Глава вторая
ТУСОВЩИКИ
Мне ваши гимны и рулады
проели душеньку, как моль.
Откуда вы, ребята-хваты,
и почему безбожны столь?
Глеб Горбовский
Многие из вас, наверное, помнят анекдот о том, как чукча поступал в литературный институт. Его спрашивают:
– Вы Пушкина читали?
– Нет.
– А Лермонтова, Тютчева, Фета?
– Нет.
– А кого же вы читали?
Абитуриент многозначительно поднял палец:
– Чукча не читатель. Чукча – писатель!
Так и я: писал себе и писал, пока мне мои читатели-почитатели не намекнули, что пора бы и народу показаться. По опыту знаю, что прежде чем высовываться, надо сначала оглядеться, чтоб невзначай по шапке не схлопотать. Пришёл в библиотеку, спрашиваю:
– Как бы на поэтов, таких как я, посмотреть и с их произведениями познакомиться?
– А вы из каких поэтов будете?
– Я из средних.
Вот мне и предложили питерские альманахи „Рог Борея“ и „Остров“, а в придачу ещё несколько номеров газеты „Русь“ и журнал „Отечественные записки“. Полистав эти издания, я сразу понял, что в них печатаются уже не какие-то там Петровы, Сидоровы и Задворкины, здесь поэзия более значимая, а по мнению самих авторов, даже выдающаяся.
Выдающаяся же поэзия должна и подаваться под более изысканным соусом. Потому авторы нередко именуют себя пиитами, а Петербург ими выставляется как столица современной поэзии, авангардом которой являются именно они. Чтобы не затеряться в толпе обычных поэтов, пииты берут громкие псевдонимы, пытаясь таким образом выделиться и „застолбиться“ в поэтической элите. Нарекая себя броско и изысканно – Григорий Вечный, Андрей Родосский, Метеор Борисфен, Вулкан Разбуженный, Архистратиг Антоний Скобтский, они тем самым недвусмысленно подчеркивают свою прочную связь с античными классиками. Есть среди них и оригиналы, мнящие себя чуть ли не народными глашатаями. Такие называются более понятными народу именами: Семён Беспардонный, Мартын Балалай Питерский. А псевдоним потомственного критика Гултолпы Ахрип Бронепоездович из первого номера возрождённого в Санкт-Петербурге журнала „Отечественные записки“ просто потрясает воображение. Но одно не вызывает сомнений: раз сын Бронепоезда, значит, боевой товарищ.
Первое же поверхностное знакомство с пиитами подвигло меня на такое вот посвящение всем им сразу:
Нет, не понять,
смеяться мне иль плакать,
Когда читаю я твои стихи,
Вот слёзы почему-то стали капать
По параллели к едкому хи-хи.
В твоих стихах всё перпендикулярно,
А значит, угол должен быть прямой.
Протрёшь очки, чтоб посмотреть бинарно,
Повертишь так и сяк, а он тупой.
И голова идёт сначала кругом,
Который превращается в квадрат.
Вдруг ощутил: читаю уж с испугом,
Но вот финал, я бесконечно рад!
Журнала отложив прямоугольник,
Что в перспективе – параллелограмм,
Пошёл влезать я в свой многоугольник
По синусоиде, где плещутся сто грамм.
Но это было самое первое впечатление, возможно, несколько эмоциональное, потому я решил с выводами повременить и изучить творения пиитов более детально. Какие же темы раскрывают эти пылающие души? К чему они призывают? Что хотят доказать и чего достичь?
Ответ на последний вопрос лежит на поверхности: они пытаются доказать миру свою состоятельность и покорить поэтический Олимп, точнее, Парнас, взнуздав и оседлав Пегаса. А вот с первыми вопросами оказалось сложнее. Давайте обратимся к их творчеству и внутренним разборкам в коалициях.
Как и „поэты от сохи“, уделяющие большое внимание полям и долам, наши пииты никак не могут обойти вниманием свою среду обитания – град Петра. К глубокому сожалению современных пиитов, Пушкин и Блок, Ахматова и Бродский все хорошие слова уже использовали и основные темы раскрыли. Поэтому новым претендентам на звание классика приходится повторяться или упорно искать крупинки недобытого. А это не так-то просто, здесь особенно не разбежишься, поскольку набор символических образов всё тот же: шпили, ограды, мосты, набережные, Нева, ну, ещё гранит.
Но ведь находят, находят новое! Приведу несколько строк из стихов Германа Венедиктова:
Плывёт гранит, рождаемый из пены…
Лохань Невы и розовый гранит…
А ветер! Нева наступает,
клокатою гривой густа.
А вот такая образность Владимира Симакова не может оставить равнодушными любителей прогулок по питерским набережным:
И не склеить гранит –
волны лижут его одичало...
У Ярослава Доманского находим тоску об утерянном, вживлённую в образы и символы города, правда, с долей оптимизма:
Так перед вечности пучиной
Нева не тронута кончиной
Столбов на Троицком мосту.
Пока кончина столбов и Невы ещё не наступила, Санкт-Петербург стоит и в нём по-прежнему живут и плодятся поэты. Некоторые из них, более продвинутые в рыночном отношении, видят будущее града Петра в развитии бизнеса на базе высоких технологий:
У города высокий ранг,
Нас выручит турист и банк.
Плоды науки – высший сорт,
На них взрастут – завод и порт.
(Семён Магарик)
Что-то мне это напомнило… ах, да: „И возводим цехов корпуса / Там, где раньше сгружали отходы“.
Конечно, у пиитов всё более пристойно, ведь надо отдать должное, что в отличие от „поэтов от сохи“ они почти поголовно знают про ямб и хорей, сонет и акростих. А ещё они знают намного больше слов, что и позволяет им несколько аккуратнее упаковывать эти самые слова в свои „произведения“. Но даже такого набора знаний многим из этих авторов недостаточно, чтобы ясно выразить мысль. Они порой сами искренне признаются в этом:
Разум тонет в дрёмы серой мгле…
(Виталий Летушев)
Голова стихами вспенена, нечем мысли причесать…
(Александр Маслов)
Из такой вспененной головы и выплёскиваются под перо пиитов, слегка пузырясь, маловразумительные откровения и признания типа:
И опять потянулась моя жизнь неопределённая,
навсегда тобой удивлённая…
(Маргарита Щелкунова)
Кроме общей невнятности и неопределённости, которые можно отнести к мелким бытовым проблемам вроде недоедания и недосыпания, встречаются накладки и посерьёзней, а порой появляются те же ошибки, что и у „поэтов от сохи“. Приведу для примера стихотворение Евгения Серебряницкого „Тихие слова“:
Когда-нибудь научимся
Жить по душе и разуму.
И сразу станет чище
Фонтанка. И Нева.
И на Дворцовой площади
Партийных фракций разных
Будут звучать не крики
А тихие слова.
Взаимосвязь политики и экологии звучит свежо и оригинально, но „буду;т“, которое по ритму имеет ударение на последнем слоге, всю картину смазывает. А ведь если чуть поднапрячь мозги, это легко поправить, взять бы и написать предпоследнюю строчку вот так: „Вдруг зазвучат не крики“.
Но я не могу учить пиитов, для них авторитетно только их собственное печатное слово – раз напечатали, значит, всё правильно. К тому же они, как и „поэты от сохи“, могут возразить: это же душевный порыв, чего обращать внимание на всякие мелочи – смотрите в суть.
Я попробовал углубиться в суть стихотворения Евгения Серебряницкого „Державин“:
Дела державные,
Санкт-Петербурга небожитель,
Гений-поэт, кто Пушкина назвав,
Прижав к себе его лицейский китель,
Своим преемником… был прав!
Пропустив как мелкую оплошность „гени;й-поэта“, я стал размышлять, зачем Пушкин отдал Державину свой китель. Неужели подношение? Неужели и Александр Сергеевич?
