1
Артисты с погорелого театра – это про наших, городских. Поговорка такая родилась давно, о труппах, которые распались от убытков, словом, погорели, как говаривали в то время купцы. А наш театр сгорел в прямом смысле этого слова – от огня, вспыхнувшего ночью внутри кирпичного здания, от души и с усердием политого пожарными к утру таким количеством воды, что потом комиссия признала здание совершенно к восстановлению не подлежащим.
Да и убыток, тешили себя городские власти, казался небольшим – скоро современный Дворец культуры, с колоннами по фасаду, будет построен, не то, что сгоревший бывший купеческий особняк, послужил театром – и славно! Зато и польза от сноса – расширилась Базарная площадь с входом в колхозный рынок, просторнее для машин, стала улица, начинающаяся сразу после узкого Кузнечного моста.
Из артистов, кто поталантливей и кому с не очень и устроенным жильём расставаться не жаль, уехали в разные театры. Даже в Горький. Кто в Арзамасе стал выступать, тот тешил себя тем, что этот гайдаровский городок тоже ещё недавно был областным.
Без работы не остались и остальные. Хитрый еврей Марк Ронов устроился лучше всех – директором кинотеатра «Спартак», пригласив к себе театрального художника Морозова, который вместо декораций стал рисовать красивые афиши, размещенные по бокам самого лучшего в городе здания, над одной висела надпись «Сегодня», на другой - «Скоро».
Не тихий во хмелю Евтихий Конвертов стал руководить художественной самодеятельностью в бывшей артели, теперь заводе, «Замочник». Его самодеятельный коллектив быстро стал лучшим в городе, отсюда даже певица Нохина вышла на городскую, а потом и на более высокую сцену. Бухгалтер Фронов удивил всех – устроился на спасательную, на Оке, станцию. Столяр и плотник Валентин Мохов, который прежде стругал и пилил в мастерской все декорации и ремонтировал мебель, устроился по специальности – мастером в деревообрабатывающий цех крупного завода и наладил там выпуск шифоньеров. Его супруга, театральная кассирша Татьяна Мохова, в девичестве Тарабакина, в последнее время, ещё работая в театре, зачастившая в «Спартак», хотела устроиться только туда, чтобы каждый день бесплатно смотреть кино. Но кассир там уже была, контролером у входа устроена пожилая тёща с чуть заметными усиками над верхней губой, Марка, и Татьяна согласилась быть техничкой, терпеливо дожидаясь лучшей вакансии. И дождалась, став, как и в театре несколько лет назад, кассиршей.
При только что построенном Дворце культуры про свой сгоревший театр горожане быстро позабыли. Но иногда с гордостью вспоминали о том, что в нём когда-то один сезон играл известный ныне артист Жорж Ссонов, у которого тут, якобы, осталась дочь. Но всё это были догадки, дочь артиста никто и никогда не видел.
2
Таня в восьмом классе, а училась она в ленинской, номер один, школе, узнала на новогодние праздники страшную новость: в конце декабря арестовали её хороших знакомых трёх мальчиков из десятого класса. Особенно жаль было Севку, в которого она успела влюбиться. Севка писал изумительные стихи в рукописный журнал «Налим», издаваемой группой старшеклассников (его переписывала аккуратным почерком Наташа Бочкарёва). В школе поговаривали, что посадят и тех, кто читал эти журналы, но обошлось. Ребята в столичной Бутырке читателей журнала не выдали, даже про Бочкарёву, которая была к их рукописному делу причастна, ни слова не сказали, Севке дали всех больше, как потом сказали его отец с матерью, десять лет лагерей по 58-ой статье.
Почти в то же время в другой школе арестовали учителя русского языка и литературы Ивана Ивановича Плугина, виноватого, как тихо говорили сослуживцы, лишь в том, что переписывался с известным писателем Кочиным, объявленным недавно врагом народа, другом юности, с которым одно время работал в той школе. Напуганные родители, тоже учителя, запретили Тане встречаться со старшеклассниками, и сами больше не ходили на преподавательские посиделки – как бы чего не вышло.
Обеспокоенная такими опасными событиями девчушка даже в библиотеку ходить перестала: сегодня это чтение полезно, на завтра, глядишь, очередную книгу признают, изъяв из стеллажей, превредной. Зато в «Спартаке» старалась не пропустить ни один свежий фильм, а понравившиеся «Путёвку в жизнь» и «Чапаев» смотрела не по разу, запомнив даже всех второстепенных актёров.
