Смерть Павла Болеславовича

Анна Чайка
                Не смерть, а жизнь есть испытание мужества...
                Альфьери
   
                Когда я вспоминаю, что Бог справедлив, я содрагаюсь от страха  за мою родину.
               
                Джефферсон
    


                1.ТОЧКА ОТСЧЕТА.
   
  Я подняла глаза. 
      В окно неистово светило утреннее, июньское солнце. Начинался летний, очень  яркий,  как на картинах Дейнеки, солнечный день.
      За окном зеленела, светящаяся от цветущих желтых одуванчиков трава. Солнца было в избытке на листьях деревьев,  траве и  цветах.
И по этому роскошному фону, красиво, как в замедленной съемке, прошли два коня. Один из них был серый в яблоках, другой темно-коричневый, почти черный, с блестящим отливом на боках.
        Было 3 июня 1993 года.
- Теперь я навсегда запомню этот день, - подумала я.
Красота летнего утра была пугающе нереальной.
Откуда здесь кони?!
        Дикой нелепостью казалось и обрамление этой прекрасной картины. Она светилась красками в треснувшем стекле окна городской больницы города Новосибирска.
  Жизнь и смерть сошлись в одной точке.

               
                2. ИСТОРИЯ РОДА.   
               
        Павел Болеславович, так звали моего дедушку, был  воспитанным и тонким человеком. За ним стоял древний польский род. Я знала, что наши далекие предки были из Кракова. Знала, что они были состоятельными  знатными шляхтичами, близкими двору польского короля. По рассказам прабабушки Зои и бабушки Софьи я знала, что они долго хранили  документы о наших предках, несмотря на опасность. Но потом все же  сожгли. В Советской России,  в 30-е годы, это было смертным приговором для многих.
        По рассказам моих бабушек и тетушек, я знала, что мои предки вели себя не очень хорошо для своего круга и сословья. После Краковского восстания  1846 года, они, принимавшие в нем непосредственное участие, были репрессированы. Их состояние было передано в казну российского императорского дома, сами  они были сосланы в Сибирь и лишены дворянских званий и привилегий.
        Их дети, двое сыновей,  не были лишены дворянского звания, но были удалены из семьи, чтоб не получать дурного влияния родителей и воспитаны в кадетских корпусах на государственной дотации. Один из них,  красивый офицер со странным именем Болеслав Фобианович, стал моим прадедом.
        Своего прадеда Болеслава Фобиановича, отца моего деда я не застала, зато помню прабабушку Зою Станиславовну. Прабабушка Зоя рассказывала, что она сразу полюбила его, с первого  знакомства:
      - Он был такой красивый и ловкий офицер! – говорила она мне, четырехлетней Люсеньке-малюсеньке.
      - Когда мы, молодежь, играли в лапту, он мог вспрыгнуть на подоконник, даже не звякнув шпорой! - в этот миг, она, словно вспоминая его юного, ловкого и любимого, на мгновение стихала.
      Это было нелепо и несуразно. Казалось, она что-то путает. Вот я, могу играть в лапту и салочки, я девочка и была девочкой. А она же старенькая прабабушка Зоя, и всегда была старенькой, какая же тут лапта? И про какую молодежь она говорит? Что–то я не замечала  у нее друзей играющих в лапту!
      Прабабушка  умерла в 96, когда мне было 4 года. До последнего дня она была  стройной и  подтянутой, носила длинные темные платья с маленькой брошью. Часто читала мне вслух. Я помню ее голос и  кинжально острые внимательные глаза. Помню, как интересно мне было слушать в ее исполнении, рассказы, про Машу Крутикову и волшебные сказки.
      А еще помню, чудом, сохранившуюся  фотографию, где  красивая и молодая женщина  в  «амазонке» и шляпке с большим шарфом, сидела в дамском седле на лошади и улыбалась. В моей детской головке не складывалось, что это прабабушка Зоя.  Впоследствии она сожгла эту фотографию, видимо она ранила ее душу воспоминаниями.

                3. МАЛЬЧИК ПАВЛУША.

