СОН

      
Я видел сон…

Мы с девушкой одной,
играя, бегали по закоулкам
какой-то сцены старого театра,
похожего на брошенный амбар, -
сдвигали рамы, трогали холсты,
как белки, пролезали сквозь решетки
и драпировку старых декораций,
скопившихся за годы. Веселясь,
мы шли вперед, за нами шли другие,
и наполняли эту сцену жизнью,
своими молодыми голосами,
звенящими, как радость удивленья.

Здесь было все: телеги, жернова,
колеса, бочки, седла, этажерки,
канаты, фонари, прожектора,
противовесы, цепи, хомуты
и снова – декорации, столы,
поломанные стулья, канделябры…
И все кругом – как яркий карнавал!

Нам было радостно и интересно,
и в каждом взгляде было удивленье
и новизна, открывшаяся нам,
и все кругом сияло  словно праздник.

Но главное – мы были вместе с ней.
С той девушкой, мы были словно дети,
по сцене и по жизни были вместе,
рука в руке, глаза в глаза во всем:
бежали вместе, радовались вместе
тем новым неожиданностям, что 
дарила обстановка закулисья,
и духом общим связаны, как будто
существовали в коконе одном,
нас охранявшем от другого мира.
И в кокон мы впускали только то,
что нас затронуло и поразило.

Я весь был в ней, она была во мне.
Как это много – духом быть единым
и, как само собою,  жить в другом!..

И вдруг...  Вдруг что-то изменилось в ней,
как будто чей-то голос пролетел
или беззвучно чей-то дух пронесся.
Его не слышал я, но вот она…
Она как будто сразу испугалась
и начала отыскивать глазами
то, что услышала и поняла.
И я невольно начал вместе с ней
отыскивать вокруг, что так смутило,
обеспокоило ее лицо.

Кругом толпа играла карнавально,
и я не мог найти то, что искал,
не мог понять, что тронуло ее.
И вдруг увидел в стороне мужчину,
в цилиндре, фраке, в шелковой накидке,
с холодными блестящими глазами
и с тростью с набалдашником в руках.

Ужели он? Я быстро с удивленьем
взглянул на девушку. Я знать хотел, спросить,
сказать хотел – во сне сказать не просто, -
смотрел в нее и взгляд ее искал.
Но не нашел. Она была со мной,
еще со мной, но взгляд его искала
и неподвижно  на него смотрела,
не отрываясь, словно на судьбу.

Какая связь? Откуда? Почему?
Что тронуло ее? – подумал я.
И почему такое беспокойство?

А он?…  Он тоже на нее смотрел
своим холодным и надменным взглядом,
затем неторопливо на меня
взгляд перевел, какое-то мгновенье
смотрел в глаза мне, словно изучал
и понимал, что с ней мы были вместе,
затем отбросил трость и поднял прут -
железный прут из хлама под ногами -
и этот прут, как длинный грубый меч
послал в меня…

                Хотел вонзить, но я…
Я не успел понять его движенья,
но все же увернулся. Прут скользнул мне
вдоль ребер справа под рукой.
Я ухватил его, прижал к себе -
ребристый стержень с грубыми краями.
Но тот мужчина продолжал уже
тянуть его обратно на себя,
все так же молча, неподвижным взглядом
в глаза мне глядя, потянул сильней,
еще сильней. Его глаза сужались,
рука крепчала, он как будто рос…
И вот тогда, так словно фехтовал я
уже не раз, я сделал резкий выпад
и стержень, как клинок, вогнал в него.

...Сквозь черный плащ, сквозь белую манишку
вошел он удивительно легко
ему под сердце, словно грудь его
была не грудь, а лишь подушка с ватой -
чуть дрогнув только в тот момент, когда
ткань прорывал своим тупым концом.
Мужчина прянул, сделал шаг назад
и начал на колени опускаться.

Я повернулся к девушке. Она,
вся побледнев, смотрела на мужчину,
и вдруг безвольно стала оседать,
как будто это ей пронзили сердце.
               
Едва успел я подхватить ее,
не понимая, что же происходит,
и что же сделал я, и что же - с ней,
и что за связь у них существовала
при мне, или быть может, до меня?…
И здесь пропало все: театр и свет.

… Я с женщиной сидел в пустом кафе,
за столиком, должно быть, с близким другом,
рассказывал об этом странном сне,
понять пытаясь, что же значил он:
внезапно он возник, пропал внезапно,
внезапно подарил мгновенье счастья
и тут же отнял это у меня…
И почему, хотя был только сон,
я чувствую его настолько сильно,
что до сих пор горит моя ладонь,
сжимавшая тот грубый ржавый стержень,
и кожа на предплечье там, где стержень
ее касался. Странно, почему?

Возможно, этот сон был в чем-то вещим,
и для меня значительным настолько,
что даже тело помнило его?

Не знаю, может быть, я был не прав?
Быть может, я убил любовь чужую,
надежду, романтичную, как сказка,
пусть даже не желая, а случайно?
В конце концов, я первый раз убил,
и потому, хотя был только сон,
горит ладонь и кожа на предплечье,
как будто был ожег на месте том.

Но нет, я помню тот холодный взгляд,
бесчувственный, немой и неподвижный,
когда, меня увидев, понял он,
что у него пути другого нет,
и руку он за стержнем протянул,
и стержень тот в меня вогнать пытался.
 - Скажи, - спросил ее я, - почему?
И только здесь я, наконец, проснулся.

...Теперь я знаю, то был вещий сон.
Все эта сцена повторилась в жизни:
и девушка, и тот брюнет в плаще,
и женщина, которая была мне -
хотелось мне так думать -  только другом,
и ощущенье жаркое в ладони,
и множество потерь, потерь, потерь…
Но вот никак мне не собраться, чтобы
все записать, что с нами было в жизни,
и что я в ней прочувствовать успел.

Как жаль, что не могу я описать
все те прекрасные мгновенья жизни,
все удивительное, что встречалось
и часто забывалось по дороге.

В ней было много…
                Часто по ночам
мне снится прошлое, во сне перевоплотившись,
и снится то, чего не прожил я,
но лишь предположил или предвидел.
И снится то, что не было со мной
и, верно, никогда уже не будет:
Фантазии мои, мои мечты -
полет свободный духа над пространством…

Как жаль, что не смогу я записать
и тысячных долей своей же жизни,
хотя бы самое прекрасное из них,
так поражавшее мое воображенье
и звавшее опять идти вперед.

Была бы удивительная книга,
без споров, без идей, без направлений, -
простая книга, словно сборник песен,
Евангелие от моей души.