После школы знакомые родителей-педагогов помогли устроиться девчушке кассиршей в драмтеатр. Парни у кассы любезничали с ней, но она, ссылаясь на то, что отвлекают её от работы, отвергала их ухаживания, хотя её некоторые двадцатилетние школьные подружки уже стали мамами, суженого Танюша так и не выбрала.
А тут новость: из Свердловского театра к ним переезжает Жорж Ссонов, тот самый, из «Чапаева».
О себе по приезде рассказал скупо: тридцать два года, окончил эстрадно-цирковой техникум, потом киноотделение Ленинградского сценарного института, до войны снялся в нескольких фильмах, играл в театрах Норильска и Свердловска. Лицо в ранних морщинах. А какой талант! Горожане с осени зачастили в театр именно на Ссонова, даже внештатный корреспондент районной газеты Илларионова, которая и в войну ничего не писала кроме театральных рецензий, похвалила актёра.
Таня сама напросилась показать Жоржу город, он сразу предупредил, что отыграет здесь сезон-другой и переберётся поближе к одной из столиц, чтобы девушка планов на него не строила. А вот погулять по городу, посидеть у него в наёмной комнате, что дали в одном из бараков при большом заводе, он соглашался охотно. Показала Татьяна и кинотеатр «Спартак», и пристань на Оке, и самый красивый в городе дом купца Гомулина, около которого и жила сама Тарабакина.
Ходила с Жоржем на колхозный рынок, где по субботам тешили публику гармонисты, хваля свои инструменты, показала круг, где другие мужики травили на драку породистых петухов, а зимой обещала свозить за Оку, где бывали гусиные, на ставку, бои. Только когда Жорж становился в очередь к киоску дяди Хакима, который на рынке торговал в розлив и красным, и белым вином, отходила, дожидаясь, в сторонку. Однажды посидели в прекрасном ресторане «Ока», доме с затейливой башенкой купца Щёткина, швейцар в ливрее распахнул дверь, помог даме снять пальто, а Жорж долго потом восхищался селянкой, какую ни разу не едал.
Жорж провожал Татьяну, если она засиживалась у него дотемна, из длинного барака, выглянув предварительно в коридор, чтоб тут любопытных мальчишек не было, до самого, на городском низу, дома, проходя по мосту над глубоким тёмным оврагом, а первый фонарь был лишь у проходной «Замочника», следующий - у башни. Дальше был путь по хорошей дороге под горку, идти легче, но зато и прохожие иногда попадались.
Весной Жорж купил фотоаппарат, чтобы везде фотографировать красавицу Татьяну, как-то они пошли за город в соседнюю деревню Лаптево к её школьной подруге: у той недавно родился сынишка. Остановились у завода, у которого не было названия, а только, как у воинской части, порядковый номер, Жорж выбрал хороший ракурс, несколько раз нажав на кнопку «ФЭДа»...
На следующий день на репетицию он не явился, а потом директору театра позвонили, чтобы Ссонова заменили дублёром, Марком Роновым. Американским шпионом оказался заезжий артист, он, видно, и в Свердловске, живя в Шарташе, что на заводской окраине, фотографировал нужные врагам объекты. Недаром же его ещё много лет назад застукали в поезде за разговором в купе с американским дипломатом, за что и отмотал он в Норильске срок, который ещё был продлён во время отсидки.
А ведь Тане он всё почти о себе рассказал – и о том, как получил после убийства Кирова среди тысяч подозреваемых срок его брат Борис, как всей семье Ссоновых потом предложено добровольно уехать из Ленинграда куда подальше, а он гордо, надеясь, что защит киношная братия, отказался. И напрасно, с 1939 года до окончания войны находился под конвоем на крайнем Севере, правда, на физических работах был недолго, попал в «придурки» - диспетчером, всё же актёр-профессионал. Срок же ему продлили по одной простой причине – а кто же в самом северном театре страны для гражданской инженерной публики и военспецов играть будет.
Вызывали на допрос из театра многих, и Татьяну, как близкую знакомую Жоржа тоже попросили придти в субботу к девяти утра.
Побывавший ещё накануне в двухэтажном особняке на улице Шмидта, которого боялся весь город, столяр Мохов предупредил, чтобы она сказала лишь о двух-трёх пустяковых встречах, в том числе о гостевании в Лаптеве, зафиксированном в чьем-то доносе. И больше бы ни в чём не признавалось, если что-то и было.
Тут Таня и расплакалась, даже матери не сказала, что беременна, только вчера сама об этом догадалась, а в столярной мастерской, почему-то разоткровенничалась.
