сравнения. – Ты, Юрий, начинаешь хитрить не хуже Игнатия Лойоллы…
Ребята при этом расхохотались. Даже Семен с трудом удержался от смеха и весь сморщился, начал чихать и покашливать. Украдкой он следил за Юрием и ожидал какой-либо резкой с его стороны ответной выходки. В другое время оно, пожалуй, так бы и случилось: намек на сходство Юрия с главой и основателем испанской инквизиции, который без зазрения совести называл черное белым и утверждал, что дровяные поленья могут цвести при усердном поливании их водой, привел бы Юрия в неописуемую ярость. Но на этот раз Юрий только снисходительно улыбнулся и покачал головой. Про себя он подумал: «Это очень хороший признак, если Геннадий начинает грубить. Он, выходит, чувствует неизбежность своего поражения. Так-то, со мною не спорь». Но вслух Юрий сказал другое.
– Запарился ты, Геннадий. Хуже репы стал, очень несообразительный. Но ты не робей, я тебе разъясню, что значит примеры наоборот. Это если одинаковый результат может произойти от совершенно различных причин. Вот ты и докажи нам такую истину. Убедишь, мы тебе поверим. Но, смотри, нам все это налицо давай, а не крути вокруг да около. Мы зубастые человеки…
Все это Юрий говорил в снисходительном и даже в покровительственном тоне, стараясь изобразить себя знатоком всех затронутых вопросов, великодушным человеком, готовым помочь Геннадию выпутаться из затруднительного положения. Но Геннадий догадывался, что Юрий хотел одного – победы. И победу Геннадий ни за что не хотел уступить Юрию, так как чувствовал свою правоту. Но правоту эту надо еще было доказать другим, присутствовавшим при споре товарищам. И доказать ее было надо, хотя бы в основном, без промедления, по горячим следам спора. Доказательства мерцали где-то вдали и никак не давались, чтобы сформулировать их. В напряженном мозгу Геннадия мысли молниями вспыхивали и снова гасли. При вспышке они озаряли накопленные памятью факты, будоражили саму память и воскрешали в ней что-то близкое-близкое к искомому ответу. Но мысли гасли как раз в тот момент, когда ответ уже вертелся на кончике языка, и Геннадию снова приходилось неимоверным усилием воли заставлять свои мысли сверкать и светом своего горения озарять истину.
Ему было очень трудно. Высокий лоб его вспотел. Над черными дугами бровей кожа собралась в нежные морщинки. Сквозь густые ресницы сверкали сощуренные возбужденные глаза.
– Сейчас, ребята, сейчас, – шептал он пересохшими губами. – Дайте немного собраться с мыслями…
Ребята ему не мешали. Они все умолкли и с чувством тяжелой неловкости и даже с болью в груди следили за шагавшим по комнате Геннадием. Если бы они могли, то без промедления подсказали бы ему нужное решение, как не раз делали это в младших классах. Но они сами не знали теперь, как нужно ответить на вопрос Юрия и можно ли вообще на него ответить. Они чувствовали также досаду на Юрия, который так настойчиво напирал на Геннадия своими вопросами. Но интерес, порожденный в них затеянным спором, уравновешивал досаду и они молчали, будто во рту их была вода. Им все же хотелось узнать, чем кончится умственный поединок Геннадия и Юрия.
«В движении тела быстрее движется мысль, – думал про себя Геннадий, вспомнив слова отца, инженера автомобильного завода. – Трудность делает ее более острой. Поэтому благодари трудности. Без них не рождались бы мысли, ибо довольство и сплошная удача могут породить не только лень тела, но и вялость мысли».
Вспомнив об отце, Геннадий вспомнил и о заводе. Вот он встал перед глазами. Весь встал со всем своим вывернутым наружу нутром. Потом мелькнули в памяти детали заводских картин. Вот громоподобно гогочет бронзовый конвертор и бушует в нем оранжево-зеленое пламя. Вот огромные цилиндры электроплавильных печей. Над ними огненными колоннами торчат электроды, сияют гигантские вольтовы дуги.