      Мой дедушка был их сыном и до революции  Павлуша, так звали его дома, успешно учился в гимназии. Когда он перешел в  5-й класс произошла революция..
      В семнадцатом году, поздней осенью, во время занятия, к ним в класс вошли вооруженные люди  и велели детям вставать по очереди и  отрекаться от Бога. Выбора не было. Винтовки в руках мужчин были очень весомым аргументом в пользу послушания.
      - С этого момента о вас будет заботиться партия большевиков! – торжественно объявили они.
      Так мой дедушка стал, как и все гимназисты, атеистом. Его  мудрая мама Зоя объяснила ему о необходимости скрывать по возможности от всех свое происхождение и национальность. ( Конечно, это  и так знали те, кому это было важно -  несмываемое клеймо на всю жизнь!)
      С того времени, началась другая жизнь, другая идеология, другое мировоззрение. Все стало иным вокруг. Отец Павлуши, офицер, вскоре умер.  Где и как я не знаю.
      Детям было легче принимать этот другой мир.
      Со временем, потрясения семнадцатого года забылись, сам Павлуша стал мечтать о вступлении в партию и искренне верить в правильность  и справедливость нового миро устройства.
      Однако, в связи с происхождением, в партию его не приняли и не давали возможность получить высшее образование, а в 1933 он был репрессирован по нелепому доносу. Говорят, за него вступился чуть не весь город и сослуживцы и городские власти, и его ученики, и его оркестранты.
      Судьба его хранила - успели реабилитировать до 1936 года. После возвращения из лагерей, он вспоминал об этом времени неохотно. В нем боролись два чувства: обида за незаслуженную кару и чувство вины за свое непролетарское происхождение.
      - Как вовремя, меня освободили, - однажды признался он, - еще месяц, и я б умер.
      Через три года, только оправившегося от лагерей, тридцати трехлетнего Павла Болеславовича страна отправила на финскую войну. Чудом, выжив в морозных полях и перелесках Финляндии, он, музыкант, сугубо штатский человек, опять должен был воевать - началась Великая Отечественная Война.
      И снова остался жив!
      На старой фотографии 45-го года он, молодой, красивый мужчина, в офицерской форме, с усами, сидит за фортепиано. В подсвечниках зажжены свечи, знакомые глаза радостны, и он, с улыбкой глядя в объектив, играет что-то радостное. 
      Ура, война кончилась! У-У-РА-А-А!
      Но не для него.
      В  Кёнигсберге, их,  возвращающаяся  с войны часть, была погружена в эшелоны и отправлена быстрым ходом на восток.
      Радость ожидания свидания с молодой женой, дочерью и сыном закончилась сразу после того, как их эшелон миновал западную Сибирь, и все продолжал движение на восток.
      Предстояло  воевать с Японией!
      Конечно чудо, что он остался жив, ранения не в счет! Счастье, что он остался жив, и я могла знать и любить его.
      Его дневники, с рисунками и стихами, до сих пор поражают меня своей беззлобной терпимостью, веселой иронией и оптимизмом.


                4. ДНЕВНИКИ.               
               

      Читая его дневники, которые я  храню и по сей день,  узнавала много нового о войне, смерти  и жизни.
        Узнала много неожиданных вещей о преданности и силе человеческих мыслей и чувств, которые могут материализоваться и  спасти от смерти, о чем мы порой не догадываемся в нашей обыденной мирной действительности.
      Какая череда совершенно  невероятных совпадений и необъяснимых предчувствий помогает человеку выжить на войне, рядом с реальной ежедневной смертью. О том, как сильно желал и мечтал  он о встрече с любимой молодой женой Полиной и детьми! Я знаю, почти твердо уверена, что именно это сильное желание и помогло ему выжить.
    Наверняка не меньшую роль в этом сыграла ее, Полины, любовь к нему и самоотверженная любовь мамы Зои (ее постоянные ночные молитвы о нем, которые она читала украдкой). Все это вместе и побеждает смерть, потому, что сильнее ее.

                5. ПЕРВОЕ ЧУДО ( любовь жены Полины ) 


