Н. БЕЛЫХ
ЗАДАНИЕ
РАССКАЗ
У стола, в просторном жестком кресле, сидел гладко причесанный светло-русый полковник с прищуренными серыми глазами, с широким лицом, с золотистыми усиками под прямым длинным носом.
Он был чем-то взволнован и нетерпеливо мял в своих пальцах конец красного шнура, тянувшегося к какому-то сверкающему прибору, похожему на миниатюрный прожектор. Потом он выпустил шнур из рук и подвинул к себе круглое металлическое зеркало на фарфоровой подставке.
Поверхность зеркала была волнистая и светилась зеленоватым сиянием. Лицо полковника отразилось в зеркале, как в неспокойном озере. Оно оказалось вытянутым, кривым. Один глаз был с яблоко, второй с яблочное семечко, а рот растянулся до ушей.
Полковник начал крутить головку микрометрического винта, торчавшего в полированном ободке зеркала, и изображение постепенно приняло нормальный вид.
Продолжая смотреться в зеркало, полковник попробовал пальцем правый висок и с досадой выщипнул обнаруженный там седой волос.
– Черт возьми! – выругался полковник. – Этот седой волос появился у меня за последние часы жизни, я никогда раньше не мог поверить, что люди способны седеть так быстро. Но… пусть мы поседеем, пусть… Однако, мы не сдадимся. Нет, не сдадимся… Никакими ультиматумами нас не испугает никто, никакой президент или диктатор…
Полковник отодвинул от себя зеркало, встал и прошелся несколько раз по каземату, освещенному ровным белым светом, струившимся изнутри больших белых шаров, подвешенных под сводами потолка.
Остановившись у кресла, он хотел сесть в него, но послышался звонок, открылась дверь и на пороге появился высокий смуглолицый, черноглазый лейтенант.
– Серебряков! – воскликнул полковник, шагнув навстречу лейтенанту. – Ладно, ладно, давай на этот раз без рапорта, – жестом руки предупредил он лейтенанта, поздоровался с ним и показал на стул.
– Садитесь! – сказал он, одновременно и сам опускаясь в кресло. – Вы, лейтенант, уже знаете об этом наглом ультиматуме, который предъявил человечеству диктатор Бронзовой империи. Он требует, чтобы все страны немедленно признали над собою его власть, согласившись на выселение большей части людей в тропическую и полярную зоны, уничтожили бы всю свою промышленность, все учебные заведения, армию и отныне стали бы выполнять веления профессора Мори или его уполномоченных…
– Но это рабство и смерть для человечества! – воскликнул лейтенант, привстав на стуле.
– Молчите, лейтенант, и слушайте, – заметил полковник.
– Виноват! Слушаю вас!
– Садитесь, – слабо взмахнув рукой, сказал полковник. – Через двадцать часов истекает срок этого жестокого ультиматума…
– Я готов к выполнению задания! – снова привстал лейтенант…
– Дорогой лейтенант, – покачав головой, возразил полковник. – На этот раз речь идет не о том, чтобы послать вас на самолете сбросить бомбы на столицу Бронзовой империи. Нет. Вы, вы будете действовать в качестве десантника…
– Я недопонимаю вас, профессор, то есть полковник, – со смущением в голосе возразил Серебряков. – Ведь это…
– Вы, лейтенант, принадлежите к числу лучших моих учеников. И я уверен, что вы поймете меня если не как полковника Браилова, то как профессора Браилова. Наберитесь терпением. Вам необходимо обстоятельно все понять, иначе трудно надеяться на успешное выполнение задания. Малейшая ошибка может привести весь мир к катастрофе.
Я понимаю, вам трудно и, может быть, даже обидно будет выслушать такую истину, что секретное оружие Бронзовой империи своими разрушительными возможностями сделало бомбардировочную авиацию почти ненужной, во всяком случае – бессильной.
Но мы получили в такой степени подробные сведения об «Электронной пушке» профессора Мори, что и не имеем права ошибиться в выборе средств борьбы с нею.
Вкратце ознакомлю вас с некоторыми особенностями этого оружия. Начнем со снаряда. Снаряд «Электронной пушки» не имеет оболочки или корпуса в привычном для нас понимании. Оболочкой служит решетка секретного сплава металлов. Сплав этот имеет свойство самораспада, близкое к радиоактивному свойству урана, с той существенной разницей, что распад урана происходит медленно, а распад сплава, из которого состоит решетка снаряда, совершается мгновенно и с выделением колоссального количества теплоты, сравнимого с теплотой солнечных протуберанцев, а также колоссального количества паралитических газов… Но распад решетки снаряда происходит лишь в том случае, если снаряд будет лететь со скоростью десяти километров в секунду, то есть со скоростью, близкой к скорости полета тела, способного преодолеть силу земного притяжения. В момент распада решетки освобождается и заключенная в снаряде аккумулированная атомная энергия. Невиданной силы молнии пронизывают пространство в радиусе до 50 километров и сжигают и дробят все на своем пути. Потом начинается ливень, превосходящий по силе все современные представления о тропических ливнях.
Лейтенант Серебряков, внимательно слушавший профессора-полковника Браилова, сделал нетерпеливое движение.
– Вы желаете задать вопрос? – предупредил его полковник. – Задайте…
– Меня удивляет, – сказал Серебряков, – каким образом может аккумулированная энергия удерживаться в решетке, когда простая человеческая логика допускает здесь рассеяние или выпадение содержимого снаряда через щели решетки…
– О, нет, – возразил полковник. – Чтобы понять сущность снаряда «Электронной пушки» Мори, вам надо совершенно отказаться от нашего пусть даже самого современного представления о проницаемости. Вы, вероятно, не один раз видели мокрый рыбачий бредень в момент извлечения его из реки и заметили при этом, что в ячейках бредня часто посверкивают оконца. Это водяная пленка. Она прозрачна и тонка. Прочность ее совершенно незначительна, но, тем не менее, эта пленка совершенно непроницаема для молекул воды при условии равного давления на эту пленку с обеих сторон. Такие же оконца, только не из воды, а из электронно-магнитного поля, созданного сплавом решетки, сплошной «пленкой» силовых линий отгораживают содержимое снаряда от окружающей среды. При этом внутреннее и внешнее давление при помощи особой регулирующей системы поддерживается в абсолютном равновесии до момента распада решетки. Грубо сравнивая, можно сослаться на Дюаров сосуд, в котором хранят жидкий воздух. Ведь бурное кипение жидкости и даже взрыв ее в нем невозможны не только по причине воздушной изоляции внутреннего сосуда с жидким газом, но и самое главное – по причине равенства внутреннего давления в нем с внешним давлением окружающей атмосферы…
– Однако, есть какая-то разница? – прервав профессора, спросил Серебряков, все более увлекаемый необычной беседой. – Жидкость в Дюаровом сосуде имеет соприкосновение с воздухом, а содержимое снаряда электронной пушки, как вы обрисовали, совершенно изолировано от внешней среды…
– Не совсем так, – возразил полковник, электронно-магнитное поле непроницаемо лишь для содержимого снаряда, но воздух свободно проникает во внутрь решетки. И вопрос о равенстве внутреннего и внешнего давления в данном случае относится к давлению воздуха на содержимое снаряда (внешнее давление) и к давлению содержимого снаряда на «пленку» из силовых линий в оконцах решетки (внутреннее давление). Что же касается качества качественной разницы между жидким газом в Дюаровом сосуде и содержимым рассматриваемого нами снаряда, то разница эта не только есть, но и доведена до исключающей друг друга противоположности. Если жидкий воздух, как и всякая жидкость, подвержен физическому явлению испарения, при котором переход жидкости в парообразное состояние не влечет к разрушению молекул данного вещества, то внутри снаряда просто-напросто уже нет ни одной молекулы вещества, и в силу этого никакое испарение там невозможно. Вещество снаряда состоит из аккумулированной атомной энергии, вращающейся с некоей переменной скоростью, находящейся в прямой связи со скоростью полета снаряда. И когда скорость вращения аккумулированной атомной энергии достигнет предела, за которым система регулирования соответствий внутреннего и внешнего давления автоматически выключается, наступает момент распада решетки снаряда.
В момент самораспада решетки создается огромная разница между внутренним и внешним давлением. Разница эта достигает миллиона атмосфер. Исчезает «пленка» силовых линий и содержимое снаряда, потеряв связи аккумуляции, распадается с еще более страшной силой, чем решетка, сыгравшая роль детонатора, выделяя при этом неописуемое количество теплоты, которая в виде молний сокрушает все на своем пути в радиусе до 50 километров и вызывает сильнейшие разряды атмосферного электричества и выпадение осадков.
– Но какое же влияние оказывает скорость снаряда на содержимое снаряда? – спросил лейтенант. – Ведь вы утверждали, что между ними есть прямая связь.
– Я утверждал наличие прямой связи между скоростью снаряда и скоростью вращения содержимого снаряда, но это не меняет дела. Можно говорить, как это сделали вы, и о прямом влиянии скорости снаряда на содержимое снаряда. В физике общеизвестен факт изменения массы вещества при увеличении скорости. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого века это факт даже напугал многих физиков и они закричали: «Караул, исчезла материя!»
Так вот, если движение является формой существования материи, то скорость есть производное движения, оно относится к форме. И если изменяется форма, то это связано и с какими-то изменениями содержания. В данном случае, когда речь идет о содержимом снаряда «электронной пушки», увеличение скорости полета снаряда вызывает такое изменение в его массе, при котором ослабляются внутренние связи между частицами аккумулированной в нем энергии и, наконец, наступает их распад, хотя и предшествует этому самораспад решетки снаряда. Поэтому вполне закономерно, как и закономерен, например, взрыв тола от детонации, хотя тол в больших массах может взорваться и без детонации, под воздействием огня.
– Это меня убеждает, – заметил лейтенант. – Но возникло другое сомнение. Вы сказали, что самораспад снаряда или, по-нашему, взрыв происходит при скорости его движения в десять километров в секунду, но… согласитесь, профессор, тогда снаряд должен разорваться или в стволе пушки или прямо же при вылете из него, так как именно в этот момент скорость бывает наибольшей, а в дальнейшем она должна падать…
Полковник усмехнулся, покачал головой.
– Над вами, лейтенант, тяготеет баллистика огнестрельного оружия. И ваше предположение основано на знании привычных для нас элементов баллистики. Ствол, выстрел, начальная скорость, – все это в применении к «электронной пушке» надо пересмотреть и преодолеть, как пришлось в свое время физикам пересмотреть понятие «теплорода», чтобы правильно объяснить природу теплоты. Во-первых, как подтверждено данными нашей агентурной и телеразведки, «электронная пушка» совсем не имеет ствола. Это система спиралей и проводов, подведенных к большой металлической доске с продолговатыми лунками для снарядов и с направляющими желобками, над которыми возвышаются металлические полукольца. Снаряд при выстреле пробегает последовательно через все эти полукольца, связанные с источником толкающей снаряд энергии. И в зависимости от того, на какой дистанции должен взорваться снаряд, в цепь включается то или иное полукольцо. Это полукольцо, таким образом, определяет и начальную скорость снаряда, и изменение этой скорости полета снаряда в пространстве и дистанцию стрельбы, вернее, ту дистанционную точку, в которой снаряд должен произвести свою разрушительную работу. Но это означает, что полукольца играют одновременно роль прицела, роль дистанционной трубки, роль регулятора толкающей силы снаряда и, значит, роль регулятора скорости его полета и его траектории.
Мы привыкли к тому, что скорость полета снаряда иссякает по мере удаления снаряда от орудия, то есть идет от большего цифрового показателя к меньшему и, наконец, к нулю. В «электронной пушке» все идет наоборот. Беззвучное воздействие силового поля на снаряд дает последнему минимальную скорость. Но, двигаясь по желобу, снаряд автоматически включает в свою траекторию определенный поток электронной энергии того полукольца, которое введено стреляющим в цель. И поток этой энергии сопровождает снаряд до момента его взрыва, как струя воды из шланга сопровождала бы вытолкнутую ею пробку, с той однако существенной разницей, что вода давила бы на пробку с постоянно падающим усилием, а поток электронной энергии действует импульсивно, производя грандиозные толчки по снаряду в нарастающей последовательности. Это и приводит к явлению постоянного возрастания скорости полета снаряда. В принципе снаряд «электронной пушки» мог бы лететь неограниченно далеко, если не доводить его скорость до десяти километров в секунду и не подвергать его взрыву. Но это практически не имеет смысла.
Лейтенант попросил слова.
– Вы утверждаете, – сказал он полковнику, – что снаряд электронной пушки может лететь безгранично далеко. Но, поскольку я вас понял, траектория его тоже кривая, как и траектория обыкновенных артиллерийских снарядов. Следовательно, он должен где-то встретить препятствие, скажем, горную вершину. Что же тогда должно произойти?
Полковник пожал плечами.
– Если бы снаряд электронной пушки воткнулся в препятствие, как это предполагаете вы, – сказал он, – то его действие могло бы быть равным действию полнотелого снаряда, обычно называемого «болванкой», если встреча снаряда с препятствием произошла бы при скорости его полета меньшей десяти километров в секунду. Но если снаряд встретил бы препятствие в момент достижения скорости в десять километров в секунду, то взрыв его произвел бы разрушение, посильное только взрыву десяти тысяч тонн тринитротолуола.
В целом же вы меня неправильно поняли, да и не совсем точно оценили довлеющую роль траектории даже и в современной огнестрельной артиллерии. Ведь наши артиллеристы все больше и больше забирают власть над траекторией снаряда, подчиняя ее своей воле. Маневрирование траекториями вошло сейчас в арсенал искусства артиллерийской стрельбы. Артиллеристы же электронной пушки полностью подчинили себе траекторию снаряда. Управляя скоростями полета снаряда, они могут создать траекторию любой кривизны, могут создать прямую и даже волнистую траекторию, поскольку их снаряд не освобожден от влияния сил земного притяжения и находится одновременно под воздействием управляемой артиллеристами скорости. Сумма этих двух элементов воздействия на снаряд и даст любую траекторию. Из всего этого следует, что снаряд электронной пушки может столь высоко умчаться по прямой траектории, что дальнейшее искривление ее никогда не будет таким сильным, чтобы снаряд столкнулся даже с самой высокой горой на земном шаре. Другое дело, что снаряд, облетев нашу планету и оказавшись в «тылу» выбросившей его пушки, не будет получать импульсирующих толчков и упадет на землю…
– А все-таки этот снаряд не в силе оторваться от земли! – воскликнул Серебряков, как бы желая этим подчеркнуть ограниченность изобретения диктатора «Бронзовой империи».
– Профессора Мори интересовала земля, дорогой лейтенант, а не небо, – с некоторой иронией в голосе сказал полковник. – И мы с вами отвлеклись немного в сторону от цели, с которой я вызвал вас к себе. Вернемся к этой цели…
Полковник покрутил головку одного из винтов стоявшего на столе аппарата и сейчас же на одной из стен каземата вспыхнул голубоватый квадрат, похожий на освещенный киноэкран. Потом, будто приближаясь из далеко-далекой туманности и становясь отчетливее и резче, на экране появились контуры знакомых озер, рек. Гор и лесов. Рождалась световая карта родины. Вдруг карта эта двинулась влево, поплыла. Вот исчезли за обрезом голубого экрана буроватые вершины гор, мелькнула золотистая линия сухопутной границы, потом показалось синее море с белыми гребешками волн, а за ним – белые острова «Бронзовой империи».
– Вот страна, куда вы отправитесь сегодня вечером, – сказал полковник. – Понимаете меня?
– Так точно! – ответил лейтенант. – Понимаю!
При этом он машинально провел пальцами по своей темно-каштановой шевелюре, желая поправить сбившиеся на лоб волосы. В каземате раздался оглушительный треск и с головы Серебрякова посыпались на пол целые каскады синеватых искр.
Серебряков от неожиданности вскочил со стула и вопросительно посмотрел на полковника.
– Садитесь, садитесь, – сказал полковник. – Случилось досадное недоразумение. Я забыл вас предупредить, что наш аппарат работает и защищает нас от наблюдения элктронно-оптико-акустической разведки профессора Мори. И вы, погладив рукою свои волосы, трением на мгновение нарушили отражательность электронно-магнетического поля, созданное вокруг нас нашим аппаратом. Разведчики Бронзовой империи, вероятно, успели зафиксировать на своем экране сияющие брызги, вашу голову и кисть вашей руки. Они даже слышали треск, но… они не определили нашего местонахождения. Для этого мы должны бы допустить пять ошибок, и тогда уже мы взлетим в воздух… За нами буквально охотятся все разведывательные лаборатории «Бронзовой империи». Нам пришлось сменить уже три резиденции, пока не был изобретен наш спаситель, – полковник любовно погладил ладонью полированный ободок волнистого металлического зеркала. – Сейчас оно работает на отражение, но может работать и на прием, и на то и другое одновременно. Но об этом я расскажу вам после выполнения задания, а пока подойдемте к экрану…
Длинной указкой полковник повел по острову «Бронзовой империи», потом остановил конец указки на побережье острова, пояснил:
– Здесь, в приморском гроте сосредоточена вся страшная сила, позволившая профессору Мори осмелиться предъявить всему миру неслыханный ультиматум. Здесь находится станция, питающая энергией все электронные пушки, нацеленные сейчас на все пять частей света. Здесь работает сам профессор Мори с двумя своими сыновьями-ассистентами. Он настолько боится разглашения тайны его лаборатории, что никого, кроме своих сыновей, не допускает туда. Он династирует науку. Больше того, он не позволяет даже охране подходить к гроту ближе, чем на сто метров и надеется защитить себя своими средствами. Специальные аппараты сигнализируют о приближении кого-либо к лаборатории ближе ста метров. И горе тому, кто это сделает. Лучи смерти убивают его. Поэтому вам придется одеться в предохранительный костюм, изготовленный нашей лабораторией. Он водонепроницаем. В нем можно обогреться, достаточно включить электронную энергию в среднюю прокладку костюма, что делается поворотом вправо верхней застежки. Этот костюм может и охладить, если поворотом нижней застежки включить электронную энергию в нижнюю прокладку. Но самое главное состоит в том, что человек, одетый в этот костюм – отражатель, недоступный восприятию охранных приборов профессора Мори. Вы понимаете теперь, что нами учтены все возможности для успешного вашего поединка с профессором Мори. И, надо сказать, профессор Мори, одержимый страхом за свою тайну, помогает нам нанести ему смертельный удар сразу. Именно, он сосредоточил всю энергию и управление новым оружием в одном месте. Мы должны нанести по этому средоточию решительный удар. Мы имеем средство для этого. И называется оно «Электронным нейтрализатором». Я вам сейчас покажу его. – Полковник достал из стола золотистую плитку величиной со спичечную коробку и пакет с торчавшей из него бумагой с машинописным текстом. Подавая то и другое Серебрякову, он сказал:
– Внимательно прочтите инструкцию, пока я сделаю необходимые приготовления. Но нейтрализатор прошу не открывать. Он должен быть открыт лишь перед употреблением. Вызвав процесс нейтрализации аккумулированной в лаборатории профессора Мори энергии, он сам растворится в том адском холоде, который должен умертвить не только весь замысел Мори, но и самого Мори.
Пока лейтенант Серебряков читал инструкцию, полковник Браилов возился у приборов, щелкал выключателями, расправлял крохотные антенны. Потом он соединил золотистый тонкий шнур с узкой медной сеткой, шедшей от прожекторообразного аппарата к фарфоровому полу, металлическое зеркало вдруг стало быстро вращаться, наполнив каземат нежным звучанием, похожим на звучание камертона. По мере вращения зеркала на поверхности его сгущались полупрозрачные тени, принимавшие постепенно реальные очертания. Наконец, зеркало перестало вращаться и на нем стали отчетливо видны глубокие изображения сопок, покрытых кустарниками, болотистых рисовых полей, за которыми в седом тумане чернели хребты гор. Потом все это поплыло, сместилось в сторону, исчезло за полированным ободком, а на смену плыли уже новые виды, новый пейзаж. Медленно проплывали по зеркалу бамбуковые хижины деревень, высокие трубы заводов, бамбуковые рощи и снова поля, узкие дороги, по которым шагали босоногие люди в широких соломенных шляпах и в соломенных плащах, с мотыгами в руках, с корзинами на голове.
Лейтенант Серебряков, закончив чтение инструкции, зачарованно, широко раскрыв глаза, смотрел через плечо полковника на эти медленно плывущие виды, на этот изумительный пейзаж «Бронзовой империи». Он старался даже дышать затаенно, чтобы шумом дыхания не помешать полковнику Браилову в его работе и не лишить себя невиданного зрелища, хотя в голове у него теснились различные вопросы, которые так и хотелось задать своему начальнику. Появлялись в зеркале все новые и новые кадры, захватывающие все внимание Серебрякова, будившие в его воображение, вызывавшие дрожь необычного волнения и чувства сказочного и почти невероятного. Он даже ущипнул себя и убедился, что видимое им есть не сон, а реальная явь, рожденная гением отечественной науки.
В зеркале снова, но уже резко и без туманной дымки, обрисовывались горы, по бурым склонам которых серебрились и мерцали ручьи, бежавшие в голубые морские лагуны, зеленели рощи, катились обвалившиеся глыбы и камни, они подпрыгивали и падали с обрывистого берега в морскую пучину, а над морем вставали серебристо-голубые фонтаны брызг, дождеобразный шум которых долетал до уха Серебрякова. Потом поплыл большой город с домами из дерева, бамбука. Картона и фанеры. Лоснились и сверкали на солнце лакированные стены храмов, белели в центре верхние этажи европейских домов, плескались над ними белые знамена с красными кругами посредине. Вскоре отразился в зеркале морской порт с многочисленными военными кораблями у пирсов. Над пирсами, подняв ажурные стальные руки с зажатыми в них концами цепей, стояли и двигались величественные подъемные краны. На цепях слегка покачивались грузы. Иные краны подавали на палубы кораблей целые самолеты или пушки, другие грузили танки, третьи снимали с кораблей какие-то грузы в ящиках и тюках.