Из пробитых ломами и прожженных кислородом леток вырвался ослепительный язык пламени, потом засверкали искры и звезды над расплавленным металлом, розовый пар поднялся над песчаным руслом металлического ручья и в цехе стало знойно, нехорошо для дыханья. «Может здесь решение вопроса? – подумал Геннадий и мгновенно остановился. Но мысль уже погасла, а истина, столь близкая и почти ощутимая, снова начала мерцать издалека слабым неразличимым светом. – Нет, не здесь!» – чуть не воскликнул Геннадий. Он снова зашагал по комнате, вспоминая по порядку все, виденное им на заводе. Наконец, его память задержалась на термической печи. В этой печи, видел он, подвергали жаровой обработке алюминиевые поршни. «Да это же и есть ответ на поставленный мне Юрием вопрос», – подумал Геннадий. Он налил из графина стакан воды и медленно выпил его, чтобы немного успокоиться и не допустить дрожания голоса: он не любил этого дрожания, но голом от волнения всякий раз дрожал у него, пока он не изобрел однажды способ против этого бедствия. И способ это был прост и доступен: стакан медленно выпиваемой воды. Может быть, при этом большую роль играло самовнушение, но Геннадий верил в чудодейственную силу этого стакана воды. Он поставил стакан на стол и подошел к Юрию, стоявшему у окна.
– Помнишь алюминиевые поршни на заводском дворе? – твердым голосом сказал он, – грудою которые были навалены за цехом. Да помнишь, конечно. Мы среди них еще цветов нарвали целый букет. Эти поршни умышленно были положены на открытом воздухе. Им надо было долго лежать, чтобы металл состарился и стал на износ устойчивее. А потом мы в цех зашли. Там техник показывал нам поршни, обработанные в течение шести часов в жаровой печи при температуре в 230 градусов. Конечно, ты это помнишь…
– Ну, помню, – без желания признался Юрий и насупился. – Что же там особенного в этих поршнях?
– А то особенное, – сказал Геннадий, – что способы разные были применены, а результат один получился. Вот тебе и наоборот. Да уж тут не спорь, - поднятием руки остановил Геннадий Юрия. – Факт остается фактом: месяц лежания поршней на воздухе полностью заменен шестью часами жаровой обработки…
– Это и мы помним, – поддержали ребята Геннадия. – Такой факт есть на заводе, без всякого сомнения…
– А-а, а, есть-есть! – передразнил их Юрий. – Ну, может быть, есть один, а мне несколько надо, чтобы я поверил. На один факт меня не возьмешь. Характер у меня твердый. Без убеждений я ни в жизнь никого не послушаюсь.
В настроении Геннадия наступил тот самый перелом, который иногда захватывает все существо человека и мчит его вперед и вперед в непреклонном стремлении все объяснить, все переделать, всему дать новое освещение и по новому его познать. В такие минуты мысль работает бурно и смывает все на своем пути, как полая вода смывает плотины, казавшиеся до того неодолимыми. Теперь Геннадий смотрел на окружавший его мир особо вдохновенными глазами, и все вещи казались ему подходящими для доказательства волновавших его проблем. Он будто бы спешил использовать вызванные в нем и его волей бурные волны вдохновения и творчества, пока они не погасли на некоторое время снова.
– Юрий желает много фактов? – с подъемом сказал он. – Я ему дам эти факты. Пусть только смотрит и понимает. Вот, например, такое явление, – Геннадий достал из ящика стола длинный кусок мягкой проволоки, зажег спиртовку и налил в стакан постного масла. Он накалил конец проволоки в пламени спиртовки и быстро сунул его в стакан с малом. Раздался треск, зашипело. В комнате запахло чадом. Геннадий помахал в воздухе концом проволоки, остудил его. – Согни этот конец проволоки. Ну, смелее гни! – сказал он Юрию.
