***

Все названия торговых марок, фирм-производителей и т.д.,
включённые в текст произведения,
являются собственностью их соответствующих владельцев
и не являются рекламой или антирекламой.








Александр Шашков

В астрале рынка


роман









      Выписка № 203 из «Закрытой книги» за февраль-март 2006 г.
      Досье: Свежеземля Дмитрий Игоревич.
      Составитель: д/н Коваленко.
      Статус: обращённый.
 


Fenex 














               

Глава I

ИЗ БЕСКРАЙНЕГО ОДИНОЧЕСТВА

В феврале две тысячи шестого  года в Москву из заснеженных, ледяных лесов Сибири прибыл некий Дмитрий Свежеземля. Путешествовал он поездом, и не потому, что этот способ передвижения ему особо нравился. Мог бы и  прилететь, но  поездом было не так страшно.
 Казанский вокзал,  как всегда, шумел, суетился.  В расписании поездов скопилось много лаконичных надписей «задерживается». Взглянув на LCD-панель, Дмитрий остановился, поставил оба своих увесистых чемодана на пол,  затем сел на один из них, – сел именно так, как садится уставший с долгой дороги человек, желающий как можно быстрее почувствовать в ногах расслабленность и почти всегда сопутствующую ей болезненность мышц. Теребя свою короткую бородку, он сосредоточенно о чём-то размышлял. Мысли его, должно быть, находились где-то далеко; глаза неподвижно смотрели в пол, лицо приняло спокойное выражение: ничего лишнего, словно лицо легко скончавшегося человека, смиренное, волевое.
Перед Дмитрием встал важный вопрос: что делать дальше? Для начала он решил дозвониться до Колокола и попросить его прислать кого-нибудь на вокзал. Он знал: Колокол обязательно пришлет двух крепких парней-шатунов, а те, не задавая лишних вопросов, чётко зная дело своё, доставят куда надо. Колокол, будучи хорошим другом, партнером по бизнесу и, что самое главное, единомышленником, очень ценил заслуги Дмитрия перед Московским братством. Впрочем, с заслугами и с биографией Дмитрия Свежеземли читатель  ознакомится немного позже.
Перед отъездом Дмитрий проявил немалое усердие. Он пропетлял на снегоходе по тайге шестьдесят километров только для того, чтобы попасть в райцентр и оттуда позвонить в Москву. Колокол давно ждал звонка, на то имелась веская причина. Именно по этой причине ему пришлось отослать деньги  электронным переводом, дабы помочь Дмитрию добраться назад домой. Тридцать тысяч рублей, полученные безвозмездно от московского покровителя и друга в одном лице, порадовали Дмитрия гораздо меньше, нежели предстоящие дела в столице. Свежеземля надеялся, что сумма перевода окажется больше и ему хватит оставшихся денег на развлечения. Но, прибыв в столицу, понял: праздник жизни отменяется.
 Ему срочно требовалось  позвонить, лучше всего с собственного мобильного. Встал с чемодана, поднатужился, поднимая его, затем взял второй  и отправился к выходу. Стоило оставить  двери вокзала за спиной и в ноздри сразу же ударил крепкий мороз с приправой жареной шавармы и других еле уловимых запахов, то ли духов, то ли ещё какой-то назойливой химии.
По разумению Дмитрия, таких морозов, какие случаются в Сибири, здесь быть не могло, но, тем не менее, получилось, прыгнул из огня  в полымя. Москва съёжилась, угнулась, прикрыла рты руками и таким вот образом, припоминая, в какие ещё годы случались подобные катаклизмы природы, скользила по трескучему снегу тротуаров, ворчала и, естественно, мёрзла. Мёрзли и все её гости, плотным потоком устремившиеся прочь от вокзала к заиндевелым каменным джунглям. Выйдя из вокзала, Дмитрий остановился. Предстояло у кого-нибудь спросить, где находится ближайший салон сотовой связи. Для этой цели он выделил в толпе паренька, преградил ему дорогу и собрался было заговорить. Но и рта не успел раскрыть: парень захлопал руками по карманам куртки, весь сжался, тут же опустил голову, метнулся от бородача в сторону и молча пошёл дальше. Вторая попытка оказалась удачной. Женщина попалась разговорчивая, радушная; в каждой руке – по толстой сумке продуктов. Объяснила, как пройти к ближайшему магазину сотовых телефонов и даже успела наговорить много лишнего: пожаловалась на тридцатиградусный мороз и на скользкие тротуары, затем принялась расспрашивать, откуда пожаловал гость, но получила в ответ лишь сухое спасибо. Поблагодарив женщину, Дмитрий отправился к метро, которое по совместительству служит подземным переходом.
Долго искать не пришлось. Он перебрался по подземному переходу на другую сторону Русаковской и вынырнул неподалёку от Ярославского вокзала, затем прошёл сотню-другую метров по улице, удаляясь от вокзала, и в тридцати шагах заметил над дверью торгового салона вывеску в виде бутафории ярко-оранжевого телефона. На вывеске синими буквами было написано: РОССОС. Сия затейливая аббревиатура значила буквально следующее: Российская Система Обеспечения Связи. И всего-то. Но зато какие ассоциации возникли у Дмитрия, когда он любовался  надутыми, словно синие шарики, буквами РОССОСа! В этот момент мысль у него вертелась одна, но вдаваться в неё мы не станем: слишком уж скабрезной она показалась вашему покорному слуге. Заметим только, что, отобразившись на смугловатом лице нашего героя в виде ехидного оскала, данная мысль заставила оцепенеть продавщицу и молоденького консультанта. Опешившие, они смотрели сквозь витрину на двухметрового мужика. Если бы в этот момент им посчастливилось увидеть снежного человека, то они, вероятно, удивились бы гораздо меньше. Удивляться действительно было чему. Не каждый день наблюдаешь за бродягой в заношенном до крайности беличьем тулупе, в потрёпанной лисьей шапке с хвостом, в ватниках и в войлочных бурках, обшитых каким-то облезлым мехом.  Прямо-таки викинг дремучий! Он улыбался, демонстрируя сломанные резцы, что, конечно же, в сочетании с бородой, отнюдь не прибавляло ему молодости, тем более привлекательности. Внешний вид незнакомца поразил персонал РОССОСа. Апофеозом стала пачка денег, вынутая Дмитрием из внутреннего кармана тулупа. Рассмотреть купюры сквозь двойное стекло витрины как продавщице, так и консультанту не удалось. Но вот скорость, с которой купюры отсчитывались в руках предполагаемого бомжа, и их количество  наблюдатели заметили достаточно хорошо, и зрелище это только добавило удивления. Каждому, увидевшему «викинга», становилось вдруг ясно, что с ним что-то не так. Не так он как-то улыбался, не так стоял, и вообще был какой-то не такой. Пугающее что-то и отталкивающее находили в нём люди. К продавщице и консультанту присоединились два покупателя и тоже, словно завороженные, принялись наблюдать. А он всё продолжал считать оставшиеся  после поездки деньги, ворчал что-то себе под нос.
Последний полтинник, прошелестев, метнулся из левой руки в правую, затем вместе со своими собратьями отправился в боковой карман тулупа. Дмитрий двинулся к входу. В этот момент в магазине все оживились, словно остановившееся время возобновило свой привычный ход. Два клиента, девушка-подросток и её отец, вновь повернулись к полкам с товаром и живо заговорили меж собой. Персонал вспомнил, наконец, о работе. Продавщица принялась за какие-то бумаги, лежащие у неё на столе, а консультант с заученной вежливостью обратился к отцу девушки: «Что-нибудь интересует?» Мужчина с радостью ответил бы на вопрос, да вот беда: он кожей ощутил присутствие викинга, который в тот момент толчком ноги открывал дверь. Папаша не выдавил ни слова. Консультант не стал повторять вопрос, так как сам почувствовал неладное, – медленно повернул голову в сторону вошедшего, и тут же на лице его выразился испуг. Вновь воцарилась тишина.
Дмитрий остановился в центре помещения, поставил на пол чемоданы и двинулся к столику, за которым сидела продавщица. Выглядела женщина лет на тридцать. Она обладала завидной, пышной грудью, и Дмитрий отметил это в первую очередь. Затем Дмитрий обратил внимание на её миловидное круглое личико. Глаза её, большие, карие, влажные, гипнотизировали, притягивали. Свои белые волосы она умело заплела в косу, обвивавшую голову на манер Юлии Тимошенко. Эта особа тянула, как минимум, на рекламное лицо компании. Последнее, на чём остановил внимание Дмитрий, была надпись «РОССОС» на жёлтой футболке пышногрудой Юлии Тимошенко. Большими чёрными буквами надпись покрывала её округлости. «РОССОС» то вздымался, то опускался. И чем дольше Дмитрий любовался её формами, тем чаще вздымался и опускался «РОССОС».
– Желаете что-нибудь купить? – не выдержала молчания продавщица.
Дмитрий поднял голову, попытался всмотреться женщине в глаза, но та отвела взгляд, грациозно приложила белоснежную руку к груди и тихонько прокашлялась.
– Телефон купить бы не мешало, – ответил Дмитрий.
Вопреки ожиданию голос у викинга оказался мягким и певучим, в общем, приятным. Данная неожиданность немного усмирила неприязнь, вспыхнувшую в сердце продавщицы при первом взгляде на Дмитрия. Она старалась держаться как можно естественнее, – старалась не замечать неприятную наружность бродяги, его нескромные взгляды, такие раздражающие и ненавистные ей, такие смелые и, что самое противное, оценивающие взгляды, такие, будто этот наглец абсолютно точно знал, что скрыто у неё под футболкой. Случались моменты, когда она начинала ненавидеть свою работу. Причиной тому почти всегда служили ситуации, когда какой-нибудь ловелас пытался демонстрировать мощь своего вожделения. Надо заметить, что ловеласы, все до единого, демонстрировали мощь вожделения одним и тем же способом: поедали глазами эти аппетитные… Впрочем, не будем заострять внимание на эпитетах эротического плана, оставим это сложное искусство тем творцам и читателям, чьё любопытство ещё способно ограничиваться подобными вещами.
– Вы бы могли подобрать мне телефон.
– Обратитесь, пожалуйста, к консультанту. – Она указала рукой на своего коллегу, перед этим широко улыбнувшись.
– Я не доверяю, вернее, я не могу полностью положиться на вашего консультанта. Он молодой, к тому же он мужчина. Мужчины… они ведь не так тонко разбираются в красоте. А мне нужен действительно красивый, элегантный телефон. Мне, может быть, завтра надо с этим телефоном на деловую встречу. Представляете,  я заявлюсь на встречу с каким-нибудь ширпотребом. Да вы не смотрите, не смотрите на то, как я одет. Это – маскировка. Работа такая. Ведь в вашей работе, – Дмитрий взглянул на label с именем продавщицы, – тоже случаются неприятные моменты. Ведь так, Оленька?
– Бывают, – согласно кивнула продавщица.
– Тогда в чём дело? Помогите с телефоном.
– Я бы с радостью, но я не очень хорошо в них разбираюсь.
– Вы впрямь как маленькая. Зачем в них разбираться?! Сейчас у нас что? – рыночные отношения. А значит, цена сейчас – это самое главное. Хорошая вещь хорошо стоит. Ну Оленька, прошу вас.
Оленька смекнула, что перед ней сидит вовсе никакой не бомж. Он мог оказаться кем угодно: шпионом, милиционером, бандитом, но только не бомжом. И в самом деле, она с радостью помогла бы выбрать телефон, но боялась по незнанию насоветовать чего-нибудь не того.
– Ни в коем случае не бойтесь. Даю вам честное слово: назад не принесу.
Эти слова прибавили Оленьке смелости и находчивости. Иногда посетители давали ей на чай за красивые глазки. Особенно хорошо давали лица кавказской национальности. Соблазнительная перспектива и на этот раз поманила Ольгу. Чутьё подсказывало, что с этого конспиратора можно поиметь кое-какие чаевые. Главное, не подвели бы глазки. Тут же в её движениях появилась забытая на некоторое время грациозность, в придачу к грациозности добавилась ярко выраженная сексапильность. Кокетливо закусив нижнюю губу, Оля расправила плечи, демонстративно выгнула спину, подчёркивая тем самым свою главную ценность и гордость –  груди, и пластично поднялась из-за стола. 
– Пойдёмте, – с улыбкой протянула она. – Какую модель предпочитаете?
– А какая у вас в сумочке лежит?
– Хм, – захлопала глазками Оля. – Вообще-то у меня  «S……».
– Вот и отлично. Значит, «S……».
– Если вам нужен телефон для деловых фуршетов, то я бы посоветовала эту модель. – Она отомкнула замок одной из ячеек и достала небольшой телефон серебристо-чёрного цвета. – Вот, модель для респектабельного преуспевающего человека. SXC-H450. Многофункциональный, поддержка МР3, блютус, камера – 1,4 мегапикселя, высокое разрешение дисплея… какое точно, не знаю, но дисплей хороший…
– Стоп-стоп. Вы забыли уже? Меня интересует цена. Вот единственная характеристика, которой я привык доверять.
– Вообще-то не вы один. Сейчас многие так делают. По секрету вам скажу, – она снова жеманно улыбнулась, – сейчас можно даже бросовый товар неплохо реализовать. Люди с ума сошли. Только накручивай цены – они будут покупать хоть куда. Но вы-то, как я вижу, не из этого круга людей. Вы со всех сторон законспирированы.
«Интересно, как же это ты видишь», – подумал Дмитрий и выжидающе посмотрел на продавщицу.
– А, ну да, – спохватилась Ольга. – Цена данного телефона – 14 880. И фасон у него, как видите, достойный. Для такого шедевра цена просто бросовая. 
– Ты что, прикажешь носить его на шее как драгоценный камень?! – с неожиданной грубостью возразил Дмитрий.
Оля опешила. Надежде получить чаевые вдруг стало как-то неудобно и стыдно находиться в её прекрасной головке. Стыдно ей стало за свою доверчивость: надо же, купилась на речи наглого проходимца, сквалыги, да и Бог знает, кем он был вообще!
– В таком случае могу посоветовать такую модель, – сказала она уже совсем без какого-либо жеманства и принялась отмыкать следующую ячейку. – «S……». Слайдер имиджевого класса, с МР3-плеером, также поддерживает  блютус, дисплей – 245 тысяч цветов, встроенная память – 42 Мб, 1,3 мегапикселя, – читала она на ценнике. – Стоит 6 200. Подходит?
– Ваше слово.
– Оплата в кассу. Там и проверим, – сухо проговорила она.
Все необходимые операции по покупке телефона Ольга проделала очень умело и расторопно, чувствовалась рука профессионала. За подключение к сети сотовой связи Дмитрий не заплатил ни рубля: при покупке телефона подключение предоставлялось бесплатно. Ольга заглянула в паспорт, увидела фамилию покупателя. Тут у неё вдруг возникло неожиданное, совершенно непонятное предчувствие. Фамилия не показалась ей странной. На работе она много повидала изысканных фамилий, которые не могла произнести ни с первого, ни даже со второго раза. Сама по себе фамилия не внушала ровным счётом ничего такого, чего стоило бы опасаться, если бы не её обладатель. Его чёрные глаза, маленькие, точно цвета свежего чернозёма, с множеством тонких морщинок вокруг, смотрели пристально, внимательно, будто пронизывая тело и душу насквозь, будто простреливая навылет. После такого взгляда любому человеку могло стать не по себе. Потом Оля ещё долго будет ощущать холод этого взгляда, его обезоруживающую, гипнотическую силу.
Пока она вносила личные данные в регистрационную форму абонента, Дмитрий тем временем, опустив голову, шелестел чем-то у себя на коленях и при этом что-то нашёптывал. Оля не видела ничего: мешал стол. Но зато она чётко слышала, как шелестят деньги. Такой поворот событий её обрадовал. Она уже  не надеялась получить чаевые. Теперь надежда воскресла.
– А это вам за труды, – протягивая Оле пятьдесят рублей, сказал Дмитрий и, плюнув три раза на купюру, добавил: – На удачу.
Но Оля даже не подумала взять. Теперь от её жеманства и услужливости не осталось и следа. Она настолько сильно возмутилась, так сильно была оскорблена этим жалким полтинником, этими мерзкими, отвратительными плевками, что даже потеряла способность говорить. Она сжала губы и наморщила лоб. Так с ней не поступал ещё никто, так сильно ещё никто её не унижал!
– Простите, – постарался смягчить негодование продавщицы Дмитрий и тут же протянул ей пятьсот рублей, не забыв при этом снова три раза плюнуть.
И вдруг, о! что за чудеса! Оля озарилась улыбкой. Она проворно выхватила деньги из руки благодетеля, затем быстро окинула взглядом помещение. Убедившись, что никто за ней не наблюдает, вытерла купюру об юбку, но вытерла её чисто символически, слегка, так, чтобы только утешить собственное достоинство. Затем нагнулась, спрятавшись за столом, оттопырила футболку и зачем-то засунула купюру под лифчик.
– Благодарим за покупку, – ласково проговорила Оля.
– Вам спасибо. Вы шикарная женщина. Не часто встретишь женщину, у которой всё при ней. Всего хорошего.
– Пользоваться телефоном умеете?
– Умею.
Дмитрий положил покупку в карман, потом, поднатужившись,  поднял чемоданы и двинулся назад на вокзал.   

Жил Дмитрий в шестидесяти километрах от северного города Надым, близь одноимённой реки. Его маленькое, порядком уже обветшавшее жилище сиротски возвышалось на сопке в глуши тайги. На расстоянии тридцати пяти километров не было ни одного человека. Поначалу, как только Дмитрий вырвался из столицы и переехал в девственные леса Сибири, он нередко представлял себя королём природы – неким лесным духом Ака, который обязан присматривать за лесом, оберегать животных от браконьерских капканов и выстрелов. Но вызволить хотя бы одного зверя из капкана доброму лесному духу за два года отшельничества так и не удалось, ибо живность в тех местах встречалась редко, а браконьеры и того реже. Раз в два месяца  к нему прилетал вертолёт с провизией, почтой, всем самым необходимым. Московское братство никогда не забывало о своих отшельниках – вертолёт прилетал регулярно в один и тот же день.
Кроме Дмитрия, в тайге жили ещё пятеро отшельников, посвятивших себя познанию магии. Для того чтобы добраться до своего соседа, Дмитрию требовалось проделать неблизкий путь – тридцать пять километров пешком по лесу или девяносто с лишним километров на лодке по одному из притоков Надыма. Иногда отшельники навещали друг друга с помощью вертолёта. Московское братство не противилось этому. А вот самовольное возвращение в  город строго запрещалось. Любой отшельник имел право преждевременно вернуться в город только с письменного разрешения верховного жреца, который, надо заметить, обладал великой властью, – настолько великой, что никому из смертных не дано было знать, где он живёт или хотя бы как он выглядит. Если маг добровольно обрекал себя на отшельничество, выбрав срок пребывания в одиночестве, то уже никто не смел прежде времени вернуть его назад к людям, за исключением верховного жреца. Таково было правило. И лишь по истечении срока маг возвращался назад в братство, где ему присваивалось магическое звание. Чем дольше маг жил в одиночестве, познавая тайны магии, тем выше присваивалось ему звание. Был и иной путь получения званий, хотя и менее эффективный. Можно было, например, время от времени демонстрировать на шабашах недюжинные магические способности. И если заклинания и ритуалы, применяемые магом, постоянно оказывали нужное воздействие на тот объект, на который они направлялись, то тогда магу присваивали то или иное звание в зависимости от сложности магических ритуалов и их эффективности. Но такой способ продвижения вверх по лестнице магического совершенствования считался менее престижным, а некоторыми членами братства он и вовсе не воспринимался всерьёз. На должность верховного жреца могли претендовать только мужчины, отшельниц Московское братство не приветствовало. Каждый заслуженный маг, которого братство почитало как одного из достойнейших, когда-то посвятил часть своей жизни проживанию в уединении. Для того чтобы получить звание верховного жреца, начинающему магу надлежало прожить в глуши как минимум четыре года и при этом весь отведённый срок упорно практиковаться: познавать учение каббалы, магию друидов, шаманизм, а также многое другое. Если отшельник по прошествии четырёх лет достигал определённого уровня мастерства, он по праву считался претендентом на должность верховного жреца. Верховный жрец являлся единоличным правителем, и двух таких жрецов быть не могло. Захватить власть с помощью колдовства было практически невозможно по вполне объективной причине: никто не знал, где искать лидера и как он выглядит. И лишь после смерти действующего верховного жреца его место занимал один из претендентов. Новый жрец избирался путём жеребьёвки.
 На ступень ниже верховного жреца стоял его помощник. Для помощника предусматривалось менее суровое испытание одиночеством – два года. Ниже помощника на иерархической лестнице стояли ведические главы. Их главная обязанность состояла в том, чтобы созывать и вести советы колдовских кланов. За данное удовольствие каждому ведическому главе приходилось прожить в тайге от нескольких месяцев до года. Ниже всех стояли наместники колдовских кланов. Чтобы стать наместником, и вовсе не требовалось ехать в тайгу, достаточно было просто неплохо себя зарекомендовать. Итак, верховный жрец управлял всем и всеми, он являлся чем-то вроде Папы Римского, только власть его простиралась в более универсальной духовной плоскости, не обременённой никакой общественной моралью и совершенно свободной от ярлыков вероисповедания. Управлять кланами верховному жрецу помогал его помощник. Помощник служил посредником между верховным жрецом и ведическими главами всех тех городов России, в которых имелись представительства Московского братства. Под предводительством одного ведического главы могли находиться несколько колдовских кланов. К примеру, в Москве насчитывалось пять кланов, их ведическим главой был Колоколов Вадим Арсеньевич. Но только столица располагала таким количеством кланов. В большинстве же остальных городов насчитывалось по одному, реже – по два, а ещё реже – по три клана. Каждый клан находился под присмотром своего наместника.  На советы, управляемые ведическими главами, собирались только наместники. Кланы состояли из самого разнообразного люда, а именно: из чёрных и белых магов, колдунов, ведьм, прорицателей, гадалок, медиумов, астрологов, знахарей, экстрасенсов и ясновидящих, народных целителей и прочего сверхъестественного народца. Этот народ трудился на необъятных просторах нашей Родины повсюду, от Калининграда до Сахалина, оказывая населению услуги весьма специфического характера.
Для чего же существовало Московское братство со всем его внутренним устройством? На первый взгляд, ответ на данный вопрос банален. Кому-то нужно было контролировать денежные потоки, идущие от сборов дани с гадалок, магов и прочего подобного люда.
Но оставим пока основы рыночного устройства и перейдём к биографии Дмитрия Свежеземли. Родился и вырос Дмитрий в Москве. В силу хотя бы этого обстоятельства его уже можно причислить к цивилизованным людям. Да, несомненно, за пару лет отсидки в тайге он немного одичал: отпустил бороду, сломал два передних зуба, пытаясь отгрызть от окаменевшей деревяшки кусок янтаря, попахивать от него стало не особо приятно. Но всё же в душе он по-прежнему оставался коренным москвичом, прожившим в тесной двухкомнатной квартире, в районе Люблено, восемнадцать лет.
Уже с десяти лет Дмитрия начали интересовать вопросы религии. В детстве он часто пытался представить бога: рисовал в воображении старца, имеющего все те качества, которыми он, как известно, когда-то наделил своё возлюбленное дитя – человека. По представлениям Димы, этот добрый, белобородый старец сидел на сияющем троне, а трон стоял прямо на облаке; лицо старца скрывало маленькое белое облако, и ангелы, обращаясь к нему с просьбами и отчётами о выполненных поручениях, не смели видеть его прекрасного лика, никто не смел видеть. И вот однажды маленький Дима, желая увидеть лицо бога, отправился в церковь Люблинского кладбища. В том необычно красивом мире, заключённом в стены церкви, Дима впервые ощутил, ощутил по-настоящему, его присутствие, величественное, овеянное сладковатым, пряно-ароматным запахом свечей и ладана. Он смотрел по сторонам и вверх, восхищался, любовался иконами и наконец увидел его. Он был молод, и он не сидел на троне, – он ступал по облакам, протягивая Диме руку. Совершенно не таким представлял его Дима, и борода у него была чёрная, а не белая. Но так  даже лучше. Пусть он был молод, но зато глаза его смотрели печально, по-доброму. Разве могло какое-то облако сравниться с теми глазами? В тот момент Бог стал для Димы совершенно не отличимым от человека. Это радовало.
Потом отворилась дверь в иконостасе, оттуда вышел человек в серебристо-белой одежде священника. В руке человек держал святцы. Дима на всю жизнь запомнил слова священника.
 – Это Бог нарисован? – спросил Дима.
 – Он сын божий, богочеловек, – отвечал батюшка.
 – А где его отец тогда? Где главный бог? – прозвучал наивный детский вопрос.
 – На небесах, мальчик.
 С тех пор Дима больше не пытался представить лицо бога. А со временем и сам Бог превратился в его сознании в нечто абстрактное, совершенно лишённое зрительного образа. Иногда, по привычке, он продолжал молить бога о помощи, и тогда Бог становился для него чем-то вроде лазейки в своеобразную комнату очищения, некое красивое место вроде кладбищенской церкви. Но Дима рос – с каждым годом всё труднее становилось лазать в ту самую комнату, где когда-то жила надежда на помощь и понимание. И вот он вырос, настолько повзрослел, что уже перестал помещаться в проёме своей спасительной лазейки. После этого пришло осознание, что лазейку в комнату можно заменить множеством других более просторных ходов, где тоже есть спасение, понимание, надежда…
Дмитрий знал,  вернее, он каким-то непостижимым образом на протяжении всей своей жизни во всём видел скрытые, потаённые силы мироздания, которые помогают или, наоборот, мешают человеку жить счастливо и комфортно. В десятом классе, когда его сверстники ограничивались материальной составляющей мира, Дима уже пытался проникнуть за пределы видимой реальности. Он несколько раз перечитывал собрание трудов А. Эйнштейна  «Эфир и теория относительности», пытался проникнуть в тайны буддизма, а потом, прочитав «Тайную доктрину» Елены Блаватской, неожиданно для себя увлёкся мистикой. Тут-то всё и началось. Ему захотелось как можно больше узнать о тайнах масонских лож, о средневековом мракобесии – обо всём, что входит в понятие «мистицизм», в том числе – в понятие «религиозный мистицизм». Но познавать тайны было уже некогда: впереди ждала армия.
Служил Дмитрий на флоте, в Балтийске. До конца службы он так и остался простым матросом. По окончании учебки ему предлагали пойти в школу ВДВ, на инструктора по парашютным прыжкам, но Дмитрий отказался. Не хотел он ни в какую школу ВДВ, и никаких званий не нужно было ему. Он лишь желал вернуться поскорее домой и вновь заняться изучением оккультных наук. Он отличался от своих сослуживцев. Солдаты считали его немного ненормальным. Дмитрий умел разговаривать на темы, совершенно не имеющие ничего общего с жизнью. Скучными армейскими вечерами, после отбоя, солдатам доводилось выслушивать его фантасмагорические рассказы. Обычно публика принимала рассказы Дмитрия за безобидные байки, поэтому часто казарма заполнялась смехом, доходившим порой до откровенного ржания. Дмитрия всё это злило, но злобы своей он старался не показывать. Сослуживцы смеялись, подшучивали над ним, прося рассказать ещё что-нибудь, но Дмитрий, понимая, что в очередной раз стал всеобщим  посмешищем, укрывался с головой под одеялом и, стиснув зубы, замолкал. В эти мгновения ему хотелось вскочить с койки и передушить всех собственными руками, лишь бы раз и навсегда закрыть их насмешливые рты. Прапорщик Козлюк, заметив однажды склонность Дмитрия к чертовщине,  дал ему прозвище. Оно не было обидным или унизительным, просто оно отражало суть Дмитрия как нельзя лучше. Отныне Дмитрия стали называть не Целина, как раньше, а Папюс, в честь литературного псевдонима знаменитого французского оккультиста и мага  Жерара Анкассо. Со временем громкое прозвище Папюс трансформировалось в оскорбительное Пипись. С таким прозвищем жилось нелегко. По гарнизону поползли слухи, будто матрос Свежеземля мочится в кровать. Ротный командир еженощно, на протяжении месяца, поднимал его с постели, дабы проверить, есть ли у матроса недержание мочи. Но постель, естественно, оставалась сухой. Дмитрий достойно терпел унижения, связанные с его новым прозвищем, но что самое главное, он ни разу, вплоть до самой демобилизации, не попытался выместить на ком-нибудь злобу, считая окружавших его людей просто недостойными мести.
В семьдесят восьмом, сразу после демобилизации, Дмитрий решает поступить в духовно-приходскую школу при Московской духовной академии. Но поступить ему помешало неожиданное знакомство с Вадимом Колоколовым. К тому времени Вадим уже достаточно хорошо познакомился с некоторыми членами Московского братства. Братство пока только набирало силу и широкого влияния не имело, хотя и достаточно уверенно тянуло свои руки к заработкам разного рода мистиков и экстрасенсов, норовя на «законных» основаниях крышующей структуры обзавестись своей долей. Дмитрий сидел в баре под названием «Божественный глоток» и в одиночестве спокойно потягивал пиво. Он дал себе слово, что пьёт пиво последний раз. Впереди ждала духовно-приходская школа и служение богу. Скоро ему предстояло раз и навсегда расстаться с сомнительными мирскими удовольствиями. Он уже представлял себя важным духовным лицом, – представлял, как ходит по храму в ризе, размахивает кадилом; в сигаретном дыму ему уже начинали мерещиться иконы и образа; прихожане, которым он щедро отпускал грехи, низко кланялись ему в ноги, а он в этот момент баритоном затягивал «Отче наш» и люди благоговейно повторяли вслед за ним молитву. На секунду он даже почувствовал запах ладана. Но тут перед ним неожиданно появился парень, среднего роста, худой, весь какой-то сморщенный, неловкий. У парня были глубоко посаженные зелёные глаза, длинный, с небольшой горбинкой нос делал его похожим на пингвина. При виде этой физиономии Дмитрия передёрнуло. Парень тупо таращился, не моргая и не отводя от Дмитрия взгляда.  На его коричневой вельветовой куртке во всю спину была вышита красными капроновыми нитками пятиконечная звезда. Звезду окружали два криво вышитых круга. Пространство между кругов заполняли загогулины, напоминающие арабскую вязь, в самой звезде тоже присутствовали такие же загогулины. Дмитрий сразу понял, что обозначает этот символ.  Парень подсел за столик, заказал кружку «Жигулёвского», представился Вадимом и протянул бледную, хилую ладонь. Дмитрию захотелось тут же уйти, сославшись на то, что завтра ему надо рано вставать, но Вадим остановил его, сказав нечто такое, от чего у Дмитрия зашевелились волосы на голове, и даже мелькнула мысль: «Наверное, сатанист».
– Неужели жизнь церковной мыши чем-то отличается от жизней серых социалистических мышей? Зачем тебе туда? – остановил Вадим, когда Дмитрий собрался уже уходить.
– Куда? – растерянно спросил Дмитрий.
– Туда, где поклоняются ему, не ведая, кто он и что он. Ты знаешь, какими становятся ауры у людей, когда они приходят в церковь? Если послушаешься меня, я покажу тебе их ауры. Над их головами, практически у всех, кто приходит туда,  парит бесформенное голубое облако – признак пустой набожности – заметь, не веры, а набожности. В этих тусклых облаках ты увидишь вкрапления серого страха и коричневого эгоизма, ведь просят-то они чаще всего за себя.
– Это ты о чём?
– Слышал что-нибудь о мыслеформах?
– Знаю, читал, – сказал с достоинством Дмитрий.
– Значит, ты должен знать, что мысль можно запечатлеть на фотопластинке высокой чувствительности, как фотографию. В Америке такое делают. Но нам фотопластинки ни к чему. У нас есть более эффективный метод.
Дмитрий заинтересовался. Он снова сел за стол. Вадим пододвинул к нему кружку «Жигулёвского».
– Не, мне нельзя, – отказался от пива Дмитрий. – Завтра надо…
– В духовную школу, – продолжал Вадим.
– Откуда тебе известно? – испугался Дмитрий. В голову полезли всякие неприятные мысли о том, что за ним следит КГБ или, ещё хуже, какая-нибудь иностранная разведка. Он невольно оглянулся по сторонам.
– Об этом потом, – сказал Вадим. – Для начала расскажу  про наш метод.
Услышав словосочетание «наш метод», Дмитрий, конечно же, подумал о советском методе, открытом советскими учёными, поэтому особого любопытства не проявил: традиционная наука, в отличие от эзотерики, интересовал его мало.
И тогда Вадим посвятил своего новоиспечённого знакомого в тайну метода. Прежде чем увидеть ауры людей, следовало  попасть на службу в церковь. При себе необходимо было иметь специальный амулет. Амулет представлял собой пентаграмму, очень похожую на ту, которая красовалась у Вадима на куртке, только сделана она была из тонкой проволоки. Проволока была отлита из равных частей серебра, олова и ртути. В  кольцах серебристо-матового цвета размещалась пятиконечная звезда, тоже серебристо-матовая. Ещё одно отличие амулета от пентаграммы Вадима состояло в том, что в амулете отсутствовали загогулины. Итак, Дмитрию предстояло  попасть в любую церковь, когда там идёт служба и полно народа. На шею требовалось повесить амулет, непременно на алой шёлковой тесёмке, и, повернувшись к людям спиной, надо было низко нагнуться, посмотреть на людей сквозь амулет, висящий между ног, смотреть надлежало точно в центр звезды, и трижды произнести: «Audi, vidi, tace» . Аура любого человека, попавшая таким образом в фокус звезды, становилась видимой, но не всегда: всё зависело от психического развития наблюдателя, духовное развитие также играло немаловажную роль; и если психика и духовность наблюдателя пребывали в зачаточном состоянии, то увидеть ничего не получалось. Дмитрию повезло, его психические и духовные способности оказались на удивление развитыми. В церкви он проделал всё так, как велел ему Вадим. Перед его взором предстала необыкновенная картина. Он стоял нагнувшись и смотрел на людей сквозь пентаграмму. Рядом находился Вадим, время от времени он крестился. Вначале смотреть было неудобно, ведь люди-то располагались вверх тормашками, а пентаграмма начала раскачиваться, и Свежеземле тоже пришлось некоторое время раскачиваться вместе с пентаграммой, дабы не упускать фокус. Так он простоял с полминуты, пока из нагрудного кармана его рубашки не посыпались звонкие копейки, вслед за копейками выпали два массивных рубля. Рядом охнула старуха.
– Хорошая примета, сынок, – проговорила добрая на вид бабуля.
Дмитрий оторвался от созерцания духовной бедности народа и, не разгибаясь, поднял голову. Сверху на него посмотрело морщинистое, жёлтое, но приятное и улыбчивое лицо старухи.
– Чего хорошего?
– Чем больше рассыплешь денег в церкви, тем богаче жить будешь. Ты их только не подбирай, – посоветовала старушка.
– Да?! Ну ладно, пусть валяются. А одна, вон, вообще куда-то укатилась, – произнес он и опять прильнул к пентаграмме.
Тут же его толкнул в бок Вадим, шепча:
– Собери мелочь, слышишь, деньги с пола подбери, пока их кто-нибудь за тебя не подобрал. Лучше на пожертвования отдай.
– Да отстань ты, – ответил Дмитрий и оттолкнул мешающую руку Вадима, продолжая увлечённо наблюдать за голубыми облаками.
Метод разглядывания человеческих аур с помощью пентаграммы Вадим называл «народ в очке». Если рассматривать это название с глубоко критической точки зрения, то оно, конечно же, подходило как нельзя лучше.
– Этим методом, – с упоением объяснял Вадим после выхода из церкви, – можно пользоваться где угодно, – главное, чтобы хватило места для принятия нужной позы. Правильная поза по жизни – это основной залог гармонии, а значит, и стабильности духовной жизни человека. Ты, наверное, хочешь знать: как работает амулет? Хорошо, я расскажу тебе. Когда ты нагибаешься, кровь приливает к твоему третьему глазу. Третий глаз у человека находится прямо над переносицей и может видеть только в астральном плане, но для этого нужно, чтобы к лобным долям головного мозга поступало как можно больше крови,  для того и следует нагибаться. А вот амулет воздействует на твоё ментальное тело, которое и отвечает непосредственно за активацию третьего глаза, – говорил Вадим, идя по тротуару и не замечая, что Дмитрий тем временем отстал на несколько десятков метров, остановился, нагнулся и принялся рассматривать его ауру.
Странное дело, но никакой ауры у Вадима не обнаружилось. То ли амулет перестал работать, то ли Вадим был не такой, как все.
После увиденного в церкви Дмитрию захотелось как можно больше узнать о своём новом друге, в жизни которого наверняка могло найтись немало интересных методов. Вадим решил удовлетворить его любопытство. Он привёл Дмитрия в братство, познакомил с некоторыми его членами и в первый же день предложил немного поплановать, объяснив при этом, что марихуана возбуждает ум и способствует восприятию более тонких материй, из которых состоят потусторонние миры. После нескольких крепких напасов пыльный и грязный подвал с бетонными стенами, в котором сидел Дмитрий, предстал в неописуемой красоте, ничуть не уступающей роскоши кремлёвских палат. Оказалось, что даже за самой убогой реальностью скрываются наипрекраснейшие миры.
Дмитрий жил вместе с родителями. В последнее время ему нередко приходилось выслушивать родительские причитания и упрёки, а всё из-за того, что он перестал ночевать дома. Теперь почти всё время он проводил в подвале четырёхэтажной хрущёвки на Ивантеевской улице. Дома появлялся редко и то лишь затем, чтобы перекусить и снова исчезнуть. Со временем родители начали замечать в своём сыне разительные перемены: нередко он являлся  с красными, распухшими глазами, всё чаще его одолевала вялость. И вот однажды домой к Дмитрию явился  участковый и поинтересовался у Галины Фёдоровны (матери), где работает или учится их сын, но в ответ Галина Фёдоровна лишь развела руками. Тогда участковый попросил Галину Фёдоровну посоветовать сыну как можно быстрее решить вопрос с трудоустройством, иначе ему грозило принудительное трудоустройство и, возможно, далеко не на самую привлекательную работу. В тот же вечер от матери Дмитрий узнал о визите участкового и о том, что ему срочно нужно искать работу. Выслушав слёзные речи матери и отцовские угрозы, он согласно покивал головой и молча ушёл в свою спальню, а на утро исчез из дома на долгие годы. Время от времени он звонил домой и сообщал, что жизнь складывается неплохо. Несколько лет Дмитрий прожил на съёмной квартире у Вадима. В первый день после переезда он жаловался Вадиму на то, как сильно прижала его система и что жить ему теперь негде. Найти работу для него было страшнее смерти, так как, по его мнению, лучше было издохнуть, чем постепенно раствориться в лозунговом фетишизме социалистического труда. Вадим пообещал помочь с деньгами и жильём. И вот уже через пару недель он устраивает Дмитрия в подпольную школу метафизики и магии. В школе Дмитрий обучается всему тому, к чему стремилась его душа, и при этом, что немаловажно, он получает неплохую стипендию. На протяжении трёхлетнего обучения Дмитрий продолжал жить с Вадимом на съёмной квартире, в Люберцах. За квартиру Дмитрий не платил, все расходы взял на себя Вадим. За время совместного проживания их отношения дошли до той степени, когда люди, находясь в одной комнате, перестают замечать друг друга, совершенно искренне полагая, что живущий рядом человек относится к рядовому атрибуту мебели. Со временем они узнали друг о друге всё, что только можно было узнать. Вадим оказался человеком очень открытым; он не дорожил личными тайнами и не привык считать их сокровенным достоянием своей, как он выражался, личности без личности. Дмитрий на сто процентов был уверен, что Вадим не лжёт, рассказывая о своём детстве, вернее, о его полном отсутствии. Оказывается, у Вадима не было ни детства, ни родителей, ни родственников, ни даже близких друзей, кроме, конечно же, Дмитрия. Своё на удивление странное существование Вадим начал в двадцать три года: просто очнулся однажды на скрипучем диване,  в том самом подвале на Ивантеевской, и всё! В братстве ему поведали, будто он – жертва какого-то кораблекрушения, в результате которого он полностью потерял память. Когда Вадим очнулся в подвале, то никаких документов при себе он  не обнаружил. Оставалось одно: жить дальше, плывя навстречу своему естественному и окончательному кораблекрушению. Странное дело, но его почему-то никогда не тяготило полное отсутствие прошлого. Возможно, как считал сам Вадим, где-нибудь в подсознании скрывалась страшная правда о его прошлом, и поэтому его сознательная часть не стремилась отыскать в закоулках памяти ни детских лет, ни раннего юношества – ничего из того, что смогло бы оставить в душе глубокую рану страданий. Но в то же время, несмотря на полную амнезию, Вадим обладал удивительно богатым запасом житейской мудрости и житейского опыта. Данные качества помогали ему в самых непростых ситуациях. Откуда взялась вся эта мудрость и весь этот опыт, Вадим, при всём своём желании, ответить не мог. Например, он умел без труда снять дешёвую квартиру неподалёку от центра Москвы в течение двух-трёх дней, и это притом, что в те годы за сдачу жилья в наём полагалась статья. Ещё он умел и любил общаться с людьми, и порой даже весьма искушённый в отношении «развода по базару» человек, сам того не подозревая, становился жертвой Вадима. С ним Дмитрий чувствовал себя защищённым.
 После окончания магико-метафизической школы Дмитрий становится, так сказать, дипломированным магом, хотя, конечно же, никто никакого диплома ему не выдавал. Да и какой диплом могла выдать школа, прячущаяся в подвале и основанная чернокнижниками-энтузиастами. Особенно хорошо Дмитрию давалась чёрная магия. Навредить ближнему своему для нашего школяра не составляло никакого труда. Ему не требовалось для этой цели сдирать с чёрной кошки шкуру, чтобы потом с её помощью наслать на кого-нибудь порчу, или, допустим, лепить из глины или воска специальную куклу с добавлением в неё ногтей или волос жертвы, а потом тыкать в куклу иголки, дабы жертва, взвыв от жуткой боли где-нибудь на другом конце города, скончалась в страшных муках. Ничего такого Дмитрию делать не приходилось. Он обладал настолько большим запасом отрицательной энергии, что его сполна хватило бы на десятерых самых отъявленных колдунов. Ему достаточно было однажды дотронуться до жертвы рукой, произнеся при этом любое произвольное проклятие, и жертва через некоторое время или погибала в результате несчастного случая, или от внезапной болезни! В этом состоял его адский талант. Обнаружил талант Дмитрий не сразу, а лишь спустя год после того, как начал учиться магии. И тут же в братстве его провозгласили чёрным мессией. Столь жуткое звание очень льстило его самолюбию, более того, он даже гордился им. Теперь его по-настоящему уважали и побаивались, несмотря даже на общепринятую клятву (каждый школяр, посвящаемый в маги, торжественно клялся защищать интересы братства и не причинять вреда его членам).
Авторитет Дмитрия постоянно рос, вознося его всё выше и выше на пик славы. Нет, путь его не был прост, он сплошь и рядом состоял из трудностей. Постоянно приходилось доказывать своё превосходство и то, что у него действительно есть дар творить зло. Впоследствии  он превратился в универсальное орудие мести: устранял «нежелательные» элементы общества играючи, с наслаждением и осознанием преимущества над сильными мира сего. Люди потянулись в братство, чтобы воспользоваться услугами чёрного мессии. Среди постоянной клиентуры львиную долю составляла так называемая  воровская малина, в которую входили многие авторитетные уголовники Москвы середины восьмидесятых.
Среди них был Паша по прозвищу Дуст, имевший на своём счету три судимости, из которых одну он получил за разбой, по малолетству, отсидев в колонии для несовершеннолетних три года; вторую судимость он заслужил за вымогательство, после чего оказался в Пермской колонии строгого режима. Но тянуть спокойно пятилетний срок Дусту помешали его старые знакомые. В общем, вышло так, что на зоне Пашины знакомые подставили его по причине того, что за ним числился старый, но, увы, незабытый должок. Ночью подкупленный вертухай подложил под матрас спящему Дусту заточку, которой накануне в камере убили одного из известных тогда воров в законе. Наутро, при очередном обыске, заточку, естественно, охранники нашли. На заточке они обнаружили запекшуюся кровь. Тут же провели биологическую экспертизу. Выяснилось, что кровь на заточке принадлежит жертве. В итоге на Дуста повесили всех собак и к его пяти годам, из которых к тому времени он уже отсидел четыре, добавили ещё девять. За убийство вора московский воровской сходняк приговорил Дуста к смерти. И его обязательно достали бы, тем более в зоне. Но вскоре пошёл слух о невиновности Дуста. После этого каким-то непостижимым образом Дусту удалось выйти на тех, кто его подставил, и, заручившись поддержкой смотрящего зоны, он спас свою жизнь и честь, прикончив в котельной, куда охрана редко заглядывала, троих своих обидчиков. Произошло это на глазах у шести заключённых.
 В общей сложности Дуст прожил в местах не столь отдалённых порядка четырнадцати лет. За это время он отлично усвоил неписанные законы уголовного мира,  превратился в уважаемого уголовника. На воле его ждали с распростёртыми объятиями – если так можно выразиться, идейные братья. Вскоре Дуста произвели в законные воры и выкололи ему на ключицах татуировки в виде шестиконечных звезд, размерам которых позавидовал бы не один полковник МВД. Такие знаки отличия в преступном мире ценятся высоко, но взамен они заставляют своего обладателя часто доказывать право на их ношение. И Дуст доказывал… ох, как лихо он доказывал! Став в девяносто третьем году смотрящим нескольких районов столицы, он обложил свои торговые точки неслыханной доселе данью – целых сорок пять процентов от чистой прибыли! Если же «точка» не соглашалась платить, Дуст задирал процент ещё выше. Ну а если и это не срабатывало, то тогда Паша просто отстреливал несговорчивых коммерсантов, директоров магазинов, рынков и тому подобный народ. Бандитизм в масштабах нескольких районов, злоупотребление радикальными мерами многих воров отправили туда, откуда если и возвращаются, то только при условии смены жизни. Но участь сия с завидным постоянством  обходила Пашу стороной. Этот кряжистый, слегка полноватый, очень напористый по характеру крепыш, с великолепной чёрной шевелюрой, вечно торчащей, словно насаждения бамбука, не знал страха и чувствовал полную безнаказанность.
 Шли бурные годы постсоветского становления теневой экономики страны, за ними потянулись менее тревожные годы медленного очеловечивания пресытившихся, наконец, воров. Очень многие из тех, кто не успел пресытиться, либо загремели по зонам и тюрьмам, либо благодаря естественному отбору полегли в могилы, увенчанные шикарными надгробными плитами; и сегодня единственное их достояние – престижные участки в несколько квадратных метров, заблаговременно приобретённые на знаменитых кладбищах Москвы.
Участи получить посмертное место жительства где-нибудь на Новодевичьем кладбище Дусту удалось избежать, и не единожды. Покушались на него дважды, и все два раза пуля-дура оказывалась совсем не дурой. Первый раз снайперу помешало дерево: встретившись с веткой, пуля попросту сменила траекторию  и не угодила в цель; во второй раз, когда он ехал по Рублёвке в свой  коттедж, от гибели его спасла перебегавшая дорогу чёрная кошка. Водитель, в последний момент заметив выскочившее на дорогу животное, машинально дал по тормозам, к тому же дал настолько неожиданно и резко, что снайпер, стрелявший с чердака  неподалёку расположенной стройки, не успел среагировать и нажал на спусковой крючок. Пуля попала в правую переднюю стойку. После такого везения Дуст поверил не только в судьбу, но даже в мистику. Эта вера как раз и привела его к внезапно объявившемуся в городе мессии.
Дуста Дмитрий впервые принял в подвале. В то время для приёмов было отведено небольшое подвальное помещение площадью около пятнадцати квадратных метров. Вместо обоев стены помещения скрывала белая ткань. В центре комнаты располагался алтарь, представлявший собой деревянный куб, сбитый из досок, высотой – 80 см, в ширину и глубину алтарь был 40 см. Пол по-прежнему, как и в старые времена, оставался пыльным и всё таким же холодным и бетонным. Потолок ничем не отличался от пола, разве что его не покрывало такое обилие пыли, какое покрывало пол. В центре потолка, над алтарём, висела блестящая жестяная звезда. Четыре луча её указывали на стороны света. Луч, смотрящий на запад, был длиннее остальных, и напротив него, вместо красной надписи «запад», красовалось «Vincere aut mori». Этот латинизм был выведен красной краской очень аккуратно, похоже, через трафарет. В дальней части комнаты находился небольшой письменный столик, и на нём стояли две стеклянные пепельницы в виде сложенных в пригоршню ладоней, и ещё множество тонких церковных свечей. Все свечи горели. На алтаре тоже стояла свеча, но чёрная и гораздо толще тех, которыми был утыкан письменный стол.
 Когда Дуст вошёл в ораторию, Дмитрий скромно сидел на диване, справа у стены. Вид комнаты внушил клиенту некое подобие религиозного трепета. К своему удивлению, ему вдруг захотелось подойти к дивану, где сидел некто, облачённый в чёрную хламиду, и перекреститься. И он подошёл, и уже ткнул пальцами себе в лоб, но тут же опомнился, ибо сидящий перед ним человек неожиданно засмеялся. Раздался громкий, вызывающий смех. Почему-то Дуст подумал, что так смеются только солдаты и братва. Гогот продолжался достаточно долго. Воровские поджилки затряслись, совсем как у замёрзшей дворняги. Такой смех говорил лишь об одном: сидящий на диване человек не боится Паши Дуста, а всё потому, что могущество его наверняка простирается далеко за пределы этого мрачного бунгало. 
– Что привело тебя в моё святилище, ищущий свершений? – завёл разговор Дмитрий.
– Да вот, приморить бобра одного надо бы.
– В смысле,  избавиться от ненужного человека. Так? – уточнил Дмитрий.
– В тему базаришь.
– С мокрухой, брат, я не в ладах.
– Да гонишь ты.
– Не, если ты за киллером пришёл, то это не ко мне.
– За метлой следи. Мне сказали, что ты можешь закончить кого угодно. За базар свой я всегда держу ответ. Запиши . Ну так что, сможешь завалить?
– Завалить, значит. Если ты у нас такой осведомлённый, то смогу. Только дорого стоить будет. 
– Сколько?
– Денег нам своих хватает. Нам нужен сейчас канал для отмывания денег.
– Барыши отчуханивать негде?
– Во-во, в точку попал, – согласно закивал Дмитрий. – Сможешь организовать? Я слышал, мужик ты деловой, разбираешься в таких вопросах.
– А на очко не присядете, когда процент за услугу заломлю? Бобёр бобром, а бабки – дело фили… филигранное.
– Не присядем, не беспокойся.
– Ну смотрите, потом не меньжуйтесь. Кто у вас тут паханом будет. С паханом надо бы потрещать.
– Пахана ему подавай, хе-хе. Я здесь самый паханистый пахан. И не вздумай даже в уме «х» менять на «г». Братва  братвой, а мессия – это, так сказать,  sanctum sanctorum .
Дусту было совсем неинтересно, какими методами воспользуется Дмитрий,  настоящий профессионал имеет право действовать по своему усмотрению. Для него гораздо важнее было знать, какова вероятность успешного выполнения заказа. После недолгих раздумий Дмитрий выразил в процентах то, что на блатном жаргоне называется «верняк». Верняк составил 99,9%. То есть получалось, что практически любого бобра можно было с полной уверенностью начинать поминать сразу же после того, как клиент заканчивал разъяснять Дмитрию о цели своего визита. Для исполнения заказа Дмитрий потребовал фотографию жертвы – желательно, сделанную недавно. Предусмотрительный заказчик тут же извлёк из внутреннего кармана  кожаного плаща фотографию, снятую «поларойдом». На фото был запечатлён пухлощёкий, немного полноватый мужчина средних лет. Он лежал в шезлонге под пляжным зонтиком,  довольно улыбался и журился от солнца. Из одежды –  только плавки. Рядом сидел, широко разинув пасть и вывалив язык, крошечный пекинес. Если бы у пекинеса имелись плечи, то язык его наверняка повис бы на одном из них. Судя по всему, стояла неимоверная жара. Слева от мужчины торчали четыре пары ног, в брюках и в начищенных до блеска туфлях. Нетрудно догадаться, какое продолжение имели эти не полностью поместившиеся в кадре ноги. Заказ Дмитрий пообещал выполнить в течение недели. Взамен Дуст обязался организовать канал для отмывания денег в ближайший месяц. Обмануть колдуна он не посмел, просто не позволило обострённое чувство самосохранения и, конечно же, мистицизм, долгие годы копившийся в его безбожной душе.
Легализировать деньги решили путём так называемой гарантии ссуды. Для этой цели у Дуста имелся один очень толковый, исправно платящий ежемесячные подати банкир. Звали банкира (царствие ему небесное) Витя Трогальский. С рассветом пещерного капитализма многие частные банки, заимев активы за границей, начали бурно развиваться. Витин «Лидер-Банк» относился как раз к числу таких. Вскоре после устранения бобра между Дустом и Трогальским состоялась приватная беседа. Перечить своей «крыше» Трогальский не посмел и поэтому на предложение Паши открыть транзитный банковский счёт где-нибудь в оффшорной зоне Витя согласно, хотя и неуверенно, кивнул головой. Дело было сделано. За столь безоговорочное подчинение  Паша пообещал облегчить «налоговое бремя», взваленное братвой на Витины плечи. Счёт открыли в одном из транснациональных банков Швейцарии якобы с целью обеспечения ссудных сумм, с которыми якобы работал Витин «Лидер-Банк», хотя в действительности деньги прямиком шли из Швейцарии, куда они заблаговременно переводились, будучи ещё «грязными», назад, в Москву, на нужды Московского братства. Дуст ежемесячно имел с каждого перевода куда более серьёзную сумму по сравнению с той, на какую он изволил скостить  «налоговое бремя» своему банкиру.
 Когда в братстве узнали, какую сделку умудрился провернуть их чёрный мессия, многие адепты пришли в восторг, многие, напротив, начали завидовать предпринимательской хватке Дмитрия и потихоньку копили злобу, отчаянно напрягая умы одним вопросом: и почему, интересно, ему везёт как никому больше? Завистники усматривали источник везения в неповторимой способности Дмитрия  влиять на людей, причем чем порочнее был человек, тем интенсивнее воздействовал на него Дмитрий. Такое влияние доказывалось, по мнению большинства адептов-злопыхателей, общеизвестным магическим законом, который гласит: подобное всегда притягивается к подобному. Ну а коль Дмитрия угораздило притянуться к братству, то по логике вещей выходило, что братья, все как один, мало чем отличались от своего чёрного мессии. Не раз, возможно, подобная мысль забредала в головы завистникам, и им, посвящённым во многие тонкости братства, привыкшим постоянно гордиться своей причастностью к великим таинствам, становилось от этого не по себе. Вероятно, из-за стыда, испытываемого ими от осознания того, что они подобны в своей сути чёрному мессии, этому посланцу ада, а вероятно, просто по причине заурядного страха, испытываемого перед адским гением мессии, – завистники продолжали молчать и не выказывали своей неприязни. Постороннему человеку странным может показаться тот факт, что в каком-то отдельном, так скажем, коллективе подобная мысль способна сдерживать зависть и ненависть большого числа людей. Но если на данную странность взглянуть с осведомлённой точки зрения, то она тут же улетучивается. Каждый член братства был обязан твёрдо знать и помнить все тридцать два закона магии, –  в противном случае любой, даже самый одарённый маг не смел считаться членом Московского братства или даже косвенно иметь к нему какое-либо отношение. Поэтому многие братья, стараясь лишний раз доказать себе и окружающим легитимность своей принадлежности к братству, во всеуслышание  утверждали, что грубый материальный мир, так же, как и многие тонкие миры, подчиняется магическим законам и выражается через них. Всё происходящее с человеком в жизни они объясняли влиянием магических законов, и, разумеется, «закон притяжения подобного к подобному» они также относили к категории законов, активно воздействующих на людей в этом материальном мире. Благодаря данной мировоззренческой позиции завистникам удалось вписать Дмитрия в число весьма скверных личностей. Данные личности, по их мнению, только и занимаются тем, что ищут на Земле источники зла, а затем притягивают их к себе, дабы потом использовать в своих интересах. Но, несмотря на негативное отношение со стороны многих членов братства, Дмитрию всё же удалось заслужить уважение и определённый статус. Благодаря заслугам жизнь его значительно улучшилась как с материальной стороны, так и с профессионально-духовной. И теперь, имея высокий статус в братстве, он получил возможность применять свой адский талант почти безгранично – воздействовать практически на все социальные слои общества. В начале девяностых, на пике активности всяческих экстрасенсов и целителей, Дмитрий достиг небывало высокого уровня профессионализма, при этом он всячески старался нигде не засвечиваться и по большей части предпочитал действовать инкогнито. Возможно, как раз из-за своей осторожности ему удалось до наших дней успешно практиковать магию. Чумаки и кашпировские того времени давно сгинули с арены славы, хотя они и работали несколько в иной сфере, и сегодня об их чудотворных флюидах, исходивших с экранов телевизоров киловаттами, об их чудодейственно заряженной воде мало кто вспоминает.  В те годы по Москве ходили слухи, будто проклятия чёрного мессии добрались даже до Белого дома, и будто отныне России не видать процветания. Но не следует страшиться досужих сплетен, распускаемых светскими любителями страшилок. На деле, как всегда, всё проще и прозаичнее. Ни о каком проклятии, насланном на Белый дом, не могло идти и речи, потому как птицам высокого политического полёта никогда бы в голову не взбрело забраться в грязный, мрачный, душный, прокуренный подвал дома № 114 на Ивантеевской улице. Хотя…    
Таков экскурс в биографию Дмитрия Свежеземли и попутно в биографии ещё некоторых знакомых нашему герою людей. А теперь, с Вашего позволения, давайте продолжим рассказ о столь непростой и, надеюсь, занимательной жизни Дмитрия Свежеземли.
Где-то на площади послышался визг тормозов, а затем – стремительно набирающий силу рёв мотора. Дмитрий ещё не успел увидеть машину, но предчувствие уже подсказывало:  эти звуки принадлежат Колоколу. И он не ошибся. Спустя несколько секунд к парковочной зоне, расположенной в паре десятков метров от дверей вокзала, подкатил чёрный внедорожник «Subaru B9 Tribeca». Увидеть нечто подобное Дмитрий не ожидал. Вообще-то Колокол  преклонялся перед раритетными вещами, считая, что их энергетика, в том числе  энергетика раритетных автомобилей, помогает в жизни, к тому же раритетные вещи всегда в цене. Из машины вышел всё такой же худощавый Вадим. Он совсем не изменился с того момента, когда Дмитрий впервые встретил его в баре. Уже девять лет прошло с первой их встречи, а Колокол по-прежнему оставался таким же худым, сморщенным и неловким, словно и не жил все эти годы, а бултыхался в низкотемпературной колбе с жидким азотом. Изменения затронули лишь его одежду. Теперь он щеголял в дорогом полупальто от  «Prada» и стильных чёрных джинсах  от Томми Хилфигера. Казалось бы, чего ещё желать этому преуспевающему человеку. И в самом деле, на первый взгляд, желать ему было нечего. Но это только на первый взгляд. Много духовных целей ставил перед собой Вадим, и непременно желал их достичь. И приезд друга Вадим расценивал, прежде всего,  как возможность достижения своих целей. Дмитрий же, наоборот, надеялся с помощью Вадима решить свои материальные проблемы, ведь до сих пор в Москве он не имел ни собственной квартиры, ни даже своего личного автомобиля, и это несмотря на все заслуги перед братством. А оно, надо заметить, в последнее время процветало и крепло.
Быстрым шагом Вадим двинулся навстречу к другу. Друг тоже не остался стоять на месте и скромно, с не присущей ему робостью приблизился. Первым обнять друга Дмитрий не решился, так как прекрасно понимал,  какое тряпьё на нём одето. Жалко да к тому же неудобно было прислоняться грязным тулупом к его изящному пальто, от  которого веяло свежестью дорогой туалетной воды и сигаретами. Сияющими от восторга глазами Вадим смотрел снизу вверх на единственного друга, и улыбка не сходила с его раскрасневшегося на морозе лица. И тогда Вадим заключил в объятья своего лучшего друга, и прижал к себе, после чего услышал кряхтение, сопровождающееся похлопыванием тяжёлой руки по спине.
– Здравствуй, брат, – произнёс радостно Вадим и тоже принялся хлопать Дмитрия по спине.      
– Здравствуй… здравствуй.
– Ну, давай свои чемоданы сюда, я их в багажник положу.
Сели в машину. Вадим сразу же включил музыку. Вместо привычной группы «Space», спокойные композиции которой когда-то очень любил Вадим, запел Сергей Шнуров: «Меня зовут Шнур, меня зовут Шнур. Я приду во снах к тебе, mon amour, инвалидами и уродами, наркоманами, mon ami». По ритмичным покачиваниям головы было заметно: песня Вадиму очень нравится. Видимо, ему тоже хотелось являться во снах своим друзьям и подругам в качестве инвалидов, наркоманов и уродов, вызывая тем самым у бедных друзей приступы холодного пота и заставляя трепетать их от ужаса после каждого ночного кошмара. Эх, времена, нравы!
Несомненно, Вадим изменился. Пусть внешне он оставался таким же, но вот внутри, определённо, претерпел значительные изменения, – это было заметно по манере его поведения, по его движениям. Интуитивно Дмитрий почувствовал изменения сразу же, как только поздоровался с другом,  его словно подменили. В лучшую ли сторону или в худшую подменили, ещё предстояло прочувствовать. «Интересно, – размышлял Дмитрий, – что же за явление такое этот человек? если в одно время он такой, а через пару лет глядишь, а его и нет уже. Вместо него живёт совершенно другой, приоритеты которого очень отличаются от прежних, хорошо знакомых тебе приоритетов. Когда человек так вот  быстро меняется, то это изменение означает лишь одно: ему удалось всё-таки убежать от себя. И тут главное – знать, куда бежишь и от кого бежишь. Знает ли Колокол, куда он бежит? Какой там! Он не знает даже, от кого он бежит, потому что не помнит, кто он и откуда он. И машина у него теперь другая. Угораздила же нелёгкая продать «Caribbean» и купить “Трибеку”». Так размышлял Дмитрий, смотря неподвижно на разрисованный капот «Трибеки».
«Subaru B9 Tribeca» экспортировалась в Россию как вариант олигархического класса, c трёхлитровым V6 двигателем мощностью – 245 л.с. и пятиступенчатой автоматической коробкой передач «SPORTSHIFT». Но Вадим совсем не походил на олигарха, следовательно, такая машина ему была просто не по карману. Раньше он барражировал просторы Москвы на  «Caribbean» ручной сборки 53-го года выпуска, которая тоже стоила немалых денег. Но то был подарок от мецената братства. На капоте красовался нарисованный череп, по всем признакам, обезьяний; его пожирало  красно-синее пламя, изо рта и глазниц тоже вырывались живописные языки пламени. Данное художество, как понял Дмитрий, защищало водителя от посягательств нечистой силы, и не только от неё. К приборной панели  присоской крепился светло-малиновый кристалл кварца. От подвешенного к зеркалу заднего вида красного тряпочного мешочка несло чесноком и полынью. В пепельнице курились  почти до конца истлевшие пряности. Запах в салоне явно не располагал к тому, чтобы раскатываться с девочками, пусть даже на редкость лёгкого поведения.
– Пытаешься заставить духов оберегать машину? – спросил Дмитрий.
– А как же. Такую красавицу запросто могут увести.
– Лучше б ты на ней пару вмятин молотком поставил, а не разводил в салоне такую вонь. Современный транспорт больше походит на колыбель, нежели на средство передвижения. Главная его задача – убаюкивать мягкостью хода и качеством звука сидящую внутри обезьяну.
– Надо же, и это говоришь ты, чёрный мессия, который кроме магии не знает никакой другой возможности заставить людей считаться с собой!
– Я не заставляю людей считаться с собой.
– Ну-ка-ну-ка, это что-то новое. Может, и мне следует устроить командировку в Сибирь? Глядишь, мудрее стану.
– Обязательно станешь, когда просидишь два года в сарае.
– Ну, давай, колись, Андраса вызвать получилось, или как?
– Зачем тебе знать? Или ты тоже ценишь меня, как и все в братстве, только за мои способности?
– Успокойся. Ты отлично знаешь, за что я тебя ценю. Ты мой лучший друг. Или за два года уже забыл?
– Не забыл.
– Ну вот и хорошо, – успокоился Колокол. – Ты хоть в курсе, почему тебя раньше срока вызвали в Москву? В догадках, небось, теряешься. Или уже успел осведомиться у астрального дозорного?
– Кстати, кто у нас сейчас в дозоре? – поинтересовался Дмитрий.
– Дух ныне покойного ведического главы, что в Астрахани правил, которого за ноги истинные месяц назад подвесили, а потом палками отдубасили. Может, слышал? 
– За что отдубасили?
– А он на истинных охоту открыл.
– Какую ещё охоту?!
– Отстреливал тех, которые не соглашались за свои услуги брать с клиентов плату. Они ведь, эти истинные, по большей части работают на альтруистических началах: сколько дадут им, столько и берут. А Захар хотел их на лимит поставить, хотел, чтобы с них реальный процент каждый месяц накапывал. Вот они его и забили палками до смерти.
– Сколько ему в дозоре ходить осталось?
– Дней через пять его эфирное тело распадётся и тогда нам придётся искать замену или отправить на тот свет добровольца.
– А что, разве есть желающие?! – удивился Дмитрий. – Насколько я помню,  братство давно отказалось от добровольной агентуры.
– После того как ты уехал, ведический совет решил возродить практику добровольной агентуры. И желающих, что самое интересное, хватает. Вначале мы никак не могли понять, откуда у людей это странное стремление уйти в Вечность добровольными стукачами, ведь при советах мало кто хотел окончить свой жизненный путь таким, как тогда казалось, неприглядным способом. Потом мы обратили внимание на новорождённый менталитет нашего российского народа – и тут вдруг на тебе – осенило. Оказывается, подсознательное стремление к смерти начало проявляться на сознательном уровне сразу по мере понимания людьми того факта, что кроме жизни здесь есть ещё жизнь там. Я и сам поначалу думал податься в агенты. Но потом меня вызвал помощник жреца и убедил… Оказывается, моя жизненная миссия ещё не завершена. В чём состоит миссия, он, естественно, не сказал. Что ж, остаётся только ждать её завершения.
– Ты что, перестал ценить жизнь, думаешь, после смерти тебя ждёт лучший мир?
– А ты как думал, Дима! Эта жизнь – всего лишь иллюзия. Все мои мысли, привязанности, знания, моё мнимое «я» – всё это от начала и до конца иллюзия, нарисованная божественной рукой судьбы на зыбких песках материи. Рисунок на песке через мгновение сравняет, сотрёт неумолимый ветер перемен и ничего не останется, Дима, ничего. Важно не то, что я оставлю после себя в этом мире, а то, что я заберу с собой. 
– Зачем ты тогда такую роскошную тачку купил? – спросил Дмитрий. – Хочешь на тот свет на ней укатить? 
– Одной иллюзией больше, одной меньше. Что мне с этого?
– А то, что ты, я даже готов поспорить, готов душу в залог оставить, только бы иллюзию эту на колёсах купить.
– Эта, как ты выражаешься, иллюзия на колёсах для моего иллюзорного тела. Душе от неё ничуть не легче.
– Хорошо, вот и отлично, подари тогда мне её!
– Кого?
– Иллюзию на колёсах.
– А тебе она зачем?
– Надо же как-то начинать твою душу спасать, – усмехнулся Дмитрий.
– Если бы я тебе, Дима, сам пожаловал машину, то тогда такой акт доброй воли облегчил бы моё посмертное существование в тонком мире, а по твоему наставлению ничего подобного не выйдет.
– Ты всегда был моралистом.
– А ты – циником конченным, – рассмеялся  Вадим и по-дружески толкнул Дмитрия кулаком в плечо. 
– И по какому же поводу меня вытащили из моей лачуги? – осведомился Дмитрий.
– Ещё до твоей командировки в Сибирь, китайцы заставили нас очень серьёзно задуматься над безопасностью. А теперь вообще никакого житья нет. Наш рынок постепенно заполоняют китайцы со своими драконами и фэншуем. Тебе предстоит любой ценой отыскать лидера китайской диаспоры и уничтожить его. Методы можешь применять любые, так что не стесняйся. Если выполнишь, тебя назначат ведическим главой Петербурга.
– А если я не хочу быть главой в Петербурге, тогда что?
– Как знаешь. Но запомни, эта вялотекущая китайская экспансия ни к чему хорошему не приведёт. Чем дальше, тем хуже. Потом будет гораздо труднее вернуть рынок, и тогда устранением лидера исправить ничего не получится.
– Да нет, ну что ты, конечно, я с радостью помогу. А то скоро у нас на балансе останутся две бабки-знахарки да какой-нибудь актёришка не особо одарённый. А с такой коровы, сам знаешь, много не надоишь.
– Тогда всё в порядке! Вперёд! – воскликнул  Вадим и вдавил педаль газа в пол. Машина резко прибавила в скорости, прижав сидящих в ней людей к спинкам роскошных кожаных сидений, и понеслась по Щёлковскому шоссе в сторону Преображенской площади, лихо маневрируя в потоке попутных тихоходов.
Через несколько минут они уже находились на месте. Вадим подъехал к воротам, посигналил. За коваными чугунными воротами располагался двор дома №114, маленький, тёмный, со всех сторон его окружали глухие стены стоящих по соседству зданий. Казалось, будто весь двор погружён на дно огромного колодца, в сумрачном жерле которого, словно стенания падших душ, эхом носятся городские звуки. В дальнем углу, из безобидной, на первый взгляд, будки, похожей на неестественно большой дворовый туалет, в любой момент готов был высунуться крупнокалиберный пулемёт и начать своё смертоносное тра-та-та. В центре двора возвышался закоптелый бетонный столб, вокруг которого, в радиусе двух метров, совсем не осталось снега, вместо снега чернел асфальт, такой же закоптелый, можно даже сказать, обуглившийся. Единственным строением, резко контрастирующим с серостью двора, был желтовато-оранжевый четырёхэтажный  дом № 114. В  63-ем его построили заключённые Бутырской тюрьмы, создав тем самым для нескольких десятков советских семей миниатюрную модель коммунистического строя,  зиждившуюся на  общебытовых прелестях коммунального «рая». Под конец восьмидесятых дом признали аварийным и людей из него постепенно расселили. Но нечисть, поселившаяся в подвале задолго до того, как дом признали аварийным, осталась на месте. Спустя некоторое время она осторожно вылезла из зловонного подвала и полностью оккупировала четыре пустующих этажа. Московское братство спокойно обживало тесные комнатушки, замазывало растрескавшиеся стены и потолки, штопало прогнившие трубы – в общем, неспешно осваивалось в доме, о котором по странному стечению обстоятельств на продолжительное время забыли советские чиновники. Впрочем, ничего странного тут нет. В девяносто первом году страна неистово тужилась, выпуская на свет в родовых муках своё очередное дитя. Многочисленные политические повитухи того времени дитятку окрестили демократией; сама же страна, видя потом, какое моральное чудовище она произвела на свет, придумала для дитяти прозвище демокрадия. И вот на волне всеобщего демократизма, когда «экспроприация» всего, что плохо лежало, шагала по стране полным ходом, духовные предводители братства за гроши приватизировали уже капитально отремонтированный ими дом и, главное, тот дорогой участок земли, на котором он стоял. Вместе с нечистью в дом вернулась жизнь, преобразившая внутреннее убранство до неузнаваемости. Путём слома стен образовались просторные, шикарные оратории – в одних  заседали ведические советы, в других проводились ритуалы посвящения в маги; имелись также оратории, где адепты братства вызывали к себе в гости обитателей потусторонних миров; в иных устраивались дикие оргии, разврату которых поразился бы даже Калигула. Коридоры наконец приобрели благородный вид, не идущий ни в какое сравнение с прежней отделкой, теперь в них поселились идеальная чистота и порядок. В начищенной поверхности  тёмно-коричневого букового паркета отражался красный свет настенных светильников. Светильники располагались почти под потолком, бронзовые, в виде весов, на чашах которых стояли электрические свечи из красного оникса. Для выдержки общей цветовой гаммы панели коридорных стен обработали коричневым лакокрасочным покрытием. Своей изысканной текстурой покрытие напоминало мрамор. Выше панелей стены были отделаны молочно-матовым гипсокартоном. У клиентов складывалось впечатление, будто они  оказались в потустороннем мире. Коридоры манили, заставляли пройтись по ним от начала  до конца.
Лениво, плавно, но зато стильно, ворота разъехались в стороны.
Двор был знаком Дмитрию до мельчайших подробностей, поэтому он заметил даже незначительные изменения, произошедшие в нём за два года. Возвышающийся в центре двора столб значительно почернел, и асфальт около него сильно потрескался и тоже стал чёрным. Будку, в которой два года назад в обнимку с «Браунингом» M2HB сидел легендарный стрелок братства Коля Шитов, перекрасили из грязно-зелёного цвета в неприметный тёмно-бежевый. Сорокакилограммовый «Браунинг» по-прежнему сторожил двор. За минуту он был способен разнести в клочья любой бронированный «Мерседес». И удивляться тут нечему: шестьсот выстрелов в минуту – более чем серьёзный аргумент. Когда  «Tribeca» въехала во двор, в будке открылась тяжёлая металлическая дверь –  появился всё тот же Коля Шитов. На нём по-прежнему, кулем, болтался спортивный костюм с капюшоном. Коля всё так же держал прямую осанку, грудь – колесом, лицо строгое, мускулистое, он весь был вылеплен из мускулов. И можно было, не колеблясь, показать на него пальцем и с полной уверенностью сказать: Коля Шитов –  матёрый солдат запаса, так и не нашедший на гражданке достойного применения своему умению служить Родине. Чувствуя себя на высоте благополучия, Вадим с удовольствием нажал на сигнал. В ответ Коля улыбнулся и, как обычно, погрозил пальцем, но через мгновение, после того как заметил в машине Дмитрия, улыбка одеревенела, и палец перестал грозить. Вадим вклинился в небольшой ряд автомобилей, припаркованных у стены.
– Вот наш милый дом, а в нём мы… – чуть слышно произнёс Дмитрий, вылезая из машины.
– А в нём бесы и урки. Выходи, я замкну, – перебил Вадим.

Глава II

ЛИЦО ЗЕРКАЛА
По прошествии нескольких часов.