Кроме таких ляпсусов, удручает примитивизм – очень уж много прописных истин, выраженных сладкоречиво. Это напоминает детский лепет, а сами авторы возникают в воображении учениками начальных классов. И как бы они ни претендовали на близость к истинным классикам русской поэзии, по сути это те же „поэты от сохи“. Вот так, например, Фёдор Сиденко („Русь“) повествует о снежной буре, заставшей героя с героиней на лыжной прогулке:
Для неё и мы не в счёт –
Так и дует, и сечёт.
Давай её передуем
Мы горячим поцелуем!
Но ведь должны быть те, кто может подсказать, поправить, урезонить в конце концов. Должны же быть какие-то авторитеты, хотя бы тот же редакционный совет. Пришлось разбираться и в этой „кухне“.
Издания подобного рода обычно существуют на средства самих авторов, которым либо не хватает стихов на полный сборник, либо денег на его издание (второе, конечно же, чаще). Общероссийскую писательскую газету „Русь“ подпитывают членские взносы. Кроме того, „Рог Борея“ и „Русь“ не гнушаются и рекламы, причём в последней предлагаются на неё „грандиозные скидки“.
Самым старшим по возрасту является „Остров“, первый номер которого вышел в 1995 году. „Рог Борея“ родился в конце 1998 года и является печатным органом литературного объединения „Соратники“, созданного Александром Михайловым и Игорем Западаловым. Примерно в то же время на литературном небосклоне возникла и „Русь“ – орган Межрегионального Союза Писателей Северо-Запада (в дальнейшем МРСПСЗ), рождённого Евгением Раевским и Сергеем Макаровым. Последние две организации появились в момент раздрая, случившегося в писательской среде Санкт-Петербурга на рубеже веков. Под их крышей собрались самоуверенные и амбициозные люди, и потому борьба за лидерство поначалу носила очень жёсткий характер. Каждая из этих „тусовок“ боролась за свой статус и за авторов: в качественном отношении – для фасада, а в количественном – для обеспечения финансовых тылов. Сейчас, правда, всё уже немного „устаканилось“ и все перебежали кому куда было надо.
„Рог Борея“ в этой лихой тройке претендует на главенствующую роль. Это видно по „отеческим“ выступлениям в разделе „Критика“, в которых борейцы направляют на путь истинный своих оппонентов-конкурентов. Делают они это коряво и неумело, сквозь показную доброжелательность так и сквозят желчь и зависть.
В каждом из этих „громких“ изданий есть своё ядро ведущих пиитов, часть которых неизменно входит в редакционный совет. Здесь они чуть-чуть подкармливаются как финансами, так и дифирамбами, звучащими в их адрес со стороны рядовых авторов. Конечно, рядовые авторы в основном низкого и очень низкого уровня, что портит общее впечатление, но это именно те овцы, с которых можно получить хотя бы клок шерсти, а заодно за их же счёт напечатать свои творения.
Бросается в глаза отличительная особенность ведущих и их приближённых – крепкая сплочённость. Своих они всегда поддерживают и никогда не обижают. Даже больше: они взаимно восхищаются друг другом, пишут хвалебные критические статьи, а если дело доходит до пародий, то это лишь милое поглаживание по шёрстке.
Особенно в чести у пиитов дифирамбы руководителям объединений, которые как-то само собой являются и главными редакторами. Подобострастные низкопоклонники не скупятся на восторженные отзывы. „Боян. Напевник. Стихосложец. Словотворец. Любомудрец. Бунтарь. Новатор. Гражданин“ – так воспевают в газете „Русь“ Сергея Макарова. Смею утверждать, что за два века такого набора комплиментов не досталось ни одному из наших настоящих классиков. Штатные подпевалы умудряются ощутить запахи, струящиеся со страниц книг их благодетелей, будь то „Охапка славянских подснежников“ того же С. Макарова или „Букет российских одуванчиков“, который после такой восторженной оценки у автора непременно соберётся. В своих статьях и обозрениях „критики“ пророчат собратьям по перу и разуму в недалёком будущем звания „Любимец России“, „Певец России“, „Поэт от Бога“ и т.п. С непоколебимой уверенностью они утверждают, что „беспристрастная дама История“ обязательно расставит всех по местам.
Хорошим тоном считаются публикации с выражением похвал редакционной коллегии и изданию в целом. Вот первые строки стихотворения Светланы Томской, написанного к пятилетнему юбилею „Рога Борея“ вроде бы в шутливом тоне (но в каждой шутке есть доля, которую вы все знаете):
Пять лет в борьбе „Борея Рог“
Он выпускает точно в срок
Живой поэзии поток
И поэтические перлы.
Борьбы, которую пять лет ведёт журнал, мы ещё коснёмся, а про живой поток и перлы поэзии всё правда. Сам поток ищите в оригинале издания, а вот некоторые перлы я отобрал, и вы можете с ними познакомиться в приложении. Мы же читаем дальше:
Журнал наш – умник, дипломат,
Не потребляет СПИРТ и МАТ!
Кроме мата, за остальное поручиться не могу, поэтому оставляю без комментариев. Хотите – верьте, хотите – нет. Но по всему посвящению видно, что С. Томская искренне обожает приютивший её „Рог Борея“.
Не меньше любит своё издание и Георгий Мороз. Вот его посвящение альманаху „Остров“ и коллегам по перу:
Ближайший выпуск альманаха
Возьму без горечи и страха.
В достойный путь, „островитяне“!
Из нас любой и каждый тянет
На место видное в эпохе.
Одна беда – финансы плохи…
Как раз последнее меня и радует. Если бы этой самой „беды“ не было, то все „видные“ места были бы завалены эпохальными трудами „островитян“ и им подобных. Вы даже представить не можете, как все они упорно трудятся, сколько сил отдают служению музам, причём их труд сопровождается полным самоотречением и обильным потоотделением. Всё это авторы преподносят читателю как очевидцы и участники процесса. Ознакомимся с одним из таких откровений „островитянина“ Александра Сметкина:
Я у рифм в услужении,
Я у ритма в плену, –
Я у них в услужении,
Я на них спину гну,
Я на них силы трачу
И который уж год,
Даже ночью батрачу
Я на этих господ.
Даже если простужен
И валяюсь в постели,
Всё равно я им нужен –
Никаких бюллетений.
К слогу слог подгоняю,
Чтоб ценилась работа.
Буквы в строки вгоняю –
Это капельки пота.
Я всё время в работе,
Нет для отдыха мига,
Но не рвусь я к свободе
Из-под этого ига.
Прочитаешь такое свидетельство и как наяву видишь картину: вот пиит подходит к зеркалу, смотрит на свой измученный вид, вытирает пот, поправляет и приглаживает вздыбленные, наэлектризованные вдохновением волосы. И вновь в услужение к господам и госпожам – тут уж не до грамматики.
В „Роге Борея“ к проблеме поэтического творчества и званию поэта относятся серьёзней. Здесь чувствуется не только индивидуальный, но и коллективный подход. Лишь сроднившись душой с соратниками, закалившись в борьбе за высокие духовные ценности, можно явить миру такие строки:
Все люди – братья! А поэты,
Должно быть, братья-близнецы:
Хотя по разному одеты
И разные у них отцы.
(Николай Васильев)
Оспорить последнее утверждение довольно трудно, а вот относительно матери незримо присутствует намёк, что она у пиитов одна. Дальше автор копает ещё глубже. Он ставит конкретные задачи перед братьями-близнецами по многодетной матери Музе, поясняя, к чему они должны стремиться:
Могли поднять заблудших словом,
Им указать, где верный путь,
А к кровожадным быть суровым,
Клеймить пером их жизни суть.