Юрий нажал пальцами на сизый конец проволоки, но она не гнулась. Тогда он нажал покрепче. Послышался сухой металлический хруст и проволока переломилась.
– Да это же закал, – презрительно оттопырив губу, сказал Юрий. – Этим меня не удивишь. Это я сразу разгадаю…
– Как есть, закал! – подтвердили и все остальные товарищи, поочередно попробовав пальцем жесткие концы сломанной проволоки.
– Конечно, закал, – подтвердил Геннадий. – Но ведь закаливать можно по разному. Арабские оружейники из Дамаска закаляли свои мечи, например, не водой или маслом, а… воздухом. Меч вручали всаднику на быстроногом коне. Всадник с поднятым над головой раскаленным мечом мчался, пока охлаждался меч или падал конь. Это был закал. А можно и так закалять металл. Смотрите! – Геннадий быстро изогнул свежий конец проволоки в прямоугольный зигзаг. Получилось у него нечто похожее по форме на ключ для заводки автомобильного мотора или на патефонную ручку.
Зажав одной рукой длинный конец проволоки у самого изгиба, Геннадий начал другой вращать свободное колено изгиба, будто заводил граммофон.
Все увидели при этом, что зажатая в щепотке левой руки часть проволоки подверглась деформации кручения. Она стала заметно тоньше и окрасилась в матово-серебристый цвет. – Теперь ты попробуй гнуть, – предложил Геннадий Семену-примиренцу. – Нужно и твое мнение услышать…
Семен робко взял проволоку, осторожно попробовал острый кончик ее пальцем, как плотники пробуют лезвие отточенного ими топора, вопросительно посмотрел на Юрия. В испуганных голубых глазах его отражалась мольба: «Пощадите, я же не хочу вас поссорить!»
Юрий брезгливо поморщился.
– Гни, если дают! – хмуро сказал он. – Чего к ней прицеливаешься, не укусит.
Семен в отчаянии вздохнул и зажмурил глаза. Он начал гнуть проволоку, но она не поддавалась, будто бы стала чугунной. Он открыл глаза, еще раз осмотрел проволоку. Ребята глядели на него молча, с трудом сдерживая улыбку. «Они думают, что я боюсь, – подумал Семен и краска бросилась по его лицу, а в пальцах начался зуд. – Я им докажу обратное». Он решительно сунул конец проволоки в трещину стола и сильно нажал на него рукой. Проволока хрустнула и переломилась, как и в первый раз.
Семен осмелел. Он осмотрел мерцающий стальным светом излом, похожий на винтовую вмятину, еще раз потрогал его пальцем и даже понюхал для убедительности.
– Закал! – удивленным голосом произнес он и быстро-быстро, обеими ладонями пригладил свои волосы. – Непостижимое дело: тремя способами можно придти к одному и тому же результату…
– Не только тремя, – возразил Геннадий. – Сотнями способов можно к этому придти. Но вы, друзья, вот что сейчас заметьте и обдумайте: последняя закалка произведена нами без применения огня, но твердость металла, несгибаемость его и работоспособность по оси проволоки оказались наибольшими. Такой способ закалки уже тем хорош, что он холодный и полностью передает в руки человека власть над степенью закалки: сколько потребно, столько и крути. Вряд ли кто в мире пробовал такой способ. Его, возможно, начнут на первых порах третировать, ругать. Но я уверен, что ему обеспечено будущее. Закаленные таким способом стержни особенно хороши будут в конструкциях, выдерживающих какую-нибудь большую нагрузку по оси стержней. Хуже они будут нести службу противодействия поперечным нагрузкам и еще хуже – службу вращательных нагрузок, какие испытывают, например, трансмиссии.