Правее порта чернели вышки и корпуса колоссальных верфей, над которыми клубился черный дым, застилавший весь берег. Но вот все исчезло, появился лесок над крутым скалистым берегом, о который бились зеленовато-белые космы морских волн, висели над водой глыбы дикого серого камня, а под ними, будто сквозь мутное стекло, чернело отверстие прибрежного грота, виднелась многоступенчатая лестница в подземелье. В гроте стояли столы с шарообразными приборами на них, тянулась сеть проводов над столами, горели цилиндрические трубки, заменявшие лампы, искрились черные стены, похожие на антрацит. У столов двигались три человека в шлемах с наушниками, в очках на коротких носах, в голубых костюмах, плотно облегавших тело.
Когда изображение достигло исключительной ясности, полковник Браилов поднял голову и ласково подмигнул Серебрякову своими умными серыми глазами.
– Вот мы в логове врага, – сказал он. – Получше разглядите его, запомните пути-дороженьки к нему, ведь здесь вам предстоит совершить свой подвиг. Запомните и людей, суетящихся у своих адских аппаратах. Возможно, вам придется встретиться с ними лицом к лицу. Этот, который выше других и с таким большим сердитым ртом, как раз и есть профессор Мори. Рядом с ним – его сыновья. Они работают у своих аппаратов, силясь увидеть нашу станцию. А вот, левее стола, вы видите темный кубический ящик. Это горловина подземного хранилища, в котором аккумулирована вся гигантская энергия электронов, добытая промышленностью «Бронзовой империи» за тридцать лет непрерывной работы. Народ «Бронзовой империи» обнищал за это время, миллионы людей умерли от голода и непосильной работы, так как более восьмидесяти процентов всего добываемого нацией расходовалось на выработку электронной энергии.
Лейтенант Серебряков слушал полковника Браилова молча, с замирающим сердцем, с дрожью во всех мускулах. И была это не дрожь страха или испуга. Нет, это была дрожь негодования, охватившего все существо лейтенанта Серебрякова.
Полковник заметил это и тяжело вздохнул.
– Вам первому я так пространно показываю и рассказываю все, что вы видите и слышите, – сказал он тоном задушевной дружбы и трогательной теплоты. – Но ведь и вы первый, кому поручается отвезти и вручить наш ответ на ультиматум профессора Мори. Вам поручается опасное задание и вы должны быть абсолютно уверены в успехе, должны понимать, какой колоссальной силой располагаем мы, чтобы заморозить врага и не дать ему возможности умертвить планету…
В волнении лейтенант Серебряков потянулся было рукой к своим волосам, но сейчас же отдернул ее и смущенно посмотрел на полковника.
– Можете, лейтенант, можете сколько угодно приглаживать свои волосы, – сказал полковник. – Я уже изменил режим работы нашего аппарата, и теперь профессор Мори может, приняв нашу волну, видеть только то, что изображено на нашем экране, то есть самого себя и своих ассистентов. Видите, он злится и ругает своих ассистентов, которые, как он думает, не сумели вывести разведывательные лучи из внутренней цепи. Они там устраивают целую перепалку, не догадываясь, что это наш аппарат возвратил их разведывательные лучи во внутреннюю цепь…
На зеркальном экране действительно происходило оживление. Мори сердито махал руками, а его ассистенты, согнувшись над шаровидными аппаратами, торопливо вращали головки каких-то винтов, поспешно двигали рычажками, разглаживали шелковые экраны, вытирали платками пот со своих смуглых скуластых лиц, шептали какие-то ругательства.
Некоторое время полковник Браилов и лейтенант Серебряков молча и задумчиво смотрели на зеркало, в котором отражались самые злые на земле люди и самая преступная на земле лаборатория смерти.
Молчание прервал лейтенант Серебряков.
– Полковник, – сказал он, – мне совершенно непонятно, каким образом мы можем видеть предметы и явления за добрую тысячу километров от нас? Кроме того, я слышал звуки, дошедшие до меня со скоростью света. Это превыше моих представлений и допущений…
– Постараюсь вам объяснить это, – ответил полковник, – хотя и трудно. Вы знаете о существовании миражей. А миражи возможны только потому, что воздуху присуще зеркально-отражательное свойство. Свойство это постоянно и неотделимо от воздуха, как вкусовое свойство от вишни. Но плотность отражающих свойств воздуха не является постоянным, изменяется. При этом, как правило, изображения отраженных воздухом предметов бывают столь разрежены, что человеческий глаз не замечает их, и миражи в нашем представлении являются редким явлением. В действительности же они существуют всегда. И наш аппарат, называемый «миражескопом», видит эти постоянные изображения предметов в воздухе, уплотняет эти изображения до степени, при которой они могут восприниматься человеческим глазом. Вот эти концентрированные изображения мы и видим в стоявшем перед нами металлическом зеркале. Что же касается поразившего вас явления звука, дошедшего до нашей лаборатории со скоростью света, то это объяснить нетрудно. Звук, как проявление энергии, передается в пространстве не только по воздуху, но и переносится вместе со светом, с электромагнитными и электронно-магнитными волнами, скорость распространения которых совпадает со скоростью света. Но наше ухо ощущает только те звуковые колебания, которые переносятся воздухом или другими средами, в которых звук распространяется с небольшими скоростями порядка нескольких сот метров в секунду. Нам удалось в лаборатории сконструировать сначала такой аппарат, который мог «слышать» звуки, переносимые светом или электронно-магнитными волнами, мог трансформировать их колебание до ощутимой человеческим ухом частоты. Потом мы смогли соединить этот аппарат с «миражескопом» и получили тот изумительный результат, который вызвал бурю в вашем воображении.
– Но, воздух не может отражать предметы, скрытые под землей, – возразил Серебряков.
– Ваше утверждение неправильно, – заметил полковник. – В воздухе все может отразиться, но природа отражения будет различной во всяком отдельном случае. Оптическое отражение, к которому так привыкли мы, относится к числу самых простых, хотя и не простейших. Воздушное зеркало отражает от себя лучи надземных предметов, равно как и акустическое атмосферное зеркало отражает от себя звуки. При этом для акустического атмосферного зеркала совершенно безразлично, отражает ли оно наземные или подземные звуки. Но, кроме этих двух явлений, воспринимаемых нашим глазом или ухом, есть на счете другие волны и другие отражения, которые человеческими органами чувства не воспринимаются. К числу их относятся радиоволны, электронные волны, химические волны и другие. Но это не значит, что никакие организмы не воспринимают эти волны. Нет, дело обстоит не так. Например, химическим зрением природа одарила муравья. Он видит ультрафиолетовые волны солнечного спектра, незримые для нашего глаза. Есть на свете инфракрасные лучи, тоже невидимые нашему глазу, но эти лучи существуют. И не будь их, возможно, не было бы на свете фотографии и кино, не смогли бы положить начало этим открытиям ни Дагерр и Ньепс, ни Люмьер, ни кто другой. Нельзя было бы производить съемки предметов и портретов в полной темноте, не развилась бы цветная фотография и не развилось бы цветное кино, если бы люди решили ограничивать свою деятельность миром только непосредственно видимого невооруженным глазом и слышимого невооруженным ухом. Но люди не могли стать на этот путь. Один из них даже сказал, что если бы фотоаппарат был так несовершенен, как человеческий глаз, то его надо бы выбросить.
Но фотоаппарат выбросить не пришлось, так как он видит гораздо лучше человека, видит при этом такие лучи, которые недоступны нашему глазу. И всего этого я коснулся затем, – пояснил полковник, – чтобы подготовить вас к восприятию следующего вывода.
Наш аппарат принимает оптические, акустические, радиевые, химические и электронные изображения, как результат отраженных в атмосфере или стратосфере излучений от надземных и подземных предметов. Эти изображения просеиваются через специальные электронно-магнитные очистители, превращаются в оптические изображения, сгущаются до воспринимаемых глазом масштабов, после чего мы и видим их вот такими, какими они есть на нашем зеркале…
– Ваши доводы, полковник, кажутся мне невероятными! – воскликнул Серебряков.
– Разве? – улыбнувшись, ответил полковник. – Постарайтесь обосновать свое сомнение, лейтенант Серебряков. Я вас слушаю.
– Взять хотя бы изображение, – начал лейтенант. – Как это можно? В вашем изложении почти все, даже электронная энергия, сведено до уровня поддающегося фотографированию, а потом и обозрению обыкновенным человеческим глазом. Меня это удивляет…
– Но удивляться не следует, – сказал полковник, и сейчас же добавил: – Впрочем, пока удивляйтесь многим фактам, о которых вы узнали в этой лаборатории, поскольку злая военная необходимость заставляет нас держать их в секрете и не вводить в школьные курсы физики и химии. В действительности же все это так гениально и так просто, что скоро станет достоянием каждого ученика средней школы. А пока я скажу вам лишь то, что уже вошло в практику жизни и открывает вам дверь в мир поразившей вас научной тайны. Разве не поддается уже в наше время фотографированию звук? Поддается. И разве не передается изображение на большие расстояния? Передается. Примером этого может быть фототелеграфия. Наш аппарат может делать не только это, но и другое, несравнимо более грандиозное, но действует он благодаря тому, что в основе физических, химических, электромагнитных и электронно-магнитных явлений лежит некое общее для всех их начало. Солнечный свет, вот что является этим общим началом.
Полковник умолк. Молчал и лейтенант Серебряков.
Молча полковник достал из ниши в стене каземата красивый водянистого цвета костюм, похожий на скафандр водолаза, подал его Серебрякову.
– В нем вы и полетите в гости к профессору Мори, – шутливо сказал полковник. – Этот костюм мы назвали «хамелеоном», так как он не имеет своей постоянной окраски, а принимает окраску почти неотличимую от окружающей его среды. Любое животное позавидует мимикрическому свойству этого костюма и его другим защитным свойствам, но не позавидует, а возненавидит его одно самое гнусное на земле животное – профессор Мори, если успеет, конечно, сделать это…
Приняв костюм из рук полковника, Серебряков неожиданно проговорил:
– А почему бы все-таки нам не разрушить лабораторию Мори бомбовым ударом с воздуху? Ведь у нас есть самолет с бесшумными моторами. И я бы согласился…
Полковник не дал договорить лейтенанту.
– Да-а-а, – озабоченно и даже с грустью в голосе протянул он. – Почему бы нам, лейтенант Серебряков, не поступить иначе, чем сказано в инструкции Верховного главнокомандования? А?
Серебряков весь встрепенулся при этих словах полковника, на щеках его запылал густой румянец, губы задрожали.
– Простите, полковник, – сказал он. – Я не хотел даже и подумать о неисполнении приказа. Просто так неудачно сформулировал свою мысль…
– Я не в этом обвиняю вас. И вообще не обвиняю, – ответил полковник. – Но будем откровенны… Мы не вольны в выборе средств для уничтожения лаборатории Мори. Дело в том, что развиваемая при взрыве авиационной бомбы температура и взрывная волна способны при прямом попадании выполнить роль первичного детонатора и вызвать бурную реакцию распада всей огромной массы «электронной энергии», аккумулированной в подземелье Мори. Но беда не в этом. Беда в том, что одновременный взрыв этой энергии способен зажечь воздух и пожар в атмосфере распространится со скоростью ста километров в час, а через четыреста часов на земном шаре не останется ничего живого…
– Мори об этом знает? – спросил Серебряков.
– Знает, – сказал полковник. – Его девизом является программное изречение: «мир должен принадлежать нам или он исчезнет совсем!» Вот почему, лейтенант, мы будем действовать только в соответствии с прочтенной вами инструкцией. Вы должны будете включить наш «Электронный нейтрализатор» в землю не далее как в двадцати метрах от грота. И тогда начнется реакция не распада, а синтеза, реакция нейтрализации и превращения всей накопленной в подземелье Мори энергии в те металлы и вещества, из которых она была получена. Реакция пойдет с большим поглощением теплоты и температура в подземельях Мори понизится до абсолютного нуля. Это будет грандиозная работа по возвращению электронам их энергии, отнятой промышленностью «Бронзовой империи» за тридцатилетний срок ее работы. На месте гротов, когда закончится этот процесс (а он будет длиться два часа), образуется металлическая скала, над которой долго будет стоять люминесцирующее сияние, похожее на свечение ионовых трубок. И это все, что останется от злого замысла Мори.
… Теперь, лейтенант, ваши сомнения рассеялись или еще в некоей мере сохранились?
– Есть одно сомнение, – сказал лейтенант. – Вы утверждаете, что температура в подземельях профессора Мори во время реакции восстановления достигнет абсолютного нуля. Но… при абсолютном нуле всякое движение молекул вещества должно прекратиться, наступит абсолютный покой, то есть материя окажется без формы своего существования. Без движения, что невозможно. И современная наука допускает какое угодно большое приближение к абсолютному нулю, но принципиально исключает возможность достигнуть абсолютного нуля… Как это согласовать с вашими утверждениями?
Полковник задумался. Широкое лицо его приняло озабоченное выражение, взгляд его умных серых глаз устремился куда-то в даль, и во всей его мощной фигуре ощущалась та тяжелая напряженность, которая охватывает человека в минуты больших решений.
Ведь вопрос лейтенанта Серебрякова затрагивал какие-то особые соображения, заставившие науку принципиально отрицать достижимость абсолютного нуля, и ответ на него мог быть ничем иным, как или полным отрицанием этих соображений или новым толкованием их.
Лабораторная практика день тому назад позволила полковнику Браилову получить температуру абсолютного нуля, но теоретическое обоснование опыта им было не закончино, вернее, прервано взбудоражившим весь мир ультиматумом профессора Мори. И вот теперь надо было дать Серебрякову ясный ответ.
– Признаться, лейтенант, – вдруг вымолвил полковник, – ваш вопрос явился для меня яблоком, которое упало на спину молодого Ньютона и заставило его не только открыть, но и обосновать закон всемирного тяготения. Ведь я долго искал теоретического обоснования своих опытов по достижению низких температур. Так долго, что сами опыты опередили мою мысль. И вот, оказывается, что много думать это не обязательно долго думать. Надо быть взбудораженным и так непосредственно столкнутым лицом к лицу с проблемой, что уклониться от определенного решения уже невозможно даже на несколько минут.
Но это уже я сделал небольшое психологическое отступление, простую дань моей взволнованности, весьма извинительную и для полковника. Теперь же слушайте мой ответ по существу вашего вопроса.
Во-первых, нуль не равняется понятию «ничто». Это признано наукой. В высшей математике, например, невозможно обойтись без дробей, числовое значение которых равно нулю. В Менделеевской таблице химических элементов только введение нулевого ряда вывело науку из тупика. А ведь «ничто» не может быть порядковым показателем. В физике и математике понятие положительного и отрицательного опять-таки невозможно было бы без понятия «нуль», соответствующего конкретному качественному или количественному состоянию материи.
Отсюда следует, что опыты Бойля-Мариотта и Гей-Люссака, приведшие потом к понятию абсолютного нуля и к формулированию известного закона Гей-Люссака о взаимозависимости температуры и объема газа при неизменном давлении, вовсе не дают нам права понимать нуль, как «ничто», как «исчезновение» объема газа.
Ведь газ состоит из молекул. И как бы не был ничтожен объем этих молекул, он все же представляет собой нечто реальное. Но это заставляет нас взглянуть на вопрос о нулевом объеме другими глазами. Именно, это будет объем вещества, лишенного межмолекулярного пространства и движения молекул. При нормальных условиях атмосферного давления такой объем может быть достигнут для известных нам веществ при температуре минус 273, 09 градусов. Вопрос лишь стоял практически в том, как получить столь низкую температуру? Неудачи следовали одна за другой только потому, что такую низкую температуру люди пытались получить при помощи молекул, когда решение этого вопроса скрывалось в области атома.
В самом деле, самую низкую температуру, приблизившуюся к абсолютному нулю, удалось получить путем испарения жидкого гелия при пониженном давлении. Но ведь явление испарения относится к области молекул. Разумеется, что при известном пределе падения скорости движения молекул испарение должно было прекратиться, и оно прекратилось, хотя еще продолжали существовать межмолекулярные пространства в испаряемом жидком гелии, то есть, хотя и не был еще достигнут нулевой объем газа.
Он и не мог быть достигнут при условии оперирования молекулами. Его можно было достигнуть при помощи энергии атомов, то есть при условии перехода к средствам иного качества. Мной это было в лаборатории сделано и я «умертвил» молекулу, лишил их движения, получил нулевой объем молекулярного вещества.
Тише, тише, лейтенант, – жестом руки остановил полковник Серебрякова, сделавшего нетерпеливое движение. – Возмущаться неподвижностью молекул мы имеем право не более чем неподвижностью куска кирпича. Нам кажется он неподвижным, но внутри его идет движение молекул и атомов, так и внутри замороженных молекул идет кипучее движение атомов и электронов. Ничто в природе не нарушено моими опытами и моими выводами. Форма существования материи – движение не исчезает, если при абсолютном нуле замирает движение молекул. Молекулы не исчерпывают собой материю, а только являются малейшими частицами конкретных физических разновидностей материи. Вот в чем дело.
И та эндотермическая реакция атомной энергии, которая начнется в подземелье профессора Мори, действительно должна понизить температуру до абсолютного нуля.
Надо понять эту простую истину, что абсолютный нуль достижим средствами внутриатомной энергии, но чувствуется он только в области молекулярного состояния вещества и является нижней тепловой границей, за которой движение молекул невозможно. В области же движения атомов абсолютный нуль является малозначительной температурной величиной, влияющей на внутриатомную жизнь не более, чем пламя восковой свечи влияет на температуру земной атмосферы.
Достаточно ли для вас, лейтенант, этого ответа? Понятно ли вам?
– Мне все понятно, полковник, – глухим голосом сказал лейтенант Серебряков. – Разрешите идти готовиться к полету…
– Задержу вас еще на несколько минут, – ответил полковник. – Нам надо позаботиться о двухсторонней связи. Станьте сюда. Вот так. Хорошо. Теперь произнесите перед «миражескопом» несколько слов шепотом через эту трубочку, – полковник подал Серебрякову усеченный коричневый конус величиной с дамский наперсток. – Определенный сектор прибора будет реагировать потом только на ваш один шепот, в какой бы точке земного шара вы не оказались. И шепот ваш дойдет сюда со скоростью света, так как в трубочке звук превращается в электромагнитные колебания и, уносясь в пространство, попадает к нам на экран.
Теперь идите, лейтенант. Вам надо подготовиться, надо отдохнуть, надо и побыть со своей женой…
Прощаясь с Серебряковым, полковник обнял его, потом поцеловал и дружески оттолкнул от себя.
– Идите, дорогой! Не забывайте, что ультиматум истекает в четыре часа утра. К этому времени мы должны дать профессору Мори наш ответ.
………………………………………………………………………………
Вечером мотоциклист доставил Серебрякова на аэродром. Вечер был пасмурный. Сумерки окутывали ангары, клубились туманом у плоскостей машин, похожих в это время на огромных черных птиц. У одной из машин работали аэродромные рабочие, приспосабливая планерный буксир. Планер стоял поодаль, широко раскинув свои острые крылья. К нему и направился Серебряков, но его окликнул женский голос.
– Мария-а! – закричал Серебряков, бросившись к женщине, только что вылезшей из кабины самолета. – А я было рассердился на полковника Браилова. Обещал он устроить, чтобы ты меня проводила и вдруг этот приказ тебе: «явиться немедленно!»
Мария, упав в объятия мужа и поцеловав его, прошептала:
– Нет, Вася, на полковника нельзя сердиться. Он сделал даже больше, чем мы с тобой ожидали. Он разрешил мне буксировать на своем самолете твой планер. Так что я провожу тебя в путь-дорогу в самом буквальном смысле слова…
– Отлично, Мария, отлично! – продолжал обнимать ее, сказал Серебряков. – А теперь, дорогая, помоги мне одеться и пристегнуть парашют.
– Вася, да я тебя почти не вижу! – со страхом вскрикнула Мария, едва Серебряков оделся в специальный костюм. – Неужели у меня внезапно испортилось зрение.
– Нет, Мария, нет, – смеясь, сказал ей Серебряков. – У тебя зрение отличное. Я потом, когда возвращусь домой, расскажу тебе о чудесных качествах моего костюма, сейчас же пора лететь. Давай простимся… Почем знать, что будет завтра.
Мария обняла мужа. Она целовала его, ласкала его щеки, грела его пальцы на своей груди, шептала нежные слова, просила беречь себя.
Но вот в глубине аэродрома стартер подал сигнал к взлету.
Разжались руки супругов, и они ринулись на свои места, Мария – в кабину самолета, Василий – в кабину планера.
Когда машина побежала по взлетной площадке и за нею устремился планер, Василий Серебряков смахнул с глаз набежавшую слезу. В нем кипела в этот момент такая жажда жизни, которая делает людей сильнее смерти, но в нем была и столь мучительная боль и грусть о почти потерянном личном счастье, что он не смог удержать слезы. Он немного поплакал и от этого ему стало легче. Стало ему совсем легко потом от мысли, что он отправляется в бой за общечеловеческое счастье.
Машину тряхнуло. Стрелка альтиметра рванулась, побежала по кругу цифр. 700, 800, 900 метров.
– Нам придется идти за облака, – по телефону сообщила Мария. – Так советовал полковник Браилов.
– Подымай на 3000, – ответил ей Василий, и машина, задрав нос, пошла кверху.
В это время полковник Браилов напряженно наблюдал за экраном в своем подземном каземате. По матово-зеленому фону экрана плыло крошечное изображение самолета подходившего к облакам. За самолетом неотступно шел острокрылый планер. Еще секунда и машины утонули в волнистой мути облаков.
– Хорошо идут, – сам себе сказал полковник. – Хорошо идут…
Серебряков внимательно наблюдал за высотными приборами, светившимися в темноте. Вот стрелка альтиметра взлетела на 3000. Стало свежо. На темно-лиловом небе ярко блестели огоньки. Внизу, под облаками, было море. Серебряков следил за ним, всматриваясь в него через разрывы в облаках. Оно было темным, бездонным и немым, как пропасть.
