Уезжают друзья в тепло и комфорт чужой заграничной размеренной жизни. Улыбаются и радуются внезапно выпавшему «счастливому билету». Взахлеб рассказывают о перспективах карьеры, домике с лужайкой, новом автомобиле, барбекю по уикендам и прочей «глянцевой» атрибутике.
О! У Нас там не то, что у Вас здесь. Многозначительно замечается по любому поводу. Удивляешься чудесному перерождению вчерашних соседей по лестничной клетке и скромных служащих в «добропорядочных пока ещё не граждан» далекой страны. Мол, сегодня Родина там, где комфортнее, перспективнее, «денежнее» - на словах. А в глазах - тоска и блеск едва заметной слезы. Да, нелегко перечеркнуть и забыть полжизни. Нелегко!
Захлопнулись двери вагона. И поезд унес растерянные белые лица в другую непонятную и чужую жизнь. А мне вспомнился Ванька с его отчаянным порывом и криком души. Так и не сумевший преодолеть, спрятать глубоко внутрь души тоску по Родине. Пусть у вас все сложиться иначе. Дай Бог.
Кто он был мне? Дальний родственник. Знал я его мало. Встречались что-то два или три раза, накоротке. О чём говорили? Уже и не помню.
Круглое добродушное лицо. Голубые, выцветшие на жарком южном солнце с грустинкой глаза. Кудрявые непослушные волосы, курносый нос. Среднего роста. Бронзовый от загара. Плотный. Все шутил, приглаживая непослушные кудри. Да, ещё фамилия забавная – Свинобурко. Два брата поменяли неблагозвучную, как им казалось, фамилию, а он нет. Так и прожил 45 лет Свинобурко. Хотел сына, а получилось – две дочки. Не продолжился род. Затерялся на бесконечном пути смены поколений. Звали его в семье Ванька. Не Иван, не Ваня, а Ванька. Неуважительно так, а может наоборот - ласково. Отслужил срочную, вернулся на родительский хутор – Цыгань. На холмах близ хутора когда-то давно становились шумным табором цыгане. По рассказам бабы Мани – ставили свои большие крытые повозки вокруг костра, стреножили и распускали лошадей в чисто поле, заводили тягучие с надрывом песни под гитару. Цыгане считались хорошими кузнецами и лудильщиками. Но хуторяне их побаивались и обходили стороной.
Однажды, ранней осенью я побывал там. Просторный крестьянский дом, несколько покосившихся сараев, колодец с застоявшейся водой, среди холмистых полей. Одинокая мать-старушка не успевала вычерпывать воду. Вокруг неухоженный отцовский сад. Когда выдавался урожайный год, яблоки устилали землю сплошным ковром, наполняя воздух густым фруктовым ароматом. Ночью они глухо барабанили по крыше, заставляя вздрогнуть пугливого горожанина. И только благодарные козы мирно паслись среди деревьев, выбирая плоды послаще. Помню огромные винные иссиня-черные сливы. Ничего вкуснее я не ел никогда. По кромке леса сохранились бетонные укрепления Первой Мировой войны, несколько засыпанных землей дзотов и заброшенное, поросшее осинником немецкое кладбище.
Затосковал Ваня. Мало места для широкой натуры. Негде, да и некому показать свою удаль. Захотелось мир повидать. Позвала в дорогу романтика. Уехал Ванька на Север. Работал бульдозеристом, каменщиком, столяром. Все умел сделать своими натруженными руками. За это и, пожалуй, покладистый характер его и ценили. На Севере встретил свою суженую Зину-молдаванку. Закружилась, завертелась жизнь. Молодость - счастливая беззаботная пора. Широко зажил Ваня. Приезжая в отпуск на Родину одаривал родственников богатыми подарками. На уговоры образумиться и остепениться - отшучивался. Грянули беспокойные девяностые. Надо строить жизнь, а денег, как водится, не скопил. Закончилась северная романтика. Как жить? Ехать домой в деревню не решился. Вот и выбрал родину жены – солнечную Молдавию. Тогда об этом и не думали. Все жили в одной большой стране СССР. Там строился, работал, обживался, растил детей. Вдруг, в одночасье всё рухнуло и изменилось. Все обернулось против него - чужого. Язык, обычаи, образ жизни. Надо было подстраиваться, мирится, закрывать на многое глаза. Работы вдруг не стало. Детей кормить надо. Запил Ваня горькую. Сильно запил от безысходности и тоски. Помню его последний приезд с женой и детьми.
Было начало лета. Дневная жара сменилась вечерним холодком. Прозрачное голубое небо, вечерние трели птиц, буйство зелени в полях и лесах.
Мы седели на даче за бокалом хорошего молдавского вина. Говорили о жизни, о природе. Лишь вечно смеющийся Ванька понуро повесил кудрявую голову и молча, глушил какую-то свою внутреннюю бурю «горькой».
- Эх, Как хорошо здесь. Холодок, зелень вокруг, дождь прошел, птицы поют. Люди свои, родные. Душа радуется. А там - солнце жарит целый день, даже ночью нет от него спасения. Другой язык, люди. Нет, они все хорошо ко мне относятся, улыбаются, но чужой я среди них. Не знаю языка, обычаев. Стараюсь подстроиться, но выходит неловко, да и сложно себя ломать себя в сорок «годов».
Как это хорошо - жить на своей земле, где родился. Пусть в бедности, даже без куска хлеба, иногда, но на своей земле. Иначе тоска смертная, словно камень под сердцем носишь. Гложет и гложет каждый день. Хочется хоть одним глазком взглянуть, пробежаться на зорьке босиком по росе, взять косу и как «бацька» учил пройтись, чтоб до седьмого пота. А потом кружку холодного молока. Эх, вздохнул Ванька и опрокинул стопку водки, заливая тоску. Все, брошу дом, заберу жену и детей и приеду на Родину. Обязательно приеду. И мы еще выпьем. Сила в Земле, иначе человек слабеет, как я.
Смотрел я на него кивал, наливал потихоньку вина и думал о своем. Не понимал тогда простых вещей. Чтобы это понять, надо стать чуть старше, вероятно мудрее что ли. Понять, как дорого тебе то место где родился, где живут твои родители, друзья детства. Их как Родину не выбирают. И во мне до сих пор живет надежда – не искать счастья у чужого порога, а сделать свою жизнь лучше здесь, на своей Земле.
А Ванька так и не вернулся. Умер от тоски, не выдержало сердце. Говорят, вышла хоронить его вся молдавская деревня, несли на руках тело до самого кладбища. Много добра сделал за свою короткую жизнь простой белорусский парень. А добро, как водиться - не забывается.