Здорово! Однако мне трудно представить, что эти самые „кровожадные“ будут читать такие стихи, проникаясь их благостью и раскаиваясь в содеянном. Но вообще-то у каждого поэта есть право грезить, мечтать и надеяться, что именно его стихи окажут самое действенное влияние на силы зла… Перечислив поставленные задачи, в последней строфе автор исподволь намекает на фарисейство, проникшее в ряды поэтического братства, и заявляет, что недостойных ждёт суровый приговор и отлучение от семьи:
А тот, кто врёт, и даже складно,
Тот нам не брат и не поэт.
„Не братьев“, а следовательно, и не поэтов пииты бьют скопом, нещадно и со всей силы. В основном среди отступников те, кто смог без чьей-либо помощи и одобрения коллектива издать свои сборники, вызывающие, не побоюсь назвать вещи своими именами, зависть.
В газете МРСПСЗ „Русь“ (№ 18 (20), 2004 г.) нахожу статью, в которой Лев Алексеев обвиняется в плагиате: он, дескать, „трансформировал“ в своих стихах „некоторые фрагменты сонетов Е. Раевского“. Далее приводятся примеры из его книги „Время золотых дождей“ и цитаты из сонетов мэтра. Но мэтр явно проигрывает в мастерстве. За что же на самом деле подвергся остракизму Алексеев? Да за отступничество. Понял человек в какой-то момент, что не туда попал, повернулся и ушёл, не сказав благодетелю и учителю Е. Раевскому „большое молитвенное спасибо“.
В „Роге Борея“ № XV беспощадно критикуется книга Владимира Симакова „Крылатый крест“. Зависть, как мне показалось, вызывает не само содержание сборника, а „твёрдый позолоченный переплёт“. К тому же „борейцев“ раззадорило и вступительное слово чужака-академика, как они съязвили, „неизвестно какой академии“. Вот так, сами расплодили академий, теперь путаются и сомневаются: не подпольная ли это какая?
Ещё большее раздражение в среде пиитов вызывают успехи конкурентов. С вдохновенной изобретательностью они изощряются в навешивании ярлыков: „духовный инвалид“, „литературный извращенец“, „лютая бестия“, к тому же ещё „несущая ядовитые яйца“. Ну очень эффектно! В этом виде программы наши братья-близнецы отрабатывают на все сто. Не могу удержаться и приведу замечательную цитату, от которой веет былинностью и несёт мистицизмом: „…трудится в России неугомонная, разномастная артель поэтов, издавая в эти дни свои книжки <…> Идёт накопление новых поэтических богатств. Поэзия, как известно, – мёд великанов, но злобные карлики, бывает, кучкуются, сбиваются в хищные стаи, одолевают воровским приёмом одного - двух великанов, наслаждаются отнятым мёдом поэзии, как вампиры живой кровью-кровушкой“. Воистину смешалось всё в борьбе за чистоту поэзии: чувства, стили, друзья и враги.
Берутся пииты и за литературно-критические исследования. В каждом из изданий можно найти статьи о действительно достойных русских поэтах. Авторы упражняются в разборе творчества и личной жизни А. Блока, С. Есенина, Н. Рубцова и многих других, но содержание этих „изысканий“ совершенно бесцветно. Лучше бы эти критики упражнялись на своих собратьях.
В изданиях пиитов есть ещё одна характерная черта: в них просматривается готовность примазаться к тем, чьё имя на слуху. В „Роге Борея“ множество фотографий, на которых запечатлены авторы альманаха среди артистов средней руки и дворянских отпрысков. „Русь“ пестрит документальными свидетельствами встреч председателя и его свиты с академиками, космонавтами, героями, экс-министрами и иностранными подданными.
Самореклама буквально бьёт в глаза. Во всех пиитовских изданиях непременно печатают выдержки из хвалебных отзывов и писем тех, кто сам не прочь в них опубликоваться. Например, в „Роге Борея“ № XV помещена заметушка Е. Бригневича под заголовком „Редкому альманаху Европы“, в которой автор после хвалебной речи без обиняков предлагает свой материал для публикации „хотя бы с сокращением“. Дифирамб сработал безотказно: Е. Бригневича осчастливили в том же номере.
Но первенство по части саморекламы всё же принадлежит Межрегиональному Союзу Писателей Северо-Запада и его председателю Евгению Раевскому. Только перечисление заслуг и титулов этого гиганта мысли и титана духа могло бы занять не одну страницу, поэтому приведу их в сокращённом варианте: автор восьми поэтических книг и пяти лазерных альбомов, четырежды главный редактор, президент Академии русской словесности и изящных искусств, академик пяти академий (в одном случае – почётный), автор научного открытия, член многочисленных фондов, советов и редколлегий, кавалер международных научных орденов и отечественных медалей – от „80 лет ВЧК-КГБ“ до золотых медалей С.А. Есенина, Г.Р. Державина, А.С. Пушкина, неоднократный лауреат и дипломант всяческих конкурсов. Кроме того, читателю сообщается о 30 почётных грамотах и дипломах. Правда, часть наград „русский поэт“ –так себя величает Раевский – учредил сам (три перечисленные золотые медали), но это уже не для истории. А вот что действительно было бы интересно для историков, так это выяснить, как наш поэт стал „контрадмиралом запаса“ („Русь, № 20, орф. ориг. – А. А.) и в чём заключалась та значительная роль, которую он сыграл в карьере будущего главнокомандующего ВМФ адмирала Феликса Громова. Боюсь, что архивы тут не помогут. Биографам следует поторопиться, пока живы свидетели и очевидцы.
Повторяя все эти титулы и заслуги из номера в номер редактируемых им изданий, Евгений Раевский тут же заигрывает с читателями. В одном из номеров газеты „Русь“ на титуле жирным шрифтом он объявляет: „Свой я в доску, не залётный Петербургский воробей“.
Я просто не мог не отметить такой скромности председателя и, пережив несколько волнующих минут, дал оценку этому „искреннему“ признанию:
Я, конечно, самый лучший
Петербургский воробей,
Воспеваю его кучи
Улиц, статуй, площадей.
Наши местные вороны
Из соседнего двора,
Как меня услышат, стонут,
Сразу „браво!“ и „ура!“
Появились подпевалы,
В стайку скорешились вмиг,
Все отметили, что стало
Громче наше „чик-чирик“.
Я скажу, ребята, прямо,
Здесь поймёт любой баран:
Не создать такого гама
Даже курским соловьям.
Нам и кенаров не надо,
Хватит чижиков и тут,
У садовой что ограды
На Фонтанке водку пьют.
Всё! В таланте убедились –
Нам его не занимать!
И словесность подрядились
На Руси воссоздавать.
Стих теперь универсальный
Бьёт струёй из-под пера!
Всё. Пока. Привет глобальный
Всем вам с заднего двора!
Не сомневаюсь, что в свите найдутся желающие закидать меня камнями, однако всё это родилось не спонтанно, не с бухты-барахты. Пусть не полностью, но я ознакомился с универсальным дарованием контр-адмирала, особенно с последними его „творениями“. Прочитав в газете „Русь“ № 18 (20) афоризмы Раевского, я долго не мог понять, что же они мне напоминают. Лишь дня через три меня осенило: ну да, я как-то раз читал в переводе цитаты Мао – кстати, тоже председателя. Очень похоже:
„Труд – прелюдия радости“.
„Зависть – это слабость“.
„Клеветник всегда бездарен“.
Извините, если это автор называет афоризмами, то я могу добавить в его коллекцию ещё одно мудрое наблюдение: „Козлы не дают молока“.
Сейчас неутомимый академик и лауреат ищет свои древние корни. Подозреваю, что он их уже откопал: очень уж впечатляет фотография потенциального потомка над могилой священника Раевского из села Михайловского, неоднократно общавшегося с А. С. Пушкиным. Я нисколько не удивлюсь, если когда-нибудь откроется, что Евгений Раевский не кто иной, как любимый внук лейтенанта Шмидта.