На втором часу полетов Серебряков позвонил Марии по телефону.
– Через полминуты, Мария, я отключаю буксир и провод. Пора! До свидания, моя радость, до свидания!
Еще несколько секунд держал он трубку возле уха и с замирающим сердцем слушал прощальные слова жены. У него не доставало сил, чтобы оторвать трубку. Перестать слышать нежные и бесконечно дорогие прощальные слова своей любимой женщины. Он и не стал отнимать ухо от трубки. Он просто нажал ладонью на рычаг автоматического разобщителя, и сейчас же в трубке наступила тишина. Планер, слегка провалившись, сбавил скорость и незримая сила некоторое время давила на спину Серебрякова, увлекая его вперед и вперед.
Полковник Браилов видел на своем экране как самолет, освободившись от буксируемого им планера, взмыл вверх, потом развернулся, сделал два круга над планером и взял курс к родной земле, а планер черной крылатой птицей мчался все дальше и дальше к берегам «Бронзовой империи». Лейтенант Серебряков вел его прямо к тому берегу, где был грот профессора Мори.
Постепенно снижаясь, Серебряков различал уже мутные контуры острова, видел багровые зарева над домнами, видел шарившие в небе голубые лучи прожекторов, видел какие-то розовые вспышки в море, и тогда на мгновение выступали из темноты серые очертания боевых кораблей, шедших на запад. Серебряков догадывался, что на палубах этих кораблей стояли «электронные пушки» и корабли спешили занять исходные позиции для стрельбы. Приближалось время истечения срока ультиматума профессора Мори. «Скорее бы, скорее», – шептал Серебряков. Чтобы набрать скорость, он уже дважды терял высоту и скользил к острову «Бронзовой империи» с колоссальной для планера скоростью.
Прошло еще несколько минут и планер поплыл над лесочком, расположенном на крутом берегу. Быстрым движением руки Серебряков освободил пряжку привязных ремней, переключил управление планером на автопилот, приподнялся из кабины. Его обдала упругая ледяная струя воздуха. Оттолкнувшись от машины, он нырнул в бездонную темноту.
Полковник Браилов видел, как из массы облаков вырвался черный комок и понесся по экрану, вычерчивая световую параболу.
Браилов встал. Поворотом микрометрического винта увеличил энергию приема до максимума, и на экране отчетливо отразилась падающая фигура парашютиста.
– Вот это тактика! – воскликнул полковник. – Молодец, затяжным падает! Да и планер хорошо идет. Через полчаса он утонет в море по ту сторону «Бронзовой империи» и ни один человек на острове не догадается, что на их землю прилетел воин с ответом на ультиматум профессора Мори.
А в предрассветной темноте сорумской ночи, раскачиваясь на лямках и стропах, под шелестящим куполом парашюта лейтенант Серебряков медленно опускался на вражескую землю. Серебрякову уже казалось, что он слышит шелест бамбуковой рощи, слышит запах чужой земли. Он слегка подтянулся на стропах, вытянул ноги так, чтобы одновременно стать на землю обеими ступнями. Но что это такое? Парашют вдруг понесло назад, к морю, начало поднимать в высь. Вот исчезло внизу черное пятно леса, вырвался из-под парашюта и умчался на восток извилистый берег, началось море, море, море. И море казалось теперь черным смолистым полотном, по которому сверкали искорки золотых украшений.
Серебряков догадался, что море было спокойным, что в нем отражались звезды, сиявшие на очищенном от облаков небе. Догадался он также, что парашют попал в горизонтальный поток воздуха и упадет где-то в море. «В четыре утра профессор Мори включит энергию и мир запылает в огне, а все погибнет, – мелькнуло в мозгу Серебрякова. – Нет, нет и нет! – яростно прохрипел Серебряков. – Этому не быть».
Он ударил кулаком по автоматической пряжке, и сейчас же подвесная система выронила Серебрякова из своих лямок. Он слышал, как звонко трепыхнулся над ним зонт парашюта, как лязгнули пряжки лямок, потом все это отстало от него, будто умчалось ввысь. В ушах его засвистело, сердце как бы потеряло вес и колыхнулось кверху, захватило дыхание.
Несколько секунд длилось это свободное падение, а расстояние между Серебряковым и морем, казалось ему, не уменьшалось. На смолисто-черном полотне продолжали сверкать золотые искорки отраженных звезд, и полотно это казалось глубоким-глубоким, как зеркало, как небосвод. И совершенно неожиданно ноги Серебрякова коснулись чего-то упругого, а вслед за эти вода охватила все тело лейтенанта, потащила его в пучину и никакими силами нельзя было остановить это движение к морскому дну.
Огромная тяжесть воды давила на тело Серебрякова. Голова его начинала кружиться, и ему нестерпимо хотелось вздохнуть, хотя он знал, что этот вздох был бы его последним вздохом в жизни. И он бы вздохнул, если бы тело его еще погрузилось на несколько метров глубже. Но Серебряков почувствовал вдруг, что вода начинает выталкивать его обратно. Жажда жить, стремление выполнить задание прибавило ему сил. Он начал карабкаться. Руками и ногами греб воду, стремясь скорее вырваться из морской пучины.
Вынырнув из воды, он прежде всего набрал полную грудь воздуха, потом повернулся на спину и немного отдохнул.
……………………………………………………………………………….
Плыть до берега пришлось не меньше тридцати минут. Вот и берег. Осклизлые камни, за которые Серебряков никак не смог ухватиться, нависали над водой. Не было ни одного кустика, ни одной ветки, чтобы взяться за них рукой и вылезти на берег. Пробуя его метр за метром, Серебряков поплыл вдоль берега, стараясь не плескаться и не шуметь. Но вода все булькала, и Серебрякову казалось, что бульканье это было громче пистолетного выстрела.
Наконец, он почувствовал под ногою дно и встал. Вода доходила ему до пояса, а берег был совсем рядом и не очень крут. Но оттуда послышалось вдруг ворчание человека. Серебряков знал язык нации сорум. Прислушавшись, он понял, что один из солдат охраны ругал другого за то, что тот съел его рисовую котлету. Потом солдаты начали говорить о том, что скоро утро, что скоро начнется буря…
Серебряков знал, о какой буре говорили солдаты, и сердце его билось все сильнее и сильнее. Вышел он на берег, но в этот момент из-под его ноги вырвался камень и покатился в воду. На шум немедленно бросились оба солдата, крича: «Стой, стрелять будем!» Но Серебрякова поразило то обстоятельство, что солдаты пробежали почти рядом с ним, едва не задев его своими ножевыми штыками, но не заметили его. Покрутившись на месте и ничего не увидев вокруг, они присели на берегу и стали щупать камни.
– На них вода, – сказал один из солдат. – Здесь кто-то прошел.
– Ну, как он мог пройти? – возражал другой. – Мы же не спали.
Однако солдаты начали ощупью выискивать мокрые следы и ползли все ближе и ближе к прилегшему наземь Серебрякову. Вот уже осталось до него несколько метров. Казалось, сделай солдаты два-три шага, и они смогли бы заколоть Серебрякова штыком. Но Серебряков лежал на той земле, на которую не смел ступать ни один страж профессора Мори.
– Мы дошли до камня запрета, но мы никого не видели здесь, – сказал один из солдат. – А дальше мы не можем искать, хотя мокрые следы ведут туда… разве поднять тревогу?
– Нет, нет! – в ужасе проговорил другой. – Нам никак нельзя делать тревогу. Тогда мы будем казнены, если обнаружится, что кто-то именно на нашем участке ступил на запрещенную землю. Да и зачем? Мори все равно убьет нарушителя своим огнем, а нам надо позаботиться о себе. Давай уберем все мокрые камни и сбросим их в море…
Солдаты начали спешно убирать в море мокрые камни, по которым только что прошел Серебряков. Камни хрустели, плескалась вода, шумели брызги, подымаемые падением камней в воду. Все это маскировало шум шагов Серебрякова, который встал и, согнувшись, начал торопиться к гроту Мори.
У грота была тишине. Голоса стражи еле доносились сюда, море было спокойно и только какая-то птичка трещала, как цикада, в лесочке над гротом. Серебряков подобрался к самому входу в грот. Оттуда валило запахом окислой меди, из глубины слышалось нудное гудение какого-то мотора, иногда доносились человеческие голоса.
Осторожно, бесшумно Серебряков начал опускаться вниз по широким каменным ступеням. Вдруг он почувствовал какое-то препятствие, будто сильнейший поток ветра уперся ему в грудь. Серебряков отступил назад всего на один шаг, и сейчас же прекратилось давление этого загадочного потока. Не было также никаких признаков ветра. Абсолютное спокойствие воздуха наполняло вход в подземелье. Но как только попробовал Серебряков сделать шаг вперед, он снова ощутил упругое давление в грудь, будто кто невидимый отталкивал его назад.
«Электронно-магнитное поле, – догадался Серебряков. – Дальше мне идти не надо». Он присел на ступеньку и нащупал в кармане коробочку «электронного нейтрализатора». Он уже хотел открыть ее, как услышал сердитый старческий голос.
– Они до сей поры не дали нам ответа на ультиматум. Подготовьте всю систему к действию. Я докажу им, что не шучу.
– Но еще двадцать минут до истечения срока ультиматума, – возразил молодой не столь сердитый голос. – Следует подождать…
– О, нет. Если они не решили вопрос за двадцать часов, то нельзя надеяться на решение его в двадцать минут. Они просто не верят в серьезность моего ультиматума. Хорошо же, я сам решу их судьбу.
– Но у нас тогда не будет рабов, если мы сожжем весь мир, – возразил третий голос. – Нам надо кого-то пощадить…
– Твое, сынок, возражение меня убедило, – сказал Мори, засмеялся хриплым смехом. – Итак, решено. Включите всю систему, за исключением номеров 207 и 311. На территории под этими номерами живет до семидесяти миллионов людей. На первый случай, хватит рабов…
Остальной мир пусть сгорит! Через пятнадцать минут я лично включу в цепь энергию… Подготовьте журнал, чтобы записать туда день и час гибели непокорных…
– Сволочи! – подумал Серебряков. – Вам не удастся записать в свой журнал день и час гибели человечества!
Он нажал пальцем кнопочку золотистой коробочки и, скрипнув, крышка ее поднялась. Внутри засияли стрелки, крохотные рычажки, латинские буквы. Передвинув рычажки и стрелки, как было сказано в инструкции, Серебряков вынул из коробочки медную иглу, соединенную платиновой нитью с желудеподобным аккумулятором электронной энергии, занимавшим половину коробочки. Иглу он воткнул в стенку грота, а коробочку положил на ступеньки и закрыл крышечку, чтобы не было видно сияния.
Не успел Серебряков сделать и пяти шагов к выходу из грота, как ослепительный свет хлынул ему в спину, послышались крики и топот ног.
Серебряков оглянулся. Из раскрывшейся двери грота, окутанные серебристым паром, бежали один за другим два человека. Они на бегу дули в свои окоченевшие пальцы, стучали зубами от холода и страха.
Серебряков прижался к стене, и люди пробежали мимо него, даже не взглянув в его сторону. Вслед за ними выбежал из подземелья сутулый высокий старик, в котором Серебряков узнал профессора Мори. Волосы его были покрыты инеем, а шелковый халат шуршал от изморози, как жесть.
Мори упал на каменных ступенях и громко зарыдал, бормоча проклятия тому, кто разрушил плод его полувековых опытов и отнял у него из рук страшное новое оружие власти над миром, над людьми.
– Замерзни, Мори! – крикнул Серебряков. Он смял старика в охапку и втолкнул его обратно в дверь, из которой продолжал валить густой серебристый пар. И тут только Серебряков почувствовал, что и у него коченеют руки, а под ногами образовался лед.
Выбегая из грота наружу, Серебряков радостно думал: «Все идет совершенно правильно, как сказано было в инструкции. Нейтрализация аккумулированной профессором Мори энергии, как эндотермическая реакция, должна сопровождаться поглощением колоссального количества теплоты… Значит, должен наступить здесь холод и должны выпасть осадки».
Выбежав наружу, Серебряков сбросил перчатку с руки и поднял ладонь. Холодные капли влаги падали на нее из безоблачной выси.
– А все-таки чертовски становится холодно, – вполголоса произнес Серебряков и повернул вправо верхнюю металлическую застежку костюма. Через секунду он почувствовал приятную теплоту, но наслаждаться ей ему не приходилось долго. Со всех сторон слышались крики солдат, начиналась беспорядочная стрельба и пули с визгом неслись над головой, щелкали по камням, рикошетили и звенели, наподобие струн.
Стреляли солдаты издалека, боясь подходить к гроту, над которым вздымался густой серебристый пар и камни покрывались инеем и льдом. Пар распространялся быстро во все стороны, и вместе с его волнами передвигался шаг за шагом лейтенант Серебряков. А когда он уже выбрался к опушке леса, от которого отступили солдаты, не выдержав стоградусного мороза. Распространившегося вместе с серебристым паром, шальная пуля ударила его в левую руку.
Он опустился на траву. Но трава ломалась и звенела, как ледяные сосульки. Кругом бушевала морозная смерть. И сквозь серебристый пар Серебряков заметил мерцание, которое все усиливалось и усиливалось, превратившись в сияние. «Это все, что надолго останется от злого замысла Мори», – почти в бреду повторил Серебряков напутственные слова полковника Браилова. Ему так захотелось пить, что уху почудилось близкое журчание ручья. «Звуковой мираж», – подумал Серебряков. Он знал, что никакой ручей не сможет журчать в этом стоградусном холоде.
Несколько минут, теряя кровь и силы, Серебряков не мог сосредоточиться. Перед его глазами вставали образы горных колодцев с хрустально-прозрачной водой, потом из сумрака ледяного пара выплыло улыбающееся красивое лицо Марии, подарившей ему прощальный поцелуй, наконец, ему померещился голос полковника Браилова. Он напомнил о том, что ультиматум истекает в четыре часа утра.
Приступ горячки был погашен. Серебряков, осилив жгучую боль, взял свою простреленную левую руку, согнул ее так, что циферблат часов оказался у него перед глазами, но разобрать цифры было невозможно: стекло часов покрылось льдом. «Да это и не важно», – решил Серебряков. Он прильнул губами к сигнальной трубочке и прошептал:
– Браилов, Браилов, Браилов! Говорит Серебряков, говорит Серебряков. Задание выполнено! Нахожусь в ста метрах восточнее Мори…
Потом Серебряков зажал пальцами рану и, согреваемый чудесным костюмом, стал ожидать своих. Он знал, что Родина его не оставит.
Декабрь 1938 – февраль 1939 г.г.
Город Старый Оскол.
Н. БЕЛЫХ
ЗАДАНИЕ
РАССКАЗ
У стола, в просторном жестком кресле, сидел гладко причесанный светло-русый полковник с прищуренными серыми глазами, с широким лицом, с золотистыми усиками под прямым длинным носом.
Он был чем-то взволнован и нетерпеливо мял в своих пальцах конец красного шнура, тянувшегося к какому-то сверкающему прибору, похожему на миниатюрный прожектор. Потом он выпустил шнур из рук и подвинул к себе круглое металлическое зеркало на фарфоровой подставке.
Поверхность зеркала была волнистая и светилась зеленоватым сиянием. Лицо полковника отразилось в зеркале, как в неспокойном озере. Оно оказалось вытянутым, кривым. Один глаз был с яблоко, второй с яблочное семечко, а рот растянулся до ушей.
Полковник начал крутить головку микрометрического винта, торчавшего в полированном ободке зеркала, и изображение постепенно приняло нормальный вид.
Продолжая смотреться в зеркало, полковник попробовал пальцем правый висок и с досадой выщипнул обнаруженный там седой волос.
– Черт возьми! – выругался полковник. – Этот седой волос появился у меня за последние часы жизни, я никогда раньше не мог поверить, что люди способны седеть так быстро. Но… пусть мы поседеем, пусть… Однако, мы не сдадимся. Нет, не сдадимся… Никакими ультиматумами нас не испугает никто, никакой президент или диктатор…
Полковник отодвинул от себя зеркало, встал и прошелся несколько раз по каземату, освещенному ровным белым светом, струившимся изнутри больших белых шаров, подвешенных под сводами потолка.
Остановившись у кресла, он хотел сесть в него, но послышался звонок, открылась дверь и на пороге появился высокий смуглолицый, черноглазый лейтенант.
– Серебряков! – воскликнул полковник, шагнув навстречу лейтенанту. – Ладно, ладно, давай на этот раз без рапорта, – жестом руки предупредил он лейтенанта, поздоровался с ним и показал на стул.
– Садитесь! – сказал он, одновременно и сам опускаясь в кресло. – Вы, лейтенант, уже знаете об этом наглом ультиматуме, который предъявил человечеству диктатор Бронзовой империи. Он требует, чтобы все страны немедленно признали над собою его власть, согласившись на выселение большей части людей в тропическую и полярную зоны, уничтожили бы всю свою промышленность, все учебные заведения, армию и отныне стали бы выполнять веления профессора Мори или его уполномоченных…
– Но это рабство и смерть для человечества! – воскликнул лейтенант, привстав на стуле.
– Молчите, лейтенант, и слушайте, – заметил полковник.
– Виноват! Слушаю вас!
– Садитесь, – слабо взмахнув рукой, сказал полковник. – Через двадцать часов истекает срок этого жестокого ультиматума…
– Я готов к выполнению задания! – снова привстал лейтенант…
– Дорогой лейтенант, – покачав головой, возразил полковник. – На этот раз речь идет не о том, чтобы послать вас на самолете сбросить бомбы на столицу Бронзовой империи. Нет. Вы, вы будете действовать в качестве десантника…
– Я недопонимаю вас, профессор, то есть полковник, – со смущением в голосе возразил Серебряков. – Ведь это…
– Вы, лейтенант, принадлежите к числу лучших моих учеников. И я уверен, что вы поймете меня если не как полковника Браилова, то как профессора Браилова. Наберитесь терпением. Вам необходимо обстоятельно все понять, иначе трудно надеяться на успешное выполнение задания. Малейшая ошибка может привести весь мир к катастрофе.
Я понимаю, вам трудно и, может быть, даже обидно будет выслушать такую истину, что секретное оружие Бронзовой империи своими разрушительными возможностями сделало бомбардировочную авиацию почти ненужной, во всяком случае – бессильной.
Но мы получили в такой степени подробные сведения об «Электронной пушке» профессора Мори, что и не имеем права ошибиться в выборе средств борьбы с нею.
Вкратце ознакомлю вас с некоторыми особенностями этого оружия. Начнем со снаряда. Снаряд «Электронной пушки» не имеет оболочки или корпуса в привычном для нас понимании. Оболочкой служит решетка секретного сплава металлов. Сплав этот имеет свойство самораспада, близкое к радиоактивному свойству урана, с той существенной разницей, что распад урана происходит медленно, а распад сплава, из которого состоит решетка снаряда, совершается мгновенно и с выделением колоссального количества теплоты, сравнимого с теплотой солнечных протуберанцев, а также колоссального количества паралитических газов… Но распад решетки снаряда происходит лишь в том случае, если снаряд будет лететь со скоростью десяти километров в секунду, то есть со скоростью, близкой к скорости полета тела, способного преодолеть силу земного притяжения. В момент распада решетки освобождается и заключенная в снаряде аккумулированная атомная энергия. Невиданной силы молнии пронизывают пространство в радиусе до 50 километров и сжигают и дробят все на своем пути. Потом начинается ливень, превосходящий по силе все современные представления о тропических ливнях.
Лейтенант Серебряков, внимательно слушавший профессора-полковника Браилова, сделал нетерпеливое движение.
– Вы желаете задать вопрос? – предупредил его полковник. – Задайте…
– Меня удивляет, – сказал Серебряков, – каким образом может аккумулированная энергия удерживаться в решетке, когда простая человеческая логика допускает здесь рассеяние или выпадение содержимого снаряда через щели решетки…
– О, нет, – возразил полковник. – Чтобы понять сущность снаряда «Электронной пушки» Мори, вам надо совершенно отказаться от нашего пусть даже самого современного представления о проницаемости. Вы, вероятно, не один раз видели мокрый рыбачий бредень в момент извлечения его из реки и заметили при этом, что в ячейках бредня часто посверкивают оконца. Это водяная пленка. Она прозрачна и тонка. Прочность ее совершенно незначительна, но, тем не менее, эта пленка совершенно непроницаема для молекул воды при условии равного давления на эту пленку с обеих сторон. Такие же оконца, только не из воды, а из электронно-магнитного поля, созданного сплавом решетки, сплошной «пленкой» силовых линий отгораживают содержимое снаряда от окружающей среды. При этом внутреннее и внешнее давление при помощи особой регулирующей системы поддерживается в абсолютном равновесии до момента распада решетки. Грубо сравнивая, можно сослаться на Дюаров сосуд, в котором хранят жидкий воздух. Ведь бурное кипение жидкости и даже взрыв ее в нем невозможны не только по причине воздушной изоляции внутреннего сосуда с жидким газом, но и самое главное – по причине равенства внутреннего давления в нем с внешним давлением окружающей атмосферы…
– Однако, есть какая-то разница? – прервав профессора, спросил Серебряков, все более увлекаемый необычной беседой. – Жидкость в Дюаровом сосуде имеет соприкосновение с воздухом, а содержимое снаряда электронной пушки, как вы обрисовали, совершенно изолировано от внешней среды…
– Не совсем так, – возразил полковник, электронно-магнитное поле непроницаемо лишь для содержимого снаряда, но воздух свободно проникает во внутрь решетки. И вопрос о равенстве внутреннего и внешнего давления в данном случае относится к давлению воздуха на содержимое снаряда (внешнее давление) и к давлению содержимого снаряда на «пленку» из силовых линий в оконцах решетки (внутреннее давление). Что же касается качества качественной разницы между жидким газом в Дюаровом сосуде и содержимым рассматриваемого нами снаряда, то разница эта не только есть, но и доведена до исключающей друг друга противоположности. Если жидкий воздух, как и всякая жидкость, подвержен физическому явлению испарения, при котором переход жидкости в парообразное состояние не влечет к разрушению молекул данного вещества, то внутри снаряда просто-напросто уже нет ни одной молекулы вещества, и в силу этого никакое испарение там невозможно. Вещество снаряда состоит из аккумулированной атомной энергии, вращающейся с некоей переменной скоростью, находящейся в прямой связи со скоростью полета снаряда. И когда скорость вращения аккумулированной атомной энергии достигнет предела, за которым система регулирования соответствий внутреннего и внешнего давления автоматически выключается, наступает момент распада решетки снаряда.