С минуту на минуту должны были явиться Вадим и помощник верховного жреца. Дмитрий успел уже принять душ, переоделся в просторную лёгкую хламиду и теперь расслаблялся, лёжа на кровати.
Обстановка в комнате дышала стариной. Небольшой библиотечный шкаф цельного дерева,  украшенный орнаментом люнет, располагался в углу. Аккуратный стол-бюро приютился у стены, напротив кровати; из-за своего светло-зелёного окраса он бросался в глаза и казался сделанным из старинной бронзы. На столе тихо шумел ноутбук. Рядом с ноутбуком горел ночник. Мебель имела множество самых различных деталей в виде орнамента цветов и декоративных эмблем, она отличалась лёгкостью и изяществом. Несмотря на недостаток функциональности, по сравнению с современной мебелью, в недостатке эстетизма обвинить её было нельзя, чего не скажешь о последней. На экране ноутбука зелёные столбики эквалайзера подпрыгивали в такт музыки. Звучало знаменитое творение Ennio Morricone – музыка к кинофильму «Профессионал». Изящный светильник от  «Ingo Maurer» формой  плафона напоминал  пирамиду, рассеченную в поперечнике на несколько частей. Свет пирамиды красными полосами падал на стены, на потолке он образовывал гексограмму Соломона, представлявшую собой шестиконечную звезду, образованную двумя наложенными друг на друга треугольниками.
Дмитрий дремал. Некоторое время сквозь сон доносилась негромкая музыка, потом послышался стук в дверь.
– Кто? – громко спросил Дмитрий, подкравшись к глазку.
– Открывай, – послышался голос Вадима.
Эльмар, очень смуглый, высокий азербайджанец. Его тёмные волосы вьющимися локонами закрывали низкий лоб. Его  глаза-щели, по краям испещрённые глубокими морщинами, смотрели мудро и пристально. Взгляд, явно интеллектуальный,  и низко расположенные чёрные брови придавали Эльмару суровости.  Искривленный набок нос, с небольшой горбинкой, – судя по всему, однажды был сломал. В чёрной накидке, сшитой по бокам, он походил на судью в его повседневно-помпезном одеянии. Для рук и головы в накидке имелись отверстия. Поверх накидки Эльмар нацепил чёрную холщёвую мантию, которая ещё больше добавляла ему сходства со служителем закона.  Выглядел азербайджанец более чем таинственно.
Вошли в прихожую.
– Здравствуй Дима, – сухо проговорил Эльмар,  затем пожал Дмитрию руку.
Несмотря на кавказскую внешность, говорил Эльмар без малейшего акцента.   
– Здравствуй.
– Как добрался?
– Да ничего, без приключений.
– Отдохнуть с дороги, наверно, не получится, надо кое-что прояснить.
– Давай, я не против, – согласился Дмитрий.
– Тогда накинь чистые тапки, бахилы и пойдём в Тёмный Зал.
Дмитрий с полминуты искал в шкафу прихожей чистые, упакованные в полиэтиленовый пакет тапки, которые надлежало надеть перед тем, как войти в Тёмный Зал. Бахилы  отыскать не удалось – пришлось отправиться без них.
Тёмный Зал адепты Московского братства посещали нечасто. Там собирались только именитые маги, и то лишь по случаю большой необходимости. Данное помещение служило своего рода святилищем, где проводились крупные торжества и вызывательные ритуалы. Осквернять Зал, пусть даже присутствием малейшего невежества в лице рядовых служителей культа, строго воспрещалось. Далеко не каждый адепт имел свободный доступ в святую святых. Такое положение дел было продиктовано традициями, берущими своё начало ещё со времён зарождения масонства.
– Расскажи нам, пожалуйста, о цели. Какие у вас  намерения?
Незнакомец сидел на стуле. Руки его лежали на  бёдрах. Он понурил голову и постоянно смотрел в пол. Выглядел мужчина прилично: серая двойка, бежевая сорочка, дорогой галстук. Остатки редких русых волос он тщетно зачесал на лысину, пытаясь тем самым хоть как-то скрыть свой физический недостаток, если, конечно, лысину вообще можно считать физическим недостатком. Лицо его не отличалось выразительностью, оно было маленькое и круглое, а шея – худая и длинная. Почти на все вопросы мужчина грустно улыбался и ничего не отвечал. Рядом с ним, отмеривая плавные шаги, расхаживал ещё один, роста среднего, ни худой, ни полный, одетый в обычные чёрные брюки и белоснежную шёлковую рубашку с кружевными манжетами. Сцена своим мрачным интерьером и размеренностью реплик напоминала беседу Фауста с Мефистофелем. Каждое сказанное слово отзывалось лёгким эхом, ведь в огромном зале, кроме стула, на котором сидел длинношеий мужчина, камина, небольшого журнального стола, накрытого тонкой белой тканью, и овального зеркала, ничего больше не наблюдалось. Глянцевый пол блестел, как и в коридорах. Вдоль периметра зала подрагивали огни свечей. Стены скрывались под традиционной белой тканью. Впечатление – будто кому-то вздумалось посушить постельное бельё. Четыре обширных окна прятались за бархатными портьерами. И если бы не свечи, мрак поглотил бы всё великолепие Тёмного Зала. Кстати, не потому ли он назывался Темным?
– А вот и наши братья, – сказал мужчина в белой рубашке, когда открылась дверь и вошёл помощник жреца. За помощником вошли Вадим с Дмитрием. – О, и Свежеземля здесь! Вовремя ты прибыл, Дима. Твоя помощь будет неоценима. Целых два года наш дом пустовал без тебя. Здравствуй, чёрный мессия. – Подойдя к Дмитрию, мужчина    крепко пожал ему руку.
– Что говорит господин Коваленко? Рассказал что-нибудь или опять дурака включает? – спросил Эльмар, пристально заглянув в глаза Коваленко.
– Он ещё не до конца понял, куда попал, – прокомментировал мужчина в белой рубашке.
– Сейчас я ему попробую объяснить. Кстати, что мы от него хотим узнать? – подключился Дмитрий.
– Как можно найти лидера китайской диаспоры или где можно ногтей, волос его раздобыть, – пояснил Эльмар. – Вадим уже ввёл тебя в курс дела?
 – Угу, – кивнул Дмитрий.
Он обошёл Коваленко вокруг. У того насмешливое выражение лица сменилось на серьёзное, а потом, когда Дмитрий остановился перед ним и начал пристально изучать его худое, слегка бледноватое лицо,  глаза у Коваленко ненормально забегали по сторонам.
 Откуда-то из темноты появилось большое овальное зеркало в очень красивой резной оправе. Зеркало двигалось на Коваленко спереди, отражая свечи и раскачиваясь, затем остановилось, потом медленно опустилось на пол, в шагах десяти от Коваленко. Из-за зеркала вышел мужчина в белой рубашке.
– Будем говорить? Не надо скрывать… Мы знаем: ты видел китайца. Как его имя? – спросил мужчина в белой рубашке.
– Имя вам ничего не даст, – ответил Коваленко.
– Значит, всё-таки знаешь его.
– Нет.
– Так ведь только что проговорился, – повысил голос мужчина в белой рубашке.
– Преображённый, так мы от него ничего не добьёмся. Надо попробовать Колдовское зеркало, – обратился Эльмар к мужчине в белой рубашке.
– От зеркала сюда столько параллельщиков набежит. Кто их выдворять будет? Неделю потом придётся Молитвы Энхеридиона читать, – возразил Преображённый. – Лучше пусть Надежда гипнозом его попробует. Внушит этому партизану, что перед ним сам товарищ Жуков, а он и выложит всё как с листа.
 – Не выложит, – уверенно заявил Эльмар.
 – Почему не выложит?
 – Потому что нынешние партизаны в гробу хотели видеть товарища Жукова.
 – Опять твой сарказм. Ну что ж, попробую объяснить, куда ты, наш дорогой друг, попал и зачем попал. История нашего тайного общества насчитывает не особо много лет, каких-то пару десятилетий, а вот тем оккультным методам и знаниям, которыми мы пользуемся, тысячи лет. Наши люди повсюду. Они сидят в правительстве, среди чиновников, в правоохранительных органах и даже у себя дома, в туалете, ты можешь заметить следы нашего присутствия, если однажды не поленишься взглянуть на логотип производителя, благодаря которому ты каждый день подтираешь свой лживый зад первоклассной туалетной бумагой, произведённой, к твоему сведению, не какими-нибудь азиатскими халтурщиками, а именно нашими бумажно-целлюлозными комбинатами, принадлежащими нам, слышишь, нам. На нашей бумаге печатают практически все самые известные издательства. Вся печатная индустрия страны держится на нашей бумаге. Процветание отечественного производителя – вот главная национальная идея! Зачем снова выдумывать что-то высокое и эфемерное. Хватит, уже пытались.
– То есть вы хотите сказать, что культурные зады, сидя на толчках, с наслаждением запихивают себе в очко ваш продукт, дабы оценить его высокое качество и всеми фибрами своих утончённых душ прочувствовать умопомрачительный кайф, возникающий от осознания того, что они подтираются именно вашей, то есть высококлассной отечественной бумагой?  Я уже вижу броский заголовок на первой странице «New York Times»: «Россия и её очередной бренд – национальная идея подтирания окультуренных задниц». Кстати, у нас почему-то всегда имеется в наличии не одна национальная идея. Вы не замечали? Вот смотрите, у преуспевших вольнодумцев идея состоит в том, чтобы лишний раз блеснуть умом, рассуждая перед телекамерами о многострадальности российского народа как о главном национальном достоянии страны. А вот у лузеров, которые как раз и составляют львиную долю этого самого многострадального народа, идея заключается совершенно в ином: пропить главное достояние Родины.  По сути, это даже не идеи, поскольку они не выполняют своей главной функции – объединять, сплачивать народ. Идея только тогда идея, когда она одна, общая. Поэтому в России ещё очень долго не возникнет никакой национальной идеи.  Культурные задницы, свалившие за бугор и читающие у себя в туалетах «New York Times», понимают данную ситуацию как нельзя лучше. Они будут одними из первых, кто выбросит из «бренд» лишнюю «н».
– Правильно, выбросят, Толя, потому что им эта одна-единственная идея не нужна, как и страна, из которой они свалили, – заметил Преображённый.
– Справедливо. Но и тут я готов с собой и с вами поспорить. Видите ли, любая мысль, любая устоявшаяся точка зрения, кажись она хоть трижды истинной, делает ваш ум ранимым и весьма уязвимым. А это очень опасно. Так вот, позвольте вам кое-что объяснить.
– Ага, вот в чём дело. Выходит, настоящая национальная идея, появись она вдруг у русского народа, сделала бы его уязвимым? Так? – спросил Эльмар.
– Да. Рождение всегда подразумевает смерть, впрочем, как и любое проявление мысли здесь подразумевает её несправедливость. Вам ли этого не знать, господа чародеи. Утверждение, абсолютно любое, пусть даже самое обоснованное и очевидное, можно или опровергнуть, или хотя бы подвергнуть сомнению, только бы хватило ума и изворотливости. Очень опасно, когда ум, в одно мгновение потерявший уверенность в чём-либо, то есть опору, на которой он зиждился и которой он, по сути, являлся, сорвавшись с этой опоры, падает в никуда и в итоге остаётся один на один с объективностью непонятой реальности. Любая мысль, намертво застрявшая в голове, делает человека чем-то вроде памятника, то есть памятника чужой мысли. Какой-то юморист однажды сказал: «На своём всегда стоят только памятники». И это неспроста. Как только вы начинаете вливать в свою голову цементный раствор чужих мыслей, эти мысли сразу же застывают, принимая форму вашей головы, и вы, начиная с головы, превращаетесь в памятник чьих-то умствований. Об этом ещё Ницше предупреждал в своёй изобличительной тираде «Что не достаёт немцам». Немцы, по Ницше, излишней любовью к умоблудию вытравили  из своих, и без того сухощавых, душ природное чутьё, природную  интуицию, то есть творческую силу. Вытравили – и превратились в не похожие не на что памятники. Вроде и ходят и говорят, а наговориться всё не могут, потому что говорят постоянно ни о чём. Но памятники необходимы для того, чтобы изо дня в день, из года в год, из века в век, непрерывно совершенствуя мастерство ваяния, достигать недостижимого идеала мысли. Сами по себе мысли, отвлечённые, мысли в чистом виде,  не несут в себе никакой ценности, особенно немецкая философская мысль. Они просто служат неким орудием труда, тренажёром для нас, людей, постоянно стремящихся превратиться в скульптуры, в те самые памятники, которые время от времени надо не забывать выбрасывать на свалку, иначе рано или поздно вам придётся отправиться на свалку вслед за вашими мыслями. Но не стоит впадать в крайность. Истина, как всегда, посередине: не стоит накапливать мысли, их просто нужно пропускать через себя, стремясь к достижению идеальной, некой искомой ne plus ultra. Но и тут природа вещей опускает перед нами заградительный шлагбаум. На самом деле идеал – это скорее лексический абсурд. Он недостижим. Разве может быть что-то совершеннее самого совершенного. Дальше той точки, где, например, совершенство мысли абсолютно, то есть идеально, двигаться некуда. В измерении нашей реальности идеала нет потому, что идеал – это граница, за которой движение, а значит, и само бытие, отсутствует. Что такое совершенствующееся совершенство?! Если совершенства и снисходят в наш мир, то только на очень короткое время, потому что здесь им уготован один путь – регресс. В моих рассуждениях кроется явный подвох, который, впрочем, подтверждает мою правоту.
– Что за подвох? – поинтересовался Вадим.
– Не задавай глупых вопросов, – пробурчал Дмитрий. 
– Ты, Толя, как я вижу, радеешь за будущее Родины, – сказал Эльмар. – Боишься, что она окажется на свалке, заваленной изваяниями несостоявшихся национальных идей, где в центре будет возвышаться здоровенный елдак с памятной табличкой у основания: «Жертвам умственного труда посвящается»? Что же тогда с нашими любимыми Штатами, у которых, как нам известно, есть национальная идея? – спросил Эльмар, подойдя к Коваленко сзади.
– Да то же самое, только у них там написано: «Жертвам  идеальных форм посвящается».
– Надо же, а ты и вправду чокнутый.
– Я всего лишь рядовой менеджер гостиницы «Салют».
– А может, нам его отпустить? Чего с него возьмешь? – предложил Вадим.
– Я тебя отпущу. Но сначала ты должен ответить на один вопрос, – поставил условие Эльмар.
– Задавайте, – согласился Коваленко.
– Скажи, если идеал  недостижим, то получается, что мы никогда его не познаем. Логично?
– Логично.
– Если ты утверждаешь, что идеалы всё-таки время от времени навещают наш мир, но мы их не можем узнать, так как слишком далеки от них, то, получается, везде и во всём можно подозревать идеал? Может быть, ты идеален, или стул, на котором ты сидишь, будет сохранять свою идеальность до тех пор, пока твои внутриутробные газы не осквернят его идеальность. Ведь так?
– Совершенно верно, – улыбнулся Коваленко. Было  заметно,  он приободрился. – Закурить не найдётся? – с ноткой жалости в голосе попросил он.
Эльмар быстро переглянулся с Вадимом, залез к себе в карман, достал сигарету с красным фильтром.
– Эта сигарета ещё раз отравит тебя, в итоге ты умрёшь через лет двадцать от рака лёгких.  Умирая, ты будешь вновь и вновь задаваться вопросом: зачем нужно было проходить такой длинный путь? Чтобы понять, что твои мысли, а так же мысли шести миллиардов людей – это просто сон тревог,  рутинная работа ума.  Подумай над этим. Огня тоже  дать?
– Спасибо, у меня свой.
– Так как же быть с отсутствием идеала? – продолжил Эльмар. – Как можно сказать, что это неидеально, а вот то – ну просто абсолютный идеал? Как можно отличить одно от другого, если мы не знаем, что такое идеал? Запомни, Толя, нет ни идеала, ни его противоположности. Ты кому голову морочишь! А ну, отдай, дай сюда сигарету.
Эльмар выхватил из руки Коваленко сигарету, нечаянно сломал её. Весь табак высыпался на брюки Коваленко. Затем он достал ещё одну сигарету, с каким-то необычным синим фильтром, и со злостью воткнул её в рот Коваленко, сказав:
– Нечего переводить хорошие сигареты на такого подонка, как ты.
– Она сделана из вашей туалетной бумаги? – попытался пошутить Коваленко, но получилось как-то не смешно.
– Как раз наоборот – та, первая, была из нашей бумаги, а эта американская «Vector Group»  набита трансгенным табаком с пониженным содержанием никотина. Сразу видно, куда направлен вектор американской мысли.
– И куда же? – поинтересовался Вадим.
– А всё туда же, на поиски идеального продукта, идеальной формы – чтобы можно было курить день и ночь и чтобы при этом елдак с прежней силой вздымался над свалкой, где покоятся их демократические мечты, – ответил Коваленко.
Анатолий затянулся на редкость сильно, будто участвовал в соревновании по выкуриванию горчичного табака. Было хорошо заметно дрожание сигаретного огонька в его руке. Все наблюдали за ним молча и внимательно. Можно было подумать, что выкуривание «Vector Group» доставляло наблюдавшим такое же удовольствие, какое и курящему. Таких сигарет Коваленко никогда прежде не пробовал. После третьей затяжки он с ужасом понял, что зеркало начало медленно к нему приближаться, как будто подкрадываясь, а может, это он приближался к зеркалу. Сначала он испугался. Потом всё вдруг стало далёким и малозначительным. В его душе начал зарождаться блаженный покой. Это было необычно. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько свободно, безмятежно, и даже не подозревал, что в жизни возможно достичь такой эйфории. Затем пришло осознание самого главного: Коваленко понял, что он больше не зависит ни от чего и ни от кого в мире; ещё он понял, что вся его жизнь, с самого начала и по сей день, состояла, главным образом, из бесчисленного множества переживаний, окрашенных в цвета самых различных оттенков. Эти цвета-переживания, складываясь в многоэтажные наслоения чувственного опыта, образовывали неимоверно высокий небоскрёб стремлений и желаний, гораздо выше гостиницы «Салют». С огромной высоты небоскрёба жизнь казалась серой и пресной, потому как всегда и везде был только этот разноцветный небоскрёб – главное построение ума, по сравнению с которым остальной ландшафт жизни представлял собой голую равнину. Сначала приближение к зеркалу было свободным и равномерным. Потом движение замедлилось, и Коваленко почувствовал, как что-то тянет его назад. Ощущение было такое, будто привязанный к телу резиновый канат по мере натягивания затрудняет движение. Но никакого каната Коваленко за собой не видел, он даже не мог повернуть голову, чтобы посмотреть назад. Зеркало влекло к себе, оно притягивало. Некоторое время чёрная гладь ничего не отражала, движение при этом почти прекратилось. Две силы боролись за Коваленко: одна тянула вперёд, в заложники к неизвестности, другая старалась вернуть назад, на стул. Он был уверен, что сзади по-прежнему находится стул. Вначале происходящее напоминало сон. В какой-то момент невидимый канат оборвался и Коваленко стремительно полетел навстречу к зеркалу. Он ощутил большую, невероятную скорость, но, несмотря на это, зеркало не спешило приближаться, по-прежнему оставаясь на расстоянии пяти метров. Потом, когда движение прекратилось, он заметил в зеркале своё лицо. Странно, но кроме лица зеркало не отражало ни рук, ни туловища, ни даже его длинной шеи, хотя размер чёрного овала позволял отразить его в полный рост. Завороженный, он  смотрел на собственное отражение несколько секунд, и тут чёрный овал начал изменяться. Вначале по гладкой поверхности поползли еле заметные трещинки, – они ветвились, постепенно расползаясь по всей поверхности. Затем зеркало покрылось крупинками, частыми  и маленькими. Некоторое время Коваленко не понимал, что происходит, а когда ужас осознания заставил содрогнуться сердце, было уже поздно. Казалось, вот-вот и из глаз хлынут слёзы. Душа изнывала от тоски по чему-то навсегда утерянному. Зеркало превратилось в гранит, настолько правдоподобный, что не осталось никаких сомнений в реальности происходящего. Лицо печально глядело на Коваленко, –  теперь оно напоминало фотографию, черно-белую и к тому же не особо хорошего качества. Судя по всему, фотограф был обкуренный. Под фотографией медленно проявилась эпитафия, словно невидимая рука вывела невидимой кистью черные буквы:

Безудержность стремлений, танха, тянули много лет  на стул,
Но, просидев на нём всю жизнь, по стулу всё же ты всплакнул!
Куда идёшь ты, странник, и откуда?
«Рождение и смерть есть боль» –  так завещал нам Будда.                Здесь, в конце пути земного, оставил последний свой ты след.
И много ли  таких следов ещё сотрут сансары сотни лет?

Смысл эпитафии был понятен, и это притом что некоторые слова Коваленко читал впервые. Ему ещё больше захотелось оторвать взгляд от гранитного зеркала и повернуть голову назад. Но поворачивать было уже нечего: головы у Коваленко не оказалось. Всё стало понятно. Теперь он мог смотреть во все стороны сразу, и для этого не нужно было пользоваться головой, которой, увы, он так и не научился пользоваться раньше, – теперь он знал об этом абсолютно точно. Мало того, он также знал, что люди вообще не умеют пользоваться своими головами: вечно думают, но всегда почему-то не о том. Осознание сей истины вселило надежду на то, что ещё не всё потеряно. И вдруг совершенно неожиданно его поразила ещё одна внезапно открывшаяся истина: оказывается, потерять то самое «всё» нельзя вовсе, невозможно в принципе, ибо то, что раньше вмещало в себя это «всё», в итоге оказалось злой иллюзией. Теперь не осталось ничего, что могло бы отягощать его грузом переживаний и сожалений. К счастью, понимание данного факта  позволило ему насладиться своим новым состоянием.
Сзади запели. Голоса звучали красиво и тихо. ТО, что раньше было Коваленко, посмотрело назад, туда, откуда доносилось пение. Стула там уже не оказалось; вместо него на полу свечой был выведен едва заметный круг, в котором, подогнув под себя ноги, сидел с закрытыми глазами Эльмар. Слева от Эльмара, в десяти шагах, сидел в такой же позе Вадим. Глаза у Вадима также были закрыты, и его окружал такой же магический круг. Справа в таком же положении медитировал Преображённый. Все трое по памяти, нараспев, читали мантры. И хотя мантры пелись на санскрите, но ТО, что когда-то было Коваленко, отлично понимало смысл каждого слова. Неподалёку от камина стоял журнальный столик, на нём лежал ритуальный нож, магический жезл и колдовской ритуальный кубок. Кубок представлял собой массивную бронзовую чашу, украшенную завитками и стеклянными вставками. У журнального стола, который служил алтарём, скрестив на груди руки, стоял Дмитрий и непрерывно смотрел в наполненный водой кубок. Когда пришло время призвать небесные силы, Дмитрий медленно поднял голову, повернулся вправо, где находился камин, и поклонился невидимым силам, затем развернулся в противоположную сторону и снова поклонился, потом отвесил поклоны вперёд и назад. Следующим его действием стали воздетые к потолку руки и произнесённые при этом слова: «Отец Небесный, дарующий мне силу всех сфер своих, очисти меня, соблаговоли ниспослать на твоего слугу благословение Твоё и простри Свою всемогущую руку на душу заблудшую, дабы по Твоему велению я смог смотреть на дела твои и дела других. Призываю Тебя, о Боже, и умоляю  Тебя из глубины своего сердца, чтобы душа, которой я завладею Твоим могуществом, немедленно покорилась мне и давала мне ответы на все вопросы, задаваемые ей. Я вызываю и заклинаю тебя, дух Анатолия Коваленко. Я, исполненный силой Всевышнего, призываю тебя именем Бараланензиса, Паумахья, великими князьями тьмы, гениями и правителями Тартарина, великим князем девятого легиона, заклинаю и подчиняю тебя. Исполнись силой Всевышнего, я призываю тебя и велю быть тебе астральным дозорным от имени Того, кто сказал слово и оно исполнилось, Кому покорны все твари на небе и на земле…». Потом он взял с алтаря ассам   и окунул кончик его до блеска отполированного лезвия в кубок с водой. Ассамом он вычерчивал в воздухе магические знаки и продолжал произносить заклинания. Пение мантр на протяжении всего ритуала не прекращалось ни на минуту.
Поднимаясь по спирали, над головой Дмитрия в сумасшедшем вихре закружились сонмы призрачных существ, и ТОМУ, что раньше было Коваленко, казалось, будто существа смеются, кувыркаются в вихре, словно парашютисты в момент свободного падения. Рядом с этими существами кружились, то ли звери, то ли полузвери-полулюди, другие существа, издающие рычание и нечто схожее с воплем; мелькали их огненные глаза, когтистые то ли руки, то ли лапы, а может быть не то и не другое. И все кружились в этом бессмысленном, стремительном, сумасшедшем смерче, проносились по спирали вверх и бесследно исчезали где-то под потолком. ТО, что было Коваленко, решило, что существа взмывают, переходя на вышестоящие, ничем не отличающиеся друг от друга витки спирали, с единственной целью: чтобы в конце раствориться в чём-то всепроникающем и невидимом, а потому нерушимом и вечно непостижимом. Но как только Дмитрий закончил водить  в воздухе ассамом, вихрь тут же распался, и сотни существ ринулись в стороны, а потом, подчинившись какой-то силе, в едином порыве кинулись к зеркалу и все разом, словно в распахнутое окно, нырнули в него. Вслед за ними в окно нырнуло ТО, что было однажды Коваленко. По другую сторону окна всюду царил яркий свет, и лишь удаляющийся овал черноты давал понять: где-то там остался до боли знакомый мир, – иногда ненавидимый Им за его изменчивость и ненадёжность, иногда любимый Им за его короткие мгновения счастья, которые всегда проходили по той простой причине, что мгновениям свойственно проходить.







Глава III

ПЕТЛЯ  ШУ

Несколько дней прошли в тоске по чему-то зелёному и чистому. Думая постоянно о своей тоске и о непонятной её причине, Дмитрий пришёл к удивительному выводу. Оказалось, он тосковал не по первосортной марихуане, как раньше,  взращенной на плантациях Северной Осетии, а о чём-то гораздо более доступном и менее ценном, с его точки зрения: о высоких, заиндевелых массивах душистого кедра,  благоуханье которого пропитывает всё: реки, горы, травы и, главное, лёгкие, жадно вбирающие в себя этот лесной аромат жизни. Он достаточно долго пробыл среди нетронутых красот природы, и эта красота, вспыхнув на мгновение в памяти, озарила в его душе глубокие пустоты черноты. Такую вспышку красоты можно сравнить разве что со вспышкой разорвавшейся петарды в ночном небе. Но даже этого хватило Дмитрию, чтобы заметить всю непроглядную бесконечность черноты. С возвращением в Москву Дмитрий обрёл комфорт и общение с людьми. Но вместе с тем ему чего-то стало не доставать.
 После возвращения в мегаполис, умудрённый одиночеством и аскезой, Дмитрий   сравнил местную жизнь с каторгой, на которую сосланы непонятно за какие грехи миллионы душ. Теперь он видел, что очень многие живут здесь как рабы  каменоломен, только вместо тяжёлых глыб они обречены таскать груды своих проблем и забот. При этом людям кажется, что вот-вот и наступит тот долгожданный момент, когда душа наконец сможет свалить с себя груз в то место, куда прикажет вездесущая воля, имя  которой общество. Но место такое сто?ит немалых денег, и доступно оно далеко не всем. Избавиться от глыб можно. Для этой цели нужно подыскать другого раба, а лучше нескольких, которые за определённую плату согласятся тащить лишний груз.  Вот так и выходит – чем больше город, тем грандиознее каменоломня, тем больше надрывается народ, перекладывая друг на друга свои ноши.
Существует альтернативный способ избавления от рабства каменоломни, но о нём, мой дорогой читатель, сказать что-либо в рамках нескольких фраз – значит ничего не сказать. Ваш скромный слуга вообще склонен считать, что фабулой мировой культуры является этот неосознанно завуалированный альтернативный способ. О данном способе написаны книги, о нём сняты фильмы. Если попытаться выразить в нескольких словах то, что творцы пытались донести до людей миллионами слов и сотнями тысяч километров киноплёнки, то вряд ли кому придётся по нраву истина, достигаемая альтернативным способом.   
 Альтернативный способ избавления от окаменевших проблем и забот Дмитрию был неведом, как и большинству смертных. Короче, остался чёрному мессии один выход: найти себе носильщиков. Главным претендентом на данную роль он избрал Колоколова Вадима Арсеньевича. Что из этого получилось, читайте v.
После удачного внедрения господина Коваленко в астральные дозорные старейшины предоставили Дмитрию, за его очередную заслугу, просторную, богато обставленную квартиру на втором этаже дома МБ. Дмитрий долго ждать не собирался и сразу же переселился. Вещей у него набралось немного: два чемодана, до отказа набитые всякой магической утварью; три дорогих костюма; куча нестиранных сорочек; две пары туфель, тоже не особо ухоженные, и ноутбук. Апартаменты Дмитрию пришлись по вкусу: три комнаты, в одной из которых –  широкая двуспальная кровать и плазменная панель на стене. Ванная комната не на много уступала по размерам спальне, и в ней, что больше всего поразило Дмитрия, имелся гидромассаж. По сравнению с его прежней квартирой этот оазис комфорта оказался просто верхом шика; он отвечал всем запросам Дмитрия, тем более после двух лет обитания в мрачной избе, где ему приходилось спать на скрипучем деревянном лежаке, застеленном наполовину сгнившими от сырости матрасами. 
Сразу после переезда Дмитрий решил привести себя в порядок. До него, наконец, дошло, что тот внешний вид, в каком он вернулся из Сибири, не  вполне вписывается в общепринятые рамки. Пришлось  сбрить бороду. От этого он стал  похож на помолодевшего Клинта Иствуда, только ростом в полтора раза выше аналога и гораздо шире в плечах. Длинные кудри тоже состриг. Для этой цели он вызвал на дом парикмахера.
Когда парикмахер приехал, Дмитрий, завёрнувшись по пояс в полотенце, лежал на кровати в спальне. Внимание его было приковано к плазменной панели, на которой мелькало лицо гламурной красавицы. Красавица расхваливала новейший шампунь. С её слов, данное средство являлось стопроцентной панацеей не только от вездесущей перхоти, но  также от секущихся концов, выпадения того, концами чего являются эти концы, – а также от  потери объёма, блеска, от повреждения и т.п. Парикмахера в квартиру завёл шатун.
Несколько секунд гость оставался без внимания хозяина. Тот продолжал преспокойно лежать на диване, смотря TВ, как ни в чём не бывало. Если бы шатунам разрешалось на работе говорить, то парикмахер был бы замечен сразу. Но шатун, заведя гостя в комнату, до конца исполнил заложенную в него программу и замер как вкопанный, вонзив свой тупой взгляд в стену. Дорогой костюм Versace  мог бы навести постороннего наблюдателя на мысль, что перед ним профессиональный секъюрити, а не охранник из числа бывших силовиков МВД. Впрочем, этот крепкий парень никогда силовиком не был, он вообще был никем. Работа его заключалась в том, чтобы быть никем. Его короткие, торчащие ёжиком  волосы, круглое лицо, с круглыми щеками, принадлежало некоему биологическому существу. Каждый день существу приказывали, советовали, запрещали, предупреждали, а он в ответ соглашался или не соглашался в зависимости от заложенного в него алгоритма мышления. После окончания рабочего дня шатун, шатаясь в метро, автобусе, трамвае, троллейбусе, ехал к себе домой, постепенно обретая себя – того, кем он стремился быть вне зависимости от сказанного ему на работе. И если бы кому-нибудь вздумалось спросить, как у него обстоят дела на работе, то шатун ответил бы: всё нормально. Он ответил бы так не потому, что дела обстоят действительно нормально, а потому что запрограммирован отвечать так и никак иначе. Шатун, чьи мысли денно и нощно замкнуты на проблеме переживания рабочего дня, в принципе не способен наслаждаться окружающим миром, находящимся за пределами его внутреннего короткого замыкания, которое в некоторых случаях способно растянуться до момента окончательного выгорания всех системных плат. Для шатуна главное – пережить день, а то, плохо ли, хорошо ли он пережит, его не особо заботит; прошёл день – и слава богу. Шатуны – явление довольно частое, и не только в братстве. За двадцать с лишним лет существования братства их популяция значительно увеличилась, и, естественно, значительно расширилась территория обитания: сегодня она уже не ограничивается стенами дома № 114. Труд шатунов с успехом используется в  управлении фирмами и даже целыми корпорациями, а иногда даже в управлении целыми странами, где необходим автоматизм в принятии решений. Да-да, именно автоматизм. Ничего удивительного тут нет. Ведь должен же кто-то отвечать за принятие неудачных решений,  тем более за результаты не всегда удачных реформ.
Московское братство по части использования шатунов преуспело. Оно активно внедряло их в различные правительственные, финансовые и иные структуры.  Для привлечения людей в ряды шатунов в братстве имелась специальная служба. Служба эта называлась звучным английским словосочетанием hunters of souls . Hunters of souls служили чем-то вроде отдела кадров. Братству постоянно требовались новые кадры. Всё потому, что среди шатунов регулярно объявлялись так называемые смирившиеся, мешающие братству развиваться.
Несколько мучительно-долгих секунд парикмахеру пришлось провести в ожидании. Дело в том, что приведший его молодой человек по идее должен был хоть что-то сказать, хоть кашлянуть для подачи сигнала. Такой сервис доступен где угодно, но только не в присутствии шатуна, когда тот словно одержимый исполняет строго только свои служебные обязанности и ничего более. Шатун так и не сказал ни слова, мало того, он даже не шелохнулся, – словно робот, вошёл в комнату и отключился. Всё это показалось парикмахеру какой-то издевательской шуткой. Вначале он даже немного разозлился. Потом, когда прошли ещё пару десятков секунд, насторожился, поняв всю серьёзность происходящего. Здесь с ним явно никто не собирался шутить. В таком странном месте ему ещё ни разу не доводилось бывать.  В итоге истомившегося гостя хозяин заметил.
– Добрый вечер. Вы мой клиент? – спросил парикмахер, когда Дмитрий посмотрел в его сторону. Свежеземля ничего не ответил, только сощурил глаза. Его губы натянулись, а уголки губ поползли вниз. – Всё-таки вы.
– А что, похож?
– Если вы не Самсон, то я не ваша Далила. Хе-хе.
Парикмахер был абсолютно лыс, мал ростом и толстоват. Его голова при комнатном  освещении выглядела образцом мужской ухоженности, честности к себе и окружающим, ибо не имела совершенно никакой  растительности. Эта великолепная лысина, иначе назвать не поворачивается язык, была выбрита досконально. По бокам, судя по всему, раньше имелись кое-какие волосы, но и их парикмахер очень тщательно удалил. Лицо его напомнило колдуну поросячье рыло, причём опалённое, основательно выскобленное, вымытое и запертое в холодильник: слишком уж полным, грубым оно показалось ему. С какой стороны ни посмотри, везде выхоленный, везде лоск. В правой руке парикмахер держал пакет. Одет он был по-простому и рядом с шатуном смотрелся скромно. Его слегка потёртые синие джинсы и серый джемпер под зелёной аляской вряд ли выделяли его в толпе. Всё было с парикмахером в порядке, за исключением лысины. Лысый парикмахер! Только вдумайтесь в это словосочетание и вы, возможно, поймёте, что испытал клиент. Ощущение у Дмитрия возникло такое, будто хронический алкоголик после длительного запоя целится с десяти метров из рогатки в стакан водки, стоящий на его голове. О чём станет думать в этот момент алкоголик? Может быть, он задумается о голове, на которой стоит стакан, но может быть, о голове, в которой теснятся хмельная боль и пустота. Но в любом случае стакан должен остаться целым. А вот тому, на чьей голове он стоит, придётся немало понервничать вне зависимости от исхода мероприятия.
– А ваш парень, он немой? – смерив шатуна пренебрежительным  взглядом, спросил парикмахер.
– Нет, он может говорить. Просто в данный момент ему за это не платят, – сухо ответил Дмитрий, словно на этот вопрос ему приходилось отвечать каждый день.
– Для начала, здравствуйте. Меня зовут Гапонов Алексей Владимирович.
– Где нам расположиться? – спросил Дмитрий.
– Давайте здесь, в этой комнате. Здесь большое зеркало и места достаточно. 
– Хорошо.
– На пол, если хотите, можно что-нибудь постелить, потом волосы убрать будет проще.
Дмитрию пришлось подняться с постели и отправиться в ванную, откуда он принёс круглый половик.
 И вот всё готово: половик лежит на месте, стул  на половике, а на стуле сидит, завернувшись в белое покрывало, Дмитрий, над которым, пощёлкивая ножницами, из стороны в сторону ходит парикмахер и думает, с какой бы стороны ему лучше зайти. Думал он  долго. Дмитрий начал нервничать. Мало того, что этот парикмахер оказался лысым, к тому же он даже не мог вообразить, какие неудобства способна доставить человеку слишком длинная шевелюра. Скорее Дмитрия понял бы дикий мустанг, которому никогда не стригли гриву. Но блестящий ум и блестящая голова это, к сожалению, далеко не одно и то же.
Парикмахер долго запрягал, зато быстро ехал. Стрижка закончилась на удивление быстро. Он проворно оттяпал Дмитрию его длинные локоны, затем пару раз прошёлся машинкой. Через пять минут всё было готово. Перед зеркалом Дмитрий предстал в другом облике – помолодевший и даже в какой-то мере брутальный. 
– Красавец, просто красавец, – восхищался Алексей, любуясь своей работой.
Он нежно поглаживал клиента по голове. От этого у Дмитрия пробегали по телу мурашки, и глаза начинали закрываться. Дмитрий решил, что парикмахер обладает гипнозом. Впрочем, ничего странного тут нет. Многие парикмахеры, как полагал колдун, обладают гипнозом. Специфика их работы такова, что со временем они начинают подсознательно чувствовать клиента как мать своего ребёнка. Мало кто из парикмахеров догадывается об этом. Как раз по этой причине они часто имеют чаевые. Вот как это работает. Находясь под гипнозом, клиент испытывает приятную расслабленность и покой. По завершении сеанса клиент спокойно уходит, находясь под гипнотическим кайфом, и забывает взять у «экстрасенса» чек. Не все, конечно, уходят без чеков, но довольно многие. За чеками возвращаются редко: лень... Многие парикмахеры пользуются гипнозом, даже не догадываясь о том, что люди не настолько щедры, как им кажется.
– Сколько с меня? – сказал Дмитрий.
– Семьсот семьдесят. Это ещё по-божески, если учесть время вызова и то, откуда мне пришлось добираться.
Дмитрий заплатил без колебаний и только после этого окончательно убедился в правоте своих мыслей: гипноз всё ещё пьянил. Такое положение дел не на шутку его разозлило. Срочно требовалось что-то предпринять. Не отпускать же так просто хапугу. Поразмыслив немного, он решил напоить парикмахера «палёной» водкой. Пусть сволочь узнает, как людей обирать. 
На предложение немного выпить парикмахер ответил согласием.
Выпивали на кухне. На стол Дмитрий выставил бутылку ГДР-кой «The Soviet heritage» . Оригинал этой водки был дорогой и качественной маркой. Парикмахер никогда прежде не пробовал её. По причине дороговизны данную водку, как и всё дорогое и элитное в нашей стране, подделывали. Эта подделка была выполнена на высоком уровне: акцизная марка, знаки качества – всё находилось на своих местах. Дмитрий, естественно, от водки отказался, сказав, что не переносит её на дух, будь она хоть  в десять раз дороже семилетнего «Chateau La Mission Haut-Brion». Французское вино  «Chateau La Mission Haut-Brion» Дмитрий очень ценил за экстравагантное вкусовое сочетание жареных кофейных зёрен и табака с легкой горечью вишневых косточек. Это вино ему доставлял Дуст. Бывало, он заказывал по три-четыре бутылки за неделю. Каждая такая бутылка обходилась ему в сто двадцать евро. Но Дмитрий не скупился, искренне полагая, что виноградный сок, обласканный жарким солнцем на полях Бордо и трансформированный по старинным рецептам в божественный напиток, стоит гораздо бо?льших денег. Разве мог он знать, что его божественный напиток родом из тех же мест, откуда половина всего поддельного вина, заполонившего в последнее время российский рынок.
 Выпивали долго. После второй рюмки парикмахер пить отказался и  хотел уже пойти домой, но был остановлен на выходе из кухни. Дмитрий пообещал обидеться, если гость его не послушает и, несмотря на все уговоры, уйдёт, не допив бутылку. Пришлось прибегнуть к условию: в случае ухода парикмахер терял дорогостоящего клиента, то есть Дмитрия. Бедному парикмахеру оставалось одно: допить полбутылки «The Soviet heritage». И он с удовольствием  допил бы, если бы вместо этой отравы ему пришлось бы глотать пусть даже самую дешёвую и противную, но отечественную водку. А эта гадость, как бы он ни старался побыстрее её проглотить, чем бы он ни закусывал, всё равно лезла назад. Распитие превратилось в настоящую пытку. Но ничего другого не оставалось – пришлось допить. Когда он всё-таки прикончил бутылку, то идти домой совсем перехотелось. И это стало его роковой ошибкой.
– Скажи, Лёша, долго ты работаешь парикмахером? – поинтересовался Дмитрий,  разбалтывая в бокале свой излюбленный напиток.
– Три года почти. А в чём дело?
– Ни в чём. Просто вот как интересно получается: стрижёшь людей, а сам лысый, как… как после химиотерапии.
– Ну и чего тут странного? Плохо стригу, а?
– Стрижёшь ты хорошо, и плохого в твоей лысине нет ничего. Но у меня такое впечатление, будто судьба сыграла с тобой злую шутку. Каждый день тебе приходится видеть пышные причёски своих клиентов, они все разные – красивые и не очень. А у тебя…
– Вы правы, – с грустью проговорил парикмахер. – Я ненавижу свою работу. Но это не потому, что мне приходится постоянно кому-то завидовать. Наоборот, когда я вижу, какие деньги приходится платить людям за то, чтобы им отрезали лишнее, мне их, честно говоря, жалко даже становится.
– Кого, людей или деньги?
– Конечно, людей.
– Почему же тогда работа не нравится?
– Бестолковая она какая-то. Чего в ней хорошего? Скучно. Это мама моя во всём виновата: заставила учиться на парикмахера. 
– Да ты, мой дорогой друг, шатун, – оживился Дмитрий.
– Как вы сказали?
– Шатун.
– А кто это?
– Алексей, на твой вопрос просто взять и ответить я не могу, не получится. Тебе самому придётся всё увидеть, чтобы понять.
– Хорошо, давайте я посмотрю. Что для этого нужно?
– Сходи в прихожую. Он, должно быть, ещё там, – порекомендовал Дмитрий.
– Кто?
– Шатун, который привёл тебя сюда. – Парикмахер начал вставать из-за стола. – Так, стоп, – остановил его Дмитрий. – Тот шатун ничего тебе не поведает. Тебе нужно со мной пойти.
– Отлично. Пошлите.
Дмитрий отправился в спальню, чтобы одеться. Алексея он попросил подождать  на кухне. Не прошло и минуты, как Дмитрий вернулся в странном чёрном халате, утянутый  в поясе широким кожаным ремнём.
            – Я готов. Пошли, – остановившись в проёме двери, сказал Дмитрий.
            – Куда я попал? – ничего не соображая, промямлил заплетающимся языком парикмахер. – Куда мы пойдём?
– Ты же сам хотел посмотреть на шатунов!
– Не, надо ещё по одной.
– По одной так по одной, – согласился Дмитрий и полез в кухонный стол за второй бутылкой водки.
Алексей осилил ещё одну рюмку, после чего окончательно потерял способность управлять своими мыслями. Он сложил на груди руки и откинулся на спинку стула. Непроницаемыми, стеклянными глазами он смотрел на Дмитрия, который к тому моменту тоже изрядно опьянел. И хотя Дмитрий выпил меньше парикмахера, но, тем не менее, мир вокруг зашатался, стал далёким и незначительным: сказалось двухлетнее воздержание. Захотелось вдруг открыть душу, выговориться. И вот он начал:
– Ах, как мы с тобой похожи, Лёша. Моя поганая жизнь ничуть не лучше твоей, да какой там, она в сто крат поганей. Никому я ещё не открывался. Не могу больше с этим грузом жить. Ты только выслушай. Жизнь моя – сплошное мучение. Я не живу, а мучаюсь. А знаешь, почему? Потому что у меня есть этот проклятый дар творить зло. Я, что называется, колдун от природы. Это моё призвание, мой крест. Гори он синим пламенем.  А я не хочу больше, Леша, не хочу причинять людям страдания. Что мне теперь, удавиться? Как же всё-таки погано устроен мир! В этом мире меня окружают одни демоны, во плоти и без плоти. Они пожирают мою душу каждый день. Ох! заставляют такое вытворять с людьми… ты и вообразить не можешь. Почему я такой? Скажи! – Он дотянулся до парикмахера через стол и принялся трепать его за рукав.
– Хрен его знает, почему вы такой.
Иного ответа Дмитрий не ожидал.
– Правильно, ты не знаешь. А кто будет знать? Я не могу разом всё бросить.
– Что мешает вам бросить?
– А куда я подамся? Я ничего больше не умею, нет у меня никаких других способностей. Я – чёрный мессия, я – зло. Могу проклясть, наслать порчу, сглаз, живьём сгноить могу.
Если бы парикмахер был не настолько пьян, то после этих слов он наверняка поспешил бы убраться куда подальше. Но его инстинкт самосохранения захлебнулся в алкоголе и откачивать его было уже поздно. Мысли путались, цепляясь друг за друга и выстраиваясь в необыкновенные цепочки абсурдных и совершенно бредовых умозаключений.
Дмитрий, напротив, постепенно приходил в себя. 
– Вставай,  пошли, я покажу тебе.
Они спустились на первый этаж, затем Дмитрий завёл парикмахера в необычный подвал. В подвале было людно и шумно. Коридор, по которому они шли, растянулся настолько, что Алексей даже не смог рассмотреть, где он заканчивается. На потолке через каждые пять-шесть метров горели по две лампы дневного света. Стены выглядели совсем не так, как в обычных подвалах, – обитые пластиком, тёмно-серый цвет которого угнетающе действовал на психику.
Алексей следовал за Дмитрием и заглядывал в приоткрытые двери, расположенные по обе стороны коридора. И куда бы он ни заглянул, везде происходило что-то странное. Сначала он увидел небольшую комнату, по центру которой стоял игровой автомат – эмулятор автогонок. В автомате имелось всё: руль, педали, сиденье и даже водитель. Но больше всего Алексея поразило то, что экран эмулятора не работал, изображение отсутствовало. Вместо изображения на экране по диагонали раскинулась надпись, выведенная красной краской, «Лучший фокус Форда».  В какой-то момент водитель с силой ударил по педали тормоза и тут же, словно машина и вправду резко затормозила, прижался к рулю, после чего проделал весьма убедительное движение, будто высовывался через боковое стекло, и неистовым голосом, смотря прямо на Алексея, завопил:
– Ну куда ты залез, козёл?! Куда ты перестроился?! Давно права купил, чайник?!
Судя по красноте глаз и уставшему лицу, в дороге водитель провёл немало времени.
Алексей вздрогнул, посмотрел на удаляющегося Дмитрия и, ничего не понимая, шатающейся походкой поспешил догнать. Пока догонял, стал свидетелем ещё одной странной сцены. За следующей дверью его ожидал ещё более умопомрачительный сюрприз. Молодая и довольно симпатичная брюнетка сидела посреди комнаты на кровати. Из одежды на ней был только лифчик. Под девушкой неподвижно лежал какой-то счастливчик. Усердно прыгая на счастливчике, девушка изгибалась и массировала  себе груди. В ответ партнёр не издавал ни звука. Когда наконец удалось рассмотреть партнёра, Алексей, несмотря на своё состояние, сильно поразился. Партнёр не мог издавать звуки в принципе. Под девушкой лежал обыкновенный манеКен, какие обычно покоятся на витринах магазинов. И нельзя с полной уверенностью сказать, что между девушкой и манеКеном ничего не было, – уж слишком зычно она скакала. С такой пошлостью Алексею прежде сталкиваться не доводилось. И хотя принято считать, будто современного человека удивить трудно, а пьяного и того труднее, но всё же...
– Дмитрий, Дима, постой, – догоняя колдуна, прокричал Алексей. – Что это?
– Где? – совершенно невинно спросил Дмитрий.
– Как где! Чем они заняты?
– Кто?
– Люди.
– А, вот ты о ком. Ты не поверишь, они работают.
– Как так?
– А вот так… Выполняют с утра до вечера то, что им велели, и всё.
– И кеми они работают?
– По-разному, – с безразличием ответил Дмитрий.
– А почему у неё на кровати манекен? Это что, ноу-хау в манструбации, или психическое расстройство?
– А ты что, до сих пор не понял? Знаешь, какая у них  самая большая проблема?  Они или совсем не затруднились сделать свой выбор, или за них всё выбрали их мамочки.
– Разве у всех есть выбор? – поняв, о чём идёт речь,  дрожащим голосом пролепетал парикмахер.
– Откуда я знаю. Идём.
– А сколько ещё идти?
–  Всю оставшуюся.
По пути их обогнал мужчина, в синем рабочем халате, с манекеном под мышкой. Выглядел мужчина неряшливо: седая щетина недельной давности, измятый синий халат, растрёпанные волосы.
– Вот, в службу занятости прислали, – пояснил мужчина.
– Откуда прислали? – поинтересовался Дмитрий.
– Наши братья из Самары, автомобильный завод подогрел.
– Две недели назад новый манекен установили! Уже успели сломать?
– Какой там, – махнул рукой мужчина, – просто такие не подходят: руки в кровь разбиваются. Какие ж из них стражи порядка, когда у них руки в крови!
– Им не привыкать. Пусть кулаки набивают.
Интересно было узнать, что собой представляет эта служба занятости, и кто, с чем, а главное, с кем там занимается. Попытаться расспросить Дмитрия парикмахер не рискнул: слишком много грубостей он услышал от него за последние минуты.
Мужчина с манекеном прошёл вперёд, потом свернул вправо и скрылся за дверью одной из многочисленных комнат. Алексей поторопился за ним. В мрачной комнате, у дальней стены, рядом с письменным  столом, стояли два стула, – третий стул, на котором сидел манекен, находился около входа. Возле манекена из стороны в сторону прохаживался майор милиции. За старым, повидавшим виды столом сидел старший лейтенант, что-то писал. Голову манекена покрывали кровавые потёки, пол под ним тоже окропила кровь. На его руке Алексей заметил рисунок, сделанный синим маркером и стилизованный под татуировку. На предплечье  изображались два медведя, которые, поднявшись на задние лапы, собирались друг на друга кинуться. Под рисунком красовалась надпись «Пускание крови – лучшее спасение в бессмысленности будней». Алексей знал: в уголовном мире такая татуировка имеет своё значение, но какое – он не помнил.
– Надо же, а вы и вправду сумасшедшие. Надо ещё суметь додуматься до такого: чтобы кукле лицо в краску… – попытался кинуть зерно рационализма в почву безумия Алексей.
– Какая краска?! Ты что, ослеп? Это самая настоящая человеческая кровь, – подал голос неряшливый мужчина, распаковывая бумажный свёрток с манекеном.
– Откуда тут кровь человеческая? – тихим голосом поинтересовался парикмахер.
– Вот, учись, люди работают, не щадя здоровья, – послышался из-за спины голос Дмитрия.
– Падла, говори, кому кольца продал? Кому? Не слышу!!! – разразился криком майор, нагнувшись к манекену и тараща на него свои обезумевшие от ярости глаза. – Молчишь, гнида! Кому? Косому Вовке, говоришь. А где ты взял его, алкаш? Молчишь! Мы всё равно узнаем. Никто ещё сюда не пришёл и не сказал: я взял, посадите меня, пожалуйста. Что? А? Ах, ты купил его. Ну-ну, – сказал майор и изо всех сил кулаком ударил подозреваемого в лицо.
После такого прессинга подозреваемый вместе со стулом повалился на пол. Майор вложил свой правый кулак в ладонь и принялся довольно размазывать сочащуюся из ран кровь.
– Теперь вам понятно, почему срочно нужно сменить манекен? – спросил неряшливый мужчина.
– Проливается кровь невинных, – с улыбкой констатировал Дмитрий.
– В конечном счете, всё зависит от клиента, – заключил мужчина. – А эти парни жестковаты. Им бы шмотки в магазинах рекламировать, а не мучить своим молчанием нашу родную милицию. Сейчас установим самарского гостя и с богом. У этого-то голова полегче будет, зато они дороже обходятся. Их используют, когда тестируют автомобили на безопасность, поэтому сконструированы они соответствующим образом: с учётом порога нагрузки, которую способно выдержать среднестатистическое тело человека в момент лобового столкновения.
Пока неряшливый рассказывал о манекене, Алексей успел подметить, что форма майора вся в крови. Только майор этого не замечал. Всё было в этом подвале более чем странно.
– Дмитрий, почему он не замечает, у него же вся форма запачкана кровью? – поинтересовался парикмахер.
– Как бы тебе объяснить. Представь, к примеру, грецкий орех. Содержимое ореха по форме имеет поразительное сходство с человеческим мозгом. Скорлупа – это голова. Что происходит с содержимым, если орех вовремя не расколоть?
– Засыхает.
– Мало того, в придачу со временем оно превращается в труху. И если опоздать со вскрытием, то внутри можно ничего не застать, –  попытался объяснить Дмитрий.
– Ну а причём тут кукла?
– Объясняю. Кукле, как таковой, всё равно, рассыплется ли её содержимое  или не рассыплется. Она же не знает и никоим образом узнать не может, что то, чем она думает, на самом деле не может думать и никогда не могло. Поэтому ссыхаться, а тем более превращаться в труху, в её голове нечему.
– Ничего не понял.
– Те странные люди, за которыми тебе довелось понаблюдать, не способны отличить живых людей от манекенов. По этой причине они тут и работают.
– Чушь какая-то. А кто их сделал такими?
– Да кому они нужны. Никто их не делал такими. Они сами... Просто они слишком долго находились в своих скорлупах.  Вызволить их оттуда уже невозможно.
– А на кого они работают?
– Смотри, вон, вытяжка в стене. – В одной из стен имелась вытяжка, расположенная странным образом: на высоте в полтора метра, то есть посередине стены. – Через неё как раз и выветривается всё, что я называю содержимым ореха.      
– Понятно, – с ноткой обречённости в голосе произнёс Алексей. Хотя на самом деле понять что-либо ему не удалось, да он и не пытался.   
– Если тебе понятно, то тогда топай дальше, – подогнал  Дмитрий.
Следующая комната оказалась финальной. За металлической дверью открылось такое же небольшое помещение. Отличие от всех предыдущих комнат составляла неплохая финская мебель, и здесь было гораздо светлее и даже дышалось легче. За туалетным столиком, в углу комнаты, сидела худощавая женщина лет тридцати пяти на вид, в длинном чёрном платье, похожем на монашеское,  в коричневом шерстяном свитере.  Её приятное волевое лицо искажала напряжённая гримаса, возникшая, вероятно, из-за сосредоточенного созерцания грецкого ореха, что сиротливо лежал на столе, ожидая удара молотка. Надежда брала из одной плетеной миски  по ореху и колола, затем складывала колотые орехи в другую плетёную миску, стоящую там же на столе. Она их не ела. Такое Дмитрий замечал за ней неоднократно. Но внимания на это периодически повторяющееся действо как-то не обращал: мало ли чего можно приготовить из орехов. 
– Привет, Надь, – бесцеремонно войдя в комнату, поздоровался Дмитрий. – Вот, привёл тебе очередного клиента.
– Куда? – сухо спросила Надежда и подняла свои голубые, умные глаза.
– Он парикмахер. От него так сильно несёт – за километр чувствуется. Отличный экземпляр, высокоэнергетический.
– Значит, оформляем парикмахером?
– Конечно. У него от этой работы скоро паранойя приключится. 
Алексей стоял за дверью. Дмитрий специально оставил его там, дабы поговорить с Надеждой наедине. Ждать, когда они наговорятся, пришлось долго.
Прошло уже около двадцати минут, а Дмитрий всё не выходил. Алексей занервничал, решил постучать. На стук тут же откликнулся Дмитрий:
– Алексей, входи, не стесняйся.
Дверь приоткрылась, и парикмахер проскользнул внутрь.
– Вот ты и дождался. Сейчас я покажу тебе шатуна.
– Неужели! – оживился Алексей. –  Ну наконец-то.
– Стой здесь, через пару минут я вернусь, – сказал Дмитрий, открывая дверь в соседнюю комнату.
Пришлось ждать ещё.
В просторной, светлой комнате имелся декоративный камин с газовой конфоркой, сервант, на одной из полок которого пять весёлых фарфоровых мишек в старинных русско-крестьянских костюмах выплясывали под гармошку и дудки цыганочку; в углу пристроился туалетный столик;  у стены – хромированный сосуд, напоминающий олимпийский кубок. Но самой большой достопримечательностью являлась огромная, мастерски выполненная копия картины Ивана Шишкина «Утро в сосновом бору». Картина занимала почти всю стену. Алексей спокойно прохаживался по комнате, пока не заметил на полке туалетного столика чей-то личный дневник. Некоторое время он не решался открыть его. Но вскоре любопытство перебороло брезгливость, испытываемую к чужим, возможно, засекреченным откровениям, которые неизвестный автор доверил бумаге. Он раскрыл дневник и на первой попавшейся странице начал шёпотом, проглатывая некоторые слова и окончания, читать: «Медитативны… опыт дает практическое познание одиннадцати тел человека, являющихся единой материальной системой, организованной по определенным зако... Из них четы… нижних, включая первое, физическое тело, относятся к комплексу смертных. Я знаю это, потому … видела своими глазами. …потрясающе! Теперь я могу довериться смерти, так как знаю: она – только сон, только мнимость.  Итак, четыре средних тела составля… бессмертную душу, основными органами которой являются лепестковые чакры. Как утверждает буддистская школа Золотой колесницы,  три верхних тела имеют сферичную форму и составляют дух человека, способный к взаимодействию с Богом. Каждое из тел обладает собственной аурой. По мере перехода от самого нижнего тела к самому верхнему увели… тонкость их субстанци…, энергетических и информационных потоков, а также различных…, в частности, переживаний, форм сознания, взаимодействия с жизнью и Богом. За согласованность восприятия и передачу энергий отвечает Аджня-чакра. По-другому она называется третьим глазом. Возможно, шишковидная железа, расположенная в области Аджня-чакры, – это как раз  и есть тот самый приёмник-излучатель, способный «работать» на уровне высоких вибраций, из которых в основном состоят торсионные поля макрокосмоса».
Алексей понял: он находится в комнате отдыха какого-то озабоченного проблемами эзотерики гражданина, или гражданки. Но причём тут медведи? Точно, Дмитрий же собирался показать ему шатуна.
Едва он подумал о шатуне, как картина, установленная на вертикальной оси, скрипя, неожиданно начала вращаться, и из образовавшегося между стеной и картиной пространства вышел огромный бурый медведь. Вся хмель вмиг улетучилась. Первая мысль, пришедшая на ум Алексею, была совершенно нелепой: он решил, что перед ним мамаша тех славных, симпатичных медвежат, мирно лазающих по деревьям в сосновом бору.  С криком Алексей бросился к двери, дёрнул за ручку раз, другой – закрыто! Затем переметнулся в угол комнаты, раскинул руки, прижался к стене, трясясь от страха. Запахло псиной. Видимо, медведя содержали не в самых лучших условиях. Откуда-то послышался заунывный напев:



Ой, да нет покоя, нет в бору те сна.
От чего ж ты непокоен –  в белые пошёл снега?
Али скучно стало, али наша кровь вкусна?
И мороз тя не загубит, не собьёт пурга.
Окаянный да беспутный, вечный русский ты шатун,
То ли голод гонит лютый, то ли в том виной колдун. 

Медведь поднялся на задние лапы, прорычал, понюхал воздух, потом опять опустился на передние лапы и, гремя о пол чем-то металлическим, пошёл на сближение. Он скалился как собака, не сводя глаз со своей жертвы. Алексей онемел. В горле пересохло и во рту тоже. Теперь он не мог даже позвать на помощь, к тому же он боялся издать лишнего звука, потому как считал: медведь не простит такой дерзости.  В приступе отчаяния он решил, что пробил его час. Много раз он пытался представить последний момент своей жизни, последний аккорд, сыгранный, как ему казалось, не на самой низкой ноте. Но ему и в голову не могло прийти, что в действительности его ждёт такая ужасная, нелепая смерть.
Когда между ними оставалось примерно два метра, медведь внезапно остановился. Он недовольно зарычал, принялся мотать головой, резко махнул лапой, но не достал до обезумившего от страха Алексея. Цепь, которая до последнего момента, лязгая, волочилась за зверем по полу, натянулась, больно сдавив зверю шею. В это чудное мгновение, по логике вещей, Алексей должен был с облегчением вздохнуть и, обессилив от нервного перенапряжения, сесть на пол. И так произошло бы наверняка, если бы он не впал в глубокое шоковое состояние.
Уже и медведь ушёл, увлечённый наматываемой на лебёдку цепью, и в комнату вернулись Дмитрий и Надежда, а несчастный парикмахер по-прежнему, раскинув руки и тараща глаза, продолжал вжиматься в стену, как  будто перед ним по-прежнему рычала, жаждая разорвать его на куски, зловонная мамаша славных медвежат.
– Полюбуйся, – сказала Надежда, пристально рассматривая парикмахера. – В шоковом состоянии с человеком можно творить чудеса. Сейчас наш парикмахер пребывает в состоянии сильнейшего стресса. Чтобы не сойти с ума, мозг минимизировал свою деятельность, насколько это возможно. Логическое мышление, синтез, анализ – всё это сейчас не работает. Но так как общее количество деятельной энергии в человеке изменяется только по мере старения организма, то с полной уверенностью можно утверждать, что доля энергии, обеспечивающая работу коры головного мозга  при нормальной его деятельности, в данный момент задействована в работе подкорки, то есть в подсознании. Когда у человека на всю катушку работает подсознание, он очень легко поддаётся гипнозу.
– Ну и садистка же ты, – заключил Дмитрий.
– Будь добр, присядь, пожалуйста, – попросила Надежда. 
Как только Дмитрий устроился на стуле у туалетного столика, Надежда приступила к сеансу гипноза. Плавно водя руками перед лицом парикмахера, она, не моргая, пристально всматривалась ему в глаза и громко, внятно произносила:
– Даю установку. Слушай и запоминай. Алексей, ты – жертва трудового договора. Причина твоего безысходного положения в том, что ты постоянно обязан вести борьбу с ограниченностью своих финансовых ресурсов с одной стороны и нехваткой личного времени с другой. Поэтому тебе пять, нет, даже шесть дней в неделю приходится жертвовать своим временем, дабы решить финансовые проблемы. Ты с успехом их решаешь, сдирая со своих клиентов по пять-шесть сотен за один сеанс оболванивания. Укоротить человеку волосы – дело несложное. И ты – жертва обруселого маркетинга – вместе с укорачиванием волос укорачиваешь жизни своим несчастным клиентам, когда поглаживаешь их по головам своей влажной педерастической ладошкой и ласково произносишь: с вас пятьсот семьдесят плюс сотня за выезд и плюс полтинник на чай. Такой метод обрезания нам не нужен. И мы, как граждане правового государства, вправе заявить: долой эти ласковые, нежные, ни к чему не обязывающие  прилизывания остатков, которые ты соблаговолил оставить в кошельках и на головах. За такую любовь и нежность приходится платить злобой даже тем, у кого этих остатков нет и в помине. Так иди же и продолжай щёлкать ножницами. И пусть тебе не по нраву  твоя работа, но пренебрегать заботой мамы не рекомендовала сама мама, тем более  когда речь идёт о выборе профессии. Запомни мои слова, запомни. Отныне ты подчиняешься только голосу этого человека.
– Скажи что-нибудь, быстрее, ну же, говори, – прошептала Надежда.
            – Раз-раз, раз, два, три, четыре, раз-раз, – принялся настраивать шатуна Дмитрий.
– Раз-раз, раз, два, три, четыре, раз-раз, – выдал на автомате парикмахер.
            – Он готов, – с довольной улыбкой сообщила Надежда. – Можешь его забирать.
– Из последнего шатуна ты сделала холодец – он даже идти не смог, – посетовал Дмитрий.
– Я не виновата: он чересчур мнительным оказался. Этот дойдёт. Ты подготовил ему комнату с манекеном?
– Не успел. Пусть пока без клиентов посидит. Скажу ему, будто в стране мода на длинные косы и поэтому народу не до парикмахерской. Когда закрепляющий сеанс проведём?
– Когда манекен установите, тогда и сеанс проведём. На этом пока остановимся. Ну, давай, ступай с чёртом, – снова улыбнулась Надежда.
– Смотри, договоришься у меня, –  шутя, пригрозил Дмитрий.
– Надо же, вы только посмотрите, что я слышу! Мой самый любимый шатун мне угрожает?
После этих слов стало не по себе. Дмитрий через силу улыбнулся. С каким бы наслаждением он прямо сейчас, прямо вот на этом месте  от души залепил бы бестии кулаком  по её надменному лицу. Внутри всё кипело, требуя отмщения за обиду. Пожалуй, одна только Надежда могла настолько сильно его разозлить. С самого начала между ними возникла неприязнь. Порой ничего-ничего, а потом возьмёт да пробежит чёрная кошка; да какая там кошка – целая пантера!  Дмитрий с трудом терпел общество Надежды. Но в силу обстоятельств ему приходилось с этим мириться. А что поделаешь, если её способности высоко ценил даже верховный жрец. Вот если бы он занял место верховного жреца, то тогда жизнь бестии превратилась бы в кошмар, какой ей не приходилось видеть даже во снах.
Взяв под руку парикмахера, Свежеземля отправился по коридору в надежде отыскать никем не занятое  рабочее место, подходящее для новоявленного шатуна. До последнего момента в братстве не было своего парикмахера. Теперь же появилась возможность бесплатно стричься, к тому же пополнился многочисленный список шатунов, а это означало, что отныне фон отрицательной энергии пусть ненамного, но всё же увеличится.
Шли медленно. Парикмахер еле двигал ногами. Он сгорбился, опустил голову и по-прежнему сильно дрожал. Место рабочее нашлось не сразу. Пришлось проверить два десятка комнат. В итоге парикмахер обрёл своё пристанище в тесной комнатушке, где пол был устлан резиновой подложкой, а неровно оштукатуренные стены покрывал толстый слой тёмно-серой эмали. Внимание Алексея  привлёк пожелтевший, засиженный мухами плакат. Со стены смотрела карикатура мирно беседующего с черепом Гамлета. Над Гамлетом в «пузыре», обозначающем реплику, раскинулись слова, пропагандирующие, как показалось Алексею, скинхедовский подход к стрижке:  «Бриться или не бриться? Это не вопрос», а ниже, под Гамлетом, ещё: «Брат, Родине нужна твоя блестящая голова. Подпиши договор».  Рассмотрев подпись в правом нижнем углу, Алексей подметил, что перед ним не репродукция, а подлинник неизвестного карикатуриста,  мастерски выполненный химическим карандашом на большом глянцевом ватмане. Карикатура ему понравилась, особенно та смелая идея, вдохновившая художника на её создание. Кроме плаката Алексей обнаружил в комнате трельяж, удобное вращающееся кресло для посетителей, стол и на нём  весь необходимый инструментарий парикмахера; три накрахмаленных полотенца ждали своего часа на вешалке. В общем, помещение было оснащено всем необходимым. Дмитрий тоже считал, что в помещении имеется всё самое нужное, хотя он не видел в нём ни трельяжа, ни вращающегося кресла – ничего из того, что с довольной улыбкой рассматривал Алексей. Вместо этого Дмитрий лицезрел дешёвый металлический стул в углу, мусор на полу, в стене –  огромную зарешёченную вытяжку и несуразный советский велотренажёр у стены. Вместо сиденья на металлическую трубку какой-то умник резиновой частью нанизал клизму. Руль располагался настолько низко, что тело человека, осмелившегося оседлать этого железного пони, непременно согнулось бы под прямым углом. На месте спидометра, шурупом к рулю, крепилась пластиковая бутылка чистящего средства «Mr. Proper»; на этикетке бутылки красовался лысый мужик; из горлышка торчала соломинка. Каждый раз, входя в комнату и бросая на тренажёр мучительный взгляд, Дмитрий напрягал ум и никак не мог понять, какой смысл несёт в себе эта композиция, подаренная несносной Надеждой на его тридцатый день рождения. Наверное, однозначного смысла подарок не имел. Скорее Надежда хотела вызвать в душе именинника целую гамму неприятных ассоциаций.
Захотелось подойти к тренажёру и потрогать его руками.  Вдруг Надежда не шутила, вдруг он тоже жертва её гипноза, и, как и сотни подвальных шатунов, так же выполняет под гипнозом её команды и видит вокруг не настоящую реальность, которую день изо дня видят все нормальные люди, а внушённый мир, – мир, навеянный ненавистной Надеждой! От таких раздумий в груди заклокотало.
Воистину, женщины самые коварные создания на этой грешной земле.
Несколько минут Дмитрий наблюдал за парикмахером. Тот неспешно расхаживал по комнате и рассматривал мебель, существующую лишь в его вселенной.  Пропасть между реальностью, как таковой, и реальностью шатунов, с её неисчислимыми галлюцинациями, столь огромна, что преодолеть её практически невозможно. Да и как преодолеть, если не замечаешь ни того, кто ты есть на самом деле, ни самой пропасти? Поэтому многим шатунам волей-неволей приходится жить на краю пропасти. Сорвавшись же в неё однажды, они падают ниже и ниже, пока окончательно не приходят к выводу, что дна достичь можно, а главное, нужно, во что бы то ни стало.   
Интерес к парикмахеру вскоре пропал, и Дмитрий усталой походкой отправился в свою комнату. Коридор закончился. Дальше он поднялся по ступенькам и остановился перед синей металлической дверью. На двери висела табличка с надписью «ВЕРХОВНЫЙ РАБОТОДАТЕЛЬ. КЕЛЬЯ №1». Над табличкой чем-то острым было нацарапано «берлога №1». Дмитрий с печальной ухмылкой в который раз прочитал каракули. Неужели эта надпись, оставленная недоброй рукой то ли от скуки, то ли от недалёкого ума, и есть самое подходящее название тому месту, где он живёт с момента переселения в дом МБ.
Настроение испортилось окончательно, а тут, как назло, предстояло выполнить очень неприятный ритуал воздуха, без которого накачаться  очередной порцией отрицательной энергии было невозможно. Ритуал воздуха считался весьма опасной и болезненной процедурой, но обходиться без него не получалось. К тому же это было технически сложное мероприятие. Один раз в месяц, за день до того, как луна начинала убывать, Дмитрий, не щадя здоровья, проводил ритуал воздуха. Ритуал  постоянно пополнял циркулирующие в его тонких телах потоки негативной энергии. Постепенно негативная энергия расходовалась на всякого рода колдовские нужды, поэтому раз в месяц её приходилось пополнять.
За синей металлической дверью располагался большой зал. От пола до самого потолка стены зала состояли из зарешёченных вытяжек. Пол, уложенный  красной мраморной  плиткой, блестел и смотрелся роскошно, даже заваленный мусором. Потолок, украшенный гипсовой лепниной и огромной люстрой с лампочками-свечами, несмотря на всю свою антикварность и масштаб, располагался слишком низко для того, чтобы смотреться величественно. Напротив входа,  у стены, поражая ветхостью и убожеством, ожидала своего хозяина деревянная виселица. Под ней в пёстрой текстуре пола виднелись высеченные в плитке каббалистические знаки огня, земли, воды и воздуха. Знак воздуха размещался прямо под виселицей, в центре круга, – остальные три знака пересекались с кругом и служили вершинами равностороннего треугольника, вписанного в круг.
Войдя в помещение,  Дмитрий первым делом достал из вместительного кармана хламиды недопитую бутылку «палёной» германской водки и залил ею высеченные в полу знаки стихий, затем – треугольник и круг, при этом он то и дело повторял на иврите заклинания. После ритуального разливания водки он зажёг  стихийные знаки, затем вспыхнули круг и треугольник. Палёная водка горела хорошо, ведь в её состав входил денатурат. Теперь оставалось проделать следующее: для начала, став на колени перед виселицей,  следовало вознести хвалу древнееврейскому богу воздуха Шу, потом, пританцовывая на цыпочках, следовало долго бегать по кругу против часовой стрелки и, пробегая мимо каждого стихийного знака, кланяться ему, не переставая при этом хвалить бога воздуха. Но это было не самое сложное. В конце ритуала следовало подняться на виселицу и… 
Дмитрий вознёс хвалу Шу, раз тридцать пробежал по кругу и отвесил около ста поклонов. И вот он взошел на скрипучий помост, горестно и глубоко вздохнул, из кармана вытянул плотный вязаный шарф, обмотал им шею, снова глубоко вздохнул, набрав как можно больше воздуха, накинул петлю на шею, робко перекрестился и, держась обеими руками за перекладину, к которой крепилась верёвка, начал осторожно опускаться, приговаривая: «Удавись несчастье, удавись тоска, удавись всё, что может удавиться, – чем омрачён,  чем скован, чему я раб. Пусть с первым новым вздохом во мне родится новый человек, не знающий жалости и всемогущий». С такими словами он отпустил руки и захрипел. Слёзы выступили на глазах, лицо побагровело, вены на висках вздулись. Перекладина в этот момент на несколько сантиметров прогнулась и натянула другую верёвку, один конец которой был привязан к перекладине, а другой, через отверстие в потолке, – к невидимому механизму, находящемуся этажом выше. Механизм ожил – наверху раздался шум и металлическое лязганье, заглушившее хрипы Дмитрия. Створки вытяжек открылись, грянул оглушительный вой вентиляторов, в зал с двух сторон подуло. Разгулялся ветер, вместе с ним – бумажный мусор, валявшийся на полу. В этот момент сработал ещё один механизм, и верёвка, накинутая на шею колдуна, отсоединилась от перекладины. Дмитрий рухнул прямо на знак воздуха, затушив его задом. Судорожными, резкими движениями он освободил шею от верёвки и шарфа, затем часто и жадно стал заглатывать жизнь вместе с негативной энергией. Хорошенько отдышавшись, почувствовал различные запахи, проникшие в его огромный рабочий кабинет через десятки вытяжек. В какой-то момент сквозь громкий шум вентиляторов ему послышалось жужжание электрической машинки, щелканье ножниц, и даже долетел аромат дешёвого одеколона, который обычно используют парикмахеры. Сидя в центре пылающего круга, сквозь слёзы Дмитрий смотрел на вытяжки. То были слёзы обиды и жалости к себе. Он проклинал судьбу  за уготованное  ему унижение. Чувствовал, начиная с лёгких, как распространяется по его одиннадцати телам отрицательная энергия, отсосанная вместе с воздухом у сотен ни в чём не повинных, но всё же страдающих шатунов. Негативная энергия с каждой секундой ухудшала самочувствие, отнимала силы. Теперь он находился в самом центре страданий, аккумулируя в недрах души людскую злобу и ненависть к миру. Страдания пахли по-разному: зал наполнился запахом сигарет, пота, отходов жизнедеятельности, запахом грязного нижнего белья, суррогатом духов, пищи и многими другими запахами, которые сопровождают людей на протяжении их тревожного существования.   



