Я не раз проходил мимо театра «Ля Скала», у входа счастливые зрители выходили из машин, я видел билетную кассу, но постарался не приближаться к ней. И вовсе не потому, что билеты обязательно должны быть баснословно дорогими, ценой россиян теперь не удивить. Я боялся входить в этот великий театр, и говорил себе, что в нем ничего особенного, и фасад вовсе не впечатляет. Я боялся вспомнить, вспомнить то, что всю жизнь стараюсь забыть.
Одна из моих прабабушек,- во всяком случае, так гласит семейная легенда, - выступала здесь. Может быть, не на первых ролях, но ее голос звучал здесь, и стены впитывали ту боль, ту тоску, которая звучала в ее ариях, боль, привезенную из разрушенной Российской империи. На далекой родине дома и квартиры были разграблены, и вековое наследие предков досталось люмпенам, людям, желающим только отнять и поделить.
Я помню себя маленьким в комнатке, которую выпросила назад моя мать, - с приходом Хрущева наступила оттепель и сталинские преступления назвали своими именами. Комната была без удобств,- все что осталось от огромной квартиры в центре города, - а нашими соседями были те самые доносчики ( или их родственники), которым досталось наше жилье. Нам даже вернули кое-что из конфискованных книг. Это была энциклопедия «Брокгауза и Эфрона», из которой наши соседи аккуратно вырезали все картинки с обнаженными женщинами (картины великих художников). Кто были эти люди, я не знаю, но их окна были всегда тщательно завешены, и каждый раз, когда я шел в туалет через всю улицу, мне казалось, что за занавесками кто-то прячется. Соседи во двор не выходили, у них в квартире был унитаз и центральная канализация.
Иногда я думаю, что все эти люди, уехавшие в Европу, оказались счастливее тех, кто остался. Конечно, они потеряли связь с домом, им приходилось говорить на чужом языке, но они нашли в себе силы и талант существовать в другом мире. Здесь же одни убивали других, другие подсиживали третьих, и до сих пор, уже в наступившем двадцать первом веке, никто не собирается верить обещаниям власти.
Это вовсе не моя история, эпоха сломала судьбы многих. Но я до сих пор вспоминаю эту комнатку в центре города, подъезд с картинами и мраморными полами, и мне хочется вернуться обратно, туда, где уже нет ни моего дома, ни родных.
Буржуев били, этому находили оправдание. Сейчас скинхеды тоже находят оправдание убийствам таджиков. Но суть остается сутью, люди, задавленные собственной ограниченностью и бездарностью, просто мстят. Странно, злого джинна выпустили сами буржуи, а именно люди, увлеченные идеей равноправия и демократии. Потом джинн уничтожил их самих, сгноил в лагерях, мужчин расстреливали, жен сажали, а детей бросали на произвол судьбы. Расстреляли и моего деда, человека отметившего себя членством в партии с 1905 года ( почти самое начало ее существования). Представляю, какие вопросы задавал себе этот человек, сидя в казематах НКВД. Благодаря образованию и опыту, его выдвигали на руководящие должности, а потом просто расстреляли, как отработанный материал. Власти не были нужны думающие люди, они составляли конкуренцию его величеству джинну и легиону его прихлебателей. Нужны ли думающие люди сейчас? Вряд ли. Города России с особым рвением населяются приезжими из азиатских республик, людьми, привыкшими к средневековому байству, а местное население оболванивается водкой и сериалами. Какие тут мысли, если дипломы продаются в метро, все продается и покупается, а будущие выпускники университетов не представляют себе в какой части света находится «страна восходящего солнца».
Джинн постоянно меняет обличье, вчера он был коммунистом, сегодня демократом, кем он будет завтра никто не знает.
Я живу, стараясь не вспоминать, стараюсь ходить незаметно, но как только начинаешь верить власти, через некоторое время понимаешь, что тебя обманули.
В 1991 народ не успел осознать радость «победы» и кинулся в предпринимательство. Бывшие инженеры пекли булочки, их жены старательно лепили пирожные, все это создало изобилие сладостей на улицах. Это было дико, но людей это радовало, стали появляться первые заработанные трудом деньги. И тут оказалось, что санэпиднадзор нашел множество нарушений, которые создают угрозу жизни населения. Джинн начал выпускать когти. Следующие шаги были уже предсказуемыми. Кое-кто разбогател стремительно, необъяснимо стремительно, но эта была каста «своих», все остальные продолжали надеяться. После кризиса 98 мне пришлось открыть магазинчик( все остальное было перекрыто) и я столкнулся с новыми проявлениями характера джинна.
Очередной налет на магазины был организован непонятно кем, но почти каждую точку посетили мужчины в одинаково черных кожаных пиджаках и всюду находили нарушения.
Ко мне тоже зашел кожаный пиджак. О его визите в соседний магазин я был наслышан, оттуда он ушел, унося в кармане 400 долларов. Он внимательно посмотрел на меня, бросил взгляд на товар и попросил чаю.
- Давно торгуете? - спросил он.
- Нет, недавно.
- А товар где берете? На складах?
Я объяснил, что езжу за товаром сам, тщательно отбираю его на европейских фабриках.
- Вижу, вижу, товар отменный. А по образованию Вы кто?
Я ответил, не став вдаваться в подробности о том, что у меня еще несколько других дипломов.
Проверяющий вздохнул.
- Я могу найти миллион нарушений,- выдохнул он.- Но не буду. Лучше постарайтесь уходить из этой сферы. Грязное это дело.
В скором времени я последовал его совету, но до сих пор вспоминаю его недоумение и многозначительный вздох.
С тех пор мало что изменилось. Укрупнение монополий начисто уничтожило мелкий и средний бизнес, на работу принимают по принципу личной преданности, а не по уровню квалификации, зато с экрана можно услышать призывы к оказанию помощи именно среднему и мелкому бизнесу. Но о каком бизнесе можно говорить, если люди в черных пиджаках никуда не исчезли, они тщательно следят, чтобы все было одинаково, и уже звучат голоса призывающие опять отнять и поделить. Только между кем собираются делить? Ненависть к людям, умеющим и желающим работать, в крови у очень многих. Дети и внуки «стукачей» и комиссаров в черных кожаных куртках, надели черные пиджаки.
Я боюсь заходить в театр «Ля Скала», ведь здесь живет настоящее искусство, а оно может шокировать тех, кто привык слушать «газмановых». И еще я боюсь вспомнить все.