В момент самораспада решетки создается огромная разница между внутренним и внешним давлением. Разница эта достигает миллиона атмосфер. Исчезает «пленка» силовых линий и содержимое снаряда, потеряв связи аккумуляции, распадается с еще более страшной силой, чем решетка, сыгравшая роль детонатора, выделяя при этом неописуемое количество теплоты, которая в виде молний сокрушает все на своем пути в радиусе до 50 километров и вызывает сильнейшие разряды атмосферного электричества и выпадение осадков.
– Но какое же влияние оказывает скорость снаряда на содержимое снаряда? – спросил лейтенант. – Ведь вы утверждали, что между ними есть прямая связь.
– Я утверждал наличие прямой связи между скоростью снаряда и скоростью вращения содержимого снаряда, но это не меняет дела. Можно говорить, как это сделали вы, и о прямом влиянии скорости снаряда на содержимое снаряда. В физике общеизвестен факт изменения массы вещества при увеличении скорости. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого века это факт даже напугал многих физиков и они закричали: «Караул, исчезла материя!»
Так вот, если движение является формой существования материи, то скорость есть производное движения, оно относится к форме. И если изменяется форма, то это связано и с какими-то изменениями содержания. В данном случае, когда речь идет о содержимом снаряда «электронной пушки», увеличение скорости полета снаряда вызывает такое изменение в его массе, при котором ослабляются внутренние связи между частицами аккумулированной в нем энергии и, наконец, наступает их распад, хотя и предшествует этому самораспад решетки снаряда. Поэтому вполне закономерно, как и закономерен, например, взрыв тола от детонации, хотя тол в больших массах может взорваться и без детонации, под воздействием огня.
– Это меня убеждает, – заметил лейтенант. – Но возникло другое сомнение. Вы сказали, что самораспад снаряда или, по-нашему, взрыв происходит при скорости его движения в десять километров в секунду, но… согласитесь, профессор, тогда снаряд должен разорваться или в стволе пушки или прямо же при вылете из него, так как именно в этот момент скорость бывает наибольшей, а в дальнейшем она должна падать…
Полковник усмехнулся, покачал головой.
– Над вами, лейтенант, тяготеет баллистика огнестрельного оружия. И ваше предположение основано на знании привычных для нас элементов баллистики. Ствол, выстрел, начальная скорость, – все это в применении к «электронной пушке» надо пересмотреть и преодолеть, как пришлось в свое время физикам пересмотреть понятие «теплорода», чтобы правильно объяснить природу теплоты. Во-первых, как подтверждено данными нашей агентурной и телеразведки, «электронная пушка» совсем не имеет ствола. Это система спиралей и проводов, подведенных к большой металлической доске с продолговатыми лунками для снарядов и с направляющими желобками, над которыми возвышаются металлические полукольца. Снаряд при выстреле пробегает последовательно через все эти полукольца, связанные с источником толкающей снаряд энергии. И в зависимости от того, на какой дистанции должен взорваться снаряд, в цепь включается то или иное полукольцо. Это полукольцо, таким образом, определяет и начальную скорость снаряда, и изменение этой скорости полета снаряда в пространстве и дистанцию стрельбы, вернее, ту дистанционную точку, в которой снаряд должен произвести свою разрушительную работу. Но это означает, что полукольца играют одновременно роль прицела, роль дистанционной трубки, роль регулятора толкающей силы снаряда и, значит, роль регулятора скорости его полета и его траектории.
Мы привыкли к тому, что скорость полета снаряда иссякает по мере удаления снаряда от орудия, то есть идет от большего цифрового показателя к меньшему и, наконец, к нулю. В «электронной пушке» все идет наоборот. Беззвучное воздействие силового поля на снаряд дает последнему минимальную скорость. Но, двигаясь по желобу, снаряд автоматически включает в свою траекторию определенный поток электронной энергии того полукольца, которое введено стреляющим в цель. И поток этой энергии сопровождает снаряд до момента его взрыва, как струя воды из шланга сопровождала бы вытолкнутую ею пробку, с той однако существенной разницей, что вода давила бы на пробку с постоянно падающим усилием, а поток электронной энергии действует импульсивно, производя грандиозные толчки по снаряду в нарастающей последовательности. Это и приводит к явлению постоянного возрастания скорости полета снаряда. В принципе снаряд «электронной пушки» мог бы лететь неограниченно далеко, если не доводить его скорость до десяти километров в секунду и не подвергать его взрыву. Но это практически не имеет смысла.
Лейтенант попросил слова.
– Вы утверждаете, – сказал он полковнику, – что снаряд электронной пушки может лететь безгранично далеко. Но, поскольку я вас понял, траектория его тоже кривая, как и траектория обыкновенных артиллерийских снарядов. Следовательно, он должен где-то встретить препятствие, скажем, горную вершину. Что же тогда должно произойти?
Полковник пожал плечами.
– Если бы снаряд электронной пушки воткнулся в препятствие, как это предполагаете вы, – сказал он, – то его действие могло бы быть равным действию полнотелого снаряда, обычно называемого «болванкой», если встреча снаряда с препятствием произошла бы при скорости его полета меньшей десяти километров в секунду. Но если снаряд встретил бы препятствие в момент достижения скорости в десять километров в секунду, то взрыв его произвел бы разрушение, посильное только взрыву десяти тысяч тонн тринитротолуола.
В целом же вы меня неправильно поняли, да и не совсем точно оценили довлеющую роль траектории даже и в современной огнестрельной артиллерии. Ведь наши артиллеристы все больше и больше забирают власть над траекторией снаряда, подчиняя ее своей воле. Маневрирование траекториями вошло сейчас в арсенал искусства артиллерийской стрельбы. Артиллеристы же электронной пушки полностью подчинили себе траекторию снаряда. Управляя скоростями полета снаряда, они могут создать траекторию любой кривизны, могут создать прямую и даже волнистую траекторию, поскольку их снаряд не освобожден от влияния сил земного притяжения и находится одновременно под воздействием управляемой артиллеристами скорости. Сумма этих двух элементов воздействия на снаряд и даст любую траекторию. Из всего этого следует, что снаряд электронной пушки может столь высоко умчаться по прямой траектории, что дальнейшее искривление ее никогда не будет таким сильным, чтобы снаряд столкнулся даже с самой высокой горой на земном шаре. Другое дело, что снаряд, облетев нашу планету и оказавшись в «тылу» выбросившей его пушки, не будет получать импульсирующих толчков и упадет на землю…
– А все-таки этот снаряд не в силе оторваться от земли! – воскликнул Серебряков, как бы желая этим подчеркнуть ограниченность изобретения диктатора «Бронзовой империи».
– Профессора Мори интересовала земля, дорогой лейтенант, а не небо, – с некоторой иронией в голосе сказал полковник. – И мы с вами отвлеклись немного в сторону от цели, с которой я вызвал вас к себе. Вернемся к этой цели…
Полковник покрутил головку одного из винтов стоявшего на столе аппарата и сейчас же на одной из стен каземата вспыхнул голубоватый квадрат, похожий на освещенный киноэкран. Потом, будто приближаясь из далеко-далекой туманности и становясь отчетливее и резче, на экране появились контуры знакомых озер, рек. Гор и лесов. Рождалась световая карта родины. Вдруг карта эта двинулась влево, поплыла. Вот исчезли за обрезом голубого экрана буроватые вершины гор, мелькнула золотистая линия сухопутной границы, потом показалось синее море с белыми гребешками волн, а за ним – белые острова «Бронзовой империи».
– Вот страна, куда вы отправитесь сегодня вечером, – сказал полковник. – Понимаете меня?
– Так точно! – ответил лейтенант. – Понимаю!
При этом он машинально провел пальцами по своей темно-каштановой шевелюре, желая поправить сбившиеся на лоб волосы. В каземате раздался оглушительный треск и с головы Серебрякова посыпались на пол целые каскады синеватых искр.
Серебряков от неожиданности вскочил со стула и вопросительно посмотрел на полковника.
– Садитесь, садитесь, – сказал полковник. – Случилось досадное недоразумение. Я забыл вас предупредить, что наш аппарат работает и защищает нас от наблюдения элктронно-оптико-акустической разведки профессора Мори. И вы, погладив рукою свои волосы, трением на мгновение нарушили отражательность электронно-магнетического поля, созданное вокруг нас нашим аппаратом. Разведчики Бронзовой империи, вероятно, успели зафиксировать на своем экране сияющие брызги, вашу голову и кисть вашей руки. Они даже слышали треск, но… они не определили нашего местонахождения. Для этого мы должны бы допустить пять ошибок, и тогда уже мы взлетим в воздух… За нами буквально охотятся все разведывательные лаборатории «Бронзовой империи». Нам пришлось сменить уже три резиденции, пока не был изобретен наш спаситель, – полковник любовно погладил ладонью полированный ободок волнистого металлического зеркала. – Сейчас оно работает на отражение, но может работать и на прием, и на то и другое одновременно. Но об этом я расскажу вам после выполнения задания, а пока подойдемте к экрану…
Длинной указкой полковник повел по острову «Бронзовой империи», потом остановил конец указки на побережье острова, пояснил:
– Здесь, в приморском гроте сосредоточена вся страшная сила, позволившая профессору Мори осмелиться предъявить всему миру неслыханный ультиматум. Здесь находится станция, питающая энергией все электронные пушки, нацеленные сейчас на все пять частей света. Здесь работает сам профессор Мори с двумя своими сыновьями-ассистентами. Он настолько боится разглашения тайны его лаборатории, что никого, кроме своих сыновей, не допускает туда. Он династирует науку. Больше того, он не позволяет даже охране подходить к гроту ближе, чем на сто метров и надеется защитить себя своими средствами. Специальные аппараты сигнализируют о приближении кого-либо к лаборатории ближе ста метров. И горе тому, кто это сделает. Лучи смерти убивают его. Поэтому вам придется одеться в предохранительный костюм, изготовленный нашей лабораторией. Он водонепроницаем. В нем можно обогреться, достаточно включить электронную энергию в среднюю прокладку костюма, что делается поворотом вправо верхней застежки. Этот костюм может и охладить, если поворотом нижней застежки включить электронную энергию в нижнюю прокладку. Но самое главное состоит в том, что человек, одетый в этот костюм – отражатель, недоступный восприятию охранных приборов профессора Мори. Вы понимаете теперь, что нами учтены все возможности для успешного вашего поединка с профессором Мори. И, надо сказать, профессор Мори, одержимый страхом за свою тайну, помогает нам нанести ему смертельный удар сразу. Именно, он сосредоточил всю энергию и управление новым оружием в одном месте. Мы должны нанести по этому средоточию решительный удар. Мы имеем средство для этого. И называется оно «Электронным нейтрализатором». Я вам сейчас покажу его. – Полковник достал из стола золотистую плитку величиной со спичечную коробку и пакет с торчавшей из него бумагой с машинописным текстом. Подавая то и другое Серебрякову, он сказал:
– Внимательно прочтите инструкцию, пока я сделаю необходимые приготовления. Но нейтрализатор прошу не открывать. Он должен быть открыт лишь перед употреблением. Вызвав процесс нейтрализации аккумулированной в лаборатории профессора Мори энергии, он сам растворится в том адском холоде, который должен умертвить не только весь замысел Мори, но и самого Мори.
Пока лейтенант Серебряков читал инструкцию, полковник Браилов возился у приборов, щелкал выключателями, расправлял крохотные антенны. Потом он соединил золотистый тонкий шнур с узкой медной сеткой, шедшей от прожекторообразного аппарата к фарфоровому полу, металлическое зеркало вдруг стало быстро вращаться, наполнив каземат нежным звучанием, похожим на звучание камертона. По мере вращения зеркала на поверхности его сгущались полупрозрачные тени, принимавшие постепенно реальные очертания. Наконец, зеркало перестало вращаться и на нем стали отчетливо видны глубокие изображения сопок, покрытых кустарниками, болотистых рисовых полей, за которыми в седом тумане чернели хребты гор. Потом все это поплыло, сместилось в сторону, исчезло за полированным ободком, а на смену плыли уже новые виды, новый пейзаж. Медленно проплывали по зеркалу бамбуковые хижины деревень, высокие трубы заводов, бамбуковые рощи и снова поля, узкие дороги, по которым шагали босоногие люди в широких соломенных шляпах и в соломенных плащах, с мотыгами в руках, с корзинами на голове.
Лейтенант Серебряков, закончив чтение инструкции, зачарованно, широко раскрыв глаза, смотрел через плечо полковника на эти медленно плывущие виды, на этот изумительный пейзаж «Бронзовой империи». Он старался даже дышать затаенно, чтобы шумом дыхания не помешать полковнику Браилову в его работе и не лишить себя невиданного зрелища, хотя в голове у него теснились различные вопросы, которые так и хотелось задать своему начальнику. Появлялись в зеркале все новые и новые кадры, захватывающие все внимание Серебрякова, будившие в его воображение, вызывавшие дрожь необычного волнения и чувства сказочного и почти невероятного. Он даже ущипнул себя и убедился, что видимое им есть не сон, а реальная явь, рожденная гением отечественной науки.
В зеркале снова, но уже резко и без туманной дымки, обрисовывались горы, по бурым склонам которых серебрились и мерцали ручьи, бежавшие в голубые морские лагуны, зеленели рощи, катились обвалившиеся глыбы и камни, они подпрыгивали и падали с обрывистого берега в морскую пучину, а над морем вставали серебристо-голубые фонтаны брызг, дождеобразный шум которых долетал до уха Серебрякова. Потом поплыл большой город с домами из дерева, бамбука. Картона и фанеры. Лоснились и сверкали на солнце лакированные стены храмов, белели в центре верхние этажи европейских домов, плескались над ними белые знамена с красными кругами посредине. Вскоре отразился в зеркале морской порт с многочисленными военными кораблями у пирсов. Над пирсами, подняв ажурные стальные руки с зажатыми в них концами цепей, стояли и двигались величественные подъемные краны. На цепях слегка покачивались грузы. Иные краны подавали на палубы кораблей целые самолеты или пушки, другие грузили танки, третьи снимали с кораблей какие-то грузы в ящиках и тюках.
Правее порта чернели вышки и корпуса колоссальных верфей, над которыми клубился черный дым, застилавший весь берег. Но вот все исчезло, появился лесок над крутым скалистым берегом, о который бились зеленовато-белые космы морских волн, висели над водой глыбы дикого серого камня, а под ними, будто сквозь мутное стекло, чернело отверстие прибрежного грота, виднелась многоступенчатая лестница в подземелье. В гроте стояли столы с шарообразными приборами на них, тянулась сеть проводов над столами, горели цилиндрические трубки, заменявшие лампы, искрились черные стены, похожие на антрацит. У столов двигались три человека в шлемах с наушниками, в очках на коротких носах, в голубых костюмах, плотно облегавших тело.
Когда изображение достигло исключительной ясности, полковник Браилов поднял голову и ласково подмигнул Серебрякову своими умными серыми глазами.
– Вот мы в логове врага, – сказал он. – Получше разглядите его, запомните пути-дороженьки к нему, ведь здесь вам предстоит совершить свой подвиг. Запомните и людей, суетящихся у своих адских аппаратах. Возможно, вам придется встретиться с ними лицом к лицу. Этот, который выше других и с таким большим сердитым ртом, как раз и есть профессор Мори. Рядом с ним – его сыновья. Они работают у своих аппаратов, силясь увидеть нашу станцию. А вот, левее стола, вы видите темный кубический ящик. Это горловина подземного хранилища, в котором аккумулирована вся гигантская энергия электронов, добытая промышленностью «Бронзовой империи» за тридцать лет непрерывной работы. Народ «Бронзовой империи» обнищал за это время, миллионы людей умерли от голода и непосильной работы, так как более восьмидесяти процентов всего добываемого нацией расходовалось на выработку электронной энергии.
Лейтенант Серебряков слушал полковника Браилова молча, с замирающим сердцем, с дрожью во всех мускулах. И была это не дрожь страха или испуга. Нет, это была дрожь негодования, охватившего все существо лейтенанта Серебрякова.
Полковник заметил это и тяжело вздохнул.
– Вам первому я так пространно показываю и рассказываю все, что вы видите и слышите, – сказал он тоном задушевной дружбы и трогательной теплоты. – Но ведь и вы первый, кому поручается отвезти и вручить наш ответ на ультиматум профессора Мори. Вам поручается опасное задание и вы должны быть абсолютно уверены в успехе, должны понимать, какой колоссальной силой располагаем мы, чтобы заморозить врага и не дать ему возможности умертвить планету…
В волнении лейтенант Серебряков потянулся было рукой к своим волосам, но сейчас же отдернул ее и смущенно посмотрел на полковника.
– Можете, лейтенант, можете сколько угодно приглаживать свои волосы, – сказал полковник. – Я уже изменил режим работы нашего аппарата, и теперь профессор Мори может, приняв нашу волну, видеть только то, что изображено на нашем экране, то есть самого себя и своих ассистентов. Видите, он злится и ругает своих ассистентов, которые, как он думает, не сумели вывести разведывательные лучи из внутренней цепи. Они там устраивают целую перепалку, не догадываясь, что это наш аппарат возвратил их разведывательные лучи во внутреннюю цепь…
На зеркальном экране действительно происходило оживление. Мори сердито махал руками, а его ассистенты, согнувшись над шаровидными аппаратами, торопливо вращали головки каких-то винтов, поспешно двигали рычажками, разглаживали шелковые экраны, вытирали платками пот со своих смуглых скуластых лиц, шептали какие-то ругательства.
Некоторое время полковник Браилов и лейтенант Серебряков молча и задумчиво смотрели на зеркало, в котором отражались самые злые на земле люди и самая преступная на земле лаборатория смерти.
Молчание прервал лейтенант Серебряков.
– Полковник, – сказал он, – мне совершенно непонятно, каким образом мы можем видеть предметы и явления за добрую тысячу километров от нас? Кроме того, я слышал звуки, дошедшие до меня со скоростью света. Это превыше моих представлений и допущений…
– Постараюсь вам объяснить это, – ответил полковник, – хотя и трудно. Вы знаете о существовании миражей. А миражи возможны только потому, что воздуху присуще зеркально-отражательное свойство. Свойство это постоянно и неотделимо от воздуха, как вкусовое свойство от вишни. Но плотность отражающих свойств воздуха не является постоянным, изменяется. При этом, как правило, изображения отраженных воздухом предметов бывают столь разрежены, что человеческий глаз не замечает их, и миражи в нашем представлении являются редким явлением. В действительности же они существуют всегда. И наш аппарат, называемый «миражескопом», видит эти постоянные изображения предметов в воздухе, уплотняет эти изображения до степени, при которой они могут восприниматься человеческим глазом. Вот эти концентрированные изображения мы и видим в стоявшем перед нами металлическом зеркале. Что же касается поразившего вас явления звука, дошедшего до нашей лаборатории со скоростью света, то это объяснить нетрудно. Звук, как проявление энергии, передается в пространстве не только по воздуху, но и переносится вместе со светом, с электромагнитными и электронно-магнитными волнами, скорость распространения которых совпадает со скоростью света. Но наше ухо ощущает только те звуковые колебания, которые переносятся воздухом или другими средами, в которых звук распространяется с небольшими скоростями порядка нескольких сот метров в секунду. Нам удалось в лаборатории сконструировать сначала такой аппарат, который мог «слышать» звуки, переносимые светом или электронно-магнитными волнами, мог трансформировать их колебание до ощутимой человеческим ухом частоты. Потом мы смогли соединить этот аппарат с «миражескопом» и получили тот изумительный результат, который вызвал бурю в вашем воображении.
– Но, воздух не может отражать предметы, скрытые под землей, – возразил Серебряков.
– Ваше утверждение неправильно, – заметил полковник. – В воздухе все может отразиться, но природа отражения будет различной во всяком отдельном случае. Оптическое отражение, к которому так привыкли мы, относится к числу самых простых, хотя и не простейших. Воздушное зеркало отражает от себя лучи надземных предметов, равно как и акустическое атмосферное зеркало отражает от себя звуки. При этом для акустического атмосферного зеркала совершенно безразлично, отражает ли оно наземные или подземные звуки. Но, кроме этих двух явлений, воспринимаемых нашим глазом или ухом, есть на счете другие волны и другие отражения, которые человеческими органами чувства не воспринимаются. К числу их относятся радиоволны, электронные волны, химические волны и другие. Но это не значит, что никакие организмы не воспринимают эти волны. Нет, дело обстоит не так. Например, химическим зрением природа одарила муравья. Он видит ультрафиолетовые волны солнечного спектра, незримые для нашего глаза. Есть на свете инфракрасные лучи, тоже невидимые нашему глазу, но эти лучи существуют. И не будь их, возможно, не было бы на свете фотографии и кино, не смогли бы положить начало этим открытиям ни Дагерр и Ньепс, ни Люмьер, ни кто другой. Нельзя было бы производить съемки предметов и портретов в полной темноте, не развилась бы цветная фотография и не развилось бы цветное кино, если бы люди решили ограничивать свою деятельность миром только непосредственно видимого невооруженным глазом и слышимого невооруженным ухом. Но люди не могли стать на этот путь. Один из них даже сказал, что если бы фотоаппарат был так несовершенен, как человеческий глаз, то его надо бы выбросить.