Глава IV

ХИЙ МОРИН

 К жертве надлежало подобраться незаметно, дабы не вспугнуть её и не наделать в городе лишнего шума. Для начала Вадим решил проехаться по своим вотчинам, дабы расспросить подопечных о загадочном лидере китайской диаспоры. Китайская проблема волновала его давно. Всё началось с московских рынков.  Прохаживаясь по торговым палаткам, Вадим вновь и вновь ловил себя на мысли, что находится не в родном и любимом городе, а в самом настоящем Пекине. И Бог с ним, с этим Пекином, – пусть торговали бы себе на здоровье, но ведь нет… В довесок ко всему они покусились на самое святое – на рынок магических услуг.  Поэтому китайцев следовало остановить как можно быстрее. Восточная народная медицина,  воинственный культ боевых искусств и парадоксальная восточная мудрость во главе с восточной философией составили серьёзную конкуренцию отечественному поставщику трансцендентных услуг, коим являлось Московское братство. Со временем рынок магических услуг мог полностью перейти в руки китайцев, и это ознаменовало бы окончание золотого века братства. А если китайцы к тому же заручились бы поддержкой влиятельных бизнесменов, то о братстве пришлось бы вспоминать как о грандиозном, но, увы, загубленном на корню проекте.
Над головами адептов завис дамоклов меч. Старейшины братства понимали это как никто, поэтому за два дня до открытия охоты на китайца в потаённых чертогах главной резиденции МБ состоялось тайное собрание. На собрании присутствовали самые уважаемые и заслуженные адепты. Решался вопрос о  вытеснении китайцев с рынка магических услуг. Братья, облаченные в мрачные чёрные туники, сидели на стульях в Тёмном Зале и слушали  выступающих. К трибуне по очереди поднимались ведические главы, съехавшиеся со всех уголков страны. В последнюю очередь выступил помощник верховного жреца Эльмар Гасанов, который произвёл настоящую сенсацию, сообщив о передаче своих полномочий Колоколову Вадиму Арсеньевичу. «Такова воля Верховного жреца. Да будет так», – произнёс с трибуны Эльмар.
В то же мгновение по залу прокатился шёпот недоумения. Такого поворота событий никто не ожидал. Но на то она и воля верховного жреца – беспрекословная, неисповедимая. Никто не думал, что Вадим Арсеньевич, этот взрослый ребёнок из ниоткуда, способен взлететь так высоко. По идее, для того чтобы стать помощником Верховного жреца, Колоколову следовало сначала побывать в ссылке. Но кто знает, какой мудростью руководствовался Верховный жрец, делая столь значительную перестановку. Эльмар поникшим голосом объявил о своей отставке. Когда закончилась его непродолжительная речь, он поклонился и, выйдя в расположенную за трибуной дверь, отправился на незаслуженный покой. Вадим сразу же занял своё законное место у трибуны. Было хорошо заметно его приподнятое настроение. Уж теперь-то он обязательно отыщет китайца, и ляжет костьми, но выдворит его из города, а лучше…
Дмитрий сидел в предпоследнем ряду. Он завидовал своему единственному другу: одни благодарят судьбу за удачу, другие тем временем вынуждены болтаться на верёвке, а после неделю ходить к массажисту, чтобы тот размял растянутые мышцы. О справедливости Дмитрий даже не думал: считал, что причиной всему его карма. У большинства в этой стране, как полагал Свежеземля, она примерно одинаковая, отличается, но незначительно. Те же, у кого она особая, всегда будут как бельмо на глазу у людей, – ни скрыться, ни засекретиться. Дмитрий относил себя ко вторым. Только карма у него оказалась не совсем благой, чего нельзя было сказать о Вадиме. Не родись красивым. Да какая там красота – обломанные зубы, ещё лет десять – и всё. А тот даже не состарился. И что с того, что нос у него длинный и глаза глубоко и слишком близко посажены? С другой стороны, такой поворот событий пришёлся Дмитрию на руку. Вадим наверняка потащит его за собой наверх, в обеспеченную, спокойную жизнь; главное, чтобы он не зазнался раньше времени. А то ведь как обычно у нас происходит: удача едва успела растянуть губы, а человек уже ослеплён сиянием её улыбки и никого вокруг не замечает. Такого допустить было нельзя. Лучше бы Вадим упал на самое дно жизни, но ни в коем случае не вздумал смотреть на друга свысока, – как это делают назойливые моралисты из числа так называемых братьев, упрекая его в том, что он взбирается к креслу верховного жреца по головам живых, а иногда даже мёртвых людей. По загипнотизированным, полуживым  головам, может быть, взбирается, но только не по живым и мёртвым, с этим они явно перегнули палку. Да и какое им дело до его стремления к власти?! Если он и стремится к ней, то только ради всеобщего блага. Уж кому-кому, как ни ему, разбираться в нуждах братства. Неужели никто не замечает всего того, что он сделал для всех них! Они в ноги должны ему кланяться. А вместо того только и занимаются обсуждением каждого его поступка, каждого его движения. Да, славы добиться удалось, но только бы не оказалась она в итоге дурной. Вадиму повезло:  он теперь второй человек после жреца. А что же ему?  Ему такой холявы не видать никогда. Почему? А Бог его знает. С этого дня Вадим должен стать для него тем самым носильщиком – безропотно и усердно тащить на своих худых плечах груз его окаменевших проблем и забот. Теперь главное – не заморить его. А чтобы он не надорвался и в пути его не шатало, груз нужно увеличивать постепенно, с умом.
Пока Дмитрий размышлял о перспективах на ближайшее будущее, собрание закончилось. Загремели стулья и братья лениво, не торопясь стали расходиться. И только Дмитрий, погрузившись в раздумья, продолжал неподвижно сидеть.
Спешить! Зачем, куда? Сейчас он отправится спать. А завтра наступит следующий день. Снова его кто-нибудь навестит и попросит наслать на кого-нибудь порчу или, того хуже, проклятие. И так, в тихой заводи будней, разящей душевными помоями надоедливых просителей, погрязнут месяцы, годы, жизнь.
Дмитрий тяжело вздохнул. Он мог спасти кого угодно от зависти или злобы окружающих, сработать, так сказать, на опережение. Но спасти себя от рабства собственного дара был не в силах. А как бы хотелось спастись. Горло надёжно сдавила петля Шу. Сколько  ещё придётся на ней провисеть, прежде чем его душа накопит достаточно страданий для искупления своей дурной кармы?
– Завтра проедем по точкам. Нужно поболтать с народом.
Дмитрий поднял голову и увидел перед собой Вадима.
– По точкам? – не понял Дмитрий.
– Завтра вечером, в часов шесть. Нужно узнать, где обитает глава китайцев. Устроит?
– Ах, вот ты о чём.
– Ну что, составишь компанию?
– Составлю. Будем применять экономические санкции? Процентик повысим, проверим разрешение на занятие нетрадиционной медициной, ну и всё такое?
– Само собой… – лукаво улыбнулся Вадим.

По коридору согнувшись  ковылял низкий старик. Его чёрная туника отличалась ветхостью и множеством заплат. Полы туники тащились по полу. Удивительно, как он только умудрялся на них не наступать! Таких стариков в братстве насчитывалось трое. Их называли проникшими. Куда и зачем они проникли, оставалось загадкой. Ясно было лишь одно: все они жертвы наркотиков. Эти бывалые,  выжившие из ума маги имели своё нетрадиционное мировоззрение, смысл которого заключался примерно в следующем: человеческий ум слаб, ибо им управляют химические процессы, и поэтому уму доверять ни в коем случае нельзя. Проникшие имели репутацию самых изощренных магов, их услуги стоили дорого, но зато окупались сполна.
Обычно проникший на некоторое время оставался в помещении один. В течение нескольких часов он окуривал комнату, поджигая самые различные травы, начиная с обыкновенного одуванчика полевого и заканчивая sinsemila. С помощью заклинаний, героина, или на худой конец маковой соломки, проникший старался достигнуть состояния максимального коллапса умственной деятельности. Сидя под кайфом в задымлённой комнате, он постепенно проникал в потусторонние миры. Качество коллапса напрямую зависело от используемого наркотика. Как нельзя лучше для этой цели подходил фенициклин. Этот мощный галлюциноген освобождал голову от любых ненужных мыслей, даже самых назойливых, рисуя в воображении невероятные образы и сюжеты. Когда приход достигал  апогея, проникшему являлись загробные гуру, всякие шестирукие, пятиногие демоны из мифологии древних арий, горделивые и смуглые фараоны Египта, а также их звероподобные боги и огромное множество иных обитателей астрального плана. Эти странные, коварные существа знали прошлое и будущее. Нередко они делились своими знаниями с проникшими, а те в свою очередь, испытывая все мыслимые и немыслимые страдания ломок, рассказывали на следующий день клиентам о том, что ожидает их в будущем, или о том, что уже с ними происходило. Такое ясновиденье, рассчитанное, главным образом, на состоятельную клиентуру, мог позволить себе далеко не каждый. И дело тут не только в высоком качестве предсказаний. Проникшим постоянно требовались средства на покупку наркотиков, стоимость которых входила в стоимость услуг. Поэтому клиентура у проникших состояла по большей части из богатых и проверенных людей. В братстве им завидовали и им сострадали. Недолог был их жизненный путь. Мало кто осмеливался стать проникшим  и изучить искусство «мёртвого тумана». Одно только словосочетание «мёртвый туман» заставляло адептов с ужасом в сердце представлять окутанную наркотической дымкой, заставленную горящими свечами  комнату, где, медитируя, сидит чахлый старик с косяком во рту и ждёт связи с «космосом». Кого прельстит такая участь? Разве что наркоманов с улицы, которым некуда деваться. Но среди обычных уличных и доморощенных наркоманов найти одарённых мистическим чутьём практически невозможно, потому как данную категорию людей, за исключением очередной спасительной дозы, ничего на планете Земля не интересует.
– Уважаемый, куда держим путь? – поинтересовался у старика Дмитрий.
– Высокие башни измеряются длиною отбрасываемой ими тени, великие же люди – количеством завистников, – проскрипел голос старика.
– Не хочешь ли ты сказать, что я великий человек? – усмехнулся Дмитрий.
– А? Что? – большими серыми глазами старик уставился на собеседника.
– Надо же, только успел сказать и уже забыл! Интересно, зачем этих недоумков держат здесь?! Ладно, иди, куда шёл.
– …великие люди – количеством завистников, – повторил безумец.
– Завистников, завистников, – сказал Дмитрий, похлопывая старика ладонью по спине. – Ступай.
Звали старика Гуциин Фёдор Фёдорович.  Он имел худое, очень бледное лицо, словно выбеленное. Под его постоянно прищуренными глазами  чернели круги.
– Как они могут что-то предсказывать? – возмутился Вадим, смотря в спину удаляющемуся старику.
– Орехи у них пустые, – задумчиво проговорил Дмитрий.
– Что? – не понял Вадим.
– Я говорю, головы у них пустые. Когда они закидываются коксом или ещё какой-нибудь гадостью, то пустоту заполняют вибрации. Знаком с теорией информационных полей Трофимова? – спросил Дмитрий и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Кто знает, через чьи  руки прошла вся эта дурь, вобрав в себя мысли наркоторговцев, дилеров, перекупщиков, ссучившихся таможенников. Больше половины наркодельцов употребляют свой товар. А у тех ребят орехи не только с гнильцой, но к тому же изрядно ссохшиеся. Всё начинается с невинной дегустации товара – заканчивается обычным передозом. Представляешь, какие глюки посещают проникших? Не так трудно отделаться от наркотиков, как от информационных вибраций, ими порождаемых. Химия постепенно выводится из организма, память о ней – никогда. У проникших своей памяти о наркоте нет, потому что у них нет ничего, даже голов на плечах. Можно сказать, что их вообще не существует.
– Кого?
– Проникших. Они просто пропускают через себя чужие вибрации, которым негде задержаться, негде застрять. Не может память присутствовать в том, чего не существует, – пояснил Дмитрий.
– Тогда, получается, они в любой момент могут завязать?
– А им не нужно завязывать. Завязывать нужно тем, кого колбасит каждый день.
– Тебя послушать, так можно подумать – ты ими восхищаешься, – сказал Вадим.
– Кем? – с напускным удивлением спросил Дмитрий.
– Проникшими.
– Кем, этими ничтожествами?! – наклонившись к Вадиму и широко раскрыв глаза, криком спросил Дмитрий. – Эх, Вадим, многое тебе предстоит ещё познать. 

Машину пришлось прогревать долго. Мороз злорадствовал. В чистом вечернем небе подрагивало несколько звёзд. Наверняка их было больше, но где-нибудь за городом, или в тайге.
Сейчас вместе с Вадимом Дмитрию предстояло отправиться по вечерней Москве на поиски китайца. Никто и никогда не видел его. Кто он, чем занимается, что любит, – всё это предстояло выяснить. Вадим предложил навестить пару известных гадалок и расспросить их о таинственном китайце. Шансы раздобыть хоть какую-нибудь информацию казались такими же крошечными, как и продрогшие звёзды на ясном морозном небе. Но ничего другого делать не оставалось. Следовало с чего-то начать. Они выехали за ворота и первым делом отправились к одной из популярных прорицательниц прошлого года  Людмиле Ротозеевой.
Людмила жила на Воробьёвых горах, страстно любила футбол и своего рыжего кота Шопена. Она часто выгуливала кота на поводке, ходя с ним в «Лужники», через день купала, кормила объедками  деликатесов, оставленных после ресторанных трапез. Походами на футбол Ротозеева болела так же страстно, как и любовью к коту. Она приходила  на стадион, садилась где-нибудь повыше, поглаживала лежащего на коленях Шопена и просто наблюдала за перемещением игроков, порой даже не зная, кто с кем играет. Происходящее на поле её мало интересовало. Людмила попросту спасалась от одиночества. Рёв, свист трибун заставляли пенсионерку почувствовать себя живой, не выкинутой из общественной жизни. И Людмила далеко не единственная, кто под старость лет тратит свою жалкую пенсию на футбол. Что ей мешало тот же матч с успехом посмотреть дома по телевизору? Ан нет, ковыляла, хоть и ноги болели, и спину ломило.
Людмила специализировалась на хиромантии. Она пристально и подолгу рассматривала руки клиентов, потом морщила брови, делала умное лицо; выдержав многозначительную паузу, за которую клиент успевал не на шутку напрячься, гадалка предрекала страшную, злую участь, уготованную несчастному олуху. Нередко дело доходило до предсказания скорого летального исхода. Клиент, наблюдая за грамотным, не иначе как профессиональным прочтением линий судьбы на своей вспотевшей ладони, обычно впадал в панику и начинал приставать с расспросами о том, как ему избежать рока. Людмила  советовала купить каждому члену семьи по нагрудному крестику без изображения распятого Спасителя, и лучше всего, если крестики будут освящены на кануне Пасхи в храме Христа Спасителя самим Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием Вторым. Услышав такое, клиент начинал расспрашивать Людмилу о том, в какие дни и часы можно попасть к Патриарху. Та заверяла, что идти никуда не требуется, так как крестики можно купить у неё. Окрылённый надеждой клиент тут же лез в карман за деньгами и не колеблясь покупал спасительные крестики. При этом его совершенно не смущала безумно высокая цена, ведь спасение от болезней и прочих невзгод стоит несравнимо больше. Также клиентов не смущало и то, что крестики деревянные, явно ручной работы, к тому же сделаны абы как. Богу не престало гнушаться видимой дешевизны: Его ценности – это иная шкала измерения, совершенно не зависящая от шаблонов потребительского вкуса. Напротив, внешняя скромность придавала изделию некую духовную ценность.
После приёма какого-нибудь далеко не бедного обывателя Людмила Васильевна преспокойно могла позволить себе сходить на футбол. После футбола на оставшиеся кровные она отправлялась в недорогой, расположенный неподалёку от её дома ресторан  «Paradise abundance», где обычно заказывала канопе, устриц в соусе и австралийское мороженое с горчицей, которым изрядно любил полакомиться Шопен. Подобные вылазки в свет Людмиле Васильевне удавались не более двух раз в две-три недели. Лет пять назад она проделывала такое гораздо чаще. В последнее же время народ пошёл непростой, всё больше что-то неладное подозревает. Отсюда и частые застои в деле. Теперь на футбол по большей части приходилось ходить, тратя собственную пенсию. Всё реже получалось огорошить денежного клиента. А тут в придачу на её голову неизвестно откуда свалилось Московское братство с его постоянным лицензированием и налогом на прибыль. Сплошные поборы! Нет продыху честной труженице невидимого фронта!
Фронт и в самом деле был невидимый.
Страх захлестнул Людмилу Васильевну, когда в её квартиру, не удосужившись даже позвонить, бесцеремонно ввалились двое. Она с досадой вспомнила, что забыла запереть дверь на замок. Один  высокий, крупного телосложения. Лицо его ничего не выражало и постоянно оставалось непроницаемым. Тонкие прямые губы; глаза маленькие чёрные; взгляд пронзительный, даже страшноватый; острый, прямой нос, ни большой ни маленький. Всё внимание приковывал к себе холодный взгляд. Согревала непрошенного гостя дублёнка песочного цвета.  Куцая кепка спасала от лютого мороза лишь его макушку. Серые, дешёвые на вид брюки были выглажены абы как, кое-где стрелки раздваивались. Людмила Васильевна отметила это сразу, как только Дмитрий вошёл в зал. Сразу поняла – холостяк, а если не холостяк, то, значит, жена у него никуда не годится. 
У второго в отличие от черноглазого пальто стоило как минимум две тысячи долларов. В одежде Людмила разбиралась. Придя на стадион, она внимательно рассматривала, кто во что одет. В этом отношении глаз она натренировала. К тому же постоянно читала модные глянцевые издания, где одежду не только детально иллюстрируют, но и в придачу описывают в самых мельчайших подробностях. Синие джинсы, судя по неброской вытертости материи и идеально ровной строчке, также стоили недёшево. И абсолютно неважно, что черноглазый обладал богатырской статью, а лицо его светилось интеллектом. Несмотря на все его природные достоинства, Людмила моментально и ментально разобралась, кто из них главный.
– Ротозеева Людмила Васильевна, – прочитал Вадим в записной книжке, которую он принёс с собой. – Занимается гаданием по руке, а также по запястью руки. Главное орудие мошенничества – доверие простодушного обывателя. Шутка. Итак, Людмила Васильевна, покажите нам разрешение на занятие своим нехитрым ремеслом. И ещё хотелось бы увидеть, где вы храните литературу по хиромантии, иконы, свечи, серебряные подсвечники – одним словом, всю необходимую для заморачивания мозгов атрибутику. Как-то неубедительно у вас бизнес обустроен. В самом деле, не на кухне же вы клиентов обслуживаете! Два месяца назад вы заверяли, что обязательно поставите в стенку книги по хиромантии. А я приезжаю к вам через два месяца: и что же вижу? Вы ничего не сделали. Опять всё растратили на футбол. Людмила Васильевна, дорогая, я буду вынужден от имени Московского братства запретить вам заниматься гаданием, а также любой магической деятельностью. Вы не соблюдаете договорённость.
Людмила сидела на диване. Тучная женщина пятидесяти семи лет с рябым, пожелтевшим то ли от старости, то ли от болезней лицом. Но, невзирая на свой возраст и полное отсутствие какой-либо привлекательности, женщина в Людмиле Васильевне по-прежнему продолжала жить, требуя, помимо ходьбы на футбол и ухода за четвероногим сожителем, заботливого отношения к себе. Внемля требованиям природы, Людмила постоянно пополняла свой гардероб. Одежду она носила приличную, купленную строго в бутике через дорогу. Косметикой пользовалась не часто, но зато всегда фирменной, успевшей примелькаться в рекламных роликах. Общедоступная косметика, вроде «Ruby Rose», её не устраивала.
– Разрешение… разрешение я покажу. Сейчас-сейчас, – пролепетала женщина, подскочила с дивана и юркнула в спальню.
Улучив момент, наши разведчики шёпотом заговорили:
– Я знаю, ничего не говори, – шептал Вадим. – У неё есть это долбанное разрешение. Я сам ей написал его в прошлом году. Плюнь ты на него, это же просто обычный клочок бумаги. Оно написано от руки, там нет никаких реквизитов. Да покажи она его кому-нибудь –  никто и смотреть не станет: липа. А может, она сама взяла и написала его. Ведь и такое не исключено. Всем хочется серьёзные бабки срубать. По секрету: знаешь, сколько по городу у меня таких писулек? Да каждый второй с таким разрешением работает. И ничего, все довольны. Не парься.
– Я разве против? – возразил Дмитрий. – И париться вовсе незачем, ты ведь у нас теперь главный зам.
Людмила принесла разрешение, написанное перьевой ручкой на листе формата А-4. Почерк был такой же несуразный и малоразборчивый, как и его хозяин.
– Люда, тебя следует наказать, – беря у гадалки разрешение, пригрозил Вадим.
– За что? – испугалась Ротозеева.
– За неграмотное ведение бизнеса. Ты, допустим, на гадалку похожа, а квартира твоя… Такое ощущение, будто ты живёшь здесь второй день. Ведь правильно я говорю, Дим?
– Угу.
– А может, нам её переквалифицировать? – предложил Вадим.
– Точно! Давай сделаем из неё Вангу. Выколем глаза ей. Вот это бренд получится. Народ толпами повалит.
– А что, это идея, – с задумчивым, серьёзным выражением сказал Вадим.
– Ну и шутники вы, ребята, – проговорила Людмила.
– А кто тебе сказал, что мы шутим, – закричал Дмитрий.
– Если ты нам не поможешь, мы сделаем из тебя настоящую прорицательницу, а чтобы ты не сомневалась, вот, смотри, – вытянул перед собой руки Вадим и, страшно и холодно улыбнувшись, в клочья разорвал разрешение.
Женщина остолбенела. Дмитрий приблизился к ней вплотную. Двумя руками он толкнул нерадивую гадалку в грудь. Та покачнулась и плюхнулась задом на диван.
– Так, а теперь ты нам поведаешь, где живёт лидер китайцев, – нагнувшись к женщине, распорядился Вадим.
– Какой лидер?
– Неправильный ответ, – прорычал Дмитрий, после чего сильно ударил Людмилу ладонью по лицу.
Женщина завыла, потом неожиданно закричала изо всех сил:
– Люди, спасите! Убивают!
Дмитрий резким движением схватил её за плечи, дёрнул на себя, повалил на пол. Женщина охнула. Вмиг она оказалась на четвереньках. Тут же Дмитрий оседлал её. Ладонью он прикрыл ей рот.
– Люда, ты всё про всех в городе знаешь. К тебе ходят большие люди, ты бываешь в ресторанах, на футболе. Да ты самая настоящая светская львица! – изгалялся колдун.
– Ребятки, какой, какой вам нужен китаец?
– Нам нужен лидер китайской диаспоры. Слышала о таком? – спросил Дмитрий.
Людмила не понимала, о ком идёт речь. Никакого китайца она не знала.
– Ну, в темпе – адрес его, – гаркнул Вадим.   
– Вам может помочь Хуа Сёётань, – назвала она первое китайское имя,  пришедшее на ум.
– Где он живёт? – спросил Вадим.
– Это она.
– Адрес!
– Бутлерова семьдесят пять, квартира тридцать два.
– Откуда её знаешь?
– На консультацию к ней ходила.
Ладонью Дмитрий похлопал женщину по щеке. Опасаясь снова получить шлепок по лицу, Людмила в страхе зажмурилась.   
– Молодчина. Возможно, сейчас ты спасла всех отечественных шарлатанов, – освободив женщину из плена своих ног, похвалил Дмитрий.
Людмила Васильевна, отряхивая халат, в страхе поднялась с пола.
– А я-то, овца, всё гадаю, в чём дело. А действительно, в чём дело?
– Работать хочешь? – задал риторический вопрос Вадим.
– Да, ребятки, хочу, хочу.
– Так вот, не задавай тогда лишних вопросов.
– Вадим Арсеньевич, пожалуйста, напишите мне новое разрешение, – взмолилась Ротозеева.
– Зачем? Кому оно нужно?
– Как кому! Вам, – удивилась  Людмила.
– Так я же знаю о тебе.
– А вдруг забудете, или нагрянет кто-нибудь от вас. С ним мне – спокойнее.
– Вот народ, а! – усмехнулся Вадим. – Ну зачем оно тебе? Я знаю, что ты работаешь подо мной и платишь мне. Что изменится, если я испачкаю лист бумаги? Ба, не загоняйся. Главное, не забывай в конце каждого месяца платить – и будет всё нормально. Пока, – попрощался Вадим, направляясь к выходу.
– Вы не понимаете, – вцепилась в рукав Вадиму Ротозеева, – нужен документ, иначе я не смогу больше… 
– Ты чего, одурела?! – оскорбился Вадим.
– Люда, успокойся. Тебе сказали: разрешение не нужно, – попытался успокоить женщину Дмитрий.
Вадим резко дёрнул рукой, дабы освободиться от цепкой хватки Людмилы Васильевны. Освободиться удалось, но ненадолго. Когда выходили из квартиры, хозяйка вбежала в прихожую. Задыхаясь от волнения,  она повалилась  на живот рядом с Вадимом и обеими руками схватила его за ногу.
– Умоляю, напишите. Без разрешения меня могут убить. 
– О, похоже, мы лишили товарища партийного членства, – с презрением отреагировал Вадим. 
– Похоже на то, – подтвердил колдун.
Чувство защищённости неожиданно покинуло Людмилу Васильевну. Дело всей её жизни внезапно оказалось в руках безжалостных осквернителей новомодной российской духовности, этих поборников криминала. И дабы руки поборников не омрачили  её старости, за ногу следовало держаться как можно крепче. Оказаться вне партии несметных лжецов означало лишиться главного источника дохода, благодаря которому она время от времени имела возмож-ность выходить в свет. Жизнь без света возможна. Но только самые примитивные и непотребные существа способны к существованию в непроглядной темноте. Стабильность, пусть даже и относительную, добытую тяжкими усилиями на старости лет, никто не смел отнять. И что значит это минутное унижение у ног хладнокровного негодяя, когда на кону единственное спасение от одиночества и бессмысленности каждого дня.
– Я поговорю с Людмилой Васильевной. А ты пока пойди разогрей машину, – потеснив в дверном проёме друга, предложил Дмитрий.
– Отпусти! – крикнул Вадим, освобождаясь от хватки лежащей у ног женщины.
Людмила Васильевна послушно отпустила. Подложив  под голову правую руку, она уткнулась в неё лицом и снова завыла, именно завыла, а не заплакала.
Дверь за Вадимом захлопнулась. В очередной раз Дмитрий остался наедине с чужой проблемой.
– Почему ты боишься смерти? Кто тебя может убить? Вадим? Вадиму ты сто лет не нужна. Какой доход с тебя, несчастная, – сев на корточки рядом с женщиной, говорил Дмитрий.
– Вы посмотрите, что сейчас творится в стране.
– Где смотреть-то? – Дмитрий улыбнулся уголком рта.
– По телевизору.
– А разве в телевизоре показана страна? Мне думается, телевидение больше походит на камеру пыток. Понимаешь, о чём я? Где камера, там и пытка.
Людмила поднялась, потом с кряхтением села на пол, облокотившись о стену.
– И кого же пытают в этих камерах? – спросила она.
– Ни кого, а что. Твоё понимание человеческого счастья. Это происходит незаметно. Поначалу кажется, будто всё самое страшное и отвратительное происходит лишь на экране. Потом, привыкнув к суровым реалиям телевидения, постепенно границы стираются – и уже непонятно, что страшнее: убийство Старовойтовой у подъезда или прохудившаяся кастрюля на газе?.. Мы давно привыкли по вечерам сношаться со своими тараторящими ящиками. Подстраивая эмоции под изменяющийся видеоряд, люди получили качественно новое удовольствие, вся прелесть которого заключена в мерцании разноцветного квадрата под сопровождение звука. Всего-то! Но наше сознание, создающее иллюзию реальной опасности, выпускает на волю из ящиков всяких бесов, убийц и ещё Бог знает кого. Изжить  их очень  непросто. Мы слишком долго наблюдаем за иллюзией в наши ворчащие окна. И теперь выйти на улицу и что-либо делать нам совсем не хочется, ибо слишком сильно мы полюбили роль пассивного наблюдателя, которому совершенно начхать на то, кого и когда пристрелили у подъезда собственного дома. «Светильник для тела есть око. Если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» Евангелие от Матфея.
– А вы смотрите телевизор? – поинтересовалась Людмила.
– Смотрю. Только всё чаще мне приходится наблюдать, как медленно и мучительно там умерщвляется внутренняя свобода человека.
– Это как?
– Раньше внутри у людей имелось достаточно места для интереса к жизни. Теперь там сплошь и рядом желания, порождённые алчностью рекламы. Если ты не потребитель, то производитель. Ну а если ты не производитель, то, выходит, бояться тебе нечего, ибо социальному покойнику покупательская способность ни к чему. Поэтому, Людмила Васильевна, смотри телевизор, но только упаси тебя господь верить в реальность происходящего на экране. И идя в «Лужники»,  или в магазин за хлебом,  будь уверена: за твою нищенскую пенсию никакому киллеру, во всяком случае, профессионалу, не взбредёт в голову тебя пристрелить. В новостях убийства рядовых граждан показывают  безо всякого энтузиазма.
Людмила Васильевна потупила взор. Она не знала, что ответить. Речи черноглазого звучали заманчиво и даже в какой-то мере красиво. Вот так сидела бы и слушала часами. Что-то в его словах, пронзительное и правдивое, заставляло задуматься над жизнью. До конца она не поняла смысла его слов, но этого от неё никто и не требовал. Зато сказанное помогло ей успокоиться. И разрешение стало теперь ни к чему, потому как  причина её страхов крылась в чрезмерной любви к  телевидению.
Вот беда-то, простой ящик с картинками, а до чего довести может! И действительно, по всяким пустякам волнуешься. А если кастрюля протечёт, так это совсем трагедия. Вот как бывает: живёшь в покое и благодати, по мере возможности ни в чём себе не отказываешь, весь ужас и всю грязь мира видишь лишь по телевизору, и, казалось бы, впору начать процветать и радоваться жизни. Но нет, не тут-то было. Всё почему-то наоборот: и жизнь не радует, и покой только в тягость. И понять не можешь, в чём дело.  Но вот приходит некто умнее тебя и объясняет, что во всём виновата проклятая реклама. Оказывается, давно приучена исполнять в этой жизни одну-единственную функцию – потреблять. Даже себе самой признаться стыдно.
– Что ж, ступай  в свою камеру пыток, включай свою машину пыток и продолжай дальше ленивым оком наблюдать за коммерциализацией собственной души.
– Теперь, когда будут показывать рекламу, я буду переключать на другой канал, – заверила Людмила.
Дмитрий задумчиво улыбнулся. Ему больше не хотелось объяснять Людмиле, что такое телевидение.
– Надеюсь, ты поняла, откуда твои страхи?
– От телевизора.
– Да нет же, не от него, от твоего непреодолимого желания сидеть в уютной квартире и с привычным равнодушием засорять свой внутренний мир. Ведь никто не заставляет тебя часами просиживать у телевизора.
– Верно, – согласилась женщина.
– Тогда вспоминай мои нравоучения прежде, чем сесть перед ящиком. Всего хорошего. Да, и не забудь закрыть дверь. Вдруг киллеры ворвутся. Они-то уж точно не станут читать лекции о вреде телевидения. 
В ответ женщина часто закивала головой, и когда дверь захлопнулась, она продолжала кивать, сосредоточенно о чём-то размышляя.

– Куда теперь? – сев в машину, спросил Дмитрий.
– На Бутлерова, – ответил Вадим, доставая из бардачка карту Москвы.
– А может, завтра съездим.
– Да нет, давай сегодня. Мне не терпится посмотреть на эту Сёётань.
Дмитрий тяжело вздохнул, но возражать не стал. Разве можно перечить старшему, когда тот взял след. Он представил Вадима большим слюнявым ротвейлером, который, неуклюже повиливая обрубком хвоста, тычет носом в припорошенный позёмкой тротуар и повизгивает при этом от нахлынувшего азарта. Сколько же ещё ему придётся обслюнявить тротуаров, прежде чем клыки его вопьются китайцу в его мягкое место? Да-да, именно вопьются,  гоня азиата туда, откуда он явился. Но разве китаец, сумевший одурачить кучу народа своими  дешёвыми фокусами и заработавший на этом целое состояние, испугается чьих-то угроз и уж тем более пары царапин на ягодицах? Вряд ли. И уж точно не уберётся восвояси! Вероятно, он заляжет на дно в ожидании более благоприятного рыночного климата. И тогда пусть пёс визжит от счастья.
 Хотя постойте. О чём это я, господа?! Нет, наверняка не таков был ход мыслей у Дмитрия. Напротив, в друге своём он видел разъярённого кобеля, готового сожрать заживо кого угодно. Бедный, бедный китаец! Недолго ему осталось дурачить наивный русский народ. Пусть уж лучше его дурачат свои. Когда разводят братья и сёстры по крови, это не так обидно, всё-таки привыкли уже, смирились.
– Она просила написать разрешение? – не выдержав молчания, спросил Вадим.
            – Я переубедил её. Указал ей на причину её страха смерти.
– Как интересно. И какова причина?
– Ты не поверишь. Она чересчур стара для того, чтобы начать жить по-новому.
– Как так по-новому?
– Очень просто: попробовать привыкнуть к очевидной мысли, что сегодня в этой стране ты на хер никому не нужна, даже киллерам,  – лукаво улыбнулся Дмитрий. 
 – Надо же, как точно сказано! Дааа, – умозрительно протянул Вадим, – теперь у нас повсюду так.
– Ну не знаю, может, не повсюду. А вот в её случае это так. Такое ощущение, будто чек на сто тысяч зелени – в клочья прямо у неё на глазах.
– Вот-вот, просто взяли да порвали. Ни себе ни людям. И как таких земля только носит?
– Это ты о ком? О нас? – спросил Дмитрий.
– О нас.  С Людмилы Васильевны в последнее время взятки гладки. Пусть лучше повисит на крючке. Глядишь, поймается что-нибудь. Дела-то её всё равно одним лёгким дышат.
– К тому же через раз, и лёгкое это туберкулёзное, – добавил Дмитрий, и они оба засмеялись.

До места добрались совсем поздно: пока постояли в вечерних пробках, пока по пути навестили ещё двух гадалок, и те, ничего толкового не нагадав, так же, как и Людмила Васильевна, в строгом порядке лишились своих лицензий. Время приближалось к одиннадцати ночи. Они подкатили к кирпичному десятиэтажному дому на Бутлерова. Дом нашли не сразу, пришлось немного поколесить по холодным и мрачным кварталам, во дворах которых время от времени появлялись призрачные фигурки людей. Стоило увидеть такого одиноко шастающего призрака, как он тут же куда-то исчезал.
 Вадим остановил машину. Вышли на улицу. Лица сразу же обжёг неприветливый колючий ветер. Уныло шумели на ветру голые деревья, гудели пронзительно провода. Вадим поёжился: вроде и центр города, а всё равно как-то одиноко и неуютно было в нём. Зато Дмитрий ни о чём подобном не думал: за два года он привык к одиночеству.
В подъезде оказалось чисто. На первых двух этажах панели стен, выкрашенные в ядовито-зелёный цвет, радовали свежестью новизны. На третьем этаже чистота на лестнице и на лестничной площадке, выложенной старым коричневым кафелем, сохранялась, а вот стены тут не красили, судя по всему, со времён зачатия капиталистической эпохи, – они оставались грязновато-красными с множеством самых различных художеств и надписей, копившихся тут не один год. Попадались среди надписей и непонятной природы иероглифы, нарисованные шариковой ручкой и маркером и даже выдолбленные в штукатурке. На металлической двери красовалась гравюра женщины в традиционном китайском ципао; у неё была изящная, подчёркнуто-тонкая талия – главная составляющая её женственности; небольшую часть лица прикрывал китайский зонтик, данный ей явно для придания загадочности. Кнопки звонка не обнаружилось. Пришлось стучать. После стука по другую сторону спросили:
– Кто?
 Непрошенные гости переглянулись.  Голос звучал тонко, тихо. Потом у гравюры засветился глаз(ок):  включили свет.
– Сёётань, открывай, – сказал Вадим.
– Кто вы?
– Мы добрые сподвижники по ремеслу, которых ты не знаешь.
– Что вам нужно?
– Кое-что узнать.
– Что?
Гости снова переглянулись. Вадим тяжело вздохнул.
– Мы от твоей подруги Ротозеевой, – вступил в разговор Дмитрий.
            Щёлкнул замок, металлическая дверь медленно приоткрылась. Из-за двери выглянуло бледное детское лицо с наведёнными по бокам глаз стрелками. Девочке от силы было лет девять и никак не больше. Дмитрий наморщил брови.
– Из взрослых есть кто-нибудь? – спросил он.
– Я слушаю, – проговорила девочка.
– Тебе сколько годиков, малышка? – с ухмылкой поинтересовался Вадим.
– Восемьдесят три, к вашему сведению.
– Ух ты, как сохранилась!
– Мне действительно столько лет, – на полном серьёзе заверила девочка.
– Ну что ж, бабуля, позови тогда свою прабабушку или прадедушку, – попросил Дмитрий. 
Несколько секунд девочка размышляла, затем попросила гостей разуться и предложила войти. И они вошли, и поразились увиденному. Судя по всему, планировка квартиры выполнялась на заказ, с нарушением всякой техники безопасности. Во-первых, стенные перекрытия, составляющие основу любой квартиры, напрочь отсутствовали, что само по себе странно; во-вторых, комната была огромна. Для получения такого пространства наверняка пришлось пожертвовать двумя четырёхкомнатными квартирами. Помещение напоминало плавательный бассейн. Выложенный плиткой пол покрывали белые ковровые дорожки; стены были разрисованы цветами сакуры и орхидеи. Глаза разбегались от обилия красок. Дмитрий насчитал в квартире семь колонн с пластиковой отделкой под мрамор.  Он постучал пальцем по двум колоннам, проверяя, из чего они сделаны. Оказался качественный муляж. Но, тем не менее, присутствие пусть даже таких незатейливых декораций  не  означало, что хозяин жилища имеет дурной вкус, навеянный романтизмом древности. Напротив, колонны здесь смотрелись великолепно, они наполняли интерьер величием и к тому же в отсутствии   стен служили неплохой опорой для потолка. Низкорослая мебель, сделанная главным образом из бамбука с соблюдением китайского колорита, выглядела стильно и весьма свежо. 
Что же касается юной хозяйки, то тут оставалось только удивляться: и походка супермодели, и размеренные движения её не имели ничего общего с энергичными детскими выкрутасами. Длинное ярко-красное ципао плотно облегало её миниатюрное, ещё несформировавшееся тельце. С недоумением рассматривая, как дитя вышагивает по ковровой дорожке, Дмитрий пытался вообразить дальнейшее развитие событий. И надо заметить,  воображение  рисовало ему далеко не самые безобидные сцены. Чего только  не приходило на ум, начиная с фантазии на тему «снисхождение латентного педофила» и  заканчивая кинопробой «двое в сауне, не считая Вадима с камерой». Он пытался гнать прочь эти назойливые фантазии. Но чем упорнее сопротивлялся, тем упорней напирали фантазии. Казалось, никакие другие мысли, ни о чём другом, не способны пробудить  такого интереса. Дело дошло до того, что Дмитрию и в самом деле захотелось, чтобы этому ребёнку оказалось восемьдесят три года. Потом где-то в глубине души застучал молотком по столу, требуя незамедлительного раскаяния и взывая к здравому рассудку, внутренний судья. После его стука стало  как-то забавно наблюдать за ходом собственных мыслей и за критикой со стороны извечного внутреннего судьи. Но то ли оттого, что судью своего Дмитрий почти никогда не слушал, то ли просто в силу  природной скромности судьи и его неумения бороться за правое дело молоток  стучал тихо, формально, просто по привычке, как бы напоминая: ты, конечно же, скотина, но пока ещё небезнадёжная. Поэтому в очередной раз требования судьи остались неисполненными.
У дальней стены располагался небольшой бассейн, наполненный розоватой водой, – по всей видимости, с добавлением каких-то ароматических масел или травяного отвара. В нём плавали лепестки белой сакуры. В воздухе притаились едва уловимые ароматы цветов.
Хозяйка подплыла к низкому церемониальному столику, на котором гнездились фарфоровый гайвань  и несколько фарфоровых пиал.
– Чаю? – предложила девочка.
– Спасибо, обойдёмся, – отказался Вадим.
– В древнем Китае отказ гостя от предлагаемого чая расценивался как большое неуважение к хозяину. Если гость приходил о чём-то просить, ему следовало сделать хотя бы пару глотков. 
Дмитрий слегка толкнул друга в спину, давая понять, что лучше будет согласиться с девчонкой.
– Ну ладно, давай хлебнём чайку. Как не хлебнуть в такой обстановке, – спохватился Вадим.
Сёётань нагнулась, начала что-то искать на нижней полке стола, потом достала оттуда стеариновую свечу, встроенную в металлическое приспособление, напоминающее примус. Затем из стола  она извлекла прозрачный стеклянный сосуд, похожий на маленькую кастрюльку, перелила в него из гайваня золотистый чай, после установила сосуд на подставку и зажгла свечу. В квартире освещение было слабое, поэтому над пламенем  свечи золотистый напиток смотрелся весьма эффектно. Чаинки пуэра , подбрасываемые слабым языком пламени, медленно поднимались со дна и так же медленно, достигнув поверхности, тонули.
Обстановка успокаивала. Дмитрий стоял около стола и, не отводя глаз, пристально наблюдал за путешествием чаинок – вверх-вниз, вверх-вниз… Все мысли, и развратные и благие, неожиданно куда-то подевались. Великолепное, неописуемое состояние. Неописуемое потому, что прежде чем начать его описывать, следовало подумать.  А он в тот момент не думал совсем. Когда нет мыслей, время исчезает; когда отсутствует время, пропадает ожидание; когда нет ожидания, нет желания; когда нет желания, нет страдания.
– Надо же, настоящая церемония, – вполголоса проговорил Вадим.
– Господа, вы ещё не видели настоящей церемонии, – заверила девочка. – Я бы вам тогда не позволила и слова обронить.
«Девочка явно заигралась», – подумал Дмитрий. 
Сёётань направилась к бассейну; она  попробовала воду рукой, затем, подойдя к  стене, нащупала включатель под ковром, на котором был  изображён раскидистый тис. 
– Вода холодная, подогреть надо, – пояснила она.
Дмитрий с холодком в душе подумал, что его фантазии грозят сбываться.
Ну что ж, чему быть,  того не миновать. Чем чёрт не шутит. Может, ей и в самом деле восемьдесят три. В жизни всё возможно. Мало, что ли, на веку своём повидал! Если так угодно судьбе, то пусть так и будет; к тому же, не он это всё затеял – она сама… Вон, ишь ты, полезла воду подогревать. Потом с детской наивностью разденется и бомбочкой, визжа, прыгнет в бассейн. А потом, хитрюга, станет предлагать искупаться вместе с ней. Нет, не девочка она, и, наверное, уже давно! Она – ведьма. Приняла облик невинного дитя, ходит, виляет задом – одним словом, соблазняет. А на самом деле у неё дряблая жёлтая кожа, возможно, есть даже горб, пара зубов и те гнилые. Фу!!!  С отвращением он посмотрел на Сёётань. Жаль, вначале так великолепно всё складывалось. Выходит, сам же себя и обломал! Вот куда способны завести вовремя не обузданные фантазии. Нет, он ни в коем случае не педофил, или (как там сейчас по-умному?) эфобофил. Он всего лишь человек с богатой фантазией, начитавшийся, насмотревшийся частных сайтов про всяких Лолит. Вот, даже наизусть заучил: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу… Но в моих объятьях она была всегда: Лолита. А предшественницы-то у нее были?» И тут будто током по мозгам: самое потребительское отношение к женщине как к вещи у педофилов, потому как для этих потребителей важно в основном качество потребляемой вещи и гарантийный срок её службы вплоть до полового созревания.
Они забыли, зачем пришли в эту необычную квартиру-бассейн с колоннами и с дева-бабкой (дева-бабка – так окрестил ребёнка Дмитрий). Минутные стрелки успели провернуться на три четверти с момента их прихода. Было как-то странно думать об этих выпавших из восприятия минутах. И тут с удивлением Дмитрий вспомнил о цели визита. Он вспомнил, что нужно спросить девочку. Но о чём?! Забыл! Такого с ним никогда ещё не случалось.
Сёётань церемонно разлила в пиалы чай, подала гостям, лёгкая улыбка при этом не сходила с её трогательного лица.
– Пейте, господа. Это лучший китайский чай. Он называется «Тай пин Хоу Куй», что переводится как «Главарь из Хоу Кэна».
– Сколько стоит главарь? – поинтересовался Дмитрий.
– Боюсь, цена его не может быть выражена в денежном эквиваленте.
– Это почему же? – поинтересовался Дмитрий.
Девочка снова улыбнулась.
– Да вы попробуйте сначала. А то хотите купить неизвестно что.
Дмитрий сделал глоток, за ним, следуя примеру друга, отведал поднебесного чая Вадим.
– У-у-у, превосходный вкус! – смотря на друга, восхитился Дмитрий.
Вадиму напиток тоже понравился.
– А что, пару пачек замутить можно, – обратился Вадим к Дмитрию.
– Замутим. Так почём главарь, мой юный ангелочек? Главарь… главарь, – повторил Дмитрий, и тут память резко выдала ему словосочетание «глава китайской диаспоры». – Кстати, а где нам можно найти главу китайской диаспоры? Может, у него купим кое-какие элитные сорта. 
– Вас интересует чай или глава? – спросила девочка.
– Чай, – пожал плечами Дмитрий.
– Ваше тело желаний живёт за счёт коллекционирования редких сортов чая?
– Это вопрос? – осведомился Вадим.
– Хотите – не отвечайте на него.
– Да, девочка, мы очень любим, сидя в мягком кресле перед теликом, гонять по вечерам китайские чаи.
– А мне кажется, вам больше нравится гонять главарей, причём только китайских.
– Какая сообразительная девочка! – заметил Дмитрий. – Ну, посмотри, разве мы похожи на ценителей чая?
– Не очень. Скорее вы похожи на голодных духов. Вас не покидает чувство голода, вам постоянно необходимо удовлетворять свои вновь и вновь надуманные желания.
– Сегодня амбиции – это главная составляющая успеха, – пояснил Вадим. – Если ты одеваешься не в дорогих бутиках и живёшь от зарплаты до зарплаты, это повод начать копаться в своём прошлом, ища ошибки, приведшие тебя к такому… – он запнулся. 
– Чему? – спросила девочка.
– Такому общедоступному существованию.
– По-вашему, вы достойны иного существования?  Жизнь без страданий лишена всякого смысла.
– А разве в ней есть смысл? – поинтересовался Дмитрий.
– Страдания, – ответила Сёётань.
– Я так и знал. Опять буддизм.  Так называемая российская элита с радостью, как дешёвая проститутка, отдаётся ему последние пятнадцать лет. И ты, девочка, туда же. Вроде, умная… Неужели у нас в стране духовный кризис? Или мы разочаровались в христианстве? – посетовал Дмитрий. 
– Дело не в духовном  кризисе, – успокоила девочка, – и не в христианстве. Просто очень многие россияне в прошлых своих жизнях были китайцами. Теперь они перевоплотились и живут здесь, страдая за свои прошлые ошибки. Например, многие самураи династии Мин сегодня ходят в братках или охраняют больших политических деятелей. А китайские философы древности теперь обречены на сочинительство беллетристики; они с радостью писали бы серьёзную литературу, неся людям вечное и доброе, но, похоже, теперь это  вечное и доброе ничем, кроме скуки, в наших душах не отзывается. Да и может ли быть иначе, если сегодня нам слишком хорошо известна цена  этому вечному, тем более доброму?
– А кем были мы? Можешь сказать? – поинтересовался Вадим.
– Тебя вообще не было. А что касается твоего друга, то он жил в девятнадцатом веке  в китайской провинции Цинхай. Но китайцем он не был, – он был католическим миссионером, французским подданным, которого церковь в 1833 году отправила в Китай наставлять граждан поднебесной на путь истинный.  До какого-то момента он успешно проповедовал библию, но потом заинтересовался индуизмом и вверг свою бессмертную душу в ещё один бессмысленный круговорот перерождений.
– Что пошло не так? – спросил Дмитрий.
– Ты поверил, что твоё I.Q. проповедника ничуть не меньше, чем у Христа или Будды. И небеса воздали тебе по вере. Вот, ты снова здесь, – снова рождён для познания себя и мира.
– Я хочу освободиться, хочу перестать рождаться, – запротестовал Дмитрий.   
– Неужели в нирвану захотел, – засмеялся  Вадим.
– А ты что, не хочешь? – кинул пренебрежительно Дмитрий.
– Я христианин – мне воздастся по моей вере.
– Спустят в преисподнюю, – съязвил Дмитрий.
– Наверное, лучше туда, чем снова сюда.
– Не спорьте, господа. Зачем ненужные и беспочвенные споры. Вы оба хотите совершенного иного. Зачем же претворяться. Вы не настолько духовно развиты, чтобы спорить на такие  отвлечённые темы. Ваши интересы, как и у многих других, лежат на поверхности и относящихся больше к проблемам обустройства быта.
Такой уровень мышления, явно несвойственный ребёнку, – мягко говоря, удивил гостей; только вида они старались не подавать.
Не уж-то она и в самом деле дожила до  восьмидесяти трёх! Страшновато и как-то не по себе было от всего этого.
– Хотите, я исполню ваши желания, – предложила Сёётань.
– А ты можешь? – усомнился Вадим.
– А то. Прожив четырнадцать жизней с одним Эго и изучив кучу оккультной литературы, можно позволить себе и не такое. Как вы относитесь к лошадям?
– К каким лошадям? – не понял Дмитрий.
– Которые исполняют желания.
– А ты не боишься, если наши желания окажутся из числа вредоносных? – предупредил Дмитрий.
– Нет, не боюсь. Если им суждено исполниться, то пусть они исполнятся.
– Вот, опять хорошо знакомая черта русского характера – фатализм. И это в таком-то возрасте! – подтрунил Дмитрий.
– В каком? – девочка наморщила брови.
– В старческом, – нашёлся Дмитрий.
– Стойте здесь, я сейчас вернусь, – сказала она и пошла к платяному шкафу у стены.
Пока Сёётань что-то искала в шкафу, наши герои успели поспорить о том, знает ли девчонка китайского лидера или всё же не знает. В ходе спора Вадим предложил Дмитрию загадать, чтобы они как можно быстрее отыскали китайца. Дмитрий сказал, что согласен. На самом деле он давно томился  другим тайным желанием, даже не желанием – целой мечтой, для исполнения которой он поступился бы многим. 
Из шкафа Сёётань достала два тряпочных свёртка. Вернувшись, она развернула их и аккуратно положила на стол. Свёртки оказались одинаковыми. На их жёлтом фоне  изображалось по коню; каждый конь нёс на себе, как пояснила Сёётань, Чинтамани – шестигранную священную драгоценность, которая исполняла желания. Внизу под конями чёрными нитями были вышиты священные иероглифические тексты.
– Это Хий морин, – сообщила девочка, указав пальцем на одного из коней. – Он приносит счастье, удачу и процветание.
– Это не моя мечта, – возмутился Вадим.
– А разве не этого желает каждый человек?
– Этого, но…
– Тогда делайте, что я вам скажу. Сейчас мы запустим ваших коней по ветру, затем я прочитаю  молитву – и вам будет счастье. Идите за мной.
Они вышли из квартиры, лифтом поднялись на последний этаж. Сёётань ничего поверх ципао не одела.
– Нам туда, – сказала девочка и указала на поржавевшую металлическую дверцу в потолке.
– На крышу! – удивился Вадим.
– Там мы запустим коней.
– Слушай, а почему мы должны тебе верить? Ты с нами играешь неизвестно во что – мы соглашаемся. Что ты нам взамен можешь дать? – поинтересовался Дмитрий. – Может, скажешь что-нибудь о китайце.
– Скажу, но только на крыше.
            Выбора не оставалось. Пришлось лезть на крышу. Дмитрий замотал лицо и шею шарфом и приготовился взбираться по лестнице, не понимая толком, зачем он слушает эту несносную девчонку.
Первой на крышу взобралась Сёётань, за ней – Вадим. Как только Вадим скрылся в проёме чёрного квадрата, послышался странный шум, похожий на шум деревьев.
Миновав лестницу, Дмитрий очутился в тесной деревянной надстройке, с потолка которой свисали сосульки, а на стенах блестел иней. Когда он  выбрался наружу,  первое, что он увидел, это огромное раскидистое дерево с мощным и неправдоподобно толстым стволом у основания. Чем-то исполин напоминал тис, наверное, продолговатой формой своих жёстких листьев, которые светились мягким шафранным светом. Со светящимся деревом, растущим на крыше в разгар зимы, ещё можно было как-то мириться, но вот с зелёной листвой!.. Дерево шумело, его ветви раскачивал ветер, тёплый, лёгкий, совсем летний! Но не только ветер оказался странным. Оглядевшись по сторонам, Дмитрий не увидел ни привычных домов, ни московских улиц, ни снега. Улицы куда-то исчезли, дома тоже неизвестно куда подевались, от снега не осталось и следа. Куда бы Дмитрий ни посмотрел, всюду стояла стена темноты, в которой то  тут, то там вспыхивали ярко светящиеся шары, очень красивые, правильной формы, размером от пятирублёвой монеты до огромных сияющих солнц, достигающих в диаметре трёх, а то и более метров. Шары лопались, из темноты доносился странный приглушённый треск. В моменты треска вспышки  озаряли дерево, и казалось, будто вот-вот и грянет гром, прольётся дождь. Но ни того, ни другого Дмитрий не дождался. Снега на крыше не наблюдалось совсем – сухой гудрон, кое-где мелкий щебень и зелёная листва, сорванная неугомонным ветром. Он как вкопанный остановился рядом с надстройкой, наблюдая за происходящим чудом. Возникло странное ощущение, будто всё, что он видит, существует не где-то вовне, а в нём самом. Он видел дерево, но не так, как обычно: листва поражала необыкновенно насыщенным цветом. Каждый отдельный лист шумел по-своему. Странно, Дмитрий мог поклясться, что видит отдельно каждый лист, причём сразу со всех сторон: и в гуще крон, и снаружи. Когда он обращал взор к исполину, он как бы становился этим исполином, населяя его разумом, волей и чувствами. И на что бы он ни посмотрел, всё тут же оживало, раскрывая свою  суть, смысл своего бытия.
– Вааадим, – прокричал он в темноту.
– Кого-то потерял? – отозвалась за спиной Сёётань.
Дмитрий резко повернулся.
– Где я? – испуганно спросил он.
– В нижнем астрале. Сейчас вы оба – вы и ваш друг – переживаете клиническую смерть. Надо же, переживаете клиническую смерть. Какое абсурдное выражение! Хотя, по большому счёту, здесь жизнь больше походит на жизнь, нежели там, где вы разъезжаете по городу в поисках китайца.
– Мы умерли???
– Нет. Вы здесь потому, что хотите исполнить свои желания. Это – мир желаний. А это дерево – древо жизни. Вам придётся взобраться на него как можно выше и водрузить наверху  свой Хий морин. Чем выше залезете,  тем больше шансов на то, что желание ваше сбудется. Всё очень просто. Стоит поторопиться, а то Вадим обгонит вас, он уже вскарабкался на дерево.
Дмитрий пригляделся, заметил шевеление ветвей, – это наверняка лез Вадим. Взбирался конкурент довольно проворно.
– Я заранее прошу прощения, но у вас, если вы заметили, одно древо жизни на двоих, – сообщила девочка.
– Почему?
– Понимаете ли,  ваш друг Вадим не вполне автономное существо. Пока он всецело зависит от вашего третьего кармического субъекта. 
– Какого ещё субъекта? Он что, паразитирует на нём? Или спонсирует его?
– Э-э-э, в некотором смысле и то и другое.
– Кто этот субъект?
– Тень великого.
– Какого ещё великого? – поразился Дмитрий.
– На этот вопрос я не могу ответить. Если отвечу, ваши кармические узлы затянутся настолько, что развязывать их вам придётся не один десяток земных существований. Вы хотите этого? Думаю, особо желанием не горите.
– Я так понимаю, великий  не человек, а нечто абстрактное, некое концептуальное понятие или ключ к пониманию метафизических процессов жизни?
– В некотором смысле он – нечеловек, – уклончиво ответила Сёётань.
– А что же тогда он?
– Слишком много вопросов. Полезайте лучше за своей мечтой. Вот, возьмите Хий морин, – она протянула Дмитрию свёрток. – Я буду ждать вас здесь. Пока вы будете взбираться, я исполню специальный обряд Хий морин хийдхуулэхэ ; он поможет привлечь богов первой космической сферы.
– Так мне, значит, надо туда, к богам, наверх. Так просто!
– Да. Поместите своего коня ветров как можно выше, чтобы боги заметили его, и тогда, быть может, боги исполнят вашу мечту.
– Боги или Хий морин? – попытался уточнить Свежеземля.
Девочка опустила голову и улыбнулась.
– Ни боги, ни освящённые в дацанах полотна не исполнят за вас ваши мечты.
– Но…
– Но, но… конь в кимоно, – отрезала девочка. – Давайте наверх. 

Листва была густой, взбираться следовало осторожно, ветви то и дело цеплялись. Дмитрий осмотрел  свою многострадальную одежду и только тогда заметил, что на нём чёрная ряса, мало того, в придачу к рясе на шее болтался нательный крест внушительных размеров, тяжёлый – судя по всему, золотой. Отлитая из золота цепь, на которой висел крест, также имела внушительные размеры. Дмитрий схватился за распятие, слегка подкинул его, прикидывая  вес, присвистнул: не меньше пятидесяти грамм. Духовная реальность из-за фантастичности происходящего напоминала вещий сон, только гораздо более явственный. Дмитрий вдруг понял одну простую истину: смерть – совсем нестрашная штука, если, конечно, знаешь, что за гробовой доской тебя ждёт прекрасный тридцатиметровый тис, на вершину которого предстоит взобраться, дабы исполнить свою сокровенную мечту, – тогда смерть перестаёт довлеть как неизбежный приговор. По мере того как Дмитрий всё выше и выше поднимался над крышей, с ним происходило нечто невероятное: кружилась голова, тело, постепенно освобождаясь от бремени притяжения, с каждой минутой теряло вес. Он решил, что итогом подъёма к мечте станет его полёт по ветру. Что ему стоило превратиться в такой же лёгкий, беззаботно колышущийся на ветру зелёный лист? В какой-то момент ему захотелось стать одним из сотен тысяч этих светящихся листьев и, оторвавшись от ветки, безоглядно полететь в сияющую черноту, чтобы потом прилечь где-нибудь под кустом и засохнуть, сгинуть раз и навсегда, удобрив собой горсть земли. Он подумал, что даже такой бесславный уход в вечность принесёт этому миру гораздо больше пользы, нежели вся его тридцатилетняя жизнь  на Земле.  И если таков самый нижний астральный мир, то что есть высшие миры?! Он поднял голову. Между ветвей чернело густо усыпанное звёздами небо. Ах, как оно было красиво! Крыша внизу давно скрылась в гуще листвы, в её шуме пряталась едва уловимая музыка – живая трель природы. Небо тоже пело. Вот она, музыка сфер. И невозможно было охватить всё это умом, этим грубым, мало на что способным концентратором человеческих глупостей и заблуждений. Здесь всё сливалось воедино, здесь всё казалось иным. Мир вокруг состоял как бы из чьей-то вездесущей, всеобъемлющей воли, проникающей в каждый уголок сознания. Здесь без труда можно было воспринимать вещи всеми своими органами чувств сразу, в одно мгновение, словно сливаясь с объектом восприятия в одно целое, как будто становясь им. С каждым  преодолённым метром, с каждой новой высотой душевная тревога и горечь, копившиеся долгие годы в земной жизни,  отступали и становилось легко, свободно, будто благодать божественная снизошла откуда-то сверху. Дмитрий начал забывать, кто он, откуда он, куда он карабкается и зачем, – прошлое теряло свой привычный смысл, становясь до смешного нелепым и неважным. Возможно, он так и остался бы на дереве, превратился бы в девственный зелёный лист, а потом, подхваченный ветром, улетел бы в неизвестные дали навстречу своему очередному воплощению в физической ипостаси. И кто знает, сколько ещё раз ему предстояло бы отрываться от родной ветки и лететь, лететь, лететь, потом падать, падать и снова падать… 
От сладких  грёз оторвал грубый полурёв-полуголос, грянувший откуда-то сверху:
– Шатун – это не тот, кто днями напролёт бессмысленно ходит туда-сюда, оттого что он голодный. Шатун – это тот, кто сидит на дереве и шатается на ветру, думая о перспективах загробной жизни как о лёгком и бескомпромиссном способе избавления от бессмысленной ходьбы туда-сюда. 
После этих слов чья-то сильная и мохнатая рука схватила Дмитрия за его нательный крест, а потом стремительно потянула вверх. Дмитрий даже не успел испугаться, только крякнул и по привычке, как обычно он это делал во время проведения ритуала воздуха, схватился руками за золотую цепь. Задрыгал ногами, попытался скинуть с шеи цепь, и он обязательно скинул бы её, ведь вес его тела значительно уменьшился, но не тут-то было.  Обладатель мохнатой руки проворно перекрутил цепь, причинив тем самым пленнику сильную боль.
– А теперь дыши, колдун. Попробуй насладиться ароматами природы. Небось, совсем протух в своём подвале, – говорил обладатель мохнатой руки.
В ответ Дмитрий беспомощно хрипел и извивался. Действо походило на выуживание из речки огромной рыбины. Рыба страдала от страха, боли, а главное, от обиды. Вроде долгожданное лакомство, а заглотнёшь – и сожаленью твоему предела нет. И рад бы рот порвать, и так неистово двигаешь всем, чем только можешь, но кому это нужно: кто кроме истерзанного крючком червя оценит и поймёт твои страдания? Голубая мечта, живущая, как оказалось, на макушке дерева, имела не только странный адрес проживания, но и являлась чем-то ещё. Чем?  Тем самым истерзанным червем.
«Прости меня мой червь, – пронеслось в голове у Дмитрия. – Прости за то, что я насадил тебя на крючок слишком бережно, дабы причинить тебе как можно меньше страданий, и теперь ты, не имея возможности погибнуть быстро и безболезненно, умираешь вместе со мой в муках».
«Эй, йети, – мысленно обратился он к обладателю мохнатой руки, – бога побоялся бы, за крест ведь тянешь».
«Карась, не тебе рассуждать о боге и о том, подобает ли вообще йети бояться его. Я тот, кто вытащит тебя из протухшей тины на поверхность благополучия. Ты ведь хотел на самый верх. Твой Вадим в этом деле тебе непомощник», – тут же отозвалось в голове у Дмитрия.
«Тогда кто мне поможет? Ты, тупиковая ветвь эволюционного развития?»
«Да».
«С какой стати ты мне станешь помогать?»
«Ты сам меня на это запрограммировал».
«Как?»
«Когда дал прикурить  «Vector Group», набитую лошадиной дозой псилоцибина. Представляешь, какие у меня мультики начались?»
«Коваленко!!!» – пришёл в изумление Дмитрий.
«Был когда-то. Теперь я дух неприкаянный, призванный исполнять твои прихоти. И теперь у меня постоянная проблемы с трансформацией: стоит мне несколько раз кряду представить что-то и я тут же становлюсь этим “что-то”».
«Понятно. А вот у меня такой проблемы нет. У меня иммунитет ко всему такому».
«Как так?» – спросил Коваленко.
«Очень просто, – продолжал мысленную беседу Дмитрий. – Я не доверяю своим мыслям,  тем более фантазиям. Поэтому у меня всё реально в кавычках. И сам я реален в кавычках».
«Неужто я инволюционировал в медведя только потому, что постоянно, лазая по этому дереву, натыкался на одну и ту же мысль о том, что я похож на медведя?»
«Не потому», – мысленно улыбнувшись, ответил Дмитрий.
Его осенило. Превозмогая боль в шее, он кое-как поднял голову, дабы  взглянуть на своего пленителя. Пленитель выглядел именно так, как представлял его Дмитрий: огромный бурый медведь. Такое же несчастное животное содержалось в подвале дома № 114. Звали подвального зверя Баллу – наверное, в честь диснеевского пилота американских «кукурузников». У них Баллу  пусть и на «кукурузнике», но зато за штурвалом, – у нас он в лучшем случае фарфоровый и с гармошкой, в худшем – пьяный в картонном коробке, кочующий контрабандным грузом куда-нибудь в Эмираты.
Сказать медведю о том, что он стал медведем благодаря разыгравшемуся воображению висящего на золотой цепи миссионера, значило подписать себе смертный приговор. Ну а коль у миссионера после попадания в нижний астрал оставалось  ещё десять тел из одиннадцати, то, соответственно, умереть ещё раз, подвергнув себя тем самым риску попасть в менее дружелюбное измерение, не составляло никакого труда. Дмитрий призадумался. Стоило ли посвящать Коваленко в тайну его трансформации? Ох, опасное это было мероприятие. На зверя запросто могла нахлынуть волна животной ярости и тогда конец. С другой стороны, зверь – подневольный дух, а  значит, тому, кто им повелевает, причинить зла зверь не мог.
«Отпусти, заклинаю тебя, дух сорокадневного дозора».          
Медведь прекратил взбираться по дереву. Он медленно опустил голову, показав свои глаза, чёрные, пустые, чучельные. У Дмитрия возникло впечатление, будто медведь ненастоящий: он больше походил на искусное чучело, которое при жизни бестолково бродило по зимнему лесу, а потом повстречало свой внезапный выстрел. Бестолково бродил, бестолково издох, не поняв даже, что с ним произошло, и теперь всё так же бестолково продолжает лазать по дереву.  Но что самое удивительное – это неспособность медведя осознать своё бестолковое положение. И наконец интересное: его счастье – это его неспособность осознать бестолковость положения. Поэтому пусть он лучше продолжает не видеть причин непрестанного душевного томления.
Перед мысленным взором Дмитрия проплыла картина. Издыхая под можжевельником с охотничьим жаканом в груди, медведь корчится на красном пятне крови и в последние минуты покидающей его жизни вспоминает, каким счастливым он был: свободно бродил между заиндевелых сосен, пусть голодный, пусть замёрзший, с комками примёрзшего  к бокам снега, но всё же живой, по-медвежьи мыслящий о своих медвежьих нуждах и проблемах. Участь мыслить по-медвежьи показалась Дмитрию  куда лучше той неизвестности,  какая ждала медведя впереди. И какая разница, где ты ищешь себе пропитание, в лесу или в номерах пятизвёздочной гостиницы, – в любом случае умираешь не по причине нехватки пропитания.
После того как медведь закончил взбираться по древу, с ним начала происходить странная трансформация. Вначале между ушей у него дыбом встала шерсть, затем, словно обдуваемые снизу, хлопья шерсти взлетели над головой. Образовалось что-то вроде лысины. Косолапый горько проревел и свободной лапой стал зализывать шерсть на лысину. Затем  таким же образом он постепенно лишился всей своей шерсти. Спустя несколько минут на суку сидел голый Коваленко.
«Листок фиговый не прицепить?» – подшутил Дмитрий.
«Ты опять сделал меня человеком!»
«А что, не нравится?»
«В средневековых и ренессансных изображениях Адама и Евы медведь, залезший на дерево, символизировал плачевный итог грядущего искушения».
«Ты о чём? О моей мечте?» – насторожился Дмитрий.
«Как о чём! – вскричал Коваленко дрожащим голосом, будто вот-вот собирался заплакать. – Теперь… что теперь я символизирую?»
«Ну если Адам и Ева, то, выходит, теперь ты символизируешь Адама».
«А тебя тогда на кой хрен сюда посадили??? Кого, что ты символизируешь? Боже, боже, молю тебя, пожалуйста, боже, сделай меня обратно медведем», – взмолился Коваленко.
«Кем бы он тебя ни сделал, в любом случае я буду твоей тяжкой ношей, – с чувством превосходства насмехался Дмитрий. – Ну, первобытный, чего затормозил? Давай тащи меня наверх к мечте».
«К какой мечте, ваше преосвященство?»   
«Как к какой! К раю меня тащи. В рай я хочу».
«Все хотят, тем более религиозные… А с чего ваше преосвященство взяло, что в человеческом облике я дотащу вас до рая?»
«Ты хотя бы попробуй».
Сморщив лицо в страдальческую гримасу, Коваленко взялся за дело. Он смог преодолеть только полметра: на большее сил не хватило. Пришлось отпустить непосильную ношу. До макушки оставалось ненамного больше двух метров.
Отдышавшись, Дмитрий решил, во что бы то ни стало, привязать коня ветров на самый верх, иначе в густой листве боги попросту не заметили бы полотна. Он взобрался очень высоко, насколько позволял ствол. Макушка оказалась настолько длинной, а её сучья настолько тонкими и редкими, что залезть по ним на самый верх совершенно не представлялось возможным. Поначалу Дмитрия охватила досада. Но, взглянув на «Адама», он тут же сообразил, каким образом  тот может ему помочь. Пришлось приказать «Адаму» стать на сук, который мог выдержать их обоих и который располагался выше всех остальных суков. «Адам» послушно залез на нужный сук, обхватил обеими руками ствол дерева и замер. Дмитрий тут же с кряхтением взобрался к «Адаму» на плечи. Сначала он сел на «Адама», потом осторожно встал на ноги и принялся привязывать к ветке знамя своей заповедной мечты. Довольная улыбка озарила его хмурое лицо. Дело было сделано, и если Сёётань не врала, то вскоре его ждала безбедная жизнь, именно такая, о какой он всегда мечтал.
Вниз Дмитрий спустился несамостоятельно. На плечах у Коваленко он благополучно преодолел три десятка метров, и даже после того, как они слезли с дерева, Свежеземля, словно маленький ребёнок, продолжал спокойно восседать на плечах.
 Внизу его поджидал ещё один сюрприз. На расстоянии нескольких метров от дерева сидела, прижав колени к груди, нагая, или почти нагая, Ева. Нет, мой уважаемый читатель, не Адама она своего ждала, как ты, наверное, подумал. Она ждала другого. И Дмитрий тоже, как и ты, мой читатель, решил сначала, что перед ним прекрасная дева, вся будто из чистейшего мрамора, с длинной чёрной косой, перехлестнувшей грациозное тело от левого плеча  до правого бедра. Зависть – вот что испытал колдун, ведь такой Евы  у него до сих пор не было. Он почувствовал себя самцом, обделённым во многих отношениях: мало того, что без денег (ни тех денег, которые позволяют отовариться в продовольственном магазине и не помереть с голоду, а настоящих денег – средств к независимости), да к тому же без спутницы. «Хотя, – подумал Дмитрий, –  у слова «спутница» слишком уж двоякое значение со всеми вытекающими отсюда смыслами».
Ева, завидев своего единственного и ненаглядного, протянула навстречу к нему руки и мужским голосом заговорила:
– Дим, посмотри, что со мной стало.
Её странный голос заметно дрожал. Она была явно не в себе. Голос показался Дмитрию очень знакомым. Невозможно! Ева оказалась не совсем Евой: какой-то извращенец решил поглумиться и приставил голову Вадима к роскошному женскому телу.
– Вадим? – неуверенно спросил Дмитрий.
– Я и сам теперь не знаю, кто я, – едва не плача, прогнусавил Вадим.
– Что с тобой случилось?
– Я залез на это проклятое дерево, привязал эту чёртову тряпку и тут, как назло, в голову пришла глупая мысль о том, что женщинам в этом отношении живётся легче: их не так сильно терзают амбиции.
– По-моему, я знаю, что ты загадал. Ты пожелал избавиться от китайца и тем самым заслужить уважение и доверие ведического совета, чтобы потом совет выдвинул твою кандидатуру на жеребьевку  в верховные жрецы. Так?
– Да, так. Это давно уже не секрет.
– И что же в итоге ты получил? Сиськи и то, из чего когда-то вылез. Но это всё мелочи, главное, чтобы твой мозг по-прежнему работал как у мужика. В противном случае твой детородный орган будет  отдан на растерзанье. 
– В каком смысле? – обиженно спросил Вадим.
– В прямом.
– Не хочешь ли ты сказать, что мой детородный орган пойдет по рукам.
– Да не по рукам, глупая, – продолжал издеваться Дмитрий. – Кто ж поверит, что ты  это ты? Найдутся ходоки, которые захотят проучить самозванку. Сама должна понимать, чем дело пахнет.   
– Что  теперь делать? – отчаянно прокричал Вадим.
– Да ладно тебе, пошутил я. Ничего страшного с тобой не случилось. Просто это не то место, где можно давать свободу мыслям. Как говорил Будда – «Нет мыслей – нет проблем». Не хотел ли он этим сказать, что ограниченный внутренний мир человека гораздо страшнее и проблемнее, нежели весь мир десяти тысяч несуществующих вещей и их соотношений.
– Но почему несуществующих? – включился в разговор Коваленко.
– А ты сам подумай, философ, – сказал Дмитрий и отчеканил по голове Коваленко щелчок. – Прежде чем стать для тебя реальностью, зрительный образ, например, этих аппетитных сисек проходит через твою нервную систему. Чем становятся сиськи, пройдя ценз нервной системы? – Коваленко слегка шевельнул плечами. Судя по всему, он хотел ими пожать, но мешал сидящий на плечах колдун. – Сиськи иногда становятся дойками, иногда грудями кормящей матери, несозревшими грудками младшей сестры или импозантной грудью тяжелоатлета. Обратный процесс – из грудей в сиськи и дойки – имеет место,  и, надо признать, в последнее время всё чаще. Таким образом, мы имеем лишь мнимые понятийные образы и ничего из области так называемой реальности. Мы постоянно имеем дело лишь с понятийными образами. Другими словами, как ты понимаешь, так оно и есть. И не важно, что на самом деле ничего в принципе быть не может. С сознанием твоим быть что-то может. Но только с ним и ни с чем больше, ибо всего остального само сознание нигде, кроме как в себе самом, не обнаруживает.
– Тебе бы проповедником экзотерических постулатов служить, – с ехидством заметил Вадим.
– Только не в этой жизни. Хватит, уже наслужился. Кстати, Вадим, а куда ты привязал свою тряпку?
Вадим стыдливо опустил глаза.  Отвечать ему совсем не хотелось.
– Ну-ка, встань, – приказным тоном потребовал Дмитрий. 
Несколько секунд Вадим колебался, но потом всё же встал в полный рост. Сразу стало понятно, насколько непрактично несчастная золушка использовала свой единственный шанс одним махом оказаться в принцессах. Ничего более подходящего, чем взять и прикрыть срам мечтой, она, глупая, увы, придумать не сумела. Хотя голова для Евы и была позаимствована у Вадима, но вот содержимое её, судя по всему, ранее не принадлежало сей голове.
– Ну и дура, – задумчиво смотря на туго перетянутую тряпкой талию, констатировал Дмитрий. – Да, теперь верховным жрецом тебе не стать вовеки.
– Но ты-то, я надеюсь, не оплошал и сделал всё правильно, как я тебя просил?
– Я не оплошал в отличие от  некоторых. Вон, смотри, на самом верху привязал.
Вадим с чувством зависти и обиды взглянул на макушку дерева и поразился. Полотно,  напоминающее  шарф, несколько секунд развивалось на ветру, но потом оно разом обернулось в огромного змия. Каким-то непостижимым образом змий отвязался от дерева и пополз вниз. Вадиму сразу же вспомнился рекламный ролик «NISSAN'а», где огромная змея, петляя между скал и камней, превращается в роскошный чёрный джип. Ожидать от змия-искусителя превращения в джип (а судя по сборищу ветхозаветных персонажей, это был именно он) не было ни оснований, ни малейшего желания.
– Она нас обманула, девчонка всё подстроила, – запаниковал Вадим. – Бежим отсюда! Быстрее!
Долго не раздумывая, Вадим рванул с места. Он добежал до кирпичной надстройки, тряся своими прелестями, дёрнул на себя дверцу и нырнул внутрь.
Дмитрий не торопился покидать крышу, а Коваленко, на плечах которого он сидел, просто не смотрел на дерево и змия не видел.
Когда ползучая тварь медленно спустилась на крышу, оставляя за собой след отвратительной слизи, показались отчётливо различимые на её красноватом теле поперечные полосы мускульных складок. У змия не оказалось ни глаз, ни рта, ни языка, которым он мог бы ещё раз уговорить Еву  вкусить от запретного плода.
Разглядев внимательно тварь, Дмитрий узнал в ней свою мечту.  Разве могло что-то быть красноречивей этой пресмыкающейся твари, сползшей с  древа жизни – древа познания? 
Острыми носками своих туфель Дмитрий ткнул в бока Коваленко и скомандовал:
– Давай к будке.
Коваленко побежал, вернее, быстро пошёл. У надстройки Дмитрий слез с извозчика, проворно открыл дверцу, за которым покоилась непроглядная темнота, и спешно спустился в мир живых. Напоследок, закрывая за собой дверцу, он услышал приглушенный голос Коваленко:
– Меня не жди. Обратно  в эту берлогу я не полезу.   