- Тем более молчи! Иначе автоматически становишься тоже подозреваемой, тебя в лучшем случае могут выслать, а о худшем...
- Что же, дядя Валя делать! Ведь всё скоро откроется!
- Какой я тебе дядя, мне тоже, как и Жоржу, тридцать три года, только выгляжу старше, поскольку на войне в бедро сильно ранен. Но спасти тебя можно, ребёнок-то мой будет.
- Как твой!?
- Что за лишние вопросы? Мы же с тобой недавно встречаться начали! Так об этом и скажи, кто будет спрашивать, мол, с Жоржем порвала, поскольку приставать начал, и с ним нарочно стала гулять, чтобы мне досадить, а недавно мы помирились. Даже ребёночка успели сделать.
- Могут не поверить, да и странно всё это!
- А чего тут странного, сегодня же вечером пойдём под ручку при всём народе по Почтовке, а завтра сходим брак регистрировать.
- А мама с папой что скажут?
- Я им сам всё объясню, поймут. Свадьбу сыграем, а потом, если тебе не приглянусь, то быстренько и разведёмся, зато твоя честь спасена и Жорж тут не при чём.
- Но ребёнок же…
- Послушай, Танечка, ты ведь мне давно нравишься! Как я Жоржу завидовал, ты бы только знала. Я же в соседнем бараке живу, видел, как ты от него выходила... А ребёнка я приму и ни о чём, клянусь, не напомню. Теперь открою свой секрет: ранен я не только в бедро, но и в пах, детей у меня, врачи ещё в госпитале сказали, не будет. Соглашайся, Танечка!
3
Свете нравилось ходить к отцу в подвал драмтеатра: тут в невеликой столярной мастерской, приятно пахло досками, свежей стружкой и клеем. А ещё она любила, незаметно спрятавшись за кулисами, смотреть как дяди и тёти репетировали, а вечером, переодевшись в нарядные, по роли, одежды, играли что-то про любовь.
Приходила из школы с портфелем, немного сидела у мамы в маленькой комнатёнке кассы, а учить уроки уходила к отцу, там никто не мешал. Отец выпиливал из фанеры ёлки, гитары, часы, словом, всё, что нужно для новой, по указанию усатого режиссёра, постановки. Однажды этот усатый приказал выпилить и ружьё, которое будет висеть на стене и в конце спектакля должно обязательно выстрелить. Такого спектакля она, чтобы стреляло ружьё, не видела, хотя оно висело на стене. Значит, обманул папу усатый режиссёр!
Кроме него в столярку заглядывал Евтихий Конвертов, когда к тому в гости приходил из завода «Замочник» косой баянист Слава Горянин, чтобы выпить не на глазах у остальных налитого у дяди Хакима вина и потом спеть военные песни.
- И что ты, Валентин, - уговаривал его баянист, к нам в хор инвалидов не запишешься! Я тебе найду такое место, что со всех сторон виден будешь. Да не стесняйся, что хромоножка, у нас все уродины вроде меня, кто слепой, кто без руки. Вот Валька Спирин, так и с кривой ногой и видит одним глазом, но ведь поёт лучше всех. Бабы, слушая его, плачут.
- Действительно, Валентин, - поддержал друга Евтихий, работавший там по совместительству руководителем кружка художественной самодеятельности. – Ещё я тебе роль Деда Мороза на Новый год зарезервирую, подзаработаешь немного. А дочке твоей, - тут Евтихий заметил скромно сидящую на стружках в углу девочку, - приглашение на детский праздник достанем. С двумя даже подарками!
- Ну, если сам Слава Горянин хлопочет за меня, то я подумаю.
- Подумай, подумай, - обрадовался баянист, заиграв туш, - а я пока интересный случай из заводской жизни расскажу. Валька Спирин мастером на участке слепых инвалидов работает, те крутят ручки прессов и штампуют лёгкие детали для маленьких полуавтоматических замочков. Что-то не поладил он с одним из штамповщиков, поругался с ним, отошёл уже от него метров на десять, как слепой снял с себя сапог, да как кинет вслед мастеру – и попал!
- Пап, соглашайся на хор, - теребила рукав отца Света. – А выпивать хватит, мама будет ругаться!
- Ты права, уходим, чудное создание, подрастёшь, а голос у тебя приятный - прошу к нам в художественную самодеятельность.
В тот Новый год Света получила три вкусных подарка: один – в школе, а два вручил Дед Мороз, в котором по заметной походке и устоявшемся запаху клея без труда узнала отца.