Но фотоаппарат выбросить не пришлось, так как он видит гораздо лучше человека, видит при этом такие лучи, которые недоступны нашему глазу. И всего этого я коснулся затем, – пояснил полковник, – чтобы подготовить вас к восприятию следующего вывода.
Наш аппарат принимает оптические, акустические, радиевые, химические и электронные изображения, как результат отраженных в атмосфере или стратосфере излучений от надземных и подземных предметов. Эти изображения просеиваются через специальные электронно-магнитные очистители, превращаются в оптические изображения, сгущаются до воспринимаемых глазом масштабов, после чего мы и видим их вот такими, какими они есть на нашем зеркале…
– Ваши доводы, полковник, кажутся мне невероятными! – воскликнул Серебряков.
– Разве? – улыбнувшись, ответил полковник. – Постарайтесь обосновать свое сомнение, лейтенант Серебряков. Я вас слушаю.
– Взять хотя бы изображение, – начал лейтенант. – Как это можно? В вашем изложении почти все, даже электронная энергия, сведено до уровня поддающегося фотографированию, а потом и обозрению обыкновенным человеческим глазом. Меня это удивляет…
– Но удивляться не следует, – сказал полковник, и сейчас же добавил: – Впрочем, пока удивляйтесь многим фактам, о которых вы узнали в этой лаборатории, поскольку злая военная необходимость заставляет нас держать их в секрете и не вводить в школьные курсы физики и химии. В действительности же все это так гениально и так просто, что скоро станет достоянием каждого ученика средней школы. А пока я скажу вам лишь то, что уже вошло в практику жизни и открывает вам дверь в мир поразившей вас научной тайны. Разве не поддается уже в наше время фотографированию звук? Поддается. И разве не передается изображение на большие расстояния? Передается. Примером этого может быть фототелеграфия. Наш аппарат может делать не только это, но и другое, несравнимо более грандиозное, но действует он благодаря тому, что в основе физических, химических, электромагнитных и электронно-магнитных явлений лежит некое общее для всех их начало. Солнечный свет, вот что является этим общим началом.
Полковник умолк. Молчал и лейтенант Серебряков.
Молча полковник достал из ниши в стене каземата красивый водянистого цвета костюм, похожий на скафандр водолаза, подал его Серебрякову.
– В нем вы и полетите в гости к профессору Мори, – шутливо сказал полковник. – Этот костюм мы назвали «хамелеоном», так как он не имеет своей постоянной окраски, а принимает окраску почти неотличимую от окружающей его среды. Любое животное позавидует мимикрическому свойству этого костюма и его другим защитным свойствам, но не позавидует, а возненавидит его одно самое гнусное на земле животное – профессор Мори, если успеет, конечно, сделать это…
Приняв костюм из рук полковника, Серебряков неожиданно проговорил:
– А почему бы все-таки нам не разрушить лабораторию Мори бомбовым ударом с воздуху? Ведь у нас есть самолет с бесшумными моторами. И я бы согласился…
Полковник не дал договорить лейтенанту.
– Да-а-а, – озабоченно и даже с грустью в голосе протянул он. – Почему бы нам, лейтенант Серебряков, не поступить иначе, чем сказано в инструкции Верховного главнокомандования? А?
Серебряков весь встрепенулся при этих словах полковника, на щеках его запылал густой румянец, губы задрожали.
– Простите, полковник, – сказал он. – Я не хотел даже и подумать о неисполнении приказа. Просто так неудачно сформулировал свою мысль…
– Я не в этом обвиняю вас. И вообще не обвиняю, – ответил полковник. – Но будем откровенны… Мы не вольны в выборе средств для уничтожения лаборатории Мори. Дело в том, что развиваемая при взрыве авиационной бомбы температура и взрывная волна способны при прямом попадании выполнить роль первичного детонатора и вызвать бурную реакцию распада всей огромной массы «электронной энергии», аккумулированной в подземелье Мори. Но беда не в этом. Беда в том, что одновременный взрыв этой энергии способен зажечь воздух и пожар в атмосфере распространится со скоростью ста километров в час, а через четыреста часов на земном шаре не останется ничего живого…
– Мори об этом знает? – спросил Серебряков.
– Знает, – сказал полковник. – Его девизом является программное изречение: «мир должен принадлежать нам или он исчезнет совсем!» Вот почему, лейтенант, мы будем действовать только в соответствии с прочтенной вами инструкцией. Вы должны будете включить наш «Электронный нейтрализатор» в землю не далее как в двадцати метрах от грота. И тогда начнется реакция не распада, а синтеза, реакция нейтрализации и превращения всей накопленной в подземелье Мори энергии в те металлы и вещества, из которых она была получена. Реакция пойдет с большим поглощением теплоты и температура в подземельях Мори понизится до абсолютного нуля. Это будет грандиозная работа по возвращению электронам их энергии, отнятой промышленностью «Бронзовой империи» за тридцатилетний срок ее работы. На месте гротов, когда закончится этот процесс (а он будет длиться два часа), образуется металлическая скала, над которой долго будет стоять люминесцирующее сияние, похожее на свечение ионовых трубок. И это все, что останется от злого замысла Мори.
… Теперь, лейтенант, ваши сомнения рассеялись или еще в некоей мере сохранились?
– Есть одно сомнение, – сказал лейтенант. – Вы утверждаете, что температура в подземельях профессора Мори во время реакции восстановления достигнет абсолютного нуля. Но… при абсолютном нуле всякое движение молекул вещества должно прекратиться, наступит абсолютный покой, то есть материя окажется без формы своего существования. Без движения, что невозможно. И современная наука допускает какое угодно большое приближение к абсолютному нулю, но принципиально исключает возможность достигнуть абсолютного нуля… Как это согласовать с вашими утверждениями?
Полковник задумался. Широкое лицо его приняло озабоченное выражение, взгляд его умных серых глаз устремился куда-то в даль, и во всей его мощной фигуре ощущалась та тяжелая напряженность, которая охватывает человека в минуты больших решений.
Ведь вопрос лейтенанта Серебрякова затрагивал какие-то особые соображения, заставившие науку принципиально отрицать достижимость абсолютного нуля, и ответ на него мог быть ничем иным, как или полным отрицанием этих соображений или новым толкованием их.
Лабораторная практика день тому назад позволила полковнику Браилову получить температуру абсолютного нуля, но теоретическое обоснование опыта им было не закончино, вернее, прервано взбудоражившим весь мир ультиматумом профессора Мори. И вот теперь надо было дать Серебрякову ясный ответ.
– Признаться, лейтенант, – вдруг вымолвил полковник, – ваш вопрос явился для меня яблоком, которое упало на спину молодого Ньютона и заставило его не только открыть, но и обосновать закон всемирного тяготения. Ведь я долго искал теоретического обоснования своих опытов по достижению низких температур. Так долго, что сами опыты опередили мою мысль. И вот, оказывается, что много думать это не обязательно долго думать. Надо быть взбудораженным и так непосредственно столкнутым лицом к лицу с проблемой, что уклониться от определенного решения уже невозможно даже на несколько минут.
Но это уже я сделал небольшое психологическое отступление, простую дань моей взволнованности, весьма извинительную и для полковника. Теперь же слушайте мой ответ по существу вашего вопроса.
Во-первых, нуль не равняется понятию «ничто». Это признано наукой. В высшей математике, например, невозможно обойтись без дробей, числовое значение которых равно нулю. В Менделеевской таблице химических элементов только введение нулевого ряда вывело науку из тупика. А ведь «ничто» не может быть порядковым показателем. В физике и математике понятие положительного и отрицательного опять-таки невозможно было бы без понятия «нуль», соответствующего конкретному качественному или количественному состоянию материи.
Отсюда следует, что опыты Бойля-Мариотта и Гей-Люссака, приведшие потом к понятию абсолютного нуля и к формулированию известного закона Гей-Люссака о взаимозависимости температуры и объема газа при неизменном давлении, вовсе не дают нам права понимать нуль, как «ничто», как «исчезновение» объема газа.
Ведь газ состоит из молекул. И как бы не был ничтожен объем этих молекул, он все же представляет собой нечто реальное. Но это заставляет нас взглянуть на вопрос о нулевом объеме другими глазами. Именно, это будет объем вещества, лишенного межмолекулярного пространства и движения молекул. При нормальных условиях атмосферного давления такой объем может быть достигнут для известных нам веществ при температуре минус 273, 09 градусов. Вопрос лишь стоял практически в том, как получить столь низкую температуру? Неудачи следовали одна за другой только потому, что такую низкую температуру люди пытались получить при помощи молекул, когда решение этого вопроса скрывалось в области атома.
В самом деле, самую низкую температуру, приблизившуюся к абсолютному нулю, удалось получить путем испарения жидкого гелия при пониженном давлении. Но ведь явление испарения относится к области молекул. Разумеется, что при известном пределе падения скорости движения молекул испарение должно было прекратиться, и оно прекратилось, хотя еще продолжали существовать межмолекулярные пространства в испаряемом жидком гелии, то есть, хотя и не был еще достигнут нулевой объем газа.
Он и не мог быть достигнут при условии оперирования молекулами. Его можно было достигнуть при помощи энергии атомов, то есть при условии перехода к средствам иного качества. Мной это было в лаборатории сделано и я «умертвил» молекулу, лишил их движения, получил нулевой объем молекулярного вещества.
Тише, тише, лейтенант, – жестом руки остановил полковник Серебрякова, сделавшего нетерпеливое движение. – Возмущаться неподвижностью молекул мы имеем право не более чем неподвижностью куска кирпича. Нам кажется он неподвижным, но внутри его идет движение молекул и атомов, так и внутри замороженных молекул идет кипучее движение атомов и электронов. Ничто в природе не нарушено моими опытами и моими выводами. Форма существования материи – движение не исчезает, если при абсолютном нуле замирает движение молекул. Молекулы не исчерпывают собой материю, а только являются малейшими частицами конкретных физических разновидностей материи. Вот в чем дело.
И та эндотермическая реакция атомной энергии, которая начнется в подземелье профессора Мори, действительно должна понизить температуру до абсолютного нуля.
Надо понять эту простую истину, что абсолютный нуль достижим средствами внутриатомной энергии, но чувствуется он только в области молекулярного состояния вещества и является нижней тепловой границей, за которой движение молекул невозможно. В области же движения атомов абсолютный нуль является малозначительной температурной величиной, влияющей на внутриатомную жизнь не более, чем пламя восковой свечи влияет на температуру земной атмосферы.
Достаточно ли для вас, лейтенант, этого ответа? Понятно ли вам?
– Мне все понятно, полковник, – глухим голосом сказал лейтенант Серебряков. – Разрешите идти готовиться к полету…
– Задержу вас еще на несколько минут, – ответил полковник. – Нам надо позаботиться о двухсторонней связи. Станьте сюда. Вот так. Хорошо. Теперь произнесите перед «миражескопом» несколько слов шепотом через эту трубочку, – полковник подал Серебрякову усеченный коричневый конус величиной с дамский наперсток. – Определенный сектор прибора будет реагировать потом только на ваш один шепот, в какой бы точке земного шара вы не оказались. И шепот ваш дойдет сюда со скоростью света, так как в трубочке звук превращается в электромагнитные колебания и, уносясь в пространство, попадает к нам на экран.
Теперь идите, лейтенант. Вам надо подготовиться, надо отдохнуть, надо и побыть со своей женой…
Прощаясь с Серебряковым, полковник обнял его, потом поцеловал и дружески оттолкнул от себя.
– Идите, дорогой! Не забывайте, что ультиматум истекает в четыре часа утра. К этому времени мы должны дать профессору Мори наш ответ.
………………………………………………………………………………
Вечером мотоциклист доставил Серебрякова на аэродром. Вечер был пасмурный. Сумерки окутывали ангары, клубились туманом у плоскостей машин, похожих в это время на огромных черных птиц. У одной из машин работали аэродромные рабочие, приспосабливая планерный буксир. Планер стоял поодаль, широко раскинув свои острые крылья. К нему и направился Серебряков, но его окликнул женский голос.
– Мария-а! – закричал Серебряков, бросившись к женщине, только что вылезшей из кабины самолета. – А я было рассердился на полковника Браилова. Обещал он устроить, чтобы ты меня проводила и вдруг этот приказ тебе: «явиться немедленно!»
Мария, упав в объятия мужа и поцеловав его, прошептала:
– Нет, Вася, на полковника нельзя сердиться. Он сделал даже больше, чем мы с тобой ожидали. Он разрешил мне буксировать на своем самолете твой планер. Так что я провожу тебя в путь-дорогу в самом буквальном смысле слова…
– Отлично, Мария, отлично! – продолжал обнимать ее, сказал Серебряков. – А теперь, дорогая, помоги мне одеться и пристегнуть парашют.
– Вася, да я тебя почти не вижу! – со страхом вскрикнула Мария, едва Серебряков оделся в специальный костюм. – Неужели у меня внезапно испортилось зрение.
– Нет, Мария, нет, – смеясь, сказал ей Серебряков. – У тебя зрение отличное. Я потом, когда возвращусь домой, расскажу тебе о чудесных качествах моего костюма, сейчас же пора лететь. Давай простимся… Почем знать, что будет завтра.
Мария обняла мужа. Она целовала его, ласкала его щеки, грела его пальцы на своей груди, шептала нежные слова, просила беречь себя.
Но вот в глубине аэродрома стартер подал сигнал к взлету.
Разжались руки супругов, и они ринулись на свои места, Мария – в кабину самолета, Василий – в кабину планера.
Когда машина побежала по взлетной площадке и за нею устремился планер, Василий Серебряков смахнул с глаз набежавшую слезу. В нем кипела в этот момент такая жажда жизни, которая делает людей сильнее смерти, но в нем была и столь мучительная боль и грусть о почти потерянном личном счастье, что он не смог удержать слезы. Он немного поплакал и от этого ему стало легче. Стало ему совсем легко потом от мысли, что он отправляется в бой за общечеловеческое счастье.
Машину тряхнуло. Стрелка альтиметра рванулась, побежала по кругу цифр. 700, 800, 900 метров.
– Нам придется идти за облака, – по телефону сообщила Мария. – Так советовал полковник Браилов.
– Подымай на 3000, – ответил ей Василий, и машина, задрав нос, пошла кверху.
В это время полковник Браилов напряженно наблюдал за экраном в своем подземном каземате. По матово-зеленому фону экрана плыло крошечное изображение самолета подходившего к облакам. За самолетом неотступно шел острокрылый планер. Еще секунда и машины утонули в волнистой мути облаков.
– Хорошо идут, – сам себе сказал полковник. – Хорошо идут…
Серебряков внимательно наблюдал за высотными приборами, светившимися в темноте. Вот стрелка альтиметра взлетела на 3000. Стало свежо. На темно-лиловом небе ярко блестели огоньки. Внизу, под облаками, было море. Серебряков следил за ним, всматриваясь в него через разрывы в облаках. Оно было темным, бездонным и немым, как пропасть.
На втором часу полетов Серебряков позвонил Марии по телефону.
– Через полминуты, Мария, я отключаю буксир и провод. Пора! До свидания, моя радость, до свидания!
Еще несколько секунд держал он трубку возле уха и с замирающим сердцем слушал прощальные слова жены. У него не доставало сил, чтобы оторвать трубку. Перестать слышать нежные и бесконечно дорогие прощальные слова своей любимой женщины. Он и не стал отнимать ухо от трубки. Он просто нажал ладонью на рычаг автоматического разобщителя, и сейчас же в трубке наступила тишина. Планер, слегка провалившись, сбавил скорость и незримая сила некоторое время давила на спину Серебрякова, увлекая его вперед и вперед.
Полковник Браилов видел на своем экране как самолет, освободившись от буксируемого им планера, взмыл вверх, потом развернулся, сделал два круга над планером и взял курс к родной земле, а планер черной крылатой птицей мчался все дальше и дальше к берегам «Бронзовой империи». Лейтенант Серебряков вел его прямо к тому берегу, где был грот профессора Мори.
Постепенно снижаясь, Серебряков различал уже мутные контуры острова, видел багровые зарева над домнами, видел шарившие в небе голубые лучи прожекторов, видел какие-то розовые вспышки в море, и тогда на мгновение выступали из темноты серые очертания боевых кораблей, шедших на запад. Серебряков догадывался, что на палубах этих кораблей стояли «электронные пушки» и корабли спешили занять исходные позиции для стрельбы. Приближалось время истечения срока ультиматума профессора Мори. «Скорее бы, скорее», – шептал Серебряков. Чтобы набрать скорость, он уже дважды терял высоту и скользил к острову «Бронзовой империи» с колоссальной для планера скоростью.
Прошло еще несколько минут и планер поплыл над лесочком, расположенном на крутом берегу. Быстрым движением руки Серебряков освободил пряжку привязных ремней, переключил управление планером на автопилот, приподнялся из кабины. Его обдала упругая ледяная струя воздуха. Оттолкнувшись от машины, он нырнул в бездонную темноту.
Полковник Браилов видел, как из массы облаков вырвался черный комок и понесся по экрану, вычерчивая световую параболу.
Браилов встал. Поворотом микрометрического винта увеличил энергию приема до максимума, и на экране отчетливо отразилась падающая фигура парашютиста.
– Вот это тактика! – воскликнул полковник. – Молодец, затяжным падает! Да и планер хорошо идет. Через полчаса он утонет в море по ту сторону «Бронзовой империи» и ни один человек на острове не догадается, что на их землю прилетел воин с ответом на ультиматум профессора Мори.
А в предрассветной темноте сорумской ночи, раскачиваясь на лямках и стропах, под шелестящим куполом парашюта лейтенант Серебряков медленно опускался на вражескую землю. Серебрякову уже казалось, что он слышит шелест бамбуковой рощи, слышит запах чужой земли. Он слегка подтянулся на стропах, вытянул ноги так, чтобы одновременно стать на землю обеими ступнями. Но что это такое? Парашют вдруг понесло назад, к морю, начало поднимать в высь. Вот исчезло внизу черное пятно леса, вырвался из-под парашюта и умчался на восток извилистый берег, началось море, море, море. И море казалось теперь черным смолистым полотном, по которому сверкали искорки золотых украшений.
Серебряков догадался, что море было спокойным, что в нем отражались звезды, сиявшие на очищенном от облаков небе. Догадался он также, что парашют попал в горизонтальный поток воздуха и упадет где-то в море. «В четыре утра профессор Мори включит энергию и мир запылает в огне, а все погибнет, – мелькнуло в мозгу Серебрякова. – Нет, нет и нет! – яростно прохрипел Серебряков. – Этому не быть».
Он ударил кулаком по автоматической пряжке, и сейчас же подвесная система выронила Серебрякова из своих лямок. Он слышал, как звонко трепыхнулся над ним зонт парашюта, как лязгнули пряжки лямок, потом все это отстало от него, будто умчалось ввысь. В ушах его засвистело, сердце как бы потеряло вес и колыхнулось кверху, захватило дыхание.
Несколько секунд длилось это свободное падение, а расстояние между Серебряковым и морем, казалось ему, не уменьшалось. На смолисто-черном полотне продолжали сверкать золотые искорки отраженных звезд, и полотно это казалось глубоким-глубоким, как зеркало, как небосвод. И совершенно неожиданно ноги Серебрякова коснулись чего-то упругого, а вслед за эти вода охватила все тело лейтенанта, потащила его в пучину и никакими силами нельзя было остановить это движение к морскому дну.
Огромная тяжесть воды давила на тело Серебрякова. Голова его начинала кружиться, и ему нестерпимо хотелось вздохнуть, хотя он знал, что этот вздох был бы его последним вздохом в жизни. И он бы вздохнул, если бы тело его еще погрузилось на несколько метров глубже. Но Серебряков почувствовал вдруг, что вода начинает выталкивать его обратно. Жажда жить, стремление выполнить задание прибавило ему сил. Он начал карабкаться. Руками и ногами греб воду, стремясь скорее вырваться из морской пучины.
Вынырнув из воды, он прежде всего набрал полную грудь воздуха, потом повернулся на спину и немного отдохнул.
……………………………………………………………………………….
Плыть до берега пришлось не меньше тридцати минут. Вот и берег. Осклизлые камни, за которые Серебряков никак не смог ухватиться, нависали над водой. Не было ни одного кустика, ни одной ветки, чтобы взяться за них рукой и вылезти на берег. Пробуя его метр за метром, Серебряков поплыл вдоль берега, стараясь не плескаться и не шуметь. Но вода все булькала, и Серебрякову казалось, что бульканье это было громче пистолетного выстрела.
Наконец, он почувствовал под ногою дно и встал. Вода доходила ему до пояса, а берег был совсем рядом и не очень крут. Но оттуда послышалось вдруг ворчание человека. Серебряков знал язык нации сорум. Прислушавшись, он понял, что один из солдат охраны ругал другого за то, что тот съел его рисовую котлету. Потом солдаты начали говорить о том, что скоро утро, что скоро начнется буря…
Серебряков знал, о какой буре говорили солдаты, и сердце его билось все сильнее и сильнее. Вышел он на берег, но в этот момент из-под его ноги вырвался камень и покатился в воду. На шум немедленно бросились оба солдата, крича: «Стой, стрелять будем!» Но Серебрякова поразило то обстоятельство, что солдаты пробежали почти рядом с ним, едва не задев его своими ножевыми штыками, но не заметили его. Покрутившись на месте и ничего не увидев вокруг, они присели на берегу и стали щупать камни.
– На них вода, – сказал один из солдат. – Здесь кто-то прошел.
– Ну, как он мог пройти? – возражал другой. – Мы же не спали.
Однако солдаты начали ощупью выискивать мокрые следы и ползли все ближе и ближе к прилегшему наземь Серебрякову. Вот уже осталось до него несколько метров. Казалось, сделай солдаты два-три шага, и они смогли бы заколоть Серебрякова штыком. Но Серебряков лежал на той земле, на которую не смел ступать ни один страж профессора Мори.
– Мы дошли до камня запрета, но мы никого не видели здесь, – сказал один из солдат. – А дальше мы не можем искать, хотя мокрые следы ведут туда… разве поднять тревогу?
