Левитация

             

    Вы, наверное, слышали хоть что-то о левитации? Конечно, слышали. Что же до вашего отношения к этому довольно неоднозначному проявлению, скорее всего психики человеческой, то я не берусь судить ни неверующих, ни верующих. Всё, по-моему, личностно, а потому - индивидуально.
   

    Что же до меня, а точнее до проявлений моей психики, то я всегда очень и очень боялся этого явления. Мне всегда казалось, что чуть-чуть, ещё немного, и я – полечу. Достаточно маленького ветерка и он оторвёт моё тельце от земли и понесёт, понесёт куда-то под облака и дальше, дальше, дальше. То, что меня преследовало, проявлялось довольно часто. Такими проявлениями была неимоверная любовь прыгать через лужи. О, как я любил, когда на моём пути встречалась какая-то по особенному огромная лужа. Тогда я взлетал и, пользуясь неведомой мною силы, перелетал на другой край лужи, и казалось, что ничто не мешало мне преодолеть любую из них. Но это было действительно приятно.
   

    Было и иное ни то, чтобы совсем неприятное, но чрезвычайно опасное. Так я не мог, часто не мог находиться один в любой квартире, которая находилась на достаточно  высоком этаже, мне казалось, что во сне я обязательно встану, и какая-то неведомая сила подтащит меня к краю окна или поручням балкона, и я шагну вниз, но я никак не упаду. Я обязательно полечу.
   

     И ещё я не мог перейти практически по любому мосту достаточно открытому: меня неумолимо тянуло к краю. Так переход через Крымский мост был, для меня вполне сравним с переходом через Альпы, а может быть и с каким-то более значимым подвигом.
   

    Случались и казусные случаи. Так, однажды мне пришлось топтать лыжами снег на лыжном трамплине в городе Кировске. Это было удивительное сооружение, построенное из дерева тем несравненным истинно нашим способом: коряво, но надолго, отчётливо помню огромные ржавые гвозди торчащие произвольно, то тут, то там.
   

    Продолжу дальше. Я шёл наверх первым от разгонного стола, а за мной цепочкой ещё трое моих товарищей. Чем выше мы поднимались, тем становилось круче и холоднее, последний десяток метров был почти вертикальным: канты лыж еле-еле держали тело на тонком слое льдистого снега. Вниз смотреть было страшновато. И тут я вспомнил о своём страхе высоты. Надо сказать, что и на кресельном подъёмнике я поднимался ни то чтобы со страхом, а с какой-то немыслимой, щемящей жаждой страхом. Что неведомая сила или моё или чьё-то желание заставит меня покинуть тело выбросить его с высоты в белое безмолвие горы несущейся откуда-то сверху вниз. И тут я признался в своих страхах перед своими товарищами, и всем стало не по себе. Но всё обошлось благополучно.  Выглянуло солнце. Затих ветер. Край трамплина оказался вполне достижимым.
   

     Другой не менее забавный случай произошёл со мной в городе Астрахани.
В ожидании утреннего поезда меня приютили в одной гостеприимной семье.      
Дело было на исходе лета, но всё ещё жарковато. Любезные хозяева постелили мне в лоджии: всё бы хорошо, но только этаж - аж двенадцатый! Что для меня, то щемящее ожидание ночного полёта. Но признаваться в своих страхах было неловко, и я провёл ночь на раскладушке, предварительно пристегнув  кисть своей руки к раскладушке ремешком от часов. Вы можете посмеяться надо мной, но мне так было легче.
   

    Но это всё только признаки неосуществлённых полётов. Мне не хватало яви. И явь всё-таки произошла. А было это в те удивительные годы, когда
происходившее в стране имело как бы две стороны, две морали – одну официальную, а другую повседневную, бытовую. И что не менее странно: они прекрасно уживались друг с другом. И даже там за океаном толкование и той и другой было тоже двойное и какое-то зазеркальное.
   

    Немного отвлекусь, потому что для меня это очень значимо. Когда на Западе оказался один очень известный музыкант и оттуда неслись голоса о его вынужденной эмиграции – поскольку его инакомыслие преследовалось известными органами, я в самом центре Москвы, на проспекте Калинина, совершенно свободно купил великолепную пластинку, украшенную столь же великолепным его изображением. И не было никакого ровным счётом никакого ажиотажа у прилавка этого магазина, и на полке оставалось ещё довольно много этих же великолепных пластинок. И их никто не изымал из продажи! А голоса то, голоса – они изливали чёрте что!
   

    Так вот в те совсем недавние времена некоторой отдушиной были самые разнообразные и часто совершенно невероятные выставки. На них можно было увидеть такое о чём и предполагать среди наших буден было невозможно, может быть и ненужно, чтобы не возбуждать, а проще, чтобы переубеждать и т.п. ...   
 

    Осенний день. Последнее тепло. И я спешащий без особенных надежд вдоль монументальной ограды выставочного центра. Двигаюсь чисто интуитивно: надо найти единственную верную дорогу, а как найти? – откуда мне знать. Не я один, спешат многие. Но я должен выбрать именно свой путь – и он должен быть единственно верным.
 

    Только что это? Все спешат, но куда-то не туда: это чувство возникает во мне не осознано, и я останавливаюсь. Нет, «дорога к храму» должна быть только прямой! А то, что все спешат к чёрному входу – это неправильно.
   

    Передо мной центральная аллея и я именно по ней устремляюсь к месту всеобщего паломничества. Но что это? Ряд заграждений и милицейских кордонов. А около них кучка людей, но их не пропускают. Подхожу ближе, и слышу возмущённые голоса и вижу, как отдельные личности из этой кучки  – кстати, выглядевшие очень достойно и солидно, – размахивая красными корочками, громко доказывали своё право беспрепятственного
посещения любого культурного мероприятия. Люди в штатском довольно спокойно отражали все возможные претензии.         
 

    Впору было растеряться. Что делать, что делать? Уж мне-то, с моим патлатым видом, встреча с этим кордоном не сулила ничего хорошего.
   

    И тут произошло нечто, чему ни описания, ни названия так сразу нельзя было дать. Какая-то дьявольская сила охватила меня, расслабила, навела на мой облик некую пренебрежительность к происходящему. Она как бы оторвала меня от земли... и от земного, приподняла и понесла прямо на милицейский кордон. Пронесла мимо него, поставила где-то метров через пятьдесят. Итак, я оказался на бдительно охраняемой нашими органами территории. Оказался и растерялся – куда идти дальше? И тут я увидел огромную колышущуюся змею очереди, сдавленная ограждениями и многочасовым стоянием она была весьма агрессивна. Это я незамедлительно почувствовал. На моё обращение: где же желанный вход на выставку? Они радостно закричали: « К нам! Сюда! Сюда!»
 

    Ну, нет, дудки вам! И я быстро сориентировался и уже через минуту переступал порог желанного храма. Надо сказать, что, несмотря на все препятствия, внутри все маленькие зальчики были переполнены. Народ толпился у каждого экспоната и то тут, то там возникали споры о понимании и непонимании, о месте искусства в себе и себя в нём. Впрочем, всё остальное было уже не столь важно. Основное случилось там на улице. И я понял, что левитация это - явь и она достижима: тогда, когда того требуют обстоятельства времени и места; тогда, когда в вас есть желание: по настоящему есть; когда всё происходит внутри, неосознанно, только тогда достижимо всё и даже - ЛЕ-ВИ-ТА-ЦИЯ.