Через три года, когда Света училась в шестом классе, театр сгорел. Жаль было его – тут всё всегда было празднично, торжественно, девочка научилась чуть-чуть столярничать, заправлять правильно железку в рубанок, но стружка выходила не всегда ровная. Соседу Кольке выпилила из толстой бакелитовой фанеры хоккейную клюшку, а на урок труда, там дали домашнее задание, принесла не сшитую куклу, как другие девчонки из класса, а самостоятельно сделанные шахматные фигурки пешки, короля и коня.
Одно только было хорошо – теперь бесплатно можно было бегать в кинотеатр, где стала работать мама. Иногда и папа ходил, но только на те фильмы, где не играл Ссонов, а мама была без ума от «Исправленному верить». Однажды родители даже поругались, когда мама захотела купить телевизор «Рекорд», Мохову как инвалиду войны продали бы его без очереди, по предварительной записи.
- Нет, и точка! На работе насмотришься свого... - тут он увидел вошедшую в комнату дочку. – Да и Свете телевизор помешает уроки делать.
Мама выписывала журнал «Кино», покупала все открытки актёров, которые бывали в киосках, а всего больше у неё было с портретом становящегося известным Жоржа Ссонова, газетные вырезки – тоже про него. А тут опять премьеры – «Берегись автомобиля», «Третья ракета», потом про «Сатурн». Света после одиннадцатилетки решила поступить в театральный, даже Евтихий Иванович Конвертов и Вячеслав Николаевич Горянин советовали, а отец, узнав про планы дочки, впервые на неё накричал:
- Какая из тебя артистка, ни кожи, ни рожи! Может, по голосу и пройдёшь, а по фигуре ты безобразина. И вообще я тебе запрещаю ходить в «Замочник» на репетиции.
Мама промолчала.
Поступила Света во Владимирский библиотечный техникум, но в середине второго семестра пришлось его оставить: умер отец, у мамы от горя случился инсульт, она не могла ходить, полгода лежала на кровати, Света ухаживала, пока мама не стала вставать, двигая одной правой рукой и одной ногой. А деньги, накопленные отцом за изготовленные им на продажу шкафы и диваны с высокими мягкими спинками, заканчивались.
Света устроилась в «Замочник», вырубала из металлических полос половинки секаторов и сучкорезов. Но в кружок художественной самодеятельности уже не ходила – прав отец: красивой её при всём желании не назовешь. И когда место освободилось в заводской профсоюзной библиотеке, в неё не пошла – штамповщицей она зарабатывала вдвое больше. И мама восстановилась в «Спартаке», но уже контролёром на входе. Им вдвоём заработка хватило и на покупку телевизора, а потом их барак между двумя оврагами снесли, маме с дочкой дали однокомнатную квартиру в новом панельном доме почти рядом с их бывшим жильём, так и на часть новой мебели.
А тут новое несчастье – на этот раз у Светы. Чтобы заработать побольше, в плане покупок в первую очередь стоял палас и два мягких, чтобы напротив телевизора стояли, кресла, торопилась при вырубке секаторов, пресс включила на самоход, зажав педаль. Оторвало по две первые фаланги четырёх пальцев левой руки. После больничного уволилась с завода, а тут и место кассира в «Спартаке» освободилось.
4
...С мамой случился второй инсульт. Время настало какое-то непонятное, не страшное, как тогда, в сороковые-роковые, сейчас, наоборот, во всю трубят о «красном терроре» газеты и журналы, деньги потеряли свою цену, теперь и сотня рублей считается за мелочь, кинотеатр «Спартак» закрылся из-за отсутствия зрителей, весь персонал был сокращён. А где Свете работу найти в такое смутное время? Вот и жили на одну мамину пенсию. Переживала мама за то, что дочь не у дел, переживала и допереживалась.
Снова, как после смерти мужа, мама надолго окаалась на больничной, а потом на домашней койке.
- Мне теперь немножечко осталось, - вздохнув, больная подготовила себя к главному разговору с дочкой. – Всё тебе открою, но прошу не удивляться. Об этой тайне знали только я и Валентин, да покойные твои дедушка с бабушкой. Ты – дочь знаменитого актера Жоржа Ссонова. Так уж получилось... Жорик ничего не знает, ты родилась через восемь месяцев после его ареста, грех Жоры взял на себя Валентин...
На следующее утро мама умерла. На похороны пришли все пожилые соседи по панельному дому, некоторые старые сотрудники «Спартака», явился, чуть дойдя, древний старик Вячеслав Николаевич Горянин. Его-то Светлана попросила задержаться после поминального домашнего обеда.