– Нет, нет! – в ужасе проговорил другой. – Нам никак нельзя делать тревогу. Тогда мы будем казнены, если обнаружится, что кто-то именно на нашем участке ступил на запрещенную землю. Да и зачем? Мори все равно убьет нарушителя своим огнем, а нам надо позаботиться о себе. Давай уберем все мокрые камни и сбросим их в море…
Солдаты начали спешно убирать в море мокрые камни, по которым только что прошел Серебряков. Камни хрустели, плескалась вода, шумели брызги, подымаемые падением камней в воду. Все это маскировало шум шагов Серебрякова, который встал и, согнувшись, начал торопиться к гроту Мори.
У грота была тишине. Голоса стражи еле доносились сюда, море было спокойно и только какая-то птичка трещала, как цикада, в лесочке над гротом. Серебряков подобрался к самому входу в грот. Оттуда валило запахом окислой меди, из глубины слышалось нудное гудение какого-то мотора, иногда доносились человеческие голоса.
Осторожно, бесшумно Серебряков начал опускаться вниз по широким каменным ступеням. Вдруг он почувствовал какое-то препятствие, будто сильнейший поток ветра уперся ему в грудь. Серебряков отступил назад всего на один шаг, и сейчас же прекратилось давление этого загадочного потока. Не было также никаких признаков ветра. Абсолютное спокойствие воздуха наполняло вход в подземелье. Но как только попробовал Серебряков сделать шаг вперед, он снова ощутил упругое давление в грудь, будто кто невидимый отталкивал его назад.
«Электронно-магнитное поле, – догадался Серебряков. – Дальше мне идти не надо». Он присел на ступеньку и нащупал в кармане коробочку «электронного нейтрализатора». Он уже хотел открыть ее, как услышал сердитый старческий голос.
– Они до сей поры не дали нам ответа на ультиматум. Подготовьте всю систему к действию. Я докажу им, что не шучу.
– Но еще двадцать минут до истечения срока ультиматума, – возразил молодой не столь сердитый голос. – Следует подождать…
– О, нет. Если они не решили вопрос за двадцать часов, то нельзя надеяться на решение его в двадцать минут. Они просто не верят в серьезность моего ультиматума. Хорошо же, я сам решу их судьбу.
– Но у нас тогда не будет рабов, если мы сожжем весь мир, – возразил третий голос. – Нам надо кого-то пощадить…
– Твое, сынок, возражение меня убедило, – сказал Мори, засмеялся хриплым смехом. – Итак, решено. Включите всю систему, за исключением номеров 207 и 311. На территории под этими номерами живет до семидесяти миллионов людей. На первый случай, хватит рабов…
Остальной мир пусть сгорит! Через пятнадцать минут я лично включу в цепь энергию… Подготовьте журнал, чтобы записать туда день и час гибели непокорных…
– Сволочи! – подумал Серебряков. – Вам не удастся записать в свой журнал день и час гибели человечества!
Он нажал пальцем кнопочку золотистой коробочки и, скрипнув, крышка ее поднялась. Внутри засияли стрелки, крохотные рычажки, латинские буквы. Передвинув рычажки и стрелки, как было сказано в инструкции, Серебряков вынул из коробочки медную иглу, соединенную платиновой нитью с желудеподобным аккумулятором электронной энергии, занимавшим половину коробочки. Иглу он воткнул в стенку грота, а коробочку положил на ступеньки и закрыл крышечку, чтобы не было видно сияния.
Не успел Серебряков сделать и пяти шагов к выходу из грота, как ослепительный свет хлынул ему в спину, послышались крики и топот ног.
Серебряков оглянулся. Из раскрывшейся двери грота, окутанные серебристым паром, бежали один за другим два человека. Они на бегу дули в свои окоченевшие пальцы, стучали зубами от холода и страха.
Серебряков прижался к стене, и люди пробежали мимо него, даже не взглянув в его сторону. Вслед за ними выбежал из подземелья сутулый высокий старик, в котором Серебряков узнал профессора Мори. Волосы его были покрыты инеем, а шелковый халат шуршал от изморози, как жесть.
Мори упал на каменных ступенях и громко зарыдал, бормоча проклятия тому, кто разрушил плод его полувековых опытов и отнял у него из рук страшное новое оружие власти над миром, над людьми.
– Замерзни, Мори! – крикнул Серебряков. Он смял старика в охапку и втолкнул его обратно в дверь, из которой продолжал валить густой серебристый пар. И тут только Серебряков почувствовал, что и у него коченеют руки, а под ногами образовался лед.
Выбегая из грота наружу, Серебряков радостно думал: «Все идет совершенно правильно, как сказано было в инструкции. Нейтрализация аккумулированной профессором Мори энергии, как эндотермическая реакция, должна сопровождаться поглощением колоссального количества теплоты… Значит, должен наступить здесь холод и должны выпасть осадки».
Выбежав наружу, Серебряков сбросил перчатку с руки и поднял ладонь. Холодные капли влаги падали на нее из безоблачной выси.
– А все-таки чертовски становится холодно, – вполголоса произнес Серебряков и повернул вправо верхнюю металлическую застежку костюма. Через секунду он почувствовал приятную теплоту, но наслаждаться ей ему не приходилось долго. Со всех сторон слышались крики солдат, начиналась беспорядочная стрельба и пули с визгом неслись над головой, щелкали по камням, рикошетили и звенели, наподобие струн.
Стреляли солдаты издалека, боясь подходить к гроту, над которым вздымался густой серебристый пар и камни покрывались инеем и льдом. Пар распространялся быстро во все стороны, и вместе с его волнами передвигался шаг за шагом лейтенант Серебряков. А когда он уже выбрался к опушке леса, от которого отступили солдаты, не выдержав стоградусного мороза. Распространившегося вместе с серебристым паром, шальная пуля ударила его в левую руку.
Он опустился на траву. Но трава ломалась и звенела, как ледяные сосульки. Кругом бушевала морозная смерть. И сквозь серебристый пар Серебряков заметил мерцание, которое все усиливалось и усиливалось, превратившись в сияние. «Это все, что надолго останется от злого замысла Мори», – почти в бреду повторил Серебряков напутственные слова полковника Браилова. Ему так захотелось пить, что уху почудилось близкое журчание ручья. «Звуковой мираж», – подумал Серебряков. Он знал, что никакой ручей не сможет журчать в этом стоградусном холоде.
Несколько минут, теряя кровь и силы, Серебряков не мог сосредоточиться. Перед его глазами вставали образы горных колодцев с хрустально-прозрачной водой, потом из сумрака ледяного пара выплыло улыбающееся красивое лицо Марии, подарившей ему прощальный поцелуй, наконец, ему померещился голос полковника Браилова. Он напомнил о том, что ультиматум истекает в четыре часа утра.
Приступ горячки был погашен. Серебряков, осилив жгучую боль, взял свою простреленную левую руку, согнул ее так, что циферблат часов оказался у него перед глазами, но разобрать цифры было невозможно: стекло часов покрылось льдом. «Да это и не важно», – решил Серебряков. Он прильнул губами к сигнальной трубочке и прошептал:
– Браилов, Браилов, Браилов! Говорит Серебряков, говорит Серебряков. Задание выполнено! Нахожусь в ста метрах восточнее Мори…
Потом Серебряков зажал пальцами рану и, согреваемый чудесным костюмом, стал ожидать своих. Он знал, что Родина его не оставит.
Декабрь 1938 – февраль 1939 г.г.
Город Старый Оскол.
Н. БЕЛЫХ
ЗАДАНИЕ
РАССКАЗ
У стола, в просторном жестком кресле, сидел гладко причесанный светло-русый полковник с прищуренными серыми глазами, с широким лицом, с золотистыми усиками под прямым длинным носом.
Он был чем-то взволнован и нетерпеливо мял в своих пальцах конец красного шнура, тянувшегося к какому-то сверкающему прибору, похожему на миниатюрный прожектор. Потом он выпустил шнур из рук и подвинул к себе круглое металлическое зеркало на фарфоровой подставке.
Поверхность зеркала была волнистая и светилась зеленоватым сиянием. Лицо полковника отразилось в зеркале, как в неспокойном озере. Оно оказалось вытянутым, кривым. Один глаз был с яблоко, второй с яблочное семечко, а рот растянулся до ушей.
Полковник начал крутить головку микрометрического винта, торчавшего в полированном ободке зеркала, и изображение постепенно приняло нормальный вид.
Продолжая смотреться в зеркало, полковник попробовал пальцем правый висок и с досадой выщипнул обнаруженный там седой волос.
– Черт возьми! – выругался полковник. – Этот седой волос появился у меня за последние часы жизни, я никогда раньше не мог поверить, что люди способны седеть так быстро. Но… пусть мы поседеем, пусть… Однако, мы не сдадимся. Нет, не сдадимся… Никакими ультиматумами нас не испугает никто, никакой президент или диктатор…
Полковник отодвинул от себя зеркало, встал и прошелся несколько раз по каземату, освещенному ровным белым светом, струившимся изнутри больших белых шаров, подвешенных под сводами потолка.
Остановившись у кресла, он хотел сесть в него, но послышался звонок, открылась дверь и на пороге появился высокий смуглолицый, черноглазый лейтенант.
– Серебряков! – воскликнул полковник, шагнув навстречу лейтенанту. – Ладно, ладно, давай на этот раз без рапорта, – жестом руки предупредил он лейтенанта, поздоровался с ним и показал на стул.
– Садитесь! – сказал он, одновременно и сам опускаясь в кресло. – Вы, лейтенант, уже знаете об этом наглом ультиматуме, который предъявил человечеству диктатор Бронзовой империи. Он требует, чтобы все страны немедленно признали над собою его власть, согласившись на выселение большей части людей в тропическую и полярную зоны, уничтожили бы всю свою промышленность, все учебные заведения, армию и отныне стали бы выполнять веления профессора Мори или его уполномоченных…
– Но это рабство и смерть для человечества! – воскликнул лейтенант, привстав на стуле.
– Молчите, лейтенант, и слушайте, – заметил полковник.
– Виноват! Слушаю вас!
– Садитесь, – слабо взмахнув рукой, сказал полковник. – Через двадцать часов истекает срок этого жестокого ультиматума…
– Я готов к выполнению задания! – снова привстал лейтенант…
– Дорогой лейтенант, – покачав головой, возразил полковник. – На этот раз речь идет не о том, чтобы послать вас на самолете сбросить бомбы на столицу Бронзовой империи. Нет. Вы, вы будете действовать в качестве десантника…
– Я недопонимаю вас, профессор, то есть полковник, – со смущением в голосе возразил Серебряков. – Ведь это…
– Вы, лейтенант, принадлежите к числу лучших моих учеников. И я уверен, что вы поймете меня если не как полковника Браилова, то как профессора Браилова. Наберитесь терпением. Вам необходимо обстоятельно все понять, иначе трудно надеяться на успешное выполнение задания. Малейшая ошибка может привести весь мир к катастрофе.
Я понимаю, вам трудно и, может быть, даже обидно будет выслушать такую истину, что секретное оружие Бронзовой империи своими разрушительными возможностями сделало бомбардировочную авиацию почти ненужной, во всяком случае – бессильной.
Но мы получили в такой степени подробные сведения об «Электронной пушке» профессора Мори, что и не имеем права ошибиться в выборе средств борьбы с нею.
Вкратце ознакомлю вас с некоторыми особенностями этого оружия. Начнем со снаряда. Снаряд «Электронной пушки» не имеет оболочки или корпуса в привычном для нас понимании. Оболочкой служит решетка секретного сплава металлов. Сплав этот имеет свойство самораспада, близкое к радиоактивному свойству урана, с той существенной разницей, что распад урана происходит медленно, а распад сплава, из которого состоит решетка снаряда, совершается мгновенно и с выделением колоссального количества теплоты, сравнимого с теплотой солнечных протуберанцев, а также колоссального количества паралитических газов… Но распад решетки снаряда происходит лишь в том случае, если снаряд будет лететь со скоростью десяти километров в секунду, то есть со скоростью, близкой к скорости полета тела, способного преодолеть силу земного притяжения. В момент распада решетки освобождается и заключенная в снаряде аккумулированная атомная энергия. Невиданной силы молнии пронизывают пространство в радиусе до 50 километров и сжигают и дробят все на своем пути. Потом начинается ливень, превосходящий по силе все современные представления о тропических ливнях.
Лейтенант Серебряков, внимательно слушавший профессора-полковника Браилова, сделал нетерпеливое движение.
– Вы желаете задать вопрос? – предупредил его полковник. – Задайте…
– Меня удивляет, – сказал Серебряков, – каким образом может аккумулированная энергия удерживаться в решетке, когда простая человеческая логика допускает здесь рассеяние или выпадение содержимого снаряда через щели решетки…
– О, нет, – возразил полковник. – Чтобы понять сущность снаряда «Электронной пушки» Мори, вам надо совершенно отказаться от нашего пусть даже самого современного представления о проницаемости. Вы, вероятно, не один раз видели мокрый рыбачий бредень в момент извлечения его из реки и заметили при этом, что в ячейках бредня часто посверкивают оконца. Это водяная пленка. Она прозрачна и тонка. Прочность ее совершенно незначительна, но, тем не менее, эта пленка совершенно непроницаема для молекул воды при условии равного давления на эту пленку с обеих сторон. Такие же оконца, только не из воды, а из электронно-магнитного поля, созданного сплавом решетки, сплошной «пленкой» силовых линий отгораживают содержимое снаряда от окружающей среды. При этом внутреннее и внешнее давление при помощи особой регулирующей системы поддерживается в абсолютном равновесии до момента распада решетки. Грубо сравнивая, можно сослаться на Дюаров сосуд, в котором хранят жидкий воздух. Ведь бурное кипение жидкости и даже взрыв ее в нем невозможны не только по причине воздушной изоляции внутреннего сосуда с жидким газом, но и самое главное – по причине равенства внутреннего давления в нем с внешним давлением окружающей атмосферы…
– Однако, есть какая-то разница? – прервав профессора, спросил Серебряков, все более увлекаемый необычной беседой. – Жидкость в Дюаровом сосуде имеет соприкосновение с воздухом, а содержимое снаряда электронной пушки, как вы обрисовали, совершенно изолировано от внешней среды…
– Не совсем так, – возразил полковник, электронно-магнитное поле непроницаемо лишь для содержимого снаряда, но воздух свободно проникает во внутрь решетки. И вопрос о равенстве внутреннего и внешнего давления в данном случае относится к давлению воздуха на содержимое снаряда (внешнее давление) и к давлению содержимого снаряда на «пленку» из силовых линий в оконцах решетки (внутреннее давление). Что же касается качества качественной разницы между жидким газом в Дюаровом сосуде и содержимым рассматриваемого нами снаряда, то разница эта не только есть, но и доведена до исключающей друг друга противоположности. Если жидкий воздух, как и всякая жидкость, подвержен физическому явлению испарения, при котором переход жидкости в парообразное состояние не влечет к разрушению молекул данного вещества, то внутри снаряда просто-напросто уже нет ни одной молекулы вещества, и в силу этого никакое испарение там невозможно. Вещество снаряда состоит из аккумулированной атомной энергии, вращающейся с некоей переменной скоростью, находящейся в прямой связи со скоростью полета снаряда. И когда скорость вращения аккумулированной атомной энергии достигнет предела, за которым система регулирования соответствий внутреннего и внешнего давления автоматически выключается, наступает момент распада решетки снаряда.
В момент самораспада решетки создается огромная разница между внутренним и внешним давлением. Разница эта достигает миллиона атмосфер. Исчезает «пленка» силовых линий и содержимое снаряда, потеряв связи аккумуляции, распадается с еще более страшной силой, чем решетка, сыгравшая роль детонатора, выделяя при этом неописуемое количество теплоты, которая в виде молний сокрушает все на своем пути в радиусе до 50 километров и вызывает сильнейшие разряды атмосферного электричества и выпадение осадков.
– Но какое же влияние оказывает скорость снаряда на содержимое снаряда? – спросил лейтенант. – Ведь вы утверждали, что между ними есть прямая связь.
– Я утверждал наличие прямой связи между скоростью снаряда и скоростью вращения содержимого снаряда, но это не меняет дела. Можно говорить, как это сделали вы, и о прямом влиянии скорости снаряда на содержимое снаряда. В физике общеизвестен факт изменения массы вещества при увеличении скорости. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого века это факт даже напугал многих физиков и они закричали: «Караул, исчезла материя!»
Так вот, если движение является формой существования материи, то скорость есть производное движения, оно относится к форме. И если изменяется форма, то это связано и с какими-то изменениями содержания. В данном случае, когда речь идет о содержимом снаряда «электронной пушки», увеличение скорости полета снаряда вызывает такое изменение в его массе, при котором ослабляются внутренние связи между частицами аккумулированной в нем энергии и, наконец, наступает их распад, хотя и предшествует этому самораспад решетки снаряда. Поэтому вполне закономерно, как и закономерен, например, взрыв тола от детонации, хотя тол в больших массах может взорваться и без детонации, под воздействием огня.
– Это меня убеждает, – заметил лейтенант. – Но возникло другое сомнение. Вы сказали, что самораспад снаряда или, по-нашему, взрыв происходит при скорости его движения в десять километров в секунду, но… согласитесь, профессор, тогда снаряд должен разорваться или в стволе пушки или прямо же при вылете из него, так как именно в этот момент скорость бывает наибольшей, а в дальнейшем она должна падать…
Полковник усмехнулся, покачал головой.
– Над вами, лейтенант, тяготеет баллистика огнестрельного оружия. И ваше предположение основано на знании привычных для нас элементов баллистики. Ствол, выстрел, начальная скорость, – все это в применении к «электронной пушке» надо пересмотреть и преодолеть, как пришлось в свое время физикам пересмотреть понятие «теплорода», чтобы правильно объяснить природу теплоты. Во-первых, как подтверждено данными нашей агентурной и телеразведки, «электронная пушка» совсем не имеет ствола. Это система спиралей и проводов, подведенных к большой металлической доске с продолговатыми лунками для снарядов и с направляющими желобками, над которыми возвышаются металлические полукольца. Снаряд при выстреле пробегает последовательно через все эти полукольца, связанные с источником толкающей снаряд энергии. И в зависимости от того, на какой дистанции должен взорваться снаряд, в цепь включается то или иное полукольцо. Это полукольцо, таким образом, определяет и начальную скорость снаряда, и изменение этой скорости полета снаряда в пространстве и дистанцию стрельбы, вернее, ту дистанционную точку, в которой снаряд должен произвести свою разрушительную работу. Но это означает, что полукольца играют одновременно роль прицела, роль дистанционной трубки, роль регулятора толкающей силы снаряда и, значит, роль регулятора скорости его полета и его траектории.
Мы привыкли к тому, что скорость полета снаряда иссякает по мере удаления снаряда от орудия, то есть идет от большего цифрового показателя к меньшему и, наконец, к нулю. В «электронной пушке» все идет наоборот. Беззвучное воздействие силового поля на снаряд дает последнему минимальную скорость. Но, двигаясь по желобу, снаряд автоматически включает в свою траекторию определенный поток электронной энергии того полукольца, которое введено стреляющим в цель. И поток этой энергии сопровождает снаряд до момента его взрыва, как струя воды из шланга сопровождала бы вытолкнутую ею пробку, с той однако существенной разницей, что вода давила бы на пробку с постоянно падающим усилием, а поток электронной энергии действует импульсивно, производя грандиозные толчки по снаряду в нарастающей последовательности. Это и приводит к явлению постоянного возрастания скорости полета снаряда. В принципе снаряд «электронной пушки» мог бы лететь неограниченно далеко, если не доводить его скорость до десяти километров в секунду и не подвергать его взрыву. Но это практически не имеет смысла.
Лейтенант попросил слова.
– Вы утверждаете, – сказал он полковнику, – что снаряд электронной пушки может лететь безгранично далеко. Но, поскольку я вас понял, траектория его тоже кривая, как и траектория обыкновенных артиллерийских снарядов. Следовательно, он должен где-то встретить препятствие, скажем, горную вершину. Что же тогда должно произойти?
Полковник пожал плечами.
– Если бы снаряд электронной пушки воткнулся в препятствие, как это предполагаете вы, – сказал он, – то его действие могло бы быть равным действию полнотелого снаряда, обычно называемого «болванкой», если встреча снаряда с препятствием произошла бы при скорости его полета меньшей десяти километров в секунду. Но если снаряд встретил бы препятствие в момент достижения скорости в десять километров в секунду, то взрыв его произвел бы разрушение, посильное только взрыву десяти тысяч тонн тринитротолуола.
В целом же вы меня неправильно поняли, да и не совсем точно оценили довлеющую роль траектории даже и в современной огнестрельной артиллерии. Ведь наши артиллеристы все больше и больше забирают власть над траекторией снаряда, подчиняя ее своей воле. Маневрирование траекториями вошло сейчас в арсенал искусства артиллерийской стрельбы. Артиллеристы же электронной пушки полностью подчинили себе траекторию снаряда. Управляя скоростями полета снаряда, они могут создать траекторию любой кривизны, могут создать прямую и даже волнистую траекторию, поскольку их снаряд не освобожден от влияния сил земного притяжения и находится одновременно под воздействием управляемой артиллеристами скорости. Сумма этих двух элементов воздействия на снаряд и даст любую траекторию. Из всего этого следует, что снаряд электронной пушки может столь высоко умчаться по прямой траектории, что дальнейшее искривление ее никогда не будет таким сильным, чтобы снаряд столкнулся даже с самой высокой горой на земном шаре. Другое дело, что снаряд, облетев нашу планету и оказавшись в «тылу» выбросившей его пушки, не будет получать импульсирующих толчков и упадет на землю…
– А все-таки этот снаряд не в силе оторваться от земли! – воскликнул Серебряков, как бы желая этим подчеркнуть ограниченность изобретения диктатора «Бронзовой империи».