Глава V

ДУСТ

После спуска с крыши темнота сгустилась, обступила со всех сторон. Дальше их ожидал ледяной салон машины.
Первым очнулся Дмитрий. Дрожа от холода, он безумными глазами осмотрел салон, по которому везде был рассыпан дешёвый гранулированный чай – надо полагать, китайского производства. Рядом на водительском месте сидел Вадим. Его закинутая кверху голова лежала на подголовнике, глаза были закрыты, а вот рот, наоборот, открыт. Он спал, причём весьма крепко. Заснуть в таком холоде – дело невыполнимое. Но только если тебя не опоили снотворным…
Дмитрий вспомнил свой удивительный сон.  Он решил разбудить Вадима, дабы поведать ему об увиденном во сне. Его переполняли эмоции, их срочно требовалось выплеснуть. 
С трудом разбудив Вадима, он сразу же, запинаясь, в мельчайших подробностях описал сновидение. И если бы Вадим был в состоянии понять хоть что-то из его рассказа, то тогда он наверняка вскричал бы: постой, мне тоже приснилось дерево, и я действительно превратился в женщину. И тогда, наконец, до них дошло бы, что сон вовсе не сон, а маленькая девочка вовсе не девочка. После этого они выскочили бы из машины и побежали в квартиру, спрятанную за тяжёлой дверью с гравюрой азиатки.
Сложив на груди руки, Вадим задрожал. Он раз пятнадцать зевнул –  так, что даже челюстные замки защёлкали. Дерево, медведи, крыша! Самочувствие –  хуже некуда, и никакое доселе пережитое им похмелье не шло в сравнение с тем, что приходилось испытывать ему теперь.  А тут ещё коллега, как назло,  сидит и без остановки несёт ахинею. Но стоило Вадиму задаться вопросом, что же все-таки произошло после того, как они взобрались на крышу, и горячая волна страха тут же обдала грудь изнутри. Он рассеянно взглянул на Дмитрия,  схватил себя за грудь, потом – за пах и… На месте! Ура! Но если это не сон, то что тогда? Пророчество? Предупреждение? Или клиническая смерть? Или всё сразу?
Посидев немного в машине и одумавшись от потрясения, они всё-таки набрались смелости и отправились в квартиру. Долго звонили, потом стучались. В итоге никто не открыл. Вадим предложил вышибить дверь. От этой опасной затеи Дмитрий наотрез отказался, сказав, что лучше не  шутить с тем, природа чего неизвестна.
– Что дальше? – спросил Дмитрий, смотря в глазок загадочной азиатки.
– Не знаю. Надо продолжать искать, – ответил Вадим.
– Где?
– По китайским ресторанам, дацанам. 
– По-моему, ты заболел навязчивой идеей. Не кажется ли тебе, что китаец, от которого  все твои проблемы, существует лишь в твоём воображении. С чего ты взял, будто наш рынок захвачен китайцами? Вещевые рынки захвачены, а наш рынок по-прежнему наш. Знаешь, почему этот народ нельзя победить?
– ?
– Потому что любой народ нельзя победить. Ты думаешь, человеческие умы решают, какому народу стоит расти и процветать, а какому клянчить у валютного фонда средства на подъём своей экономики,  которую опустили, заметь, те самые растущие и процветающие? Вадим, если бы кузницей нашего будущего являлись два полушария, напоминающие своим видом мягкое сморщенное место, которым иногда мы думаем, то тогда устойчивое словосочетание «думать задницей» звучало бы, как сухая, лишённая всякой метафоричности научная аксиома. Ты знаешь, что такое материя?
– Надо полагать, это задница, напоминающая мозги, напоминающие задницу.
– Не шути. Мозги не имеют ничего общего с задницей. Это я просто для колорита, кратчайший путь к пониманию. Пойдём в машину, попытаемся выяснить.
В машине их ждала полная… (впрочем, не стоит о грустном).  Пришлось завести мотор, дабы потом включить обогрев.
– Материя, – ёжась от холода,  продолжил Свежеземля, – это… это. В общем, из чего, по-твоему, состоит любое вещество?
– Из молекул, атомов, а атомы – из элементарных частиц, а элементарные частицы –  из кварков.
– А кварки из чего? – с улыбкой поинтересовался Дмитрий.
– Из более мелких...
– Ну и как ты думаешь, сколько может продолжаться это дробление, это сведение материи к трансцендентному ничто?
– Тупик, – сделал вывод Вадим.
– Нет, задница. Что в таком случае остаётся: материя, дробящаяся до абсурдной бесконечности, или  дробящее, неуловимое сознание, которое до сих пор никто не смог уловить, потому как знают о нем все, а суть его понимают единицы? Как ты считаешь?
– Но что если и материя, и сознание не имеют принципиальной разницы, то есть сознание – это как бы та же материя, только более тонкая, состоящая из более мелких частиц. 
– Чем тогда отличается твоё сознание от продукта задницы?
– Ну, оно, например, не имеет запаха.
– Как раз наоборот: фекалии могут вонять только фекалиями, а вот сознание… тут уж как получится.
– Странно, мне иногда кажется, будто во мне отсутствует что-то очень важное. У всех людей есть это важное, а у меня нет, – попытался перевести разговор на другую тему Вадим. – Ещё я постоянно ощущаю в себе присутствие  чужой воли, вернее, это как бы моя воля, но она совершенно от меня не зависит. Странно, неправда ли? Раньше я ощущал её гораздо сильнее. Теперь стало легче.
– Твоя потусторонняя воля имеет ту же природу, что и моя. А называется она внутреннее Я.  Сравнивая мозги с задницей, я как раз хотел подвести тебя к очевидному: мозг, как таковой, мыслить не может, ибо он – лишь материя, существующая только в зеркале ума и нигде больше.
– Ты хочешь сказать,  мыслит внутреннее Я, а не мозг?
– Внутреннее Я! Что такое внутреннее Я и где его искать. Нет, мой друг, внутреннее Я современного человека способно лишь галлюцинировать. Про это достаточно подробно написано  в «Закрытой книге».
– «Закрытой книге»?
– В уставе братства я вычитал про «Закрытую книгу», хранящуюся за семью печатями в светлых палатах. Написано, конечно, с пафосом и очень пространно, и скорее всего речь идёт не о книге, а о каком-то духовном принципе или медитативной практике.
Вадим встрепенулся. «Закрытая книга» его заинтересовала.
– Про что, говоришь, в ней написано? – спросил он.
– Про то, как хорошо и  плохо бывает человеку. В тайге свободного времени у меня было предостаточно, вот я и изучал устав. Ладно, надо возвращаться. Поехали домой.

На следующий день Дмитрия навестил Дуст. Немного неуклюжий, ростом от силы метр семьдесят,   упитанный, но зато энергичный и в чём-то даже привлекательный. Он без стука ввалился в квартиру к Дмитрию, в роскошном чёрном костюме от Neil Barrett, с бутылкой вина «Grey Goose» под мышкой, слегка пьяный и весёлый.
Дмитрий сидел за письменным столом перед компьютером. Оделся он явно не для торжественных приемов: лёгкие синие джинсы, комнатные тапочки; зелёная водолазка обтягивала его могучее тело и слегка округлившийся живот. Он заметил гостя, который пристально рассматривал его, пытаясь, по-видимому, отыскать в хозяине квартиры нечто новое, появившееся за два года отшельничества. Но ничего нового зоркий, опытный глаз Дуста не выявил. Тогда Паша с заискивающей улыбкой пробрался в глубь помещения и остановился за спиной своего делового партнёра, потом тихо заговорил:
– Изучаем? Должно быть, Дмитрий Игоревич, ты достиг высочайшего уровня по части магии. Ты – профессионал на все сто.
– Льстишь?
– Не-а, предлагаю отметить возвращение. За два года твоего отсутствия я ни разу не ступил на порог этого дома. Ты – дьявольская репутация заведения. А меня привлекает только всё очень-очень дьявольское. Если бы ты переквалифицировался в белого мага, то в стенах этого дома постоянно толпилась бы куча простого народа, и ты день и ночь трудился бы без продыха. Но сейчас твои клиенты – это элита, – сказал с удовольствием Дуст, относя, по-видимому,  себя к элите. 
Дмитрий печально ухмыльнулся, развернулся в кресле, затем встал и пожал гостю руку. Встречи с Пашей всегда оставляли на душе неприятный осадок. Постоянно приходилось ожидать от Паши новых  финансовых распоряжений, не сулящих ничего хорошего. Отказать Дусту Дмитрий не смел, о чём бы тот ни попросил. Ведь Дуст являлся тем единственным деловым партнёром, на котором держался весь его колдовской авторитет.   И если вдруг случилось бы так, что канал легализации отследили бы спецслужбы, а богатства, долгие годы аккумулировавшиеся в оффшорных зонах, неожиданно арестовали бы, то от этого в первую очередь пострадала бы репутация Дмитрия и, вероятно, не только она.  Благополучие братства целиком и полностью зависело от заграничных счетов и от «Лидер-Банка».
В преступных кругах Паша Дуст по-прежнему оставался уважаемым человеком, несмотря на то что с незаконной деятельностью он давно покончил. Теперь Паша являл собой объект подражания, он был эталоном законопослушности и успеха. Перестал разговаривать на блатном жаргоне и даже специально, дабы не отставать от жизни, принялся упорно изучать модную экономическую терминологию. Носил дорогие, скроенные на заказ  костюмы. Теперь он весь блистал в гламуре. Его жизненный девиз звучал так: «За Родину-Мать! За Вову! За круглый мирный стол! За золотовалютный резерв и за русский футбол!». Что конкретно он собирался сделать ради Вовы и всего остального, неизвестно. То ли хотел просто выпить, то ли порвать на груди майку и, крича, с голой грудью броситься на врагов, жаждущих покуситься на его ценности. Свой жизненный девиз Паша часто любил произносить в двух случаях: сидя в кресле перед психоаналитиком или когда ему доводилось заканчивать торжественную речь на каком-нибудь брифинге с участием важных государственных персон. И что самое поразительное, любая речь, законченная его знаменитым девизом, всегда производила настоящий фурор. И тогда подписывались  многомиллионные контракты, брались в кредит под символический процент огромные суммы. Что и говорить, девиз, как это ни странно, работал. Паша верил в заклинательную силу девиза. Ложась спать, он несколько раз произносил  его про себя и только тогда мог спокойно уснуть.
Имелась ещё одна страсть у нашего экс-братка – сатанизм. Паша любил комиксы: сатана, с его полчищами гнусных  демонов и армией таких же падших, как и он сам, теребил, возбуждал его по-детски бурную фантазию. Никому из партнёров по бизнесу, и даже собственной жене, Паша о своей страсти к чертям не признавался. И вот дело дошло до крайности: вполне серьёзно он решил уговорить Дмитрия вызвать сатану к себе на приём – так, просто побеседовать по душам. Глядишь, подскажет чего-нибудь нового, полезного. Но только Дима на удивление резко отказал. По-видимому, сказалась недавняя встреча с Сёётань. Уж там-то, на крыше, он натерпелся такого, что теперь любое упоминание о потусторонних явлениях отзывалось в душе странными, мучительными приступами совести. Выслушав жалобную тираду о бесполезности и опасности якшанья с тёмными силами, Паша всё же остался при своём мнении и намекнул колдуну на то, что запросто может перекрыть братству кислород. 
К жизни и без того несладкой, обременённой проблемами и страданиями просителей, а также отсутствием должностных перспектив, квартирным вопросом и холостяцким бытом, в любой момент могла добавиться ещё одна проблема – канал легализации.
Конечно, Дуст боялся колдуна, но он был хитёр и понимал, что ни в коем случае нельзя показывать своего страха. Поэтому Паша тщательно маскировался и тем самым как бы давал Дмитрию почувствовать, насколько значима его светская фигура, дёргающая за  финансовые нити своих прикормленных марионеток.
Уязвлённое достоинство не беспокоило марионеток, даже в тех случаях, когда Паша лишал их не только возможности самостоятельно действовать, но и возможности работать всеми своими конечностями. Он на живую ампутировал фирмам их жизненно важные филиалы и представительства. Иногда он делил фирму, чтобы затем с наибольшей выгодой распродать её по частям.  В основном Пашин банк специализировался на оказании лизинговых услуг фирмам-банкротам. Если путём кредитования марионетку заново не удавалось научить ходить, то Паша тут же разбирал её на запчасти, а потом на максимально выгодных условиях продавал эти запчасти заграничным колонизаторам, потому как те хорошо платили, или же конкурентам, потому как те очень уж сильно боялись воскресения своих соперников. Вырученные средства шли на успокоение беснующихся кредиторов, количество которых обычно к моменту назначения конкурсного управляющего, коим являлся Паша в лице своего банка, возрастало в два, а то и в три раза. Паша являлся своего рода временным управляющим на подхвате, способным на непродолжительное время продлить юридическому лицу жизнь. По сути, его банк торговал последним шанцем. Чего только не сделает умирающий ради этого последнего шанца. 
Разумеется, по обанкротившимся фирмам сам лично Паша не ходил. На то у него имелось два десятка профессиональных экономистов, с десяток грамотнейших юристов и семь ушлых брокеров. Ребята все – высший класс – кто из Кембриджа, кто из МГУ, а кто и того круче – прямиком из зоны. Процент на лизинг был более чем нескромный, поэтому в случае реанимации марионетка становилась заложником «Лидер-Банка», которому теперь она обязана была выплачивать сумму, в два раза превышающую ту, что пошла на её спасение. Люди, поняв со временем, в какую кабалу они загнаны, прозвали Пашин банк не иначе как «Пидер-Банк», и сам его хозяин, соответственно, автоматически перекочевал в категорию банкиров с нетрадиционной половой ориентацией. Паша, конечно, знал, какого мнения о нём злые языки. В силу своего садомазохистского мировоззрения этот факт его только радовал: чем больше людей считали его гомосексуалистом, тем к большему числу сердец получал доступ князь тьмы – Пашин союзник.
Но в одном Паша просчитался. Разве мог он предположить, что князю тьмы категорически может не прийтись по вкусу союз с гомосексуальным банкиром. А ведь и в самом деле, такой союз пришёлся ему не по нраву. 
А вот как это было, узнаем немного позже.
Каждый раз, встречаясь с колдуном, Паша вспоминал мрачное бетонное бунгало, заставленное свечами, где его впервые встретил надменный, бесстрашный Дмитрий Свежеземля, этот таинственный хранитель сакральных тайн магии. От колдуна в тот вечер прямо-таки веяло угрозой. Тогда, в подвале, он испугался огромной фигуры, одетой в какой-то чёрный плащ, – вроде дешёвые фокусы, а всё же холодок пробежал по спине. И дело не только в дешевизне фокусов. Больше всего Паша опасался колдовских чар. Эти чары, не раз демонстрируя свою беспощадную мощь,   в дальнейшем, как ни странно, помогли Дусту сблизиться с колдуном. Паша открыл колдуну душу, пусть и не до конца, но этого вполне хватило для того, чтобы с полной уверенность заявить: да, этот двухметровый мрачный человек с лукавым выражением лица не только мой партнёр по отмыванию денег, но и хороший приятель;  с ним можно посидеть в каком-нибудь заведении, опустошить бутылку-другую водочки, обсудить дела; он не станет ни в чём перечить, не полезет за словом в карман и уж точно не подложит свинью, потому как отлично знает, чем это грозит. Но так было не всегда. Поначалу джинн исполнял Пашины заказы по вполне приемлемой цене, но вот потом обнаглел, принялся перечить, лазать за словом в карман и в итоге заломил такую цену, что даже Паше стало жалко своих кровных, коих у него было, как говорится, хоть пруд пруди. И тогда, поборов кое-как свой мистический страх, Паша поставил колдуну следующее условие: не будет канала легализации до тех пор, пока услуги не станут бесплатными. И они таковыми стали, и Паша вдруг понял, что даже самым подвальным из всех подвальных колдунов можно неплохо манипулировать, направляя его губительную силу на фирмачей, богатыми активами которых  Паша страстно желал владеть. Под натиском финансового шантажа колдун сдал оборонительные позиции – пришлось выполнять Пашины прихоти бесплатно. В придачу к этому требовалось не перечить и не лазать за словом в карман. Да и как залезешь, если в карманах шаром покати. Это у Паши там постоянно шелестел веский аргумент: стоило ему достать «пресс» зелени и тут же необходимость в любых словах отпадала. Что поделаешь, Паша был из тех, кто постоянно заказывает музыку. Хочешь не хочешь, а деваться некуда. Приходилось танцевать. Вот так, сам того не замечая, Дмитрий превратился в очередную Пашину марионетку, пусть любимую, пусть самую дорогую, но всё же марионетку.
Настоящих друзей у Паши никогда не было, повсюду одни лишь натянутые деловые отношения. То за левую руку потянет леска, то правой руке прикажет отсчитать тысячу-другую. И только попробуй скажи, что ты полноценное автономное существо, – сразу же объявит банкротом, а затем в качестве утешительного приза предложит свою алчную руку помощи.
– Как отдохнул? – спросил Паша.
– Ты прав, я действительно отдохнул. Ты знаешь, можно каждый день с места на место перетаскивать по десять тонн булыжников и при этом отдыхать. А знаешь, почему?
– Не имею представления.
– Потому что булыжник не способен заставить день ото дня перетаскивать его с места на место.
– Ага, я понял, – улыбнулся Паша и дружески похлопал Дмитрия рукой по плечу. – Выходит, не так бесполезен Сизифов труд, как прапорщик на стройке. 
– Ты правильно понял, – согласился Дмитрий.
На самом деле банкир ничего не понял, так, что-то интуитивное проскользнуло в затенённых уголках нажитой им мудрости и тут же нырнуло в непроглядную темень невежества. Несколько секунд Дуст сокрушался по поводу собственной необразованности, мешающей ему разглядеть это интуитивное «что-то». А скольких высот он смог бы достичь в жизни, если бы вместо того, чтобы мочить несговорчивых предпринимателей в молодости, он занялся бы тренировкой интуиции. Читал бы взахлёб научные труды, хрестоматийные энциклопедии, не вылезал бы из библиотек. Вот это жизнь! Ведь в мире столько интересного,  непознанного. Хотя нет. А как же движение вверх по пищевой цепи? Ну и ходил бы лохом тихим, доказывал бы тригонометрические теоремы, а вот доказать всем, что не лох, не сумел бы за всю свою высокоинтеллектуальную жизнь.
Паша завидовал Дмитрию, считая его ум одним из самых высоких и непостижимых, по той же причине он до сих пор уважал и боялся его. Боялся, конечно, тайком, но от этого было не легче.
– Есть у меня просьба небольшая, – с деловой ноткой в голосе начал Паша.
Дмитрий потупил взор. В его воображении сразу же возник образ незадачливого фирмача, балансирующего на грани банкротства. Вскоре фирмачу предстояло распрощаться со всем, что он нажил, ибо Паша собирался прибегнуть к помощи потусторонних сил и тем самым лишить несчастного последней надежды самостоятельно выкарабкаться из долговой ямы. Но на этот раз Дмитрий ошибся. Неожиданно Дуст попросил:
– Короче, Дима, мне срочно нужна твоя помощь.
– Неужели! – воскликнул колдун.
– Нет-нет, это не то, о чём ты подумал. Короче, я хочу вызвать сатану.
– Как так вызвать сатану! – удивился Дмитрий.
По правде сказать, он ни разу ещё не вызывал сатану, и даже не знал, возможно ли такое вообще. Рисковать своим драгоценным авторитетом заслуженного мага он не собирался и поэтому отказать не посмел. Что ж, коль выбора нет, то нужно  хотя бы не ударить в грязь лицом. Главное, не показаться совсем уж сговорчивым и готовым на всё.
– Хорошо, я согласен. Но взамен ты окажешь мне небольшую услугу.
– Какую? – напрягся Дуст.
– Я знаю: в городе есть хорошо организованная китайская диаспора, своего рода якудза. Так вот, мне необходимо выяснить, кто является главой диаспоры и где искать этого главу. 
– А если такой диаспоры не существует, что тогда? Бала у сатаны не будет?
– Ты и впрямь как маленький ребёнок! Сатана, бал! Ещё вампиров давай пригласим. Зачем тебе это?
– Хочу знать, сколько богатого и власть предержащего народа  находится под его опекой.
– Чего? – громко спросил Дмитрий, а потом рассмеялся.
– А что, разве не так? – обиделся Паша.
– Да нет, так-то оно так, только вот в чём загвоздка: ты к каким себя относишь?
– К состоятельным.
– И хочешь знать, рулит ли он тобой?
– Да, хочу.
– А что будет, если окажется, что рулит.
– Тогда получится, что всеми рулит сатана.
– Заметь, это ты произнёс, и никакого сатаны при этом я рядом с тобой не заметил, – погрозил пальцем Дмитрий. – Ладно, я вызову его. Но сначала китаец. Договорились?
– Договорились. Китайца я найду завтра же? Ты лучше скажи: когда будем вызывать?
– Для начала необходимо серьёзно подготовиться. Вызвать самого Люцифера это всё равно что пригласить Путина к себе домой постирать носки.
Паша довольно засмеялся.
– Ладно, когда всё будет готово, звякнешь, а пока давай-ка выпьем, – предложил Дуст.
            
Через час Дмитрий прибыл к Вадиму на Сосновскую. Расположившись в удобном меховом кресле, он взволнованно рассказывал о последней прихоти Дуста. Рядом, полуголый, в одних шортах, сидел на диване Вадим и пил из алюминиевой баночки  «Pepsi». В помещении стояла непомерная духота.
Квартира представляла собой настоящую барахолку, заваленную безделушками оккультного предназначения. И, похоже, своей несметной коллекцией хозяин квартиры гордился. Каждый раз, приглашая Дмитрия к себе домой, Вадим демонстрировал какую-нибудь вещицу, купленную им на аукционе или же изъятую за долги у своих подопечных  магов. На этот раз он показал Дмитрию две книжные страницы, подлинность которых поставить под сомнение не составляло особого труда. Два истрёпанных листа рисовой бумаги. Наверняка их создателю хотелось, чтобы страницы казались старыми.  Текст тесненный, как в книгах для слепых, и только чувствительные пальцы незрячего человека могли безошибочно прочесть эту россыпь бессмысленных на первый взгляд точек.
– А знаешь, мне кажется, они ничего не стоят, – проговорил Дмитрий, пристально вглядываясь в точечный барельеф. – Откуда они?
– Да так, верховный жрец подарил. Сказал, что остальной текст «Закрытой книги» я обязательно получу потом. Но больше всего меня заинтересовали не страницы, а название книги.
– Про что она, он сказал тебе? – спросил Дмитрий.
– Кажется, да.
– Ну и?
– Она про величайшую тайну.
– Ты видел верховного жреца? – поинтересовался Дмитрий.
– Увидеть его нельзя: он скрывается за белой ширмой. Когда я с ним разговариваю, видна его тень и ничего больше. Весь этот театр теней нужен для того, чтобы скрыть его лицо от колдовских чар и наёмных убийц.
– Надо же… Интересно, – задумчиво проговорил Дмитрий.
– Ну а что ты решил с Дустом?
– Придётся вызвать сатану.
– Не сможешь, – усомнился Вадим.
– Один я ничего не смогу. Если ты не поможешь…
– Не страшно?
– Не так страшен дьявол, как его приспешник. Если Паша объявит войну, это будет пострашнее любого дьявольского искушения.
– Понятно. А ты сумеешь защитить нас от сатаны?
– Разумеется. Лучшая защита от него – это вера Паши в то, что он имеет дело с настоящим сатаной. Дуст на своём веку много перевидал чертей, теперь вот изъявил желание познакомиться с самым главным из них.
– Зачем ему это?
– Как зачем! Чтобы уподобиться своему кумиру. Вот увидишь, во время ритуала  произойдёт сущностное слияние: его эго напитается деструктивными энергиями сатаны, и тогда его попрёт.
– Куда попрёт? – не понял Вадим.
– Как куда! Он окончательно уверует в своё всесилие. После этого Пашу Дуста будет уже не остановить. Понимаешь? То есть он станет настоящим чёртом, а чёрт станет им. Вот и всё. Произойдет аннигиляция двух идейных сущностей, они  просто друг дуга сожрут. После ритуала не будет уже ни Паши, ни чёрта для Паши. Сам подумай, зачем тебе чёрт, если ты сам себе чёрт. В горных джунглях Папуа Новая Гвинея обитает племя асматов, у которых до недавнего времени существовал обряд  поедания врагов. Они ели мясо своих иноплеменников вплоть до середины двадцатого века и, возможно, некоторые из них едят до сих пор. Как говорится, любовь проходит, а кушать хочется всегда. Вот и папуасам тоже хочется всегда кушать. А климат у них суровый, горы всё-таки, особо не разгуляешься. Поэтому этот маленький, но прожорливый народ изобрёл обряд поедания себе подобных, дабы хоть как-то облагородить ужасный процесс пожирания человеческой плоти.  Поедая мясо врага, асмат вбирает в себя силу, мудрость и доблесть своего врага. По крайней мере, так им говорят их деды и отцы.  Таким образом, асмат сам становится врагом. Враг не так страшен, если он в тебе. Понятно?
– В принципе, понятно. Но не слишком ли дорогая цена? Представляешь, всесильный, вконец обнаглевший банкир. Если он задумает нас скушать, придётся открывать иностранные визы в какой-нибудь Исламабад, где нас не отыщут астральные дозорные.
– Не волнуйся, взамен я попросил Пашу найти китайца.
– Здорово! Спасибо, удружил, – обрадовался Вадим, пожимая другу руку.
– Когда-то ты мне помог. Теперь моя очередь помогать. Дело за малым: нужно порыться в подвале, поискать всякое барахло, подходящее для проведения ритуала. Главное, навести на Пашу мистического трепета, а для этого обстановка должна  соответствовать. На роль сатаны я думаю назначить Эльмара; он высокий, к тому же чёрненький, ха-ха. Вот потешимся, – радовался Дмитрий.
– Ты собираешься устроить инсценировку? – разочаровался Вадим. 
– Конечно. Рисковать жизнью я не желаю. Взывание к сатане – мероприятие далеко небезопасное. А вдруг он овладеет кем-то. Лично я бесов изгонять не умею, тем более дьявола. Скорее наоборот. Сейчас мы с тобой поедем в братство, спустимся в подвал и хорошенько там пороемся. Сложишь в сумку всё более-менее подходящее. Кладовок там много – чего-нибудь обязательно отыщем.

Узкая лестница вела вниз. Пропитанный сыростью  воздух сквозняком сновал по подвалу. Карманные фонари выхватывали из темноты кирпичные стены полувековой давности. Сверху повсюду капала вода: старые трубы давали о себе знать. Спустившись на два пролёта, Дмитрий упёрся в металлическую дверь, выкрашенную в синий цвет, за которой, по идее, находились кладовые помещения. Дверь оказалась запертой на небольшой навесной замок. Для этого случая Дмитрий прихватил с собой монтировку, которую он  тут же вставил под дужку. Немного усилия – и замок с жалобным скрипом превратился в бесполезную железку. Дверь отворилась тихо, почти бесшумно. В подвал, распложенный под северным крылом дома, ни Дмитрий, ни его постоянный спутник  ни разу не спускались. И то, что им пришлось здесь обнаружить, стало для них удивительным открытием.
В центре просторного прямоугольного помещения, на удивление чистого и освещённого тремя лампочками, располагался огромный, подвешенный рукоятью к потолку молот. К стене,  на которую смотрела рабочая поверхность молота, крепился стальной лист, а к нему –  почти до неузнаваемости расплющенное стальное сердце размером с футбольный мяч. Кое-где на полу валялись куски обкрошившегося металла. Под сердцем на листе железа красовались выгравированные слова – «сердечное биение Немезиды». Размеры помещения позволяли отвести молот на добрых три-четыре метра, а потом ударить по сердцу так, что содрогались стены, и, судя по состоянию сердца, они содрогались не одну сотню раз. Помещение пребывало в чистоте, но вот уюта ему явно не доставало. Бетон хранил подвальную прохладу круглый год, к тому же сырость ощущалась  здесь, как и на лестнице, разве что с потолка не капало.
Где-то послышалась речь.  Дмитрий заметил ещё одну металлическую дверь, только серебристого цвета, расположенную в торце комнаты, с противоположной стороны от стального сердца. Он медленно приблизился к двери. За ним последовал Вадим. В соседней комнате говорили – тихо, почти шёпотом.
– А я тебе – он существует, – послышался высокий мужской голос.
– Ты чокнутый, – ответили ему.
– Я вчера его вот этими глазами видел, – продолжал обладатель высокого голоса.
– Где? – спросил другой мужчина.
– Мы все его раскачиваем день изо дня.
– Почему тогда никто его не видит, а ты видишь? Ты серьёзно болен.
– Думайте что хотите. А я повторяю: он существует. И скоро вы всё поймёте, для чего каждый из вас живёт.
– Для чего же, по-твоему, мы все живём?
– Чтобы бить молотом по сердцу Немезиды.
– Зачем, интересно, мы бьём ей по сердцу? – судя по интонации, с усмешкой спросил мужчина. 
– Потому что никто не видит его. Вы все думаете, что каждый день ходите на работу, общаетесь с людьми, смотрите телевизор, читаете книги, отдыхаете, а на самом деле ваше единственное занятие и ваше единственное предназначение бить молотом по сердцу богини.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Я не знаю ответа. Я говорю вам лишь о том, что вижу, – извиняющимся тоном проговорил мужчина с высоким голосом.   
Дмитрий вдруг понял, почему Надежда, перед тем как загипнотизировать парикмахера, колола у себя в комнате грецкие орехи. Она намекала... знала, что с минуту на минуту к ней войдёт колдун. Теперь он понял: она колола не орехи, она колола головы, вынимая из них всё то живое и неподдельное, что успело сохраниться. Взамен Надежда давала стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Неважно, что стабильность и уверенность были таким же гипнотическим наваждением, как и жизненный уклад любого шатуна. Главное, страдания в таком состоянии сводились к минимуму.
Придя домой, сев в любимое кресло перед телевизором, каждый шатун чувствует, как дрожат струны душевного покоя, и  странным кажется это беспричинное дрожание. Вспоминается день, проведённый за бумагами в кабинете или с рулём в кабине… Но почему так сильно ноет спина и ноги ватные, словно вагон кирпичей разгрузил, дёрнул стакан водки и снова загрузил те же кирпичи  в тот же вагон? Казалось бы, всего в жизни добился, всё в порядке: дети растут в благополучии, родители тобой гордятся и даже вторая половинка довольна, но чего-то всё равно не хватает, что-то не так. Эх, знать бы только, чего не хватает. Сидит шатун, думает, думает и в конце приходит к неутешительному выводу: оказывается, не хватает, как всегда, мозгов в голове. И правильно, там давно порылась Надежда, стащила, паразитка, последнюю толику истиной свободы. Отныне шатун – источник отрицательной энергии. Его энергетическими испражнениями, давясь, питается подвешенный на верёвке мессия – такой же обречённый, несчастный в глубине души невольник. А ещё, судя по разговорам за дверью, шатуны каждый день обречены раскачивать молот. Зачем? Кто знает. Возможно, сердце богини живёт до тех пор, пока страдает под ударами молота, и удары эти есть всего лишь стук сердца. Любое сердце, покуда оно живёт, обязано стучать.
Дмитрий внимательно осмотрел узилище труда. Молот весил не меньше полутоны. Чтобы сдвинуть глыбу с места, требовались усилия как минимум трёх человек. Обратная сторона молота, в отличие от молота обычных размеров, не имела заострённой формы, она была округлой. По бокам располагались металлические, словно зачищенные наждачной бумагой, ручки в форме скоб, на каждой стороне по три ручки. На бетонном полу, между стеной и молотом, как с одной стороны от молота, так и с другой, виднелись вытоптанные в бетоне углубления. Представив, скольким ногам пришлось потоптаться по этому полу, Дмитрий присвистнул.  Ему захотелось пройти в комнату, где слышался разговор, и посмотреть в глаза этим несчастным и, похоже, сумасшедшим людям.
– Ты взял пистолет? – спросил Дмитрий.
Вадим задрал свитер, демонстрируя оружие. На ремне  висел вложенный в кобуру газовый пистолет системы Макарова. Вадим иногда носил пистолет, особенно если куда-то отправлялся.
– Если что, стреляй не мешкая, – проинструктировал Дмитрий. 
И вот он открыл тяжёлую дверь и шагнул в узкое и длинное помещение, заставленное расположенными  в два ряда столами и лавочками. Ряды тянулись вплоть до противоположной стены помещения. Между ними петлял узкий проход. Вся эта нехитрая мебель имела обшарпанный, засаленный вид. К стенам крепились спальные полки без мягкой обивки, больше похожие на нары. За столами сидели скучающие люди, в основном по двое или небольшими группами. И если некоторые столы пустовали, то полки, наоборот, все до единой были заняты  молотобойцами. Одет весь этот народ был довольно прилично: ни одного человека, облачённого в тряпьё, ни Дмитрий, ни Вадим не заметили. Присутствовали, конечно, немногочисленные экземпляры, коих следовало помыть.   
В проходе между рядами стоял парень лет двадцати, в строгом, несколько поношенном костюме чёрного цвета, без галстука, из-под его пиджака выглядывала рубашка в крупную коричневую клетку. Он был высок, немного полноват, лицо имел какое-то завосковевшее, безжизненное.
Люди внимательно следили за дискуссией между парнем в пиджаке и сидящим неподалёку за столом парикмахером.
– Ещё одна берлога, – констатировал Свежеземля.
– Целый медвежатник, – добавил стоящий сзади Вадим.
Вошедших никто не заметил, люди продолжали наблюдать за дискуссией. Даже если бы Вадим выстрелил в потолок, никто и глазом не моргнул бы.
Над дверью запищал динамик. Старческий голос проскрипел: «Хатынин,  Солодухина, Малыхин, Струков, пройдите в кармокузню № 4. Приготовиться Торчук…». Со спальных полок спустились четыре человека и тут же  места их заняли другие, в число которых, надо полагать, входил, или входила, Торчук.  Четвёрка отправилась в кармокузню, но не в ту, из которой явился колдун со своим приспешником. Помещение имело несколько выходов, ведущих, как показалось Дмитрию,  в разные кармокузни. По прошествии нескольких секунд задрожал пол и послышался глухой, мощный стук.
«Человек – кузнец своего счастья, и несчастья тоже», – подумал Дмитрий, ощущая пробегающую по ногам вибрацию. 
Ни Вадим, ни Дмитрий даже представить не могли, сколько таких кармокузней находится под домом. Засыпая, Дмитрий часто слышал едва уловимое, монотонное бух-бух-бух и никак не мог понять, что и где бухает. Впрочем, не понимал не только он один, не понимали все жители дома МБ, имеющие в нём квартиры. А между тем в унылых кармокузнях день ото дня шла таинственная, непрестанная работа.
– Что они делают? – поинтересовался Вадим.
В ответ Дмитрий пожал плечами.
– Хотел бы я знать, – проговорил он.
– Пошли посмотрим, – предложил Вадим.
Кармокузня № 4 отличалась от первой несколько меньшими размерами. Сердце Немезиды в ней больше походило на крышку канализационного люка.  Стену, в которую через каждые десять-пятнадцать секунд ударяла громадина, покрывали  большие трещины. Потолок провис и, казалось, вот-вот обвалится.
Переступить порог Дмитрий не решился: кто знает, в какой момент  помещение могло превратиться в склеп.
– Чей голос в динамике? – спросил Дмитрий.
– Откуда я знаю, – бросил Вадим.
– Ты же общался с верховным жрецом, должен знать его голос.
– Тембр голоса изменяет специальное устройство. Мы общаемся через микрофон.
– Ух-ты, всё очень серьёзно, – задумчиво проговорил Дмитрий. – Похоже на шизофрению.
– Всё правильно. В нашем братстве доверять никому нельзя, кроме друзей, надеюсь. Всё здесь держится на лжи. Братья и сёстры делают вид, будто чем-то заняты, приносят какую-то пользу, а на самом деле сидят у кормушки и чавкают в обе щеки, при этом чавкают как бы нехотя, через силу, из сострадания к ближнему своему. Главная их работа – это отыскать ложку побольше, потом побольше ею загрести и побыстрее в рот, чтобы не дай Бог к соседу на штаны не свалилось. Мы в МБ, а значит, на границе двух миров, где с одной стороны по приказу голоса из динамика долбят молотками по стенам, а с другой назидательно просят прекратить долбить, потому как боятся, что через образовавшиеся проломы к ним полезет всякое отребье. Они ж не знают, что у этого отребья нет даже собственной воли.  Но те, кто долбят, не могут прекратить долбить. Как они могут прекратить, если даже не могут понять, зачем они это делают и делают ли вообще. 
– И виновата в этом Надежда. Её бы вот так – к молотку. Пусть бы покряхтела, а то привыкла людьми крутить, – вознегодовал Дмитрий. –  Она и нами крутит.
– Не думаю. Мы, по крайней мере, находимся по обе стороны от стены, и видим, что происходит на самом деле, – высказал своё мнение Вадим.
– Лично я вижу, как первые в поте лица надрывают животы, а вторые тем временем, втайне завидуя гипнотическим способностям Надежды, думают, что всё понимают.
            – Но она ж – не в корыстных целях, – она ж для общего дела… чтобы нам жилось лучше. 
            – Кому? Ты же сам только что сказал, какой у нас хреновый климат  в коллективе. Они-то хоть молотками стучат, а ты, быть может, каждую ночь бегаешь на Петровку и стучишь там, и заметь, не по стенам, а тем, кто в них сидит. – Вадим обиделся – повесил голову и тяжело вздохнул. – Да ладно тебе. Ты чего? Я просто… для примера. И потом, если ты стучишь, то ты ведь не по своей воле стучишь, а по воле Надежды. А она, как известно, может захотеть чего угодно. Рода-то она женского, потому и на искус падка. Знаем мы эту бабу.
На электронном табло, что крепилось к исполинской рукоятке молота, красные цифры показывали стоимость каждого удара и сумму, накопившуюся за рабочий день. Один удар стоил рубль девяносто. Таким образом, в среднем за пятичасовой рабочий день шатун зарабатывал восемьсот рублей. За месяц – порядка шестнадцати тысяч. Вообще-то рабочий день длился восемь часов, но, несмотря на это, никто по восемь часов не работал: сказывались тяжёлые условия труда и натянутые отношения между коллегами.
– Теперь понятно, куда уходят наши денежки, – констатировал Дмитрий. – А я-то, наивная душа, думал – они работают на меня. Ну, скажи, как такие вот выжатые лимоны могут нормально зарядить? Идиот! Регулярно подвешиваю себя на виселице, чтобы потом, еле дыша, свалиться с неё и полной грудью вдохнуть свежеотсосанный негатив. Так и помереть недолго! Заметь, тут нет нигде вытяжек. Ну что у таких можно отсосать?
– Сам знаешь что, – грустно улыбнулся Вадим.
– Вот и я о том же.
– Интересно, кто им зарплату платит?
– Сейчас выясним, – сказал Свежеземля и отправился к парню в чёрном костюме, но не дошёл до него: остановился у стола, за которым сидел лысый мужчина в синих джинсах и джемпере. – Добрый день, – проговорил Дмитрий, подсаживаясь за стол к парикмахеру. – Как поживаешь? – Мужчина очень медленно повернул голову к Дмитрию, и на его пухлом, хотя и несколько похудевшем лице  появилась улыбка, жеманная и злобная. Неподвижные глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь Дмитрия. Казалось, он о чём-то сосредоточенно размышляет. На самом деле мужчина ни о чём сосредоточенно не размышлял вот уже вторую неделю. – Как жизнь? – повторил вопрос Дмитрий и по-дружески толкнул парикмахера локтем в спину.
– Да вот, с психами всякими общаемся.
– И что говорят психи?
– Он пока один. Несёт околесицу какую-то. Мы, говорит, каждый день раскачиваем молот.
– Какой молот? Зачем? 
– Чтобы проломить невидимую стену подвала, где сидим, и выбраться на божий свет.   
– Хм, интересно. А через дверь не пробовали? – ради интереса спросил Дмитрий.
– Через дверь? Какую ещё дверь?
– А, ну да, я ж забыл: она замкнута была, – сообщил Свежеземля.
Глаза парикмахера, и без того большие и круглые, сделались ещё круглее.
– Что-то вы мне не нравитесь, – недоверчиво проговорил он. – Тоже страдаете шизофренией? Не замечали за собой?
– Кто знает, может, и страдаю, – тяжело вздохнув, ответил Дмитрий. – Да и опять же, разве заметишь, если действительно болен.
– И то верно, – согласился парикмахер.  – Так о какой двери вы говорите?
Дмитрий растерялся, не зная, что ответить. Потом вспомнил, что разговаривает  с не полноценной личностью, а всего лишь с шатуном, поэтому решил говорить правду, не боясь сойти за сумасшедшего. Его интересовала реакция шатуна.
– Дверь, через которую я сюда вошёл, находится вон там, – сообщил Дмитрий, показывая пальцем на помещение, где покоился, дожидаясь трудовой смены, молот.
– Где? Я ничего не вижу. Вы показываете на лоток с китайским трикотажем. По-моему, уж извините за прямоту, у вас такие же проблемы с головой, как у того парня.
– Да-да, возможно, ты прав, – снисходительно улыбнулся Дмитрий. – А что ты  ещё видишь здесь?
– Как что! Черкизовский рынок.  Народ толкает всякое китайское фуфло.
– Насчёт того, что толкает, я согласен, а вот насчёт фуфла… Ну хорошо, а чем ты здесь промышляешь?
– Как чем, тоже толкаю: ножницы, машинки для стрижки, гребешки, расчёски, – указал  кивком головы на свой пустой стол парикмахер.
– Хорошо толкается?
– Какой там, весь покупатель у китайца: у них дешевле.
– Понятно.
– Что понятно?! Так, вы или покупайте, или я сейчас позову милицию. Они у нас тут хорошо прикормлены, вмиг мордой в асфальт.
– Хорошо-хорошо, всё нормально. Я только хотел выяснить, каким образом тот парень в костюме собирается выбраться на божий свет.
– Известно каким. Вначале говорил, что надо «тайот» больше толкать, потом  всё же перешёл на «фольцвагены», а теперь вот, придурок, поехал крышей и говорит, что надо изо всех сил толкать молот, иначе тюремную стену придётся долбить до конца дней своих. Какой молот, какую тюремную стену?! Чокнутый! Жалко, конечно, парня, но он сам виноват. Меньше нужно было травку с китайцем курить.
– С каким китайцем? – вскочив с лавочки, громко спросил Дмитрий.
– Есть тут один старик, маленький, сухенький, постоянно ходит в спортивном костюме «Puma». Заходит иногда к нам. Посидит, подумает о чём-то своём китайском и уходит. Почти не разговаривает, только смотрит вприщур, трубку постоянно курит. А бывает, забьёт трубку мира и балдеет. Вот к этому нехитрому делу он и пристрастил нашего Женьку. А тот рад, идиот, стараться. В общем, докурился – мозги улетучились вместе с дымом.
– А ты не  подскажешь, как мне найти этого китайца?
– Там, где китайцы торгуют, где ж ещё.
– А где они торгуют?
– Так, значит, сейчас пройдёте вдоль ряда до конца; там дальше увидите – торгуют рыбой; потом повернёте влево и вдоль рядов с бытовой химией; потом – направо, рядом с магазином эзотерики; пройдёте магазин, а дальше – огромный навес. Там и торгуют китайцы. Спросите  Гуциина. Там скажут.
Имя показалось Дмитрию знакомым. Он попытался вспомнить, где мог его слышать, но на ум ничего не приходило, за исключением обрывков воспоминаний из старых кинофильмов со сценами невероятных и завораживающих полётов и прыжков, где вместо имён фигурировали  ничем не отзывающиеся в русской душе слоги: Хо, Чен, Го, Хэ и тому подобное.
– Спасибо, – поблагодарил Дмитрий. – А насчёт двери, ведущей к божьему свету, ты всё-таки подумай. Я не сумасшедший. Это я с философской точки зрения рассуждаю.
– Хочешь сказать, мне нужна церковная дверь?
– Ничего я не хочу сказать. Дверь, которая может вывести тебя из твоей тюрьмы, у твоего носа. А церковная дверь – это просто очередная дверь.
– Ну, хорошо. Допустим,  я выйду на божий свет. И что я буду с этим божьим светом делать, зачем он мне?
– Как зачем! Наслаждаться им будешь.
– Как наслаждаться? Загорать, что ли?
– А вот шутить не стоит. С божьим светом делать ничего не надо. Единственно в нём можно лишь пребывать, а когда пребываешь в нём, тебе не то что делать ничего не хочется, тебе вообще ничего не хочется. Короче, состояние это похоже на то, как если бы у тебя в банке лежали десять миллионов долларов, которые согревали бы тебя,  кормили,  развлекали,  освобождали бы от постоянных мыслей о средствах к существованию и всё такое.
– Так как же мне найти эту дверь?
– Надо лишь внимательно посмотреть вокруг. Она совсем близко. Специально для тебя я оставлю её открытой. Тебе лишь надо верить, что дверь существует, и постоянно искать её. Кто ищет, тот найдёт.
– Ну, допустим, найду я эту дверь. И что тогда, отпадёт необходимость днями стоять на рынке и ездить на вызовы?
– Ну почему же. Будешь жить так же, как и жил, только перестанешь вместе со всеми участвовать в проекте под названием «Сердечное Биение Немезиды».
– Подождите, какая ещё Немезида. Опять городите какую-то чепуху. Вы же сказали, что я буду согрет, накормлен. 
– Я не говорю, что ты будешь сыт и согрет, я лишь говорю, что у тебя появится определённое ощущение, похожее на то, как если бы ты и в самом деле был сыт и согрет. Ведь согласись, пожизненное ощущение тепла и сытости куда лучше, нежели вся еда мира и всё его тепло.
– Надо же, а вы, оказывается, ещё и мыслить здраво можете.
После такого откровенно хамского заявления лицо Дмитрия заметно покраснело от нахлынувшего приступа гнева. Он понял: шатун специально, собственно, так же, как и он, поддерживал разговор только ради праздного любопытства: хотелось узнать, какие тараканы водятся в голове у шизофреника.
Шатун остался доволен: не каждый день удаётся встретить незнакомого человека и, прослушав лекцию о спасительном  свете, от чистого сердца пожалеть несчастного, посочувствовать его горю. Хотя, по мнению шатуна, сочувствовать было некому, потому как больные на голову, как правило, не осознают собственной ущербности, наоборот, свято верят в истинность своих убеждений.
Дмитрий тем временем рассуждал о причине гнева и в итоге понял: гневаться не просто глупо, но даже кощунственно, ведь это с его подачи несчастный парикмахер превратился в галлюцинирующего молотобойца, обречённого каждый день толкать не расчёски и ножницы, а огромный, нелепый молот.
Но Бог с ним, с молотом.
Самое большое упущением строителей кармокузней, как оказалось, – это отсутствие вытяжек. Мысль о вытяжках вновь воскресила в колдуне задушенный на непродолжительное время гнев.
Дмитрий  подошёл к стоящему на входе в кармокузню Вадиму и скомандовал:
– Шагом марш.
– Куда?
– Поищем, наверняка что-нибудь найдём для ритуала.
Они отправились к очередной металлической двери,  за которой открылся узкий и совершенно тёмный коридор, приведший их к кладовой. Наполовину кладовую занимали короба из-под копченой осетрины. Вероятно, это было то место, где, по разумению шатуна, торговали рыбой. Дмитрий вспомнил дальнейший маршрут и завернул влево. Пришлось, светя фонарями, пройти ещё три десятка метров, после чего они очутились рядом с небольшими кладовыми. Ни в одной кладовой дверей не оказалось; все они были набиты хламом: пакетными и картонными упаковками из-под стирального порошка и различных моющих средств, пустыми флаконами из-под шампуня и ещё Бог знает чего. Стоял острый, тяжёлый запах  химии. Этот участок пути миновали не останавливаясь. Свернув направо и пройдя по такому же  узкому и мрачному коридору, загаженному бытовым мусором, пару десятков метров, наткнулись на деревянную и очень ветхую дверь. Дальше коридор заворачивал влево и заканчивался ещё одной деревянной дверью с грубой резьбой, изображавшей человека в кимоно и в маске. Маска выглядела довольно зловеще. Приблизившись к двери, они разглядели, что человек-маска читает книгу, лежащую на чьей спине. Была видна только спина: для остальных частей тела места в композиции не хватило.
Затем они отыскали заветную кладовую и, порывшись в ней хорошенько, нашли много интересного инвентаря. Вадим до отказа набил свою спортивную сумку – чем вполне остался доволен. Дмитрий снисходительно наблюдал за тем, как друг проворно складывает в сумку подходящие вещи и отшвыривает в сторону ненужные.
– Эх, жаль, одну сумку взяли.
– Хватит одной. Дуст настолько туп, что даже не способен осознать собственной тупости, не говоря уже о способности уличить нас в инсценировке, – заверил Дмитрий.
Выбрались из кладовой, потом рискнули заглянуть за дверь, на которой, будто загипнотизированный, человек в маске читал книгу.
Дверь оказалась незапертой. Стоя на пороге, Дмитрий почувствовал, как ароматный сквозняк, лаская, подул в лицо и тут же сошёл на нет, так же быстро, как и возник. Пахло смолой мастикового дерева. За входом простиралось что-то вроде  террасы. Она была уложена брусчаткой  и заканчивалась ступенями, спускающимися примерно на полтора метра. За террасой располагался двухуровневый пол, также уложенный брусчаткой. Нижний уровень пола широкой дорожкой тянулся вдоль зала и заканчивался троном. Вырезанный из цельного куска чёрного дерева трон располагался на небольшом возвышении. Фетровую обивку высокой спинки украшали жёлтые бутоны горного мака.  Подлокотники также покрывал чёрный фетр. На вид трон казался тяжёлым и очень крепким. Но больше всего непрошенных гостей удивил пятнадцатидюймовый монитор, что крепился к левому подлокотнику. Под дисплеем находились миниатюрная клавиатура, прикреплённая к подлокотнику с помощью скотча,  и таким же образом прикрепленный джойстик.
Увенчанные свечами шандалы размещались на металлических подставках, выставленных рядами по правую и левую сторону вдоль стеллажей. Верхний уровень пола располагался по обе стороны от нижнего  и представлял собой нечто вроде парапетов, на которых стояли высокие, под самый потолок, стеллажи, заваленные различной магической утварью.  На двух нижних полках хранились инкрустированные полудрагоценными камнями медные кадильницы в виде больших тарелок на треножниках. Среди кадильниц попадались чаши с вычеканенными на них колдовскими символами. Ещё выше лежали магические ножи и магические деревянные жезлы. Дальше располагались полки, заваленные свечками, различными смесями и порошками ascendan . Надо заметить, что порошки этой группы в братстве использовались крайне редко, а всё потому, что отдел Вуду состоял преимущественно из нерадивых выходцев с Гаити и мигрантов из бедных кубинских деревень, перебравшихся в СССР под закат перестройки в надежде отыскать своё место под солнцем. За пятнадцать лет пребывания в стенах братства мигранты более-менее обосновались: некоторые получили гражданство, а некоторые успели обрусеть и изрядно облениться. Результат – никому не нужные ворохи тряпичных кукол, сшитые на заказ местной трикотажной фабрикой. Теперь бесхозные куклы  пылились на полках в этом странном хранилище. На самой верхней полке размещались книги, амулеты, талисманы, обереги. Всё как в аптеке. Зрелище поражало своим таинственным и в некоторой степени пугающим величием, ведь высота потолка, а вместе с ним и высота стеллажей, составляла не меньше полтора десятка метров.
Держаться на плаву отделу Вуду помогал Дмитрий. Время от времени чернокожие колдуны заходили в ораторию к Дмитрию и, вручив ему фотографию  или волосы, которые следовало приклеить к кукле Вуду, просили чёрного мессию выполнить за них работу. Дмитрий никогда не отказывал, но при этом требовал с дармоедов семьдесят процентов от стоимости заказа. Дармоеды всегда платили, они не претендовали на многое. Главное, хватало на выпивку и более-менее приличную закуску. Пили мигранты ничуть не меньше местных автохтонов. Иногда они жутко надоедали своими частыми визитами, и тогда у Дмитрия возникало жгучее желание перевести их всех в категорию шатунов. Но каждый раз Дмитрий вовремя одумывался – желание перевести мигрантов в армию шатунов постепенно уступало здравому рассудку, твердившему, что лишний источник доходов никогда не помешает.
Подойдя к трону, Дмитрий внимательно осмотрел  его спереди и, не найдя ничего особенного, решил отыскать системный блок, который по логике вещей находился где-то рядом. Но, обойдя вокруг трона два раза, ни системного блока, ни даже проводов он не обнаружил. Тогда он осторожно присел на трон и окинул властным взглядом ораторию.
– Интересно, чей это трон? – спросил Вадим.
– Думаю, на нём восседает верховный жрец.
– Зачем тому, кого никто не знает и не должен знать, трон? Ведь каждый второй, если ни первый, желал бы любым способом завладеть этим троном.
– Не знаю. Он принимает здесь духов, демонов – возможно, общается с душами умерших или даже с ангелами. Да с кем угодно. Главное, они не из нашего мира.
– Ага, вначале он рассылает электронные приглашения, а потом расспрашивает их, как обстоят дела на МВБ или, допустим, каков курс нефтяных акций.
– Не смейся, – серьёзно сказал Дмитрий, – у нас возможно всё. Не ты ли в субботу, тряся прелестями, лазал по дереву жизни?
– То была галлюцинация.
– Ну конечно, коллективная галлюцинация. Тебе приснился я, а ты – мне. Нормально, очень реально.
Вадим попытался завязать разговор на интересующую его тему:
– А ты разве не веришь в то, что мы снимся друг другу и не более того?
– Ты перестанешь спать наяву только в том случае, если бросишь читать всякую эзохерику, – отрубил Дмитрий. – Но в сторону лирику, нас ждут насущные проблемы. Я думаю, в оратории нужно кому-то посидеть.
– Чего? – не понял Вадим.
– Нужно подкараулить жреца, кем бы он ни был. А когда он появится, его нужно… Ну, ты понимаешь.
– А кто останется? – растерянно спросил Вадим. – Я не хочу, это не мой профиль.
– Я не прошу тебя.
– Хорошо, кто тогда?
– А вот это уже вопрос сложнее.
– Я знаю. Надо посадить сюда Дуста, – обрадовавшись удачному решению, предложил Вадим.
– Дуста? А что, идея. Только как посадить его сюда?
– Очень просто. Ему должен приказать его кумир. Куда он денется?
– Во-во, правильный ход мыслей, Колокольчик, очень правильный! – воодушевился Дмитрий.   
Вадим застенчиво пожал плечами и, еле заметно улыбнувшись, опустил голову. Жест оказался весьма трогательным.   

Встреча с Дустом состоялась в развлекательном комплексе «Прометей», на  Ордынке. На встречу приехали Дмитрий и Вадим. Дуст привёз с собой молодую особу. Девушка оказалась на редкость привлекательна и вместе с тем умна не по своим двадцати годам. У неё были длинные шелковистые волосы. Лицо её не иначе как ангельским назвать было просто невозможно: светлая кожа; маленький, едва подёрнутый нос; глаза большие, зеленые. В сочетании со светлыми волосами они смотрелись потрясающе. Одета она была в чёрные брюки, сверху красовался элегантный пиджак песочного цвета, купленный, скорее всего, по немалой цене  в каком-нибудь эксклюзивном павильоне Славы Зайцева. Дмитрий то и дело засматривался на девушку, пытаясь понять, где банкиру удалось раздобыть столь ценный самородок. Потом в ходе  шутливой беседы – так сказать, разминочного трёпа перед основным деловым разговором – выяснилось, что молодая особа приехала учиться из Челябинска. После Института международных отношений она собиралась стать одним из бесчисленных юристов-международников, коих в последнее время коммерческое образование нашей коммерческой Родины  наплодило несметное количество. Девушку звали Никитой. Сама она терпеть не могла ни фильма про Никиту, ни Пету Уилсон, сыгравшую главную героиню. Свою неприязнь к фильму Никита объяснила так:
– Женщина, в силу своей природы, стремится не к свободе, а наоборот, к тому, чтобы над ней или, если хотите, на ней кто-нибудь находился. В фильме же, я думаю, нарушена сама концепция женской сути. Интрига фильма базируется на трёх китах: ребёнок, личная свобода и любовь к мужчине. И что же делает  воинственная Никита? С каждой серией она всё сильнее страдает от недостатка свободы: туда её не пускает любовь к коллеге, её ребёнок и всё понимающее, но, тем не менее, зорко присматривающее за ней начальство. Настоящая женщина, ещё не успевшая  под натиском обгламуренных билбордов и придурковатых пиарменов деградировать в жалкое подобие мужского «семялюбия», никогда бы не посмела страдать от недостатка свободы. Я бы тоже не посмела.  Помните, как в сказке: «Что воля, что неволя – всё равно». Вот настоящий жизненный девиз настоящей женщины.
– Извини, но что ты имеешь в виду под нагламуренными билбордами и придурковатыми пиарщиками? – полюбопытствовал Дмитрий.
– Потребительская, но далеко не минимальная корзина, слепленная по принципу папье-маше из рентабельно баснословных зарплат. Единственная задача потребительской корзины – подкармливать пиарменов и развешивать повсюду рекламу. В этой корзине сидит почти всё мужское население страны, – сидит и  кроме кромки корзины ничего вокруг не видит, от  корпоративных менеджеров и повитух дефолтного  климата до бригадира на стройке, который торгует ворованным цементом только потому, что тот ворованный,  дармовой. До сравнительно недавнего времени большинство женщин не были подвержены этому недугу, – пояснила Никита.
– До сравнительно недавнего времени наши женщины коней на скоку останавливали и чуть ли не в горящих избах ночевали, – напомнил Дмитрий.
– Ночевать-то они ночевали, но вот о том, что изба горит, даже не догадывались, по-скольку в это время увлечённо сосали х… Прошу прощения, – поддержал свою спутницу Дуст.
– И что же, интересно, изменилось теперь, Никита? – поинтересовался Дмитрий.
– Теперь в надежде обрести свободу и набить потребительскую корзину женщина готова оставлять за собой горы трупов. В противном случае ей придётся увлечься сосанием, – на полном серьёзе, без малейшего намёка на шутку заявила Никита.
– А замужняя женщина способна набить корзину?
– А разве это свобода, когда из твоей корзины кормятся муж и дети? Больше походит на рабыню Изауру.
– Так, значит, ты рабыня Изаура и хочешь ей остаться навсегда? – задал вопрос Дмитрий.
Никита растерянно и нервно растянула губы, изображая улыбку, но, успев вовремя собраться с мыслями, ответила:
– Не знаю, похожа ли я на рабыню Изауру, но если это так, то тогда я самая настоящая красавица, которой свобода совершенно ни к чему: мужчины  обречены набивать мою корзину без моего участия, – смотря с улыбкой на своего бой-френда, промурлыкала Никита.
– Вопрос – какую корзину они набьют. Ха-ха-ха, – обрадовавшись собственному остроумию, засмеялся Вадим.
Никита, вновь растянув губы, ответила презрительной  улыбкой.
– Господа, давайте закончим с остросюжетной философией и перейдём к серьёзному разговору, – предложил Дуст. – Как обстоят дела с подготовкой к ритуалу?
Никита в остром приступе любопытства широко раскрыла глаза. Дмитрий и Вадим показались ей весьма интересными собеседниками,  в них таилась  загадка, какой-то, если можно так выразиться, мрачный шарм, к тому же их интеллект, в отличие от интеллекта Паши, наверняка подошёл бы ей для обсуждения глобальных философских тем. На вид они не представляли собой ничего особенного, только глаза их, как ей показалось, источали непомерную грусть.  Никита отнесла Вадима и Дмитрия к редкому виду «хомоинтеллегентус», занесённому в крас-ную книгу почётных жителей города-героя Москвы. Но вот беда: откуда тут взялся ритуал, да к тому же, судя по серьёзности предстоящего разговора, магический ритуал? Неожиданно для себя Никита пришла к выводу, что  интеллигенты не такие уж интеллигентные, скорее сумасшедшие, свихнувшиеся на мистике, как и её бой-френд.
Неоднократно Паша пытался завести с Никитой разговор о  мистике, а главным образом, о роли сатаны в истории человечества. На все Пашины поползновения  умная девочка отвечала, как ей казалось, по-умному, а именно: единственный ад, в котором человек обречён всю свою скоропостижную жизнь пребывать, – это его собственный внутренний мир ощущений. Однажды, в очередной раз услышав от возлюбленной столь своеобразное толкование ада, Паша со злости взял  да и стукнулся головой о стол, да так, что потемнело в глазах.  Никита испугалась, решила, что Паша окончательно лишился рассудка. Но не тут-то было. На самом деле Паша хотел наглядно продемонстрировать возлюбленной истинность её взглядов. Действительно, испытывая боль, нетрудно вообразить себя кипящим в аду, но ненадолго.
– А что потом? – сидя за столом и прикладывая лёд к шишке на лбу, вопрошал Паша. – Неужели вот так, головой о стол, каждый день, до конца жизни?!
– А потом, милый, вот что, – целуя бой-френда в макушку и расстегивая ширинку на его джинсах, ласково отвечала Никита.

– Мы подготовимся как надо. Главное, чтобы ты был готов. И не думай, что общение с дьяволом будет чем-то вроде развлекательного шоу. Напротив, это  очень сложное мероприятие. Не советую задавать лишних вопросов, и лучше соглашаться со всем, что он скажет, и выполнять всё, что он прикажет, – советовал Дмитрий.
У Паши вытянулось лицо, и уголки рта опустились. Он бездумно заморгал глазами.
– Вы с ума все сошли, – фыркнула Никита.
– Никита, – обратился к девушке Дмитрий, – если ты не веришь, то это легко исправить. Тебе просто требуется побыть на нашем ритуале, и ты сама убедишься, что ни Павел, ни я, ни он, – Дмитрий указал кивком головы на рядом сидящего Вадима, – не сумасшедшие. Всё очень серьёзно.
– Если действительно так серьёзно, то зачем это нужно? Чего вы хотите от дьявола? По-моему, вызывать дьявола –  глупо и опасно, – сказала Никита.
– Опасно для ортодоксальных христиан. Для нас это обычное дело. В некоторой степени дьявол лучший наш бренд. Лучше него никто не позиционирует братство, – заверил Вадим. 
– Вы что, проводите с его участием рекламные акции? – усмехнулась Никита.
– Ну, если ты считаешь, что появление в тёмном зале совершенно голого, к тому же светящегося мужика похоже на рекламную акцию, то, наверное, это действительно так.
– Тогда я тоже хочу посмотреть на сатану, – жеманно хихикнула Никита, – а то проживу жизнь и  кроме своего ненаглядного Пашеньки ни одного дьявола не увижу.
– Не боишься? Он ведь может тебя соблазнить, – проурчал Дуст.
– От вас не дождёшься, так пусть хоть чёрт попробует.
– А это идея. Давай возьмём Никиту,– подхватил Дмитрий. – Пусть она убедится, что мы не шутим.
– Сатана появится в облике голого мужика? – осведомился Дуст.
– Не только появится. В придачу вы сможете задать ему  вопросы, – пояснил Дмитрий. – Будет интересно. Только попрошу относиться к нему не как к сосредоточию вселенского зла, а как к одному из жителей мира теней, то есть мира мёртвых. Всего лишь.
– Не понял. Он что, просто дух умершего человека? – разочаровался Дуст.
– А ты думал, у него козлиные рога растут? – усмехнулся Дмитрий. – У тебя традиционные представления, устаревшие данные. Сейчас он ходит в строгом костюме от Балдинини, и на руке у него болтается не браслет из зубов волка-людоеда, а платиновые «Tissot» за сорок штук баксов. Вот такая прогрессивная тенденция получается.
– Что-то я не пойму. Зачем духу часы за сорок штук и шикарный костюм? – спросил Паша.
– Затем, чтобы было незаметно, что он дух. Понимаешь, о чём я?
– Для прибавки в весе?
– Сатана, надевая на руку платиновые часы, преследует всегда одну цель – стать невидимым. Откуда, думаешь, все эти сказки про шапку-невидимку, про властелина колец? Все знают шапку-невидимку или, например, сапоги-скороходы, а пойди спроси, кто их носил, и больше половины не смогут ответить. Многие, видя проезжающий рядом «Bentley», даже не задумываются над тем, какая сатанюга в нём сидит: их внимание поглощает машина. Такое же действие производят дорогие часы, – пояснил Дмитрий.
– Понятно. Сатана предстанет пред нами голый и с дорогими часами, чтобы не слишком стыдно было за свою голую духовность, – попытался иронизировать Дуст.
– Как раз наоборот. Он предстанет без часов, дабы продемонстрировать себя, а не часы, – сообщил Дмитрий. – Шикарные «Tissot» в сравнении с таким распространённым явлением, как человек, всегда выигрывают.
Дуст  старался проявлять к делу интерес, но тонкий наблюдатель обязательно заметил бы его увядший под конец разговора энтузиазм. Ему очень хотелось повстречаться с настоящим сатаной, похожим на козла или на змия, или даже на голливудское извращение в виде огромного чудовища, объятого адским пламенем. А тут какой-то голый мужик!
Чего можно ожидать от такого контакта? Да чего угодно. Только бы контакт в итоге не оказался половым.
От этой мысли ёкнуло сердце; Паша даже прикинул, а не бросить ли ему затею с вызыванием сатаны; не лучше ли по вечерам, лёжа в постели, читать книги по демонологии и рисовать в воображении мистерии знаменитых колдунов, всяких там бесов, монахинь, одержимых этими бесами. А вдруг явится какой-нибудь не вполне добросовестный представитель сексуального меньшинства и гадай потом – то ли сатана, то ли осатаневший педераст. Эти двое проходимцев спрячутся за диваном и будут втихаря похихикивать над чужой катастрофой.  Хотя нет, не будут: не рискнут подставить делового партнёра. Зачем им подставлять партнёра? Паша им нужен как воздух, он их финансовый ангел-хранитель.  В таком случае бояться нечего. Если представился удобный случай, нужно идти к мечте не оглядываясь.
И Паша пошёл, если не сказать больше, побежал.
– Как я должен выглядеть и вести себя во время ритуала? – поинтересовался Паша.
– Завтра, за полчаса до полуночи, подкатывай к нам. Только не опоздай. Мы тебе всё покажем и оденем должным образом. Если Никита пожелает присутствовать, то возьми и её, – объяснил Дмитрий.
– Конечно, пожелаю, – объявила Никита.
– Тогда у меня всё. Ах да, чуть не забыл. Павел, тебе придётся немного раскошелиться. Надо разменять десять тысяч долларов. Нам нужно десять тысяч бумажек номиналом в доллар.
– А это ещё зачем? – насторожился Паша.
– Ты кто, банкир или по-прежнему печёшься об общаке Васьки Костыля! – бросив укоризненный взгляд на Дуста, заявил Дмитрий. Он надеялся, что наболевшее прошлое Паши, которое тот всячески старался забыть, подействует нужным образом.
– Банкир я, – с глупым выражением лица заверил Паша.
– Тогда советую не размениваться по мелочам. Эти деньги пойдут на сугубо сакральные нужды. 
 – Какие ещё сакральные нужды? – не успокаивался Паша.
 – Мы их разместим в центре пентаграммы Соломона. После прочтения заклинаний из кучи денег поднимется сам сатана. Этот эпизод ему особо нравится. Он любит вырастать из кучи денег. И чем больше куча, тем быстрее он растёт. В этом усматривается символический смысл. Сатана, воплощённый деньгами, не просто результат удавшегося ритуала, а скорее неизбежный итог. Везде, где скапливается много денежных знаков, словно из-под земли вырастает сатана, – лукаво улыбнулся колдун.
– По-моему, – сказал Паша, – появление из денег ничем не отличается от ношения дорогих часов. А куда потом деваются деньги?
– Никуда. Сразу после того как сатана выходит из денег, они теряют свою ценность – сгорают.
– Как так «сгорают»?
– По закону рыночной эволюции денежные знаки всегда сгорают. Ты сам увидишь, насколько это душещипательное зрелище. Десять тысяч долларов США пылают ярким огнём, и ничего нельзя поделать. Такова их неизбежная судьба.
– Не только их судьба, – заметила Никита. Такова судьба любых денег, сделанных из бумаги или железа. В них сатана долго не задерживается потому, что он один, а дензнаков с каждым днём становится всё больше.
– Так давайте выпьем за то, чтобы как можно меньше было денег и чтобы сатаны хватало всегда и на всех, – разливая вино по бокалам, воскликнул Вадим.
После такого тоста Дмитрий мысленно перекрестился и даже воззвал к Богу: «Господи, когда ж все дураки допьются до гробовой доски?!».
– И ещё вот что. Ты узнал о китайце? – спросил Дмитрий.
Паша по-доброму улыбнулся и почесал затылок, выдержал паузу, а потом сообщил:
– Интересная штука получается. Мой источник сообщил, что лидер так называемой китайской диаспоры – это ваш человек.
– Что значит наш? – встрепенулся Дмитрий.
– А то и значит: он среди вас. Ищите у себя.
– Серьёзно?!
– Конечно.
– Ты выяснил, как его зовут?
– Имя тебе ничего не даст. У него несколько имён и никто не знает, какое из них настоящее. Он каждый месяц меняет имена, – пояснил Паша. – Человек, которого вы ищите, у вас под носом. Согласись, это значительно сужает область поиска.
Дмитрий ничего не ответил. Он принялся перебирать в памяти всех братьев, но ни одного китайца среди них не вспомнил. Обманывать Дуст не мог, не в его правилах. Но кто тогда этот загадочный китаец? Верховный жрец также не мог им быть; и не важно, что его не знают в лицо. Жеребьёвка проводилась среди братьев, но китайцев в их числе  не наблюдалось. Хотя кто знает…
– Он влиятельная фигура? – спросил Вадим.
– Думаю, да, – ответил Дуст.
– Среди ведических глав китайцев нет. Это я знаю точно, – удостоверил Вадим.
– А вдруг китайцем окажется верховный жрец, – предположил Дмитрий. – Представляешь, Вадим, одним выстрелом – двух зайцев. Твои проблемы решились бы разом: и китайцу конец, и тайком занял бы место жреца. Ходил бы сразу при должности жреца и его помощника. А?
– Нет, должность помощника я отдал бы тебе, – съязвил Вадим.
– Нет уж, спасибо. Ходить под тобой!..
– Чем плохо?
– Тогда мне рано или поздно пришлось бы тебя сжечь, – шутя, пригрозил Дмитрий.
– У вас заведено друг друга сжигать? – полюбопытствовала Никита.
– У нас заведено убивать верховных жрецов. Если жреца удаётся  выследить и найти, то его привязывают к позорному столбу во дворе и сжигают, – но не живьём, ведь, согласитесь, мы не в средние века живём. Чтобы бедняга не мучился, ему  предварительно дают выпить яду. Жрец избирается путём жеребьёвки. За большой круглый стол садятся претенденты на должность верховного жреца, после чего каждый претендент берёт из чаши на столе ампулу снотворного и выпивает её. Одна ампула наполнена водой. Через несколько минут жеребьёвщики засыпают крепким сном. Не засыпает, разумеется, только тот, кому досталась вода. Но, для того чтобы не быть раскрытым, счастливчику приходится, притворяясь, засыпать вместе с остальными. После того как все уснут, избранный оставляет в «Закрытой книге» отпечаток указательного пальца правой  руки. Перед жеребьёвкой  «Закрытую книгу» вместе с чашей кладут на стол. С этого момента избранник судьбы является полноправным правителем Московского братства – верховным жрецом. На время правления «Закрытая книга» всё время хранится  в «театре теней», куда доступ строго запрещён, за исключением помощника жреца и самого жреца, – поведал Вадим.
– У вас убивают людей?! – ужаснулась Никита.
– Конечно, нет. Это – шутка, – успокоил Вадим. 
 В действительности же в братстве существовало негласное правило, по которому любой служитель культа имел полное моральное право убить верховного жреца, а потом занять его место. Никому бы в голову не пришло искать убийцу с целью отмщения.
За двадцать восемь лет существования братства никому не удавалось захватить власть столь коварным способом. Были две попытки – обе они закончились весьма плачевно как для убийц, так и для их жертв. Первая попытка имела место в девяносто третьем году. Не будем вдаваться в подробности и не станем выяснять, кем именно являлись убийцы. Единственное, о чём тебе, дорогой мой читатель, стоит знать, это то, что  в первом  и во втором случае убийцей оказалась женщина. Оно и понятно, запретный плод сладок. Не было у них иного пути, ведь женщины в братстве  к жеребьёвке не допускались. И это немаловажное обстоятельство, ущемляющее права женщин, подтолкнуло сначала одну, а затем другую на крайние меры. В девяносто третьем году жертвой борьбы за власть пал ведический глава Мытищ, а пятью годами позже такая же участь постигла несчастного курильщика «весёлой травы», состоявшего на тот момент в знаменитой четвёрке проникших.
 В первом случае убийца, узнав, что её жертвой стал не тот, кого она желала бы видеть в гробу, медленно сошла с ума. Каждую минуту она ждала возмездия и в итоге дождалась. Покинув братство после совершённого злодеяния, убийца отправилась в Воронеж к своей бабушке и там, постепенно лишаясь на почве страха рассудка, нашла своё вечное упокоение. Душным августовским вечером, когда, изрядно похудевшая, бледная, словно восковой экспонат, она подходила к дому, её встретил дюжий мужчина средних лет. Затащив в полутёмный подъезд, наёмник нехитрым приёмом свернул ей шею и оставил лежать на лестнице. Вот так незадачливую узурпаторшу власти настигла карающая длань жреца.
Через пять лет другая женщина, ошибочно решив, что братством управляет молодой наркоман из числа проникших, вздумала взять власть в свои руки. Она соблазнила наркомана и затащила его в постель. Во время полового акта любовница достала из-под подушки заранее припасённый кухонный нож и вонзила партнёру под ключицу. Но вопреки ожиданию наркоман, будучи под кайфом, особой боли не почувствовал – вытащил из раны нож и истыкал не-удавшуюся убийцу с ног до головы. На теле женщины насчитали двадцать девять ножевых ранений. Наркоман от потери крови скончался в коридоре через пятнадцать минут. 
Такова криминальная история Московского братства.
– И что, никто не пытался подделать книгу и заявить во всеуслышание, что он и есть тот самый избранник судьбы? – попытался выяснить Дуст.
– Ты разве не понял? Нельзя объявить себя верховным жрецом. Объявить – это то же самое, что нарисовать мишень у себя на спине, – пояснил Вадим. – Как только ты это сделаешь, тебя тут же убьют.  Ну чего тут непонятного? 
– Хорошо. А что такое театр теней?
– Помещение, где общается жрец и его помощник. Они общаются через натянутое полотно, защищённое толстым и прочным стеклом. Из помещения помощник видит только тень жреца. Сам жрец находится на подсвеченной снизу сцене. Отсюда и тень на полотне. Они общаются с помощью микрофонов. Голос жреца в целях конспирации изменяет компьютерная система. Всё обустроено так, чтобы помощник не узнал его. Обычно, общаясь с помощником, жрец сидит на полу в позе лотоса, либо вообще лежит, дабы помощник не определил его фигуру и рост, – поведал Вадим.         
– Понятно. Что в таком случае мешает войти кому-нибудь на сцену и там подкараулить жреца? – спросила Никита.
– Кодовый замок и массивная металлическая дверь, ведущая на сцену. Само помещение «театра теней» почти всегда открыто, в него может войти кто угодно. Должность верховного жреца очень почётна, но в то же время она опасна. Правило тайного наследия путём убийства для того и существует, чтобы никому  в голову не пришло объявить себя жрецом.
– Неужели обязательно убивать жреца? Ведь можно, допустим, выследить его и пригрозить, а потом занять его место, – рассудила Никита.
– Конечно, можно. Но где гарантии, что жрец, которому предложили уйти с поста, не отомстит? Эта палка о двух концах.
– Тогда я вообще не понимаю, зачем становиться жрецом, если это так опасно! – возмутилась Никита.
– Тайная власть. Жрец управляет финансами, ему доступны самые сокровенные знания в области магии. В его власти исключить из братства любого, и даже уничтожить физически, – проговорил Вадим.
– Блеск! Но сдаётся мне, единственно реальной властью обладает только помощник, – ведь никто не знает, какие распоряжения отдаёт ему жрец, – попытался сделать открытие Дуст.
– Так думают многие, – сообщил Вадим. – Но на самом деле помощник никогда не осмелится действовать вопреки жрецу. У нас не приветствуются враждебные отношения. Мы знаем, чем может обернуться плохое отношение к кому бы то ни было, тем более к жрецу. Убей сразу, по-тихому, но никогда, ни в коем случае ни с кем не входи в конфликт.  Не забывайте, у нас не просто люди, у нас маги, – разъяснил Вадим.
– Выходит, у вас в братстве всё держится на страхе? – подметил Паша.
– Весь мир держится на страхе, у нас он просто ярче выражен, – сказал Дмитрий.
– Не хотел бы я оказаться одним из вас. Так пошлёшь кого-нибудь на…, а на утро язык отнимется.
– Поверь, так и происходит, – серьёзным тоном подтвердил Дмитрий.
Он сказал так специально, дабы внушить Паше чувство опасности и уверенность в том, что он связался не с кучкой меркантильных шарлатанов, а с настоящими мастерами своего чёрного дела. 