– А вот ты скажи, Геннадий, почему цвет проволоки изменился, хотя и мы не палили ее огнем? – спросил Юрий. Этот вопрос он задал уже особым тоном. В нем не было попытки запутать товарища или запугать его, а скорее звучало желание примириться с ним, но сделать это не слишком наглядно для других. – Была вот она сверкающая, а стала матово-серебристой…
Геннадий задумался, присматриваясь к проволоке.
– Я считаю, – сказал он, – что цвет проволоки изменился в связи с изменением структуры поверхности во время кручения. Поверхность проволоки стала вроде мелко навинтованной и отражаемый ею свет вызывает в нашем глазу ощущение матово-серебристого…
– А ты не врешь? – неожиданно спросил Семен. При этом он сам испугался своего вопроса. «Ну, пропала дружба!» – подумал он. Однако Геннадий нисколько не осердился.
– Нет, не вру, – спокойно сказал он. – Вы сейчас в этом убедитесь.
Геннадий принес солонку. Соль в ней была крупная, похожая на кусочки льда. – Серая ведь соль? – сказал Геннадий. – И не только сверху, а и внутри она такая же. Попробуйте, разломите по зернышку. Ну вот, теперь вы своим опытом убедились, что соль насквозь серая. А я вам докажу, что она иная. – Он размельчил соль в порошок и она стала белоснежной. – Все дело здесь в том, что мы разрушили одну и создали другую структуру отражающей поверхности. Раньше крупнозернистая соль поглощала все лучи, кроме водянисто-серых, а теперь она отражает белые лучи и воспринимается нашим глазом в качестве белого порошка. И если бы мы смогли придать соляному порошку структуру сажи, он бы наверняка воспринимался глазом в качестве черного…
При этих словах Геннадий встрепенулся, будто сквозь тело его внезапно пропустили электрический ток. Глаза его загорелись, на лице отразилось необычайное возбуждение.
– Знаете, какая мысль пришла мне сейчас в голову? – таинственно прошептал он. – Я подумал о мимикрии в животном мире. Мне думается, что все хамелеоны обязаны изменением цвета своей кожи ни чему иному, как изменчивому качеству отражательной поверхности. Новая среда по-новому раздражает кожу хамелеона и последняя приобретает иные отражательные качества, то есть измененную структуру поверхности. Она начинает поглощать все лучи, за исключением лучей цвета окружающей местности.
– А пигменты? – спросил Юра. – Ими пренебрегаешь?
– Нет, я не отрицаю наличия красящих веществ в волосах человека или в шерсти животных. Но это уже относится к другой теме. А вот связь наших световых ощущений с определенной структурой наблюдаемой нами отражающей поверхности – это великая проблема. Если я прав, то мы почти держим в своих руках ключ к великому открытию: человек может придавать любую окраску поверхности предметов без затраты красок, одним лишь механическим или кислотным способом изменения отражающей поверхности предмета. И это будет восхитительная окраска. Глаз воспримет ее столь же объемно, в нежных живых переливах, как воспринимает радугу или один из цветов солнечного спектра. Но это не все. Научившись создавать такие поверхности, структура которых будет близка к структуре отражающей поверхности воды, мы сможем достичь почти полной невидимости предметов. Мы изобретем шапку-невидимку, о которой народ рассказывал сказки. И каково будет изумление врага, когда на него наедут армады наших невидимых танков или налетят невидимые самолеты…
– А, может быть, этого можно достичь простой полировкой, если нужно получить зеркальность?…, – сказал Юрий.