– Профессора Мори интересовала земля, дорогой лейтенант, а не небо, – с некоторой иронией в голосе сказал полковник. – И мы с вами отвлеклись немного в сторону от цели, с которой я вызвал вас к себе. Вернемся к этой цели…
Полковник покрутил головку одного из винтов стоявшего на столе аппарата и сейчас же на одной из стен каземата вспыхнул голубоватый квадрат, похожий на освещенный киноэкран. Потом, будто приближаясь из далеко-далекой туманности и становясь отчетливее и резче, на экране появились контуры знакомых озер, рек. Гор и лесов. Рождалась световая карта родины. Вдруг карта эта двинулась влево, поплыла. Вот исчезли за обрезом голубого экрана буроватые вершины гор, мелькнула золотистая линия сухопутной границы, потом показалось синее море с белыми гребешками волн, а за ним – белые острова «Бронзовой империи».
– Вот страна, куда вы отправитесь сегодня вечером, – сказал полковник. – Понимаете меня?
– Так точно! – ответил лейтенант. – Понимаю!
При этом он машинально провел пальцами по своей темно-каштановой шевелюре, желая поправить сбившиеся на лоб волосы. В каземате раздался оглушительный треск и с головы Серебрякова посыпались на пол целые каскады синеватых искр.
Серебряков от неожиданности вскочил со стула и вопросительно посмотрел на полковника.
– Садитесь, садитесь, – сказал полковник. – Случилось досадное недоразумение. Я забыл вас предупредить, что наш аппарат работает и защищает нас от наблюдения элктронно-оптико-акустической разведки профессора Мори. И вы, погладив рукою свои волосы, трением на мгновение нарушили отражательность электронно-магнетического поля, созданное вокруг нас нашим аппаратом. Разведчики Бронзовой империи, вероятно, успели зафиксировать на своем экране сияющие брызги, вашу голову и кисть вашей руки. Они даже слышали треск, но… они не определили нашего местонахождения. Для этого мы должны бы допустить пять ошибок, и тогда уже мы взлетим в воздух… За нами буквально охотятся все разведывательные лаборатории «Бронзовой империи». Нам пришлось сменить уже три резиденции, пока не был изобретен наш спаситель, – полковник любовно погладил ладонью полированный ободок волнистого металлического зеркала. – Сейчас оно работает на отражение, но может работать и на прием, и на то и другое одновременно. Но об этом я расскажу вам после выполнения задания, а пока подойдемте к экрану…
Длинной указкой полковник повел по острову «Бронзовой империи», потом остановил конец указки на побережье острова, пояснил:
– Здесь, в приморском гроте сосредоточена вся страшная сила, позволившая профессору Мори осмелиться предъявить всему миру неслыханный ультиматум. Здесь находится станция, питающая энергией все электронные пушки, нацеленные сейчас на все пять частей света. Здесь работает сам профессор Мори с двумя своими сыновьями-ассистентами. Он настолько боится разглашения тайны его лаборатории, что никого, кроме своих сыновей, не допускает туда. Он династирует науку. Больше того, он не позволяет даже охране подходить к гроту ближе, чем на сто метров и надеется защитить себя своими средствами. Специальные аппараты сигнализируют о приближении кого-либо к лаборатории ближе ста метров. И горе тому, кто это сделает. Лучи смерти убивают его. Поэтому вам придется одеться в предохранительный костюм, изготовленный нашей лабораторией. Он водонепроницаем. В нем можно обогреться, достаточно включить электронную энергию в среднюю прокладку костюма, что делается поворотом вправо верхней застежки. Этот костюм может и охладить, если поворотом нижней застежки включить электронную энергию в нижнюю прокладку. Но самое главное состоит в том, что человек, одетый в этот костюм – отражатель, недоступный восприятию охранных приборов профессора Мори. Вы понимаете теперь, что нами учтены все возможности для успешного вашего поединка с профессором Мори. И, надо сказать, профессор Мори, одержимый страхом за свою тайну, помогает нам нанести ему смертельный удар сразу. Именно, он сосредоточил всю энергию и управление новым оружием в одном месте. Мы должны нанести по этому средоточию решительный удар. Мы имеем средство для этого. И называется оно «Электронным нейтрализатором». Я вам сейчас покажу его. – Полковник достал из стола золотистую плитку величиной со спичечную коробку и пакет с торчавшей из него бумагой с машинописным текстом. Подавая то и другое Серебрякову, он сказал:
– Внимательно прочтите инструкцию, пока я сделаю необходимые приготовления. Но нейтрализатор прошу не открывать. Он должен быть открыт лишь перед употреблением. Вызвав процесс нейтрализации аккумулированной в лаборатории профессора Мори энергии, он сам растворится в том адском холоде, который должен умертвить не только весь замысел Мори, но и самого Мори.
Пока лейтенант Серебряков читал инструкцию, полковник Браилов возился у приборов, щелкал выключателями, расправлял крохотные антенны. Потом он соединил золотистый тонкий шнур с узкой медной сеткой, шедшей от прожекторообразного аппарата к фарфоровому полу, металлическое зеркало вдруг стало быстро вращаться, наполнив каземат нежным звучанием, похожим на звучание камертона. По мере вращения зеркала на поверхности его сгущались полупрозрачные тени, принимавшие постепенно реальные очертания. Наконец, зеркало перестало вращаться и на нем стали отчетливо видны глубокие изображения сопок, покрытых кустарниками, болотистых рисовых полей, за которыми в седом тумане чернели хребты гор. Потом все это поплыло, сместилось в сторону, исчезло за полированным ободком, а на смену плыли уже новые виды, новый пейзаж. Медленно проплывали по зеркалу бамбуковые хижины деревень, высокие трубы заводов, бамбуковые рощи и снова поля, узкие дороги, по которым шагали босоногие люди в широких соломенных шляпах и в соломенных плащах, с мотыгами в руках, с корзинами на голове.
Лейтенант Серебряков, закончив чтение инструкции, зачарованно, широко раскрыв глаза, смотрел через плечо полковника на эти медленно плывущие виды, на этот изумительный пейзаж «Бронзовой империи». Он старался даже дышать затаенно, чтобы шумом дыхания не помешать полковнику Браилову в его работе и не лишить себя невиданного зрелища, хотя в голове у него теснились различные вопросы, которые так и хотелось задать своему начальнику. Появлялись в зеркале все новые и новые кадры, захватывающие все внимание Серебрякова, будившие в его воображение, вызывавшие дрожь необычного волнения и чувства сказочного и почти невероятного. Он даже ущипнул себя и убедился, что видимое им есть не сон, а реальная явь, рожденная гением отечественной науки.
В зеркале снова, но уже резко и без туманной дымки, обрисовывались горы, по бурым склонам которых серебрились и мерцали ручьи, бежавшие в голубые морские лагуны, зеленели рощи, катились обвалившиеся глыбы и камни, они подпрыгивали и падали с обрывистого берега в морскую пучину, а над морем вставали серебристо-голубые фонтаны брызг, дождеобразный шум которых долетал до уха Серебрякова. Потом поплыл большой город с домами из дерева, бамбука. Картона и фанеры. Лоснились и сверкали на солнце лакированные стены храмов, белели в центре верхние этажи европейских домов, плескались над ними белые знамена с красными кругами посредине. Вскоре отразился в зеркале морской порт с многочисленными военными кораблями у пирсов. Над пирсами, подняв ажурные стальные руки с зажатыми в них концами цепей, стояли и двигались величественные подъемные краны. На цепях слегка покачивались грузы. Иные краны подавали на палубы кораблей целые самолеты или пушки, другие грузили танки, третьи снимали с кораблей какие-то грузы в ящиках и тюках.
Правее порта чернели вышки и корпуса колоссальных верфей, над которыми клубился черный дым, застилавший весь берег. Но вот все исчезло, появился лесок над крутым скалистым берегом, о который бились зеленовато-белые космы морских волн, висели над водой глыбы дикого серого камня, а под ними, будто сквозь мутное стекло, чернело отверстие прибрежного грота, виднелась многоступенчатая лестница в подземелье. В гроте стояли столы с шарообразными приборами на них, тянулась сеть проводов над столами, горели цилиндрические трубки, заменявшие лампы, искрились черные стены, похожие на антрацит. У столов двигались три человека в шлемах с наушниками, в очках на коротких носах, в голубых костюмах, плотно облегавших тело.
Когда изображение достигло исключительной ясности, полковник Браилов поднял голову и ласково подмигнул Серебрякову своими умными серыми глазами.
– Вот мы в логове врага, – сказал он. – Получше разглядите его, запомните пути-дороженьки к нему, ведь здесь вам предстоит совершить свой подвиг. Запомните и людей, суетящихся у своих адских аппаратах. Возможно, вам придется встретиться с ними лицом к лицу. Этот, который выше других и с таким большим сердитым ртом, как раз и есть профессор Мори. Рядом с ним – его сыновья. Они работают у своих аппаратов, силясь увидеть нашу станцию. А вот, левее стола, вы видите темный кубический ящик. Это горловина подземного хранилища, в котором аккумулирована вся гигантская энергия электронов, добытая промышленностью «Бронзовой империи» за тридцать лет непрерывной работы. Народ «Бронзовой империи» обнищал за это время, миллионы людей умерли от голода и непосильной работы, так как более восьмидесяти процентов всего добываемого нацией расходовалось на выработку электронной энергии.
Лейтенант Серебряков слушал полковника Браилова молча, с замирающим сердцем, с дрожью во всех мускулах. И была это не дрожь страха или испуга. Нет, это была дрожь негодования, охватившего все существо лейтенанта Серебрякова.
Полковник заметил это и тяжело вздохнул.
– Вам первому я так пространно показываю и рассказываю все, что вы видите и слышите, – сказал он тоном задушевной дружбы и трогательной теплоты. – Но ведь и вы первый, кому поручается отвезти и вручить наш ответ на ультиматум профессора Мори. Вам поручается опасное задание и вы должны быть абсолютно уверены в успехе, должны понимать, какой колоссальной силой располагаем мы, чтобы заморозить врага и не дать ему возможности умертвить планету…
В волнении лейтенант Серебряков потянулся было рукой к своим волосам, но сейчас же отдернул ее и смущенно посмотрел на полковника.
– Можете, лейтенант, можете сколько угодно приглаживать свои волосы, – сказал полковник. – Я уже изменил режим работы нашего аппарата, и теперь профессор Мори может, приняв нашу волну, видеть только то, что изображено на нашем экране, то есть самого себя и своих ассистентов. Видите, он злится и ругает своих ассистентов, которые, как он думает, не сумели вывести разведывательные лучи из внутренней цепи. Они там устраивают целую перепалку, не догадываясь, что это наш аппарат возвратил их разведывательные лучи во внутреннюю цепь…
На зеркальном экране действительно происходило оживление. Мори сердито махал руками, а его ассистенты, согнувшись над шаровидными аппаратами, торопливо вращали головки каких-то винтов, поспешно двигали рычажками, разглаживали шелковые экраны, вытирали платками пот со своих смуглых скуластых лиц, шептали какие-то ругательства.
Некоторое время полковник Браилов и лейтенант Серебряков молча и задумчиво смотрели на зеркало, в котором отражались самые злые на земле люди и самая преступная на земле лаборатория смерти.
Молчание прервал лейтенант Серебряков.
– Полковник, – сказал он, – мне совершенно непонятно, каким образом мы можем видеть предметы и явления за добрую тысячу километров от нас? Кроме того, я слышал звуки, дошедшие до меня со скоростью света. Это превыше моих представлений и допущений…
– Постараюсь вам объяснить это, – ответил полковник, – хотя и трудно. Вы знаете о существовании миражей. А миражи возможны только потому, что воздуху присуще зеркально-отражательное свойство. Свойство это постоянно и неотделимо от воздуха, как вкусовое свойство от вишни. Но плотность отражающих свойств воздуха не является постоянным, изменяется. При этом, как правило, изображения отраженных воздухом предметов бывают столь разрежены, что человеческий глаз не замечает их, и миражи в нашем представлении являются редким явлением. В действительности же они существуют всегда. И наш аппарат, называемый «миражескопом», видит эти постоянные изображения предметов в воздухе, уплотняет эти изображения до степени, при которой они могут восприниматься человеческим глазом. Вот эти концентрированные изображения мы и видим в стоявшем перед нами металлическом зеркале. Что же касается поразившего вас явления звука, дошедшего до нашей лаборатории со скоростью света, то это объяснить нетрудно. Звук, как проявление энергии, передается в пространстве не только по воздуху, но и переносится вместе со светом, с электромагнитными и электронно-магнитными волнами, скорость распространения которых совпадает со скоростью света. Но наше ухо ощущает только те звуковые колебания, которые переносятся воздухом или другими средами, в которых звук распространяется с небольшими скоростями порядка нескольких сот метров в секунду. Нам удалось в лаборатории сконструировать сначала такой аппарат, который мог «слышать» звуки, переносимые светом или электронно-магнитными волнами, мог трансформировать их колебание до ощутимой человеческим ухом частоты. Потом мы смогли соединить этот аппарат с «миражескопом» и получили тот изумительный результат, который вызвал бурю в вашем воображении.
– Но, воздух не может отражать предметы, скрытые под землей, – возразил Серебряков.
– Ваше утверждение неправильно, – заметил полковник. – В воздухе все может отразиться, но природа отражения будет различной во всяком отдельном случае. Оптическое отражение, к которому так привыкли мы, относится к числу самых простых, хотя и не простейших. Воздушное зеркало отражает от себя лучи надземных предметов, равно как и акустическое атмосферное зеркало отражает от себя звуки. При этом для акустического атмосферного зеркала совершенно безразлично, отражает ли оно наземные или подземные звуки. Но, кроме этих двух явлений, воспринимаемых нашим глазом или ухом, есть на счете другие волны и другие отражения, которые человеческими органами чувства не воспринимаются. К числу их относятся радиоволны, электронные волны, химические волны и другие. Но это не значит, что никакие организмы не воспринимают эти волны. Нет, дело обстоит не так. Например, химическим зрением природа одарила муравья. Он видит ультрафиолетовые волны солнечного спектра, незримые для нашего глаза. Есть на свете инфракрасные лучи, тоже невидимые нашему глазу, но эти лучи существуют. И не будь их, возможно, не было бы на свете фотографии и кино, не смогли бы положить начало этим открытиям ни Дагерр и Ньепс, ни Люмьер, ни кто другой. Нельзя было бы производить съемки предметов и портретов в полной темноте, не развилась бы цветная фотография и не развилось бы цветное кино, если бы люди решили ограничивать свою деятельность миром только непосредственно видимого невооруженным глазом и слышимого невооруженным ухом. Но люди не могли стать на этот путь. Один из них даже сказал, что если бы фотоаппарат был так несовершенен, как человеческий глаз, то его надо бы выбросить.
Но фотоаппарат выбросить не пришлось, так как он видит гораздо лучше человека, видит при этом такие лучи, которые недоступны нашему глазу. И всего этого я коснулся затем, – пояснил полковник, – чтобы подготовить вас к восприятию следующего вывода.
Наш аппарат принимает оптические, акустические, радиевые, химические и электронные изображения, как результат отраженных в атмосфере или стратосфере излучений от надземных и подземных предметов. Эти изображения просеиваются через специальные электронно-магнитные очистители, превращаются в оптические изображения, сгущаются до воспринимаемых глазом масштабов, после чего мы и видим их вот такими, какими они есть на нашем зеркале…
– Ваши доводы, полковник, кажутся мне невероятными! – воскликнул Серебряков.
– Разве? – улыбнувшись, ответил полковник. – Постарайтесь обосновать свое сомнение, лейтенант Серебряков. Я вас слушаю.
– Взять хотя бы изображение, – начал лейтенант. – Как это можно? В вашем изложении почти все, даже электронная энергия, сведено до уровня поддающегося фотографированию, а потом и обозрению обыкновенным человеческим глазом. Меня это удивляет…
– Но удивляться не следует, – сказал полковник, и сейчас же добавил: – Впрочем, пока удивляйтесь многим фактам, о которых вы узнали в этой лаборатории, поскольку злая военная необходимость заставляет нас держать их в секрете и не вводить в школьные курсы физики и химии. В действительности же все это так гениально и так просто, что скоро станет достоянием каждого ученика средней школы. А пока я скажу вам лишь то, что уже вошло в практику жизни и открывает вам дверь в мир поразившей вас научной тайны. Разве не поддается уже в наше время фотографированию звук? Поддается. И разве не передается изображение на большие расстояния? Передается. Примером этого может быть фототелеграфия. Наш аппарат может делать не только это, но и другое, несравнимо более грандиозное, но действует он благодаря тому, что в основе физических, химических, электромагнитных и электронно-магнитных явлений лежит некое общее для всех их начало. Солнечный свет, вот что является этим общим началом.
Полковник умолк. Молчал и лейтенант Серебряков.
Молча полковник достал из ниши в стене каземата красивый водянистого цвета костюм, похожий на скафандр водолаза, подал его Серебрякову.
– В нем вы и полетите в гости к профессору Мори, – шутливо сказал полковник. – Этот костюм мы назвали «хамелеоном», так как он не имеет своей постоянной окраски, а принимает окраску почти неотличимую от окружающей его среды. Любое животное позавидует мимикрическому свойству этого костюма и его другим защитным свойствам, но не позавидует, а возненавидит его одно самое гнусное на земле животное – профессор Мори, если успеет, конечно, сделать это…
Приняв костюм из рук полковника, Серебряков неожиданно проговорил:
– А почему бы все-таки нам не разрушить лабораторию Мори бомбовым ударом с воздуху? Ведь у нас есть самолет с бесшумными моторами. И я бы согласился…
Полковник не дал договорить лейтенанту.
– Да-а-а, – озабоченно и даже с грустью в голосе протянул он. – Почему бы нам, лейтенант Серебряков, не поступить иначе, чем сказано в инструкции Верховного главнокомандования? А?
Серебряков весь встрепенулся при этих словах полковника, на щеках его запылал густой румянец, губы задрожали.
– Простите, полковник, – сказал он. – Я не хотел даже и подумать о неисполнении приказа. Просто так неудачно сформулировал свою мысль…
– Я не в этом обвиняю вас. И вообще не обвиняю, – ответил полковник. – Но будем откровенны… Мы не вольны в выборе средств для уничтожения лаборатории Мори. Дело в том, что развиваемая при взрыве авиационной бомбы температура и взрывная волна способны при прямом попадании выполнить роль первичного детонатора и вызвать бурную реакцию распада всей огромной массы «электронной энергии», аккумулированной в подземелье Мори. Но беда не в этом. Беда в том, что одновременный взрыв этой энергии способен зажечь воздух и пожар в атмосфере распространится со скоростью ста километров в час, а через четыреста часов на земном шаре не останется ничего живого…
– Мори об этом знает? – спросил Серебряков.
– Знает, – сказал полковник. – Его девизом является программное изречение: «мир должен принадлежать нам или он исчезнет совсем!» Вот почему, лейтенант, мы будем действовать только в соответствии с прочтенной вами инструкцией. Вы должны будете включить наш «Электронный нейтрализатор» в землю не далее как в двадцати метрах от грота. И тогда начнется реакция не распада, а синтеза, реакция нейтрализации и превращения всей накопленной в подземелье Мори энергии в те металлы и вещества, из которых она была получена. Реакция пойдет с большим поглощением теплоты и температура в подземельях Мори понизится до абсолютного нуля. Это будет грандиозная работа по возвращению электронам их энергии, отнятой промышленностью «Бронзовой империи» за тридцатилетний срок ее работы. На месте гротов, когда закончится этот процесс (а он будет длиться два часа), образуется металлическая скала, над которой долго будет стоять люминесцирующее сияние, похожее на свечение ионовых трубок. И это все, что останется от злого замысла Мори.
… Теперь, лейтенант, ваши сомнения рассеялись или еще в некоей мере сохранились?
– Есть одно сомнение, – сказал лейтенант. – Вы утверждаете, что температура в подземельях профессора Мори во время реакции восстановления достигнет абсолютного нуля. Но… при абсолютном нуле всякое движение молекул вещества должно прекратиться, наступит абсолютный покой, то есть материя окажется без формы своего существования. Без движения, что невозможно. И современная наука допускает какое угодно большое приближение к абсолютному нулю, но принципиально исключает возможность достигнуть абсолютного нуля… Как это согласовать с вашими утверждениями?
Полковник задумался. Широкое лицо его приняло озабоченное выражение, взгляд его умных серых глаз устремился куда-то в даль, и во всей его мощной фигуре ощущалась та тяжелая напряженность, которая охватывает человека в минуты больших решений.
Ведь вопрос лейтенанта Серебрякова затрагивал какие-то особые соображения, заставившие науку принципиально отрицать достижимость абсолютного нуля, и ответ на него мог быть ничем иным, как или полным отрицанием этих соображений или новым толкованием их.
Лабораторная практика день тому назад позволила полковнику Браилову получить температуру абсолютного нуля, но теоретическое обоснование опыта им было не закончино, вернее, прервано взбудоражившим весь мир ультиматумом профессора Мори. И вот теперь надо было дать Серебрякову ясный ответ.
– Признаться, лейтенант, – вдруг вымолвил полковник, – ваш вопрос явился для меня яблоком, которое упало на спину молодого Ньютона и заставило его не только открыть, но и обосновать закон всемирного тяготения. Ведь я долго искал теоретического обоснования своих опытов по достижению низких температур. Так долго, что сами опыты опередили мою мысль. И вот, оказывается, что много думать это не обязательно долго думать. Надо быть взбудораженным и так непосредственно столкнутым лицом к лицу с проблемой, что уклониться от определенного решения уже невозможно даже на несколько минут.
Но это уже я сделал небольшое психологическое отступление, простую дань моей взволнованности, весьма извинительную и для полковника. Теперь же слушайте мой ответ по существу вашего вопроса.
Во-первых, нуль не равняется понятию «ничто». Это признано наукой. В высшей математике, например, невозможно обойтись без дробей, числовое значение которых равно нулю. В Менделеевской таблице химических элементов только введение нулевого ряда вывело науку из тупика. А ведь «ничто» не может быть порядковым показателем. В физике и математике понятие положительного и отрицательного опять-таки невозможно было бы без понятия «нуль», соответствующего конкретному качественному или количественному состоянию материи.