      Вот один из множества военных эпизодов.
      Однажды он, начал замерзать  в ночном дозоре. Мороз  и ветер был жесточайший.  Одежда не спасала.  Ноги и руки потеряли чувствительность, тяжесть винтовки перестала ощущаться. Сил переминаться на месте уже не было. Сознание уплывало. Стал наваливаться смертельный сон. Хотелось  успокоиться и прекратить  мучительное сопротивление. Он и начал уже постепенно уходить в этот сон-обморок. Вдруг  услышал сквозь вьюгу, словно из далека:
      " Пав-лу-у-ша-а-а! Па-а-а-влу-у-у-ша-а-а-а."
      Невольно он начал прислушиваться.  И снова услыхал в ночном зимнем свечении безжизненной  морозной  степи:
      " Па-а-вли-и-к! Пав-лу-у-ша!"
      Он узнал знакомый голос  своей Пашеньки! Этот голос вернул его назад. К жизни и сопротивлению смерти. Он остался жив. Обморожения, конечно, были, но все обошлось благополучно.
      Поразительно, но в тот самый момент, в далеком Камне-на-Оби, совсем молоденькая  Пашенька, (бабушка Полина), гадала на него. Они потом точно выяснили совпадение по времени этих двух событий.
      Надо отметить, что гадания во время войны были совершенно обыденным делом. Женщины, скрывая от посторонних глаз  и веру, и суеверия, обращались к гаданьям, в надежде получить с фронта весточку о своих близких: муже, отце, сыне.
      В тот день она, почему-то, очень тревожилась. И потому  решилась. Решилась гадать. В полночь она украдкой побежала зачерпнуть в проруби воды из Оби.
Пробегая по городу, прячась и не оборачиваясь, она принесла воду в дом. Дети уже спали.
      Придя, она быстро зажгла две свечи перед зеркалом. Между свеч поставила стакан с водой. На дне стакана лежало ее обручальное колечко. Теперь следовало терпеливо глядеть через зеркало в середину колечка. Она торопилась. На сердце было тяжело, нехорошее предчувствие не давало покоя.
      Через некоторое время, вода в зеркале,  начала покрываться туманом. И вдруг внутри кольца что-то появилось, забрезжило.
Она приблизилась почти вплотную к зеркальной поверхности и вдруг различила изображение более ясно. Оно словно начало приближаться и увеличиваться.
      Она увидела снежный холм на опушке леса.  Поземку,  казалось, даже стало слышно слегка свист ветра на открытом просторе. Было темно, только луна освещало окрестности. И в ее свете она различила фигурку одиноко стоящего с винтовкой солдата. Видение все увеличивалось, и  она поняла, - это ее Павлуша!
      Полина позвала его сначала совсем тихо:
      - Пав-лу-у-ша!
Он не шевелился. Она очень испугалась и начала громко звать:
      -  Па-а-в-лу-у-у-ша-а! Па-а-в-ли-и-к! - Сначала он так и не реагировал. Тогда она перешла на крик:
      -  П-а-влик!!! Павлу-уша-а!!!
      Вдруг фигурка ожила и начала озираться. Изображение выросло, это было явно видно.
Тут, проснулись от крика дети. Они вошли оба, погодки дочь и сын, косолапя и покачиваясь со сна. Почему мама кричит и плачет?
      Обняв обоих, она продолжала плакать, а дети успокаивали ее и гладили  по голове….


                6. ВТОРОЕ ЧУДО(Любовь мамы Зои)

               
      В другой раз,  во второй половине Отечественной войны, с ним произошел не менее странный эпизод.
      Была теплая почти летняя погода.  Они, связисты, засиделись у костерка, выпили немного по поводу чьего-то юбилея и отправились спать в свою общую палатку, притушив костерок.
      Большая палатка, была чем-то похожа на азиатскую юрту. В середине, ее поддерживал деревянный кол.
      Его место было как раз недалеко от этого столбика.
      И ночь-то, была такая лунная, теплая и, по родному,  красивая, до слез! И небо чистое, звездное, так томило тоской о доме, что крепко заснуть ему никак не удавалась. Поворочался, поворочался - нет сна. Казалось, кто-то тихонько и ласково зовет его выйти, маминым голосом.
      Словно мама в детстве зовет его домой. И так захотелось выйти, просто сил нет!
      Он вышел из палатки. Накинул шинель на плечи  и вышел в волшебную чарующую красоту этой ночи.
      Как только отошел он от палатки и сел на бревнышко около угасавших угольков костра,  раздался отвратительный звук подлетающей мины.
      Взрыв! Он  успел упасть на землю, закрыть руками голову.
Мина попала точно в центр палатки, в тот самый кол!
      Одно мгновение и его друзья, с которыми столько воевал и  пережил, мертвы.
       Поверить невозможно! Мгновение! Он был потрясен, оглушен мгновенной трагедией! Он был в отчаянье, но он был  жив!


                7. НЕПИСАННЫЕ ПРАВИЛА.      
   
