Тарас играл в секу штормовой бурей. На кону зияла замараная пачка колоды. Заросшее лицо Тараса не выражало ни фальшивой ухмылки на тебе, ни хмурой осечки в скобках, ни даже соплей, обычно струящихся из обех шмольных ноздрей обладателя. Одни помыслы жирные, да попытки прочитать мысль ту, да хотя бы одну, чё уж там на загадки плевать. В руках, спирохетовыми тауритами, под консольевой рубашкой, лежали три стервы - дамы: пик, черв и буб. Чтоб их ветром не сдуло. И так они чаровно грели волосяной потребный лоб Тараса, что он стал солонеть, покрываясь испаринами пупырчатых сгусток, осаливаясь во всю сафьяловую пластичность и растекаясь на кон голубыми негами. Тарас осекся. И скрипнув коленовным эхом продлил ставку на одну карету. Нечто, игравшее с Тарасом, было одето в белую кисель, на скавчащей призёме, с отставленной у окошка косой, в облике капюшона, без лица и теней, одна дрожь и пустота.
Тарас болел. И в последний момент, его постигло андарловое видение, в бьющихся парусах, пульсируя и выдавливая виски за пределы понимания - в дно. Это было предложение: "Выиграешь Тарас - будешь жить, как жил, проиграешь - останешься должен навсегда, пойдешь туда где горы не рисуют, и по воде не пишут, и солнцем не обливаются. В вечность и прах". Тарас согласился. В ушах Тараса пели соловьи, ребячились мотыльки, опадали железные заточенные листья. Первым раскрылся Тарас - по одной очке, сизой дымкой ложились шипящие стервы - сначала легла пик, потом уселась черв, осталась буб, но она зажалась и спряталась в мокрых руках. С другой стороны легли кучно, довольно, самонадеянно и жадным смехом крыльями по краю взмахами и серединами точек глаз - перманентные тузы. ХА. ХА. ХА. Но, Тарас не бредил, он верил, и выложил даму оголив нежданную милую треф - хватая воздух шипящей бестии исчезающей от вида креста, воспаленно очнулся. Тарас выиграл? Главное верить...
А за окном ауры, бились розмариновые дождинки слез радости, и колыхалось золотой сердцевиной первое в жизни освещение молодого доктора, проведшего свою первую и что немаловажно, успешную операцию.
Холодной похвалой коллег, укрытых минами улыбок и чакр туманных альбионов, светилось поле ламп накалами до ведомо невиданно...