Но без таких людей было бы скучно жить, и если честно, то Раевский всё же покорил меня своим умением ловить рыбку в мутной воде. Его жизненный путь достоин того, чтобы когда-нибудь вышла книга „Остап Бендер петербургской поэзии на стыке веков и тысячелетий“. Конкуренцию контр-адмиралу может составить только Александр Сушко, объявивший себя потомком Пушкина, незаконнорождённым сыном Александра Блока и „живым гением русской поэзии“. Возможно, это одна из причин его изгнания из Межрегионального Союза Писателей. Сушко нашёл приют у „Соратников“ в „Роге Борея“ – там к его „титулам“ и „родословной“ отнеслись поспокойнее.
Вожделенная мечта всех пиитов – пробиться в придворный штат, коим они почему-то считают членов СП. Тех чаще приглашают на значимые тусовки с элементами халявы, у них есть возможность проводить конкурсы и фестивали, где тоже что-то может прилипнуть. Но вход в СП сравнительно ограничен – самим мало, и „вакансии“ возникают в основном по мере естественного выбывания.
И всё же некоторые из пиитов ищут окольные пути, стремясь подняться над тусовкой. Например, Игорь Сахарюк пишет целые букеты (пока ещё не венки) сонетов о нынешней вотчине президента России Стрельне и жемчужине северной столицы Петергофе. Жанр новой книги „Белые ночи Стрельны“ определяется автором весьма оригинально – поэма сонетов, она включает их аж 49 штук. В этом букете Игорь Сахарюк делает акцент на белые ночи и белый снег, считая, что это непременно осветлит души читателей. Он заявляет:
Ночь белая, теперь я твой певец,
И жизнеутверждающая трель мне
Подвластна в беззаботной тихой Стрельне…
Надежда, конечно, есть: вдруг его светлые порывы вдохновения заметят – если не сам президент, то хотя бы кто-то из его окружения. Первый вариант, разумеется, лучше. Между делом Сахарюк не преминул представить себя преемником бывшего владельца дворца в Стрельне Великого князя Константина, тоже писавшего стихи:
Спасёт благая Муза гордый нрав:
Блеснёт моё плечо без эполета
В усадьбе августейшего поэта,
Преемственность благую не порвав!
В среде пиитов в противовес стремлению некоторых внедриться в придворные поэты наблюдается и другое движение – в принародные. Меня, например, очень тронуло тонкое соприкосновение с природой Ольги Акимовой („Рог Борея“):
Не зацветает без навоза роза,
Не вырастет морковка и салат.
Есть лучшее лекарство от невроза –
Весной цветущий яблоневый сад.
Как органично сочетается в этих строчках прекрасное с естественным! Природа не только радует глаз и желудок, но и лечит. А самое главное – открывает автору философию вечности:
Нет, никогда не излечу пороки
Своих сельскохозяйственных корней,
Вновь сею вечное, чтобы извлечь уроки,
Метая сено под хвосты свиней.
Вечность автору видится в наипростейшем варианте: будут свиньи – будут люди, люди кормят свиней, свиньи кормят людей и ещё производят навоз для яблонь и роз. И тут я полностью на стороне О. Акимовой, такой натурализм не худший пример из многообразия определений вечности. От всей души желаю ей сил, здоровья, почитателей и последователей.
Вот с такими чудесными явлениями столкнулся я, ознакомившись с подшивками пиитских изданий. Мои впечатления почти полностью совпадают с оценкой тусовщиков Глебом Горбовским, с лукавством подкинутой им в альманах „Остров“: „Стихотворцы вроде винегрета: месиво, рассыпчатый товар…“, а ещё больше мне понравилось такое его умозаключение:
Стихотворцы – бабники, блудницы:
Несть числа им в мире суеты…
А поэты – это единицы:
Одиночки, слуги красоты!
Справедливости ради не могу не отметить и здравую мысль пиита Владимира Саранчука:
А утром с головною болью
Смешно про Родину писать,
Всё исказишь, тоской отравишь,
А люду бедному читать.
Зацепили эти строки мою душу. Действительно, бедный люд жалко. Кроме изрядно поднадоевших реформ, на его голову обрушиваются отравленные тоской словоизлияния пиитов.
Разумеется, всё изложенное выше отражает моё субъективное мнение, я не претендую на абсолютную истину. И всё-таки знакомство с тусовщиками для меня не прошло даром. С авторами я лично не знаком и ничего против них не имею, может быть, они хорошие люди и честные налогоплательщики. Но к их произведениям я не мог остаться равнодушным, очень уж меня тронули темы и стиль.
Конечно, мнение авторов альманахов не всегда совпадает с мнением редакции (дежурное отмежевание), но в „Острове“ я нашёл и такую фразу: „Редакция одобряет использование материалов альманаха другими изданиями с указанием источника“. Поэтому мне кажется, что „островитяне“ на меня в обиде не будут, да и „Рог Борея“, и газета „Русь“: в своих пародиях и подражаниях я всегда стараюсь точно указать первоисточники. Читателям же предлагаю отдохнуть от моего занудства в прозе и покачаться на поэтической волне с пиитовским размахом.
СВИДАНИЕ С ГРЕХОМ
Холод уныния – веянье смерти.
Нет! – говорю я Греху.
Есть лишь модальность
в Земной круговерти: все на виду, на слуху.
Жанна Бурковская („Остров“)
Опять меня модальность одолела,
Я знаю, что должна, что не должна.
И встретив Грех, я заявила смело:
– Какого пристаёшь ко мне рожна?
Я не поддамся всяким искушеньям!
Я не отдамся всяческим страстям!
И голосом, где тени нет сомненья,
Послала Грех ко всяческим чертям.
При этом распалилась до озноба –
Никак нельзя поддаться мне Греху,
Ведь я вполне приличная особа,
И вся я на виду и на слуху.
КУДА УЖ КРУЧЕ
Застегнув амазонки корсаж,
Я лечу на коне вдохновений…
Я – гордая волчица,
Не счесть моих волков!
Мне тридцать три.
На мне венец терновый.
Я путь земной последний раз вершу.
Алла Леванова („Рог Борея“)
Вживаюсь в каждую строку,
Вливаюсь телом и душою,
С себя я сброшу шелуху –
Исподнее своё открою.
Я амазонка на коне,
Зовут которого Пегасом,
Я и волчица в тишине,
Что алчет поживиться мясом.
Редчайший дар, что есть во мне,
В другом не сыщете поэте,
Как Жанна, я горю в огне –
Нельзя такую не заметить.
Сейчас всё с чистого листа
Начну – уже готова, знаю,
Я воспою в себе Христа;
Куда уж круче, я не знаю.
СОМНЕНИЯ
Дверь. Всегда открываю дверь.
А ведь не знаю, что там за ней…
Я брожу в лабиринтах твоих миров,
и пока не встречается мне указатель.
Маргарита Токажевская („Рог Борея“)
Мимо двери пройти не могу я никак,
Постою и прислушаюсь: что там за нею?
Это надо, чтоб вдруг не попасть мне впросак,
Не надеюсь на фарт и в халяву не верю.
Я в соседних дверях прикрываю глазки –
Изоленту ношу постоянно в кармане.
От волненья стучат в напряженье виски.
Вот щелчок. Я за дверью. Уже я не с вами.
В темноте лабиринтом идёт коридор,
Не могу я никак отыскать выключатель.
Нет, ну как же найти этот чёртов прибор?
Никогда не повесят к нему указатель!
Это всё как прогулка в чужие миры,
Я нащупал костыль и какую-то палку…
Нет, пожалуй, пойду. Я уйду до поры,
Не навечно. Расселят когда коммуналку,
Наконец-то приедут сюда богачи,
Будет свет и другая совсем обстановка,
И исчезнет тогда этот запах мочи.