               
        Дедушка был самым близким мне человеком.  Порой, радуясь встрече,  после долгой разлуки, мы могли проговорить ночь на пролет.
        Мы с ним жили в разных городах. Он – в далеком Новосибирске, а я в Москве.  Нас связывало мое детство, проведенное  в Камне-на-Оби, Алтайского края. Мои родители много путешествовали по миру. А я росла в семье моего деда по отцовской линии. А потом, между нами были тысячи километров. Но я всегда чувствовала, что там, на востоке, как огонек далекой свечи, греет меня его любовь ко мне.
        Души наши  были  настолько родственны, что в запале, забыв о разнице в возрасте, он мог сказать:
        -  А помнишь в 1935 году?..
        - Деда, деда, я родилась в 53м!
        Любые темы для бесед с ним интересны. Так было всегда, сколько я себя помню. Его живой ум, юмор  и озорной оптимизм превращали любую беседу в интересный спектакль, где возникали неожиданные вопросы и удивительные ответы. Неписаным правилом в семье всегда было – говорить правильно, не допускались жаргонизмы и любые ругательные слова.
        Помню,  еще маленькой, мы с кузиной Танюлей, прибежав с улицы нараспев повторяли :
        - Ни в склад, ни в лад, поцелуй кобылу в зад!
Дедушка мгновенно отреагировал:
        -  Почему такие неприличные слова в доме?
        - Дедушка, ведь смешно! Ха-ха!
        - Давайте я вам предложу не менее смешную концовку! Но, более подходящую для маленьких девочек.
        Хитро крутанув головой и подмигнув, тут же, без промедления, выдал:
        - Ни в склад, ни в лад, поцелуй кирпич в оглоблю!
Теперь будем все говорить так:
        - Ни в склад, ни в лад, поцелуй кирпич в оглоблю!
Мы смеялись и повторяли эту совершенную околесицу всегда, даже когда повзрослели. Это стало нашим паролем.
      Как легко и весело было с ним!               
      Только две темы были совершенно запретны всегда: о правоте коммунистического мировоззрения и вере в Бога.
        Ляля, домашнее имя сестры моего отца, тети Ларисы, однажды жестоко поплатилась, нарушив этот негласный закон.
        Как мне рассказывали, она,  его любимая  16-ти летняя дочь,  в запале юношеского нигилизма сказала что-то о том, что неизвестно, как бы все было, если бы немцы победили в войне.
        Ему это слышать было невыносимо! Особенно ему, сугубо штатскому человеку, музыканту, которому пришлось пройти и Финскую войну и Отечественную войну и войну  с Японией.  Пройти три войны  и чудом остаться в живых.
        Оказалось, деда мог быть очень строг!. До сих пор невозможно однозначно сказать, получила ли она окончательное прощение !
        Возможно, современные психологи  сказали бы что-то о его психологическом блоке, сидящем в подсознании и имевшем корни в детстве. В тех самых днях, когда вооруженные люди, пришедшие на урок,  под страхом смерти  заставляли маленьких гимназистов класться в верности коммунизму и в отречении от Бога.   

               
                8. МУЗЫКАЛЬНЫЕ ВЕЧЕРА. 
               

    Когда я родилась в 1953-м, он уже вновь преподавал  музыку и руководил оркестром в далеком городе Камне-на-Оби, Алтайского края. ( Сумел таки, заочно окончить Гнесинку!)
    Мне повезло, детство свое я провела у бабушки с дедушкой в Камне-на-Оби. Помню уютный дом с палисадником, музыкальные вечера дома.
    У нас было пианино, фисгармония (маленький орган), гитара, скрипка, мандолина и аккордеон. На всех инструментах дедушка играл виртуозно. У него был абсолютный слух!
     Бабушка пела, она имела великолепное сопрано. По пятницам в доме  собирались  друзья дедушки и бабушки со всего города. Это были в основном учителя. Они пели романсы, арии из опер, обменивались новостями и интересными книгами. Готовили к праздникам свои музыкальные номера.
      Даже детям, нам,  с кузиной Танюлей позволяли участвовать в этих импровизированных концертах. И мы  очень тщательно готовились. Готовили, конечно, под руководством дедули: то какую-то сценку, то индийские танцы.
      Помню, как серьезно и доброжелательно слушала сочиненную мной песенку взрослая публика. Я сама написала стихи и сочинила  собственную мелодию. Мой дебют серьезно обсуждался гостями, и так же серьезно оценивался, как и остальные выступления, в том числе и взрослые, несмотря на мой шестилетний возраст.
      Как я трепетала перед выступлением! Как тщательно я записывала ноты собственного сочинения! Идти в музыкальную и общеобразовательную  школу мне предстояла совсем скоро. Но я уже читала и писала и печатные буквы и ноты.