Отсюда следует, что опыты Бойля-Мариотта и Гей-Люссака, приведшие потом к понятию абсолютного нуля и к формулированию известного закона Гей-Люссака о взаимозависимости температуры и объема газа при неизменном давлении, вовсе не дают нам права понимать нуль, как «ничто», как «исчезновение» объема газа.
Ведь газ состоит из молекул. И как бы не был ничтожен объем этих молекул, он все же представляет собой нечто реальное. Но это заставляет нас взглянуть на вопрос о нулевом объеме другими глазами. Именно, это будет объем вещества, лишенного межмолекулярного пространства и движения молекул. При нормальных условиях атмосферного давления такой объем может быть достигнут для известных нам веществ при температуре минус 273, 09 градусов. Вопрос лишь стоял практически в том, как получить столь низкую температуру? Неудачи следовали одна за другой только потому, что такую низкую температуру люди пытались получить при помощи молекул, когда решение этого вопроса скрывалось в области атома.
В самом деле, самую низкую температуру, приблизившуюся к абсолютному нулю, удалось получить путем испарения жидкого гелия при пониженном давлении. Но ведь явление испарения относится к области молекул. Разумеется, что при известном пределе падения скорости движения молекул испарение должно было прекратиться, и оно прекратилось, хотя еще продолжали существовать межмолекулярные пространства в испаряемом жидком гелии, то есть, хотя и не был еще достигнут нулевой объем газа.
Он и не мог быть достигнут при условии оперирования молекулами. Его можно было достигнуть при помощи энергии атомов, то есть при условии перехода к средствам иного качества. Мной это было в лаборатории сделано и я «умертвил» молекулу, лишил их движения, получил нулевой объем молекулярного вещества.
Тише, тише, лейтенант, – жестом руки остановил полковник Серебрякова, сделавшего нетерпеливое движение. – Возмущаться неподвижностью молекул мы имеем право не более чем неподвижностью куска кирпича. Нам кажется он неподвижным, но внутри его идет движение молекул и атомов, так и внутри замороженных молекул идет кипучее движение атомов и электронов. Ничто в природе не нарушено моими опытами и моими выводами. Форма существования материи – движение не исчезает, если при абсолютном нуле замирает движение молекул. Молекулы не исчерпывают собой материю, а только являются малейшими частицами конкретных физических разновидностей материи. Вот в чем дело.
И та эндотермическая реакция атомной энергии, которая начнется в подземелье профессора Мори, действительно должна понизить температуру до абсолютного нуля.
Надо понять эту простую истину, что абсолютный нуль достижим средствами внутриатомной энергии, но чувствуется он только в области молекулярного состояния вещества и является нижней тепловой границей, за которой движение молекул невозможно. В области же движения атомов абсолютный нуль является малозначительной температурной величиной, влияющей на внутриатомную жизнь не более, чем пламя восковой свечи влияет на температуру земной атмосферы.
Достаточно ли для вас, лейтенант, этого ответа? Понятно ли вам?
– Мне все понятно, полковник, – глухим голосом сказал лейтенант Серебряков. – Разрешите идти готовиться к полету…
– Задержу вас еще на несколько минут, – ответил полковник. – Нам надо позаботиться о двухсторонней связи. Станьте сюда. Вот так. Хорошо. Теперь произнесите перед «миражескопом» несколько слов шепотом через эту трубочку, – полковник подал Серебрякову усеченный коричневый конус величиной с дамский наперсток. – Определенный сектор прибора будет реагировать потом только на ваш один шепот, в какой бы точке земного шара вы не оказались. И шепот ваш дойдет сюда со скоростью света, так как в трубочке звук превращается в электромагнитные колебания и, уносясь в пространство, попадает к нам на экран.
Теперь идите, лейтенант. Вам надо подготовиться, надо отдохнуть, надо и побыть со своей женой…
Прощаясь с Серебряковым, полковник обнял его, потом поцеловал и дружески оттолкнул от себя.
– Идите, дорогой! Не забывайте, что ультиматум истекает в четыре часа утра. К этому времени мы должны дать профессору Мори наш ответ.
………………………………………………………………………………
Вечером мотоциклист доставил Серебрякова на аэродром. Вечер был пасмурный. Сумерки окутывали ангары, клубились туманом у плоскостей машин, похожих в это время на огромных черных птиц. У одной из машин работали аэродромные рабочие, приспосабливая планерный буксир. Планер стоял поодаль, широко раскинув свои острые крылья. К нему и направился Серебряков, но его окликнул женский голос.
– Мария-а! – закричал Серебряков, бросившись к женщине, только что вылезшей из кабины самолета. – А я было рассердился на полковника Браилова. Обещал он устроить, чтобы ты меня проводила и вдруг этот приказ тебе: «явиться немедленно!»
Мария, упав в объятия мужа и поцеловав его, прошептала:
– Нет, Вася, на полковника нельзя сердиться. Он сделал даже больше, чем мы с тобой ожидали. Он разрешил мне буксировать на своем самолете твой планер. Так что я провожу тебя в путь-дорогу в самом буквальном смысле слова…
– Отлично, Мария, отлично! – продолжал обнимать ее, сказал Серебряков. – А теперь, дорогая, помоги мне одеться и пристегнуть парашют.
– Вася, да я тебя почти не вижу! – со страхом вскрикнула Мария, едва Серебряков оделся в специальный костюм. – Неужели у меня внезапно испортилось зрение.
– Нет, Мария, нет, – смеясь, сказал ей Серебряков. – У тебя зрение отличное. Я потом, когда возвращусь домой, расскажу тебе о чудесных качествах моего костюма, сейчас же пора лететь. Давай простимся… Почем знать, что будет завтра.
Мария обняла мужа. Она целовала его, ласкала его щеки, грела его пальцы на своей груди, шептала нежные слова, просила беречь себя.
Но вот в глубине аэродрома стартер подал сигнал к взлету.
Разжались руки супругов, и они ринулись на свои места, Мария – в кабину самолета, Василий – в кабину планера.
Когда машина побежала по взлетной площадке и за нею устремился планер, Василий Серебряков смахнул с глаз набежавшую слезу. В нем кипела в этот момент такая жажда жизни, которая делает людей сильнее смерти, но в нем была и столь мучительная боль и грусть о почти потерянном личном счастье, что он не смог удержать слезы. Он немного поплакал и от этого ему стало легче. Стало ему совсем легко потом от мысли, что он отправляется в бой за общечеловеческое счастье.
Машину тряхнуло. Стрелка альтиметра рванулась, побежала по кругу цифр. 700, 800, 900 метров.
– Нам придется идти за облака, – по телефону сообщила Мария. – Так советовал полковник Браилов.
– Подымай на 3000, – ответил ей Василий, и машина, задрав нос, пошла кверху.
В это время полковник Браилов напряженно наблюдал за экраном в своем подземном каземате. По матово-зеленому фону экрана плыло крошечное изображение самолета подходившего к облакам. За самолетом неотступно шел острокрылый планер. Еще секунда и машины утонули в волнистой мути облаков.
– Хорошо идут, – сам себе сказал полковник. – Хорошо идут…
Серебряков внимательно наблюдал за высотными приборами, светившимися в темноте. Вот стрелка альтиметра взлетела на 3000. Стало свежо. На темно-лиловом небе ярко блестели огоньки. Внизу, под облаками, было море. Серебряков следил за ним, всматриваясь в него через разрывы в облаках. Оно было темным, бездонным и немым, как пропасть.
На втором часу полетов Серебряков позвонил Марии по телефону.
– Через полминуты, Мария, я отключаю буксир и провод. Пора! До свидания, моя радость, до свидания!
Еще несколько секунд держал он трубку возле уха и с замирающим сердцем слушал прощальные слова жены. У него не доставало сил, чтобы оторвать трубку. Перестать слышать нежные и бесконечно дорогие прощальные слова своей любимой женщины. Он и не стал отнимать ухо от трубки. Он просто нажал ладонью на рычаг автоматического разобщителя, и сейчас же в трубке наступила тишина. Планер, слегка провалившись, сбавил скорость и незримая сила некоторое время давила на спину Серебрякова, увлекая его вперед и вперед.
Полковник Браилов видел на своем экране как самолет, освободившись от буксируемого им планера, взмыл вверх, потом развернулся, сделал два круга над планером и взял курс к родной земле, а планер черной крылатой птицей мчался все дальше и дальше к берегам «Бронзовой империи». Лейтенант Серебряков вел его прямо к тому берегу, где был грот профессора Мори.
Постепенно снижаясь, Серебряков различал уже мутные контуры острова, видел багровые зарева над домнами, видел шарившие в небе голубые лучи прожекторов, видел какие-то розовые вспышки в море, и тогда на мгновение выступали из темноты серые очертания боевых кораблей, шедших на запад. Серебряков догадывался, что на палубах этих кораблей стояли «электронные пушки» и корабли спешили занять исходные позиции для стрельбы. Приближалось время истечения срока ультиматума профессора Мори. «Скорее бы, скорее», – шептал Серебряков. Чтобы набрать скорость, он уже дважды терял высоту и скользил к острову «Бронзовой империи» с колоссальной для планера скоростью.
Прошло еще несколько минут и планер поплыл над лесочком, расположенном на крутом берегу. Быстрым движением руки Серебряков освободил пряжку привязных ремней, переключил управление планером на автопилот, приподнялся из кабины. Его обдала упругая ледяная струя воздуха. Оттолкнувшись от машины, он нырнул в бездонную темноту.
Полковник Браилов видел, как из массы облаков вырвался черный комок и понесся по экрану, вычерчивая световую параболу.
Браилов встал. Поворотом микрометрического винта увеличил энергию приема до максимума, и на экране отчетливо отразилась падающая фигура парашютиста.
– Вот это тактика! – воскликнул полковник. – Молодец, затяжным падает! Да и планер хорошо идет. Через полчаса он утонет в море по ту сторону «Бронзовой империи» и ни один человек на острове не догадается, что на их землю прилетел воин с ответом на ультиматум профессора Мори.
А в предрассветной темноте сорумской ночи, раскачиваясь на лямках и стропах, под шелестящим куполом парашюта лейтенант Серебряков медленно опускался на вражескую землю. Серебрякову уже казалось, что он слышит шелест бамбуковой рощи, слышит запах чужой земли. Он слегка подтянулся на стропах, вытянул ноги так, чтобы одновременно стать на землю обеими ступнями. Но что это такое? Парашют вдруг понесло назад, к морю, начало поднимать в высь. Вот исчезло внизу черное пятно леса, вырвался из-под парашюта и умчался на восток извилистый берег, началось море, море, море. И море казалось теперь черным смолистым полотном, по которому сверкали искорки золотых украшений.
Серебряков догадался, что море было спокойным, что в нем отражались звезды, сиявшие на очищенном от облаков небе. Догадался он также, что парашют попал в горизонтальный поток воздуха и упадет где-то в море. «В четыре утра профессор Мори включит энергию и мир запылает в огне, а все погибнет, – мелькнуло в мозгу Серебрякова. – Нет, нет и нет! – яростно прохрипел Серебряков. – Этому не быть».
Он ударил кулаком по автоматической пряжке, и сейчас же подвесная система выронила Серебрякова из своих лямок. Он слышал, как звонко трепыхнулся над ним зонт парашюта, как лязгнули пряжки лямок, потом все это отстало от него, будто умчалось ввысь. В ушах его засвистело, сердце как бы потеряло вес и колыхнулось кверху, захватило дыхание.
Несколько секунд длилось это свободное падение, а расстояние между Серебряковым и морем, казалось ему, не уменьшалось. На смолисто-черном полотне продолжали сверкать золотые искорки отраженных звезд, и полотно это казалось глубоким-глубоким, как зеркало, как небосвод. И совершенно неожиданно ноги Серебрякова коснулись чего-то упругого, а вслед за эти вода охватила все тело лейтенанта, потащила его в пучину и никакими силами нельзя было остановить это движение к морскому дну.
Огромная тяжесть воды давила на тело Серебрякова. Голова его начинала кружиться, и ему нестерпимо хотелось вздохнуть, хотя он знал, что этот вздох был бы его последним вздохом в жизни. И он бы вздохнул, если бы тело его еще погрузилось на несколько метров глубже. Но Серебряков почувствовал вдруг, что вода начинает выталкивать его обратно. Жажда жить, стремление выполнить задание прибавило ему сил. Он начал карабкаться. Руками и ногами греб воду, стремясь скорее вырваться из морской пучины.
Вынырнув из воды, он прежде всего набрал полную грудь воздуха, потом повернулся на спину и немного отдохнул.
……………………………………………………………………………….
Плыть до берега пришлось не меньше тридцати минут. Вот и берег. Осклизлые камни, за которые Серебряков никак не смог ухватиться, нависали над водой. Не было ни одного кустика, ни одной ветки, чтобы взяться за них рукой и вылезти на берег. Пробуя его метр за метром, Серебряков поплыл вдоль берега, стараясь не плескаться и не шуметь. Но вода все булькала, и Серебрякову казалось, что бульканье это было громче пистолетного выстрела.
Наконец, он почувствовал под ногою дно и встал. Вода доходила ему до пояса, а берег был совсем рядом и не очень крут. Но оттуда послышалось вдруг ворчание человека. Серебряков знал язык нации сорум. Прислушавшись, он понял, что один из солдат охраны ругал другого за то, что тот съел его рисовую котлету. Потом солдаты начали говорить о том, что скоро утро, что скоро начнется буря…
Серебряков знал, о какой буре говорили солдаты, и сердце его билось все сильнее и сильнее. Вышел он на берег, но в этот момент из-под его ноги вырвался камень и покатился в воду. На шум немедленно бросились оба солдата, крича: «Стой, стрелять будем!» Но Серебрякова поразило то обстоятельство, что солдаты пробежали почти рядом с ним, едва не задев его своими ножевыми штыками, но не заметили его. Покрутившись на месте и ничего не увидев вокруг, они присели на берегу и стали щупать камни.
– На них вода, – сказал один из солдат. – Здесь кто-то прошел.
– Ну, как он мог пройти? – возражал другой. – Мы же не спали.
Однако солдаты начали ощупью выискивать мокрые следы и ползли все ближе и ближе к прилегшему наземь Серебрякову. Вот уже осталось до него несколько метров. Казалось, сделай солдаты два-три шага, и они смогли бы заколоть Серебрякова штыком. Но Серебряков лежал на той земле, на которую не смел ступать ни один страж профессора Мори.
– Мы дошли до камня запрета, но мы никого не видели здесь, – сказал один из солдат. – А дальше мы не можем искать, хотя мокрые следы ведут туда… разве поднять тревогу?
– Нет, нет! – в ужасе проговорил другой. – Нам никак нельзя делать тревогу. Тогда мы будем казнены, если обнаружится, что кто-то именно на нашем участке ступил на запрещенную землю. Да и зачем? Мори все равно убьет нарушителя своим огнем, а нам надо позаботиться о себе. Давай уберем все мокрые камни и сбросим их в море…
Солдаты начали спешно убирать в море мокрые камни, по которым только что прошел Серебряков. Камни хрустели, плескалась вода, шумели брызги, подымаемые падением камней в воду. Все это маскировало шум шагов Серебрякова, который встал и, согнувшись, начал торопиться к гроту Мори.
У грота была тишине. Голоса стражи еле доносились сюда, море было спокойно и только какая-то птичка трещала, как цикада, в лесочке над гротом. Серебряков подобрался к самому входу в грот. Оттуда валило запахом окислой меди, из глубины слышалось нудное гудение какого-то мотора, иногда доносились человеческие голоса.
Осторожно, бесшумно Серебряков начал опускаться вниз по широким каменным ступеням. Вдруг он почувствовал какое-то препятствие, будто сильнейший поток ветра уперся ему в грудь. Серебряков отступил назад всего на один шаг, и сейчас же прекратилось давление этого загадочного потока. Не было также никаких признаков ветра. Абсолютное спокойствие воздуха наполняло вход в подземелье. Но как только попробовал Серебряков сделать шаг вперед, он снова ощутил упругое давление в грудь, будто кто невидимый отталкивал его назад.
«Электронно-магнитное поле, – догадался Серебряков. – Дальше мне идти не надо». Он присел на ступеньку и нащупал в кармане коробочку «электронного нейтрализатора». Он уже хотел открыть ее, как услышал сердитый старческий голос.
– Они до сей поры не дали нам ответа на ультиматум. Подготовьте всю систему к действию. Я докажу им, что не шучу.
– Но еще двадцать минут до истечения срока ультиматума, – возразил молодой не столь сердитый голос. – Следует подождать…
– О, нет. Если они не решили вопрос за двадцать часов, то нельзя надеяться на решение его в двадцать минут. Они просто не верят в серьезность моего ультиматума. Хорошо же, я сам решу их судьбу.
– Но у нас тогда не будет рабов, если мы сожжем весь мир, – возразил третий голос. – Нам надо кого-то пощадить…
– Твое, сынок, возражение меня убедило, – сказал Мори, засмеялся хриплым смехом. – Итак, решено. Включите всю систему, за исключением номеров 207 и 311. На территории под этими номерами живет до семидесяти миллионов людей. На первый случай, хватит рабов…
Остальной мир пусть сгорит! Через пятнадцать минут я лично включу в цепь энергию… Подготовьте журнал, чтобы записать туда день и час гибели непокорных…
– Сволочи! – подумал Серебряков. – Вам не удастся записать в свой журнал день и час гибели человечества!
Он нажал пальцем кнопочку золотистой коробочки и, скрипнув, крышка ее поднялась. Внутри засияли стрелки, крохотные рычажки, латинские буквы. Передвинув рычажки и стрелки, как было сказано в инструкции, Серебряков вынул из коробочки медную иглу, соединенную платиновой нитью с желудеподобным аккумулятором электронной энергии, занимавшим половину коробочки. Иглу он воткнул в стенку грота, а коробочку положил на ступеньки и закрыл крышечку, чтобы не было видно сияния.
Не успел Серебряков сделать и пяти шагов к выходу из грота, как ослепительный свет хлынул ему в спину, послышались крики и топот ног.
Серебряков оглянулся. Из раскрывшейся двери грота, окутанные серебристым паром, бежали один за другим два человека. Они на бегу дули в свои окоченевшие пальцы, стучали зубами от холода и страха.
Серебряков прижался к стене, и люди пробежали мимо него, даже не взглянув в его сторону. Вслед за ними выбежал из подземелья сутулый высокий старик, в котором Серебряков узнал профессора Мори. Волосы его были покрыты инеем, а шелковый халат шуршал от изморози, как жесть.
Мори упал на каменных ступенях и громко зарыдал, бормоча проклятия тому, кто разрушил плод его полувековых опытов и отнял у него из рук страшное новое оружие власти над миром, над людьми.
– Замерзни, Мори! – крикнул Серебряков. Он смял старика в охапку и втолкнул его обратно в дверь, из которой продолжал валить густой серебристый пар. И тут только Серебряков почувствовал, что и у него коченеют руки, а под ногами образовался лед.
Выбегая из грота наружу, Серебряков радостно думал: «Все идет совершенно правильно, как сказано было в инструкции. Нейтрализация аккумулированной профессором Мори энергии, как эндотермическая реакция, должна сопровождаться поглощением колоссального количества теплоты… Значит, должен наступить здесь холод и должны выпасть осадки».
Выбежав наружу, Серебряков сбросил перчатку с руки и поднял ладонь. Холодные капли влаги падали на нее из безоблачной выси.
– А все-таки чертовски становится холодно, – вполголоса произнес Серебряков и повернул вправо верхнюю металлическую застежку костюма. Через секунду он почувствовал приятную теплоту, но наслаждаться ей ему не приходилось долго. Со всех сторон слышались крики солдат, начиналась беспорядочная стрельба и пули с визгом неслись над головой, щелкали по камням, рикошетили и звенели, наподобие струн.
Стреляли солдаты издалека, боясь подходить к гроту, над которым вздымался густой серебристый пар и камни покрывались инеем и льдом. Пар распространялся быстро во все стороны, и вместе с его волнами передвигался шаг за шагом лейтенант Серебряков. А когда он уже выбрался к опушке леса, от которого отступили солдаты, не выдержав стоградусного мороза. Распространившегося вместе с серебристым паром, шальная пуля ударила его в левую руку.
Он опустился на траву. Но трава ломалась и звенела, как ледяные сосульки. Кругом бушевала морозная смерть. И сквозь серебристый пар Серебряков заметил мерцание, которое все усиливалось и усиливалось, превратившись в сияние. «Это все, что надолго останется от злого замысла Мори», – почти в бреду повторил Серебряков напутственные слова полковника Браилова. Ему так захотелось пить, что уху почудилось близкое журчание ручья. «Звуковой мираж», – подумал Серебряков. Он знал, что никакой ручей не сможет журчать в этом стоградусном холоде.
Несколько минут, теряя кровь и силы, Серебряков не мог сосредоточиться. Перед его глазами вставали образы горных колодцев с хрустально-прозрачной водой, потом из сумрака ледяного пара выплыло улыбающееся красивое лицо Марии, подарившей ему прощальный поцелуй, наконец, ему померещился голос полковника Браилова. Он напомнил о том, что ультиматум истекает в четыре часа утра.
Приступ горячки был погашен. Серебряков, осилив жгучую боль, взял свою простреленную левую руку, согнул ее так, что циферблат часов оказался у него перед глазами, но разобрать цифры было невозможно: стекло часов покрылось льдом. «Да это и не важно», – решил Серебряков. Он прильнул губами к сигнальной трубочке и прошептал:
– Браилов, Браилов, Браилов! Говорит Серебряков, говорит Серебряков. Задание выполнено! Нахожусь в ста метрах восточнее Мори…
Потом Серебряков зажал пальцами рану и, согреваемый чудесным костюмом, стал ожидать своих. Он знал, что Родина его не оставит.
Декабрь 1938 – февраль 1939 г.г.
Город Старый Оскол.