А пока я пойду, мне здесь как-то неловко…
ТЕРЗАНИЯ
Доведи меня до истерики,
До психушки меня доведи…
Владимир Симаков („Рог Борея“)
Я уже поведён с утра,
На тебя свои чувства настроил.
Тебе замуж давно пора
За меня – это я усвоил.
Только как тебе это сказать?
Ты назначила встречу Владу,
Я сегодня не буду спать,
Как не спал уж три ночи кряду.
Ну а завтра тебя ждёт Мартын,
Послезавтра Андрей Родосский,
А потом – блин, ну псевдоним –
Архистратиг Антоний Скобтский!
Чую, ты меня доведёшь
До истерики, до психушки,
Ну когда ты, когда допрёшь,
Что сшибаешь одни верхушки!
Ну а корень – он здесь, во мне,
Здесь счастливые твои лета!
Ты прими меня хоть во сне…
Вот и всё.
Симаков.
С приветом.
КРАСНОЕ ПАЛЬТО
Надену красное пальто,
Хоть по-осеннему дождливо.
Весёлой стану я, красивой,
И мимо не пройдёт никто,
Не подарив меня улыбкой…
Ирина Серебренникова („Рог Борея“)
Надену красное пальто,
Не буду слушать я нотаций.
Цвет кумачовых демонстраций
Увидит в этом, может, кто…
Надену красное пальто,
На роль не претендую граций.
Но все сбегутся папарацци –
Все пятьдесят, а может, сто…
Надену красное пальто,
Пусть говорят, что цвет левацкий,
И у виска вдруг по-дурацки
Покрутят пальцем – ну и что…
Надену красное пальто,
И он – уверена – найдётся,
Чьё сердце бешено забьётся.
В кафешку пригласит. А то!
Вполне приличное пальто!
А вы-то всё: не то, не то…
ГОРЕМЫКИ
Убегали от горя,
А оно нам навстречу,
Мягким хлебом и солью
Привечало под вечер.
Татьяна Тимофеева („Русь“)
Мы шагали по жизни,
По лесам и по долам,
По просторам отчизны,
По деревням и сёлам.
С милым счастье искали,
С непогодами споря,
В западню с ним попали,
Повстречалось нам горе.
Было то не застолье –
Стол накрыть было нечем,
Мягким хлебом и солью
Насыщались под вечер.
И теперь третьи сутки
Мы почти без движенья:
Несваренье в желудке
И солей отложенье.
БЫЛОЕ И ДУМЫ
От сытости птицы
Летать не умеют,
И в клетках теплицы
Тюльпаны толстеют.
Владимир Филиппов („Русь“)
В моей голове
мысль крамольная зреет,
Что люди от сытости
сразу наглеют.
Я в мыслях – назад,
где было несладко,
Где было всё скромно
и часто украдкой,
Где голодно было,
пустые прилавки,
Купить было можно
одни лишь булавки.
Но были тогда
наши помыслы чисты,
А чуть что не так –
подчистят чекисты.
Но время сменилось,
теперь все борзеют,
Живут все теперь,
как когда-то евреи.
Везде всё спокойно,
толстеют тюльпаны,
И нет в магазинах
небесной лишь манны.
От сытости птицы
на юг не летают,
О хлебе насущном
никто не мечтает.
Мы все изнываем
от мерзостной скуки,
Одно остаётся –
лишь творчества муки.
Терзаюсь я днями
и ночью, конечно,
Признания жду я
и ныне и вечно!
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ – 1
Машин по Питеру!
Откуда столько денег?
Александр Лазаревский („Рог Борея“)
Машин по Питеру!
Откуда столько денег?
А у меня в кармане ни копья.
К тому же день хреновый – понедельник,
И зеркало чужое – в нём не я.
Протру глаза, пошарю по карманам,
На пиво, может, всё же наскребу,
В сердцах упомяну чужую маму
И сплюну сквозь подсохшую губу.
Все намекают мне, что я бездельник,
А я поэт, точнее – я пиит!
Машин по Питеру! Откуда столько денег?
А мой Пегас некормленый стоит.
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ – 2
Меня уж пол-Питера читает,
Да только Лениздат не сознаёт
Того, насколько он теряет,
Что до сих пор меня не издаёт.
Александр Лазаревский („Рог Борея“)
Меня уже пол-Питера читает,
Пол-Питера читает Лениздат,
Поэтому они меня не знают –
Признаюсь вам, я этому не рад.
Ведь этой несуразной половине
Настолько, я скажу, не повезло,
Что как поймут, так побегут к осине,
Где на Иуду просветление нашло.
Давно прошли мы гласности этапы,
Чего ж цепляться к идеалу строк?
Ну, рубану там лапа – крёстный папа,
Ну, рифману крючок и кадычок.
Великодушно я прощаю Лениздату,
Есть у меня величие в крови,
К тому же я способен к самиздату –
Там брак по „бабкам“, а не по любви.
Жена грызёт и посылает к маме,
Культурно ухожу, без матюга,
Иду к своей Литературной даме,
Что раздаёт Бореевы рога.
ДИЛЕММА
Не стоит чашу пить до дна:
На дне всегда настой цикуты.
Когда во рту горчит миндаль,
Безжалостны себе упрёки…
А в голове шумит мистраль
И возникают эти строки.
Екатерина Фомина („Остров“)
Поэтов любят не всегда
Издатели и их завлиты,
В их чаши, знаю, иногда
Бывают гадости подлиты.
Не раз уже, да и не два
Я на себе то ощущала,
Лишь пригублю едва-едва
Хмельной напиток из бокала.
То шибанёт в нос миндалём,
То ощущаю вкус цикуты,
Желудок вспыхнет вдруг огнём,
И ждёшь последнюю минуту,
И в голове шумит бора –
Сестра французского мистраля…
Пора завязывать, пора,
Не то действительно отравят.
Но вот вопрос: с чем завязать
Конкретно – пить или писать?
НАМ БЫ УЮТ, А НАМ СУЮТ
Существуют…
Существу-уют.
Пусть все существуют,
Как в юртах…
Мартын Балалай Питерский
(„Рог Борея“)
Прикупил сервелат.
И в желудке сразу лад,
Если свежий сервелат,
А несвежий – это гад!
Ты почувствуешь за раз
Минимально пять зараз.
Хорошо, коль есть клозет,
Где достаточно газет…
Ну какой уж тут уют –
В магазинах всё суют.
Надо дату прочитать,
А потом уж покупать.
А не то придёт беда –
Холмик, крест и лебеда…
БЕЛАЯ СИМФОНИЯ
Зима за окнами – белым бело,
И я пишу тебе на белом белым.
Игорь Сахарюк („Русь“)
Зима, за окнами белым-бело,
И я пишу тебе на белом белым.
Ты, может, вспомнишь ночь и то село,
Где снег как будто был испачкан мелом,
Где ночь была чернеющее-черна,
И там, под этим звёздным небом чёрным,
Была ты, вспоминаю я, пьяна,
А я, к стыду, был не таким упорным.
И от стыда того, я помню, побелел,
Свою фамилию почти отождествляя.
Чего боялся? В мыслях-то имел
Я сеновал соседского сарая.
Давным-давно то времечко ушло…
Цела ли ты? Я ж вот остался целым.
Зима, за окнами белым-бело,
И я пишу тебе на белом белым.
КРАСНЫЙ РИМ
Красный Рим родили из моркови,
Выбили неримлянам глаза.
Девушки в косынках цвета крови
Голосуют: за, за, за, за, за…
Сергей Николаев („Рог Борея“)
Вся местность освещалась красноватым,
И в звёздах над Кремлём искрилась жуть,
Курантов голос медно-хрипловатый
Отсчитывал нам к коммунизму путь.
Он продолжался семь десятилетий,
Менялись рулевые, но когда
Нам подсказали (вряд ли кто заметил),
Что мы идём куда-то не туда,
Когда уже накушались моркови,
Свеклы, капусты – дальше лебеда,
Когда гемоглобин упал у крови,
Отняли водку, – поняли: беда!