                9. МУЗЫКА СВИРИДОВА И ПЕРВЫЙ КЛАСС.

               
          Помню, когда по радио впервые прозвучала прекрасная музыка Свиридова, дедушка заслушался ею, и практически за одну ночь расписал партитуру для своего оркестра народных инструментов, которым руководил. Его оркестр, я уверена, первым исполнял переложенную на народные инструменты завораживающую музыку «Зимней дороги».
         Благодаря ему, я получила музыкальное образование. До сих пор помню фотографию, где дедушка ведет меня за руку в первый класс, иронично улыбаясь, глядя на мое сосредоточенное личико обрамленное двумя крепкими косичками с белыми атласными бантами.( Бабушка и дедушка считали что капроновые банты вредят волосам.)
    Для меня это были сразу два первых класса. Первый класс общеобразовательной школы и музыкальной.
    Я училась в Винокуровской школе. Был до революции такой купец-меценат, известный по всей Сибири. Он и построил эту школу - самое красивое в городе ажурное кирпичное здание в три этажа.
      Помню свои белые кружевные воротнички и атласные ленты, которые менялись каждый день. А еще помню свои форменные  фартучки - строгий  черный и праздничный, с кружевами, белый.
      Каждое утро начиналось с заплетания кос. Бабушка тщательно  и туго заплетала две мои косы.
      Школа - дело очень серьезное! И старые учителя, и сама школа с парком и внутренним двориком, требовали уважения и старания! Закончив занятия в общеобразовательной школе и пообедав, я шла в музыкальную школу. По возвращении из которой, делала уроки и садилась за инструмент заниматься.
      Все это не мешало радоваться катанием с горок на санках и лыжным прогулкам зимой. А летом дедушка вывозил нас с бабушкой на другой берег Оби в деревню Панкрушиха , где мы снимали пол дома у местной учительницы. Походы в бор за земляникой, купание в Оби и обязательный дневной отдых остались навсегда в памяти. Дедушка приезжал к нам на выходные - он работал, а когда наступал его отпуск, разделял с нами все летние радости. И купание в жаркий полдень, и поиски душистой земляники в пахнувшем смолой чистом сосновом бору, неизменное парное молоко с земляникой тихими вечерними сумерками.


                10. МОЙ ОТЪЕЗД ИЗ КАМНЯ-НА-ОБИ.