В одиннадцать двадцать ночи Паша вместе с Никитой подкатил к дому МБ. Следом за его «Audi» во двор въехал джип с охраной.  Охране Паша приказал оставаться в машине, после чего вместе с Никитой отправился к подъезду, где их встретил мрачный мужчина в чёрной кисейной тунике, с накинутым на голову капюшоном. Мужчина открыл гостям дверь и спокойным, приятным голосом проговорил:
– Следуйте за мной.
Гости вошли. Они пропетляли немного по  коридорам, поднялись на второй этаж. Мужчина завёл их в странное полутёмное помещение. Это была комната размером около двадцати квадратных метров. По углам стояли два деревянных стола, совсем простые: прямоугольные лакированные столешницы, квадратные брусья-ножки. На столах теснились  чаши различной величины – деревянные и серебряные посудины. Рядом с каждой посудиной горели по две чёрные свечи. Мягкий дрожащий свет поигрывал в тёмной жидкости посудин. Стены и потолок были искусно отделаны распиленными вдоль брёвнами, которые пестрили пресловутыми магическими письменами и знаками, вырезанными то ли стамеской, то ли чем-то подобным. В центре комнаты стоял большой каменный кувшин в половину человеческого роста. В кувшине шипел кипятильник, разогревалось нечто ароматное. Слева у стены Дуст разглядел с десяток деревянных копий. Их начищенные до блеска металлические наконечники имели зазубрины, мелкие,  острые и потому опасные.
– Глянь, – указав кивком на правую стену, шепнула Никита.
Вдоль стены в ряд выстроились копья, на которые были нанизаны медвежьи головы. Дуст насчитал шесть голов; к каждой с помощью продетой через ноздрю тесьмы крепилась пластиковая бирка с именем и годами жизни. Паша просмотрел бирки по порядку, начиная с левой головы. Первые три бирки оказались с именем Потапыч, остальные три гласили, что при жизни головы принадлежали медведям по кличке Баллу. Различались только номера: Потапыч 1, Потапыч 2, 3, потом Баллу 1 и так далее. Первая голова, если верить бирке, прожила с 1983 года по 1985, последняя голова жила с 2000 по 2003 года.
– Странная коллекция, – поёжилась Никита.
Она уже успела пожалеть, что изъявила желание присутствовать на приёме у сатаны. Теперь после всего увиденного она не за что не согласилась бы, даже если бы сатаной оказался  голый Брэд Питт.
– Может, у них принято для развлечения охотиться с копьями, – утешая спутницу, предположил Паша и посмотрел на мужчину в тунике. Тот стоял неподвижно у двери, склонив голову, лица его было не видно. – Уважаемый, нас примет кто-нибудь?
– Чёрный мессия.
– Кто?
– Дмитрий Игоревич Свежеземля.
– Правильно, кто ж ещё.
– Сейчас позвоню и он спустится, – сказал мужчина, достал из кармана мобильник и стал набирать номер.
Дмитрий не заставил долго ждать. Он явился через несколько минут в хламиде, похожей на те, в которые заворачивались, словно в покрывала, аристократы Древнего Рима. Только у древних римлян покрывала были белые. На чёрном же мессии, соответственно, висело чёрное покрывало. Дмитрий предусмотрительно упаковал туфли в бахилы. При ходьбе они шуршали. Глядя на них, Паша решил, что придётся отправиться в некое подобие кустарной операционной. Но для чего? Данный вопрос остался бы без ответа, если бы Дмитрий не объяснил предназначение бахил.
– Вам придётся одеть такие же. Если сомневаетесь, лучше откажитесь здесь и сейчас, ибо обратного пути, после того как вы скажете «да», у вас уже не будет, – предупредил колдун. –  Итак, всё, что вам доводилось доселе читать или слышать о сатане,  ложь. Вы согласны призвать сатану?
Паша и Никита переглянулись. На их лицах читалось напряжение, но вместе с тем в их душах клокотал беспокойный огонёк любопытства и надежды на то, что теперь, наконец, им откроется тайна, если не мироздания, то хотя бы тайна ада. И тогда будет незачем  биться головой о стол, и уж точно не придётся давать нелепых определений аду. Всё станет на места, всё станет понятно.
– Да, согласны, – твёрдо ответил Паша.
– Хорошо, тогда начнём. Павел, не хочешь ли ты сказать что-нибудь Никите?
– Сказать Никите? Зачем? – округлил глаза Дуст.
– Сейчас ты  и твоя спутница стоите на пороге великого свершения, после которого вы никогда уже не будете прежними.
– Что это значит? – удивилась Никита. – Дмитрий, давай начистоту. Что с нами случится? И только, пожалуйста, без загадок.
– Попробую объяснить доходчиво, – начал Свежеземля. – Сейчас вам кажется, что сатана раскроет перед вами некую книгу истины, и в ней – в книге-истине – вы прочтёте слова. Сочетания слов заиграют новыми примерещившимися смыслами, такими высокими, казалось, недостижимыми для обычного человеческого понимания. Но это будут только чернила, капнувшие кляксами на страницы ума. Если пытаться не разбирать причудливых пятен и потёков, не вникать в них, то они так и останутся пятнами и потёками. А вот если поступить иначе и попытаться узреть истину, то сатана скажет вам нечто… Идиот посмотрит, увидит расплывшиеся капли чернил и скажет: идиотизм; глупый посмотрит и скажет: глупость; умный посмотрит  и скажет: величие; мудрый посмотрит и промолчит; но посмотрит сатана и скажет: я тоже так могу.
– Выходит, не стоит его слушать? – спросил Паша.
– Кого? – просияв глазами, улыбнулся Дмитрий.
– Сатану, – уточнил Паша.
– Паш, ты что?! Кого ж тогда слушать?!
– Не знаю… Тебя, например.
– А мне кого?
– Жреца.
– А ему?
– Себя.
– То-то и оно…
– Ты чего мозги нам пудришь? – вознегодовал Паша.
– Ничего он не пудрит, – проговорила Никита и сомкнула у Паши на поясе свои прелестные ручки.
– Чего нам тогда ждать от сатаны, если ни истины? – поинтересовался Паша.
Дмитрий задумался, опустил голову и сказал:
– Разочарования.
– В каком смысле, – насторожился Паша.
– Я уверен, вы оба ждёте от него совершенно другого. Поэтому разочарование неизбежно.
– И чего же, по-твоему, мы ждём от него?
– Вы желаете знать тайны мироздания, спрятанные, как вам кажется, в трудах Элифаса Леви, Алистера Кроули, Агриппа, ЛаВея,  в библии и так далее. Но ничего такого вам не откроется.
– Что в таком случае нам откроется???
– А вот об этом ты узнаешь, если нам удастся призвать сатану. Давайте закончим с разговорами и перейдём к делу. 
Двое крепких парней в элегантных чёрных костюмах внесли в комнату манекен и поставили его на пол рядом с каменным кувшином. Вместе с манекеном они принесли небольшой металлический чемодан. Манекен находился в позе лотоса; это был сухощавый старик с поразительно правдоподобным, но белым лицом, будто вылепленным из гипса, и с совершенно седым париком. На нём висело некое подобие чёрного кимоно. Обут он был в матерчатые мокасины.
Парни покинули помещение сразу. После их ухода Дмитрий сказал Дусту, чтобы тот отправился в коридор и ждал там до тех пор, пока не закончится ритуал очищения Никиты. 
– Я люблю тебя, крошка, – полушёпотом произнёс Дуст и поцеловал Никиту в губы.
– И всегда будешь рядом? – не удовлетворившись признанием, спросила Никита.
– Не сомневайся, – убедил Дуст и ещё раз одарил подругу поцелуем.
– Не бойтесь. Ритуал абсолютно безвреден, – успокоил колдун. – За происходящим в комнате ты сможешь наблюдать через окошко в двери. Ну, ступай в коридор, и не вздумай открывать дверь до тех пор, пока я не разрешу. 
Дверь беззвучно захлопнулась. В коридоре, дожидаясь очередных распоряжений, выстроились у стены двое шатунов, те самые, что принесли манекен. Их суровые лица поразили Пашу: взгляды безжизненные, глаза постоянно вперены в одну точку, головы всё время опущены. И впрямь истуканы. У другой стены сидели ещё два манекена: один в таком же чёрном  кимоно, второй старик в длиннополом светло-жёлтом халате с золотистой вышивкой  цветов. 
– Послушай, братишка, откуда у вас медвежьи головы на палках? – обратился к одному из шатунов Паша, но ответа не получил.
Истуканы оставались неподвижными. Они самым наглым образом проигнорировали вежливое к ним обращение. Это обстоятельство привело Дуста в бешенство. Однако он не рискнул придираться к громилам только затем, чтобы преподать им урок вежливости. Глубоко дыша, Паша отошёл в сторону и прижался спиной к стене.
– Сибирские крестьяне верили, что убитый медведь может помочь в борьбе с нечистой силой. В конюшнях и сараях они прятали медвежьи лапы, желая уберечь скотину от лукавого, – неожиданно заговорил манекен в светло-жёлтом халате.
Паша в ужасе отпрянул от говорящего манекена. До последнего момента он полагал, что перед ним большие куклы: стеклянные глаза, ни малейшего движения в теле. Кто бы мог подумать!
Придя в себя, он, наконец, собрался с мыслями, понял, в чём дело, и спросил:
– Как? Мы же хотим призвать сатану, а тут целых шесть голов. Они же всю нечистую силу распугают!
– А ещё старожилы  Сибири верят в заколдованного мужика, которого прокляли родители. Не в силах больше сносить проклятий матери и отца мужик ушёл в лес. Там его поджидал чёрт. Завидев мужика, чёрт подкрался и накинул на него медвежью шкуру. Поначалу мужик не постоянно носил шкуру, иногда возвращался к отцу с матерью, а те ещё пуще кляли его. В итоге мужик окончательно ушёл в лес и стал жить в нём постоянно. До сих пор он страдает в медвежьем облике. Ему бы взять да скинуть шкуру, но не может он этого сделать: забыл, как это делается. Считалось, что медведь – это лиминальное существо, стоящее на границе тонкого и материального миров и потому являющееся посредником между людьми и духами. Злость медведя коренится в его тщеславии и постоянном желании держать людей в страхе, в его желании показать «чего он стоит». 
– К чему ты всё это рассказываешь? – возмутился Паша.
–  Возможно, твои ошибки – это то, что нужно миру.
За дверью послышался металлический лязг. Паша прильнул к крохотному оконцу в двери и увидел, как Дмитрий расставляет на полу эмалированные тазы. Тазов было три, и два из них, судя по всему, были наполнены водой, третий таз был наполнен песком. Потом Дмитрий отошёл куда-то в сторону. Паша не мог его видеть: не позволяли размеры оконца. Через несколько секунд он снова появился в поле зрения с большим литым чугунным тазом.
– Раздевайся, – бросил Дмитрий.
– Прямо здесь, при Паше? – возмутилась Никита.
– Тебя нужно очистить, а для этого придётся раздеться. С того момента, когда  твой банкир сказал «да», ты полностью находишься в моей власти, я могу делать с тобой и с ним всё, что мне вздумается. Быстро скидывай тряпки!
– А нагибаться надо? – съязвила девушка.
– Твои мысли – как дикие осы, кружат постоянно около сладкого.
Девушка едва заметно улыбнулась и принялась расстегивать ширинку на брюках. Делала она это нарочито медленно, пристально наблюдая за реакцией колдуна. Но тот оставался невозмутимым, на лице ни один мускул не дрогнул. Своими чёрными глазками  он старался пронзить Никиту насквозь. Но, увы, пронзить Никиту насквозь не мог никто, ибо внутри у неё скрывалась пустота. Разве можно пронзить пустоту, не заполнив её? Нет, она не испытывала стыда, и она совершенно бесстрашно стягивала с себя вещи в присутствии малознакомого мужчины. И  плевать, что за дверью, раскрыв от удивления  рот, томился бой-френд. И до него дойдёт очередь. И ещё неизвестно, чего от него потребует колдун. Ей не впервой раздеваться на публике. В прошлом году, на день студента, в «Сахаре» она, перебрав ликёра, запрыгнула на барную стойку. Полируя туфлями зеркальную поверхность стойки, Никита устроила перформанс «поймай мои штаны». Как только перформанс достиг апогея, в толпу полетели джинсы, за ними – блузка и лифчик. Публика осталась довольна. Друзья, пришедшие вместе с Никитой, были приятно удивлены. Такого, мягко говоря, продвинутого поступка от неё никак не ожидали. Домой девушку пришлось доставлять спящей на заднем сиденье такси.
На следующий день Никита впервые в жизни почувствовала себя  настоящей тусовщицей. С этого момента она начала посещать клубы регулярно. Вместе с привычкой вести активную ночную жизнь пришла привычка креативно одеваться и постоянно, с завидной для подруг регулярностью, заводить новых мужчин. С Пашей, как и со многими его предшественниками,  Никита познакомилась на танцполе. Симбиоз оказался взаимовыгодным. Никите от банкира требовались, прежде всего, деньги, ему от неё – красивая походка и орально-анальный секс. В последнем Никита никогда не отказывала, более того, она постоянно совершенствовалась в искусстве любви. Пашу такое положение дел вполне устраивало. Изысканные способы достижения плотского удовлетворения он очень ценил.
Никита разделась вплоть до нижнего белья, но противный колдун на том не остановился и приказал избавиться от кружев.
– Я не могу, – съёжившись и скрестив на груди руки, виновато пролепетала Никита.
– Почему не можешь? – удивился Дмитрий.
– Там Павел. Ну не могу я так. Понимаете?
– А как можешь? – грозно проревел колдун.
– Только не при нём.
Дмитрий быстро, в три прыжка, подлетел к двери и закрыл окошко специальной задвижкой.
– А теперь? – широко раскрыв бешенные от возмущения глаза, спросил он. 
– Теперь можно, – застенчиво и даже как-то мило проговорила девушка, выгнула спину, завела руки назад и расстегнула лифчик.
Великолепный, рискнём даже заметить, девственной красоты бюст средних размеров открылся Дмитрию. Затем девушка, сжав и слегка подогнув прелестные ножки, освободилась ещё от одного атрибута белья.
– Надеюсь, за дверью не слышно? – спросила она.
Вот она, обнажённая, дерзкая, красивая, пламенно-похотливая, умная, вызывающая, потрясающая. Твоя. Бери её и владей ей. Будь на месте Дмитрия кто-то другой, ритуал очищения, возможно, превратился бы в ритуал совершенно иного рода. Но включился давний  комплекс, преследующий Дмитрия с юношеских лет.
Поведение колдуна для Никиты оказалось настоящей неожиданностью. Она представляла многое, но никак не ожидала, что при виде её тела мужественный во всех, ну или почти во всех, отношениях колдун  сконфузится и войдёт в ступор настолько,  что даже потеряет дар речи. Через считанные секунды смущение передалось и ей. Никита присела на корточки, снова скрестила на груди руки и прижалась  к коленям; и даже  в комнате стало вдруг прохладней. Тем временем колдун, нагнувшись и беспомощно хлопая глазами, пытался нащупать ручку металлического чемодана,  стоящего где-то рядом на полу. Ему стоило оторвать на мгновение от девушки взгляд и посмотреть вниз, чтобы найти чемодан, но он безуспешно продолжал на ощупь сканировать пространство. Найти чемодан никак не удавалось.
Раздался громкий стук в дверь. Паша  медленно и уверенно входил в состояние неукротимого бешенства, в котором, надо заметить, он был очень страшен и мог сотворить что угодно, вплоть до убийства.
Так, в 1996 году, будучи ещё лидером преступной группировки, он, находясь по случаю успешной ликвидации очередного конкурента на вечеринке, застал свою бывшую любовницу (заметьте, к тому моменту бывшую) в спальне с хозяином квартиры Вовой Зудом. Зуда Паша презирал, считая его заурядной шестёркой и любителем покуражиться. Войдя в спальню, включив свет, Паша вдруг увидел, как его бывшая собственность страстно отдаётся потному, пых-тящему ничтожеству. По мнению Дуста, Зуд был не только шестёркой и любителем куража, но и к тому же плохим бандитом: трусливый, ранимый, жалостливый и жалкий. Паша пришёл в дикую ярость, после чего, схватив с кровати подушку, приставил её к дулу пистолета и по-тихому,  дабы не привлечь внимания веселящегося в соседней комнате народа, отправил любовников в мир иной. Вернувшись в зал, где продолжалась пляска, и сквозь музыку прорывался пьяный смех, Паша передёрнул затвор пистолета и выстрелил пять раз: в каждый динамик по две пули, пятая пуля превратила в груду барахла музыкальный центр. 
На том вечеринка закончилась. Пашу пришлось успокаивать силой. Трое парней скрутили ему руки, выхватили пистолет и  уложили на диван. При этом Дуст сопротивлялся изо всех сил, браня укротителей отборным матом. Собравшиеся смотрели на него молча и с сочувствием. Что тут скажешь. Переклинило. Из окружения Паши никто точно не мог сказать, какие отношения на тот злополучный момент связывали его с убиенной Валентиной. Пересудов, догадок и откровенных сплетен по поводу случившегося в те дни родилось  несметное количество. Слухи обошли всю Москву. И лишь немногие из числа приближённых знали, что Паша поступил так из-за неспособности простить себе связи с женщиной, которая оказалась способной позариться на такое ничтожество, как Зуд. Вероятно, будь на месте Зуда другой, всё бы обошлось. 
– Я здесь затем, чтобы очистить, а не осквернить тебя, – сказал наконец Дмитрий.
– От чего надо очиститься, идя на приём к самому сатане?
– От нечистой силы. Иначе сатана завладеет тобой. Ты этого хочешь?
– Почему бы и нет.
– Ты даже представления не имеешь, каково это – быть на службе у сил зла, –  попытался предостеречь колдун.
– А вот и не угадали. Знаю! – воскликнула Никита. 
Но колдун пропустил мимо ушей её последние слова, поднял с пола тяжёлый литой таз, а затем медленно, театрально сделал четыре шага к девушке и поставил таз у её ног.
– Стань в него, – повелел он.
Никита подчинилась. Ей больше не хотелось издеваться над  колдуном. Мало ли чего у него на уме. К тому же в случае опасности Паша на помощь прийти не мог. И тут её посетила ужасная мысль: она поняла, что может погибнуть. Ничто не мешало колдуну и его ассистентам совершить убийство, принеся её прекрасное тело в жертву какому-нибудь ужасному демону. Самая опасная категория верующих – фанатики. И опасения здесь нелишни, ведь колдун отнюдь не ангел, а его манера общения… этот приказной тон… Не следовало ей  приходить сюда.
Через пять минут, или около того, заслонка открылась и у Паши вновь появилась возможность наблюдать за происходящим в комнате. Теперь совершенно голая Никита стояла в центре помещения, ноги её находились в тазу. Рядом ходил по кругу колдун. В руке он держал маленькую, толстую книгу в твёрдом чёрном переплёте. Время от времени колдун заглядывал в неё, потом поднимал вверх руки и без конца что-то говорил – наверное,  произносил заклинания. Ходьба по кругу длилась довольно долго. Действо это начало Пашу утомлять, он даже зазевал, но оторваться от оконца всё же не решился. Затем колдун приблизился  к наполненному песком тазу, сделал над ним несколько загадочных движений руками, набрал  в ладонь песка, сказал что-то Никите – та закрыла глаза. Через мгновение песок посыпался девушке на голову, колдун громко заговорил. Паше удалось разобрать лишь немногие окончания слов; похоже, колдун произносил заклинания на латыни. После песка, символизирующего очищение землёй, последовала вода. Колдун полил девушку из хрустальной вазы. Воду он черпал из каменного кувшина. Третья и заключительная часть ритуала представляла собой очищение огнём. Паша, конечно, догадался: должен появиться огонь. Но он никак не предполагал, что огонь будет преподнесён столь экстравагантным способом. Манекен, до последнего момента неподвижно покоящийся в углу комнаты, встал, прошагал через всю комнату к металлическому чемодану, открыл его, достал оттуда  противогаз и  предмет, похожий на тубус. Противогаз он отдал колдуну, «тубус» поставил неподалёку от Никиты, сам, расположившись рядом с девушкой, снова принял позу лотоса. После того как колдун принялся читать заклинание огня, старик медленными и изящными движениями открутил верхнюю крышку керамического «тубуса», затем достал из кармана спички, зажёг их и аккуратно опустил в «тубус». По прошествии двух или трёх минут, когда из цилиндра пошёл сизый дым, старик снова отправился к чемодану. На этот раз он извлёк из него резиновую грушу размером с хороший апельсин и резиновый шланг. Один конец шланга старик прикрутил к дымящемуся цилиндру, другой – к груше, которую положил себе под правую ступню. Паша понял, что это нехитрое приспособление – нагнетатель воздуха.  Старик периодически надавливал ногой на грушу и в цилиндр поступал воздух, поддерживающий горение неизвестного вещества.  На этом он не остановился. В придачу к  цилиндру, когда через несколько минут дым повалил столбом, старик принялся раскуривать две трубки, заряженные, надо полагать, тем же зельем, что и цилиндр. С каждой минутой дыма в комнате скапливалось всё больше, очертания предметов таяли на глазах. Колдун втиснул голову в противогаз и продолжил читать заклинания, уже по памяти.
Голова, принадлежащая Балу № 4, зашевелилась. Никита взвизгнула, выпрыгнула из таза и попятилась к противоположной стене, как можно дальше от ожившей головы. Разинув ужасную пасть, голова провернулась на копье, посмотрела неживыми глазами на Никиту и вдруг заговорила:
– Отгадай загадку: зачем им  чучело медвежьей головы?
– Кому «им»? – не понимая, в чём дело, спросила девушка.
Но голова на этот вопрос не ответила, лишь показала ссохшийся  чёрный язык и быстро зашевелила им, словно рыба хвостом в момент метания икры.
«Заигрывает», – пронеслось в голове у Никиты.
– Не знаешь? А я знаю. Увековечить память о  своём чучельном существовании возможно только одним способом: став чучелом. Что самое странное, в таком состоянии ты способен вызывать у них только светлые воспоминания. Если голова твоя навек забальзамирована, ты превращаешься в нечто большее, нежели просто в голову на палке. Забальзамированная голова – признак причастности к чему-то вечному и неотвратимому, а потому пугающему и превращающему существование до бальзамирования в бессмысленное расшатывание нервов и шатание по тому, что принято называть миром. Мир – война с самим собой, собственными страхами и вообще со всем и всеми. Уныло? Пессимистично? Не думаю. Всё уныние и пессимизм поселяются в голове только тогда, когда она верит, что после смерти будет существовать только в качестве чучела или фотографии на могильном памятнике. Но вот если она поверит в свою способность мыслить и разговаривать, будучи нанизанной на копьё, то в итоге так и случится. Ты не представляешь, какой это кайф  быть нанизанным на копьё.
«Представляю», – с грустью подумала Никита. – А эти пять голов – твои предшественники – они разве не верили в возможность висеть на копьях и наслаждаться бытием?
Неожиданно из дыма показались большие круглые глаза, что-то, напоминающее хобот, лысая голова, и послышался приглушённый голос:
– Не слушай его. Он при жизни лишал людей возможности самостоятельно думать и теперь, медвежье рыло, продолжает то же самое.
– Я же на вас трудился. Теперь, значит, не нужен.
– Нам не нужны смирившиеся. Какой от вас толк? В последнее время ты не только перестал рычать, но и перестал выходить из клетки. Помнится, привели ему министра культуры, а он, гад, выполз из-за картины и давай по полу кататься, как собака на сене. Представление устроил. Министру понравилось, он даже предложил взять это дарование в цирк на Цветном бульваре, но не успел. Когда приехал во второй раз, его встретил Балу № 5, – встретил и так обработал, что тот забыл собственное имя. А эта дурья башка с тех пор здесь пылится. Ты бы хоть вид делал, что по-прежнему зол на весь мир, и всё было бы excellent . Сидел бы у себя в питомнике, говядину жрал.
– А мне сейчас гораздо лучше, – сообщила голова.
– Чего хорошего? – удивился колдун.
– Я тут нахожусь в статическом состоянии, со мной ничего не происходит, в отличие от вас.
– …от нас?! А что с нами?
– В моей полой голове давно вата и бумажные обрезки,  с ними ничего не случится. С вашей же кашей в головах в любой момент может произойти что угодно. И это вас очень напрягает. Рано или поздно каша забродит, и ещё не известно, о чём тогда вы станете думать, и будете ли способны думать вообще. 
Дмитрий не выдержал – схватил голову за уши, снял с копья, поднёс к самому большому и глубокому тазу  на столе и окунул в воду. Из ушей и пасти вырвались пузыри воздуха, и послышалось булькающее:
– В голове моей опилки – не беда…
– Говоришь, ничего ежу не случится!
– Не беда… да-да-да.
– Голова… живая!.. – в ужасе проверещала Никита.
– Не обращай внимания, обычный трюк. Внутри встроен динамик и передающий микрофон. Розыгрыш.
– А почему рот открывается, и язык шевелится?
– Механизмы, – успокоил колдун.
– А кто эти смирившиеся? – попыталась выяснить Никита.
– Шатуны, смирившиеся с собственным невежеством. Они до конца дней своих обречены блуждать в стенах этого дома. Корни их невежества произрастают из почвы предрассудков, мечтаний, надежд… Дерево их жизни кормится соками  этой почвы. Наша задача – собирать с деревьев плоды страданий. Чем мы с успехом и занимаемся, – с грустью сообщил Дмитрий.
– Кто такие шатуны?
– Загипнотизированные люди.
– Кем они загипнотизированы?
– Никем. Много будешь знать – жить не захочется. Но кое-что, как видишь, я тебе всё-таки поведал. Много знать само по себе ничего не значит, надо ещё в это многое верить. У нас, так уж повелось, никто не знает, кем и чем они загипнотизированы, а главное, почему они загипнотизированы. Отсюда столько смирившихся. Главный признак шатуна –  голод. Главный признак смирившегося – равнодушие. И то и другое есть суть одно и то же, ибо что такое равнодушие,  как не голод сострадания. Разница лишь в одном: у шатуна на древе жизни плоды созревшие, у смирившегося они зелёные и мелкие.  Ты к кому себя относишь, Никита?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю, – с грустью заметил Дмитрий.
– Если вы не знаете, то я – подавно. Кто ж тогда знает? Эта механическая голова в тазике?
– Всё, ты очищена. Теперь одевайся и иди за мной, – сменил тему разговора Дмитрий.
Он вынул из чемодана белое одеяние, похожее на халат. Одеяние имело странный вид: по бокам расшитое, ни пуговиц, ни застёжек на молнии. Надевать его полагалось строго через голову, как бронежилет. На уровне плеч и  бёдер имелись завязки, с их помощью стягивалась передняя и задняя части.   
– Что с ним?! – воскликнула Никита, увидав, как старик в кимоно, откинув голову, медленно клонится назад.
– Он просто исчерпал силы и теперь ему требуется немного отдохнуть, – спокойно сообщил колдун.
Старик без малейших признаков жизни рухнул на пол, после чего у Никиты закружилась голова и она следом за стариком канула во мрак забытья. 
Раздался сильный стук в дверь. Паша барабанил, не жалея кулаков. Потом он понял, что стуком ничего добиться не удастся – схватил шатуна за лацканы пиджака, наморщил брови, посмотрел исподлобья, грозно и пристально, и проревел:
– Слышь, бобёр, это что ещё за бардак? Так, а теперь слушаешь и вникаешь в мой базар. Или вы сейчас дверь открываете, или мне придётся по бубнам вам надавать. Ну что, хмыри, усекли?
Но шатуны на столь витиеватые угрозы никак  не отреагировали. Они стояли не шевелясь, вытянувшись в струнку, словно кто-то насадил их на длинные негнущиеся пруты.   
Паша попытался сдвинуть хмыря: потянул его вбок, крепко вцепившись в пиджак. Попробовал раз, второй, но шатун упорно сопротивлялся, оставаясь  всё таким же невозмутимым, будто памятник, возведённый в честь духовной и телесной стойкости биоробота. Он возвышался над Пашей, совсем как троянский колосс над спящим и пока ещё нетронутым городом, большой,  неподвижный, таящий опасность. Не доставало лишь команды «фас». Если бы только Паше удалось рассмотреть, почувствовать эту притаившуюся опасность, то  тогда, вероятно, он вёл бы себя совсем иначе. Команда «фас» прозвучала неожиданно. Старик, совсем недавно рассказывающий небылицы про медведей, вдруг поднялся с пола,  грудь выгнул колесом и едва слышно скомандовал:
– Роман, успокой страждущего.
            Лицо Романа тут же оживилось, он вышел из оцепенения и, схватив Пашу за его отнюдь не слабые запястья, спокойно, без особых усилий оторвал их от своего пиджака, потом перехватил Пашу обеими лапищами за его правую кисть и ловко заломил ему руку за спину.
Закусив нижнюю губу, Паша сморщился от боли и невольно нагнулся вперёд.
Силища шатуна не шла ни в какое сравнение с человеческими способностями Паши.
– А теперь аккуратно уложи на пол. Пусть полежит, пока не подойдёт его очередь, – невозмутимо распорядился старик.
Голос его прозвучал бесстрашно. Паша не заметил даже бесконтрольной нервозности, возникающей обычно в таких ситуациях. Говорил старик ровно, где-то даже певуче. Но эти спокойные интонации ничуть не успокоили Дуста, напротив, они вызвали неистовое бешенство.
– Кретины! Старикан, я живьём тебя в бетон замурую, а чтобы ты не издох сразу, я вставлю в рот тебе трубку. Слышишь, старикан, слышишь, а? Издохнешь же! Издохнешь! Гарантирую тебе… я… Паша Дуст… –  крича, возмущался бывший криминальный авторитет. 
–  Когда жизнь складывается наперекор нашим желаниям, мир вокруг нас подобен лечебным иглам и целебным снадобьям: он незаметно врачует нас. Когда мы не встречаем сопротивления, мир вокруг нас подобен наточенным топорам и острым пикам: он исподволь ранит и убивает нас. 
–  Хватит лечить меня, гнус старый! 
– Боюсь, твоя болезнь давно перешла в хроническую стадию. А всё потому, что игл лечебных в жизни твоей было крайне мало, –  вновь принимая позу лотоса, заключил старик.
– Зато целебного снадобья хватало. Или ты хочешь сказать, что меня мало подкалывали, а?
– Целебное снадобье, о котором ты говоришь, способно исцелить одно лишь  ОРЗ на начальной стадии, – отозвался старик.
– Запомни, ты теперь главная и самая большая игла, сидящая у меня в заднице, даже не игла, целый кол.
– Что можешь сделать –  сделай сейчас: кто знает, сможешь ли ты это сделать потом?
– Я сделаю, не волнуйся. Я хорошо запомнил тебя.
Старик ничего не ответил. Ещё долго Дуст продолжал сокрушаться и угрожать ему, а тот смотрел в одну точку на стене, молчал и только изредка моргал. Когда наконец Паша понял, что никакие угрозы не в силах нарушить невозмутимый покой старца, он уронил в отчаянии голову на пол и заскулил. Такого унижения ему ещё не приходилось испытывать. В придачу ко всему его лишили возможности наблюдать за колдуном и Никитой, и это обстоятельство вызвало  ещё большее негодование. Ему бы вырваться, подняться с пола, вытянуться во весь свой небольшой рост и до смерти забить ногами двух громил, а потом утолить жажду мести: в большую железную бочку вниз головой опустить старика, вставить ему в рот трубку и залить бетоном так, чтобы торчали только ноги. Но отомстить мешало давящее в спину колено шатуна и его крепкая хватка, до боли сжимающая заведённую за спину правую руку. Неужели он, Паша, возложивший на жертвенный алтарь лучшие годы своей молодости ради того, чтобы в жестокой борьбе добыть себе авторитет, пусть уголовный, пусть заработанный ценой не одного десятка жизней, но всё же  рентабельный, неоспоримый авторитет, останется неотомщённым! Какие-то мистики, совершенно не понимающие, что значит пройти под прицелом сквозь сумасшедшие девяностые и выжить, посмели его оскорбить, причём очень и очень сильно! Нет, такое прощать ни в коем случае нельзя, об этом не могло идти и речи.
Паша поклялся отомстить.
Лишь приоткрылась дверь, и сизый дым, стелясь по полу, медленно стал выползать из комнаты очищения. Вместе с дымом на четвереньках выполз старец. Едва преодолев порог, он замер, постоял секунду-другую, а потом завалился набок. Его тяжёлое, частое дыхание постепенно стихло.
Следом за стариком, словно призрак, блуждающий в утреннем тумане между клетей могил, из дыма высунулся колдун, в противогазе, в чёрной хламиде, с бахилами поверх туфлей. Взмахом руки он приказал ввести в комнату Дуста. Шатун незамедлительно исполнил распоряжение. Второй тем временем за ноги схватил потерявшего сознание старца, подтащил к носилкам, уложил на них и принялся дожидаться исчезнувшего в дыму напарника. Следом за напарником в комнату вошли двое старцев.
Испытать тягости ритуала очищения Дусту только предстояло. И даже не пришлось принюхиваться: хорошо знакомый запах марихуаны, резкий и гнилостный, сразу же ударил по ноздрям. Дыма скопилось столько, что в этом адском чаду не трудно было заморить и слона. Такое положение дел, вернее, такая атмосфера, вовсе не усмирила буйный пыл Дуста: он по-прежнему мечтал порвать на части колдуна и всех участников экстремального шоу.
Шоу!!! Неужели!!! И зачем он только ввязался в это… Впрочем, теперь идти на попятную было поздно, пришлось исполнять глупую роль удивлённого клиента. Только подумать! Чучела медвежьих голов и марихуана! И это называется ритуал вызывания дьявола! Бред!
Распознав игру, затеянную колдуном, Паша решил на рожон сразу не лезть, а помолчать и посмотреть, чем закончится представление и кто выступит в роли сатаны. И пусть они все думают, будто им удалось одурачить Пашу Дуста, этого, как им кажется, недалёкого толстосума. Он молча понаблюдает за представлением, состроит из себя легковерного идиота и даже задаст идиотские вопросы, но вот потом, после того как они вдоволь наглумятся над ним, Паша покажет своё настоящее лицо, он заставит себя уважать. Этим жалким аферистам ещё придётся молить его о прощении. Но нет, он надменно и брезгливо посмотрит на них свысока, потом перекроет канал легализации и выскажет Свежеземле всё, что о нём думает. И  тот обязательно взмолится, станет просить прощение и твердить о недоразумении, а затем, когда до него дойдёт, что клянчить прощение бесполезно, колдун примется угрожать расправой, посулит скорую болезнь и даже смерть. И тогда Паша, возможно, сжалится, сделает вид, будто простил нехотя, скрепя сердцем, но прежде обязательно насладится моментом, выказав всё своё презрение к аферистам, всю ненависть. И аферисты обязательно устрашатся его праведного гнева, затрепещут в страхе, станут унижаться, постоянно звонить, снова и снова клянча прощение, – лишь бы Паша Дуст сжалился и снова разрешил им кормиться крохами с его щедрой руки.
«Черт, достал уже весь этот гордый и нищий народ!!!» 
– Придётся  пройти три стадии очищения: огнём, землёй и водой, – предупредил Свежеземля.
– Я готов, – широко расставив ноги и наблюдая за рассаживающимися стариками, сказал Паша.
– Подожди, дорогой, – хитро улыбнулся Дмитрий и натянул противогаз, – ты ещё не готов.
Сидящий по правую сторону старик не забыл о дыме; надавливая ногой на грушу, он продолжил нехитрое дело своего предшественника.
– Зачем они травку раскуривают?
– А ты как хотел? – приблизившись вплотную к Паше и оттопырив снизу противогаз, прокричал колдун. – Твоя подруга уже к середине ритуала поняла, насколько полезно общение с забальзамированной медвежьей головой. И поверь, она получила от общения с ней неизгладимое впечатление, столько интересного узнала! Просто так, сам по себе, до таких откровений способен дойти лишь шизофреник. А тут на тебе – ответы на самые сокровенные вопросы жизни и смерти. Ты только подожди – может быть, и тебе удастся поговорить с головой, а может, и нет, но это не важно. Самое важное для тебя – понять, что никаких голов мыслящих нет, тем более медвежьих голов.
Сжимая в ярости кулаки и едва сдерживаясь, Паша молча, смиренно выслушивал издёвки колдуна. Он никак не мог взять в толк, зачем колдуну понадобилось его унижать.
Что за игра? Или он, Паша, чего-то недопонимает? Неужели здесь так положено?
На всякий случай Дуст решил проявить чудеса терпения и поэтому наступил своему самолюбию на больной мозоль, натёртый злостным языком колдуна.
Из душегубки его вынесли без сознания спустя сорок минут всё те же шатуны, но не в коридор, а в узкий проход со сводчатым потолком и холодными кирпичными стенами. Потом положили на гладкий ледяной пол и зачем-то накрыли тонким белым покрывалом. Тело налилось тяжестью, холодное, словно скованное льдом, настолько, что даже не получалось шевельнуть ни рукой, ни ногой; пальцы  работали, губы  тоже, а вот остальные части тела никак…  Лежал, тихо и редко дышал, то и дело пробивала дрожь. Накатывала она волнами, стремительно и часто, заставляла напрягать каждый мускул, от чего казалось – вот-вот и сердце не выдержит, замрёт и на том конец.
В голове носились отчаянные мысли. Страшно было за себя, за свой бизнес, и вообще было страшно. «Куда же катится мир?» – думал Паша. Думал, думал и придумал. Оказывается, мир всегда и у всех, в том числе и в его случае, катится к концу. И нелепая задача каждого человека состоит в том, чтобы катиться вместе с миром. Но если известно, куда катятся все, тогда к чему каждый раз сокрушаться, задаваясь риторическим вопросом. Целесообразнее спросить – когда докатишься, а не куда.
На том бурный поток Пашиных умствований прекратился, ибо в тот момент он услышал чей-то хриплый голос и надсадный кашель. Голос звал его по имени.
Странно, но почему об обладательнице этого сиплого, некогда приятного голоса он ни разу не вспомнил, – и даже страха не испытал, ведь вполне могло случиться так, что никогда больше не услышал бы её. Да и сейчас нет никаких гарантий, что голос  доносится извне.
Никита подползла к свому ненаглядному банкиру, заглянула под покрывало и увидела зрачки, лениво перекатывающиеся то в одну сторону, то в другую. Долго и упорно она пыталась привести Пашу в чувства: хлопала ладонями по щекам, потом целовала в щёки, делала искусственное дыхание, звала на помощь. Она знала: он живой. Дышит! По прошествии десяти минут сдалась. Села рядом, уткнулась лицом в колени и замерла, просидев в таком положении почти  час.
Под белыми ширмами, что висели на стенах, зажглись светильники, огромный и пустой зал озарился  приглушённым светом. Вошли четверо: колдун, худой парень в сером одеянии и ещё двое мужчин, тоже  в сером. Колдун что-то нёс в чёрном мусорном мешке, в другой  руке он нёс металлический кейс. Затем содержимое мешка колдун высыпал прямо на пол. Деньги! Много-много купюр номиналом в доллар. Получился неплохой ворох, из которого вполне мог родиться дьявол, и не один, сразу два-три.  Огарком чёрной свечи, взятой из кейса, колдун вы-вел круг, в середине которого разместился ворох денег, затем подрисовал магические знаки. Двое шатунов внесли большое зеркало в резной оправе и поставили его неподалёку от кучи денег. Колдун и его тощий ассистент расставили на полу чёрные свечи, зажгли их – образовалась пентаграмма, в центр которой разместился  алтарь с колдовскими принадлежностями.
– Можно начинать? – спросил колдуна один из мужчин. 
– Да, – кивнул колдун.
Мужчина, смуглый, невысокого роста, крепко сложенный,  лёг спиной на пол, раскинул в стороны руки и монотонно заговорил на латыни. Второй тем временем подошёл и начал посыпать его пеплом из глиняной чаши. Откуда взялась чаша с пеплом, Никита не видела. Она кинула на  Пашу тревожный взгляд (он уже  отходил от наркотической комы), потом снова переключила внимание на осыпаемого пеплом адепта. Дрожь, головная боль и путающая мысли усталость не давали сосредоточиться – происходящее казалось сном.  Уж лучше бы всё это действительно оказалось сном. Лежащий на полу мужчина замолчал, а спустя полминуты забился в страшных конвульсиях. Никита в ужасе прикрыла ладонью рот: только бы не закричать. Она решила, что это не что иное, как предсмертная агония. Со щеки соскользнула слеза отчаяния. Конвульсии не прекращались несколько минут, а когда всё же прекратились, к адепту осторожно, медленно, как бы виновато, приблизился колдун вместе со своим несуразным ассистентом. На фоне колдуна ассистент смотрелся нелепо: он был очень тощ, при этом двигался несколько рассеянно, словно и ему пришлось глотнуть ядовитого дыма. В правой руке колдуна блеснуло лезвие ножа. Никита всё-таки не выдержала и издала протяжный и довольно слабый вой. Но внимания никто не обратил. Разрезая одеяние, колдун аккуратно прошёлся ножом вдоль тела. Затем ассистент раздел мужчину догола и вытащил из-под своего балахона тесак внушительных размеров. Нож имел бронзовую рукоять, обрамлённую овалом позолоченного эфеса. С полтора десятка полудрагоценных камней, украшающих рукоять, заманчиво блеснули в полумраке. Вадим вложил мужчине в левую руку тесак, потом зашёл с противоположной стороны и схватился обеими руками за оголённую ногу. Затем то же самое проделал и колдун.
Полутруп волоком доставили к куче денег, после чего в ней же и закопали.  Купюры, все до единой, смяли, это потребовалось для придания куче большего объёма.  Пока тащили, нож из руки выпадал трижды, и все три раза смиренно и упорно ассистент вкладывал его обратно в руку, отчаянно сгибал непослушные пальцы и, наверное, мечтал ногой садануть несчастному в бок. Но торжественность момента воспрещала столь эмоциональные порывы.
Наконец погребение состоялось. Колдун, стоя над кучей и задумчиво смотря на неё, улыбался собственным мыслям. Ассистент тем временем раскладывал на алтаре, расфранченном чёрным бархатом, магические книги, нож, жезл, костяную статуэтку козла, облачённую в крошечный клочок чёрной козлиной шерсти.
Выудить Пашу из затона наркотической комы оказалось не так-то просто. Время от времени он всплывал булькающим пузырём на тинистую гладь, но тут же лопался и исчезал неизвестно зачем и куда, словно никогда и не было его. Пока хитроумный ритуал, напоминающий самый настоящий цирковой номер, громкими, пронзительными заклинаниями будоражил пустоту зала, Никита тем временем без устали тщилась привести возлюбленного в сознание. И вот уже в который раз попытка обернулась безуспешной пыткой. Тогда в страхе перед окончательным и бесповторным погружением бой-френда в небытие, именуемое многими атеистами и прочим несговорчивым людом концом всего, Никита разразилась криком о помощи. И глас призывный был услышан.
– Не надо кричать. Сатана, как и многие аристократы, предпочитает пыльную тишину библиотек, а не стенания молящих о помощи, – откликнулся Вадим.
Он поднёс к Пашиному носу пропитанный нашатырём тампон ваты. Воскресение последовало незамедлительно. Чих, тут же второй, судорожное шевеление губ, неразборчивые слова и бессмысленное хлопанье округлённых глаз ознаменовали момент возвращения. Дуст попытался встать: вытянул руки вперёд, за руками подалось туловище, но вскоре откинулся на пол, часто и натужно задышал.
Несколько томительных минут после воскресения, как Никита ни старалась добиться от Паши русских слов, он продолжал изобретать новые, совершенно  лишённые смысла, но только для окружающих, – уж он-то наверняка понимал, чего хочет.
– Аморуль, Рабур, Танесха, Ладистен, Эша, Аладиа… – долетело из недр зала. Это Дмитрий взывал к обитателям  потусторонних миров.
– Пора встречать почтеннейшего гостя, – напомнил Вадим, и у Дуста голова едва не взорвалась от боли, оккупировавшей его воспалённый мозг.
 Он наконец-то вспомнил  произошедшее с ним безумие и то, что должно ещё произойти. Предстоящее шоу совсем не радовало, напротив, грозило унижением такого рода, с каким вагонный шулер обыгрывает в карты жиденького попутчика-педанта, а потом в целях утешения соперника не гнушается продемонстрировать лихое карточное мастерство и показывает фокусы.
 – Я заклинаю и вызываю тебя… Явись и ответь мне на всё, что бы я ни спросил! – отзываясь смятением в сердцах, в унисон с эхом катилось по залу воззвание. 
Куча вздрогнула. Внутри явно зарождалась адская жизнь. Но даже она, адская и проклятая небесами навечно, как-то не особо спешила на встречу с мошенниками. А может, в куче вонючей бумаги ей было уютней? – ведь если голод – не тётка, то холод – подавно. Голый же!
Постепенно шевеление сошло на нет.
– Он что, заблудился там? – не без усмешки проурчал Вадим.
– Ой, он сейчас вылезет… – поддавшись панике, прошелестела Никита.
– О! великий князь тьмы, мы готовы приветствовать тебя, – превозмогая усталость и совершенное безразличие к происходящему, изобразил гримасу подобострастия Дуст. В этот момент он сидел на полу. Все силы пришлось кинуть на то, чтобы как можно быстрее прийти в себя, окончательно и целиком.
Будто в дешёвом фильме ужасов – серийной штамповке, выплюнутой голливудским конвейером, – из кучи вырвалась рука, широко расставив скрюченную пятерню и  дрожа так, словно к ней подключили 220 вольт. Следом за рукой оголилась  грудь, и смуглая, даже чёрная! физиономия князя тьмы, и его крепкий торс, замурованный в импозантный каркас мышц, и крепко сложенные ноги. Он продолжал возлежать на полу,  куча между тем стремительно таяла в языках пламени. Но тело странным образом не пострадало в этой синевато-оранжевой субстанции. Возможно, купюры пропитали  легковоспламеняющимся реактивом, который снизил температуру горения. А возможно, и нет. Что для дьявола огонь? Правильно, родная стихия.
Деньги перерождались в рыхлый пепел. Он чёрными хлопьями выстреливал вверх, в раструб вентиляционной шахты, что чёрной дырой зияла в потолке. Судя по сильному  шуму, вентилятор разогнали на полную мощность. Он стремительно заглатывал пропитанный гарью воздух и останки десяти тысяч долларов.
Тело вздрогнуло, крепко сжало в правой руке драгоценную рукоять тесака. И вот глаза открылись, левая ладонь легла на лицо, прошлась ото лба ко рту, как бы стирая невидимую маску.
– О великий, идущий во тьме, несущий тьму в своих бесчисленных десницах, в своих очах и бесчисленных лицах, – залепетал стихами колдун, преклоняя колени перед возвышающимся  станом.
– Кто? – прогрохотал вопрос.
– Прошу прощения. О чём ты, о великий!  покровитель греха? – осмелился переспросить колдун.
– Кто призвал меня? – прохрипело в бычьем горле.
– Он, – показал пальцем на банкира колдун.
Банкир сидел на полу и всем своим глупым видом демонстрировал, что шоу в принципе удалось: рот как бы сам по себе раскрылся; глаза навыкате, не моргают. Всё как положено.
А вот сидящая рядом с банкиром Никита, напротив, сжала губы, сузила презрительно глаза, и было заметно, как безжалостная женская месть вот-вот готова выплеснуться через край и затопить всех собравшихся десятками бранных эпитетов. Но какая-то мысль – вероятно, в высшей степени благоразумная, сдерживала её, не давая водопаду ненависти захлестнуть всё вокруг. Девочка оказалась ещё той штучкой, и уж лучше было не класть ей палец в рот, а то ведь ненароком откусит, едва начав расплёвываться брызгами чувств.
Тишина.
И снова тишина.
Наконец ассистент не выдержал:
– Созидатель зла, прошу тебя, ответь на вопросы этого смертного, – указал он рукой на Пашу.
– Что тебя интересует, смертный? – спросил сатана.
– Всё, – еле слышно отозвался смертный, как и подобает его смертным, а потому хилым голосовым связкам.
Князь тьмы украдкой взглянул на колдуна – мол, ни во что не ставит нечистую силу ваш неблагодарный клиент. Безмолвная жалоба вмиг была услышана, причём услышана правильно, и так же в одно мгновение колдун сочинил фразу, да какой там, целую тираду! призванную спасти сатанинский авторитет:
– На колени, невежа, на колени. Пред тобой хоть и павший, но зато один из самых прекрасных и могущественных ангелов. Ты думаешь, зачем его Господь сотворил? Чтобы прислуживать Престолу Его?  А вот и нет. Он сотворил его затем, чтобы такие, как ты, боялись, – если не Бога, то хотя бы Его творение, пусть даже если творение это  сошло с пути праведного. Страх и только страх двигает вами. Он повсюду: на работе и дома, в рекламе и в новостях, в церкви на воскресной службе и у меня в оратории. Без страха своего вы превращаетесь в растения, в пустоцвет. Он как катализатор для химических процессов в мозгах. Без него нет допомина, нет адреналина, нет кулаков, которые не дают вам спуску. Постоянно необходима точка, вращение вокруг которой непреложно. Потерял точку – всё, дисгармония, разбалансировка,  беда, вне зависимости от того, находишься ли ты перед образами или стоишь в пентаграмме. Теперь понятно, зачем  тебе сатана? И знай, твоя душа  только твоя и ничья больше; ему она тысячу лет не нужна. Зачем твоему страху твоя душа, когда этот страх и так уже у тебя в душе, причём давно и, надеюсь, навсегда?
– Страх, – задумчиво произнёс Паша. – Неужели  я согласился бы вызвать сатану только затем, чтобы обделаться от страха?!
– Ложь! Ты не меня хотел вызвать, ты хотел вызвать один из своих самых больших страхов, – заурчал князь тьмы.
– Тебя я не боюсь.
– Правильно, ведь я так похож на человека, я практически и есть человек, только не в том контексте христианской мифологии, в котором мне отведена роль второго, заведомо негативного плана. Есть во мне кое-что особенное, целиком и полностью от мира сего: я произрастаю из праха людских надежд и грёз. Я – конечное оправдание вашим неудачам. Кого христианский мир вновь и вновь обвиняет в своих ошибках и во всём плохом, что с ним творится? Чёрт попутал; бес в ребро; чёрт знает что творится… Не эти ли выражения являются вашими излюбленными, раз и навсегда заученными оправданиями? Но сатана не миссия: он не станет страдать за чужие грехи, – и вовсе не потому, что он отъявленный злодей или бессовестная сволочь. Люди совсем не знают, кто я, что я. Конечно, они научены видеть во мне источник зла. Но это не так. Тот, кого вы называете сатаной, на самом деле производное от человека.
– Производное от человека? – растерялся Дуст. – Ага, я понял, ты имеешь в виду метафору зеркала: ум, пугающийся собственного  дьявольского отражения в самом себе как осознание того, что он, ум, представляет из себя. «Чёрт, неужели это я так лихо завернул?» – подивился Паша собственному глубокомыслию.
– За три с половиной тысячи лет до вашей эры многочисленные эскадры повстанческих кораблей прибыли на Землю из глубин Великого ничто. Асуры, или, например, таракамая, или титаны (не суть важно: разные культуры в разные времена давали нам разные названия), населяли летающие города. Сегодня люди называют их космическими кораблями, что, по-моему, звучит более поэтично.
– Отстал от жизни, Гагарин. Сегодня космические корабли будоражат рёвом своих форсированных движков ночные проспекты. И летают на них давно уже не образцовые офицеры авиации, а самые что ни на есть простые стритрейсеры – сопливые, и не очень, ребятишки, у мам и пап которых денег столько, что они готовы покупать своим чадам космические корабли за двести штук баксов. И несутся оголтелые, не боясь встретить за поворотом ни какого-нибудь стритрейнджера, ни даже тебя, окаянного.  А ты – «поэтично»! – окончательно оскорбился Дуст. – Ну да ладно, давай… Что там дальше по списку? 
– Ты как разговариваешь с… с! – застопорился колдун.
– Дима, я просто хочу сказать нашему гостю: welcome в XXI век, – потешался Дуст. 
Но колдун давно уже понял Пашину политику и теперь ждал момента, когда того прорвёт на крик. Тогда он собирался вручить Паше драгоценный тесак в качестве утешительного фетиша, а затем поведать о предназначении данного тесака. А предназначался тесак сугубо для убийства жреца, живущего непонятно зачем в подвале на компьютеризированном неизвестно для чего троне. Только после успешной ликвидации жреца колдун собирался предложить Паше  настоящего дьявола. В противном случае – проклятие вплоть до седьмого колена.
«Всё правильно, с ним только так и надо, по-другому всё равно не поймёт».
– А далее по списку вот что: постепенно боги, а именно так их называли на разных языках в разные времена разные цивилизации, и асуры, которые в отличие от богов были превосходными знатоками магии,  разделились на два лагеря. Одни посчитали, что пребывание на Земле необходимо продлить и дать людям столько знаний, чтобы вы смогли сравняться с нами, другие полагали, что такого ни в коем случае допускать нельзя. Мнения разошлись в том, чтобы сделать людей равными богам. Наши поздние потомки, рождённые уже на Земле, так называемые дэвы, младшие братья  асуров, желали видеть в человеке лишь покорного раба, а мы, то есть дети титанов, асуры, воспротивились этому. И тогда началась гражданская война, отражённая в мифах и эпосах различных эпох и народов как борьба добра со злом. В результате этой недолгой, но страшно разрушительной войны почти полностью была истреблена разумная жизнь на территории от Индии до Центральной Европы. Индейские культуры Мохенджо-Даро и Хараппы в результате применения мощнейшего оружия погибли в считанные секунды, а это, ни много ни мало, полтора миллиона человек. 
– А ты кем был, богом или асуром? – промямлил Паша.
– Я  асуром был и им помру, вернее, уже помер. Разве может быть проигравший богом! Я павший, а значит, я – зло. Историю пишут всегда победители.
– Как! Ты разве умер? – равнодушно промычал Паша.
– А как, по-твоему, я смог бы искушать праведных, соблазнять целомудренных, толкать отчаянных на самоубийство? Я мертвее мёртвого. Не чуешь, как могилой несёт?
– И как прикажешь тебя  понимать, о великий князь тьмы? Верующие в тебя утверждают, что  сатана во всём, то есть ты как бы и есть этот мир. Выходит, миром правит покойник.
– Мир – это абстракция, состоящая из двух согласных букв и одной гласной. Ты вдумайся. Сатана возникает только там, где абстракция пытается принять форму, не важно какую, главное, невымышленную. Но кто знает, где вымысел, а где извечная данность, и существует ли на самом деле извечная данность, коль в этом абстрактном мире всё преходящее. Вот, я однажды возглавил восстание против богов, будучи частью этой грандиозной абстракции, этого божественного вымысла, а затем, как и всё преходящее, ушёл в извечную данность.
– Как ушёл? Ты ведь сомневаешься, что эта твоя извечная данность существует?
– Я сомневаюсь не в том, существует она или не существует, скорее, я боюсь того, что та извечная данность, в которую мне пришлось уйти, в очередной  раз окажется вымыслом.
– Не понял. Чьим вымыслом? Богов, с которыми ты воевал?
– Богами их называли только люди, причём все эти боги сами являются вымыслом. 
– Чьим вымыслом?
– Моим.
– Так, значит, ты создал мир, вернее, вымыслил его?
– В какой-то мере.
– Выходит, ты и есть та самая извечная данность, – обрадовавшись своему логическому умозаключению, сказал Паша.
– Ага, хороша данность, воюет с собственным вымыслом. Как же!.. Самое нелепое и страшное во всём  этом то, что я всего лишь вымысел людей, таких же непостоянных и преходящих, как и та абстракция, в которой они якобы существуют, – совсем не по-дьявольски сокрушался дьявол.
– А почему ты уверен, что мир кем-то вымышлен?
– Скажи, – нагнувшись к Паше, проговорил сатана, – есть ли в твоей голове хотя бы одна мысль, которую ты пронесёшь через всю жизнь?
– Есть, таких много.
– С самого момента твоего появления на свете?
– Нет, конечно, – согласился Паша.
– Так знай же, смертный: сущее и вымысел суть одно и то же. Всё сущее обречено исчезнуть, раствориться в извечной данности, как и любая мысль, а значит, сущее есть вымысел и не более того. Извечная данность – это перманентность перемен, в которых ничто обособленное, личное уцелеть не в силах. Здесь нет ни бога, ни сатаны, ни абстракции, ни даже пресловутой извечной данности, – есть только перемены, которые будут существовать до тех пор, пока о них будут помнить те, кто сейчас здесь изволил меня лицезреть. Тебе понятно? Кумиров создавать вовсе не грешно, грешно верить в то, что они чем-то от тебя отличаются, а также при этом думать, что кумир – нечто отличимое от тебя. Ты понял меня, сатана? – лукаво ощерился дьявол.
– Не совсем, – честно признался Паша.
– А вы, любители трансгенного табака? – криво улыбнулся сатана.
Лицо колдуна исказила гримаса презрения, к которой тут же примешался страх. Неужели перед ним дух-отшельник, тот самый, который душил его  прошлой субботой на дереве жизни, который не раз снился ему и во снах показывал на него пальцем, пытаясь о чём-то рассказать незримому, доброму, сострадающему существу, от которого исходила огромная, неземная любовь. И существу этому, коим был сам Дмитрий, было ужасно больно и стыдно, настолько, что хотелось провалиться сквозь землю.
«Коваленко!!!» – догадался Дмитрий.
Сюрприз, да и только! Дмитрий успел уже пожалеть, что отправил плута в мир иной. Уж лучше бы он продолжал пресмыкаться в «Салюте» перед заезжими знаменитостями.
С Коваленко следовало переговорить тет-а-тет.
– Князь тьмы, позволь сказать тебе кое-что, – попросил разрешения Дмитрий.
– Говори.
– Надо бы наедине. Отойдём в сторону?
– Нам нечего скрывать от этих смертных, – театрально  заявил сатана.
– Да, но всё-таки я хотел бы… – продолжал настаивать Дмитрий.    
– Пусть будет по-твоему.
И они углубились в зал – голый плечистый грузин и не менее плечистый колдун в могильно-чёрной хламиде.
На месте остались: Никита, её ненаглядный банкир, Вадим и Преображённый.
После нервного молчания, продлившегося с четверть минуты, Дмитрий приступил к разговору:
– Ты нашёл жреца? – не в силах больше сдерживаться задал он долгожданный вопрос.
– Сын мой, – молитвенно сложа перед лицом ладони, пролепетал  Коваленко, – увы, для тебя у меня ничего нет.
– Как так?! Ты чего городишь?
– Да, да… я понимаю… конечно…
– Мы для чего тебя на тот свет отправили, бездельник?!!! Чтобы ты там по деревьям лазал, природой наслаждался? Эх, Толя-Толя, мы на тебя надеялись, свято верили в тебя, поручили такое ответственное задание, оказали такую, можно сказать, честь. А ты что же?.. Эх, всё дело изгадил, зарубил, как говорится, на корню. Я ж по-людски просил тебя, как человека. Помнишь наш последний астральный контакт через проникшего? Тогда ты горячо клялся, что обязательно прознаешь о жреце. Ну что тебе стоило подслушать чужие мысли? Ведь дело-то нехитрое, подселился к астросому и качай информацию, там ведь всё как на ладони. Ведь мог же, а? Или забыл про скорое избавление от эфирного тела? А ведь я обещал провести ритуал освобождения от земных оков сразу же после того, как ты выполнишь мою просьбу. А теперь что? Выходит, придётся тебе продолжить гулять неприкаянным по земле.   
– Прости, но я и вправду не мог. Тут как-то на днях спускается ко мне оттуда, – он показал пальцем вверх, – Гавриил, белый весь такой, в старинных нарядах, так и пышет весь светом (я чуть не ослеп!), и говорит, что меня, мол, за смерть мучительную, да за неустрашимость перед тёмными, то бишь перед вами, причислили небожители хоть и к грешным, но зато безвинно убиенным праведникам – можно сказать, канонизировали. За то и грехи все мои прижизненные простились. Забрали, в общем, меня светлые к себе. Теперь вот прописка моя – рай Эдемский, седьмой астральный уровень, Город перламутровых огней, Вотчина вымоленных, 7. Обещали со временем облагородить до первого ментального уровня, но я пока не особо спешу: мне и на седьмом астральном неплохо живётся. У них ведь чем дальше в ментал, тем скучнее жизнь загробная.
– Так что же теперь, зря, что ли, отправили тебя?
– Почему же, вы подарили мне рай, по сравнению с которым земная… Да какое там сравнение! В принципе эти миры не сравнимы: слишком огромна разница. Между тут и там зияет величайшая, для многих непреодолимая пропасть. Спасибо, подсобили, помогли перебраться через пропасть.
– А что, бывает и такое, когда срываются в пропасть? Может, там ад, в этой пропасти? – по-детски наивно спросил колдун.
– Может, и ад, а может, бурлящее течение в тисках крутых, скалистых берегов  Леты. Как в старом анекдоте про прорубь: туда нырь, а оттуда сам знаешь что. Многим настолько нравится этот экстремальный вид спорта, что они готовы нырять хоть до скончания веков, – ухмыльнулся Коваленко в теле экс-помощника верховного жреца.
– Неужели им не хочется вынырнуть из проруби и основательно обжиться в более комфортной обстановке?
– А ты представь: вот ты нырнул в прорубь раз, второй, третий и весь закоченел, обледенел, дрейфуешь спокойно бревном, ни дать ни взять. А бревно-то, оно ведь если и думает о чём-нибудь, то только о том, как бы ему не сопреть да подольше на плаву продержаться. Разве способно оно, бестолковое, помыслить о тепле райских кущ, – оно, несчастное,  не то что о тепле, оно даже о корнях своих не ведает, о том, что когда-то выросло в тех самых кущах. Плывёт и думает: эх, сколько ж ещё осталось мне плыть. И не надоедает же! – вот что самое интересное, – поведал Коваленко.
– Не надоедает плыть или думать?
– Это одно и то же, причём настолько, что некоторые брёвна в процессе плавания так сильно набухают от мыслей, что даже внезапно тонут.
– А потом? – спросил Дмитрий.
– Потом всё повторяется.
– И как же разорвать этот замкнутый круг?
– Надо просто перестать упиваться водами Леты и всплыть.
– Ясно. Только при этом нужно постараться найти выход – прорубь.
– Найти всегда можно, главное,  почаще смотреть вверх, а не в глубину вод. Что в них можно разглядеть кроме мути да серости?
– И то верно, – задумчиво проговорил Дмитрий. – Выходит, помочь ты мне ничем уже не сможешь?
– Выходит так. Светлые категорически запретили: не подобает, говорят, канонизированным сотрудничать с активистами тёмных сил.
– А сатана, надо заметить, из тебя получился неплохой. Как же они отпустили тебя?
– Долго упирались, потом всё же кое-как я их уговорил, – сказал, что в долгу перед одним тёмным, который держит меня на коротком колдовском поводке. Они посовещались и отпустили. Напоследок сказали: посмотри, как жил, и сравни…
– Сравнил?
– Сравнил. А ты, колдун, не боишься за грехи свои тяжкие вечным бревном проплавать?
– А я под конец жизни в монахи подамся, раскаюсь во всём, стану духовно благоденствовать, молиться день и ночь буду. У Толстого есть рассказ, «Отец Сергий» называется. Читал? В общем, поведал граф о муках святого грешника, посвятившего многие годы жизни служению богу. Хотел Сергий познать благодать Господа, а в итоге получилось – познал собственное несовершенство пред лицом Его. День изо дня терзали Сергия греховные мысли, и плоть его держала бунт, прося услад земных. До конца преподобный  так и не сумел искоренить в себе нечистоту. Представляешь, молился, молился, постоянно дух пестовал, жил отшельником. А к чему пришёл?
– К пониманию собственной греховности, собственного  несовершенства, – угадал Коваленко.
– Да, именно так. Только вот, интересно, понял ли ты это?
– Зачем мне понимать? – поинтересовался Коваленко.
– А затем, Толя, чтобы жизнь загробная скучной не казалась.
– Ты думаешь?
Дмитрий ответил красноречивым молчанием.
Когда подошёл момент вручения тесака, Дуст, как и ожидал Дмитрий, стал в позу и наотрез отказался выполнять повеление своего адского кумира. Повеление состояло в следующем: необходимо было спуститься в подвал, на какое-то время там затаиться, спрятавшись за одним из стеллажей, и дождаться появления верховного жреца; в момент, когда жрец появится и взгромоздится на свой трон, надлежало  выскочить из-за укрытия и вонзить тесак по рукоять прямо в сердце жертве. В случае удачного проведения операции сатана посоветовал Паше завернуть нож в чёрную ткань и спрятать дома в восточном углу.  Данный нож, как пообещал сатана, обязательно принесёт удачу и стабильное здоровье.
Но только Паша на свою беду посчитал всё сказанное откровенной чушью, тем паче что сатана, как он понял, был ненастоящий. И во всеуслышание заявил:
– Артисты, конечно, вы отменные, но только меня вам прокатить  не получится.
– Это ты о чём? – предвкушая неприятный разговор, нахмурился колдун.
– О том, Дима, о том… Не хорошо кидать уважаемых людей, особенно, когда эти люди  заставляют крутиться твой рентабельный лохотрон.
Что на это мог ответить Дмитрий. Он мог с лёгкостью обрушить на новоявленного банкира всю свою ненависть, копившуюся не один год; мог прямо на месте прирезать его, не боясь оставить братство без канала легализации; мог попросту наслать на него тяжелейшую порчу, что, впрочем, было равносильно смерти от ножа и даже в чём-то тяжелее и мучительнее. Ничего подобного колдун делать не собирался: для такого экспоната, как Паша Дуст, у него имелась весьма подходящая коллекция, напоминать о которой, думаю, нет необходимости. И для его спутницы, пожалуй, тоже нашлось бы местечко в коллекции.
– Согласен, – раскрыл карты Дмитрий, –  он не сатана, но, обещаю, ты его обязательно увидишь и услышишь, только сначала придётся спуститься в подвал.
– Так, значит, это всё правда? – вставая в рост, ужаснулась Никита.
– По поводу? – не понял Вадим.
– Она – про охоту на жреца, – пояснил Дмитрий. – А ты думала, мы шутим? Не, вы только полюбуйтесь, вот наивная! Здесь не богадельня, где с утра до ночи травят страшные истории. Я похож на сочинителя? А? Никита, по-моему, вы неправильно оценили ситуацию. Но ничего, скоро всё будет хорошо, я гарантирую. Все беды и печали скоро покинут вас, останется лишь покой в остроге житейской обречённости и ясный, понятный до отвращения смысл жизни.
– В смысле? – насторожилась девушка.
– В смысле – не будет больше никаких смыслов.
– Это, по-вашему, и есть отвратительный смысл жизни? – попыталась выяснить Никита.
– Не по-нашему, по-вашему, – менторски отчеканил Дмитрий.
Захотелось как можно быстрее найти убежище, пусть даже символическое, умственное, и спрятаться в нём от злобно настроенного колдуна и его свиты. Единственным напоминанием  о том, что буквально полтора часа назад она, продвинутая завсегдатая дорогих клубов и шумных вечеринок, являлась неотъемлемой частью обеспеченной и, как ей казалось, безопасной жизни, был Паша или, вернее, то, что от него осталось теперь. А осталась от него, ни много ни мало, дрожащая телесная оболочка, завёрнутая в подобие прозрачного белого сари,  и туго соображающая голова, лихорадочно ищущая выход из положения. Всё это и явилось убежищем, к которому Никита в порыве отчаяния горячо прильнула, обхватив за талию.
Бесполезно искать выход там, где его попросту не запланировали. Адепты всё обсудили задолго до начала ритуала, притом без участия Паши. От него требовалось одно: спуститься в подвал и убить. И говорить что-либо в свою защиту, тем более угрожать, было бесполезно. Не нужно иметь и пяти пядей во лбу, не говоря уже о семи, чтобы догадаться, в каком качестве Дусту предстояло прожить остаток своих дней. Что же касается Никиты, то тут колдуну ещё предстояло напрячь воображение. И уж  поверьте, ему вполне хватило фантазии на то, чтобы заставить Никиту приносить пользу, и какую!..
Но не станем забегать вперёд.
А пока подвал…

Глава VI

DOCTOR UNIVERSALIS

Анфилада кармокузней не столько удивила, сколько напугала Пашу. Да и как тут не испугаться, когда проходишь мимо стен, вдоль и поперёк исчерченных трещинами,  и слышишь блуждающее в лабиринте подвальных коридоров уханье. И пусть бы ухало себе это проклятое уханье, и разломы в стенах с каждым пройденным метром  попадались бы всё чаще и были бы они всё больше, но вот люди, какие-то обезумившие, втыкающиеся во всё вокруг  своими кукольными глазами-пуговицами, это действительно пугало, даже  такого лихача, как Паша. Он шёл за Вадимом между столов, выгибался, стараясь не зацепить какого-нибудь  сомнамбула. Кто знает, о чём думали эти странные существа. Трогать их, судя по всему, не рекомендовалось.
Начало показалось Паше более чем дурным, о конце  не хотелось и думать. Получалось, судьба сыграла с ним злую шутку. Раньше он отдавал краткие и ясные распоряжения, требующие беспрекословного исполнения: привалить Ваню Бешеного, привалить Веню Шахматиста, привалить Кока, привалить Хилого и так далее. Хоть и страшные, но, тем не менее, слова. А сказать слово, хоть и трижды страшное, обрекающее человека на смерть, куда легче с практической точки зрения, нежели выследить человека, заложить ему под автомобиль тротиловый заряд, детонатор и удачно, вовремя нажать на кнопку дистанционного взрывателя; ну или, к примеру, выбрать удачную позицию и не менее удачное время, потом прицелиться и выстрелить. Ударить же человека ножом, да ещё вогнать его по самую рукоять в сердце, находясь рядом, вплотную, – тут Паша наверняка предпочёл бы сотню раз своё беспрекословное привалить.
 Родился и вырос Паша в Череповце. Воспитала его мать, отца своего он не знал. Имелся, конечно, некто, чья неудержимая похоть послужила причиной появления на белом свете голубоглазого мальчика, превратившегося через десть лет в постоянно непричёсанного мальчугана с белобрысой шевелюрой и угрюмым, не по-детски серьёзным лицом. Откуда явился некто, неизвестно. Известно лишь одно: вылез он из платяного шкафа в тот момент, когда Нина Владимировна, мать Павла, обходила территорию колбасного цеха, где она подрабатывала ночным сторожем. Захотелось вору дефицитного кушанья. С этой целью под видом грузчика он проник на территорию мясокомбината и спрятался в заброшенном платяном шкафу, чтобы под покровом ночи спокойно  вылезти и набить картофельный мешок дешёвой сырокопчёной колбасой. Мечтал  досыта наесться, а остатки пропить соседям по коммуналке. Нина Владимировна всегда честно и самоотверженно отрабатывала свои пятьдесят шесть рублей. Каждые два часа она прочёсывала закоулки комбината, постоянно держала ухо востро. И не важно, что всё её вооружение состояло из карманного фонарика в три вольта и свистка. Вначале ослепляем вора, а потом свистим в обе щеки так, чтобы он, бедняга, оглох. Нога у вора сильно затекла: просидел долго и в неудобной позе. Начал ворочаться, потом вставать – по онемевшей ноге побежали колики. За коликами последовала матерная ругань, адресованная судьбе-злодейке, и вторая нога с грохотом врезалась в дверь шкафа. Как раз в этот момент сторожиху угораздило оказаться рядом со шкафом. Дверь была старинная, дубовая и, само собой разумеется, тяжёлая, поэтому в том, что нос у Нины Владимировны сломался в двух местах,  нет ничего странного.
– Не стой под стрелой,  – ухмыльнулся вор, выбравшись из укрытия и наблюдая за стенающей  на полу женщиной. – Где тут у вас коптильня? Не слышу. Оглохла?! Эй! – Он слегка толкнул женщину ногой, которая лежала перед ним на спине, прикрывая лицо ладонями. – Где, спрашиваю, коптильня, сука?
Нина оторвала от лица руку, показала пальцем на дверь. Затем она очутилась в платяном шкафу. Злосчастную дубовую дверь вор прикрыл, замотал стальной проволокой; приказал сидеть тихо и исчез почти на час. Вернувшись и с трудом открыв дверь, он невнятно пробубнил: «А ты с… сладенькая, сучка». Затем прямо там, рядом со шкафом, на полу, стал насиловать. Сорвал без особого труда одежду, затем, исходя слюной, добрался до исподнего. Конечно, Нина кричала, конечно, он как могла пыталась вырваться, вскоре принялась умолять не трогать её. Насильник был уже навеселе, от него разило самогоном, который он принёс с собой. Возбуждение, помноженное на алкогольное опьянение, не оставили Нине Владимировне никаких шансов. Бороться с обезумевшим от похоти  животным не было ни малейших сил, и тогда она решила сдаться: себе дороже. Зверь попался не маленький – килограммов девяносто – навалился так, что дыхание перехватило, а тут ещё нос: боль жуткая, повсюду кровь.
От сего полового акта родился мальчик. Назвали Пашей, в честь деда. Делать аборт Нина не захотела: давно мечтала встретить молодого или пусть даже не очень молодого, лишь бы хорошего, человека, который стал бы опорой и любовью в её нелёгкой судьбе, родить ему ребёнка и жить так, как живут все. И если о первом до сих пор приходилось мечтать, то второе  было уже реальностью. Нина жила с родителями в частном доме на окраине города. На тот момент ей исполнилось двадцать девять.  Ждать у моря погоды совсем не хотелось; лучше уж одной с ребёнком, да и родители всегда помогут, не отвернутся. Откуда она могла знать, что гены отца скажутся на её драгоценном Павушке.
И вот Павушка вырос в  шустрого белобрысого мальчугана. Дни напролёт гонял по улице, частенько забирался в бетонные чрева строек и там жёг вместе с друзьями костры, взрывал флаконы из-под лака для волос, замешивал в бутылках карбид и тоже взрывал, ловил крыс и устраивал им пытки на огне; а ещё десятилетний Павлуша всегда был готов надавать портфелем по спине любой своей однокласснице или даже девочке постарше, да и ребятам от него частенько перепадало. В общем, ребёнком он рос нормальным, с нормальными детскими потребностями и интересами, и ничего, что озорник служил отрицательным примером для всей школы, главное – задержки в развитии за ним не замечалось. В четырнадцать лет Паша являлся уже завсегдатаем многих притонов, где собирались криминальные авторитеты и те, кто пытался на них походить, – таких Паша научился распознавать мимолётно, с одного взгляда. В дальнейшем это чутьё, это умение видеть людей насквозь сослужило ему добрую службу и, возможно, не раз спасало ему жизнь. Он превосходно научился играть в карты. Не каждый взрослый порой осмеливался сыграть с четырнадцатилетним мальчишкой в покер. Криминальным отцом Паши, чьё расположение и уважение он сумел заслужить благодаря смекалистости и находчивости, стал вор в законе Стас Коненко по прозвищу Хомут. Прозвище такое Стас заслужил не зря: захомутать любую женщину для него не составляло особого труда. В том заключался его неподражаемый талант ловеласа. И если за некоторыми Хомут ходил месяцами, то иные дамы сдавались без боя, и это притом, что внешность он имел заурядную: ростом маловат; лицо квадратное, большое, с крупными грубыми чертами; маленькие глазки сидели глубоко, смотрели, так сказать, кучно. Хомут научил своего воспитанника приёмам блатного флирта и прочим тонкостям во взаимоотношениях между женщиной и закоренелым вором. А это, надо заметить, целая наука, и она имеет множество своих специфических  тонкостей, которым учиться, как понял потом Паша, никогда не поздно. 
Паша закончил восемь классов с величайшим трудом. В школе видели его редко. Однажды дело дошло до того, что в седьмом классе его решили оставить на второй год за неуспеваемость. Но через день, после того как Паша обо всём узнал,  к дверям школы подкатила, круто заложив круг у парадного входа, чёрная «Волга», из которой вывалились двое парней в кожанках. Защитники прямиком направились к директору школы. После их визита Пашу начали побаиваться как учителя, так и его сверстники и, естественно, на второй год оставить его не по-смели. Отныне учителя ещё с бо?льшим нетерпением дожидались того дня, когда Паша наконец оставит их в покое.
По окончании школы он получил свой троичный аттестат зрелости и сломя голову рванул через полгода на казённые армейские  харчи в Приднестровье, где отслужил в стройбате свои положенные два года. После армии, вернувшись в родной город и наотрез отказавшись от предложения матери поступить в строительный техникум, зажил беспутно и свободно. Потом был рынок, на котором вместе со своими закадычными дружками он промышлял рэкетом: трусил армян, грузин с их помидорами и арбузами. В общем, пытались контролировать бизнес. Не раз случались стычки с конкурентными группировками, и тогда Паша проявлял свои отменные организаторские способности и отвагу, благодаря чему к концу восьмидесятых, на пороге вступления страны в период эпохального становления демократических основ, он сумел подняться в глазах уголовного мира и даже заслужил драгоценное уважение. После рынков были киоски, потом дело дошло до супермаркетов, именовавшихся в то время универмагами, для директоров и завмагов которых Паша Дуст являлся главным образом защитником от таких, как  он сам, а уже потом – просто бандитом с бандитскими методами борьбы с себе подобными. Постепенно пухли закрома воровского общака, и возникла необходимость эти честно награбленные деньги куда-то пристроить. Тогда Паша предложил череповецким ворам Витю Трогальского, своего давнишнего знакомого из Москвы, и его недавно открывшийся «Лидер-Банк». Общаковские деньги вложили на весьма выгодных условиях: под закупку больших партий малазийской оргтехники, недорогой и не особо качественной. Но для неискушённого потребителя того времени качество не имело особого значения. Компьютерная техника расходилась на ура. При банке Трогальский создал в Москве крупную сеть магазинов с высокотехнологичным названием «Грабер`Д». Грабил Д  действительно по-крупному и многих, на то и жил припеваючи; а чтобы жить ещё лучше, в девяносто шестом ему пришлось перебраться в столицу. Перебрался он, будучи  уже весомым уголовным элементом, трижды судимым, с весьма значительной удельной массой грехов. Элемент, как и положено любому элементу с очень большой удельной атомной массой, излучал смертельную угрозу, от которой не спасали ни стены, ни расстояния. Пашу боялись, его авторитет чтили, перед ним не уставали пресмыкаться, и не зря, ведь слава о его бескомпромиссной жестокости к тем, кто не уважал воровские законы и понятия, шла всегда впереди него самого. В те годы, смутные и лихие, он являлся одним из ярких блюстителей старых порядков, которые к тому времени начинали уже разлагаться, попахивая всюду трупами братков. Главным акционером торговой сети «Грабер`Д» был и поныне остаётся, конечно же, Паша Д. В его жадных до халявы руках на тот момент осело  более семидесяти процентов акций торговой сети; доходы от купли-продажи техники, разумеется, Паша получал соответствующие, чем вполне гордился.
В столице Паша пустил корни основательно: купил две квартиры, машину, с пяток любовниц.
 Шли годы. И вот настало время, когда возникла необходимость в легализации бизнеса, ведь страной правил теперь спецслужбист. К тому же конъюнктура, задрав по направлению западного ветра носы, унюхала, наконец-таки, лёгкое дуновение цивилизованного рынка. Как оказалось, одной из главных составляющих конъюнктуры цивилизованного рынка являются крохоборы-налоговики, жаждущие то и дело беспрекословного исполнения  Налогового Законодательства. Что и говорить, вертикаль власти из кривой стремительно вытянулась в прямой назойливо подгоняющий прут –  пришлось перейти на легальное ведение дел, себе дешевле и для престижа жирный плюс. Взвесив все против и за, Паша, не без сожаления, вынес решение играть по-честному, несмотря на то что о тридцати процентах прибыли при таком раскладе пришлось забыть. В две тысячи первом он впервые заполнил налоговую декларацию, заплатил налоги, раз и навсегда зарёкся вытряхивать карманы у предприимчивого люда и до какой-то поры спал спокойно, пока судьба не занесла его в подвал к Дмитрию Свежеземле.