И девушки в косынках буроватых,
Надвинутых немного на глаза,
Сказали нам: – Ну что же вы, ребята?
Не видите вы что ли, мы же за!
И мы пошли – без водки, только массой –
Четвёртый Рим прогнивший сокрушать,
Но там успели увести всю кассу,
Куда и как – мы не смогли понять.
Расстроились, всё в щепки разломали,
Но пятый Рим не будем возводить –
Нам девушки в платочках обещали
По президенту каждому родить!
У ПОСТАМЕНТА
Тут глазам Ильич бронзовощёкий
С ручкой указующей предстал.
От народа страшно он далёкий,
И народы страшно он достал.
Генрих Лазаревский („Рог Борея“)
Стоит везде в знакомом эпатаже
То с кепкой, крепко сжатою в руке,
А то рукой протянутой укажет:
Там коммунизм, совсем невдалеке.
Гранитный, бронзовый,
иной раз и бетонный
Народом водружён на постамент,
Вчера он гением у нас был наречённый,
А ныне – непонятный элемент.
И хорошо, поставили повыше,
Лишь голуби, бывает, достают,
Но вот недавно я такое слышал,
Что кое-где в цветмет его сдают!
Гранитно- там или бетоннощёкий,
Да пусть стоит – хоть площадь, хоть вокзал,
Народу в этом виде он далёкий,
А бронзовый – народы он достал!
И Генрих Лазаревский, в думу углублённый,
Часа четыре рядом с ним стоял,
То ли в рубли переводил он тонны,
А то ли рифму новую искал.
ПИНОК СВОБОДЫ
Нас пнула свобода
И воля согнула в дугу…
Кирилл Ривель („Рог Борея“)
Хотели свободы,
Свободы хотели всегда.
А нас мордовали – народ свой имею в виду я,
А нас загоняли,
Нас всех загоняли в стада
И гнали куда-то, и гнали куда-то впустую.
Прошли мы сюда,
А потом нас погнали туда,
По той же дороге, чуть вкось, а потом и по кругу,
На путь этот скользкий
У нас уходили года,
Мы шли и молчали,
и жались теснее друг к другу.
Мы все истощали
И ноги едва волокли,
Доели остатки последнего мы бутерброда,
Мы к пропасти краю
Почти что уже подошли,
И тут объявили вдруг: – Нате, вкушайте свободу!
Но пнула свобода нас,
Воля согнула в дугу,
И хлынула в пропасть безликая масса народа –
В объятья к тельцу золотому
На том изумрудном лугу…
А на хрен калекам убогим
теперь вот такая свобода?
КОЛЮЧИЙ ПОЦЕЛУЙ
Мороз хмелеющий опять небрит,
Прости колючие его лобзанья…
Игорь Сахарюк („Русь“)
Иду, смотрю, Мороз ко мне спешит,
Ну надо же, не вовремя как встретил!
Меня узнал он сразу: – Ба, пиит!
Я отвернулся, сделав вид, что не заметил.
А он дорогу сразу преградил,
Меня окутал перегар сивушный,
Сначала крепко за нос ухватил,
Потом прилично ущипнул за уши.
Как прыткий заяц, я домой бежал –
Так в тот момент я до тепла был жадный,
Пока бежал, я пару раз упал
И третий раз – уже в своей парадной.
Жена меня хотела не пустить,
С большим трудом она меня узнала,
Потом, не разобравшись, стала бить
И причитать: – Ну как же я устала!
Сижу на кухне, а супруга спит,
В глазах стоит нежданное свиданье:
Мороз хмелеющий, который был небрит,
Его холодные, колючие лобзанья.
НОЧНЫЕ СТРАХИ
Мечтой нисколько не старея,
Россия зрит цветные сны.
Не спят кругом одни евреи –
России верные сыны.
Ян Майзельс („Рог Борея“)
Про кран давно уже слыхали,
В котором не было воды,
Под подозрение попали
Тогда, как помнится, жиды.
Нет, не хочу я оправдаться,
Хотя они мне и родня,
Но замечал я тоже, братцы,
Что все косятся на меня.
Вот так всегда: чуть что не ладно –
Какой уж у евреев дрём?
Решётки ставим, хоть накладно, –
Спасителей России ждём.
Да, у евреев есть деньжата,
Ведь нам приходится копить,
Воды как станет маловато –
Её придётся прикупить.
Спасители же, между нами,
Напившись, зрят цветные сны.
Лишь мы работаем ночами –
России верные сыны.
А ну как впрямь воды не станет?
Спирт будет нечем разводить…
Тогда уж точно нас достанут,
Тогда уж точно нам не жить!
ЖУЧОК
Это страсть. Эти ласточки юные
Их укромные гнёзда в душе…
Пропадаю в липучке лучей.
Владимир Сотников („Русь“)
Это страсть. Эти ласточки юные
Норовят меня, наглые, съесть
Иль в гнездо утащить, полоумные,
Улетаю от них – не присесть.
Я прекрасен: глаза мои – бусинки,
Выдаётся слегка мозжечок,
А когда отращу себе усики,
Скажут все: – Да, что надо жучок!
Я, жужжа, пролетаю средь бабочек,
Они тоже умеют летать,
Только всё-таки где им до ласточек,
Не такая у бабочек стать.
И вот тут припорхнула та самая,
И липучки лучей бьют из глаз,
Щебетнула весёлою гаммою,
И я весь погрузился в экстаз.
Ухитрилась красотка бесстыжая –
Заглотила. Но я же базальт!
Что смогла, из меня она выжала…
А потом я упал на асфальт.
ОТКРЫТИЕ
Пробудившись ото сна,
Я умылся декабрём,
На столе бутыль вина
Извивается угрём.
Кто-то встал, открыл окно,
Выпорхнул наружу…
Дмитрий Цветков („Остров“)
Я почувствовал дубак
И очнулся ото сна,
Огляделся, что и как:
На столе бутыль вина.
Правда, половина вот –
Полной, помнится, была,
И какой-то идиот
Створку не закрыл окна.
Вдруг пахнуло декабрём,
Как бы не было беды,
Извиваются угрём
К подоконнику следы.
Подошёл, взглянул в окно:
Нет следов – лишь чистый снег.
Понял! Если пьёт вино,
То летает человек!
АПРЕЛЬСКИЕ ШТУЧКИ
Капель стучит и бисер мечет.
Вода с водой звончит при встрече.
А с крыш текут капельи струи
Поют журчаще, как скрипок струны.
Кира Альтерман („Русь“)
Апрель уже за мартом ходит,
Пиная: уходи, марток.
Я так всё понимаю: вроде
Пора раздеться бы чуток.
А с крыш текут капельи струи,
Поют мне на весенний лад,
Внизу аж бисер образуют,
А сверху же сосульев ряд.
Иду я в кожаной кепчонке,
Себя местами засветив,
Смотрю, вокруг все мужичонки
Примеривают свой актив.
Мне одного актива мало,
Мне нужно, чтоб в душе пиит.
К тому ж сосулька вдруг упала,
И в голове теперь звончит.
ВТОРСЫРЬЁ
С увядшего лица любви
Угрюмость вечности не сходит…
Владимир Галин („Остров“)
Любовь моя немного постарела,
Четвёртый год она уже при мне,
Нет, не скажу, что очень надоела,
Но сердце уж не обжигает мне.
Нет яркости, искристости бывалой,
На вид – как залежавшийся товар.
А как она когда-то доставала,
И распаляла, и бросала в жар!
Тогда я был ещё совсем наивным
И верил: будет вечной её стать,
Но трещинки пошли, потом морщины,
Смотрю, любовь пошла перезревать.
Взглянул я на неё однажды в среду –
Уже напоминает вторсырьё.