- Правда ли, дядя Слава, что в городе есть дочь игравшего один сезон в нашем театре Сонова?
- Возможно, вполне возможно. Жорж был мужик привлекательный, так что не исключено: в городе многие женщины на него заглядывались. Мне друг Евтихий об этом рассказывал. А в самом театре из молодых была только твоя мама, но она тогда гуляла с Валентином.
Светлана, проводив его, вымыла пол и рано легла спать. Стала вспоминать детские походы в театр, о том, как однажды заорал отец на маму, запретив покупать телевизор, через некоторое время накричал и на неё, не разрешив поступать в театральное училище.
Зачем послушалась! Ведь голос у неё как у диктора телевидения и с правильной, не как у большинства горожан, дикцией. Ну и что, что некрасива, могла бы выучиться на радиодиктора или радиожурналиста. И зачем пошла в библиотечный техникум? И, значит, в «Замочник» бы не пошла, осталась бы с целыми пальцами, а не этими уродливыми четырьмя отростками.
А что бы было? Ей бы всё надо было про её настоящего отца сказать, ей одной и больше никому! Она бы себя не так ущербно себя чувствовала, была бы увереннее в себе. Не зря же её в свое время, когда только начинала штамповщицей, по совету того же Горянина, пригласил на пробу стажироваться на местном радиовещании тогдашний редактор Георгий Ухин, а она застеснялась...
Кстати, о работе. Завтра надо встать на учёт в отдел занятости населения.
Повезло в первый же день. Сразу же направили в гостиницу «Ока» уборщицей. Несколько женщин среднего возраста отказались от предложения, а она согласилась, и правильно сделала, потом и таких, рассказывали, работ не стали предлагать. Хоть и зарплата небольшая, но зато почти весь день на людях.
Приезжих становилось всё меньше, убираться Светлана Валентиновна, как её уважительно за старательность звали в небольшом коллективе, приходила после обеда и засиживалась потом с дежурным администратором за её столом на первом этаже.
Долгое время у них в гостинице жили погорельцы из двухэтажного деревянного заводского общежития, пока всем не выдали хоть и старенькое, но своё жилье. Однажды почти всю ночь, пришлось подменить администраторшу, у которой заболела дочка, выслушивала пьяную болтовню заезжего гостя, да и посматривала за ним, чтобы не ушёл за водочной добавкой в незнакомый ему ночной город. Бывали постояльцы из Рязани, Владимира, Кирова, но старались не задерживаться, уезжали побыстрее – за гостиницу теперь платить накладно, да и в буфет ходили редко, предпочитая домашнее, взятое в дорогу. Кого ни спросишь, отвечали, что и у них ныне жизнь не сахар.
Как-то на неделю, давно таких богатых гостей не было, остановились, каждый в отдельном номере, три молодых парня из Санкт-Петербурга, снимали получасовой фильм о городе по заказу канала «Культура», искали необычные виды улиц, людей с интересными увлечениями или биографиями. Особенно им понравился старичок-баянист и любитель разводить особый сорт лимонов под названием «Шишкан» с запоминающимся именем Граф и простенькой фамилией Шенькин.
- Эх. Нам бы ещё дочь знаменитого артиста Жоржа Ссонова найти – вот был бы сюжетец! Никто не нашёл, а у нас сенсация!
- А, может, это досужие вымыслы. Не может быть, что за столько лет, тем более что Жорж, царство ему небесное, умер три года назад, наследница бы у богатого человека обязательно объявилась.
Светлана Валентиновна слышала весь громкий разговор режиссера и оператора, идущих из буфета, возбужденных прекрасно выполненной сегодня работой и только что выпитым коньячком под подаренный Графом лимон.
«Вот бы сейчас сказать этим телевизионщикам, кто я такая! – подумала Светлана. – Но зачем. Раз это было мамы с папой тайна, так пусть всё и останется секретом».
Да и доказательств, продолжала размышлять уборщица, никаких, кроме маминых открыток Жоржа Ссонова и вырезок о нём из газет-журналов. Между прочим, сам заслуженный артист во всех своих воспоминаниях и автобиографиях о пребывании в их городе отзывался всего одной строчкой, о холодном Норильске, который принёс ему столько горя, и то больше и теплее. А девчонок-то, родившихся в первой половине 1950 года в их городке, это Светлана Валентиновна точно знает, словно гороха, припасенного для супа.