– Держи. – Вадим вытащил из чёрного полиэтиленового пакета туго набитый бумажный свёрток.
– Это что ещё? – флегматично пробурчал Паша, будто отец, нашаривший в портфеле своего несносного чада очередной сюрприз в виде порнографического журнала.
– Вот, держи, покушаешь.
– Так, отлично. Что там?
– Курица-гриль в лаваше. – На этом унизительный акт братской заботы не закончился: за курицей последовал пластмассовый горшок, детский, ярко-красный и довольно вместительный, для детей-переростков, по всей вероятности. – На всякий пожарный. Кто знает, сколько придётся сидеть, – оправдываясь, пояснил Вадим, заглянул в пакет – не забыл ли чего – потом скомкал его и сунул в карман своей лощёной хламиды. – Ну, давай, – протянул он руку.
– Ура-ура. Даёшь покойника! – Паша обозначил идиотичность ситуации взмахами поднятого над головой кулака. – Позволь спросить: а почему бы вам самим не убить его?
– Тихо, тихо… ты что!.. – испуганно завертел головой Вадим.
– Э-э, брат, похоже, у тебя развивается паранойя, и не у тебя одного…
– Самим… хм… Колдун послал тебя, потому что ты полжизни шлёпаешь конкурентов. У тебя – опыт, у нас… – повисла долгая пауза, – а у нас китайцы. 
– Врёшь ты всё. Не китайцев вы боитесь. Вы боитесь разоблачения. Вы ж на самом деле ничего не можете…
– Как не можем!!! – вытаращил глаза Вадим.
– Ладно, я пойду.
– Не-не, постой, теперь, будь добр, объясни, – положа руку на плечо Дусту, сказал Вадим.
Но Дуст, то ли глубоко оскорблённый и обиженный, то ли попросту окончательно утративший интерес к Московскому  братству и к Колоколу в том числе, тихо прикрыл за собой дверь и углубился в зал, дремлющий под мягким дрожанием свечных жал. В другом конце зала сиротливо дожидался своего хозяина трон, напомнивший Паше фантастическое кресло трудновообразимого звездолёта. Ассоциация с высокотехнологичным креслом возникала из-за приделанных к подлокотнику монитора и клавиатуры. Паша любил фантастические фильмы и ещё больше любил полнометражные мультипликационные картины, где утробы звездолётов изображаются как головоломки невероятной сложности, повсеместно испещрённые  кнопками. Технологические достижения будущего, которые, как казалось Паше, станут однажды для души и тела средством достижения стопроцентного комфорта и избавлением от многих несчастий, воскрешали его детские мечтания о лучших мирах и вместе с тем непримиримое отчуждение и брезгливость к миру реальному. Трон ему приглянулся. Захотелось поставить себе нечто подобное, в банке, в зале заседаний, и чтоб кнопок, кнопок – побольше, да поразноцветней. Нажал на кнопку – и вот он, долгожданный клиент; нажал – и вот тебе новый магнат в партнёры; нажал – премию выдал; нажал – лишил премии. Сказка! Подойдя к креслу и окинув его взглядом, Паша понял, что ничего высокотехнологичного в нём нет. Даже его архаичный по современным меркам кабинет был автоматизирован куда лучше, не считая такой банальности, как компьютер. А тут на подлокотнике…         
Обошёл зал, покопался на пыльных полках стеллажей, отрыл какую-то материю жёлтого цвета, похожую на бархат. С обеих сторон на ткани раскинулась сеть золотистых нитей, которые сплетались в узоры вьющихся стеблей и вертикальные ряды иероглифов; по центру, галопируя, в прыжке раскинул копыта вороной конь, несущий на спине нечто, отдалённо напоминающее то ли корону, то ли цилиндр коша с торчащими над крышей трезубцами. Дуст сложил ткань вдвое и пристроил под зад, потом разорвал бумажный свёрток и с животной яростью накинулся на курицу. Кости обглодал до блеска, все до единой. А всё-таки Вадим был прав: хоть у одного хватило ума снабдить обкуренного человека едой, ведь доподлинно известно, какой отходняк бывает после конопли.  По окончании трапезы он просидел минут пятнадцать, облизывая лоснящиеся от жира губы, пока не подкрался сон…
А между тем на другом конце подвала шла спешная подготовка к превращению очередной жертвы в  существо, чья жизнь вот-вот должна была обрести единственно важный смысл, заключённый в бесконечной выработке отрицательной энергии. Как и её незадачливый предшественник, Никита проследовала к кабинету Надежды тем же путём. Едва поспевая за широко вышагивающим колдуном, она на ходу заглядывала в помещения. Рассмотреть творившееся там сумасшествие удавалось с трудом. Двери, надо полагать, приоткрыли специально, дабы ввести проходящих по коридору новобранцев в замешательство. За последние пять минут Никита уже несколько раз пыталась выведать, что же всё-таки творится в комнатах, но колдун отвечать отказывался. Когда терпение его иссякло, он пробурчал что-то невразумительное:
– Будешь жить в астрале, в цепи.
– Где? – семеня сзади, откликнулась Никита.
– В астрале рынка. Это одна из моих основополагающих концепций. Астрал – это то психоэнергетическое измерение, где существует вымышленный человек, его внутреннее Я. Жить в астрале рынка – значит постоянно пребывать в замкнутой продуцентно-концументной цепи, где вымышленный человек является как отдельным звеном этой цепи, так и всеми звеньями  сразу. Деньги – труд – продукт – деньги – труд... Такова цепь. Такая формулировка, надеюсь, вас устраивает?
–  Боюсь, что нет. По-моему, в вашей цепи не хватает человека. Вот как надо: деньги человека – труд человека – продукт человека – опять деньги человека – и опять его труд.
– Человека там нет, ему там неоткуда взяться. Зачем тому, что призвано воспроизводить себя и только себя, человек?
– Но вы же сказали: …как отдельным звеном, так и всеми звеньями сразу.
– Правильно. Но я имел в виду ту меру, каковой является для цепи вымышленный человек, – пояснил Дмитрий. 
– Выходит, всему мерой  вымышленный человек, – задумчиво констатировала Никита.
– О прелестная Никита, не стоит так близко принимать к сердцу. Вымышленный человек является мерой лишь для сковавшей его цепи.
– Кто вообще  этот вымышленный?
– Ну что за пытливый ум! Хорошо, если тебе так интересно, попытаюсь объяснить, но только один раз, – остановившись и повернувшись к девушке, сказал Дмитрий. – Жизнь физическая – это как раз и есть та самая продуцентно-концументная цепь, вне зависимости от того идёшь ли ты по цепи слева направо или наоборот, в любом случае приходится блуждать по замкнутому кругу. Если останавливаешься, конец: нет процесса – нет физики. Только вот в чём разница: первые, и таких большинство, идут по кругу и считают, что путь этот куда-то их приведёт; но есть и другие, которые не согласны с первыми. Так вот, вторые называются невымышленными. Всё очень просто.
– Чему тогда мерой невымышленный человек?
– Ничему. Он не может быть мерой вообще.
– Почему? – боясь показаться излишне назойливой, тихо спросила Никита.
– Потому что сначала, для того чтобы  стать мерой, нужно вымыслить того, кто бы ей стал. Мерой стать может только вымышленный человек.   
– Стоп. Что-то я запуталась. Кто его вымыслит?
– Подумай, – снисходительно и в то же время несколько надменно просиял улыбкой Дмитрий, – может, сама продуцентно-консументная цепь.
– Хорошо, что в таком случае есть мера? – задала очередной вопрос Никита.
– Мера… Мера – это что-то вроде измерительного инструмента, которым является человек. Если сформулировать более точно, то мера – это способность индивида более-менее достоверно отражать собой цепь. Внутреннее Я можно сравнить с глиной в руках ваятеля. Чтобы возник объект, пригодный для каких-либо нужд, нужно сначала придумать его, а затем придать  вымыслу форму.
– Правильно ли я понимаю: внутреннее Я – это не что иное, как опыт человека, явленный ему как эмпирическим, так и теоретическим путями познания в процессе жизни?
– Примерно так.
– Кто в таком случае ваятель, где он?
– Повсюду. Продуцентно-концументная цепь и есть этот самый ваятель.
– Выходит, внутреннее Я есть у тех, кто находится в цепи?
– Как раз наоборот, в ком находится цепь. Быть вне цепи нельзя.
– И во мне она есть? – с наивным испугом спросила Никита.
– Ты её уже заглотнула, и довольно глубоко, но пока ещё полностью не проглотила. Но не волнуйся, я тебе помогу проглотить и хорошенько усвоить.
– Зачем? – стушевалась девушка.
– Затем, чтобы цепь на тебе замкнулась, и пошла энергия. Вспомни школьную физику: ток может течь по проводнику только в том случая, если контур замкнут.
– Энергия! А куда она пойдёт?
–  Ко мне.
– Зачем?
– Проблема вот в чём: в силу мистических и метафизических знаний, которыми я, к несчастью, владею, моя продуцентно-концументная цепь разомкнута, то есть я её полностью проглотить не смогу, она во мне попросту не поместится, там и без неё много всякого... э-э… Это, конечно, весьма метафоричное объяснение, так сказать, тригонометрия на пальцах, но иначе не объяснить. 
– Неужели без этой энергии жить нельзя?
– Можно.
– В чём же тогда проблема?
– Жить-то, конечно, можно. Но вопрос в другом: как жить?
– Как и все живут.
– Ошибаешься, девочка, все живут, держась обеими руками за свою цепь, чтобы не дай Бог не отпустить её.
– Всё равно не понимаю. Ну и отпустили бы. В чём проблема?
– Ты не понимаешь, каково это – лишиться источника энергии. У меня хоть и разомкнутый контур, но я отлично понимаю, что лишиться в наше время источника энергии – значит стать энергетически неконкурентоспособным, оказаться вне цепи. Чем больше энергии, тем больше ты сможешь пройти кругов по цепи.
– Вы хотите улучшить мою конкурентоспособность?
– Не твою, свою.
– А как же я?
– А что ты? Ты и так буквально светишься энергией.
– Что она собой представляет, энергия эта?
Колдун задумчиво округлил глаза, уставился в пыльный пол.
– Я бы с удовольствием избавился от неё, но, боюсь, без неё пострадают мои профессиональные качества, что в свою очередь спихнёт меня в ряды аутсайдеров.
– Совсем как с женщинами: с ними плохо, без них ещё хуже, – подметила Никита.
– Не знаю, не пробовал, – проговорился Дмитрий и тут же, осознав непоправимость ошибки, осёкся.
Никита едко хихикнула и от неловкости отвернула лицо.
– Вы серьёзно? – удивилась она.
– Конечно, нет, – попытался реабилитироваться колдун, но было уже поздно: румянец предательски подретушировал лицо. – Ладно, пошли, а то разговорились тут будто на семинаре по философии.
Теперь Никита терялась в догадках. Возможность понять, что за фрукт этот колдун, судя по всему, покинула её навсегда. Целомудренный философ, чернокнижник, маг – и всё в одном лице!  Разве можно составить о таком хоть какое-то более-менее определённое мнение? Пожалуй, нет. И уж тем более нельзя угадать, о чём он помышляет. Довериться колдуну в надежде на то, что он ответит на главные вопросы, волнующие всех смертных и грешных, было недопустимым легкомыслием. Бежать бы назад, на первый этаж, и долой из этих проклятых стен, заселённых сумасшедшими сектантами. Да куда там – разве сбежишь от такого...
– Кто эти люди? – прозвучал изрядно надоевший вопрос.
– Мы их называем шатунами.
– Почему?
– Представь медведя, шатающегося зимой по лесу. Что он ищет, что его волнует больше всего, какие чувства он при этом испытывает, какой неумолимой злостью терзается его душа? Представила?
– Ага. Бедный, голодный зверь, ему бы уснуть сладким сном.
– Вот ты и ответила на свой вопрос.
– Они что, действительно терзаются злостью?
– Не терзаться злостью они не могут. Они созданы генерировать злость, негатив, как мы его называем.
– Зачем? – прозвучал в очередной раз докучливый вопрос.
– Затем, чтобы  я ходил по кругу. 
– И днём и ночью кот учёный… А вы больше, чем просто колдун.
– Да, я как пылесос: без мусора никому не нужен.
   
За дверью скучать не пришлось. В отличие от Кононова Никита прождала недолго, не больше десяти минут. За это время Дмитрий успел переговорить с Надеждой.
– Пойми правильно, Надя, это не прихоть моя, это – острая необходимость холостяка.
– Понимаю. Хочешь куклу в подруги,  неприхотливую, не задающую вопросов и чтобы никогда не отказывала. Идеальная жена, без мозгов и всегда наготове.
– Только не надо мне мораль читать, – разобиделся Дмитрий. – Готов поспорить, ты тоже заводила себе любовников из числа шатунов, ведь всем известно: ты никогда не могла похвастаться нормальными мужиками.
– Мне всё равно. Загипнотизировать – нетрудно, труднее потом пойти на сделку с совестью.
– Что ты имеешь в виду?
– Подумай, сколько ты с ней проживёшь? Да и потом, неужели ты себя ущербным считать не будешь?
– Это моё дело. Ты сделай всё, что от тебя зависит.
– А вдруг она смирится, что тогда?
– Найдём другую. Ты имеешь что-то против? Или, может, хочешь предложить свою кандидатуру?
– Спасибо, я уж как-нибудь шатунами обойдусь, – вспылила Надежда. 
Она сидела  за тем же туалетным столиком, но на этот раз без орехов – по-видимому, закончились. Отсутствие орехов, увы, не сделало визит к Надежде более приятным.  Дмитрию по-прежнему хотелось поскорее сбежать в свою келью № 1. Лучше уж виселица в помойном смраде, нежели экстрасенс в юбке и с камнем за пазухой. Камень действительно имелся,  в любой момент это можно было почувствовать. Холодная расчётливость, надменность, издевательские шутки – всё это состояло на вооружении у Надежды и при каждом удобном случае швырялось в него, несчастного заложника своего адского дара, – дара, который он умудрился вписать в непритязательную философскую концепцию. Имелась концепция, имелся дар губить посредством магии людей, и ещё имелась заполненная несчастьем жизнь. Порой Дмитрию казалось, что объяснить причину его несчастья  никто не в силах. Если он не мог, то куда там другим. Так где же она, проклятая, где причина? Отсутствие семьи? – жизнь прожита зря, нет ни любви, ни детей, ни семейного гнезда, – едва ли: вокруг миллионы холостяков, и ничего, живут себе в удовольствие. Сотни судеб, искалеченных с его помощью? – но ведь таким образом он спас других людей – своих клиентов, среди которых наверняка отыщется не один десяток приличных людей. В любом случае грех ложится на души клиентов.
– До сих пор у тебя не было ни одного мужчины, способного разбавить дёготь твоей жизни медовой ложкой любви. Даже самая ничтожно малая доза тепла,  светлейшего из светлых чувств, могла бы поспособствовать твоему духовному подъёму, продвижению вверх по космическим ступеням развития. Но ты не удосужилась хотя бы однажды задуматься о том низком положении, на котором прозябаешь, – обманываешься мимолётным удовольствием. Ты же женщина! Слышишь? И тебе, как женщине, престало постоянно об этом помнить. Женщина – это не только пол, но ещё и социальный потолок, выше которого пытаются прыгнуть только идиотки, не понимающие, что от постоянных и безуспешных прыжков скорее провалится пол, нежели проломится от ударов головой потолок. И вот ты допрыгалась, девочка – потолок по-прежнему на месте и всё так же недостижим, а пол под тобой провалился и ты очутилась в подвале, где я наставляю тебя на путь истины. Теперь в твоей жизни  появится, наконец, приоритет, и имя ему Дмитрий Игоревич Свежеземля, великий и непревзойдённый колдун всея Руси. Отныне будешь прыгать на нём, и никаких претенциозных  попыток сигануть выше потолка. Тебе понятно?
– Угу.
– Он твой муж, крепкий пол. Лучше всего, если пол этот окажется дубовым: это спасёт тебя от повторного провала из личной жизни сюда, ко мне. – Надежда кинула на колдуна взгляд и довольно, словно только что сдала экзамен по ехидству, улыбнулась. – Правильно я говорю, Дима?
– Конечно. Если будешь продолжать попытки прыгнуть  выше потолка, то окончательный провал тебе гарантирован, – разъяснил колдун. – И в следующий раз, попрошу принять к сведению, ты не только меня, но и Надежду потеряешь, а без неё таким, как ты, поверь, очень туго живётся. Лучше уж не упускать её из вида и, по возможности, всегда быть при ней. Она готова?
– О да, теперь она принадлежит тебе и только тебе. Только вот не знаю, будет ли в ней прок, в смысле…
– Что-то не так? – насторожился Дмитрий.
– Всё в порядке. Я о другом.
– О чём?
– Вот поживёшь с ней, тогда узнаешь.
– Понимаю, научена горьким опытом. Ладно, не томи, говори.
– Зачем? Чтобы ты потом обвинил меня в том, что я загипнотизировала вас на мучительное сосуществование? Каждое моё лишнее слово, сказанное сейчас, может в дальнейшем повлиять на неё. Это ведь та же установка.
– А на меня твои слова тоже влияют? – обеспокоился Дмитрий.
– Конечно, влияют.
– То есть как?!!!
– Да нет, не в том смысле. На тебя мои слова влияют так же, как и на всех остальных людей, чьё сознание не изменено. Вот у неё сознание сейчас изменено, – Надежда профессионально, не испытывая ровным счётом никаких эмоций, взглянула на вжавшуюся в стену девушку. – На самом деле всё зависит от человека: если он боится медведя и у него наполовину отключается мозг, то тогда его изменённое сознание будет работать в соответствии с установкой.
– Всё, понял. Всему причиной, значит, страх перед медведем.
– Да, люди просто боятся быть съеденными.
– Кем, медведем, что ли?
– На самом деле не медведь съедает их.
– А кто?
– Постоянный страх быть съеденными. Они боятся,  делают всё, чтобы их не съел пресловутый медведь, и в итоге не замечают, как их собственный страх медленно и болезненно выедает их изнутри.
– А ты пользуешься этим, – упрекнул её Дмитрий.
– Ты тоже.
– В отличие от тебя, я особого удовольствия от этого не испытываю. Это просто вынужденная мера, издержки производства, так сказать.
– «Издержки производства…» Не забывай, ты тоже боишься его.
– А мне с чего бояться, он же знает меня, к тому же на цепи сидит.
– Ты тоже сидишь на цепи. И вопрос в том, сможешь ли ты вовремя освободиться от её оков, если вдруг медведь вздумает слопать тебя.
– На какой цепи? Опять заговариваешься, Надя.
Но Надя, ничего не сказав, взяла Никиту под руку и повела в коридор. Дмитрию ничего не оставалось, как выйти следом. В очередной раз Надежда умудрилась преподнести загадку, которая грозила надолго застрять в голове неразрешимым вопросом. Что ж, опять возникла необходимость терзать ум, напрягать извилины и  сожалеть об их недостаточном количестве. И ведь Дмитрий отлично знал: сколько ни терзайся, всё равно ответа не найти. Надежда будто нарочно дразнила, давая ему возможность задуматься о своём месте в жизни, о том, кто он и чего стоит. А стоил он, ни много ни мало, несколько миллионов долларов, которые  преспокойно береглись на заграничных счетах, приумножаясь и с каждым днём укрепляя его авторитет в братстве. 

После недолгого и неспокойного сна Паша устроил себе экскурсию. Он облазил зал вдоль и поперёк. Заглядывал на полки; напрочь позабыв об осторожности, громко чихал в пыли; матерился и раскидывал по полу всяческую магическую рухлядь. Рухлядь гремела, шумела, звенела.
Трон показался ему не особо удобным, жестковат и спинка под прямым углом, не очень-то  расслабишься. Перебрав все кнопки на клавиатуре, Паша убедился: машинка нерабочая. Тогда он вздумал отомстить братству за все те унижения и оскорбления, которые пережил в стенах этого сумасшедшего дома, и впечатал кулак в матовую гладь экрана. Монитор, пролетев полтора метра, упал на ступеньки, обрамляющие тронный пьедестал.
– Вот так будет со всеми вами, – прошипел он вполголоса, оторвал взгляд от монитора, поднял голову и увидел перед собой склонившегося человека в чёрной  хламиде. Голову незнакомца скрывал  капюшон. Незнакомец стоял неподвижно, прижимая руки к груди, и смотрел в пол. – Ты кто такой? – не без опасения нарушил тишину Дуст.
– О великий жрец…
– Я не жрец, – поняв, в какое дурацкое положение он угодил, сообщил Дуст. – Кто ты такой?
–  Я тот, кто знает о конце и начале этих стен, – сказал незнакомец и выпрямился в рост.
Паше открылся череп, обтянутый жёлтой морщинистой кожей. Старик выглядел как минимум лет на девяносто: худой, всё равно что мумия,  ростом не более метра шестидесяти.
Паша рефлекторно схватился за бедро, ощупал его и понял, что забыл нож на полу за стеллажом, где недавно отдыхал. Но сей факт его не смутил: старика легко можно было придушить или переломать, как рахитика. Дел-то!  Однако исполнить заказ он всё как-то не решался.
Объект стоял спокойно, слишком спокойно, и это настораживало. Паша даже занервничал. Возможно, объект грезил о том дне, когда его посетит смерть. Девяносто лет – поневоле захочешь…  А тут такой шанс: раз – и конец всем мукам земным, и на душе, главное, греха тяжкого нет…  Что тут скажешь.
– Какое начало, какой конец?! – обескуражено спросил Дуст.
– Какое начало, такой и конец, – философски подметил старик.
– Чего? – наморщился Дуст.
Он вот-вот собирался наброситься на старика и свернуть ему шею; дело плёвое, к тому же подкупало любопытство, шею-то ему не доводилось скручивать. А такую тонкую и хилую – одно удовольствие. И пусть  для кого-то сие удовольствие может показаться очень сомнительным – для него, прошедшего, проползшего на брюхе все круги криминального ада, это всё равно, что оторвать головешку гусю. И сейчас он её оторвёт. И себе – благо, и старик не особо обидится.
Только он сделал шаг вперёд – старик тут же развернулся, широко распустив полы своей штопанной-перештопанной хламиды, и рванул  изо всех сил прочь к двери. Но едва нога беглеца коснулась первой ступени у входа – тут же всё тело его с силой обрушилось на вышележащие ступени.
Паша довольно заржал. Под его завёрнутой в клеёнку ступнёй распластался вырванный из хламиды лоскут.
– Что за хлам ты таскаешь? – Старик ничего не ответил. Тяжело дыша, он приложил дрожащую руку под кровоточащий подбородок. – Извини, дед, но надобно тебя  привалить.
– Ты и так уже…
– Да нет, надобно конкретно.
– Тебя кто послал? – осмелился спросить старик.
– А разве это важно? В твоём-то положении…
– Тебе заплатили?
– Ну, допустим, заплатили. Что тебе с того?
– Сколько стоит моя жизнь?
– Не знаю. Возможно, тебе покажется мало. Десять штук зелёными.
– Так кто же?
– А вот не скажу,– упёрся Дуст. – Если ты и вправду жрец, если ты такой мудрый, то сам догадаешься. А что, это правда, что у вас заведено убивать жрецов?
– Откуда тебе известно?
– Серьёзные люди поведали, – ощущая себя хозяином положения,  с пренебрежением кинул Дуст. – Эх, старик, ну какой из тебя жрец, когда ты даже не знаешь о творящемся у тебя перед носом произволе!
– А что, должен знать?
– Конечно. На такой службе повсюду надобно иметь свои уши, и руки. Уж мне-то поверь.
– С охотой, но я даже не знаю, кто ты и как твоё имя.
– Называй меня Павел, – проговорил Дуст и протянул старику руку. – Вставай. 
Старик протянул руку навстречу, совсем не опасаясь за жизнь; он сделал это легко и непринуждённо, словно был уверен в своей безопасности. Дуст подвёл старика к трону, придерживая его под руку, и осторожно усадил.
– Во! Так ты смотришься гораздо лучше. Знаешь, давай-ка мы с тобой разойдёмся полюбовно, – предложил Паша.
– Давай, – совершенно спокойно, без малейшего воодушевления согласился старик.
– Похоже, тебя это не особо радует, – пристально всматриваясь в лицо собеседнику, заметил Дуст.
– Продолжительность времени определяется нашим восприятием. Размеры пространства обусловлены нашим сознанием. Поэтому, коли дух покоен, один день сравнится с тысячей веков, а коли помыслы широки, крохотная хижина вместит в себя целый мир. Чего ж мне с того, что я пока жив?
– И даже смерть тебе нестрашна! Во как!
– Люди боятся не смерти, они жутко боятся той неизвестности, которую несёт она. Познай себя, познай мир вокруг – неизвестность исчезнет, как утренний туман с луга. Ты боишься этих стен, ты боишься людей, что грозят проклясть тебя.
– Ты думаешь, я ничего не знаю о твоей шайке? – возопил Паша.
– Ты не знаешь главного.
–  ???
– Как ты думаешь, где та причина, по которой ты здесь находишься?
– Хм. Ладно, так и быть,  расскажу тебе про причину. Недавно мне предложили поучаствовать в ритуале вызывания сатаны. И, к моему стыду, я согласился. Понимаешь, – говорил Дуст, усевшись на полу неподалёку от трона, – ещё совсем недавно я верил в существование сатаны. Я читал оккультную литературу, ездил по миру в поисках доказательств его существования. Я мечтал найти эти доказательства, я готов был… я… И вот, представляешь, один знаток мистики предлагает мне пообщаться с самим сатаной, и так серьёзно, так… В общем, убедил. И что же: этот мистик разыграл у меня на глазах целый спектакль, – на глазах, которые перевидали за жизнь таких сцен!.. И ещё у него хватает наглости заявлять мне, после того как я их всех раскусил, будто с настоящим сатаной я смогу встретиться только после того, как спущусь в подвал и завалю там жреца. Теперь сам рассуди, как я могу завалить человека ради обещанного мне  представления. Из кучи денег вылез какой-то совершенно голый мужик и прочитал лекцию о том, кто такой сатана и откуда он взялся. Да так любой дурак, любой дурак сможет! Ну чего тут сверхъестественного!!!  И после всего они хотят, чтобы я на мокруху пошёл! Вот им всем, – произнёс Паша и выдал куда-то в сторону красноречивый жест, ударив  предплечьем по правому локтевому сгибу.
– Сатана… Зачем тебе сатана? – удивился старец.
– Как же, надо же во что-то верить.
– А что, в бога верить уже не модно?
– В бога верят многие.
– И в сатану тоже, – сообщил старик.
– Верить-то верят, а вот ничего у него не просят: боятся продать свои жалкие душонки.
– А ты не боишься.
– Поначалу боялся, а потом понял, что продать ему душу не получится, так как для начала её нужно заиметь. И тут я, долго размышляя, кое-что понял. Допустим, если душу каким-то образом можно продать, то кто это сделает? Сама душа, что ли? У кого имеется эта самая душа, которую можно вот так просто взять и продать? Тело имеет душу? Но оно же без участия души не может ничего иметь. Выходит, продать душу нельзя, можно лишь продаться самому. А это самая большая цена,  и заплатить её мало кто способен. Продать душу – ну чего тут такого. А вот самому – в серу ни-ни. В Америке есть один доктор, Реймонд Моуди его зовут. Не читал?
– Не приходилось.
– Моуди написал книгу о людях, которые пережили клиническую смерть. Эти люди, не все, конечно, некоторые, замечают одну особенность: когда они находились вне своих тел, их мысли … э-э-э… были гораздо, как бы это сказать, легче, им думалось легче и намного быстрее. Я это всё к тому, что на этой земле мы все слабоумные. Тело – это как бы сонная пелена, накинутая на душу.  Поэтому договоры купли-продажи душ во всех без исключения случаях являются недействительными, и пребывающие в аду души имеют полное право расторгнуть их в одностороннем порядке. Это всё равно, что заставить слабоумного за пачку сигарет пойти работать на сигаретную фабрику. 
– Получается, твой идол заурядный мошенник?
– Что ты понимаешь, старик. Твоё тело старо и слабо, и ум у тебя такой же. Не сатана виноват в том, что люди продаются ему в обмен на жалкие земные блага. Причина в невежестве, банальном людском невежестве. Спихивать всё на сатану, в существовании которого, признаться, усомнился даже такой его ярый поклонник, как я, очень легко.
– Как же люди продаются тому, кого не существует? – поинтересовался старик.
– Очень просто. Они же слабоумные!
– Значит, во всём виновато слабоумие. И сигарет они хотят только потому, что имеют несчастье…
– Не только сигарет хотят, но и в придачу рабочее место на фабрике, которое их производит.
– Не удивлюсь, если ты и в бога не веришь, – сказал старик.
– Почему же, верю. Бог – это Минздрав, прячущийся за буквами на сигаретной пачке и постоянно предупреждающий: «Курение вредит вашему здоровью». Его дело предупредить, а то, как ты со здоровьем поступишь, это уже проблема умалишённого, а не его спасителя. 
– Интересная у тебя философия.
– Что за причина? – спросил Паша.
– А? – не понял старик.
– Ты говорил о причине, по которой я здесь нахожусь.
Старик пошевелил губами, словно  что-то пережёвывал.
– Из тебя хотят сделать шатуна. Колдунам постоянно требуется приток негативной энергии, они её используют в своих чёрных делах: насылают порчу, сглаз, проклятия. С сердцем, в котором преобладают положительные вибрации, невозможно эффективно заниматься чёрной магией. Существует два метода синтеза негативной энергии. Первый: можно страдать самому и тем самым вырабатывать негатив в себе. Но это очень рискованный метод, так долго не протянешь: нервов не хватит. Второй путь: можно впитывать негативные вибрации тонких материй, синтезированные другими. Так вот, Павел, шатуны как раз и существуют затем, чтобы вырабатывать негативные вибрации.
– Интересно. А как они это делают?
– Дело в том, что делать это вообще никак нельзя. Шатуны одним своим существованием делают всё, что от них требуется, – пояснил старик.
– Представляю, они все такие негативные – низкие, мелочные, эгоистичные. – Лёгкая, задумчивая улыбка на мгновение коснулась губ старца. – Как делают шатунов?
– С помощью гипноза. Даётся человеку та или иная установка, а он потом всю оставшуюся жизнь носится с ней, как курица с яйцом, выдавливая из себя вместе со слезами по капле негатива.
– Интересно. А колдуны, значит, собирают эти капли и потом готовят из них всякие там колдовские зелья? – поинтересовался Паша.
– Ты правильно понял. И ты скоро станешь таким же краном, по капле источающим страдание.
– А на кого работают колдуны?
– На себя.
– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Кто их клиенты?
– Люди, которые в состоянии купить чужие страдания, чтобы потом с их помощью избавиться от своих собственных, приумножив тем самым страдания недоброжелателей, или на крайний случай своих заклятых врагов. Но проблема любого клиента вот в чём: избавиться  таким способом от страданий получается, как правило, ненадолго. Это больше походит на шантаж, где шантажист, то есть колдун, имеет неуёмный аппетит, а шантажируемый – неуёмную глупость. И наконец самое страшное: есть угроза со временем всем превратиться в шатунов и в их отработанный материал, в смирившихся. Чем больше клиентов, тем больше требуется шатунов. Московское братство, если ему не помочь, само никогда не остановится. Те люди, которых ты видел в подвале, когда шёл сюда, они все шатуны. С утра  до вечера они раскачивают огромные молоты, таранят стены. На первый взгляд это занятие может показаться абсурдным, лишённым смысла, но даже в нём есть толика здравого смысла: за каждый удар по стене я плачу им деньги. У меня достаточно средств, чтобы заплатить каждому. Ты, конечно, спросишь: зачем мне это. Но извини, я предпочту промолчать.
– А сколько их, сколько шатунов у вас?
– Чуть больше четырёхсот, и это только в стенах этого дома. По стране их значительно больше. Все они существуют для одного: снабжать братство отрицательной энергией. Утром шатун приходит в братство, будто на работу, и занимается своим привычным делом: работает строителем на стройке, продавцом в магазине, скотником или сторожем на ферме и так далее. Вернее,  им кажется, что они трудятся на своих прежних рабочих местах. На самом деле они находятся в таких вот подвалах, как этот, и выполняют, будучи под гипнозом, бессмысленные движения. Если непосвящённый взглянет на них со стороны, ему покажется – он попал в психушку. Шатунам же кажется, что вокруг по-прежнему кипит трудовая деятельность и что на них по-прежнему возложены некие профессиональные  обязанности. Убеждать их в обратном бесполезно – сумасшедшим в итоге окажешься ты.
– А кто такие смирившиеся? 
– Смирившиеся… Смирившиеся, – тяжело вздохнул старик, – отработанный материал. Если шатун испытывает хоть какие-то эмоции, отрицательные, насквозь пропитанные злостью, отчаянием, досадой, то смирившийся не испытывает ничего, даже негативных эмоций. Он – биологическая оболочка, с горем пополам мыслящая, и то лишь потому, что в обществе людском принято мыслить. Мысли у них всегда об одном.
– О чём?
– О бессоннице и голоде. О чём ещё может думать шатун?
– Хорошо. Тогда ответь: как узнать, не шатун ли ты? Я вот, допустим, о бессоннице не думаю, я ведь пока ещё человек. Или уже нет?
– Шатуном стать можно лишь в одном случае: повстречавшись однажды с Надеждой, экстрасенсом нашим. Её кабинет находится в подвале, в южном крыле.
– Что-то я здесь смирившихся не вижу. Где они?
– Они повсюду. Проблема в одном: вычислить их и распознать нелегко. Колдунам приходится время от времени проверять шатунов, выискивая среди них отработанный материал. Колдуны кожей ощущают ослабление негативного поля. Шатунов постоянно приходится проверять, отсеивая смирившихся и на их место ставя новичков. Бесконечный цикл. Рано или поздно любой шатун сдаётся, превращается в смирившегося. После того как шатун перестаёт излучать негатив, Надежда проводит с ним ещё один сеанс гипноза, снимает установку. Смирившийся воспринимает снятие установки как резкую смену жизненного уклада: потерял работу; разуверился в боге, ну или в сатане, например; погорел на бирже или буквально погорел. Смирившийся вновь возвращается к прежней жизни, где нет уже ни работы: с неё давно уволили за прогулы; ни жены дома: она собрала чемоданы и уехала к маме, прихватив детей; ни надежды на счастье и покой в будущем. Такие люди, не найдя в себе сил, обычно быстро спиваются и гибнут в объятиях одиночества.
– И никто до сих пор не проговорился о творящемся у вас беспределе?! – задал резонный вопрос Дуст.
– А кто в это поверит? Того, кто попытается рассказать людям правду, наверняка посчитают сумасшедшим. Кому это нужно. Ждать же правды от шатунов абсолютно бесполезно. Да и нет у них никакой правды. Они все как один верят лишь в знакомый им мир. На мне остановился жребий – и вот я здесь. Есть у меня другая комната, где я отдаю распоряжения своему помощнику. Кстати, он тоже желает моей смерти, вместе со своим дружком.
– Свежеземлёй?
– Да.
– Почему в таком случае ты не шлёпнешь их обоих? По-моему, всё, что тебе нужно, это сработать на опережение. Надо бороться.
– Знаю. Но посмотри на меня. Я слаб, я стар. Что я могу? Действовать через помощника я не могу, кроме того, у меня нет ни малейшего желания уподобляться им. Остаётся ждать…
– А как же колдовство? На нём же держится порядок в братстве.
– Порядок держится не на колдовстве, он держится на страхе перед колдовством. Не всё так просто. Это больше похоже на самовнушение, тот же гипноз. От моего колдовства способны пострадать лишь те, кто верит в его губительную силу. Свежеземля знает об этом не хуже меня, поэтому и осмелился действовать. Я могу, конечно, наслать злых духов и прочей галиматьи навести, но он станет обороняться, – он знает, как это делается, и в итоге ничего толкового не выйдет.
– А давай я этих козлов привалю, – расщедрился Дуст.
– Не нужно… не нужно крови. Даже такие, как они, не заслуживают смерти.
– Как не заслуживают! – возмутился Паша. – Они столько народу на тот свет отправили, а ты – «не заслуживают». Они тебя завтра на кол посадят и сфотографируются рядом…
– «Закрытая книга» ещё не дописана. Всему своё время.
– Книга? Какая ещё книга?
– Ровно через две недели придёшь сюда, в подвал, я отдам тебе выписку из «Закрытой книги». Потом ты передашь её Свежеземле, скажешь: от меня. Лучше пошли её по почте. Пусть он найдёт время и прочитает.
– А о чём  она?
– О его проклятии.
– Проклятии? Он что, проклят?
– Да.
– Кто его проклял?
– Родная мать. После того как он покинул её и ушёл в братство, она прокляла его. В итоге проклятие обернулось адским даром. Он обладает уникальной способностью на расстоянии, как ты выражаешься, валить людей. От этого он очень сильно страдает, но остановиться, прекратить колдовать не в силах. Иначе его исключат из братства, и тогда с ним случится то же самое, что и со всеми смирившимися. Он колдун, но не от природы, как многие считают в братстве.
– Выходит, он тоже шатун?
– По всем признакам он, конечно, шатун, но только не загипнотизированный. Он обладает волей. Его негативом никто не пользуется, ну разве что он сам.
– А как он попал к вам?
– В семьдесят восьмом я занимал в братстве почётную должность, что-то вроде начальника отдела кадров, подбирал людей и вовлекал их в братство. Желающих было немало: всеобщее безверие, острый недостаток духовности – всё это играло в те годы нам на руку. Приходилось даже устраивать конкурсы, ведь на место претендовало порой по пять человека, а мы в те годы располагали весьма небольшими возможностями. Дмитрия мой подопечный, Вадим Колоколов, нашёл в какой-то захудалой пивнушке, где тот перед поступлением в церковную школу расслаблялся в последний раз: пил литрами пиво. Затем Вадим привёл его к нам в подвал. Свежеземле пришлась по вкусу подвальная жизнь, а тут ещё магия да в придачу к ней дармовая стипендия в магико-метафизической школе. Ну чего ещё желать молодому любителю приключений. К тому времени материнское проклятие возымело действие –  у Свежеземли обнаружились удивительные способности.
– Вот только не нужно жертву из него лепить, – возмутился Паша.
– Я не леплю из него жертву, он и есть жертва, причём жертва своей матери.
– Откуда тебе всё известно?
– Астральный дозорный донёс. По христианскому поверью, перед тем как покинуть наш мир, душа сорок дней находится как бы между небом и землёй, то есть она ходит по земле, всё видит и слышит, но уже не может принимать участие в земных делах. На самом деле всё это – условность, в которую стоит лишь поверить – и будешь сорок дней ностальгировать по земным мытарствам. Такое состояние – плод прижизненной веры в то, как устроен загробный мир, и не более того. Людям свойственно попадать в ловушки, расставленные ими самими. Что такое человек? Это, прежде всего, его сознание, нашпигованное всякого рода бутафориями истин и заблуждений, а нередко бутафориями бутафорий тех же истин и заблуждений. И как несчастному человеку найти себя среди сотворённых им декораций, призванных заполнить внутреннее пространство?
– Это ты о  чём, старик? По-моему, я спросил тебя про то, откуда тебе всё известно, а не про какие-то там бутафории.
– А ты вначале выслушай, а потом будешь высказываться. В общем, отправить на тот якобы существующий свет можно любого, тем самым сделав из него астрального дозорного, но только при одном условии: необходимо, чтобы сознание человека было сконструировано по образу и подобию чего-либо или кого-либо, – в противном случае у сознания не будет центра тяжести, около которого оно сможет вращаться. Около чего на данный момент вращается, к примеру, твоё сознание?
– ?
– Сейчас оно с дикой скоростью мечется по низкой орбите около идеи мести: тебе не терпится выбить дух из Свежеземли. Через день-другой оно вихрем закрутится около миллиона долларов, которые срочно нужно будет трансфертом перевести из Цюриха в Копенгаген, а ещё через день – около крупной партии принтеров «HP», за которые поставщик затребует в полтора раза больше их реальной стоимости, а ещё через день или два… и так далее. И Бог бы с этим вечно крутящимся сознанием, если бы оно не являлось тобой, а ты – им. Понимаешь теперь?
– Кажется, да, – боясь показаться твердолобым, кивнул Дуст.
– Сорок дней – это тот же центр тяжести, ядро. Знаешь, что происходит, когда  сознание падает на ядро?
– Происходит зависание, как в случае с напряжением, подаваемым на ядро микропроцессора. Напряжение падает –  система виснет.
– Не исключено, – примирительно заключил старик. – Что в таком случае нужно сделать?
– Установить бесперебойник.
– Это тебе в голову его нужно установить. На самом деле нужно всего лишь отключить систему, раз и навсегда.
– Как так отключить?
– Избавиться от ядра, отпустить сознание.
– Куда? – растерянно спросил Дуст.
– Я не понял твоего вопроса, – отмахнулся старик.
– Куда отпустить сознание?
– Сознание не лошадь, его нельзя отпустить. Это метафора.
Паша сконфузился. Ему ещё никогда не приходилось беседовать на столь отвлечённые темы. К тому же собеседник, как выяснилось, располагал более обширным запасом знаний в области метафизических явлений бытия. Паша явно оказался не на своём поле битвы. Ну и чёрт с ним. У него есть своё поле, и на нём он  всегда победитель, даже если воевать приходится одному. И пусть старик в чём-то прав, хотя и это требовало доказательств, всё равно сила  на его стороне, – она всегда была на его стороне, потому что другой стороны попросту не существовало, не в этой жизни.  С другой стороны, в словах жреца, как показалось Паше, присутствовала какая-то высокопарная таинственность, делающая из него настоящего гуру мудрости. Ну как тут не прислушаться, как не поверить его лукаво прищуренным глазам. Говорит, а глаза постоянно прищурены, как будто затягивается крепким самосадом и смакует, смакует, смакует дым, медленно заполняя им свои тщедушные лёгкие. Судя по желтизне лица, курильщиком он был ещё тем. Оно и понятно, многие мыслители любят этот нехитрый процесс: расслабляет, располагает к продолжительному и тщательному обдумыванию насущных проблем.
Это сколько ж надо проглотить кубометров дыма, чтобы дойти до таких, прямо сказать, перлов философской мысли?!
– Убив меня, ты убьёшь себя, и это не метафора и тем более не защитная реакция перед угрозой смерти. Моя смерть позволит Свежеземле занять моё место. А потому как свидетели узурпации власти им ни к чему, они поспешат убить и тебя.
– Мне нужно их опередить, – решил Паша.
– Нет. Я же говорю – у меня свой метод воздействия, менее радикальный, но не менее эффективный.
– Ну-ка, поведай.
– Придёшь через четырнадцать дней – получишь книгу; переведёшь на язык зрячих и будут тебе ответы на все твои вопросы. Перевод оставишь себе, оригинал потрудись отослать Свежеземле, почтой. Адрес:  Ивантеевская, 12/24. Индекс отыщешь в справочнике. Он обязательно должен её прочесть. Книга написана на языке слепых. Я сделал это специально, чтобы не прочли посторонние, им совершенно незачем знать, о чём она. 
– Он что, свихнулся? Зачем ему становиться жрецом? Чтобы потом пристрелили как собаку!
– Смена власти путём насилия – исключительный случай, – пояснил старик. – Вероятность оказаться с пулей во лбу гораздо ниже, чем погибнуть в ДТП.
– Кто это всё начал, кто основал братство? – спросил Паша.
– К сожалению, об этом мне ничего не известно. В братство меня взяли давно, ещё в шестьдесят втором. Тогда в одной подмосковной деревне я слыл неплохим знахарем. Слава о моих способностях лечить нетрадиционными методами расползлась по всей округе. Люди из братства узнали обо мне, нашли и предложили вступить в братство. Я отказался. Тогда они пригрозили: сказали – сожгут дом. Куда было деваться. Пришлось вступить. Но вопреки ожиданиям я ни разу не пожалел. Братство оказалось вполне дружелюбным сборищем романтиков. Кого там только не было! Братья пристроили меня в общежитии. Днём мы работали, как и все нормальные советские граждане, а вечерами собирались на квартирах, где проводили ритуалы, читали запретные книги, обсуждали их. И не было среди нас ни одного алкоголика, не говоря уже о наркоманах. Не то, что сейчас. Мы являлись чем-то вроде пионеротрядов, каждый со своим кодексом чести, со своим уставом. Единственное, что нас объединяло, это секретность нашей структуры и магия. Никто не должен был о нас знать. Проговорившегося могли проклясть, что равносильно гибели. На том мы и держались. Лидеров среди нас не водилось. Некоторые выделялись своими организаторскими способностями – к ним прислушивались, с ними советовались, но не более того. Нами никто не руководил.
– Зато ты теперь всеми руководишь, – сказал Дуст.    
– Возможно.
– Что значит  «возможно»?
– Я так давно не отдавал распоряжений, так давно не давал о себе знать, что даже не уверен, послушаются ли они меня. Власть любит находиться на виду. Вероятно, некоторые успели уже свыкнуться с мыслью о моей смерти или моей капитуляции.
– Колдун,  помощник твой – они точно знают, что ты жив и что ты на месте… 
– За меня не волнуйся.
– А я и не… – запнулся Паша, чувствуя, как начинает пробуждаться совесть, эта назойливая гадина, эта вечно пресмыкающаяся перед моралью тварь. Эх, придушить бы проклятую раз и навсегда.
– Ступай, поезжай домой, – сказал старик, давая понять, что разговор окончен.
– Со мной была девушка. Как забрать её  от них? – спросил Паша. – Можешь помочь?
– Девушка! – нахмурился старик. – Поздно. Её наверняка произвели в шатуны. Она и на себя-то теперь не похожа. Твоя любовница? – Дуст молча кивнул головой. – Любимая или рядовая?
Дуст снова ничего не ответил, только пожал плечами.
– Следовало взять её с собой, – пробормотал он. – По вечерам шатунов отпускают домой?
– Да.
– Если, допустим, я заберу её из дома, то к кому мне обратиться, чтобы сняли с неё установку? – спросил он старика.
– Хороший вопрос, как нельзя кстати. Боюсь, одна только Надежда способна снять установку.
– Где её можно найти, где она живёт?
Старик встал с трона и подошёл к Дусту со спины, затем склонился над ним и прошептал:
         – Она живёт… De omnibus dubitandum.
– Чего?! – скорчил гримасу Дуст.
– Сомневайся во всём.
– Во всём! И что мне это даст?
– Exsistentia – существование. Вот в нём и сомневайся.
– Не понял. Опять ты гнёшь свою мудрость. У меня бабу из-под носа увели, а ты несёшь ахинею. Признайся, ты с ними? Специально держишь меня здесь?
– Разве я тебя задерживаю! Иди. Я же сказал тебе – иди.
– Хорошо… Зачем нужно сомневаться в существовании?
– А разве можно не усомниться  в той, которая сегодня существует, а завтра, или послезавтра, уже не существует?
– Предлагаешь забыть?
– Зачем же. Предлагаю понять, что она никогда не обещала быть для тебя тем неизменным спасательным кругом в море одиночества, по волнам которого тебе приходится дрейфовать. И ты тоже никому не обещал быть таким кругом. Не стоит вообще затариваться десятками спасательных кругов в надежде переплыть с их помощью через море вечноства.
– Моря и океаны тоже имеют свои границы.
– Твой океан безграничен.
– Ладно, ладно… Достал ты меня своей философией. Ты мне лучше что-нибудь о китайце расскажи. Какого китайца они ищут? Зачем он им? Мой источник дал мне информацию к размышлению: сказал, что китаец среди вас, то есть  в братстве.
Старик криво улыбнулся. Новость о китайце ничуть его не смутила.
– Никакого китайца не существует, и тем более никакого рынка китайских магических услуг. Разве можно считать сувенирные магазинчики, где торгуют безделушками, сделанными в восточном стиле, китайским рынком магических услуг? Смех и только, – бросил старик. – Народу, как обычно, не хватает культурных ценностей в виде товара на прилавках. Вот и всё.
– Постой, откуда тебе известно о рынке? Я тебе ничего такого не говорил.
– Я знаю многое: мой источник осведомлён во многом.
– Я понял, понял. Ты и есть тот самый китаец. Как же я раньше не догадался! – воскликнул Паша, вскакивая со ступеней и прикладывая руку к голове. – И внешность у тебя…
– Ты ошибаешься, – попытался успокоить его старик.
– Да нет же, я знаю, я всё понял. Оказывается, всё так просто! Мне поручили убить китайца. Точно!.. А всю эту побасенку с убийством жреца они придумали специально, потому что привалить никому не известного жреца, которого к тому же позволяет убить негласный закон, гораздо проще, нежели главу китайской диаспоры, за которого могут отомстить. Ведь так? Признайся.
 – Нет, не так. Дело обстоит гораздо проще. Не нужно искать подводных камней, иначе рискуешь их найти. Китаец – такой же миф, как ты или я, нет, он даже гораздо мифичнее нас, и существует он только в твоём воображении и в воображении тех, кто в него верит. Его придумал Свежеземля; с его помощью он пытается переключить внимание братства на внешнюю угрозу. В то время как все начнут активно искать китайца, Свежеземля планирует избавиться от действующего жреца. И никто не заметит моего исчезновения: все будут заняты поиском мифа. Таков его расчёт.
Несмотря на все увещевания старика, Дуст ему не поверил. Старик же больше не собирался его убеждать. Выполнение данной задачи он возлагал на «Закрытую книгу». Впрочем, понял ли Паша что-либо из того, о чём говорилось в книге, небесам пока не известно. Зато доподлинно известен тот факт, что книгу он всё-таки прочитать удосужился. Она сумела его заинтересовать, натолкнула на кое-какие глубокомысленные выводы, которые в процессе чтения он бережно заносил в блокнот, а затем, перечитывая записи спустя день-другой, перечёркивал и грустно улыбался, стыдясь собственной сентиментальности. 
Вскоре Дуст покинул подвал через тайный подземный ход. Старик проводил его до стоянки. Паша живо запрыгнул в машину охраны, довольно крякнул и, заметив недоумённые взгляды охранников, проурчал:
– Что, никогда мужика в пижаме не видели?
– Бегающего при пятнадцатиградусном морозе… – заметил начальник охраны, высокий, с квадратным лицом блондин. 
На Паше висело жалкое подобие покрывала, полупрозрачное и лёгкое. Оно нисколько  не согревало и едва прикрывало срам. 
– Павел Егорович, вас пытали? – озабоченно спросил один из охранников. – И кто этот старик?
– Кто-кто… Усама бен Ладен. И да, меня пытали, Серёжа, пытали, но только, к сожалению, морально. Уж лучше бы они меня  физически.
– Да мы его сейчас, – собираясь разобраться с международным террористом, приоткрыл дверь Серёжа.
– Чщщ, – зашипел Паша, приложив палец к губам и придерживая другой рукой телохранителя за плечо. – Не надо. Он мне книгу подарит, откроет секреты. Он обещал. Не трогайте его. И с этими пидорами, которые вырядили меня в пижаму, он тоже обещал разобраться. Не надо… он хороший дед. 
– А кто он? – поинтересовался Сергей.
– Доктор универсалис, что-то вроде пахана у них. Мудрый тип. Столько обо всём поведал!.. Правда, туманно как-то, всё больше об абстрактных вещах рассуждал. Ладно, Вано, заводи. А ты, Витя, давай в мою машину, поедешь за нами. 







Глава VII

В ОПАЛЕ

Это был волнительный момент, возможно, один из самых волнительных в его жизни. Сейчас ему предстояло познать свою первую женщину, хотя нет, то, что послушно лежало на кровати, среди шелков, обласканное нежным светом торшера, назвать женщиной в полном смысле этого слова не поворачивался язык. Этому существу не хватало главного – собственной воли. Лежала покорно, тихо, потому что так ей приказал лежать муж, потому что так нужно, потому что время приспело и пора…
Дмитрий закончил принимать душ. Он обмотался по талии полотенцем и, распаренный, выбрался из ванной. Вошёл в спальню и, не останавливаясь, сделал полукруг у кровати. За ним протянулась волна ароматов.  На голове у Никиты красовалось что-то вроде пластмассовой короны, к которой крепилась прикрывающая лицо вуаль – тёмная полупрозрачная сетка. Её тело сияло здоровьем; в приглушенном свете торшера матовые блики плавными линиями струились по молочной коже. 
Дмитрия охватило жгучее желание.
Ох, как сладка! Конфетка в обёртке из шёлка! Вот-вот  и прыжок в пучину удовольствия, в объятья страсти, а там  как получится: можно, как  в порно, можно просто, как вздумается. Эх, жалко, не додумался зажечь свечи, загрузить посудину фруктами, украсить фиалками, дикими розами и преподнести ей, своей прекрасной богине, – и на коленях, обязательно подползти на коленях, всё равно она ничего никому не расскажет и поэтому  никто никогда не узнает об этом подвиге. С сегодняшнего дня она должна навсегда забыть о земных невзгодах, ведь отныне она – небожитель, его несравненная Афродита.   
Голова вмиг опустела. Теперь он слышал мощное биение своего сердца и следил за пробегающей по телу дрожью, что накатывала волнами, может, от волнения, может, от перевозбуждения, а может, от того и другого. В этот момент он точно знал, вернее, верил в то, что остаток жизни проживёт с этой молодой, прекрасной женщиной. По вечерам он будет так же, как сейчас, ходить около кровати, нет, ползать на коленях, а она так же, не шевелясь, будет лежать перед ним, обнажённая и дико соблазнительная. И он будет рассказывать ей о каждом прошедшем дне, о глупых и потому несчастных людях, пришедших к нему затем, чтобы погубить своих не менее глупых и не менее несчастных врагов. Они оба будут обсуждать их проблемы, их слабости и пороки, тем самым возвышаясь над стадом людским, учась на их ошибках. И так они достигнут гармонии и совершенства, сольются в одно целое, непобедимое и  нерушимое целое. Каждый узнает секреты, желания, радости и неудачи другого. И всё-всё – вместе, в печали и в радости. Он доверит ей свои самые сокровенные мысли и переживания, и она тоже. И, крепко заключив её в объятия, он будет прикладывать к её груди мокрые от счастья глаза и тихо дышать, позабыв про всё на свете.
И вот наконец прорвало: он накинулся на девушку…  Свершилось! свершилось! Пусть немного с запозданием, но, тем не менее, вот она, его женщина. Что? Не шевелится? Не проявляет инициативы? Так ведь и не надо. Порядочная женщина, уважающая мужа, никогда не станет верховодить и высказывать свои предпочтения. Целомудрие – главное, девочка, целомудрие и послушание. Только так можно достичь божественного состояния, и уж тем более в постели – в главной святыне любой традиционной семьи.  Так, а теперь давай, как в том фильме, где заяц оседлал невинную Алису в её зазеркалье. Как они там умудрялись?.. Ах да, ты с высоко задранным задом, а я чуть повыше, и вполуприсядь, вполуприсядь. Раз-два, раз-два-три, раз, два и трииииии…   
– И всё-таки чего-то не хватило, – лежа рядом с Никитой и довольно потягиваясь, заметил Дмитрий. – Тебе не кажется, что чего-то не хватило? – Девушка ничего не ответила. Она улеглась на спину, скрестила на животе руки. – Точно, не хватало оханья. Ты бы хоть поохала, дорогая, – с обидой и укором в голосе проговорил Дмитрий. 
– Ох, ох, ох, ох, – автоматически выдала Никита, продолжая по-прежнему лежать в неподвижной позе.
Дмитрий состроил гримасу и перевёл испуганный взгляд на свою избранницу. Только теперь до него окончательно дошло, с кем он, вернее, с чем он имеет дело. К сожалению, Надежда оказалась права. И что же теперь? Как быть дальше? С таким же успехом он заказал бы в секс-шопе резиновую куклу, что, впрочем, не раз проделывал. О каких общих секретах могла идти  речь, о каких общих радостях и печалях. Правильно, никаких.
Казалось бы, счастье наконец пришло, такое долгожданное, такое заветное, но нет: оно оказалось очередной иллюзией, призраком, что тенью скользнул по кровати. Единственным утешением в его проклятой жизни оставался Вадим – один-единственный друг, одна-единственная опора. И тогда Дмитрий решил срочно куда-нибудь съездить, развеяться, завести знакомство с молодой особой и будь что будет.   Необходимость изменить привычный уклад жизни ощущалась теперь особо остро.
Он вскочил с постели, подбежал к столу, схватил мобильник и принялся звонить своему  утешению.
Вадим уже лёг спать. Поздний звонок заставил красноречиво выругаться в трубку:
– …Что у тебя стряслось? – набравшись терпения, прогнусавил Колокол.
– Надька, падла, подсунула недееспособную партнёршу. Я, конечно, ожидал, что она окажется чем-то вроде абсолютного выражения моей воли, но не до такой же степени!.. Вон, улеглась и лежит бревном. Если через неделю она издохнет от голода или от обезвоживания, я ничуть не удивлюсь.
– Подожди… Ты о чём? – ничего не понимая, промямлил Вадим.
– Да я… это…
– Понятно.
Оправдываться было уже поздно. Разоблачение последовало безжалостное и безоговорочное. Теперь требовалось реабилитироваться как можно скорее, и для этого Дмитрий предложил поездку в ночное заведение:
– Собирайся, мы едем развлекаться.
– Постой, куда?!
– Есть одно местечко, «Калигула» называется.
– Дима, полвторого ночи!!! Ты бы совесть поимел.
– Я давно её поимел. И тебе советую.
– В это время даже императоры спят. Какой «Калигула»!
– Ну так что, ты приедешь? – перешёл на крик Дмитрий.
– Через полчаса, – тяжело вздохнув, согласился Вадим.
– Давай.
В «Калигуле» Дмитрию уже доводилось развлекаться. Этот клуб показал ему Дуст.
            Поначалу Свежеземля планировал расположиться  на основной площадке, где размещались небольшие столики с круглыми столешницами и металлическими стульями с обивкой, выполненной в стиле леопардовой шкуры. Барельефные стены главного зала украшали бесчисленные ниши, обширные зеркала в резных позолоченных рамах и подсвеченные  снизу альковы с уменьшенными копиями древнегреческих и римских статуй. В «Калигуле» имелось всё для отдыха, и даже больше того, что обычно необходимо среднестатистическому потребителю удовольствий. Здесь царила особая атмосфера; такую ощущаешь, находясь, к примеру, на яхте какого-нибудь нефтяного магната, ну или, допустим, в дорогом ювелирном магазине, –  и там и там пахнет одинаково, несмотря на совершенно разную обстановку. И дело вовсе не в особой подсветке потолка с эффектом звёздного неба, попросту энергетика денег, этот целебный эфир для любителей дорогих развлечений, в современном мире ощущается весьма остро, ничуть не хуже, нежели, к примеру, в «приличных» борделях и на светских балах девятнадцатого века, где, как известно, хватало своего гламура. И можно вместо неоновых ламп усеять потолок бриллиантами, а в альковах разместить не позолоченные, а золотые статуи, но достичь должного уровня  всё равно не удастся, пока рядом за соседними столиками не сядут те, кто способен разом купить все эти статуи и бриллианты. Дмитрий всегда болезненно переносил попадание в атмосферу, насыщенную денежным субстратом: постоянно казалось, будто в жизни ему так и не удалось преуспеть, – как ни вытягивался в струнку, как ни прогибался под сильных мира сего. Нанюхавшись вдоволь субстрата, напившись,  ему хотелось залезть на стол, повесить на грудь табличку с надписью «не умел жить, так давайте покажу, как надо умирать» и застрелиться. Он не раз ловил себя на мысли, что постоянно думает о самоубийстве и об этом  проклятом лозунге отчаяния на груди. Затем вновь и вновь следовала  не менее шаблонная крамола: умереть здесь всё равно, что умереть в свинарнике, призывая его обитателей  к чистоте.   
Заказали выпивку. Вместе с выпивкой явился представитель заведения, пухлощёкий, круглолицый менеджер по обслуживанию,  упакованный в солидную пару металлического отлива. Он поздоровался, представился, при этом в его заискивающих манерах, так несвойственных топорному выражению лица, читалось притворство, что, конечно же, нельзя было не заметить. Дмитрий сразу понял, в чём дело: Дуст наверняка успел разрекламировать братство как самое высококлассное в стране заведение, зарабатывающее на магии,  в довесок ко всему он  наверняка постарался описать внешность своих друзей из братства, – на тот случай, если друзья вздумают провести в клубе незабываемый вечер, оплатить который Паша обязался. Надо же как-то демонстрировать свой вес, и для этой цели Паша не нашёл лучшего способа, чем просто взять и заявить всем, что находится под покровительством очень влиятельных магов.  Многие не поверили, решив, что Паша в очередной раз разыгрывает их. Оно и понятно, мало ли чего можно наплести спьяну. Как же удивился менеджер, когда вбежавший к нему в кабинет официант сообщил о двух мужчинах в главном зале, точь-в-точь подходящих под описание.  Что ж, ничего другого не оставалось, следовало почтить гостей вниманием. Он и почтил. И даже предложил клиентам вип-ложу. Те в один голос согласились. По всем своим стилистическим решениям ложа походила на усыпальницу: тихое просторное убежище от шума, с бутафорной колонной в центре и леопардовой обивкой мебели, выдержанной в античном стиле. Во всём здесь угадывался дух империализма – величие.
– Располагайтесь, господа, – произнёс дежурную фразу менеджер.
Среди античной мебели на стене обнаружился плазменный экран, обрамлённый  резным багетом. Невзирая на архаичное убранство, телевизор смотрелся весьма уместно. На экране Бритни Спирс, обвив хромированный шест, пела свой очередной хит. Дмитрий заказал мидии со сливками и белым вином по-шарентезски плюс две бутылки дорогого коньяка. Вадим тоже решил расслабиться и отправился на танцпол поискать девочек.
– Тебе привести кого-нибудь? – предложил он.
– Веди. Всё равно делать нечего, – дал согласие Дмитрий, затем присел на леопардовый диванчик, расположенный в пяти метрах перед телевизором, скинул туфли и, кряхтя, улёгся.
Вадим вернулся через пятнадцать минут с девушками. Одна – крашеная брюнетка, худощавая, высокая, с маленьким симпатичным личиком, в длинном малиновом платье с декольте почти до пупка. У другой были  великолепные золотистые волосы, густые и вьющиеся. Они небрежно торчали во все стороны. Впрочем, ей шло полное отсутствие причёски. В чёрном юбочном костюме из лёгкого синтетического материала, на высоких каблуках, она напоминала сильную, но по какой-то неизвестной причине запутавшуюся в жизни, в своих чувствах и мыслях бизнесвумэн. Её явно что-то печалило.
И Дмитрия, как и любого энергетического вампира, эта загадочная печаль привлекла. Оно и понятно, ведь печаль – та же энергетическая дыра в ауре человека, от которой можно неплохо подзарядиться. Вмиг почуяв, откуда веет негативом, Дмитрий внимательно принялся рассматривать жертву. И как только он это проделал, его тут же будто молнией прошибло. В девушке он узнал старую знакомую, Оленьку «Тимошенко», продавщицу сотовых телефонов из РОССОСа. Предчувствуя, каким шквалом негодований и вопля через секунду-другую разразится девушка, он резко отвернулся.
– Димон, смотри, каких я тебе жриц любви привёл, – кричал  уже успевший захмелеть повеса.
– Жриц! – в шутку оскорбилась брюнетка. – Ах… жри… ха-ха-ха-ха, – запрокинулась она назад, полностью полагаясь на крепкую руку Вадима, которая придерживала её за талию. – Я вам покажу щееас жрицсс.
– Карина, перестань, – одёрнула её Оля.
– Не, нуу… жрицс… ха-ха-ха-ха, – она вновь положилась на крепость мужской руки.
– Девочки, по-моему, нам надо отметить встречу. Димон, давай наливай. Первый тост за наших умопомрачневших дам. За вас, девочки. Чтоб к концу нашего увеселительного мероприятия ваши умы помрачнели ещё градусов так на сто пятьдесят. Наливай-наливай, не затягивай.
Дмитрий понял: теперь ему не отбояриться. Вот он – час расплаты. Отдых был испорчен. Разве что отсутствие бороды могло спасти. Может,  не узнает…
 Под пьяный визг тройка завалилась на диван.
Отправляясь к столу, на котором давно уже томилась в ожидании  выпивка, Дмитрий всё ещё надеялся остаться неузнанным. Требовалось продержаться как минимум два-три тоста, а там все налакаются. Тогда «Тимошенко» наверняка его не вспомнит, она-то и себя, наверное, после трёх заходов не вспомнит.
Что бы там ни говорили продвинутые сексологи и прочие феминисты, но всё же мужской организм более вынослив, а ум мужской – так вообще  венец интеллекта. Почему женщины пьянеют быстрее (задался серьёзным вопросом Дмитрий)? Да потому что у них мозгов на пятнадцать процентов меньше. Природу не обманешь. Нельзя мужчине и женщине сосуществовать в равенстве, иначе никакого сосуществования просто не получится, что (рассуждал Дмитрий) и происходит в современных семьях, где порядком осмелевшие женщины компенсируют недостаток своих пятнадцати процентов за счёт продольного и поперечного распиливания изо дня в день мужских черепных коробок, откуда понемногу вычерпывают необходимые им мозги. К концу дней своих несчастный донор давно уже не блещет прытью, мало того, никакой инициативы он уже проявить не в силах, ибо всё распилено, пропилено, перепилено и вычерпнуто за годы сосуществования с одной единственной вампиршей. А она что же? Она не закрывает рта на лавочке у подъезда, она сварливо бурчит себе под нос и постоянно пытается поставить тебя на место. А ты, бедный сухофрукт, и рад бы стать на указанное тебе место. Да только где же оно? За жизнь столько этих мест сменил, что уже непонятно, где твоё, а где вездесущей вампиреллы. Так и тыркаешься из угла в угол, пытаешься угодить. Ну а если накипит,  вздумаешь её на место поставить – так тут же слёзы и  вздохи – мол, смотри, до какой ты меня жизни довёл: ни любви, ни благополучия, ни уважения. И опять ты вынужден искать своё место. Вот так.
Дмитрий пришёл к выводу: искать своё место он больше не намерен. Ради кого?!! Так на же, смотри на мой страданиями истерзанный лик, – смотри и ужасайся. Пусть память твоя  повергнет тебя в трепет, женщина-вамп! Он демонстративно, как можно ближе придвинулся к Ольге.
– Чего грустим? – стараясь выглядеть спокойным, спросил он.
Ольга пристально всмотрелась ему в глаза. Сердце бешено заколотилось. Он сглотнул. Её лицо явно никакой опасности не сулило: ничего, кроме усталости, оно не выражало. Но вот шестое чувство подсказывало Дмитрию, что эти милые глазки скрывают нечто большее…
Неужели показалось?  Скорее всего, накрутил себя. Раскритиковал женщин, издёргался, нафантазировал Бог знает что себе в оправдание. Точно-точно. Если хорошо подумать, то такое просто нереально:  не способны женщины на такое коварство. Да, они многого в нас не понимают, но и мы – мужики – тоже грешим этим. Они могут оказаться кем угодно, но только не мозгососами. А может, эти милые глазки просто не понимают, какая в них разрушительная сила заложена природой. Сами по себе они совершенно безобидны, но стоит дать им возможность смотреть на мужчину каждый день, как тот начинает стремительно таять. Не зря же говорят – «Тает на глазах». Интересно, узнала? Догадалась? Подумаешь, сменила третий размер на первый. И с первым ничего, нормально. Зато теперь почти как девочка, и нет этих выпирающих шаров. Определённо, они её старили. А сейчас – ну просто загляденье. Такая невинная!  Да она ещё благодарить должна!
– Часто вы здесь отдыхаете? – попытался завязать разговор Дмитрий.
– В основном после зарплаты, – деловито ответила Ольга. – Приходить сюда каждый день не только накладно с финансовой точки зрения, но и к тому же считается дурным тоном.
– Как это так? Ты платишь за вход две штуки, потом за остальное. Выйдя, понимаешь, что половины зарплаты нет. Разве такое может считаться дурным тоном? – состроил удивлённое лицо Дмитрий.
– Потому и считается, что зарплаты нашей хватает только на две ходки.
– К чему тогда такие растраты?
– Эх, вам не понять, – вздохнула Оля.
– Ошибаешься. Считай, сегодня вам повезло, потому что сегодня вы с теми, кто привык с дурным тоном не считаться.
Девушки переглянулись. Оля взяла с подноса, лежащего на диване между ней и Дмитрием, мензурку, поднесла к носу, вдохнула пару раз пряный аромат алкоголя, а затем резко выпила.
– Мужчина – это лотерея: нужно ждать и верить, и при этом не переставать выбирать, – прогнувшись вперёд, открыла истину Ольга.
– Мужчина – это как акция: трудно предсказать, когда упадёт, а когда поднимется, – заявила Олина подруга. Она сидела у Вадима на коленях  и уминала из тарелки закуску.
– Да, с таким подходом вам ещё долго придётся инвестировать в акции.
– Зато потом акции будут инвестировать в нас, – сказала  Карина.
– Конечно, будут. И в вас и мимо вас… Вы только полюбуйтесь, какие у нас продвинутые по части  экономики девушки. Вот кого нужно – на должность министра финансов, – хохотнул Вадим. 
Карина механически  оскалилась и, взглянув на Вадима, прошелестела:
– Возьми меня, мой премьер-министр, возьми министром финансов. Я буду финансить твои финансы.
– Подожди, для начала нужно добраться до биржи.
– До какой биржи? – хихикнула девушка.
– До той, – указывая пальцем на дверь джакузи, сказал Вадим.
– И что тогда?
– Тогда мы посмотрим, как ты умеешь поднимать акции.
– Это напрямую зависит от величины их ликвидности, – заявила Карина.
– Оля,  как вы думаете: в чём главное призвание женщины по отношению к мужчине? – неожиданно спросил Дмитрий. 
Лицо у Ольги вытянулось, и глаза подкатились к бровям. Сосредоточенное мышление заставило на мгновение отвлечься девушку от нарочито умного выражения лица, с которым она, по-видимому, давно  привыкла  появляться на людях.
– Женщина? 
– Да-да, она.
– Нууу… она призвана вдохновлять мужчину, заставлять его трепетать при виде своих форм.
– Форм!!! – только и смог выдавить из себя Дмитрий.
– А чем же ещё так ценна женщина, как ни формами? 
Свежеземля потянулся к подносу за коньяком. 
– Ну, внутренним миром, например, – содержанием.
– Дмитрий, вы-то хоть сами верите своим словам?
– На все сто.
– Содержанию тоже необходимы притягательные формы, чтобы  иметь доступ как можно к большему числу мужчин.
– Вам не кажется, что отдавать своё содержимое большому  числу мужчин – это что-то вроде  духовного садомазохизма. 
– Тогда проституция – это телесный садомазохизм.
– В какой-то мере это так. Но до поры до времени, пока привычка не сделает своё дело, – поделился соображениями Дмитрий. – И всё-таки непонятно, зачем отдавать свой внутренний мир многим мужчинам?
– Внутренний мир отдают лишь те, у кого с внешним проблемы.
– То есть?
– Почему, думаете, я сижу с вами здесь и разговариваю на такие, я бы сказала, нестандартные для данной обстановки темы, вместо того чтобы прилечь на диван и вручить вам себя?  Потому что мои формы требуют содержательной рекламы. И вы это прекрасно видите.
Дмитрию стало неловко, можно даже сказать, стыдно. Он повернулся к Вадиму  якобы затем, чтобы посмотреть, чем тот занимается с Кариной, хотя прекрасно знал, что там у них творится: звуки лобзаний не мог заглушить даже громко работающий телевизор.
– Шли бы вы лучше на свою биржу, а то прозеваете благоприятный экономический климат.
– Как, с ним и такое случается? – глухо воскликнула Карина из-под навалившегося на неё биржевого брокера.
– А то, – съязвил Дмитрий. – Перегреете всю экономику и спустите дефолтом прямо в штаны.
Тяжело вздохнув, Вадим взял за руку партнёршу и повёл её в джакузи.
– Итак, будем продолжать раскрывать мой внутренний мир и закрывать глаза на мои внешние формы? – выдержав паузу, проговорила Оля.
– Чем тебя не устраивают твои формы? – осмелился на опасный вопрос Дмитрий. 
– А разве вы… разве ты не видишь?! Когда-то у меня был роскошный бюст, как у Келли Брук.
– И что случилось? – косясь исподлобья, поинтересовался Дмитрий.
– Их погубила страсть к любительскому стриптизу. Представляешь? Я так гордилась своими формами, так любила, лелеяла их. Но однажды мне крупно не повезло. Это был день влюблённых, четырнадцатое февраля. Люди ехали в метро с цветами. В электричках  ароматы цветов смешивались с затхлым солидольным воздухом. То тут, то там – на перронах, в вагонах, на лестницах – я находила лепестки роз, тюльпанов, гвоздик. Я испытывала настоящее счастье оттого, что люди, несмотря ни на что, продолжают любить и дарить друг другу цветы. А ещё я была счастлива потому, что у меня третий размер и что он даже через пальто смотрится очень сексуально, давая мне возможность в любой момент обзавестись любым мужчинкой с биржевым статусом выше среднего. И чтобы ощутить эту возможность наиболее явственно, я расстегнула пальто и побежала вниз по эскалатору. По пути я встретила своего биржевика. Как оказалось позже, он не состоял в числе тех, кого можно отнести к неудачникам с биржевым статусом выше среднего. Он и до среднего-то не дотягивал. Мы столкнулись с ним за десять метров до того места, где эскалаторная лента уходит из-под ног. Он стоял нагнувшись и подворачивал джинсы, они у него были немного длинноваты и волочились. В самый последний момент, когда между нами оставалось не больше метра,  его зад выпятился из стоящей справа шеренги людей. Я столкнулась с ним, а потом перелетела через него, ударилась грудью о ступеньку. В результате на правой груди, как потом показал рентген, силиконовый имплантат порвался и защемил нерв. У меня стала болеть правая рука и мышцы на шее с правой стороны. Меня изводила такая жуткая боль, что я ночами глаз сомкнуть не могла. Пришлось оперировать. Вырезали из обеих грудей. До операции мы с Олегом успели пожениться, но вскоре развелись: ему, видите ли, груди мои перестали нравиться.
– Это тот самый, с кем ты столкнулась?
– Он самый. Вот такой любительский стриптиз. Не стоит выпячивать напоказ своё самое дорогое. 
– Понятно.
– Если снова где-нибудь его встречу, обязательно отомщу, – заявила Оля. 
– Отомстишь! Как?
– Пока не знаю, но только я уверена: ему не поздоровится. Ну-ка, сделай погромче, моя любимая песня. Рики Мартин.
Возникла пауза, вызванная созерцанием происходящего на экране. С каждой минутой Рики всё глубже вгонял Ольгу в состояние транса. Сначала она просто в такт кивала головой, затем принялась изгибаться, размахивать руками. Может, коньяк подействовал, может, скучно стало. Под конец песни Ольга вовсю вытанцовывала перед Дмитрием, демонстрируя чудеса пластики. Для любительского стриптиза не хватало только шеста.
– А теперь ты, мой герой, – обольстительно улыбнулась она. – Давай  развлечёмся как следует.
Пришлось посодействовать. Не сидеть же истуканом. Дмитрий скинул пиджак и приступил к делу. До такого уровня хореографии,  каким блистала Ольга, ему было далеко, но это не пугало. Наоборот, неуклюжесть заставляла ощущать себя настоящим мачо, который настолько уверен в своей неотразимости, что такая мелочь, как умение двигаться под музыку, ничуть не умаляет его истинно мужских достоинств. 
Ольга упала на диван, потянулась за выпивкой, стоящей рядом на столе, плеснула в мензурку и резко опрокинула куда надо.
– Дима, Дима, постой, подожди, – она поманила его пальцем. – Я хочу стриптиз. Ну пожалуйста, в память о моём безвременно почившем силиконе.
– Да нехер делать, – залихватски проревел разгорячённый мачо. – Вот только ещё по одной  пропустим.
– Давай пропустим, – согласилась Ольга.
Пропустили.
Первыми полетели прочь сорочка и галстук. Затем брюки еле слышно лязгнули пряжкой и по дуге отправились за диван. Тряся всеми своими девяносто шестью килограммами, Дмитрий кружился в танце, при этом он не забывал извиваться, насколько это позволяла комплекция. Перед глазами всё неслось, вертелось в размытых очертаниях. Голова наполнялась легкостью, мысли уносились прочь. Полная, блаженная вакханалия рассудка. И вот он приблизился к женщине почти вплотную, вильнул тазом влево, вправо, затем – резко вперёд, как бы демонстрируя свою едва сдерживаемую мощь, которая неожиданно начала разбухать. Такое развитие событий пришлось Дмитрию весьма по душе. Он представил, какими страстями обуреваема Ольга, какие эротические сцены подкидывает ей  воображение. При виде такой картины она не могла оставаться равнодушной. Но, тем не менее, свидетельством обратного стала пятисотенная купюра, которую Оля проворно засунула туда, где крепла мужская сила.
– Вот мои инвестиции для поднятия твоего экономического шлагбаума, – вставая, заявила она, схватила лежащую на спинке дивана сумочку и быстро зашагала к выходу.
Пока Дмитрий соображал, в чём дело, открывшаяся дверь впустила в помещение дискотечный бит и через мгновение наглухо захлопнулась.
Сила мужская обмякла так же стремительно, как и окрепла.  Дмитрий вздохнул, сел на диван. Из джакузи  доносились едва различимые голоса, что-то часто постукивало. Он вынул из трусов купюру, внимательно осмотрел её. Не найдя в ней ничего особенного, положил на стол. Вспомнился день приезда, потом – магазинчик мобильных телефонов, а потом – третий размер, куда скользнула заговорённая пятисотка. Эта ли пятисотка оказалась у него в трусах? Ответить было непросто. Вероятно, она. Перед отъездом в Москву он проделал сложнейший заговор на купюре. По прибытии планировал тайно проникнуть к Надежде в кабинет и подложить купюру в карман её шубы. Но не удержался от искушения навредить продавщице телефонов, которая смотрела на него, как на последнего бомжа из гетто. Ну как тут не поглумиться. А для такой змеи, как Надежда, пятисотенная купюра найдётся всегда, даже у последнего бомжа из последнего гетто. Так что всё ещё впереди. 
Вернулся Дмитрий поздно, под утро. Сожительница встретила без криков и истерики. Совсем как прислуга, аккуратно поставила в углу прихожей туфли, бережно повесила в шкаф пальто, затем робко спросила, желает ли ненаглядный муженёк отужинать, вернее, отзавтракать. Дмитрий фыркнул, пробубнил что-то под нос. Шатаясь, он прошёл в спальню и упал на кровать.
– Кофе, чай? – переминаясь с ноги на ногу у входа в спальню, робко спросила Никита.
– Запрыгивай, – приподняв одеяло, распорядился Дмитрий.
Женщина покорно развязала пояс халата, разделась и мягкой поступью зашагала  к постели.
– Давай, – повторно скомандовал Дмитрий, – раздевай меня. Шевелись быстрее! Во. Давай-давай. Так, что дальше… – сидя голышом на кровати, соображал он. – Так, теперь давай ртом… – отдал он очередное распоряжение сожительнице. Та сидела перед ним на корточках и большими, доверчивыми глазами, совсем как голодная собачка, смотрела на своего хозяина. – Ну чего уставилась? Чаппи хочешь? Нет у меня чаппи. У меня только вот что есть, –  спустив трусы, показал он. – Давай.
Никита молча приступила к удовлетворению сожителя.
Минуло пять минут, затем – десять, пятнадцать, двадцать. Но что такое? Вроде и не очень пьян, и хочется, как всегда, и манится, как всегда. Но вот беда: не крепнет былая мощь, хоть ты тресни. Так как самому при всём желании треснуть никак не получалось, Дмитрий решил треснуть не на что не способную сожительницу и залепил ей оплеуху по щеке, крича:
– Пошла вон! Во-о-он! Отсосать, бля, по-человечески и то не может. Завтра короб бананов куплю. И пока не ссосёшь все до единого, из комнаты ни шагу! Ну что ты молчишь?! Что молчишь?! А? А? – нагнувшись к Никите, орал во всё горло колдун.
Вечерний секс-сеанс  закончился, так и не успев толком начаться.
Наутро всё повторилось. Только теперь Дмитрия охватила тихая, самая страшная,  паника. Он не кричал, не вымещал злобу на Никите.
За утренним кофе дрожащей рукой  подносил чашку ко рту и сосредоточенно о чём-то размышлял.
Красно-оранжевые блики солнца, плавя стекла, прокрадывались вверх по окнам многоэтажного дома напротив. Разряженный шум просыпающегося города с каждой минутой уплотнялся, набирал силу и казалось – вот-вот доверху заполнит морозную синь неба.