– Нет, я имею в виду другое, – возразил Геннадий. – Зеркало и водная поверхность – разные вещи. Зеркало отражает однообразно и не дает игры цветов и оттенков, без чего предмет и его изображение мертвы. А вот река, например, играет отражениями и мы ощущаем их, как движение живой жизни. То возникают на поверхности воды упругие зеленые плеши, то расплываются свинцово-серые или синие круги, то мерцающей чешуей сверкает переливчатая серебристая зыбь, то струится золотистая плеска, то мелькает между дымчатыми косяками ряби голубая отсветь неба. Такую бы вот поверхность научиться делать…
– Это невозможно! – вздохнул кто-то. – Это слишком красиво для простых смертных…
– Насчет невозможности, не знаю, – задумчиво сказал Юрий. – Только трудно это, сил не хватит…
– Да, Юрий, это очень трудно, – согласился Геннадий. – Но самое трудное часто состоит в том, чтобы люди начали верить в возможность того или другого дела. Когда они верят, остальные трудности кажутся не столь уж трудными. Если хамелеоны могут менять структуру поверхности своей кожи, то человек обязан научиться по своему желанию менять структуру поверхности окружающих его предметов…
– А не может ли такая работа слишком дорого стоить? – заметил Юрий. – И если она слишком будет дорого стоить, народ не захочет отказаться от пользования красками…
– Ты прав, – сказал Геннадий. – Если изобрести золото из свинца при затрате в два раза больше труда, чем при получении золота обычным для нашего времени способом с применением драги – золотодобывающего комбайна, то от такого искусственного золота люди откажутся. Но вопрос о структуре поверхности стоит в другом плане и у него имеются хорошие перспективы на успех. Вы знаете, что в нашей промышленности развит метод стандартизации, при котором дорогой модельный экземпляр становится доступным в цене в силу массовости его производства. Можно даже для образности сказать, что с дорогого предмета мы снимем массу дешевых копий…
– Ого, хватил! – несдержанной репликой прервал его Юрий. Копирование! Думаешь, хорошие копии картин Рембрандта или Рафаэля намного дешевле подлинников?
– Нет, не намного, – спокойным голосом возразил Геннадий, хотя чувствовалось, что он крайне напряжен и с трудом сдерживает целую бурю мыслей, нарочито стараясь изложить их не спеша и наиболее ясно. – Но я имею ввиду другое копирование, отличное от копирования картин великих мастеров кисти. Наша наука открыла недавно электроискровой способ обработки металлов. Он состоит в том, что роль одного их электродов выполняет обрабатываемое изделие, а другим электродом является инструмент обработки. Специальная электрическая установка, с полюсами которой соединены электроды, отдает электричество не постоянно, а периодически. То есть накапливает сперва электричество до известной плотности и уровня напряжения, а потом выбрасывает накопленное электричество в виде искры с сильным ударным действием. Такие искры вырывают частицы металла из обрабатываемой поверхности и рисуют на ней узор в точном соответствии с формой инструмента. Глубина узора зависит от воли человека: выключил ток, и узор больше не углубляется.
И вот, при некотором усовершенствовании метода электроискровой обработки металла (надо добиться равномерного излучения ударных искр каждой точкой инструмента-электрода) можно дешево и сколь угодно много снять копий с поверхности любой структуры. Мастеров при этом потребуется мало, а копии получатся идеальными, поскольку не только человек, но и даже инструмент не прикасается к обрабатываемой поверхности: весь процесс осуществляется на расстоянии.
Так и не заметили товарищи, как прошел день в этих интересных спорах, породивших новые мысли и мечту у собеседников.
В тот же вечер Геннадий упросил отца достать ему пропуск на завод, а на другой день он получил разрешение директора поработать в экспериментальном цехе завода до конца школьных каникул.
Работал он в самом дальнем углу, где стояли вытяжные шкафы.
Вскоре Геннадий прослыл на заводе за чудака. И в самом деле чудачным казалось, что Геннадий часов по двенадцать в день работал над двумя обыкновенными бытовыми вещами, над медной дверной ручкой и над серебряным портсигаром отца.
Кожа на его пальцах погрубела и даже залохматилась. На ладони появились пятна различных окрасок и оттенков (Это потому, что он обрабатывал поверхность предметов не только механически, но и различными кислотами и растворами). Лицо его похудело. Карие глаза стали шире и горели встревоженными огнями, погасить которые никто бы не смог.
