Когда ночью я просыпаюсь от скрипов и стуков, раздающихся за стеной, я не удивляюсь им, открываю глаза и лежу так несколько минут. Звуки, разбудившие меня, обычно тут же прекращаются, и тишину изредка нарушают лишь шаги какого-нибудь заблудившегося в темноте пьяного прохожего. Иногда, правда, такой прохожий забирается на мой балкон и долго смотрит внутрь моей комнаты через оконное стекло, покрытое пылью. Укутанный одеялом, со слабой болью в голове, я обычно не противлюсь его поведению, которое при иных обстоятельствах, думаю, вполне могло бы вывести меня из себя. Когда он начинает бормотать что-то невнятное, предназначенное, по всей видимости, для меня, я начинаю засыпать под это его бормотание, неясное, расплывчатое, сливающееся с шумом дождя, который часто начинается в такие ночи.
Во сне я всегда вижу лошадь, скачущую в наполненном туманом поле. Очертания её, зыбкие и расплывчатые, отталкивающие и притягивающие в равной степени, со временем приобретают форму кареты, которая останавливается подле меня и стоит так, пока я не сажусь в неё. Когда дверь кареты закрывается за мной, я, погружённый в мысли, суть которых утекает даже от самого меня, долго сижу неподвижно и не замечаю девушку, сидящую напротив. Она тем временем достаёт зеркальце, долго смотрится в него, после чего её бледные, холодные руки медленно прикасаются к моему лбу. Она говорит, что меня больше не будут тревожить мысли – ни настоящие, ни будущие.
Когда я просыпаюсь, прохожий уже находится в моей комнате, наполненной запахом ночного дождя и мокрой листвы. Я никогда не задаюсь вопросом, как он проник сюда, ведь на этот вопрос не отвечу ни я, чьи мысли не находят возможности хоть сколько-нибудь долго задерживаться в моей голове, ни этот забравшийся в мою комнату человек, чьё молчание кажется таким нерушимым, словно, осмелься что-то его нарушить, не только он, но и вся комната тут же исчезнет. В такой ситуации существует лишь одна возможность зацепиться за эту, уже уходящую, ночь и подольше остаться в ней – молчать.
Незваный гость долго сидит на стуле, поставленном им нарочно прямо возле моей постели. Лицо его, скрытое темнотой, неразличимо; лишь изредка на нём проявляется то острый нос, то зевающий рот, то глаза, затуманенные полудрёмой и выпитым вином.
Перед самым рассветом он всегда наклоняется над моей тяжёлой, с холодным потом на лбу и на висках, головой и долго разглядывает моё лицо. В такие моменты я отвожу свой взгляд от него и смотрю на стену, за которой вновь слышатся стуки и скрипы, похожие на те, что разбудили меня.
Он уходит, так и не сказав ни слова, через окно, а я продолжаю смотреть на стену и держаться за явь, всё с большим успехом ускользающую от меня.