По прошествии двух часов явился Вадим. Его переполняли эмоции. Он постоянно шутил, двигался. Пройдя на кухню, и усаживаясь на  стул, бесцеремонно прокричал:
– Где твоя супруга? Эй, Erzulie , может, кофейку приготовишь.
– Да не трогай ты её. Что с неё возьмёшь. Овощ, – войдя, пожаловался Дмитрий.
Выглядел он уставшим. То и дело тяжело вздыхал, явно о чём-то сожалея.
– Не, вы только посмотрите на него. Надо же, до чего довели!
– Ты о ком? – проурчал Дмитрий.
– О бабах. О ком ещё! И эта… Как её там? Оля. Куда она-то вчера сбежала?
– Да пошла она… – махнув рукой, насупился Дмитрий. – По отношению к нам у женщин избирательно-ранговая политика. Где погуще, туда и слетаются. Как мухи.
– На говно, что ли? – улыбнулся Вадим.
– Тебе это кажется смешным. Но в действительности это так.
– Да, дела у тебя, по ходу, совсем никуда не годятся, раз ты себя говном считаешь.
– Говном?! Вадя, не придирайся к словам. Говном я себя никогда не считал и считать не буду.
– Тогда чем?
– Жертвой женского прагматизма.
– Опаньки.
– Скажи, Вадя: ну почему они все такие стервы? Ну почему они ориентируются только на высокие ранги? Понимаешь, мы для них – ранговая лестница. Чем длиннее лестница, тем чаще и выше задирается юбка на ветру. Вот что такое знамя победы. А знаешь, куда дует ветер, задирающий юбку?
– ?
– Да никуда, Вадим, никуда. Никуда – это значит ей под юбку. И юбка то с одной стороны задерётся, то с другой. Он, может быть, дул бы в ту сторону, в которую смотришь ты, ан нет… ты смотришь лишь под юбку, потому что держишь обеими руками свой чёртовый ранг. Ослабишь, не дай бог, хватку – навернётся и наверняка придавит.
– Надо же, как тебя лихо пригвоздило. Видать, с Олей вчера не получилось.
– Ты ещё шутишь! Да что с такой вообще может получиться! Ей же только лестница нужна.
– Как! Ты разве не в курсе? – хитро посмеиваясь, удивился Вадим.
– В курсе чего? – не понял Дмитрий.
– Последние исследования британских учёных показали, что мужской член у женщин ассоциируется в первую очередь с баблом.
– А во вторую?    
– С баблом.
– К чему ты клонишь?
– Залезая к тебе в трусы, женщина надеется удовлетворить в первую очередь не свои физиологические, а прежде всего социальные потребности. 
– Ты говоришь, как конченый холостяк, как… как женоненавистник.
– А ты, со своей ранговой лестницей?
– Значит, так оно и есть, – поставил окончательную точку в дискуссии Дмитрий.
– А то! Будь моя воля, я бы поступил следующим образом: взял бы тело красивой женщины, вставил бы в него мужскую душу и женился бы на этом гибриде. Идеальный вариант. Было б с кем поговорить. Только так можно достичь более-менее приличного взаимопонимания.
– Это ж получается какой-то сверхъестественный способ оправдать свои тайные гомосексуальные наклонности.  И потом, никакой души, которую ты собираешься вмонтировать в тело, не существует.
– Как! А загробный мир, доказательств существования которого полно! – попытался возразить Вадим.
– Каких доказательств? Вадим, ты что, веришь в загробную жизнь? – нахмурился Дмитрий. – Эти доказательства – один из вариантов нейро-лингвистического программирования, направленного на погашение агрессии в обществе. Даже жизнь на помойке становится куда легче, если веришь в загробную жизнь. Жёлтая пресса пестрит псевдонаучной рекламой райских кущ. По телику постоянно просвещают. Человеку нужно верить, человеку нужно знать, человеку необходима духовная опора в любых проявлениях, пусть даже  весьма сомнительных.
– Ты не веришь?! А как же всё, чем ты, чем мы занимаемся? Как ты это объяснишь? – переходя на крик, вопрошал Вадим.
– Я не думаю, что одно противоречит другому. Когда религия с пафосом заявляет, на-сколько уникальна и неповторима твоя бессмертная душа, она тем самым защёлкивает у тебя на запястьях тяжеленные оковы бесконечности. И вот ты с воодушевлением готов целую вечность греметь цепями, волочить за собой отжившие свой век звенья. Кому это нужно? Никому. Ему тоже не нужно. Никакой, тем более вечной, души не существует. Она нецелесообразна, она бессмысленна, она не оправдывает себя с позиции практичности, она… Человек, как матрёшка, как кочан капусты, многослоен, и куда сложнее, нежели просто система, состоящая из двух компонентов – тело, душа. У него множество тел, скомпонованных по принципу одно в другом. Тела постоянно рождаются и гибнут – растворяются в сознании. А оно, сознание, и есть то, что есть всегда и чего не может не быть. Оно одно. Оно мыслит всех нас сразу, одновременно и в то же время как бы по отдельности. Твоё воплощение в земном теле, самом грубом и тяжёлом, есть ответ мирового сознания на твои попытки стать обособленным существом. Мы здесь  лишь по одной причине: однажды мы искренне уверовали в себя как в нечто, пребывающее в вечности. Другими словами, мы попросту поверили в бессмертие души.
– Я один, – силясь понять, тихо проговорил Вадим.
– Сидящий перед тобой человек больше походит на  слабый отблеск истины, вспыхнувший искрой от замыкания в чьей-то проницательной голове.
– В чьей голове? –  по-прежнему пытался осмыслить сказанное Вадим.
– Да в чьей угодно. Не важно. Важно лишь то, что голов много, а думают они, как одна. Видел, как организованно, как слаженно, словно один организм, плавают косяки рыб или, к примеру, летают тучи насекомых. Человек тоже плавает в косяке, послушно и стройно, только он этого не замечает в силу более сложной структуры и принципов взаимодействия тел в нашем косяке. Давай я сейчас приглашу сюда Никиту и прикажу битой дать сначала тебе по башке, а потом – мне, да так, чтоб у нас обоих отшибло память. Как ты думаешь, после фатальной потери памяти у нас много будет различий? Какое принципиальное различие, кроме внешнего облика, мы имеем?
Вадим пожал плечами.
– По-моему, ты неправ. Ты пытаешься оспорить всё, на чём держатся религии и философские течения. С чего ты взял, будто всё устроено именно так?
– Придумал, – серьёзно заявил Дмитрий.
– Как так?
– Очень просто. Каждый для себя создаёт свой мир. Чем мой мир хуже мира мусульманина или христианина? Пусть сначала они докажут истинность своих идеалов, а уже потом так же безуспешно попытаюсь проделать  то же самое я.
– Что меня всегда поражало в тебе, так это твоя бесцеремонность по отношению к истине, – признался Вадим.
– Невозможно церемониться с тем, чего не знаешь.
– Дуст не звонил? – сменил тему разговора Вадим.
– Чёрт! – подпрыгнул на стуле Дмитрий. – Мы ж про него совсем забыли. Он там ответственное задание выполняет, а мы тут о курицах и яйцах рассуждаем.

– Паша, ау! – негромко позвал Дмитрий, стоя у входа. – Ты живой? Паша!
Тишина стояла почти идеальная, только еле слышно потрескивали свечи на треножниках. Казалось, будто сюда вообще никто никогда не входил. Странно, но в первый раз было не так жутко. А теперь подозрительная дрожь в ногах. И вот-вот она перейдёт на руки, на всё тело!
Где-то за стеллажом лежит тело жреца, окровавленное, с гримасой ужаса и нечеловеческого страдания. А рядом, с ножом в руке, сидит разъяренный Паша, нюхает вонь разложения и, копя злобу, ждёт заказчиков. Зачем ждёт? А затем, чтобы сердечно отблагодарить за двое суток простоя и заставить заплатить неустойку. И какой ценой!!!
Господи, как же это так он забыл о Паше. Будь проклято гульбище в этом проклятом клубе, будь проклят этот звонок Вадиму и всё-всё-всё. Будь оно проклято! А может… а может, не дай бог! он понял, что его одурачили, как последнего простака.  Какое вопиющее неуважение к авторитетнейшему человеку! Тогда всё, тогда стоит ожидать  худшего, самого-самого худшего, ужасного!!! Тогда надо бежать. Срочно!!! Из братства. Города. А лучше из страны!!!  И так, чтобы ни Интерпол, ни мафия не нашли. Точно, точно, бежать!!! Только вот денег бы раздобыть, да побольше.
Дмитрий принюхался и даже в какое-то мгновение почувствовал трупный смрад.
Всё, это – конец. Пора ретироваться.
– Колокол, послушай меня внимательно, – зашептал Дмитрий. – Где-то там, за стеллажами, ждет нас свирепый браток. Понимаешь, о чём я? – Вадим отрицательно покачал головой. – Понимаешь, мы кинули того, кто десять лет назад кидал целую страну. Что из этого следует?
– Что и нас скоро кинут через орган.
– Однозначно. И не просто кинут, а сначала насадят на него как следует. Делать нечего, кроме как  делать ноги. Уматываем отсюда.
– Уматываем, – безоговорочно согласился Колокол. 

В тот же день ведический совет ввёл план обороны братства.  Коле Шитову в качестве подкрепления выделили двух бойцов из числа самых отчаянных, балансирующих порой на грани буйного помешательства. Они олицетворяли собой машину смерти. Мозги напрочь отсутствовали, зато имелась неуёмная силища. Короче говоря, образцовые сотрудники «пресс-службы». Прессовали – мама не горюй. Двадцать четыре часа в сутки на крыше в ожидании бандитского налёта  дежурили по три снайпера с автоматическим оружием и гранатами. Гранаты предназначались на тот случай, если атака окажется вдруг массированной.
Всё это оборонительное мероприятие развернули после того, как в подвал спустилась группа из четырёх вооружённых шатунов. Дмитрий лично распорядился уничтожить любую живую тварь, которая там зашевелится.
Но ни живых, ни мёртвых тварей отыскать в указанном месте подвала не удалось. Выслушав доклад командира группы, Дмитрий окончательно понял, насколько сильно он влип. После этого он наотрез отказался выходить за пределы братства. Со временем затворничество переросло в идею фикс. Вадим и другие приближенные  не раз уговаривали колдуна оставить раздутые разыгравшимся воображением страхи, но тот не желал и слушать. Ему повсюду мерещились наёмные убийцы, предатели, заговорщики, завистники. Обстановку усугубляла эректильная дисфункция. И если раньше жизнь казалась Дмитрию вялотекущим кошмаром, то теперь она всё больше походила на сущий ад.
За две недели пребывания в непрерывном ожидании чего-то жуткого и непоправимого Дмитрий   умудрился похудеть на пять с половиной килограмм. Лицо осунулось, вытянулось; некогда здоровый румянец сначала поблёк, а затем и вовсе сменился  пепельно-серой маской отчаяния. С каждым днём окружающий мир как бы сжимался (стены давили), жить в нём становилось всё неуютнее, страшнее, мучительнее.


Глава VIII

ПРЕЗЕНТ

«Здравствуй, Петрович. Надеюсь, ты ещё не забыл мой email и помнишь своего бывшего соседа Димку из тридцать восьмой. Как вы там? Надеюсь,  всё у тебя хорошо. Как поживает баба Маша? Жива ли она ещё? Если жива, то готов поспорить: она до сих пор жалуется, что у неё кто-то крадёт пенсию, которую она, как обычно, прячет, а потом забывает место. Будем спорить на спиннинговую катушку, которую я проспорил тебе вот уже как девять лет назад, но так и не отдал в связи с моим непредвиденным переездом. Жаль, армейцы тогда проиграли. На самом деле на армейцев мне плевать. Просто хотелось тебе доказать, что и я немного мыслю в футболе. Оказалось, ты мыслишь больше. Ну да ладно. Плевать, плевать на футбол. Мы тоже играем в футбол, каждый в свой. Наш матч длится не полтора часа, он длится  всю жизнь. Только игра здесь идёт в одни ворота. Прикинь, ты лупишь, лупишь мячом по воротам, думаешь, забил, выиграл, а на деле получается – забил тысячи голов самому себе, потому что в раме никого никогда не было. Всю жизнь мы ведём игру с воображаемым соперником. Но единственный соперник – это ты сам, Петрович. Ты не думай, что я рехнулся. Нет. Просто иногда самые сокровенные, самые глубокие мысли в словесном выражении звучат как бред. Игровое поле находится под пристальным наблюдением незримого, но, тем не менее, всесильного арбитра. Он накажет, бдительно засвистит в свисток, только попробуй нарушить его заповеди. И как бы тебе ни хотелось его увидеть, ты не сможешь: не для того он потеет на твоём поле, чтобы такой ходячий фол, как ты, мешался у него под ногами. Вот так, Петрович. Если ты до сих пор боишься залезть в офсайд, то придётся, по-видимому, по-прежнему, лёжа на диване пузом кверху, смотреть футбол по телику и литрами глушить пиво, а на утро просыпаться в мокрых, вонючих штанах. Надо, Петрович, надо учиться работать на опережение, но не забегать при этом вперёд. А если желаешь завязать с мокрыми делами по утрам, то придётся поработать и головкой. Ладно, это я так шучу мрачно. Тяжело мне сейчас, Петрович, поэтому и шучу так. Но об этом как-нибудь в другой раз.
Дальше попрошу не читать, это не для тебя. Ты только распечатай письмо и кинь в мамин почтовый ящик. Постарайся. Всего хорошего.

Здравствуй, мама. Вот, наконец, я и отыскался. Соскучилась? Напишешь ли своему неприкаянному сыночку? Если надумаешь, обратись к Петровичу, он поможет.  Как там отец, здоров? Помнишь, ты говорила мне, что женщин нужно бояться, особенно тех, которые вешаются на шею. Так вот, мама, из тех, кто вешается, я знаю лишь одну. Это наша сотрудница Надежда. У неё это получается очень хорошо.  Нет, ты не думай, она на меня не вешается, напротив, у нас с ней взаимная неприязнь. Я вот всё пытаюсь понять, почему так происходит? Она умная и дерзкая, и симпатичная. Другой на моём месте давно бы дал с ней ладу, а я не могу и не хочу. Неужели твои нравоучения на меня так повлияли? Опасно, опасно вас – женщин – не любить. В вас будто заложен механизм мести, который начинает работать на полную катушку в том случае, если вам не получается привязать к себе нужного мужчину. Выходит, я ей нужен. Но я не уверен в этом. Последнее время я вообще ни в чём не уверен, даже в реальности происходящего вокруг ужаса. Да-да, моя милая мамочка, в последнее время повсюду творится сплошной ужас. А может, мне это только кажется. А может, и того хуже: может, нам всё всегда только кажется. Ведь ощущения, мама, это то единственное, что нам дано. Ладно, давай не будем вовлекаться в эту скользкую тему. Я о другом хочу тебе рассказать. Ты уж прости меня, если сможешь, – прости, что оставил вас одних, прости, что ушёл так быстро и даже не попрощался. Хотелось бы о многом тебе рассказать, да только сомневаюсь, что тебе это нужно. Иногда мне кажется, что попал я в настоящую ловушку, а иногда вроде всё нормально. Но на сердце, мама, тяжело, тоскливо. Прошло почти девять лет с тех пор, как я вас оставил. Пойми, я ушёл только потому, что хотел чего-то добиться в жизни, сам, самостоятельно, без родительской помощи. И вот прошли годы, но по-прежнему у меня нет ни своего жилья, ни… ничего нет. Пойми, пожалуйста, если сможешь понять.
А недавно у меня случилась ещё одно несчастье: я заболел. В общем, у меня проблемы с «мужским здоровьем». И всё бы ничего, если бы причиной тому была банальная инфекция или простуда. Но дело обстоит куда хуже. По-моему, на эту болезнь я обрёк себя сам. А это, как мне кажется, самое страшное и непоправимое. Я чувствую, мама, чувствую, что мне нужна настоящая (понимаешь?), настоящая женщина: чтобы была женщиной до корней волос. А в наше время, как известно, когда каждая вторя (да какой там вторая! каждая первая) предпочитает вместо юбки напялить на себя брюки, найти настоящую женщину практически невозможно. Вероятно, всё это звучит очень тривиально, но мне нужен, мне необходим идеал. Кажется, что только с идеальной женщиной я смог бы найти общий язык. А с этими… не знаю даже, как их назвать, мне разговаривать не о чем. Без духовного соприкосновения любой брак обречён на гибель. Может, ты подскажешь, где мне отыскать идеал. Кажется, я раскрыл секрет увеличившегося в наше время количества людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Дело в том, что сегодня современному человеку необходима не только гармония в его активной половой жизни, но к тому же гармония в духовном плане, потому как Бог из нашей жизни медленно, но уверенно капитулировал. А где её взять, гармонию, как не в однополой любви. Разнополые не только выглядят как разнополые, но и думают как разнополые. И вот время задать извечный русский вопрос: что делать? А делать нечего. Это только в кино и в реалити-шоу легко меняют ориентацию. А тут всё иначе, тут, как всегда, всё держится на деньгах. Ты уж прости, мама, что пишу тебе о таком… но хочется выговориться, и обязательно женщине. А кроме тебя подходящей кандидатуры у меня нет; к тому же я отлично понимаю – ответа ты мне всё равно не пришлёшь: не знаешь адреса, а к Петровичу не пойдёшь лишь потому, что стыдно за сына. Я, конечно, просил его не читать ту часть, что адресована тебе, но этот болван вряд ли удержится от искушения понюхать чужое исподнее.  Так что посочувствуй хоть ты.
Пойми. И прощай».

На приём к Свежеземле всегда вызывали по одному. В общей сложности плановая проверка всех шатунов длилась два-три дня. Проверке уделяли по нескольку часов в день; она начиналась всегда под вечер, когда персонал по-настоящему уставал от работы. Свежеземля  сидел на фоне своей виселицы за обширным офисным столом. После обследования каждого «пациента» он вносил в журнал учёта отметку о целесообразности или, напротив, о нецелесообразности дальнейшей его эксплуатации. Обычно проверку проводили десятого  числа каждого месяца. При каждой такой проверке отсеивали по два, а то и по четыре десятка шатунов, после чего их имена вносили в другой журнал с лаконичным названием  «смирившиеся». Затем смирившихся выпускали на волю. В восьмидесяти случаях из ста воля означала неминуемую гибель. Да и как тут не погибнуть, когда из тебя до последней капли выдавили жизненные соки.
По правую сторону от Дмитрия сидел Эльмар, слева – Преображённый. Все трое были одеты в ритуальные чёрные хламиды. Господа «присяжные заседатели» постоянно совещались, вынося приговоры шатунам. Когда Вадим вошёл в келью главного работодателя, тройка церемониально приподнялась со стульев и в едином порыве слегка, словно Змей-Горыныч,  склонила головы.
– Приветствуем тебя, первый помощник жреца, – официально поприветствовал вошедшего Дмитрий.
– И я приветствую вас, судьи заблудших душ, – очень серьёзно и даже с какой-то меланхолией произнёс Вадим.
– Садись, будешь четвёртым, – предложил Дмитрий.
Вадим прошёл к столу.
– Следующий, – громко прокричал Свежеземля.
Раскрылись двери и в келью тихо вкралась худенькая, невысокая девушка, одетая в мини-юбку и полупрозрачную красную блузку, через которую просвечивался чёрный лифчик. На каблуках девушка держалась достаточно уверенно, несмотря на сидящую у неё на спине Надежду Павловну. Девушка поддерживала Надежду за ноги; та постоянно что-то нашёптывала своей вознице на ухо.
– Здравствуйте, Дмитрий Игоревич. Вызывали? – нерешительно спросила девушка.
– Вызывал. Как у нас дела на трудовом поприще?
– Дела? Дела нормально.
– Как нормально! – наливаясь пунцовым цветом и напирая кулаками на стол, проревел Дмитрий.
Девушка тут же сникла, опустила голову. Казалось, она вот-вот рухнет вместе с Надеждой. Но Надежда не была бы Надеждой, если бы не умела взять ситуацию под свой контроль:
– Девочка, не падай духом. У него такая работа – унижать твоё и без того униженное ниже всякого пояса достоинство. Так что бодрее, выше подбородок. Понимаю, тяжело, неудобно. Но повторяю: не падай духом и держи осанку. В струнку!
Девушка попыталась выпрямиться. Работодатель сразу же заметил сопротивление, поэтому решил немедленно добить непокорную и тем самым выявить в ней крепнущие ростки смирения:
– Три клиента за неделю! И это, по-твоему, нормально?!!! Всё при ней, а толку никакого. Какой вывод напрашивается? Я спрашиваю, какой вывод напрашивается? – сотрясая безумным криком не только воздух, но даже присутствующих, орал Дмитрий.
Такого рвения в отношении своих профессиональных обязанностей за Дмитрием никогда не наблюдалось. Это заметили все.
Словно ударной волной девушку сбило с ног.
 Досталось и Надежде. Она завалилась на пол вместе с подопечной, отбила копчик и сильно ушибла локоть.
– Ай да Надя! Что, опять пытаешься реанимировать достоинство в этих прирождённых зомби? Давно пора понять – не умеют они стоять прямо на двух ногах.
– Сейчас ты перегибаешь не палку, сейчас ты пытаешься выгнуть вверх свой член, – злобно выпалила Надежда, вставая с пола и отряхивая хламиду. – И всё бы ничего, если бы только ты имел возможность это сделать.
– Прекратите! – раздался требовательный голос Преображённого.
– Веди следующего, – пробурчал Дмитрий.
– Выписываем? – спросил Эльмар.
– Думаю, да. Она испеклась. Вон, слова поперёк сказать не может. Никаких эмоций, сплошное отупение, – вынес приговор Дмитрий.
Вошёл парикмахер. На нём – Надежда, серьёзная,  сосредоточенная до такой степени, будто не на шатуне, а на семидесяти килограммах тротила въехала.
– О, сам господин парикмахер к нам пожаловал! Ну надо же! Неужели у Надежды Павловны имеются основания для увольнения такого, казалось бы, перспективного сотрудника? Как же так! Лёша, ты должен понимать: если оказался у меня в кабинете, то это может означать лишь одно: ты плохо работаешь.
– Но как?.. Я… я всё делаю по правилам. И голову мою два раза, и стараюсь, чтобы без изъянов; ножницы, бритвы всегда идеально заточены, –  отрапортовал парикмахер.
– Бритвы-то заточены… Хотя какие, к чёрту, бритвы!.. Все твои клиенты и бритвы нужны только тебе, поэтому они существуют только для тебя. Нам гораздо нужнее то чувство, с которым ты затачиваешь бритвы. А где взять нужное чувство, если у тебя хватает времени на заточку инструментария! Что скажешь? Твою мать, тебе что, клиентов мало? Есть время бритвы точить?!!! Может, тебе точильный станок установить?! Чик-чик и готово… Может, тогда ты будешь расторопней работать, прибыль начнёшь приносить.
– Каков козёл, а! Ты пашешь, значит, не разгибая спины, копейку свою честную зарабатываешь, а он, сука, вон что заявляет. Вообще охамел, совесть потерял. Нет, так не пойдёт, придётся поставить его на место, – шептала на ухо Надежда.
– Да как его поставишь, он ведь начальник, уволить может. К тому же он привык так обращаться с подчинёнными. Ему простительно. Что с него, несчастного, возьмёшь, – шёпотом отвечал парикмахер.
– Возьмёшь. Нужно только не робеть и знать себе цену, – не сдавалась Надежда.
– Моя цена – моя зарплата. Лучше помолчать. Дмитрий Игоревич перебесится и успокоится. Чем бы начальник не тешился, лишь бы платил.
– Эх, Алексей, слизняк ты бесхребетный.
– Был бы бесхребетным – не таскал вас на себе.
– Тебе некуда деваться. Это единственный способ доказать, что у тебя имеется некое подобие хребта.
– Мне нечего и некому доказывать,– фыркнул парикмахер.
– Да? Скажи это лучше своему начальнику.
– И скажу.
– Скажи.
– И скажу.
–  Давай. Я жду.
– Дмитрий Игоревич, р… разрешите, пожалуйста, присесть.
– Тяжело стоять?– насупился Свежеземля.
– Тяжело, Дмитрий Игоревич.
– Избавься от Надежды и сразу полегчает.
– Я бы с радостью от неё избавился, да только она от меня избавляться не желает. Видать, нравлюсь я ей.
            – Ты не только ленив, ты ещё и глуп, – нахмурился Свежеземля. – Ей никто не нравится. Она сама по себе. Как кошка. Подойдёт, потрётся у ног, помурлычет и всё на том. К ней можно привыкнуть, с ней даже можно до поры до времени жить. Но запомни, однажды она тебе надоест и, возможно, даже опротивеет. Вот тогда ты завоешь, но будет поздно. Рано или поздно она тебя обманет. Пожалуй, она уже тебя обманула. Ведь так, да? Но твоя беда не в том, что ты веришь ей, твоя беда в другом: ты не можешь адекватно реагировать на её увещевания. Ты равнодушен не только к её словам, но что самое главное, ты равнодушен к моим словам. Ты уволен.
– Но…
– Всё, свободен.
– Как свободен!!! За что?
– За то, что тебе наконец начала нравиться твоя работа.
Руки у парикмахера безвольно повисли. Некоторое время Надежда ещё пыталась удержаться на спине у Алексея, крепко обхватив его шею. Дышать  с каждой секундой становилось всё труднее. Потом Гапонов попытался сбросить Надежду. Принялся высвобождаться от крепко сцепленных на шее рук. Но как бы ни старался, ничего не выходило. Пришлось уйти вместе с Надеждой; это было вдвойне тяжело. Зато Надежде такое развитие событий было на руку: ей требовалось  попасть ещё в чью-нибудь комнату, где трудился, дожидаясь вызова к начальнику, очередной шатун.
Вместо очередного претендента на вылет в келью влетел запыхавшийся Коля Шитов.
– Там, там… – задыхаясь, показывал он рукой на дверь.
– Что? – бледнея, спросил Дмитрий.
– Там этот… Паша Дустов. Говорит, приехал поговорить и зла не держит. Два джипа. Человек восемь. Мои взяли их на мушку. Всё под контролем.
– Поговорить? Ну, если поговорить… – выдал глупую фразу Дмитрий.
– Звать сюда? – спросил Шитов.
– Сюда не надо. В приёмную веди.
– А он хочет с охраной. С ним трое лбов.
– Хрен с ним. Пусть идёт с охраной. Оружие у них проверьте; пусть они у тебя его оставят. Начнут выстёбываться – не впускай. Куда они денутся. Но только с оружием ни в коем случае не впускай. У входа в приёмную поставь пару ребят. Я сейчас поднимусь.
Визит Дуста мог означать лишь одно: он желает разорвать деловые отношения  с братством раз и навсегда. И это в лучшем случае. В худшем – придётся заплатить за неудавшийся контакт с сатаной. И за Никиту. Оставалось надеяться на Пашину милость. А на неё, как известно, Паша был весьма скуп.
Дмитрий спешил по коридору в приёмную. Все мысли целиком и полностью занимала предстоящая встреча. У приёмной дежурил Шитов со своими бойцами. При виде бойцов волнение немного отступило.
– Он там? – указав кивком головы на дверь, спросил Дмитрий.
– Да, ждёт, – ответил Шитов.
– С богом, – сказал Дмитрий, три раза плюнул через левое плечо, потом три раза постучал по деревянной двери.
– Входи. Не стесняйся, – раздался за дверью насмешливый голос.
Паша сидел в кресле. Рядом дежурили телохранители, хмурые, в дорогих чёрных пальто. В такое же не менее дорогое, а может, и гораздо более дорогое пальто был облачён и  их босс.
– Ох, Паша, ты даже не представляешь, как кстати твоё появление. Эта работа меня с ума сведёт, – пожалился Свежеземля.         
– А знаешь, что меня с ума сводит?  Твоё несерьёзное отношение к нашему до последнего момента взаимовыгодному партнёрству.
– Почему до последнего момента? Разреши, – Дмитрий указал на офисное кресло у стола, собираясь присесть.
– Конечно, разрешаю, ведь пока это твой кабинет.
– Ну что ты, это не мой кабинет.  У меня кабинет гораздо скромнее, гораздо практичнее.
– А тут сказка? Афроремонт! Что за мебель?! Обивка кожаная – это хорошо, но слишком уж чёрная она. Мебель слишком строгая, топорная какая-то, безвкусная. Тут всё надо менять. И тебе, Дима, тоже следует измениться. Где баба моя?
– Как где! Дома, наверно. Где ж ещё ей быть. Или в институте своём.
– Дима, не шути со мной. Ты и так далеко зашёл. Я два раза не повторяю.
– Откуда мне знать, – садясь в кресло, открещивался Дмитрий.
– Ладно, чёрт с ней. Я здесь по другому вопросу.
К горлу подступил комок. Дмитрий решил, что сейчас начнётся процедура его отстранения от дел. О том, чтобы избежать отстранения, он даже не помышлял. Вопрос заключался в другом: насколько мучительной окажется процедура и как долго ему придётся выслушивать нотации Дуста? Но ничего подобного не произошло. Паша неожиданно завёл разговор совершенно о другом:
– Мне нужна книга. Сегодня я должен встретиться со жрецом. Он обещал подарить мне книгу, из которой, как он заверил, я смогу узнать о вашем чокнутом братстве всё, что мне нужно.
– Книга? – удивился Дмитрий. – И как она называется?
– «Закрытая книга», – ответил Дуст.
– Как интересно. Мне дашь почитать?
– Дам, только когда переведу её  на кириллицу. Она написана точечным текстом, для слепых. Тебе, наверное, интересно, почему я согласен дать тебе книгу? Это не моя прихоть. Так пожелал жрец.
– Ты видел жреца?
– Видел. Но тебе, прохиндею, я не скажу, как он выглядит. Пусть лучше жрецом останется он, чем такой, как ты. Тебе, видимо, придётся до конца дней сходить с ума на работе.
– Это моё наказание за то, что я оставил тебя в подвале?
– Да, пожалуй. Действительно, это неплохое для тебя наказание. Страдай на здоровье. Я не буду закрывать счёт в банке. Работай. Может, прочитаешь книжку и поймёшь, что да к чему. И ещё: с сегодняшнего дня мои услуги подорожали. Теперь вместо шестнадцати процентов придётся отстёгивать тридцать.
– Как благородно с твоей стороны! – усмехнулся Дмитрий. – Признайся, ты просто боишься меня? 
– Я?! Тебя?! Да ты, я гляжу, совсем зарвался. Тоже мне Вольф Мессинг нашёлся. Вся ваша деятельность держится на медицинской безграмотности людей. Народ доверчив, народ желает верить в сказки и верит в них отчаянно. А вы, стяжатели дешёвой славы, с радостью пользуетесь этим. Нет у вас ничего святого. Вы даже в сатану не верите.
– Покорно принимаю все твои обвинения. Но всё же магия наша работает, особенно моя. Как ты это объяснишь? Самовнушение? Гипноз?
– Не знаю. Вероятно, – буркнул Паша.
– На твоём месте я бы не рискнул общаться с таким, как я. Вдруг загипнотизирую. Будешь под мою дудку плясать. Бабки начнёшь отваливать.
– Странно, но у меня такое ощущение, будто ты меня уже загипнотизировал. Другого на твоём месте я бы давно живьём закопал, а вот с тобой, гадом, поделать ничего не могу.
– Значит, я прав. Боишься.
– Чёрт с тобой. Ты сам себя давно уже наказал. Мамаша твоя тоже постаралась.
– Мама? А она тут при чём? – насторожился Дмитрий.
– При том. Когда ты ушёл от неё, она прокляла тебя. Отсюда твои отменные магические способности. Так что не обольщайся. Не твои это заслуги.
Дмитрий печально улыбнулся.
–  О чём это ты? – растерянно произнёс он.
– Я знаю, что говорю. А говорю я со слов вашего жреца.
– Тогда понятно, тогда стоит поверить. А он не сказал, откуда ему о проклятии стало известно? 
– Не сказал. Про это, мой дорогой партнёр, нам предстоит узнать из книги, – сообщил Паша. 
– Он передаст её тебе?
– Да. Сейчас Вадим проводит меня в  опочивальню жреца. Надеюсь, там я получу книгу.
– Хорошо, пусть проводит, – утвердительно кивнул Дмитрий.

Никогда прежде в «Театре теней» не стояли бок о бок два человека. Сегодня с главным помощником к жрецу явился вор в законе. Небольшая книга в синем жёстком переплёте лежала на деревянной трибуне в центре помещения. За полотном мелькала тень жреца; он подготавливался к приёму. Пришедшие терпеливо ожидали, когда из динамика грянет изменённый компьютерной программой голос.  Напряжение с каждой минутой нарастало. Ждать становилось всё труднее.
Пустую комнату, выполненную в готическом стиле, с гипсовым декором стен и мозаичным пёстрым полом, наполняли странные ароматы. Среди многих неизвестных Паша узнал острую вонь киновари и сладковатый запах метамфетамина. После взятия пробы воздуха Пашу посетили неоднозначные мысли. Вначале представились толпы религиозных, ну или не особо религиозных, фанатиков, раскуривающих по тёмным углам подвала кальяны, набитые всякой гадостью; затем родилась другая, не менее глумливая картина: обширное помещение, загромождённое колбами, ретортами, и всё бурлило, чадило зловонными парами. Да, братки явно знали толк в наркоте. И хотя они не имели практически никакого отношения к братве реальной, но, тем не менее, дело своё знали, если не по части изготовления, то, наверняка, по части потребления.
– Вон, смотри, на трибуне. Это он мне книгу приготовил, – хвастался Дуст.
– Он тебе её предложил в качестве откупа?
– Ты уж извини, Вадим, но я его сам не захотел убивать.
– Почему? Мы же обещали тебе аудиенцию с сатаной.
– Вадим, хоть ты-то будь разумным. Если твой друг идиот, то это ещё не значит, что и ты должен становиться таким же. Думай, всегда думай башкой. Ну какой сатана, о чём ты?
– А знаешь, мне кажется, я вообще не способен думать собственной башкой. У меня такое подозрение, будто я постоянно завишу от кого-то. В данном случае от Свежеземли.
– Ну, тогда извиняй. 
Динамик зашипел, забулькал. Голос жреца  ворвался в помещение:
– Возьми книгу, Павел, и сделай, как я тебе велел.
– Надо же, он уже повелевает как Иегова! – подметил Вадим.
– Ты что-то сказал? – придирчиво спросил жрец. На полотне чернела только тень – вытянутый, тонкий силуэт человека. Эта вытянутость возникала из-за низко расположенной подсветки. – Вадим, что с твоим голосом? – озаботился жрец.
– Действительно, с ним что-то не так, – заметил Паша.
Резким движением правой руки Вадим схватился за горло. Голос действительно в последнее время значительно ослаб в тембре. Теперь он больше походил на женский. Да и кожа заметно посветлела. Здоровье явно шалило. Вероятно, причина таких изменений крылась в гормональном дисбалансе. Но вот откуда взялся дисбаланс, непонятно.
– Надо сходить в больницу, – обеспокоился Вадим. 
– Сходи, пока чего-нибудь серьёзного не приключилось, – одобрил жрец.
– О великий, общак за январь полностью собран. Мы готовы профинансировать статьи расходов. НЗ отправим на накопительный счёт одиннадцатого числа этого месяца, – завёл разговор о делах Вадим. – Сейчас деньги хранятся в сейфе.
– Профицит  есть? – осведомился жрец.
– По предварительным расчётам, он увеличился на три процента за счёт привлечения средств истинных.
– Многие не соглашались платить?
– Почти все. Но ребята спуску им не давали. Хотят работать – пусть  платят.
– А у вас тут бизнес поставлен на широкую ногу, совсем как у нас раньше, – заметил Паша. – Вот взять бы и протолкнуть закон в Госдуме «Об организации малого и среднего бизнеса в сфере оказания магических услуг». Тогда вы работали бы легально, не отмывая бабки за бугром. И прибыль возросла бы в два, а то и в три раза.
– Наш бизнес ни в коем случае нельзя узаконивать, – отрубил Вадим.
– И почему же, интересно?
– Потому что такого бизнеса  не существует. Узаконить нас – значит узаконить шарлатанство в масштабах страны.
– Ты наивен, как старая дева наивна в вопросе рождения детей. В этой стране бизнес основан на унифицированной форме шарлатанства. Если бы бизнес у нас руководствовался законом и совестью, то есть деловой этикой, то он давно стал бы прерогативой многих, а не избранной кучки аморальных негодяев. Это я, заметьте, говорю про себя.
– Мы догадались, – подал голос жрец.
– Будут какие-нибудь распоряжения? – осведомился Вадим.
– Нет. Павел, не забудь отослать книгу. Как скоро ты сможешь её перевести? – напомнил о презенте жрец.
– Через неделю, не раньше.
– Тогда приступай. Но только оригинал храни у себя.  Надеюсь, ты понял меня?
– Да какой базар.

Глава IX

БАРЫКИН

Депутат Госдумы Барыкин Василий Васильевич был человеком широкой души и не менее широкого кармана. Он вёл разгульную, холостяцкую жизнь, систематически заводил любовниц и так же систематически бросал их, не возмещая бедняжкам ни морального, ни материального ущерба. Легально никакого имущества, кроме родительской двухкомнатной квартиры  в районе станции «Коломенская», у него не имелось. Но вот что касается незарегистрированного имущества, то тут дело обстояло сложнее. Уличить Василия Васильевича в укрывательстве несметных богатств не представлялось возможным по той простой причине, что господин Барыкин являлся как раз тем законодателем, при участии которого создавались законы, оберегающие данные  богатства.
Дабы избежать недоразумений и не запятнать доброго имени той властной структуры, в которой состоял Василий Васильевич, не станем указывать название партии. От этого, я думаю, описательная часть депутата Барыкина не пострадает. Укажем лишь то, что партия эта многочисленна и по отношению к действующей власти стоит по правую руку.
Но стоять вместе с коллегами по правую руку правой власти и быть по жизни правым – не одно и то же. И дело тут вот в чём. Когда правая власть боролась  как могла  с коррупцией в стране, депутат Барыкин тем временем не гнушался брать взятки, благодаря которым вскоре прикупил  ещё одну, но уже пятикомнатную квартиру, и нигде попало, а в центре, на Чистых прудах. Квартиру он зарегистрировал на прикованного к постели отца. Потом, зная, что папа очень скоро отойдет в мир иной, Василий Васильевич поспешил оформить дарственную на своё имя. Вскоре, как и рассчитывал Барыкин, папа преставился. Старика похоронили со всеми почестями. Заказали дорогой французский  гроб «Bernier» из  красного дерева mahogany, не забыли про  лифт, обставленный хромированными колоннами, первоклассный оркестр и доломитовый памятник  с бронзовыми буквами эпитафии. В общем, совместно с младшей сестрой Барыкин похоронил отца в соответствии со своим статусом, как и полагается депутату Госдумы. В грязь лицом не ударил. Но за это удовольствие папаше пришлось подписать дарственную на одиннадцать миллионов. И не важно, откуда у  покойного взялись такие деньги; гораздо важнее другое: с покойников не спрашивают.
Позже Василий Васильевич обзавёлся очень дорогим автомобилем и теперь копил средства на спокойную, обеспеченную старость, ведь ежемесячной пенсии в размере сорока тысяч рублей  могло не хватить. И вот, желая узнать, что же всё-таки ждёт его на пенсии, Василий Васильевич решает обратиться в братство.
Гадалка заглянула в хрустальный шар, состроила кислую мину, всплеснула руками и объявила, что срочно необходимо провести коррекцию судьбы, которая хоть и стоит безбожно дорого, но всё же необходима как воздух. Депутат согласился. Сейчас у него имелась возможность платить алименты своим  двум  дочерям. А что ему потом делать с дочерями и со своей несчастной пенсией в  сорок тысяч рублей?!!  Депутату, пусть даже бывшему, на такие подачки не прожить ни за что. Вот и пришлось брать взятки и корректировать судьбу.
«Корректор судьбы» оказался мужиком добротным: под два метра ростом, плечист, лицо умное, суровое, – только вот взгляд слегка растерянный, нервный какой-то. Ну да ладно, мало ли чего с человеком случиться может. Главное, как заверила гадалка, профессионал и лишнего за услугу никогда не возьмет.
Конечно, непривычно, когда тебя, депутата аж целой Госдумы! встречают  в махровом халате и в тапочках. Но ничего страшного: может, у них так заведено. «Корректор» смерил депутата меланхоличным взглядом и небрежно, почти с презрением буркнул:
– Одиннадцатый час…
– Извините, виноват, – заискивающе проговорил Барыкин.
С первых секунд Дмитрий понял: перед ним преуспевающий, притом далеко не средней руки чиновник. Глазки, и без того маленькие и прищуренные, при каждой попытке состроить улыбку делались ещё меньше. Если депутату довелось бы угодить в число разыскиваемых лиц, то его словесный портрет звучал бы следующим образом: рост – 175 –180 см; плотного телосложения; голова  ромбовидной формы; скулы отчётливо выражены; подбородок вертикальный; нос среднего размера, спинка носа извилистая, основание носа прямое; глаза серые, навыкате; лоб низкий, скошенный; волосы вьющиеся, тёмные, зачёсаны назад; особых примет не имеет; был одет в коричневую куртку прямого покроя, чёрные брюки и чёрный пиджак, шапку чёрного цвета – предположительно, норковую.
Вот вам стандартный набор зимнего депутата  Госдумы. И не важно, что костюм его стоил как  «Жигули», а шапка, которую он небрежно сжимал в руке, стоила ничуть не меньше костюма. Всё это не важно, ибо основная масса граждан и милиционеров – особенно тех милицио-неров, которые составляют  словесные портреты – никогда не видела и  вряд ли когда-либо увидит столь диковинные вещи; разве что при обыске  квартир всё тех же депутатов или на витринах элитных бутиков.
– У вас проблемы? – для приличия спросил Дмитрий.
– Ещё какие. Иначе я к вам не пришёл бы.
– Входи… те, – протяжно вздохнув, сдался Дмитрий.
Колдун провёл клиента на кухню, где предложил зелёного чая и без особого энтузиазма расспросил о проблеме, которую следовало устранить. Проблема оказалась вовсе не проблемой – так, прихотью. Но деньги депутат предлагал неплохие, совсем неплохие. Как тут отказать. Чутьё Дмитрия  не подвело. Такие клиенты, двадцать четыре часа в сутки думающие о том, как поднять свои рейтинги и вместе с тем приумножить доходы, всегда щедры на откуп. А за молчание они вообще готовы раскошеливаться на баснословные суммы. Соглашаться на сделку можно было не раздумывая. Что Дмитрий тут же поспешил проделать. Ну а коль скоро условия сделки были оговорены, то медлить с выполнением заказа не стоило: мало ли что могло взбрести в голову заказчику. Вдруг передумает, переметнётся к конкуренту. Хотя нет,  кто дерзнёт составить конкуренцию самому  Дмитрию Свежеземле, этому магу всея Руси.
Для проведения сеанса коррекции судьбы предстояло проехать от МКАД по Ленинградскому шоссе почти сто семьдесят километров. На вопрос депутата: «Зачем так далеко забираться?» –  Дмитрий ответил честно:
– В деревне Белуши, на сто шестьдесят втором километре Ленинградского шоссе, есть патогенная зона. Посреди этой зоны живёт Петровна. Петровна гадает, привораживает, снимает порчу и сглаз.  А ещё она, что особенно важно, умеет корректировать судьбу. К ней нам предстоит отправиться. 
– К ведунье? – обескуражено пролепетал депутат. 
– Не к деду морозу же.
– Я плачу вам, а не какой-то там ведунье! – возмутился депутат. – Мне рекомендовали вас как большого специалиста по части магии.
– Я специализируюсь на чёрной магии и коррекцией судьбы не занимаюсь. Конечно, если пожелаете, я могу откорректировать вам судьбу. После такой медвежьей услуги вы проживёте не больше недели, и то, если не будете высовывать носа из дому.
Выражение «медвежьей услуги» вызвало шквал эмоций, волнительных, глубоко мистических, страшных эмоций, породивших нехорошее предчувствие. Почему-то тут же вспомнилась язвительная улыбка Надежды. Если бы Дмитрий вздумал прямо сейчас, стоя перед зеркалом, написать свой портрет, то наверняка получился бы гризли со слежавшейся от долгого сидения в клетке шерстью; шею медведя обязательно обвивала бы петля Шу. Вообразить что-либо более радужное и перспективное Дмитрий даже не пытался. Только теперь до него почему-то дошло (странно, почему раньше он об этом не думал?): петля с каждым разом затягивается туже и туже. Кто её затягивает? – вот главный вопрос. Да, он сам, добровольно, в каждое полнолуние всходит на виселицу. Висеть, чтобы жить, жить, чтобы  висеть. И в чём тут смысл? Возможно, то, что стремилось раз и навсегда затянуть у него на шее петлю, знало смысл. Завязать, с этим следовало как можно быстрее завязать. Как? Да как угодно, только не посредством окончательного затягивания петли. И он обязательно покончит с самоистязанием. Только на это потребуются деньги. Главное, не сейчас, не сегодня. Сегодня – последняя возможность потешить самолюбие, насладиться адским даром, своей значимостью.
– Поедем завтра, рано утром. Я бабке позвоню. Она будет ждать. От вас требуется следующее: не употреблять спиртное и наркотики, и главное, никому ничего не рассказывать, включая жену. Возьмите все свои документы: паспорт, водительское, партийный билет, ну или что там у вас сейчас партийным выдают. Завтра встанете рано, в часа четыре, и больше не ложитесь. Поедем на вашей машине. Вы водите?
– Да-да, конечно.
– Это радует.  Пораньше,  чтобы без пробок. Вы далеко живёте?
– Минут тридцать на машине.
– Хорошо. Значит, выезжайте как можно раньше. Я сейчас дам вам свою визитку, по ней вас беспрепятственно пропустят ко мне. На этом, думаю, мы закончим. До завтра.
Клиент ушёл, а Дмитрий отправился к Вадиму, который до прихода депутата прятался в спальне под одеялом и неистово скулил. И что же Дмитрий увидел, войдя в спальню? А увидел он вот что: Вадим выполз из-под укрытия и, брезгливо рассматривая свои удлинившиеся за последние пять-шесть часов волосы, слушал сидящую перед ним на кровати Никиту.
– А вот в этом сезоне я посоветовала бы тебе «Креатюр», – давала наставления Никита. – К нему на пальчики не мешало бы замутить пару колечек в стиле  hi-tech. Цветовая тенденция в этом году сошла с обкатанных рельс последних двух сезонов. Сейчас в моде таке-ир – не бросающаяся в глаза палитра карамельно-кремовых оттенков. Вот так, детка. И не нужно вульгарности. Главное, предельный контроль.
Услышав речи своей гражданской жены, Дмитрий опешил. Родственные души всегда найдут точку соприкосновения. В данном случае точкой соприкосновения служили модные тенденции сезона. О них, судя по всему, Никита могла дискутировать до утра, и так же до утра был готов выслушивать её Вадим. Что ж, потаённые стремления души рано или поздно обязательно нашли бы способ проявиться.
Кто-то, вероятно, помог им проявиться. Ещё немного и Вадим безвозвратно превратится в Вадиму. И тогда никакой метлой не выгнать его из квартиры. Он спрячется ото всех, даже от себя самого. Наверняка побьёт в квартире все зеркала. Днями напролёт будет лежать в постели, до безумия боясь, что его увидят. Совет заметит исчезновение помощника через день-другой. Затем начнётся травля. Ведические главы потребуют правды: убил? спрятал? отправил за границу? околдовал? И он ничего не сможет предъявить в своё оправдание. Кто поверит в то, что эта длинноволосая, худосочная дылда, прячущаяся у него на кровати, и есть Вадим. Его наверняка выдворят из братства. А дальше – нищета, бомжи, подвалы, но уже не такие тёплые и благоустроенные.
Несомненно, кто-то очень грамотно решил от него избавиться. И этот кто-то наверняка из числа его завистников. Что ж, коль братья решились на такое, то иного выхода у него просто нет – нужно бежать.
– Ты хотел идеальную женщину с идеальным женским телом и со стопроцентно подходящей для тебя мужской душой. Сейчас ты сам становишься тем, чего желал. Как ощущения? – присоединился к беседе колдун.
 – Что ж теперь. Значит, судьба, –  пожал плечами Вадим и грустно улыбнулся.
На Дмитрия посмотрели влажные, глубокие, по-женски пронзительные глаза. Мужские черты едва угадывались. Невероятно! Ещё несколько часов и от Вадима не останется ровным счётом ничего.
– О чём вы беседуете?
– Никита учит меня быть женщиной. Но мне это совершенно неинтересно. Ах, надо же, у меня от всего этого уже голова болит. Дима, мужикам гораздо проще: никакой тебе косметики, не надо следить за всей этой фэшн-атрибутикой.
– Ты завтра поедешь со мной в Белуши? – поинтересовался Дмитрий
– Опять?
– Что значит опять! – удивился Дмитрий. – С каких пор тебе перехотелось в Белуши? Это ж твоя любимая ведунья, и самогон её всегда тебе нравился. Забыл, как летом выхлестал пол-литра в одно рыло?
– Не в этот раз. Дим, я устал. Притом завтра с Никитой мы договорились пойти в «Bizo». Не могу же я разгуливать в таком виде. И поехать с тобой в таком виде я тоже не могу, и не хочу. Даже не уговаривай. Иначе мы с тобой поссоримся.
– Поссоримся!!! Вадя, ты чего?
– Вадя!!! Не называй меня так больше! – истерически завизжал Вадим.
– А как же называть тебя?
– Не знаю, – неестественно надул губы Вадим. Такого раньше за ним не замечалось.
– Вот тебе и переселение душ. По-моему, извечный философский вопрос о курице и яйце с повестки дня снят.