К концу первого месяца работы Геннадий стал раздражительным и неразговорчивым. Он не отвечал ни на чьи вопросы и глубоко страдал, если кто-либо из недогадливых и назойливых надолго останавливался возле него и мешал ему работать.
Сотни способов перепробовал он, но поверхность предметов не принимала нужную структуру, хотя вид ее был теперь безнадежно испорчен: дверная ручка поцарапана, серебряная крышка портсигара потускнела и портсигар нельзя было показать на глаза приличным людям.
Геннадий начал работать по восемнадцать часов в сутки, но успех не приходил.
Временами в сердце его закрадывалось сомнение. И тогда руки у него опускались, на ресницах сверкали слезы, в груди щемило. Он отходил к бачку с кипяченой водой и медленно-медленно пил. Потом возвращался к своему рабочему месту и принимался снова за работу с неукротимым неистовством. Снова шли в дело кислоты и радиолучи, электрические токи различных частот и порошки солей и минералов, толченое стекло и стальные опилки, масло и спирт.
Наступил сорок пятый день работы. Через три дня надо было прекратить ее совсем: кончались каникулы, и Геннадий должен был придти в класс и целый год выслушивать, как думал он, насмешки Юрия и других товарищей. Они уже и теперь называли его изобретателем. Называли пока без иронии, с уважением. Но они станут называть его изобретателем в кавычках, как только убедятся в его немощи и неуспехе.
В полдень Геннадий опробовал тысяча пятый опыт и снова потерпел поражение. Утомленный и сердитый, он уже начал складывать все инструменты и химикалии в шкаф, чтобы идти обедать. Но случайно опрокинул флакон со спиртом. Из горлышка выскочила плохо закрытая пробка и спирт полился на тусклую крышку серебряного портсигара. Геннадий поднял флакон, потом начал фланельной тряпочкой протирать крышку. Она, к изумлению Геннадия, сперва стала сизой, потом посветлела и по ней разлился нежно-розовый свет. Он исходил как бы изнутри вещества и воспринимался глазом объемно, подвижно. Он был мягок и игрив, как переливчатый свет июньской утренней зари. Таким светом наливаются летними утрами облака над восточным горизонтом, наливаются спокойные морские дали.
Очарованными глазами глядел Геннадий на портсигар. Он задыхался от радости и не мог ни бежать к отцу, ни кричать о своей победе: от чрезвычайного возбуждения у него пропал голос и подломились ноги. Вцепившись в край вытяжного шкафа, чтобы не упасть (у него закружилась голова от переутомления и от сильной радости), Геннадий простоял так минуты две. Наконец, губы его шевельнулись.
– Достиг! – прошептал он. – Достиг…
Он бережно взял портсигар в пригоршни и начал осторожно повертывать его к свету под различными углами. Нежно-розовый отсвет на крышке портсигара колыхнулся, стал гуще. Бархатистая золотая тень пробежала по гребню крышки и зеленоватыми искорками засверкала по краям, будто заиндевелое стекло под зелеными лучами прожектора.
Все более поражаясь виденному, Геннадий одновременно чувствовал как восстанавливались его силы, слабела власть очарования и снова начинали в его сознании сверкать молнии неуемной мысли. «Не спирт решил дело, – подумал он. – Я растревожил своей обработкой поверхность портсигара, придал ей новую структуру, но пыль и грязь мешали ей проявить свои новые отражательные качества. Спирт промыл крышку, и вот она ожила, наполнилась светом солнечного спектра. Поверхность все же обработана неоднородно, почему и неоднородной оказалась ее окраска».
Мысль эта совсем отрезвила Геннадия.
Он вспомнил о дверной ручке, лежавшей в стальной ванночке со свинцово-графитным порошком, сунул портсигар в карман и подвинул к себе флакон со спиртом.
…………………………………………………………………………………
На следующий день Геннадий с утра разослал записки своим одноклассникам. Он приглашал их к себе, чтобы провести последние часы каникул вместе. Кроме того, он обещал рассказать им интересные новости и поделиться результатами своей работы в экспериментальном цехе завода.
