Солнце где-то пряталось, словно от холода, за шубами туч. Они грозно нависли над бледными домами города и, словно, ожидали своего часа.
Холодный воздух проморозил ветки деревьев. Пахло холодом. Если это ощущение холода можно еще и почувствовать, казалось, что пришла зима. Но был ноябрь. И эти ветки видны были только в окно. В окно больничной палаты.
Меня завтра выписывают, и я очень-очень хочу домой. Хочу обнять свою дочку, хочу сказать ей как сильно я скучала, сказать, как сильно я люблю ее. И вот сейчас, глядя в это самое окно, меня мучает мысль о женщине, которая сейчас блуждает по моему сознанию…
Несколько дней назад я лежала в послеоперационной палате. Так получилось - мы с ней вдвоем лежали. Когда я уже окончательно пришла в себя, отыскалась и потребность в общении. Когда два совершенно разных человека находятся в определенном месте в одно и то же время, их неотвратимо что-то объединяет. А то, что объединяло нас тогда, волновала каждого в это самое время, как никогда. Иначе, мы бы не оказались в одном месте в одно и то же время.
Из разговоров с ней я поняла, что живет она с мамой и со своим сыном. Что с ее мамой отношения у нее, по неясным причинам для меня, плохие. В силу своей простоты она поведала еще и о том, что сына ее воспитывает ее мать, и алименты на него тоже получает она. Я тогда сделала вывод, быть может, и неверный, но лучше б я ошибалась. Возможно, в прошлом или в настоящем, она является пьющей женщиной, которой просто не до воспитания собственного ребенка. Она стеснялась, наверное, своего положения, стеснялась и того, что за ней приезжала ухаживать тетя, сестра брата, а не мать и сын. Правда, она мне все рассказывала. Сказала она мне еще и то, что никак не выходит теперь у меня из головы, не дает покоя, и всякий раз, когда я засыпаю, мне невольно представляется ее образ. Тогда разговор продолжался за высокими спинками кроватей, а голову было поднять тяжело. Почему–то мне хотелось посмотреть на нее в ту минуту, когда она говорила о сыне. И оттого, наверное, мне невольно представилось выражение ее лица. По тону ее голоса, по быстроте, которая мне тогда послышалась, мне представилось выражение это печальным. Как теперь она смотрит на мир. Там дома, ее сын и ее мать… Но они не навещают ее здесь и не ждут домой.
Она говорила, что наверное ей придется ехать после больницы к тетке, так как дома ее не ждут. Что дома ей даже нечего будет поесть. Что она не хочет, не хочет домой! Вот что я особенно поняла тогда. Она не хочет домой. Помню, как я была удивлена, насколько она уверена в этом. Конечно, я не стала задавать ей вопросов, все и так ясно и понятно. Каждый человек имеет право на ошибку. Но не каждому дан шанс ее исправить. А может быть он дан каждому, но не все верят в свои силы.
Помню еще, что сказала она мне о том, что швы ее после операции разошлись. И она повторно побывала в операционной, и тут, в послеоперационной, она уже второй раз. Помню радио, которое работало не совсем чисто, продолжало смешивать музыку с помехами, что раздражало меня и мешало разговору. Но слушала я ее и почему-то пыталась оправдать. Пожалеть. Так хотелось сказать ей – мол, «все будет хорошо, просто нужно захотеть этого.» Но не решалась. И мы обе знали почему. Потому что все это бессмысленно…
Зачем я думаю о ней? Вот, ночное небо уже обжигают звезды. А я думаю. Прошла неделя, нас развели по разным палатам. Мы уже смотрим в разные окна, и мир ощущается нами по-разному. Но я думаю, думаю о ней… Ведь этот случай: швы разошлись – и она вновь тут, в послеоперационной. А ведь произошло это уже почти в день выписки, когда нужно было уходить домой. Совпадение? Не знаю. Знаю лишь, что мне это кажется неслучайным. Она просто не хочет домой!
Нас перевели в разные палаты, но в коридоре мы часто с ней встречались, обмениваясь несколькими фразами. Когда я спросила ее, скоро ли выписывают, она ответила, что при обследовании нашли еще что-то, она не вдавалась в подробности. Сказала только, что переводят ее из этого отделения в другое. И снова, запульсировало в моей голове: «она не хочет домой».
Как-то утром я встретила в коридоре ее тетю. Я хорошо помню. Когда приходишь в себя – люди, которых ты видишь, запоминаются ярче. Вот и мне запомнилась скромная пожилая, заботливая женщина в синем берете. Я подумала – она, наверное, не знает, что ту, к кому она приехала, перевели в другое отделение, и поспешила об этом сообщить.
- Я знаю, - ответила женщина. – Но она уже в реанимации…
Потом я долго смотрела ей в след.