Москва нигде резко не заканчивается. Чётких границ нет. Свои позиции город сдаёт постепенно. Вначале долгие километры тянутся промышленные  комплексы. Между ними, если не брать во внимание элитные посёлки, встречаются двух-трёхэтажные дачные дома, – из красного, реже из белого, облицовочного кирпича, крытые металлической черепицей, облагороженные незамысловатыми арками, террасками, колоннами всё из того же кирпича. Приусадебные участки, обнесённые опять же кирпичными заборами, с пролётами металлических решёток, мало чем отличаются друг от друга. Довольно часто попадаются дома с бросающейся в глаза отделкой из натурального камня, с фактурой под мрамор.   
В размере и качестве, да и, пожалуй, в количестве дома мельчают, если ехать вместе с нашими героями по Ленинградскому шоссе, где-то на восьмидесятом километре. А дальше начинается вся остальная Россия, со своими домишками-скворечниками, убогими, полуразвалившимися  сараями и дворами без границ-заборов, которые извечно завалены хозяйственным барахлом и бытовым мусором. На низких деревянных скамейках сидят старухи и судачат, не обращая внимания на проносящиеся по шоссе автомобили. Да и как тут обратишь, когда сутками напролёт, из года в год они маячат перед окнами.
По спутниковым тарелкам, приросшим к стенам, почти безошибочно можно определить, в каком доме живёт молодая семья, а в каком доживают свой век старики. Ни ухоженность двора, ни крепость жилища, ни стоящий рядом автомобиль  не укажут с такой достоверностью на возраст жильцов, как эти металлические лопухи, смотрящие строго в одну сторону, по направлению к космическому источнику сигнала. И кажется городскому обывателю, будто попал он в некую зону отчуждения, где люди до сих пор умудряются каким-то образом выживать. Здесь совершенно иной ритм жизни, иной взгляд на людей, притом как в буквальном, так и в переносном смысле. Здесь всё по-другому. Тому, кто не жил здесь, нелегко понять человека с обочины, нередко озлобленного, нередко шатающегося без дела под градусом, нередко искренне желающего как можно быстрее отойти в мир иной. 
Петровна жила в полутора километрах от шоссе. Её дом стоял на краю оврага,  куцый (иного слова не подобрать),  с просевшей посередине металлической крышей, обитый наполовину сопревшими рейками.  Окна казались закопченными, то ли оттого, что давно их никто не мыл, то ли от царящего в доме полумрака. Рамы оконные сплошь и рядом пропрели, и краска на них давно облупилась. Границы засаженной плодовыми деревьями усадьбы обозначал покосившийся штакетник. 
Старухе дожить бы свой век нелёгкий, а там хоть трава не расти, хоть рухни хата и с ней всё остальное. Много ли ей, старой, нужно.
– Нам сюда, – указал дорогу к дому Дмитрий.
– Куда?
Не видя подходящего жилого дома, к которому можно было причалить, Барыкин вырулил на более-менее расчищенную дорогу.
– К этому дому, – указал пальцем на приваленную снегом хатёнку Дмитрий.
Депутат прикусил язык, понимая, что сочувственные речи закончатся, скорее всего, поучительными нотациями в его адрес, каковых он не терпел.
Гостей Петровна встречать не вышла. Только мелькнула приведеньем в окне её ядовито-зелёная кофта и всё на том.
Лихой джип, деликатно урча импортным дизелем,  подкатил к жилищу и почти сравнялся с ним в размерах.
Много видывал на веку своём Барыкин, но только до последнего момента не доводилось ему, отставшему от жизни заседателю, лицезреть такой разрухи. Он представлял обезумевшую старуху в лохмотьях, носящуюся с кистенём по хате, – что-то вроде бабы-яги.  На поверку оказалось всё не так плачевно.
Дверь открыла хозяйка, полная женщина с добрым круглым лицом. Вместо лохмотьев – чёрное платье в мелкий белый горошек и вполне приличная зелёная кофта; пушистые домашние тапочки на ней смотрелись как-то по-доброму и приветливо. И если бы внутри было не так убого, как снаружи, то мероприятие по коррекции судьбы вполне сошло бы за развлекательное мероприятие.
Над дверью, на прибитом к косяку гвозде, висели четыре ржавые подковы. Вероятно, на удачу.
– Не хватает ещё трёх, – заметив, с каким любопытством клиент рассматривает подковы, сказала Петровна.
– Почему именно трёх? – полюбопытствовал  Василий Васильевич.
– В неделе семь дней,  семь ночей. Для того чтобы все семь суток мне сопутствовала удача, надобно семь подков. А так – только полнедели… Проходите, дорогие гости.
– В чём проблема? Повесьте недостающие, – посоветовал Барыкин.
– А где их взять-то.  Это раньше в колхозе лошади были, а теперь дворов-то и тех  не осталось. Любую подковку-то не повесишь: её сперва на дороге надобно сыскать. А где сыщешь-то, когда лошадей не осталось. А если и сыщутся какие лошади, то только неподкованные. Ну, заходите, заходите, а то замёрзнете. Дим, ты чего гостя-то морозишь, а?
– Такого не заморозишь. Он давно отморожен, – шепнул на ухо старухе Дмитрий.
В доме было чисто и тепло. Пахло древесным пеплом и извёсткой. Потрескивала тополиными дровами печь на кухне; сквозь её не замазанные глиной дыры вился белесый дымок. Вытяжка, вторя порывам ветра, затягивала тоскливую песнь. Дощатый некрашеный пол устилали дорожки, выцветшие, судя по всему, лет десять назад. В небольшом полутёмном зале на полу распластался бежевый палас в полоску. Там, в углу комнаты, на столе, догорала одинокая свеча. Она бросала тусклый свет на две стоящие рядом деревянные иконы в отделанных узорной жестью рамках. Ещё с десяток икон висели на выбеленных стенах в зале. Барыкин сразу даже и не разобрал, где иконы, а где чёрно-белые семейные фотографии.  В восточном углу, как и положено, находились наполовину скрытые занавеской иконы, и под ними, на подвесе, тускло светила лампада.
Мебель в жилище вряд ли могла порадовать глаз. Пару старомодных гнутых стульев старуха аккуратно задвинула под овальный дубовый стол, что располагался справа у стены. Рядом со столом зачем-то оказался кухонный буфет, тоже из цельного дерева, выкрашенный в молочный цвет.  Ещё имелся продавленный диван песочного цвета с жёсткими боковинами, и рядом с ним – металлическая кровать, заваленная двумя пуховыми перинами.
Вот, пожалуй,  всё скромное имущество ведуньи, не считая мелочей. Ни электричества, ни радио, ни тем более телевизора не наблюдалось. Быт в духе жёсткого аскетизма, да и только.
 Барыкина терзали сомнения. Такого просто быть не могло, чтобы ведунья, славящаяся на всю Московскую область своим умением исцелять людей и даже, как заявил её компетентный коллега, депутатов! влачила столь нищенское существование. Наверняка где-то в потаённых запасниках она хранила свой несметный капитал, накопленный за годы целительства. Для кого или для чего хранила – не столь важно. Важно другое: капитал имелся. Иначе как объяснить весь этот разгул нищеты во времена суеверных банкиров и эксклюзивных верований. К тому же не в Зимбабве живём. Да и сама бабка совсем не походила на обиженную судьбою вдову. Развесёлая, шустрая, глаз горит как у молодой, – хоть бери и веди на сеновал, или даже под венец. Плутовка. Однако!
– Давай рассказывай, – пройдя в зал, громко проговорила Петровна.
– Нужно откорректировать господину судьбу, – сообщил из кухни Дмитрий.
– Как Вадим поживает?
– Нормально. У него сейчас период адаптации наметился. Решил амплуа сменить. В общем, хочет иметь здоровый дух и прелестный зад, – со злобной ноткой в голосе донёс Дмитрий. – Если всё кончится хорошо, я обязательно привезу его летом. Будем сидеть и пить твой, Петровна, чумовой самогон. Кстати, есть?
– А как же, – послышалось из зала. – Небось йогой занялся, али спортом?
– Хуже. Шопингом. Теперь трусцой бегает по магазинам. Говорят, этот вид спорта лучше других помогает почувствовать себя на высоте. Чтобы дух был на месте, ему срочно нужно прикрыть зад. Так что без шопинга ему сейчас никуда.
– Даже ко мне! – обидчиво  воскликнула Петровна.
– Даже к тебе, Петровна.
– И что ж с ним такого сотворилось-то, а?
– В бабу переродился.
– В бабу?
– В бабу, в бабу.
– Вот горе-то, а. Как звать-то нашего гостя?
– Василий Васильевич Барыкин, – представился депутат, заглядывая в зал. 
– Заходи, Василий Васильевич.
Барыкин, пригнувшись в дверном проёме, нырнул в зал. К покоящимся на столе иконам и свече добавился толстый молитвенник, стакан воды и увесистое распятие, то ли серебряное, то ли изготовленное из какого-то другого металла серебристого цвета. Палас бабка успела свернуть и примостить в углу. Тёмные шторы плотно закрыли оба окна. Полумрак  сгустился. И если бы ни свечи и ничем не прикрытый дверной проём, темнота наверняка поглотила бы комнату.
– Садись, – вытаскивая из-под стола свой гнутый артефакт, распорядилась старуха. – Хочешь исправить судьбу. Зачем?
– Обязательно отвечать? – сконфузился депутат.
– Я должна знать.
– Как видите,  человек я уже пожилой. Детей на ноги поставил, внукам помог. Теперь вот время о себе подумать. Хочется надёжности и покоя. Скоро на пенсию. Никакие гарантии, в том числе  со стороны сверхъестественных сил, не помешают. Я заплачу хорошие деньги, только помогите.
– Заплатишь, заплатишь. Как же не помочь доброму человеку. Где трудитесь?
– Служащий я, государственный служащий, – лихорадочно  выдал Барыкин.
– Чиновник?
– Э… Не совсем.
– Милиционер?
– Покруче будем, немного покруче, – хихикнул депутат.
– Есть три способа исправить судьбу. Первый способ самый эффективный: после искреннего покаяния я отчитаю молитвами, потом причастишься в церкви и постараешься грешить как можно меньше. Второй способ – дыхательная практика – бодифлекс. Это простой и доступный способ. Надо только запомнить количество и очерёдность дыхательно-магических пассов. Практика основана на идеомоторной памяти тела; она угнетает внутренний диалог сознания, высвобождает пространство для аккумулирования внутренней энергии человека, – читала с тетрадного листа Петровна. – Этот способ малость похуже, – добавила она от себя.
– А третий? – оживился Барыкин.
– Можно и третий.
– Что он собой представляет?
– Вот посажу сейчас, наговорю, нашепчу, травами подую – тогда узнаешь. Что выбираем?
– Он не опасен?
– Третий, что ли?
– Третий.
– Да не пугайся. Страху только на себя наводишь. Ты посидишь, а я подую. И порядок.
– Тогда давайте, – натянул глупую улыбку Барыкин.
Старуха взяла стул, поставила его в центр комнаты, сказала Барыкину, чтобы тот сел на него, и ушла на кухню. Потом вернулась с пучками травы, с какими-то металлическими чашами и с плоской бутылкой, наполненной золотистой жидкостью.
– Сиди смирно, – буркнула ведунья, расставляя принесённую утварь на столе.
Разлив жидкость по трём металлическим чашам, она выдвинула ящик стола, достала из него кухонный нож и принялась, словно петрушку, крошить на разделочной доске неведомые травы. При этом старуха непрестанно нашёптывала то ли магические заклинания, то ли молитвы. Когда травы тщательно были перемолоты, ведунья разделила их на три равные части и разложила по чашам. Чаши она поставила рядом с клиентом: одну спереди и две по бокам. Затем свечой старуха зажгла содержимое чаш, откуда тут же повалил сизый дым. Зашла сзади и, положа правую руку на голову клиента, скороговоркой зашептала заклинания.
От прикосновения  Барыкин вздрогнул, захотел повернуться  к бабке, но та крепко сдавила пятернёй голову и движением руки дала понять, что смотреть необходимо строго вперёд.
– Прильни  к устам его и к длани, зубами вырви голоса. Открой дорогу к грядущему. Да вкусит он от плода сего. Узри! – Она доковыляла до стола, подхватила стакан с  жидкостью и вручила Барыкину. – Пей.
Депутат с подозрением взглянул на бултыхающуюся в гранёном стакане жидкость.
– Самогон? – кокетливо поинтересовался он.
– Пей. Это настойка гелиотропа и львиного зёва.
– Не умру? – в шутку обеспокоился Барыкин.
– Прозреешь.
Пришлось выпить, тем более что прозрения ему явно недоставало.
Настой оказался не особо приятным на вкус: рот связало горечью, в горле словно буты-лочным ершом поработали. Ко всему прочему в комнате от чадивших до сих пор чаш дым заметно сгустился.
Барыкин оглянулся, но ведуньи за ним не оказалось.
Знать,  ускользнула по-тихому. Попахивало не только горелой травой, но и к тому же кидаловом.
Чёрт, наверняка попался в руки мошенникам. Машина!!! Они наверняка угнали машину!!! На улицу.
Где же они???
Он обшарил весь дом. Заглянул за ширму рядом с печкой, проверил коридор, чулан, но ничего, кроме паутины и всякой рухляди, не нашёл. Войдя в коридор, заметил яркий свет, струившийся сквозь щели во входной двери. Осторожно приоткрыл дверь. В глаза ударили ослепительные лучи солнца. На  мгновение Барыкин потерял способность видеть. Но вскоре прозрел.
Перед ним раскинулось обширное летнее поле, засеянное какой-то странной культурой: стебли белые и толстые, листья  квадратные! По обе стороны от дома, по полю, протянулись вдаль параллельные полосы пахоты. Барыкин шагнул вперёд и тут же споткнулся. Перед ним, прямо у порога, загородив выход из дома, лежала соха, ржавая, с кривыми рассохшимися оглоблями. Лишь единственный предмет, прикреплённый кое-как проволокой к ручкам сохи, сиял новизной –   государственный номерной знак «М 555 ММ RUS 77». Мошенники явно изволили пошутить. Что ж, тем хуже для них,  ибо он, Барыкин Василий Васильевич, был, есть и будет депутатом Госдумы. С такими депутатами разумные люди не шутят: они их боятся, они их уважают и всегда и везде почитают. А тут, понимаешь ли, цирк-шапито устроили, повеселиться вздумали, идиоты! Только не с его участием. Лето они тут, видите ли, организовали! Он им такое лето организует, что вовек не забудут.
Ничего другого не оставалось – пришлось перелазить через соху. Барыкин осторожно занёс левую ногу над металлическим прутом, наглухо приваренным к ручкам сохи, потом занёс правую ногу и, не успев её опустить, зацепился штаниной за проволоку. Потеряв равновесие, выкрикнул матерное ругательство и завалился на живот. Землю, как поётся в одной героической песне, он втянул ноздрями. Почва представляла собой смесь песка с высохшей в пыль глиной. Упорно отплёвываясь, депутат дёрнул зацепившейся ногой. Брюки затрещали. На конце стальной проволоки остался колыхаться на ветру кусок выдранной ткани. Потянулся к штанине, дабы оценить ущерб, но то, что он увидел в следующий момент, повергло его в шок. К каждой его ладони большими скобами были прибиты ржавые подковы. Скобы каким-то невообразимым, совершенно безболезненным способом насквозь прошили ладони и пальцы. И ни капли крови, ни порванных жил. Он попытался пошевелить пальцами, но бесполезно. Ошарашенный, не понимая, что происходит, Барыкин постучал подковами. Железки отозвались протяжным, жалобным звоном.
На четвереньках попытался проползти через возвышающийся впереди овал хомута. Голова и плечи прошли, а вот живот протиснуть не удалось. Попробовал сдать назад – не вышло. Ползти вправо и влево тоже не получалось. Оставалось – вперёд. Барыкин выгнул спину, выпятил кверху зад, хорошенько поднатужился, издав полное жалости мычание. Тронулся, пополз, запахал.
Обида и безмерная злоба вытравили из мозга все остальные мысли. Ни о чём другом не думая, лишь сожалея о ситуации, из которой он не видел выхода,  Барыкин со всхлипами и сиротливой слезой на щеке медленно и мучительно продвигался вперёд, туда, где зеленел на краю поля лесок. Небо отливало невообразимой синевой. Лес и странные растения впереди по курсу, их квадратные синие листья, и даже эта иссушенная земля, лучились какими-то неестественно яркими, насыщенными цветами. Таких цветов Барыкин никогда не видел. Всё здесь выглядело празднично, радовало глаз. И только он один да, пожалуй, эти виляющие борозды пахоты никак не вписывались в пейзаж.
Он всю жизнь пахал как лошадь, не жалея ни сил, ни здоровья. А тут на тебе – какие-то ведуны с извращённым до степени маразма чувством юмора решили показать ему, в высшей степени респектабельному и очень уважаемому человеку, что такое быть лошадью по-настоящему. Ему ли об этом не знать! Эх, маловерные. Обидно осознавать, что народ, которому посвятил лучшие годы жизни, ради которого не жалел живота, вдруг показывает тебе, что значит лошадиный труд. Неблагодарные!
Он мотнул головой сначала в одну сторону, проверяя, не снимают ли его на камеру, затем – в другую. Хотел заглянуть назад, но в таком неудобном положении не вышло.
 Что ж, съёмка сзади – не совсем удачный ракурс для шантажа, ведь на заду-то имени его не написано. Хотя кто знает. Чёрт, следовало проверить. А вдруг и вправду написали! Надо же, какие сволочи отборные! Он обязательно с ними разберётся, на одном суку повесит. После того как он до них доберётся, никто  из живущих на планете Земля не узнает, где они зарыты. По-другому нельзя. Иначе поползут позорящие его доброе имя слухи о том, как запряжённый в соху Василий Васильевич Барыкин у барыг на даче огороды пахал. Это ж настоящая «бомба» для жёлтой прессы, да и для нежёлтой тоже. А сколько потом переврут, преувеличат! Ввек не отмоешься. Закапывать – однозначно, закапывать.
И слёзы хлынули ещё сильнее. 
Первым  стеблем, к которому подобрался наш депутат, оказалась торчащая  из земли мужская рука, волосатая и не очень чистая. Ладонь руки была крепкая, мозолистая, с множеством шрамов. Сразу  видно – рабочая. Она держала синий лист бумаги, на котором в квадратике, напротив фамилии «Барыкин», стояла галочка. Барыкин остановился перед погребённой по локоть конечностью. Из-под земли доносилась приглушённая человеческая речь. Разобрать слова не представлялось возможным: говорили слишком тихо и невнятно, будто воды в рот набрали, или земли. Барыкин не на шутку раздосадовался: взять любезно предоставленный голос оказалось затруднительно. Оглобли и хомут весили немало, к тому же мешали подковы. Вдруг прорезавшийся внутренний голос посоветовал:  «Э… Василий Васильевич, придётся, видимо, съесть». И если бы не вполне конкретные личностные данные, коими обладал голос, и не его сдержанный, деликатный,  до боли знакомый повелительный тон, то Барыкин ни за что на свете не внял бы совету. А так – пришлось. А куда денешься…  И он проглотил, предварительно тщательно пережевав плотную бумагу. Ничего страшного. На войне разведчики глотали секретные карты, а резиденты – свои секретные донесения. Нормально. Во всяком случае, на тот свет они отходили не от закупорки кишок. Потом встретилась на пути ещё одна рука, и ещё, и ещё, и ещё. И все какие-то рабочие, жилистые. Но вот настал черёд самому страшному. Где-то на середине поля, когда, обливаясь седьмым потом, он прополз несколько сотен метров, на пути ему попалась голова. Встреча с головой произвела на Барыкина неизгладимое впечатление, до отказа заполнив душу леденящим ужасом. Поначалу, когда до головы оставалось метров двадцать, глаза её были закрыты и было непонятно, спит ли она или мертва. Обладательницей головы оказалась сестра Барыкина. Заслышав надрывистое пыхтение и непрекращающиеся сплёвывания, голова медленно открыла глаза и повела зрачками. В зубах она держала бюллетень.
– Наташа!!! Я умер? – задыхаясь, прошептал Барыкин и распластался на земле.
Голова ничего не ответила. По-видимому, мешал бюллетень. Выплёвывать его, судя по всему, она не собиралась.
Барыкин поднял глаза. Сквозь пелену слёз он увидел тупое выражение лица и синий листок, вверху которого по центру красовалась надпись «Пенсионные заползни» и всё там же, напротив  фамилии, – перечёркнутый жирным крестом квадрат.
– На-аташа, – простонал Барыкин.
Голова что-то промычала. Конечно (как же он сразу этого не сделал!), нужно было просто съесть  бюллетень. Вероятно, тогда она  заговорит. На локтях, не в силах подняться на руки полностью, депутат со скоростью черепахи подобрался к сестре и, вытянув шею, очень медленно и осторожно взял в зубы её бюллетень. Голова не сопротивлялась. Как только она поняла намерение брата избавить её от надоевшего голоса, сразу же разжала зубы и даже слегка улыбнулась. Но Барыкин улыбку не заметил: он всецело сконцентрировался на неприятной процедуре пережёвывания. Со стороны передача бюллетеня походила на поцелуй. Во всяком случае, так могло показаться. Попалась степлерная скрепка, на зуб, больно, противно, со скрежетом. Барыкина всего передёрнуло.
– Наташа, – словно удав, заглатывающий кролика, на выдохе произнес Барыкин. Потом поперхнулся, закашлялся.  Желудок отозвался недовольным урчанием, – ты что тут делаешь?
– Голосую, – прохрипела Наташина голова. 
– За меня?
– За кого ж ещё.
– Как ты думаешь, я пройду во второй тур?
– Судя по количеству  рук на твоём пути, да. К тому же у тебя самая многочисленная партия и мандат твой гарантирован сорока процентами подписей.
– Значит, прорвусь. А что на бюллетенях написано? Странные они какие-то.
– Так ведь это выборы в пенсионеры, вернее, выборы в сытую пенсионную жизнь. Ты только верь. У многих  ваших жизнь на пенсии только начинается. Некоторые в неё не верят, но она есть. Поверь.
– Значит, всё только начинается, – воодушевился Барыкин.
– Это зависит от количества проголосовавших на твоём пути. Ты думаешь – они бюллетенями тебя кормят. Они голоса отдают. Скоро всех их ты услышишь у себя в голове.
– Как услышу! – опешил Барыкин.
– Они зазвучат в твоей голове как хор Пятницкого. Все разом.
– Пока у меня там только один голос, внутренний.
– Василий Васильевич,  настоятельно советую поостеречься  воспринимать данные слова серьёзно, – тут же проявил себя до дрожи знакомый внутренний голос.
– Знаю, – вслух отозвался Барыкин. 
– Внутренний? – осведомилась голова.
– ОН.
– Что, ни на минуту не отпускает?
– Наташа, он мне – второй отец. Отец плохого не посоветует. Как же он меня отпустит, сына-то своего! Да и мне без него никак нельзя.
– Дааа, – задумчиво протянула голова, – без царя в голове что без думы в белом доме. – Ну, ползи дальше!
– А как же ты?! Я помогу тебе выбраться отсюда. Кстати, а как ты сюда попала?
– Посадили.
– Кто посмел??? – в безумстве ярости прохрипел депутат.
– Никто. Где положено овощам расти, там они и растут.
– Не говори так, Наташа. Я обязательно тебя вытащу.
– Ты хочешь, чтобы я погибла?
– Погибла?! Как?
– Иди дальше. Там ждёт тебя облегчение.
– Что ещё за облегчение придумали эти проклятые ведуны? – фыркнул Барыкин и, сообразив, насколько это глупо – разговаривать с овощами, вдавил все свои четыре конечности в рыхлую землю, ползя вперёд к облегчению, к  обеспеченной пенсии.
– Лёгкого пути тебе, братец, – на прощание прокричала голова. 
По пути Барыкин избавил ещё несколько десятков рук от их бюллетеней. Встречались и головы; все они принадлежали друзьям, знакомым, родственникам. Постепенно крепкие мозолистые руки сменили холёные дамские ручки, инкрустированные изысканными драгоценными кольцами, и мужские, не менее холёные и так же обильно обвешанные перстнями и золотыми браслетами.
По мере приближения к краю поля, там, где шумел лес, Барыкина всё чаще  тревожил наставлениями внутренний голос. Осмелел под конец, прижился, видать. Он звучал уверенно, тактично, деликатно. Но иногда, то ли от переполнявших его эмоций, то ли для демонстрации своей значимости и силы, его прорывало, и тогда в резкой, где-то даже экспрессивной форме, он жёстко предупреждал и даже стращал. Ещё он постоянно твердил о положении дел в  голове Барыкина, то и дело озвучивал планы и программы по устранению тех или иных недостатков мыслительного процесса. А ещё время от времени он советовал не сокрушаться по поводу  доставшейся Барыкину участи…  «Я уверен: вместе – мы сила. Для достижения поставленных задач нам необходим высококлассный, высокотехнологичный, безальтернативный набор инструментов. Для решения этой немаловажной проблемы следует отметить то положение сельского хозяйства, в котором оно пребывает на сегодняшний день. А оно, как известно, в данный момент переживает далеко не лучшие  времена. И это с учётом того, что в мире с каждым годом увеличивается  потребность во всё более надлежащем качестве обеспечения этой одной из основных сфер экономики», – вещал внутренний голос.  Барыкин почтенно, с серьёзным выражением лица слушал голос. Основной смысл монолога был, как всегда, понятен. Но что конкретно требовал от него голос, Барыкину в очередной раз понять не удалось.
   Финальным ориентиром было высокое дерево неизвестной породы. Тополь – не тополь, дуб – не дуб. Скорее нечто среднее, с продолговатыми ярко-зелёными листьями и прямым, как пограничный столб, стволом.  Под деревом обнаружился фанерный ящик высотой в половину человеческого роста. На ящике стоял, широко расставив ноги, Дмитрий Игоревич Свежеземля. На колдуне была  чёрная накидка вроде той, что носят католические послушники.
Поначалу Василий Васильевич не заметил колдуна: выбился из сил, рухнул на землю и пролежал несколько минут, уткнувшись лицом в рукав пиджака, почти не шевелясь. Тишину нарушало  лишь его тяжёлое дыхание и шелест листвы. Нормально отдохнуть не давал постоянно урчащий живот и всё нарастающая тошнота. Тошнило, видать, от немытых рук. К тому же под конец, желая как можно быстрее добраться до финиша, он нечаянно откусил палец и в спешке проглотил его. Пораненная рука сначала  задрожала, забилась в конвульсиях, но вскоре собралась с силами, сжалась в кулак и погрозила. Барыкин предвкушал скорое облегчение на финише, поэтому внимания на раненную руку не обратил. Поняв, что угрозами правды не добиться, рука с досады  выставила окровавленный обрубок среднего пальца.
– Будешь выёбываться – откушу на обратном пути ещё один, – огрызнулся Барыкин, заметив краем глаза, как кулак медленно трансформируется в неприличный жест. 
После такого невиданного хамства конечность потеряла всякое желание добиваться правды. Её ладонь обмякла, повисла, и на землю одна за другой покапали кровавые слёзы.
Ни в коем случае нельзя было упустить возможности отомстить. Это было бы просто кощунственно по отношению к себе. Барыкин решил не медлить. Попытался выбраться из хомута. Думал, мучиться придётся долго. Но выбраться получилось с первого раза, притом настолько легко, что он даже удивился. Просто сдал немного назад и всё, готово. Но вот проклятые подковы вопреки ожиданию никак не желали отскакивать.
Ничего страшного. Зато есть чем залепить по морде висящему на суку колдуну. 
Осторожно, стараясь не шуметь, депутат подкрался к колдуну. Остановился в трёх шагах, сосредоточенно рассматривая композицию «колдун на ящике», или что там под ним находилось. Голова у колдуна была  опущена, однако он твёрдо стоял на ногах и при этом совершенно не шевелился. Между босых ступней предполагаемого покойника, в фанерной крышке, Барыкин заметил щель. Конечно, колдун стоял на урне для голосования! Надо же! Он обежал вокруг ящика в поисках изображения российского герба, но ничего подобного не обнаружил. Ну и ладно, это не важно. Зато теперь он одним выстрелом  убьёт двух зайцев: выбьет из-под ног опору, тем самым вздёрнув гада на суку, и проголосует разом за сотни тех, кто отдал ему на съедение свои голоса. Только вот следовало решить, каким образом он это проделает. Наверняка какой-то способ существовал. Барыкин начинал уже потихоньку привыкать к тому, что находится в потустороннем измерении и что здесь возможно многое, если не всё. Пусть даже он умер. Какой теперь смысл сокрушаться по этому поводу. Надлежало думать о будущем, которое в этом измерении, судя по всему, тоже имелось. Хотя это ещё не факт. Ну да ладно. В любом случае отомстить колдуну, оказавшемуся здесь по той же причине, что и он, – дело святое.
Как можно сильнее Барыкин зарядил ногой по ящику. Тот выскочил из-под ног колдуна, пару раз кувырнулся в траве. Пеньковая верёвка, что обвивала шею колдуна, натянулась и затрещала. На мгновение Барыкин испытал к колдуну некое подобие жалости. Похоже, несчет-ный успел умереть второй раз кряду. Бросив на висельника брезгливый взгляд, депутат схватил в охапку урну и затрусил к сохе. Задыхаясь от предвкушения чего-то непознанного и весьма увлекательного, как ребёнок, которому только что купили большую и дорогую игрушку, Барыкин аккуратно поставил урну на землю и сел рядом в ожидании очередного чуда. Просидев некоторое время и наконец поняв тщетность бездействия, он перевернул урну дном кверху, надеясь отыскать нечто необычное. В дне обнаружился круглый вырез, прямо по центру; он занимал треть площади фанерного дна. Барыкин почесал подковой затылок, напряжённо соображая, чего же всё-таки желает от него этот причудливый мир. Озарения ждать пришлось не долго. Он осмотрелся украдкой, и даже немного пригнулся, затем вскарабкался на урну, с немалым усилием разнуздал ремень на брюках, расстегнул ширинку, при этом изрядно вспотев, спустил брюки, развернулся лицом к трупу, присел на урну и натужился. Тужился довольно долго и активно, но доставить голоса в утробу ящика никак не получалось. Раздосадованный, он уже собирался сдаться, но тут с деревом начало твориться что-то неладное: листья вмиг пожелтели и осыпались на землю. Теперь перед Барыкиным возвышалась ощетинившаяся голыми ветвями гигантская буква «Г», сбитая из тщательно отёсанных, прямых брёвен. На букве болтался подвешенный колдун. И вот последний пожелтевший лист коснулся травы – голова  дёрнулась, медленно поднялась. В Барыкина вцепились маленькие колючие глазки, чёрные, полные отчаяния и презрения.
– С облегчением, – скривив улыбку набок, поздравил колдун.
Никогда так не тужился Барыкин. В приступе неистового страха он напряг все мышцы и хотел было рвануть со спущенными штанами по пересечённой местности, но тут, как назло, «пошёл бюллетень».
Поздно. Лучше уж потерпеть. Не удирать же по полю с обделанным задом.
         – Как раз тебя мне не хватало, – сообщил покойник. Он висел не шевелясь, словно мишурой набитый. Даже не моргал. – Сегодня полнолуние, сегодня плановое зависание.
Барыкин почти не слышал воскресшего: живот не на шутку скрутило. Он напрягся ещё сильнее в надежде окончательно избавиться от плохо усваивающейся глянцевой бумаги. Напрягся раз, второй, третий. И надо же, пронесло! Ох! как хорошо пронесло!
На том его работа завершилась. А дальше пусть всё это добро разгребает комиссия по подсчёту голосов. Пусть разгребает и выносит честный, беспристрастный приговор его предвыборной кампании и всем его двадцати четырём годам  политической деятельности, – когда он занимался, по большому счёту, лишь тем, что гремел своими увесистыми подковами, аплодируя на съездах КПСС заправским речам коллег. Гремел, конечно, за приличное жалование, но душу-то не обманешь: хочется ей, несправедливо угнетённой, свободы, полёта, независимости, гордости неподкупной хочется.
– Ты мне поможешь, – тоном, не терпящим возражения, приказал колдун.
– Чем я могу тебе помочь? С верёвки снять? Ты меня тут же на ней и повесишь. Нет уж, спасибо.
– Я вишу здесь не затем, чтобы ты меня снимал. Помощь мне нужна.
– Я слу-у-шаю-у, – тужась, выдавил Барыкин.
– Подойди.
– Зачем? Не, так просто меня не возьмёшь.
– Подойди, трус. У меня в правом кармане бюллетень, – сообщил колдун. – Разве тебе не нужен мой голос?
– Так ведь всё равно в очко придётся опустить, – не соглашался Барыкин.
– Вот и опустишь.
– А дальше что?
– Дальше – пенсия, сытая, спокойная, у милой под бочком, или под чем ты у неё там.
– Не твоё собачье дело, – оскорбился депутат.
– Ну так что, возьмёшь бюллетень или дальше будешь от страха накладывать?..
– Подожди, я ещё не закончил…
Колдун, набравшись терпения и тихонько раскачиваясь на подвесе, ждал, когда покрасневший до степени варёного рака депутат закончит обогащать урну добром.
Прошло не меньше двадцати минут. Медленно, будто нехотя, Барыкин встал и, неуклюже зажимая брюки между подков, принялся их натягивать. Колдун внимательно, где-то с усмешкой, где-то терпеливо вздыхая, наблюдал за неловкими манипуляциями депутата. Наконец со штанами он покончил. Настало время опустить последний, решающий, как почему-то казалось Барыкину, голос. Он осторожно, не сводя с колдуна глаз, приблизился, и уже собирался залезть в правый карман хламиды, но неожиданно молниеносным движением руки колдун вцепился ему в шею и стал душить, довольно приговаривая:
– Ругай меня, проклинай от всей души.  Ну же! ну же! Ведь это по моей вине ты просрал  главные выборы в своей жизни, да и жизнь, похоже, просрал тоже. Ну же, Вася! Я жду, Василий. Где твои булькающие спазмами ненависти и отчаяния всхлипы? Задай мне жару, Вася, – захлёбываясь в эмоциональном порыве, хрипел колдун. При этом от наслаждения непонятной природы он то и дело прикрывал глаза, надувал щёки, а потом с шипением выпускал воздух, будто набирающий обороты паровоз.
Барыкин изо всех сил пытался освободиться от не по-человечески сильной клешни: колотил подковами по сдавившей горло руке и даже пару раз в ярости плюнул негодяю в его улыбающуюся физиономию. Но куда там.  Свободной левой рукой, дико хохоча, беснуясь, колдун вытер с лица слюни и принялся ладонью лупить Барыкина по щекам с такой силой, что у несчастного в глазах  засверкало, будто сварочный электрод зажёгся перед носом.

– Эй, ты жив? Очнись, – шлёпая по щекам, говорил Свежеземля. – По-моему, живой. Сколько времени будет отходить?
– Много. До конца дня, – отозвался голос откуда-то сверху.
– Хорошо, подождём. Пусть пока тут полежит. Кидай, – сказал колдун. Сверху из светящегося квадратного проёма полетели тряпки, прямо в лицо Барыкину. – Придётся, Петровна, тебе спуститься: один я его не одену.
Лестница под старухой заскрипела. Петровна спускалась медленно, боясь свалиться. Обезволившее тело Барыкина весом около ста килограммов одеть оказалось нелегко. Когда Дмитрий подхватил депутата сзади под руки и оторвал его туловище от земли, тот протяжно простонал и заурчал что-то неразборчивое.
Облачили в грязную, изорванную фуфайку, из которой то тут, то там торчала ватина. К фуфайке добавились неизвестно откуда взятые ватники, тоже весьма потрёпанные и воняющие навозом. В общем, сделали из холёного и щеголеватого депутата настоящего колхозного работягу. Только вот лицо всё портило, выдавало его знатное происхождение.
– Сейчас мы от него ничего не добьёмся, – констатировал Дмитрий. – Может, ближе к вечеру? Как ты думаешь? 
– Вечером-то… вечером можно, – подтвердила ведунья. 

После того как творило захлопнули, Барыкин остался в полной темноте, наедине со своими мыслями и страхами. В земляном погребе, особенно весной,  прохладно и сыро. Разило гнилой капустой и ещё чем-то, вероятно, сопревшим картофелем. Пошевелиться Барыкин не мог. Тело было будто не его, онемевшее, почти безжизненное. Наверняка старуха что-то подмешала в отвар. Голова  при каждом ударе сердца взрывалась болью, словно в кровь добавили какое-то едкое, ядовитое вещество, отравляющее мысли, и что самое страшное, отравляющее мозг. 
Вспомнились приключения на поле, избиение колдуном, урна… и облегчение. Облегчение, пожалуй, было единственным более-менее приятным ощущением в этом странном сне. Что бы мог означать этот сон? До конца поля дошёл,  все бюллетени собрал и доставил куда надо. Плевать, каким способом доставил, главное, доставил. Чёрт, мистика какая-то! Никогда прежде не снились столь красочные, и хотя немного нереальные, но всё же по большей части лишённые сумбура сны. Сновидение-загадка! Разгадав его, он мог бы изменить, откорректировать свою судьбу к лучшему. Только бы не забыть под воздействием интоксикации. Несомненно,  высшие силы пытались сказать ему нечто сокровенное. Детали,  ни в коем случае нельзя забыть детали.
Барыкин поочерёдно прокручивал в памяти все  детали: номер на сохе и тянущиеся вдаль борозды; слова головы и оскорбительный жест туповатого владельца руки, которому он откусил палец; урну и странное дерево, изогнутое буквой «Г». Что бы это всё значило. Он долго и напряжённо соображал: прикидывал самые разные варианты, искал ответы в прошлом, соотнося его события с увиденным во сне. В итоге истина так и не соизволила явить своего блаженного, спасительного лика. И когда он осознал тщетность любых попыток узреть смысл и попытался просто ни о чём не думать, блаженная истина неожиданно, как молния в ночном небе, озарила до последнего момента непроглядную темноту удручающей неизвестности. Точно, вот она! Надо же, как хитро, оказывается, всё устроено. Да здравствует истина!  И он радовался как ребёнок; гордился тайным знанием, как гордится мудрец на закланье лет, познавший нечто такое, что у простых смертных обычно вызывает снисходительную улыбку и грусть.
Потом его снова потревожили. Старуха осталась на погребке, а колдун спустился и принялся светить маленьким, но мощным фонарём. При каждом попадании света в лицо возникала стреляющая боль в глазах. Барыкин жмурился, постанывал, но сил не хватало даже на то, чтобы загородиться от света рукой. Прошло не меньше трёх часов с момента, когда он очнулся. Тело по-прежнему не слушалось, и он не на шутку перепугался: после дрянной  настойки могли возникнуть проблемы со здоровьем.
– Вы меня искалечили, – послышалось из почти не  шевелящегося рта.
– О здоровье думать будешь потом, – отрезал Свежеземля. – Я бы на твоём месте подумал о спасении.
– Спасении чего? – бесстрастно и как-то отрешённо спросил Барыкин.
– О спасении шкуры своей, Вася.
– Что мне шкура моя тленная.
– Вот ты как заговорил! Надо же! Что, от бормотухи бабкиной мозги спеклись? Не дури, Василий Васильевич. Единственный, кто сейчас в силах тебе помочь, это я. Хочешь отсюда выбраться? – Барыкин ничего не ответил. – Конечно, хочешь. Так вот, билет отсюда  стоит пять миллионов рублей. За жизнь свою бурную, я думаю, ты успел накопить гораздо больше. Я тебе номер счёта предоставлю. Ты только позвони своему финансисту, и пусть он соизволит перевести денежки. А после, клянусь родной мамой, ты меня никогда больше не увидишь. Согласись, я очень гуманен. Не такая уж большая сумма. Ну, Василий Васильевич, по рукам? Да не жмись ты. Я ему жизнь его продаю, а он неимущим прикидывается.
– Что вы со мной сделали? Я шевельнуться не могу.
– Это постневрологический синдром. Сейчас твоя нервная система почти полностью истощена. Чтобы  установить контакт с тонким миром, любому медиуму  необходимо в течение трёх-пяти минут посредством психической работы растратить от пятнадцати  до двадцати процентов энергии. Для человека, поверь, это очень много. Ты недавно с успехом это проделал, и даже чуть-чуть переборщил. Отсюда и бессилие. Ну так что, заплатишь? В противном случае мы оставим тебя тут одного без воды и пищи. Через сутки, максимум через двое, ты снова наладишь контакт с астралом, но на этот раз уже окончательно и бесповоротно.
– Телефон.
       – Совсем другой разговор. Видно сразу – деловой человек, дипломат. Надо же,  мне казалось,  тебя сложнее убедить. Сейчас спущусь. Твой телефон у меня. Мы ж не воры какие-нибудь, в конце концов, – радостно сообщил колдун, спускаясь в погреб. – Говори номер.
Барыкин шёпотом продиктовал номер, после чего телефон был любезно доставлен к его уху. Пока в трубке раздавались гудки, Дмитрий угрожающе предупредил:
– Не шути. Распоряжайся лаконично, без лишних слов. Дай ему понять, что ты настроен серьёзно. И погромче говори.
– Валя, добрый день… Вечер! Надо же, совсем заработался, даже не заметил. Послушай, Валёк, с Сингапура нужно срочно перекинуть пять миллионов... Да… Да… Почему?.. Дай ему трубку…  Да… Ало… Ало… Конечно. Я потом подпишу. Слышишь?.. Потом приеду и подпишу… Как нельзя! Послушай, Эдик, по-моему, ты малость забываешь, кто такие в этой стране универсальные менеджеры. Хочешь сменить менеджера?.. А ты не бойся. Просто делай, что я тебе говорю, и всё… – надрывисто хрипел в трубку Барыкин.  – Секунду. Он просит номер счёта.
С лихорадочной быстротой правая рука колдуна нырнула в карман куртки, откуда через мгновение показался синий лист бумаги, напомнивший Барыкину бюллетень, который во сне он доставал из хламиды. Дмитрий повертел бумагу в руке, всматриваясь под светом фонаря в написанные на ней цифры.
– Четыре, шесть, пять, один… – произносил с расстановкой номер счёта Дмитрий.
 – Всё, готово, – с грустью в голосе сообщил Барыкин и прикрыл глаза.
– Деньги уже перечислены?
– Рано ещё. Пока проверят, пока проводки составят и тому подобное. Через час-другой, может быть. Воды, принеси, пожалуйста, воды. А то я тут ноги протяну.
– Не протянешь только в том случае, если мне позвонят и скажут, что деньги на счёте. Вот когда всё будет тип-топ, тогда принесу.
– Пожалуйста, – взмолился Барыкин.
– Не волнуйся, успеешь ещё испить свою чашу до дна. Отдыхай пока, восстанавливай силы. Они тебе ещё пригодятся.
– Я буду ждать, – проговорил Барыкин.
– И я тоже.
Колдун явился через пару часов. Он принёс пол-литровую пластиковую бутылку, в которой бултыхалась вожделенная жидкость. Свинтил пробку и поднёс к губам страждущего. Барыкин подал дрожащую голову вперёд (это движение он был уже в состоянии проделать), жадно впился губами в горлышко. Первый глоток, второй… третий. Поперхнулся, закашлялся, хотел что-то сказать, но кашель задавил.

– А! а! а! Прекра-ати-и-и!!! 
– Твоя слюна как росы утреннего сада. И вот стекает вкусом жизни в грудь  неумолимая отрава, что открывает твою суть, – слизывая со своего лица слюни, сыпал стихами колдун. Он продолжал хлестать Барыкина по щекам, и по-прежнему держал его за горло. – Ах да, забыл, вы ж барин! И вас негоже мне гневить. Так где же ваша гвардия каналий, нам приказавшая всем жить?
– Пу-усти, выродок! – разбрасываясь щедро слюной, продолжал сопротивляться депутат. 
            

Глава X

ФОРМАТ Х

Усталость валила с ног. События последних дней давали о себе знать.  Стрессы редко кому идут на пользу. Свежеземля в этом отношении был не исключение.
Домой добирался на электричке. Дорога стала настоящим испытанием. Постоянно казалось, будто со стороны он выглядит очень подозрительно. Завидев милицейскую форму, он  опускал голову, опасаясь, что служитель правопорядка вот-вот ткнёт в него пальцем, прокричит «держите!», а потом высадит на каком-нибудь полустанке и изо всех сил начнёт тыкать своей дубинкой. Докажи потом, что ты не олень сохатый. Впрочем, тыкать, наверное, не станет. Для начала потребует документы. А у него их нет: оставил дома. Сержант заметит трясущиеся руки и нервно бегающие глаза и, как пить дать, предложит проследовать в отдел для установления личности. А ему никак, ни за что на свете нельзя сейчас светиться. Депутата, конечно, никогда не найдут, а вот машину его… Машину наверняка кто-нибудь видел в деревне. Туда обязательно слетится половина областного УВД. Станут тщательно прочёсывать местность, опрашивать всех жителей. И если Петровна не успела до их приезда привлечь к себе внимание, никаких проблем не возникнет. Но кто знает, чем эта старая маразматичка почти целые сутки занималась, ожидая клиента. Теперь-то уж точно сидит у себя дома в Твери.  Глаза небось проглядела в телевизор: ожидает новостей от без вести сгинувшего депутата Барыкина. Ох, только бы не вышли на старуху. Бабка хоть и молоток, в сельсовете полжизни просидела, но кто знает, какие соискатели правды до неё могут добраться. С полной уверенностью предполагать можно только одно: желающих добраться будет хоть отбавляй. И вот что ещё: нельзя исключать и то, что перед поездкой в братство Барыкин сообщил кому-нибудь о том, куда он направляется; просто для подстраховки. Но почему тогда он не сказал об этом в погребе? От страха забыл? Или не верил, что его могут убить? Ведь мог бы и соврать во спасение.
Опасную, ох, опасную игру он затеял. Но что теперь, – теперь ничего не исправить. Нужно идти дальше, и чем дальше, тем лучше. В Москве в любом случае оставаться нельзя. Пять миллионов!!! Что, мало за депутата Госдумы? Увольте, господа. Жадность – скверный порок. Ему ли жадничать, великому колдуну, великому мыслителю! Диоген жил в бочке, Будда поселился под деревом. Что ему горевать с пятью миллионами в тайге, где вокруг на сотни километров вовек не отыскать человека с таким состоянием! Определённо, там его ожидают лавры местного царька. И к чёрту весь этот шопинг, нагламуренный бомонд, одуревший от денежного передоза. Лучше уж держаться подальше от сверкающей рекламы и просителей, вечно ищущих счастье там, где оно и не ночевало. Настоящее счастье только там, в шуме крон векового кедра, в плеске хрустальных стремительных рек, в тихом закате и таком же тихом, сулящем гармоничный и созидательный день рассвете. Гении, пусть даже «чёрные», обречены обществом на изгнание. Часто изгнание проявляется не в конкретном географическом перемещении человека. Непонятые, потому и обречённые на одиночество, они покидают этот мир людей, – они уходят в себя, становясь всеобщим посмешищем. Слабодушные, недалёкие людишки всегда рады насмеяться над ними, каждую минуту готовы втоптать их в грязь.
Сидящий напротив мужик задумчиво и как-то мечтательно следил за проносящимися в окне пейзажами и между тем ковырялся в носу. Его могучая шея, массивный подбородок, покатый лоб и близко сидящие глазки говорили о том, что данный индивид принадлежит к особям бойцовской породы. Да и в носу он ковырялся слишком уж как-то агрессивно: указательный палец то и дело проворачивался почти на триста шестьдесят градусов, благо носом индивид был наделён соответствующим, длинным и широким.
Чёрный пуховик с красными полосками вдоль рукавов сидел на нём впритык; не помешало бы на размер больше. Чёрная вязаная шапочка, полуспортивные дутые штаны, кроссовки.
Несомненно, спортсмен. По всей вероятности, бандит!
Некоторое время  спортсмен увлечённо смотрел в окно. Но вот он взглянул на соседа и в лице его что-то изменилось – вероятно, та тревожность, которой был охвачен Дмитрий, передалась и ему. Мужчина, словно бык на корриде, исподлобья метнул  на неспокойного соседа со-средоточенный, опасливый взгляд.
– Завтра же, нет, послезавтра, я отсюда уеду, – озвучил свои мысли Дмитрий.
– Я рад за тебя, дружище, – отозвался мужчина.
– Ты так говоришь, будто и сам готов в любое время отсюда умотать.
– Зачем? Мне тут хорошо. Уехал бы, да только нравится мне этот бардак.
– Правильно, только таким бардак и может понравиться. Волком нужно быть, чтобы жить достойно в этой замешанной на крови стране.
– Не понял, – неожиданно обиделся собеседник. – О чём это ты, дружище? Хочешь сказать, я на волка похож?
– Ничего я не хочу сказать, – поняв, какой опасный разговор он затеял, осёкся Дмитрий. – Просто… Кстати, меня – Дмитрий, – протянул он руку.
– Фёдор.
– Так вот, Федор, я наконец всё понял. – Собеседник сосредоточился, приготовился выслушивать. Почему-то ему показалось, что сейчас он услышит нечто интересное и познавательное, что в дальнейшем окажет немалое влияние на его жизнь. – Здесь зона отчуждения. Повсеместно. Знаешь, почему Россия всегда считалась святой? Святая Русь! Мы сосланы в зону отчуждения. Россия – богатая страна, но с бедным народом. И такой она была всегда. И дело не в дорогах и даже не в дураках. Просто над нами довлеет клеймо святости. А где святость – там обязательно, по космическим законам бытия, должно присутствовать страдание. Вот и страдаем мы во имя святости. И это не пустые, не громкие слова. Ещё Нострадамус пророчил рождение второго Христа. И как ты думаешь, где? «Я знаю, что явится новый Спаситель, нет силы, способной разрушить любовь, так слово погибших пророков цените, чтоб вырвалось солнце из древних гробов».
           – Древние гробы… Это о нас, да? – с неким неестественным благоговением, совсем не подходящим к его аляповатому выражению лица, поинтересовался Фёдор.
– Кто знает. Так толкуют катрены современные настрадамусоведы. Но тот, кто взялся толковать этот катрен, наверняка всех нас представлял гробами, причём древними. И не исключено, что сам Нострадамус думал так же. В этом есть что-то архаично-издевательское: как будто единственный смысл жизни любого русского человека заключён лишь в одном: телом своим христианским бренным заполнить гробовую пустоту.  И это при том, что  славяне на протяжении многих веков покойников сжигали. Но потом, видать, заметили – земли русской хватит не только живым, но и мертвым, и решили закапывать. В 980 году Владимир Русь крестил. Тем самым он подписал с католицизмом негласный договор об исполнении всех предписываемых данной верой канонов. Пришлось закапывать. Как говорится, коль взялся за гуж, не говори, что не дюж.   
– Тоже мне креститель. Братца собственного на тот свет отправил, на баб был падок. Христианин!
– А я смотрю, ты осведомлён.
– Есть малость. У меня ведь собственный книжный магазин, – похвастался Фёдор.
– Предприниматель, значит? – осведомился Дмитрий.
– Не только ж буржуям процветать. Пора русскому медведю показать, кто в лесу хозяин.
– Среди русских медведей всё чаще встречаются шатуны, озабоченные одним – поиском пропитания на бескрайних просторах нашей необъятной Родины.
– Пропитанием?! Как это так?.. А разве раньше было по-другому? – усомнился в правоте собеседника Фёдор.
– Раньше о пропитании медведя заботился лесхоз. А теперь он давно обанкротился и даже называется иначе.
– И как же?
– Строй демократически деморализованных хозяев опушки. В лесу сегодня главенствуют лешие, русалки и прочие черти.  Поверь, я знаю, о чём говорю. Мы привыкли к их присутствию, поэтому и не замечаем их, хотя они повсюду. Их уже немало. И со временем появится ещё больше. Это не остановить. Это как круговая порука, исполняя правила и указания которой каждый гарантирует себе относительно спокойную и благоустроенную жизнь.
– Кто, лешие с русалками? – округлил глаза Федор.
– Нет. Те, на ком держится их покой и благополучие.
– Ты что, революционер? Параноик?
– Спасибо на добром слове, – состроил обиженное лицо Дмитрий. – Никак не ожидал такой реакции. Но я вполне серьёзно. Просто выражаюсь немного метафорично. Ну сам посуди, кто сегодня правит в России.
– Те, кто в ней правил и сто, и двести лет назад. Разве не так? Как ты думаешь?
– Ты правильно рассуждаешь. Это всё понятно. Но я – о другом, не о лесных чертях. Я – о разбуженном во время спячки медведе. Он долго спал и вот наконец его кто-то, вернее, что-то разбудило. А разбудил его голод.
– Понятно, с чего бы ещё ему проснуться.
– Он проснулся вовсе не из-за пустого желудка или из-за недостаточно толстой жировой прослойки. Он проснулся из-за духовного голода. Понимаешь? И теперь, разбуженный, обеспокоенный голодом – как загипнотизированный, он бродит, ищет, чем бы ему поживиться. А чем тут, в лесу с чертями, поживишься? Разве что раскопаешь вековую могилу соплеменника и отгрызёшь давно просроченный кусок.
– Истинные ценности вечны, – напомнил Фёдор.
– Но рецепты их приготовления и способ подачи к столу…
– А это уже на любителя.
– Верно, на любителя. Но где они, эти любители? Нету, перевелись. Не воспитывают в теперешнем демократически деморализованном стаде таких гурманов. Не воспитывают. А если кто и ест мертвечину, то наверняка через силу: не всегда вкус различим, а если и различим, то наверняка неприятен.  И я не удивлюсь, если через двадцать лет у детей при слове «марс» первой зрительной ассоциацией будет не красная планета, на которой их деды мечтали когда-то выращивать сады, а нечто совсем другое, сладкое и липнущее к зубам. Оно и понятно: небесные светила по телевизору, конечно, рекламируют, но уж слишком редко. А хотелось бы побольше просвещения. Только вот двигатель прогресса, увы, не предназначен для   просвещения масс. Сейчас моя остановка, – соврал Дмитрий. Встал, пожал Фёдору руку и, собравшись на выход, бросил: – Приятно было поболтать. Кстати, а ты раньше случайно не бандитом  трудился?
– Не, – ничуть не смутившись, ответил Фёдор. – Неужели похож?
            – Есть немного.
– Ты далеко не первый, кто принял меня за бандита. Согласен, габариты у меня немалые. До того как заняться торговлей книгами, я работал стриптизёром. А там, сам понимаешь, товар нужно демонстрировать не только лицом, но и всем остальным. Теперь бандит пошёл более утонченный: старается духовно развиваться и на стероидах не сидят. Не то что раньше. 
– Счастливо, – попрощался  Дмитрий. 
Он проскользнул в соседний вагон, миновал его и устроился в следующем. До Москвы оставалось как минимум сорок минут пути. 
По прибытии его ожидал очередной сюрприз. Ещё никогда  холостяцкая квартира не сияла такой чистотой. Порядок просто образцовый! Он даже присвистнул, стоя в прихожей и рассматривая аккуратно расставленную на подставке обувь. Не иначе как Никита поработала. Надежда в очередной раз обманула: всё-таки от приживалки был толк, да ещё какой. Вон какую чистоту навела, как первоклассная горничная. А он ругал её, считал растением. Определённо, с этой особой в одних стенах жить было не только можно, но даже нужно. Минимум затрат – максимум услуг. Повезло.
Раздевшись, он прошёл на кухню в поисках еды и… О чудо! На газовой плите обнаружилась полная утятница плова, с курицей и горошинами перца; также на плите ждали своего часа дранки и горячий кисель. Всё как он любил.
Надо же! Откуда она узнала о его гастрономических предпочтениях?! Вадим!.. Ей рассказал Вадим. Где его, или уже её, носит?
– Добрый день, – раздался за спиной немного грубоватый, но вместе с тем приятный женский голос. 
Дмитрий обернулся и обомлел. Облокотившись левой рукой о стену, заведя ногу за ногу, перед ним стояла роскошная брюнетка, высокая, до безумия стройная и очень, ну очень красивая. Таких Дмитрий Игоревич Свежеземля никогда ещё не встречал. Ну просто неземной красоты! Возможно, как раз о такой он мечтал всю жизнь. Рядом с такими женщинами у мужиков отнимаются языки и головы обычно пустеют. Дмитрий в этом отношении исключением не был. Его хватило лишь на то, чтобы раскрыть рот и промычать что-то неразборчивое.
Красавица обольстительно улыбнулась. Её точёную фигуру облегало великолепное чёрное платье. Оно ей чрезвычайно шло.
– Познакомимся? – предложила брюнетка.
– Ага, – выдавил Дмитрий.
– Виолетта.
– Дмитрий. Вас, как я понимаю, пригласила Никита?
– Никто меня не приглашал. Я сама пришла.
Стоило задуматься над словами Виолетты, но Дмитрий, созерцая доселе невиданную красоту,  соображал весьма плохо. Мысли практически отсутствовали. Он всецело погрузился в любование красавицей. Что в искусстве, в частности в кино, подаётся как любовь с первого взгляда, на самом деле является чистой воды любованием. Так можно засмотреться и на мгновение забыться, окидывая восхищённым взором прекрасный пейзаж, пышущий зеленью, или очень дорогую, эксклюзивную модель автомобиля. Кому что по душе. Но люди хотели, хотят и, наверное, будут хотеть видеть в этом акте любования нечто большее. Окажись сногсшибательная брюнетка последней стервой – вряд ли Дмитрий воспылал бы к ней  глубоко душевным чувством, во языцех именуемым любовью.  Страсть – да. Но не любовь.
– Что скажешь? Да скажи же ты, в конце концов, хоть что-нибудь, не пялься как баран на новые ворота, – затребовала Виолетта. – Мамы у меня никогда не было. Соответственно, в ранний период эдиповых взаимоотношений мне не довелось испытать по отношению к ней излишней привязанности, которая в дальнейшем помешала бы мне перенести мои сексуальные чувства на других женщин. Я вполне успешно справился со своей задачей. К чёрту Фрейда. В моём случае он не работает. Может ли это означать, что в моей песочнице тебе не обломиться поиграть? Ну же, отвечай!
– Обладание привлекательным телом, как, впрочем, и обладание красивыми, дорогими вещами, делает из человека пустотелого и недалёкого полную противоположность того, чем он обладает, – сделал вывод Дмитрий. – Новые ворота в моём дворе с теми же старыми дырами. Новизна и блеск свежей краски позволили воротам противно и громко скрипеть, чего раньше не замечалось. И вот ещё: играть с тобой в твоей песочнице мне поздновато. Твоё пристрастие к моему комнатному растению – это не невинное любопытство замшелого ботаника, – это защита от тревог, которыми обычно страдают детки, не сумевшие разучиться играть в песочнице. Шапочное знакомство с Фрейдом не позволяет скрипеть воротам более благозвучно.
– Ворота, ворота. Да что ты заладил с этими воротами! Сдались они тебе… Эти ворота, кстати, всегда стояли на страже твоего двора. Просто твоя дубовая натура всегда мешала тебе видеть… – срываясь на визг, изливала душу Виолетта. Она уткнулась лицом в ладони, села за стол и пару раз всхлипнула. – Думаешь, я из-за филантропии носился по городу в поисках квартиры, чтобы Димочка не ночевал в подвале, а имел достойное жильё? Я, я устроил тебя в братство, я заставил всех с тобой считаться, я давал всегда тебе в долг деньги, когда ты оказывался на мели, я всегда находился рядом в твои трудные часы. И что? Теперь ты заявляешь, что я пустой и недалёкий человек?! Да будь я хоть гермафродитом, но прежде всего я – человек. А ты… ты… теперь я даже не знаю, кто ты. Ворота, ха! Истукан глупый! – продолжая всхлипывать в ладони, приговаривала Виолетта. – Жалость к женщине, прекрасной и плачущей, и непреодолимое чувство отвращения смешались причудливым коктейлем  в душе Дмитрия.  Что он мог ответить. Оставалось тяжело вздыхать. И только прелестная внешность Виолетты удержала Дмитрия от дальнейших резкостей. – Ты смеёшься надо мной, – корила она его. – Нет, ты завидуешь мне. Я  теперь красивый. Любая баба моя, то есть…
– Ох уж эти женщины, – вздыхая, сокрушался Дмитрий. – Пойми, чего они хотят.
– Вот видишь, – подняв заплаканное лицо, гнусавила  Виолетта, – опять смеёшься.
– Ладно, не реви, Вадим. Слезами горю не поможешь. Хотя какое ж это горе, когда ты сам хотел... Ведь хотел, да? В глубине души хотел. Я тебе нравлюсь?
– Пошёл к чёрту! сволочь проклятая!!! – вспыхнула Виолетта.
Она схватила со стола фарфоровую чашку и неловким движением запустила её в Дмитрия. Тот успел увернуться. Чашка врезалась в холодильник и со звоном рассыпалась.
– Чокнутая! – продолжая ехидно улыбаться, заявил Свежеземля. 
– Истукан, – огрызнулась Виолетта.
– Всё-всё, ухожу. Я в банк поехал. Сниму деньги со счёта. И просьба: смотрите, девочки, в песочнице не заиграйтесь, – кинул он, войдя в прихожую и второпях накидывая куртку.

Коридоры пустовали, впрочем, как и всегда. Шанс кого-нибудь встретить был невелик. Основная работа всегда кипела в подвале; там собиралось большинство братьев, у  каждого из которых имелась своя зона обслуживания: кто-то следил за работой шатунов, а кто-то за работой тех, кто следил за шатунами. В общем, без дела никто не сидел. Виолетта осторожно прокрадывалась по коридорам, до смерти боясь встретить какого-нибудь без дела шатающегося коллегу. Ей то и дело мерещились странные шаги, словно за ней кто-то шпионил. Но сколько бы ни прислушивалась, сколько бы ни подкарауливала шпиона за углом, никого обнаружить так и не удалось. Наверняка эти странные, едва различимые шаги принадлежали призраку последнего астрального дозорного. Это он, по указке верховного жреца, блуждает по дому в поисках ценной информации – подслушивает за всеми, подглядывает. От него ничего не утаишь, на него не действуют никакие обереги, защитные амулеты и прочие магические уловки. На то он и дозорный, чтобы всё про всех знать. Обнаружить  его присутствие можно лишь по едва различимому звуку шагов и по мелькающей тени – на такое способна только натренированная психика колдуна или медиума, а никак не простого обывателя, далёкого от понимания сверхъестественных явлений. 
Рядом с дверью висело переговорное устройство, что-то вроде домофона. Виолетта слегка нагнулась, нажала копку на устройстве.
– Я пришёл в назначенный срок.
– Я рад. Пароль, – ожил динамик.
–  Карточный домик, – сообщила пароль Виолетта.
В двери лязгнуло мощное запирающее устройство, приведённое в движение встроенным электроприводом. Металлическая дверь подалась внутрь, освобождая пространство для прохода. Не дожидаясь, пока стальная глыба полностью сдвинется, Виолетта привычно проскользнула внутрь.
Сцена за полотном не освещалась. В помещении господствовала почти полная темнота, окончательно сгуститься которой мешал ночник на стене.
Вскоре появился жрец. Сцена озарилась золотистым свечением, и силуэт человека, неподвижный, всё такой же таинственный и недостижимый, обозначился на фоне белого полотна.
– Виолетта! – раздался металлический голос из динамика.   
– Как! Вы знаете моё имя?!
– Я многое знаю из того, что известно тебе одной, и многое из того, что тебе пока только предстоит узнать.
– Тебя информирует астральный дозорный. Что тут странного.
– Верно. И именно поэтому советую отвечать честно.
– Великий жрец! разве я когда-нибудь лгал тебе? Ты – моя совесть. Обманывать тебя бессмысленно.
– Эх, слышал бы сейчас тебя Свежеземля.
– О великий! мне кажется,  пора изгнать его из братства, – поделилась соображениями Виолетта. 
– Зачем же так. Для него тут такой душняк начался... Скоро сам ноги сделает. Астральный дозорный не дремлет, регулярно следит за ходом его грязных мыслишек. Он  может многое вломить.
– Вломить?
– Ну… в смысле, поведать, – пояснил жрец. – Ты, наверное, хочешь знать, что с тобой произошло и кто из тебя бабу сделал?
– Да, великий.
– Я создал тебя. Ты – призрак, тульп. Я создал тебя силой своей мысли. У тибетских  лам существует практика создания предметов, животных и даже людей одним только усилием мысли. На протяжении долгих месяцев я уединялся, предавался созидательной медитации и тем самым воплотил тебя.
Виолетта слушала, раскрыв рот.
Изменённый компьютером голос скрывал эмоции и по большей части интонацию.
Так вот откуда бралось постоянное ощущение, будто жизнью руководит кто-то извне. Кукла, созданная на потеху, хуже того, для плетения интриг, выгодных создателю! Кто он? Что он? Только подумать! чья-то мысль, неосязаемая, невидимая, без цвета и запаха, а главное, жестокая по отношению к нему мысль! Ни воли, ни свободы. В любой момент дамоклов меч может пройтись по её хрупкой шее и поставить кровавую точку в её то ли жизни, то ли сне. И всё это по прихоти одного человека, которому, возможно, завтра или через час надоест играть с куклой в бога. Унизительно. Стыдно за своё бессилие. И что самое обидное: убить создателя – значит наверняка убить себя – невинную жертву его праздной прихоти. 
– Зачем я тебе понадобился? – спросила Виолетта.
– Десять лет назад астральный дозорный предсказал, что скоро в братство придёт могущественный колдун – рассадник зла. Я ждать не собирался и создал тебя. С твоей помощью я хотел остановить колдуна.
– Каким  же это, интересно, образом?
– Замысел прост. Ты был призван стать спасением для братства. Я планировал сделать из тебя женщину. Но на тот момент ты собой ничего не представлял, поэтому из-за твоего исчезновения большого переполоха не возникло бы, к тому же на то время ты недостаточно сблизился с колдуном. А вот если бы ты приподнялся и хорошенько сдружился с ним – другое дело.
– То есть ты ждал момента, когда я заслужу в братстве всеобщее уважение и известность?
– Да. Тогда я планировал превратить тебя, опять же силой мысли, в женщину, которая совсем бы не походила на прежнего тебя. Вот тогда твоё исчезновение вызвало бы в братстве панику. Все решили бы, что в том  виновен Свежеземля. После этого колдун был бы вынужден покинуть братство.
Виолетта рассмеялась. Звонкий, громкий смех заполнил комнату. Она запрокинула назад голову, обхватив её руками.
– Ты чё, с катушек съехала? – обеспокоился жрец.
– Самое интересное во всей этой истории то, что в братство привёл его я. Ты использовал в своих играх меня. Но Высшие силы использовали в своих играх тебя как тупую, бездумную куклу. Ведь ты об этом не знал, верно? – Жрец промолчал. – А мы тут сидим, строим из себя в высшей степени всезнающих мудрецов. Но мы и малейшего представления не имеем о Его замыслах, – Виолетта показала пальцем вверх. – Воистину, пути Господни неисповедимы. Ведь так, о! великий? Выходит, с твоей помощью Свежеземля  появился в братстве. Зачем, кому он тут нужен? Или я чего-то недопонимаю? Ответь! Или тут кроется какой-то заговор, о котором ты мне никогда не расскажешь, потому что куклам не положено знать сих тайн? А? –  Жрец продолжал хранить молчание. – Стоит поинтересоваться у астрального дозорного о том, что же всё-таки происходит. Он при жизни был ухарём: приторговывал в гостинице, где работал, наркотой, которую покупал задарма у каких-то китайцев. Мы вышли на него через нашу гадалку, которой Коваленко предлагал в гостинице дешёвый китайский кокаин. Она гадала ему на картах и сумела втереться в доверие, разузнала, что да как.
– Коваленко?
– Давняя история, долгая, к тому же идиотская. Свежеземле понадобился лидер китайской диаспоры. Он хотел устранить китайца, убить. Да что рассказывать, ты всё знаешь, – довела до сведения Виолетта.
– Так ты свершишь то, для чего я тебя создал?
– Конечно. Тем более выбора, как я понимаю, у меня нет. Только прошу, не растворяй меня в воздухе после того, как Свежеземля покинет стены этого дома.
– Обещаю. Ты будешь жить, пока жив я. Только вот проблема: куда девать тебя? – озадачился жрец. 
– Я постараюсь уехать с ним.
– Есть вероятность остаться?
– Он может взять Никиту. Общение со мной, как с женщиной,  тяготит его.
– Никиту! Никита с ним? – удивился жрец.
– С ним. Надежда загипнотизировала её, сделала некое подобие сексуальной рабыни. Теперь она безоговорочно подчиняется Свежеземле. Недавно приезжал Дуст – её прежний мужик. Не знаю, о чём он разговаривал с колдуном, но Никита осталась с ним.
– Вот сукин сын! Если желаешь разобраться в этом мексиканском сериале, прочти «Закрытую книгу», –  посоветовал жрец. – Может быть, разберёшься… Ты, главное, постарайся с ним уехать. Надеюсь, вы не собираетесь жить шведской семьей. Кстати, куда он собрался?
– Кто его знает. Я ещё не спрашивал… не спрашивала.  Чем он так помешал тебе, о великий?
– Как чем! Ты что! Он же людей губит.
– Людей губит Надежда и её медведь, – напомнила Виолетта.
– Глупости. Ты думаешь, кто посоветовал пугать людей медведем?
– Он?
– Он. Этот метод он вычитал в каком-то научно-популярном журнале. Шатуны нужны только ему одному. Так что пусть он лучше убирается куда подальше.
–А я что!  пусть убирается, – согласилась Виолетта.

Дмитрий вошёл в подъезд и сразу заметил изменения, коснувшиеся цвета стенных панелей. Панели из зелёного цвета перекрасили в бежевый, поэтому народных художеств на стенах значительно поубавилось; если раньше царапали чем-нибудь острым или выводили буквы, коптя потолки зажигалками, то теперь в ход всё чаще шла аэрозольная краска, распылённая в кривые, нередко матерные слова.
Дмитрий позвонил. Долго никто не отзывался.  Галина Федоровна слышала плохо, в последнее же время слух только ухудшился. Пришлось стучать сильно – настолько, что даже из-под дверной коробки посыпалась штукатурка.
Он боялся увидеть мать, но боялся не её гнева и упрёков, скорее её постаревшей внешности – исстрадавшегося лица, полностью поседевших волос. И он не ошибся. Шаркающие шаги медленно приблизились к двери, и женщина ахнула, заслонив святящуюся в глазке точку. Сомнений не оставалось – это она. Ожил механизм замка, и дверь распахнулась.
Перед Дмитрием стояла преклонных лет женщина, немного полноватая, в застиранном  сарафане, расчерченном красно-лиловыми полосками, в роговых очках. И действительно, каждый её волос сосчитала седина. Руки её дрожали, и рот кривился в беззвучном плаче.
– Димочка! Сыночек, – она шагнула к нему и крепко обняла, прижалась. – Сынок.
Слёзы давили, душили, но он держался, стараясь не разреветься, как нашкодивший мальчишка, с которым в итоге приключилось горе и которого родители не решились отругать.
– Ну что мы стоим. Давай зайдём, – предложил сын.
Они вошли в квартиру. Всё осталось по-прежнему: ни ремонта, ни особо заметных обновок, бросающихся в глаза. Старомодные тёмные обои  не пожелтели и не поблекли, так как дневного света квартире хронически не доставало. Простая мебель, уже порядком обветшавшая, всё те же семейные фото и картины на стенах и на полках шкафов. Только вот палас в прихожей да пару ковров сменили на более светлые, приятные глазу.  В остальном обстановка оставалась такой же по-советски аскетической  и незатейливой, как и девять лет назад. Да и что могли сменить два пенсионера, живущие на свои пенсии  в одном из самых дорогих городов мира.
Прошли в зал, расположились на диване.
Некоторое время сидели молча и смотрели друг на друга. Первой, не выдержав гнетущей тишины, заговорила Галина Фёдоровна:
– Как ты? – улыбаясь сквозь слёзы, спросила мама.
– Нормально. Ты письмо моё получила? – опустив глаза, поинтересовался Дмитрий.
– Письмо получила. У тебя и вправду всё так плохо?
– Не знаю. Это как посмотреть. Отец: как он?
– Плохо, сынок, совсем плохо. У него недавно инсульт приключился.
– Где он? – спохватился Дмитрий.
– В больнице. Я дам тебе адрес. Проведаешь. Ну…
– Мам, ты… прости меня…
– Да ладно уж. Что теперь…
– Мам, я хочу вам помочь. Вот, – он поднял с пола кейс, положил его на диван, открыл.
Галина Фёдоровна ахнула, прикрыв рот ладонью. Кейс был набит пачками пятитысячных купюр, сложенными в три слоя.
– А говоришь – дела у тебя плохие, – растерянно произнесла мама.
– Да вот, сорвал куш недавно.
– Откуда у тебя столько?
– Мам, пожалуйста, не проси меня отвечать на этот вопрос. На вот лучше, возьми. Здесь много, вам обоим хватит. – Он выложил на диван пять туго спрессованных пачек, грустно улыбнулся и добавил: – Пусть отец лечится. Ему сейчас деньги нужны как никому.   
– Да на что ж нам столько, Дима?
– Бери-бери. Я слишком долго отсутствовал…  Это помощь моя, компенсация.
– Компенсация! – хмыкнула Галина Фёдоровна. – Разве можно деньгами заставить мать забыть  все пережитые ей муки.
– Прости, я не это хотел сказать.
– Всё-таки тебе удалось добиться успеха,  раз уж ты по магазинам разгуливаешь с целым состоянием. – Дмитрий ответил печальной улыбкой. Он в очередной раз опустил голову и уставился неподвижным взглядом в пол. – Да что с тобой? Ты сам не свой. Ох, чувствует моё сердце – ты ввязался во что-то нехорошее. Ведь так, Дима? Откуда деньги? Чьи они? – повышенным тоном просила ответа Галина Фёдоровна.
– Мам, ну я же просил…
– А как, как ты мне прикажешь реагировать?! Или прикажешь ждать бандитов, которые не сегодня, так завтра ворвутся сюда и всех нас убьют?!
– Перестань болтать глупости. Бери деньги и всё на том. Возьми, пожалуйста. Мне не будет покоя, если я ничем вам не помогу за всю жизнь! – уговаривал Дмитрий. – К тому же это народные деньги – так сказать, законно награбленные у народа. Только ты не думай, что это я их награбил. Есть в этой стране люди, народную любовь к которым принято выражать не только в количестве голосов, но и в количестве позволяющих обирать себя граждан.
– О чём ты, сынок? – насторожилась Галина Фёдоровна.
– Считай, я  возвращаю вам долг государства.
– Тебе, похоже, оно задолжало гораздо больше, – заметила мама.
– Мало? Тогда возьми ещё. На вот, бери, – и он выложил ещё одну порцию, состоящую из пяти пачек.
– Оставь, не надо. Я пошутила, – сказала мама и принялась укладывать деньги назад в кейс.
– Нет-нет, не все, эти оставь. Не обижай меня, мама.
– Не обижай его. А как ты мать обидел, отца до болезни довёл! Это что ж, можно, значит?
– Ты до сих пор на меня злишься? – встревожился Дмитрий. – Конечно, я не сомневаюсь, заслужил. Ох, что же я натворил. А ты, наверное, в милицию бегала, по скорым, по моргам. А я… Идиот! Ма, прости. Молодой был, глупый. Теперь я всё понимаю.
– Ладно, сынок, давно простила. Лучше расскажи, как здоровье твоё.
Стыд краской выступил на лице, и ему в очередной раз пришлось повесить голову. Пожав плечами, он глубоко вздохнул, встал и принялся ходить по комнате.
– Давай я тебя покормлю, – предложила мама.
– Спасибо, я не хочу. Ладно, мам, пойду я.
– Как! – подпрыгнула на диване Галина Фёдоровна. – Так скоро? Ты не останешься?
– Мне нужно идти. Мам, я… это… я скоро приду вас проведать. Но сейчас нужно идти.
– Куда?! У тебя ведь ни семьи, ни угла своего нет.
– Теперь всё это я могу приобрести без труда, – подняв до уровня лица кейс, проговорил Дмитрий. – А жена у меня уже есть, даже две. Проблема только одна: не знаю, какую выбрать.
– Две, – фыркнула Галина Фёдоровна. – А писал – у тебя совсем другая проблема. Ты лучше приличную купи. А то набрал небось потаскух всяких и ладу с ними не дашь.
– А как им ладу дашь, когда у одной мозгов нет, а вторая вообще трансвестит.
– Кто? – не поняла мама.
– А, неважно.  В общем, конфликт у неё между формой и содержанием. Огромная внутренняя трагедия: форма не может разобраться, чем она наполнена. А когда вдруг поймёт, что там внутри шевелится нечто, то это открытие станет величайшей и презреннейшей, с позиции совести,  ошибкой, ибо форма – это очередная абстракция ума, выстроенная с одной лишь целью – идентифицировать ум, то есть себя, в форме. 
– Ох, – снисходительно улыбнулась мама, – ты всё тот же энтузиаст духа. И годы, проведённые неизвестно где, не пошли тебе на пользу. Нет, ты даже больше, – ты романтик прикладной философии. Только вот беда: до сих пор не научился прикладывать свою философию к нужному месту.
– Ты советуешь записывать мысли на туалетной бумаге?
– Бумаге. Ты-то хоть пользуешься ей, горе моё? Небось квартиру снимаешь. Так?
– Меня квартирой обеспечила фирма, в которой я работаю. Мы сувенирами всякими диковинными торгуем, безделушками, в общем, – соврал Дмитрий.
– Значит, живёшь ты неплохо?
– Нормально.
– И чемодан денег ты заработал, продавая сувениры?
– Не совсем так, но отчасти верно.
Они беседовали не долго. Дмитрий так и не рассказал всю правду. А зачем? Ведь скоро он начнёт новую жизнь, совершенно иную, напрочь лишённую душевных мук и физического дискомфорта, о которой рассказать матери будет не стыдно. К тому же рядом с ним всегда будет сногсшибательная красотка. Они обязательно построят крепкую семью, и в ней поселятся гармония и любовь. Он построит в тайге крепкий дом, заведёт оленей, станет ходить на охоту и сплавляться на байдарке. А оставшиеся деньги он обязательно положит под проценты в банк, дабы  им жилось спокойно и сыто. Вот тогда-то, навестив родителей, он с гордостью поведает о своей удавшейся жизни на берегу реки.
– Спасибо тебе, мам.
– За что?
– За то, что прокляла.
– Да Господь с тобой. Я – тебя!!! – На лице Галины Фёдоровны читалась обида и удивление. – За какие такие заслуги я прокляла бы тебя?
– Я вас оставил.
– Да как ты можешь подумать такое! Я ни днём ни ночью места не находила. И если бы ты вовремя не позвонил, написала бы заявление в милицию.
– Правильно, ты прокляла меня после того, как я позвонил и сообщил, что у меня всё в порядке.
– Как ты можешь?!
– Давай не будем ругаться, – предложил Дмитрий. – Мне пора. До свидания. Отцу привет передавай, пусть выздоравливает. Я скоро навещу вас. Напишу. Счастливо. 

Глава  XI

В БЕСКРАЙНЕЕ ОДИНОЧЕСТВО

Пришлось проявить незаурядные актёрские способности, дабы убедить Виолетту в том, что он потерпел фиаско. Даже раскричался, рвя на себе волосы. Потом в зале упал на колени.  Виолетта и Никита, раскрыв рты, стояли рядом и в оцепенении наблюдали за неистовыми терзаниями колдуна. Дмитрий, почувствовав недостаток эмоций, принялся бить сначала кулаками, а потом лбом в пол. В какой-то момент он даже сам поверил  в крушение всех своих надежд, после чего решил особо не усердствовать.
– Кинул, жалкая душонка, – простонал Свежеземля, пялясь  на женщин страшенными, полными дикой ярости глазами. Казалось, горю его нет предела. – Я обречён!
Женщины переглянулись. Виолетта с содроганием заметила, что раньше, в мужской ипостаси, она не так болезненно реагировала на проявление мужчинами, в частности, Дмитрием, эмоций. Теперь же сердце ёкало при каждом ударе кулака, особенно – лба, и её охватывал презренный страх. Она как никогда ощущала физическую слабость перед мужчиной, но вместе с тем где-то в глубине души зарождалась необъяснимой природы уверенность в своей правоте, в своём нравственном превосходстве, в своей новой силе, по-женски мудрой и изворотливой; такой силы нельзя было достичь умом или даже посредством воли, с этим нужно было родиться.
– Что случилось? – прервала наконец его терзания Виолетта.
Дмитрий ещё раз обжёг полным ярости взглядом, встал с пола и совершено спокойно, будто ничего не произошло, плюхнулся в кресло. 
– Никита, поди вон, – кинул он и монотонно начал вещать: –  Мне обещали презентовать неплохую сумму. Барыкин оказался последней сволочью, к тому же несколько туповатой сволочью. Ему и в голову не могло прийти, что депутатская неприкосновенность совершенно неактуальна при заключении сделки на куплю-продажу своих потрохов. Пришлось протравить потроха люизитом.
– Вы его отравили? – совершенно спокойно спросила Виолетта.
– А что нам оставалось. Единственный свидетель. Надо было отпустить его? А завтра он прилетел бы с ОМОНом, заломили бы руки – и прощайте таёжные долины, дремлющие в утреннем тумане. В банке мне сообщили, что мой счёт уже не в счёт. Триста сорок рублей на карточке! Сволочь, прихлебатель, парвеню от народного доверия.
– Как же мы поедем? –  спохватилась Виолетта.
– Кто «мы»? – нахмурил брови Дмитрий. – Кое-какие сбережения у меня есть, но на двоих не хватит. Я уезжаю один, без тебя.
– Без меня?! Ты меня оставляешь здесь на произвол судьбы?!
– На твою новую рожу нет документов. Как ты билет купишь? Ты об этом подумала?
– Да, – твёрдо заявила Виолетта. – Я похожа на Никиту. Окрашусь в блондинку. Кто там смотреть станет.
Дмитрий призадумался.
– Это вариант, – оживился он. – Действительно вариант. Где её паспорт? – Виолетта пожала плечами. – Никита, – позвал Дмитрий, – пойди сюда. – Спустя несколько секунд вбежала Никита. Она сделала три шага вглубь комнаты и замерла, ожидая распоряжений своего господина. – Так, где твой паспорт?
– В тумбе, под телевизором, – доложила Никита.
Дмитрий начал вставать с кресла, но Виолетта его опередила: распахнула дверцы и принялась, загораживая собой тумбу, искать в кипе бумаг паспорт. И всё же колдуну удалось мель-ком заглянуть в тумбу. Вначале он даже не поверил глазам. В углу, в прозрачной пластиковой коробке, на крышке которой крупными красными буквами было написано «Topco Sales», пряталась вакуумная помпа-массажёр с вибратором. Вполне возможно, там находились ещё кое-какие «девичьи игрушки».
– Так вот с чем вы играете в песочнице, – не сдержался Дмитрий.
– А? Что? – повернувшись к Дмитрию, нервно улыбнулась Виолетта и протянула Дмитрию жёлтую папку-скоросшиватель. – Сегодня днём принёс Шитов. Сказал, передать в руки тебе лично. Это перевод «Закрытой книги».
Дмитрий взял папку, но рассматривать её содержимое не стал. Сейчас его интересовало совсем другое:
– В «Bizo» ходили, говоришь. Ну-ну, – усмехнулся он. – С каких пор там «сувальниками» торгуют?
– С таких, – покраснев, огрызнулась Виолетта.
– Возьмёшь его с сбой. На меня не рассчитывай, – порекомендовал Дмитрий.
– А что так? На медведя охотиться будешь? – съязвила Виолетта.
Дмитрий отмахнулся, дав понять, что лучше оставить этот никчёмный разговор.
– Деньги у тебя есть? – спросил он.
– Какие деньги?
– А на что ты собираешься жить в тайге? Подумай-ка хорошенько.
Некоторое время Виолетта растерянно молчала. Потом её озарило, и она закричала:
– Есть, у меня есть деньги, и немало. Я могу забрать общак. Он там, в сейфе, в приёмной.
– Ключи, – протянув руку, потребовал Дмитрий.
– Я сам… я сама. С каких пор ты мне не доверяешь? – упрекнула она.
– Я доверяю тебе. Просто если ты сейчас пойдёшь за деньгами и тебя увидят в коридоре…
Уговаривать Виолетту долго не пришлось. Она отдала ключ от кабинета и сообщила код сейфа. Как только Дмитрий отправился за деньгами, Виолетта принялась обрабатывать и без того обработанную выше крыши Никиту:
– Из нас двоих он выберет меня. Даже не сомневайся, – говорила она Никите, которая стояла перед ней и бездумными глазами смотрела в одну точку. – А знаешь почему? Потому что я универсальная женщина, и уникальная. Ты никогда не поймёшь мужнину так хорошо, как я. И главное, всё при мне. Ну чем ты лучше меня, а? Чем? Может, у тебя грудь больше и выше? – нет. Задница круглее? – не похоже. Или ты умнее? В отличие от тебя я думаю по-мужски. Ну же, отвечай! – срываясь на крик, требовала ответа Виолетта. – Мужика ей подавай. Курица!
Никита на выпады конкурентки никак не отреагировала. Как обычно, стояла неподвижно, со спокойным выражением лица. Что творилось в её голове – неизвестно. Вероятно, там ничего не творилось, раз уж мне – астральному дозорному – не удалось оттуда ничего выудить.
Надежда постаралась на славу: клиент не только полностью лишился воли, он также растерял способность к мышлению в традиционном смысле этого слова. Получилось нечто вроде зомби. Виолетте потребовалось некоторое время, прежде чем она поняла, что разговаривает со стенами. Осознав бесполезность своих увещеваний, она плюнула в сердцах на пол, матерно выругалась и уселась в кресло в ожидании колдуна. 
Скоро ей предстоял путь в новую жизнь; сие благо обошлось ей в три с половиной миллиона рублей. Деньги хранились в надёжном сейфе, замаскированном висящим на стене ковром. Она верила колдуну на сто процентов. Не мог он обмануть, не мог кинуть такую восхитительную женщину, как она.
Эх, хорошо же быть красивой, да к тому же женщиной. Красота преодолевает многие трудности за тебя.

Днём такси без конца маячили туда-сюда. Теперь же, ближе к полуночи, пришлось ждать на остановке не меньше получаса.
В чёрном дутом пуховике, в полуспортивных шерстяных штанах, без шапки, с кейсом и с надеждами на новую жизнь, Дмитрий поджидал такси. К пяти утрамбованным в кейс миллионам добавились ещё три с половиной и переведённая на кириллицу выписка из «Закрытой книги». Город, немного оттаявший под весенним солнцем,  снова сковал лютый, двадцатиградусный мороз. Золотистый свет ночных фонарей не согревал, лишь зрительно сдабривал враждебную атмосферу, занесённую ветрами откуда-то с Атлантики.
 Сжимал кейс между ног, ёжился, переминался с ноги на ногу и тёр руки. Бросил взгляд куда-то вдаль, на крыши высоток; где-то там прятался невысокий дом в два подъезда и в четыре этажа, оставивший на его душе глубокую рану страданий, залечивать которую ему придётся не один год, в одиночестве, на лоне природы, в гармонии с самим собой. Главное, имеются на это все необходимые средства, обстоятельства тоже позволяют.
Наконец подъехало такси. Дмитрий проворно запрыгнул на заднее сиденье и скомандовал:
– На Казанский.
По дороге зазвонил мобильник. Отвечать не хотелось. Раз уж решил покончить с прежней жизнью и начать новую, совершенно иную, то лучше сменить номер или вообще продать телефон.
Мысль о продаже телефона показалась более чем странной. Теперь, когда удача улыбнулась и он наконец-то миллионер, пусть рублёвый, пусть не особо богатый по современным меркам  и кроме чемодана с деньгами у него ничего больше нет, но всё же мелочиться, думая о продаже дешёвого телефона, – это, с позиции широкой русской души, достойно презрения.
Телефон продолжал настойчиво трезвонить. Дмитрий чертыхнулся и полез в карман.
– Слушаю, – бесстрастно проговорил он.
– Внимание! всем в россос, срочно в россос, – раздался голос Надежды.
– Глумись-глумись, курва. Разрешаю в последний раз.
– Как ты разговариваешь с подполковником самой главной спецслужбы страны?! – недовольно отреагировала Надежда.
– Кем? Подполковником? – рассмеялся Дмитрий.
– Сомневаешься? Дали ему хапнуть по-хорошему – а он и рад класть на всех.  Нехорошо поступаешь, Дима.
 Повисла пауза. Несколько секунд Надя слышала в трубке лишь тяжёлое дыхание собеседника. 
– ФСБ, что ли?
– Ну как тебе сказать... Считай, мы ФСБ для ФСБ. Чуешь, чем тут попахивает? Раз сунешься – вовек не отмоешься.  А ты что думал, вы будете направо и налево народ честной опрокидывать, а страна ваше говно ложками расхлёбывать, да ещё и благодарить вас за это? Вы у нас в разработке с самого начала, как только обосновались в своей хавире.  Ты думаешь, зачем бьется сердце Немезиды? Затем, Дима, чтобы в один прекрасный момент стены вашего вертепа сложились, похоронив под собой самую отборную нечисть, какая только существует в этой богатой на шарлатанов стране, включая наркоторговцев и прочий вредоносный для общества элемент. Ты думаешь, почему у нас в стране дома рушатся? Просто так, да?
– Вопрос – можно?
– Давай. Сегодня я добрая.
– Товарищ подполковник, почему ты меня отпустила?
– О, ты особый представитель своего рода. Такими экземплярами, как ты, следует дорожить. Может, пригодишься в дальнейшем. Так что ты там с Виолетточкой особо не расслабляйся. Мы тебе поспособствовали – и вот ты – счастливый обладатель миллионов – едешь на зимний курорт с молодой красавицей-женой.
– Виолетту я не взял, – поняв, что лгать бессмысленно, признался Дмитрий.
– Пожадничал!!! Ну ты даешь, Дима! Честно говоря, не ожидала от тебя такого. Мы тут, понимаешь ли, старались для него, из страхолюдины бабу ему фартовую лепили, как умели, а он – скупердяй – добро государственное зажал!
– Какое государственное добро?
– Тебе привет от Барыкина. Завтра он заступает на новую должность. Кстати, он секретный агент, созданный силой ума и воли нашего коллеги из китайской спецслужбы, как и твоя суженая и все родственнички депутата, включая его почившего папашу. Да ты не переживай. Человеком он никогда не был. Тульп. И жена твоя  тульп. И сам ты тульп, хоть и созданный богом. Только сделан ты ничуть не лучше наших серийных моделей. Что, удивлён? Мы сделали всё от нас зависящее – только бы избавиться от тебя. Много из-за тебя в Москве шума, ой, много! Люди серьёзные страдают.
– Если дом рухнет, погибнут невинные люди, – напомнил Дмитрий.
– А ты о них не беспокойся. Раньше нужно было беспокоиться. Мы позаботимся о людях. Мы обо всех позаботимся, ведь я, Дима, последняя надежда этой страны. Счастливого пути.
– Постой, постой. Ещё один вопрос: кто написал «Закрытую книгу»?
– «Закрытая книга» – это журнал, летопись своего рода. В неё заносится всё, что происходит в братстве. У тебя  лишь малая часть журнала, касающаяся описания твоей жизни в братстве. Обычно журнал ведёт верховный жрец. Он записывает каждое слово, продиктованное ему астральным дозорным. Так что скажи спасибо духу неприкаянному, которого вы благополучно завербовали в дозорные. Понятно тебе, мессия? Ты там поосторожней. На медведя не ходи, а то братья обидятся. Понял? Не шали. Мы о тебе помним… и ценим.
– Понятно, – протянул колдун. – Надо полагать, из командировки вы меня выдернули раньше срока только затем, чтобы не допустить к жеребьёвке?
– На медведя не ходи: братья обидятся. До свидания. 
– Подож… –  попытался остановить подполковника Дмитрий, но не успел. Послышались гудки.
Дмитрий извлёк из кейса папку-скоросшиватель, развернул и принялся читать строки, которые сейчас прочитаешь ты, мой дорогой друг: «В феврале две тысячи шестого  года в Москву из заснеженных, ледяных лесов Сибири прибыл некий Дмитрий Свежеземля. Путешествовал он поездом, и не потому, что этот способ передвижения ему особо нравился…».
Снова раздался звонок телефона. На этот раз на дисплее высветился номер бывшего Вадима Колоколова. Колдун схватился за ручку стеклоподъёмника, провернул несколько раз, опуская стекло. Через мгновение телефон, продолжая заливаться призывной мелодией, так похожей на мольбу, летел на асфальт, под колёса встречного потока машин.