               
    Когда я закончила 2-й класс  мама прислала письмо, в котором сообщала, что может забрать меня с собой в отпуск. 
    Помню, как медленно уменьшались две фигурки на пристани, когда плавно отходил от причала теплоход, на котором мама отвозила меня из Камня-на-Оби в неведомые края. Бабушка плакала в душистый от «Красной москвы» носовой платочек, а дедушка держал ее под руку и махал нам рукой.
    Мамина семья была совсем  другой, и привычки в ней были  иными.
    Первое, что она сделала – обрезала мои косы, к которым так трепетно относилась бабушка. Заплетать их - дело трудоемкое, да и  не получалось у мамы это так же красиво и аккуратно, как это делала бабушка.
    Мама никогда не проводила отпуск с папой. Она считала, что в отпуск следует ездить одной -  отдохнуть от мужа. Дедушка с бабушкой  всегда  были вмести и, почему-то, не уставали друг от друга.
    Мама, в отличие от сдержанности дедушки и бабушки, бурно выражала свои эмоции - тискала меня в объятиях при всех и быстро-быстро чмокала в щеки и нос.
    Меня это изумляло и радовало.
    Когда мы прибыли в Кисловодск, мама привела меня в одну местную семью, где сняла для меня койку и ушла устраиваться в санаторий, куда имела путевку.
    Она устроила меня  на полный пансион, и когда  не пришла вечером. Я отказалась ужинать  и расплакалась.
      - Зачэм плачэшь ?– удивилась хозяйка,
      - Мамэ тожэ надо отдохнуть от тэбя. Э-э! – добавлял хозяин.
      Разве эти пожилые лиди с акцентом понимали, что я так редко видела папу и маму, что практически не помнила их?
      Утром мама пришла, и мы гуляли в парке до обеда.  Она сидела на лавочке и читала, а я старалась прижаться к ней, обнять или поговорить о чем-нибудь.
      Порой она  очень горячо обнимала  меня. Но, вскоре я поняла, что это стало ее тяготить. Она все чаще стала просить меня не мешать  и поиграть во что-нибудь самой.
      - Только не пачкайся! - неизменно добавляла она.
        Мама с папой в то время работали в Монголии, в городе Улан-Батор. И она привезла с собой много красивых платьиц для меня.
        На второй же день, я нашла для себя друзей - это были чудесные, никогда ранее не виданные мною, большие виноградные  улитки. У них были прекрасные добрые личики и глазки "на ножках". Я собирала им цветы - бархотки, которые они любили  и поедали с большой охотой. Жили они у меня в картонной коробке из-под обуви. Каждый день, когда мы приходили с мамой на нашу прогулку в парк, я выпускала их гулять по влажной траве и лужицам на политых дорожках.
        С наступлением обеда мама отводила меня назад,  где хозяйка кормила меня обедом, а сама уходила в санаторий до следующего утра. Так продолжался весь отпуск.
        Как коротки были эти утренние встречи! Мне  не хватало этих  коротких  часов!
        Постоянная жажда общения с мамой стала просто болезненной.
        Когда мама после отпуска отвезла меня назад, в Камень-на-Оби, со мною стало происходить что-то неладное.
        Проходя по дому и увидев полотенце, подаренное мамой - я начинала плакать. Вспоминая умные личики улиток - я тоже  плакала. Вид ежевики, напоминавший  черные ягоды тутовника, который рос во дворе дома стариков, где я жила в Кисловодске, тоже вызывал слезы. Я плакала и утром, и днем, и вечером. Слезы стали моими постоянными спутниками.
      Дедушка молча наблюдал за мной.
      А через 2 месяца, посреди зимы, приехала мама и забрала меня с собой. Оказалось, дедушка написал письмо родителям, в котором твердо поставил условие - Люсеньку-малюсеньку необходимо забрать.
      Несмотря на то, что ему очень тяжело было со мною расстаться, он написал:   «Девочка не игрушка. Она повзрослела и очень скучает по маме».
    Так я уехала навсегда из города Камень-на-Оби. 
    С третьей четверти третьего класса я уже жила  с родителями в Монголии и училась в школе при посольстве СССР.
    Теперь  мы с дедушкой виделись  крайне редко. Зато, какие длинные письма мы писали друг другу! Они заменяли нам беседы.
      После его смерти мои письма были обнаружены на его  письменном столе. Они были уложены строго по годам, перевязаны ленточками. Было видно, что он  дорожил ими и часто перечитывал.
      Пролетели годы. Я стала взрослой женщиной, матерью двух сыновей, но с ним я чувствовала себя девочкой с фотографии. Я  знала, что, не смотря на свою строгость, он любит меня всем сердцем,  и ничто не может помешать ему  принимать и понимать меня, что бы ни случилось.  Только ему я могла рассказать в письмах все, что со мною происходит, спросить совета.
          И он писал мне с той же степенью доверительности.


                11. РОКОВОЕ ПИСЬМО.


      Однажды, весной  1993 года я вдруг получила от него письмо. Это письмо было очень грустным. Он писал, что ему страшно. Он чувствует, что скоро уйдет. « Люсенька мне страшно. Пашенька умерла. Все мои близкие друзья умерли. Неужели это все, и скоро смерть, за которой нет ничего?»
      Я к тому времени давно была крещеной, крестила также и своих сынов. К Богу я пришла самостоятельно. Мои родители, как и многие, в то время также были атеистами и  членами партии.
      Поэтому я написала дедушке большое письмо-ответ, в котором как могла, рассказала ему свое представление о мире, о  Боге и о бессмертии души. О том, что смерть это не конец, то есть, и конец и начало, одновременно. Рассказала, что  жизнь души,  в моем представлении - бесконечная спиральная лестница снизу вверх. Начало ее  и конец теряются в бесконечности. Душа движется по ней вверх, переступая со ступени на ступень, а каждый шаг – это новая жизнь, вход в  которую  через смерть и рождение.
        Странно, не правда ли,  плакать  при этом, каждый раз поднимаясь на следующую ступень?  В конверт я вложила простой картонный складенек. На этом складеньке были изображены Господь Вседержитель, Матерь Божия  и Иоанн Креститель.
      Вскоре я получила ответное письмо. Дедушка впервые не понял и не принял мои мысли. Он написал:
     «Люсенька! Зачем ты пишешь мне об этом своем Боге? Я не верю в Бога с пятого класса гимназии».
      В этом же письме он вернул мне складенек.
      Я была в растерянности. Я не знала, что же мне ответить теперь ему. Пока я думала, прошел почти месяц, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонили родственники из Новосибирска. Там теперь жил и дедушка. Они сообщили мне, что дедушку сбила машина. Он лежит в больнице третий день, и у него перелом бедра. Еще они сказали, что он совсем плох.