Отдам-ка лучше я её соседу,
Он, знаю, любит всякое старьё.
БРОШЕННЫЙ
Ни берёзовых рук,
ни осиновых ног…
Заболоченный луг.
Скособоченный стог.
Игорь Смирнов („Остров“)
Я проснулся едва,
Головы не поднять –
Было так раза два
Или три, но не пять.
Поднапряг я себя,
Кто б мне в этом помог –
Ни берёзовых рук,
Ни осиновых ног.
А какие друзья
Были рядом вчера!
Почему-то они
Исчезают с утра.
Я один среди мук,
Вот печальный итог:
Заболоченный луг,
Скособоченный стог…
В ЛЕТНЕМ САДУ
Тепла бы им и чашку чая –
Не этот северный уклад…
Шагнув в античность, чтоб парить
На равных с ними говорить.
Людмила Баранова („Рог Борея“)
Пришла я в сад, душой нагая,
Житейских скинув груз обид,
Мой томный взор обозревает
Богов полураздетый вид.
В ряду – Сивилла и Психея,
Ещё пяток полубогов,
Я много им сказать имею
И жду от них ответных слов.
В холодный мрамор взор вонзаю:
За что же вам такая месть?
Эх, вам горячего бы чаю
Да пару бутербродов съесть!
Они бы мне в ответ сказали,
Почувствовав души родство:
– Тебя давно, родную, ждали,
Чтоб ощутить вновь естество.
Теперь и воспарить мы вправе,
Ты, Люда, воскресила нас!
Мы на Олимп, к теплу и славе,
Тебе ж, Людмила, на Парнас!
ПРОКЛЯТЬЕ
Рассыпься, нечистая сила,
Отхлынь, кровожадная, прочь!
Ты счастье моё надкусила,
И мне уже трудно помочь.
Борис Маслобоев („Рог Борея“)
Мне на уколы денег не хватает,
Есть на таблетки – правда, не на все,
Вот потому и ведьмы донимают,
Особенно на взлётной полосе.
А как хочу к заоблачным вершинам
Взлететь – хоть на Олимп, хоть на Парнас!
Но эти кровожадные скотины
Мешают мне уже в который раз.
Как только соберусь я разбежаться,
Чтоб оторваться от земли и воспарить,
Они, подлюки, сразу же кусаться
И мётлами по голове мне бить.
Закончилось давно моё терпенье,
На эту разухабистую рать
Во все инстанции пишу я заявленья,
Что из-за них мне классиком не стать.
Искусанный, избитый этой бандой,
Который год страдаю день и ночь.
И даже рогбореевские гранды,
Боюсь, не в силах мне уже помочь!
КОСМИЧЕСКАЯ ЖЕНЩИНА
Вы Петербургская болотно-сонная,
Вы длинновзглядая
с лучом космическим,
Над вами сходится дыра озонная,
Вы улыбаетесь эпизодически.
Андрей Головин („Русь“)
Когда с ней встретился,
Мозги чуть дёрнулись,
Определить хотел, какая нация,
И снизу тоже вдруг
Слегка заёрзалось –
Опять реакция на радиацию.
Смотрю в глаза её.
Они откедова –
С Венеры, может быть, или с Юпитера?
И луч космический
Пронзил неведомый
Туман наш серенький родного Питера.
В мозгу озонная
Возникла дырочка.
А на хрен это мне приобретение?
Таких бы надо нам
Собрать в пробирочку –
И всех в бетонное захоронение!
ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ, ЛЮБЕЗНЫЙ?
Я ль тебя не привечала,
не прельщала, как могла…
Не ждала ль тебя украдкой,
притаившись за углом?
Ты подчас с походкой шаткой
Возвращался вечерком.
Ах, любезный, всё напрасно!
Лидия Силина („Остров“)
Что тебе сказать, любезный?
Что судачить с дураком?
А когда-то, помню, трезвый
Заявлялся вечерком.
Я ль тебя не привечала,
Не стелила ли постель,
Я ль в тебя не наливала
Пылкой страсти жаркий хмель?
Но зачах мой фикус в кадке,
Свет в окне мне стал не мил,
Ты теперь с походкой шаткой
Мне, я вижу, изменил.
С ней, любезный, всюду ходишь
Утром, вечером и днём
И глаза свои отводишь,
Не горят они огнём.
А душа моя в неволе
Догорит вот-вот дотла.
Вот уж женская-то доля,
Полюбила же козла!
КЕМ ВСЁ ЖЕ СТАНЕТ ЧЕЛОВЕК?
Настал сегодня Новый век –
Не наш – детей и наших внуков.
А кем в нём станет человек –
Ответа не даёт наука.
Николай Груздев („Остров“)
Как лихо времечко бежит,
За ним и мыслью не угнаться,
Уж Новый век в окно глядит,
Внучата уж вовсю плодятся.
Они продолжат в нём свой путь,
И жизнь их будет улучшаться,
Ну а меня волнует суть:
А смогут ли людьми остаться?
Мне как-то говорил сосед,
Что незавидна внуков доля:
По две таблетки на обед
И в месяц капля алкоголя.
Какая будет там мораль?
Какие будут там законы?
Не заглянуть мне в эту даль –
С расстройства хлопнул самогона.
Сижу, задумавшись, как грек,
Жую я пёрышко от лука.
Кем всё же станет человек?
Ответа не даёт наука.
ПРЕМУДРОСТИ ЖИЗНИ
Верю, жизнь устроена премудро…
Осени чернеющее дно
Первый снег
Присыпал белой пудрой
И мозги припудрил заодно…
Лиля Стар („Остров“)
Я смотрю на мудрости природы,
Вечерами стоя у окна,
Наблюдаю я за нею годы,
Бьётся вдохновения волна.
Как девчонка, радуюсь весною,
Сердце в ранах, но поёт душа,
Да и лето будоражит зноем,
Что-то в подсознанье вороша.
Осень красотою листопада
Помогает строчки сочинять,
А зима – зимы бы мне не надо,
Но она вдруг заявляется опять.
Словно перхоть, бьёт в окно пороша,
И немеет вдруг моя рука,
Вижу, почерк стал мой нехорошим,
Ведь мозги припудрены слегка.
Верю, жизнь устроена премудро
И весной растает эта пудра…
ЧТО ПОЭТА НЫНЧЕ КОРМИТ
Ибо будь ты в лучшей форме,
Не поднимешься со дна.
Что поэта нынче кормит?
Переводы и жена!
Вадим Борисов-Введенский
(„Рог Борея“)
Мне сказал поэт маститый
За стаканчиком вина:
– Трудно жить сейчас пиитам,
Хорошо, как есть жена.
Повезло поэту Славке,
Что его там гонорар!
Его баба на заправке –
Там совсем другой навар.
А у песенника Васи –
Головной экономист
На какой-то крупной базе.
Потому и оптимист.
– А у вас? – вопрос свой вставил,
Продолжая ту канву.
Сплюнув, тон он малость сбавил:
– Переводами живу.
НАДОЕЛО!
Надоело перечить жене,
Надоело сидеть на работе…
Надоело „идти ко дну“,
Рохлей быть, как томатная паста,
Надоело… любить одну,
Надоело, друзья, и – баста!
Леонид Гущин („Остров“)
Надоело, скажу вам, всё –
Перечислить не хватит пальцев,
Надоело начальство-ворьё,
Сослуживцы мои, страдальцы.
Надоели соседи мне,
Чей надзор так противно-гадок,
Надоел и стакан – на дне
Несмываемый сел осадок.
Надоел голосок жены
И намёки её про деньги,
И кошмарные эти сны,
И вонючие эти стельки.
Надоело идти ко дну,
Надоело идти по кругу,
И последний свой палец гну…
Надо срочно менять подругу!
КОМЕТА АЛЛА
Вам открою всё о тайне этой:
Да, на свет не появилась я звездой.