Ожидая товарищей, Геннадий отвинтил старую ручку с двери своей спальни, а привинтил немного повыше обычного новую ручку, над которой так долго работал на заводе. Он наметил встречу с товарищами в своей спальне и у него был свой план этой встречи. Определенную роль в этом плане должна была сыграть и дверная ручка.
Первым явился Юра. Геннадий увидел его через окно. Он шагал по двору важно, покачиваясь на ходу (Он всегда покачивался, так как мечтал попасть когда-нибудь на флот и заблаговременно вырабатывал матросскую походку). У крылечка он остановился, тщательно отер подошвы ботинок о проволочную щетку и шагнул в коридор. Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как застучали шаги в соседней комнате и потом замерли у двери спальни.
– Входи! – отозвался Геннадий на стук. – К товарищу всегда входи без доклада.
Послышалось царапанье ногтями о доску, потом сердитое пыхтенье и бормотанье.
– Войти-то не могу, – воскликнул, наконец, Юрий. – Дверь закрыта плотно, а ручку оторвал какой-то болван…
Геннадий засмеялся.
Отворив дверь, он задержал Юрия у порога.
– Чего мелешь ты насчет ручки? – удивленно сказал он. – Ручка у двери, как полагается. У тебя просто зрение стало слабеть. Стареешь ты, что ли?
– Как старею?! – изумленно воскликнул Юрий. – Мне только семнадцать лет сравняется на следующей неделе. А глаза у меня, брат, орлиные. Петит читаю на расстоянии пяти метров от меня…
– Ха, петит читаешь, а ручку все-таки не видишь! – настойчиво твердил Геннадий. Он чувствовал удовольствие и даже наслаждение, что может спорить с товарищем и теперь уж наверняка доказать ему свою правоту. – Присмотрись получше к двери…
Юрий подозрительно посмотрел на дверь.
– Да что ты мне голову морочишь?! – сердито сказал он. – Я же тебе не сказочный скандинавский король, который воздух принял за дорогую парчу и на посмешище публике голым расхаживал по улицам города. Нету ручки, значит, нету. Оторвали ее…
– Ручка есть! – засмеявшись, возразил Геннадий. Он потянул руку товарища к двери. – Попробуй ее пальцами. Ну, ну, смелее пробуй! Не робей!
Тут заметил Юрий на белом фоне двери выпуклую водянистую полоску. Будто оледенев, она отсвечивала холодным блеском и висела в воздухе странным недвижным миражем. Хватившись за нее, Юрий ощутил пальцами знакомый холодок металла и машинально отдернул руку. Он понюхал пальцы. От них пахло обыкновенной желтой медью.
– Так это?! – Воскликнул Юрий. Потрясенный возникшей у него догадкой, он больше ничего не смог сказать. Широко раскрытыми глазами он уставился на Геннадия и молча, вслед за ним, переступил порог спальни.
– Да, Юрий, это есть то самое, о чем мы спорили и чуть не поскандалили после первой заводской экскурсии. Отныне сказка о шапке-невидимке станет явью. Но это не все. Мне удалось окрасить поверхность предмета не химической краской, а сиянием натуральных солнечных лучей. – Геннадий сорвал со стола газету и перед глазами изумленного Юрия оказался серебристый портсигар. Нежно-розовый свет струился с поверхности крышки. Золотистая тень лежала на выпуклости гребня. Зеленые искорки мерцали по краям крышки. Это была сказочная игра света. Никакие соображения и доводы не подействовали бы столь убедительно на разум и воображения Юрия, как действовала эта изумительная гамма красок натурального света.
– У тебя, Геннадий, настоящий твердый характер, – задыхаясь от волнения, сказал Юрий. – Он у тебя тверже моего. Я признаюсь в этом открыто.
Май 1945 г. – ноябрь 1946 г.
Город Горький.