Я закрыла книгу. Уставилась глазами в одну точку.
Я не пережила эту войну, не прочувствовала эту боль вместе с Ремарком… потому что с самого начала отстранилась от повествования. Такое страшно пропускать через себя. И я испугалась. Поэтому не плачу сейчас. Здесь нельзя плакать. Для тех потерянных в Первой Мировой пареньков слезы – недопустимая вещь. Важно было лишь то, что помогало жить. Неважное – не существовало в их мире.
Затаенной болью веет от этих выжженных отчаяньем строк. Они были моими ровесниками, когда ушли на войну. Никто не вернулся живым. Даже те, кому удалось избежать вражеских снарядов.
Я понимаю это, но не пускаю мысль дальше поверхности моего сознания, не позволяю ей проникнуть ядовитой змеей в мое сердце, потому что она способна убить.
Убить не так, как тех детей, увидевших смерть раньше жизни. По-другому. Мы не прошли через этот ад, но осознание его нелепых ужасов доводит до крайности чувство беспомощности, которое и может загнать нас в тупик и раздавить тяжестью своих стен.
Зачем Ремарку наша боль? Не зачем. Ему не боль была нужна. А любовь. Любовь к жизни и жажда жизни. Во имя жизни и вопреки войне.
Так будем же жить! Это единственное, что мы можем сделать для тех, для кого на Западном фронте перемен уже нет…