Я лечу по небу синему кометой,
Обжигая мир пылающей красой.
Алла Леванова („Рог Борея“)
Хороша я, тут уж врать не стану,
В зеркало достаточно взглянуть.
Вот глаза – ни капли в них обмана,
Нос великоват, но лишь чуть-чуть.
По плечам причёску раскидаю
И горжетку малость приспущу,
Как тут не влюбиться, я не знаю,
Только принца нет, и я грущу.
Вижу, грусть меня не украшает,
Сброшу я её и улыбнусь,
Бесполезно ждать, я размышляю,
А пойду-ка я по Невскому пройдусь.
Не звезда, конечно, Голливуда,
Но мой облик не совсем уж прост,
Я кометой буду плыть, покуда
Не почую сзади длинный хвост.
Чую! Хвост всё больше нарастает!
Обернулась – там всё тот же сброд…
Принцы к звёздам больше прилипают,
А кометам как-то не везёт…
ТРАНЗИТНИК
Сидя в привокзальном ресторане,
Где по вилке ползал муравей,
Понял – мы всего лишь марсиане,
С золотыми стрелами бровей…
Сергей Николаев („Рог Борея“)
Раз в ресторане привокзальном
Решил я время провести,
Хотя, скажу вам, натурально
Он у народа не в чести.
Здесь проходимцы обитают,
Проезжие как муравьи,
Почти всегда недоливают
В графинчик пальчика на три.
Я выпил, закусил селёдкой,
На стол влез жирный таракан
И неуверенной походкой,
Смотрю, ползёт на мой стакан.
Подсел ко мне вдруг мужичишка,
Меня чуть взглядом посверлил,
Представился: „Икс-Игрек Мишка“, –
Без спросу водочки налил.
„Давно живёшь здесь, марсианин?“ –
Селёдку сунув в рот, спросил,
Смахнул с салфетки таракана.
„Тебя я сразу раскусил.
Я ж вижу – свой, и я оттуда“, –
Кивнул: „А этот с Нептуна,
А тот с Венеры вон, зануда,
Слышь, закажи ещё вина.
У нас здесь запасная база“, –
На шёпот вдруг он перешёл, –
„Но тихо, здесь полно спецназа,
А также рыщет „Интерпол“.
Гребут всех наших подчистую,
Но ничего не доказать,
Дня три-четыре маринуют,
А после выпустят опять“.
Вдруг муха в бреющем полёте
Прошла над самой головой.
„Не дрейфь, идёт в автопилоте
Меркурианин – парень свой!“
Смахнув с тарелки таракана,
Сказал: „С Урана сволота,
Всё по тарелкам да стаканам –
Ныряют в лучшие места“.
И тут вдруг старший заявился,
Все марсиане встали в ряд,
Икс-Игрек Миша хоть напился,
Но доложил ему доклад:
„Виват, товарищ Николаев,
Есть пополнение рядов!“
Когда очнулся у сараев,
Был без кроссовок и штанов.
ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ
Я не верю в сказочное чудо,
Над газетой гнусь как над бедой:
Нынче то в России, ой как худо
С обувью, одеждой и едой...
Сергей Макаров („Русь“)
Слава Богу, я, похоже, выжил,
Пережил те годы я с бедой,
Где удар был пояса чуть ниже –
Перебои с обувью, с едой.
Помню, как, согнувшись над газетой,
Я сидел и с голода весь пух,
И меня трясло чуть-чуть при этом,
И моментами мой разум даже тух.
Многие тогда мне намекали:
Уезжай, спасай поэта дар!
Эти негодяи ожидали,
Что России нанесу удар.
Шли те годы медленно и нудно,
Но Россию чудо вновь спасло!
Пусть ей и сейчас немного трудно,
Доллар вновь куда-то понесло.
Ну а я набрал вновь килограммы,
С обувью проблемы утряслись.
Вместе с матушкой Россией эти драмы
Я прошёл. Так вместе мы спаслись!
В КРЕМЛЕ ВСЁ ТО ЖЕ
При чём живу? Я не могу ответить!
Не коммунизм. И не капитализм.
Но и в Кремле и в платном туалете
Куда ни плюнь – сплошной анахронизм.
Борис Орлов („Рог Борея“)
Я видел Кремль не раз уже снаружи,
И кое-что внутри я посетил,
Но платно, а потом охранник дюжий
Меня в места другие не пустил.
И это называется свобода?
Есть повод к всероссийскому стыду,
Ну ладно, коммунисты от народа
Там укрывались в восемнадцатом году.
Но нет уже давно ведь коммунизма,
Здесь новые правители земли,
Давно растут ростки капитализма,
Но масса, правда, гусениц и тли.
И потому, где платно и нарядно,
Всё тот же унитаз и писсуар,
Стригут здесь и бригадно и подрядно
С простого естества большой навар.
Какая разница теперь нам – те иль эти,
Ведь как и раньше, не в почёте аскетизм,
И даже запах в этом платном туалете
Всё тот же. Да-а, сплошной анахронизм!
ВО ГРАДЕ МАДЕРНОМ
Во граде, пружинными
птицами полном,
Скрежещет железо зубами старух,
В бутылке с мадерою плещутся волны,
И острою шпагой становится слух...
Сергей Николаев („Рог Борея“)
Только я пятый стакан опрокинул,
Чу! – за углом подозрительный шум.
Чёрт заходил, посидел да и сгинул,
Чёрт мне не страшен, он мне словно кум.
Вслушался, замер – всё тихо и глухо,
Видимо, это нервишки шалят.
Васька-сосед говорил, что старуха
Бродит вокруг уж три ночи подряд.
Чу! – показалось, что косу кто точит,
Следом – как будто металл о стекло,
Из облаков кто-то громко гогочет,
Ночью откуда гусей принесло?
Слух заострился и стал словно шпага,
Выпил мадеры, была – не была!
И на балкон. Только сделал два шага,
Вижу, старуха за угол зашла.
Сколько же в жизни у нас всякой дряни –
Шорохи, скрежеты, крики „убью!“,
Только мадера приятно в стакане
Плещется. Вот потому её пью…
О, СЧАСТЛИВОЕ МГНОВЕНЬЕ!
Я восторженно согласна
С трепетом в груди.
Не одета, бело-ясна,
Ты ко мне приди…
Мэри СТАБ-КУКИШ
Я восторженна с рожденья,
А к семнадцати годам
Посетило вдохновенье –
Повезло и мне и вам.
Вся готовая к отдаче
Села и взяла перо,
И включила это, значит,
От Равеля „Болеро“.
Вдохновение тут смылось,
Но зато пришёл Иван
И нахально – так случилось –
Поволок вдруг на диван.
Приставать ко мне он начал,
Трепет аж в груди пошёл,
Ведь Ванёк, он весь накачан –
В общем, было хорошо.
О, счастливое мгновенье!
Только лишь ушёл Ванёк –
Возвратилось вдохновенье,
Родила для вас стишок!
ПАДЕЖНЫЙ ПАССАЖ
Плывут минуты океаном
Всепоглощающих надежд.
Мы в танце медленном и странном
Играем в дательный падеж.
Сергей Новиков („Русь“)
Имею к вам я предложенье
Прочесть прекрасные стихи.
В них чувств несу своих броженье
И мысли – как они лихи!
Они все родились в мученьях,
Как схватки были тяжелы!
И вырвалось стихотворенье
Из мрака беспросветной мглы.
В нём для умов даю вам пищу,
Запал душевному огню,
Я вас от пошлости очищу.
Ничуть себя в том не виню,
Что при творенье силы отдал,
Оставил бы – получше б жил,
Всё, что скопил за эти годы,
Вам безвозмездно предложил.
Себе ни капли не оставил,
Весь на нулях – мой путь в бомжи.
Как тяжек путь к бессмертной славе!
Ах, падежи вы, падежи…