                12. ТРАГЕДИЯ.       

               
      После звонка родственников из Новосибирска.Я бросилась за билетом на самолет. Я еще не знала, что перелом бедра в восемьдесят шесть лет - это приговор, но каким-то шестым чувством поняла, что это может мое последнее с ним свидание.
      Прилетев, я сразу поехала в больницу. Дедушка очень изменился. Он исхудал, постарел просто катастрофически. Небритые щеки ввалились. Нога была растянута на кронштейне с гирей.
      Мне сказали, что за день до этого у него была клиническая смерть. Однако его спасли. Говорят, он очень ждал моего приезда. Лежал, стучал себя по лбу сухим кулаком и говорил:
      - Старый я дурак! Я Люсеньку обидел. Она ко мне не приедет!
    Ах, как он ждал меня!
      - Вот. Наконец увиделись. Жаль, что по такому поводу - с виноватой улыбкой сказал деда, когда я вошла и поцеловала его.
      - И еще жалко, что не успели, не съездили мы с тобой в Камешек-то! - его сухие, потрескавшиеся губы почти шелестели. 
      Последние три года он просил меня съездить с ним в город Камень-на-Оби, где прошла его жизнь и мое детство. Но дела суетные не отпускали меня. Казалось так просто, приехать к нему, а все не получалось, то одно, то другое...
      - А я еще и не бритый! - раздосадовано добавил он.
      Меня потрясло это замечание умирающего. Он так любил порядок! Он не мог быть не в порядке. Всю жизнь, при любом самочувствии, он вставал рано утром, в 6.30, чтобы начать день с зарядки, привести себя в порядок и сделать необходимые для дома дела.Например. обязательный поход на рынок,к открытию – купить продукты.
        Потом наступал день, который был спланирован также безукоризненно - в нем находилось место и работе, и заботам о доме и близких.
        С момента моего прибытия в больницу бразды правления нелегким делом ухода за дедушкой и общения с медперсоналом без обсуждения были переданы мне родней.
      Это получилось само собой. Я была моложе остальных родных. Должна заметить, что и папа мой тоже прибыл в Новосибирск, но это не меняло дела. По-видимому, я была заряжена какой-то силой, которая дана свыше и все это поняли. Я не была опытна в этих делах.
      Впервые я так близко столкнулась с бедой, болью и немощью. Но все получалось. И, как мне кажется, разумно и правильно. Мне словно  помогали какие-то неведомые  силы. Складенек я привезла с собой и положила его под подушку дедушке..
        На следующий же день дедушка  впал в кому. Сознание возвращалось на какие-то мгновения, но он уже не узнавал меня.
      - Кто ты милая, что так за мною ухаживаешь?- спрашивал он в эти мгновения. 
      Изо рта у него сочилась сукровица, внутренние органы пострадали при аварии. Развернулась стрессовая язва. Начался отек легких. Он умирал.
      Врач сказал, что он проживет не более суток.
      - Зависит от сердца  -  заметил он.
      Дедушка очень страдал. Я потребовала, чтобы ему сделали обезболивающий укол.
      - Вы знаете, - сказал уклончиво  врач,
      - Анальгин ему не поможет, а наркотические средства так непросто оформлять! – он намекал мне на вознаграждение.
      -  Так оформляйте! - твердо сказала я. И меня не посмели ослушаться.
        После укола боль оставила его, это видно было по тому, как успокоилось и разгладилось его лицо. Маска страдания пропала. Он уснул, забылся. Не стонал и не метался больше.
        Я не покидала его. Ночи проводила здесь же в палате. Днем приходили родственники. Когда пришел папа, я попросила его побыть возле дедушки и отправилась вместе с кузиной Танюлей покурить. Она была заядлой курильщицей. Я же, пошла с ней курить, чтобы   отвлечься и снять нервное напряжение. Мы пересекли коридор и перейдя в соседнее здание,  спрятались под лестницей, где была устроена курилка у медсестер. Все это время я не плакала. Я берегла силы.


                13. СЛУЧАЙ С УМИРАЮЩИМ.


