"Начался Рождественский пост". Я прочел это в заголовке и задумался. Я задумался, что, собственно, означает эта надпись на мерцающем мониторе, который трудно даже назвать глиняной табличкой, бывшей в ходу у вавилонян. Потом, что означает она, находясь по соседству с такими надписями, как "Отель "Тадж Махал" полностью освобожден от террористов" и "Россия одобрила отказ США предоставить ПДЧ Украине и Грузии". В этих надписях меня заинтересовало слово "ПДЧ": я никак не могу сходу расшифровать его, а тратить усилия на "правильное" распознавание этого слова я не хочу. Гораздо интереснее оно в том виде, в котором я его читаю сейчас: Пэдэче. Пэдэче - это ни на что определенное не похоже. Это не похоже на латиноамериканское имя, на которое, кажется, это слово похоже больше всего; это не похоже на лекарство, не похоже на какое-нибудь другое сокращение. Больше всего мне напоминает это слово... облако. Не состоящее из пара и реакций облако, а облако чего-то нетривиального. Нетривиального смысла, необычного ощущения. Как будто рядом назвали вдруг что-то, чего вы не можете понять, но очень хотите понять. И вы начинаете ломать над этим голову, потом спохватываетесь, увидев, что размышляете не в верном направлении. Тогда остается только произнести опять это слово и бросить о нем думать. Вернемся к слову, с которого начали - "Рождественский пост". Рождественский пост - это не что-то "крутое", это не что-то популярное, не что-то модное. Рождественский пост - это что-то строгое, официальное, православное. Но и что-то вошедшее в обиход и быт по-новому живущих граждан, что-то ставшее традиционным, что-то, что, отказываясь от предыдущих слов, я назвал бы модным. Рождественский пост - это что-то неприятное, немясное, немолочное, кислое, чреватое расстройством желудка; недостаточно калорийное, связанное с нехваткой пищи, с отяжелевшей от дум головой, с неприятно обозленной душой, готовой схватиться с ветряной мельницей или хлопнуть дверью. Рождественский пост - это десять предыдущих и двадцать оставшихся постов. Это что-то травяное, мучное, мучительное, пакостное, елейное, проповедью священника ездящее по мозгу, как по рельсам; что-то назойливое, хлопотливое, что-то в платочке, в юбке, обмотанной вокруг джинсов, что-то с непоколебимой уверенностью в правоте своей, что-то назидательное, что-то неприятно несоветское, неприятно - потому что - советское, прикидывающееся русским. Что-то мелкое, как песок. Что-то, с чем ассоциируются грибы. И роскошные блюда постной православной кухни. Что-то женское. Что-то прямолинейное. Что-то, что хочется поскорее забыть. Что-то духовное, как зубная боль. Что-то пристегнутое, как пассажир, ремнем к сиденью. Что-то милицейское. Что-то благостное, как председатель горисполкома. Что-то незыблемое, как дворец съездов. Что-то в черной рясе, идущее по тропинке. Что-то Валаамское. Что-то такое, от чего не остается обычных воспоминаний. Впрочем, их и так не очень-то много. И каждым днем становится все меньше. Все меньше воспоминаний о том, как мы кутили, дружили, смеялись, плакали, создавали, строили планы, питались, разрушались водкой, горевали, смотрели телевизор, обнимались, фальшиво улыбались, лицемерно говорили с дружелюбной интонацией, спешили в кино, а пять лет спустя - на видак, а еще десять лет спустя - к мерцающему в красном углу компьютеру, курили, сидели на ступеньках, ступали неаккуратно в лужи и потом чувствовали с отвращением, как дождевая влага проникает в носок; сидели в темноте на перилах, пили по ошибке купленное безалкогольное пиво, бежали сломя голову за тем, что уже и не вспомнить, стояли у чьего-то гроба и отводили глаза, не зная, на чем их благообразно остановить, а спустя пять лет вообще не приходили на похороны, решив вдруг, что это - пустое, лицемерное занятие. Меньше воспоминаний о том, как мы хотели быть другими. Меньше желания изменяться. Меньше вариантов будущего. Уже (с ударением на первом слоге) колея жизни. Меньше метаний. Больше... больше спокойствия и обреченности. Больше обиды на то, что не дали пожить, как хотелось. Больше неподвижности и встроенности в двухкомнатную квартиру. В вертящееся кресло. В какую-то одному тебе принадлежащую ячейку в мироздании. Мироздание представляется огромным бесконечным простором, полутемным почему-то. Не видишь, кто там и где расселся в заоблачных высях, но чувствуешь себя, не видишь, но чувствуешь - сидящим где-то в укромном месте воздушного океана. Меньше узнающих тебя людей.
Рождественский пост будет продолжаться до седьмого января. Все это время я хочу жить так, чтобы не замечать его. Потому что он мне надоел. Потому что он прижимает меня к земле, как град пшеницу. Потому что он как танк идет по полю моего воображения. Потому что он вбивает гвозди укоров в подметки моих ощущений, потому что он стирает учительской тряпкой немногочисленные образы моих впечатлений. Потому что он перемалывает меня и ставит на конвейер. Потому что он большой, а я маленький. И очень, очень злой на него.