        В это время произошел странный случай. Папа, оставшись один в палате с дедушкой, вдруг заметил, что он открыл глаза и ясно, осмысленно поглядев на папу, спросил:
      - А где Люсенька?
      - Она вышла в коридор - ответил папа.
      Дедушка, на  несколько мгновений,  прикрыл глаза, а затем строго сказал:
      - Нет! Ее там нет. Где же она?
        Я думаю,  душа его уже ходила везде. Поэтому он мог видеть то, что происходит за стенами. Думаю, он мог увидеть и то, что находится вдалеке - в другом городе, в другой стране, везде, где захотел бы.
        Шли уже третьи сутки. Он не умирал и не жил уже. Он стоял на пороге смерти и не мог перешагнуть его. Что-то не пускало его.
      В редкие минуты сознания он видел свою мать, мою прабабушку Зою. Видимо она уже была среди нас в это время. Он разговаривал с нею. Спрашивал. Отвечал на ее вопросы. Это звучало  жутковато. На мой вопрос:
      - С кем ты говоришь?
Он с изумлением ответил :
      - Да вот же, мама Зоя, сидит на стуле у двери, в темно бордовом платье с кружевным воротником!
        И в это время, выдвинув ящик при кроватной тумбочки  в поисках себе волокардина,  я увидела мой складенек, в тумбочке у кровати. Любопытная  тетушка Ляля, вынула его посмотреть из-под подушки, и потом, положила в тумбочку.
        Я положила складенек на место, снова под подушку дедушки, и всю ночь молилась, чтобы Господь забрал душу дедушки к себе.
        Я просила Бога за него, ведь хотя он и не верил и не соблюдал обряды. Но жизнь он жил честно, не прятался в трудное время, дай Бог, каждому  верующему прожить свою жизнь так же.
      Под утро он стал реже дышать. Было еще почти темно, когда я заметила это. Из-за того, что у него уже начался отек легких, дышал он шумно. С характерным хрипом.
        Я сидела рядом и гладила его лицо. Серело. Шли самые тяжелые, утренние часы. Дыхание угасало медленно. Тренированное сердце билось и не хотело сдаваться смерти. Я уже не замечала времени, как вдруг дыхание больше не повторилось.
        Как жаль, что он не сказал мне ничего напоследок.  Слез не было.
        Я распрямилась, и отняла руки от дорогого лица. Закончилось долгое ожидание нового вздоха. После  долгого хлюпающего выдоха он больше не повторился.
        Я поняла, что мне больше некому говорить:
        -Не бойся деда, я с тобой….
        Он ушел. Умер. Еще теплые щеки  ничего не значат. Это совершенно нелепо,  чудовищно. И  все  от этого  кажется нереальным. Те же предметы вокруг, смятые простыни, стакан с водой и ложечкой, а его уже нет.
        И вот тогда  подняла глаза . . .

                * * *
        В окно неистово светило утреннее, июньское солнце. Начинался летний, очень яркий,  как на картинах Дейнеки, солнечный день.
      За окном зеленела, светящаяся от цветущих желтых одуванчиков трава. Солнца было в избытке на листьях деревьев,  траве и  цветах. И по этому роскошному фону, красиво, как в замедленной съемке, прошли два коня. Один из них был серый в яблоках, другой темно-коричневый, почти черный, с блестящим отливом на боках.
      Было 3 июня 1993 года.
      - Теперь я навсегда запомню этот день,- подумала я.
      Красота летнего утра была пугающе нереальной.
      Откуда здесь кони?!
      Дикой нелепостью казалось и обрамление этой прекрасной картины. Она светилась красками в треснувшем стекле окна городской больницы города Новосибирска.
      Жизнь и смерть сошлись в одной точке.


               
                ЭПИЛОГ.


        Не буду подробно рассказывать, как я организовывала похороны.
        Как познакомилась со странным, не совсем нормальным прозектором. В кабинете, которого, на столе, под стеклянным колпаком лежал человеческий череп с букетиком бессмертников в зубах. А со стен этого кабинета смотрели на меня  сюрреалистические картины, пугающие  душу. Он был словно новоявленный Харон!
      Как, наконец, хлынули мои слезы неукротимым потоком в автобусе, когда мы ехали на кладбище.  Откуда столько влаги  в глазах! Слезы лились потоком по лицу!  Я разом  поняла, что теперь как бы я не хотела, не могу уже ничем загладить свою вину перед ним. Не могу сказать ему, как люблю его. Не могу поехать с ним в город Камень-на - Оби, о чем он так просил меня в последние годы.
        Мне показалось, что из-под ажурной салфетки прикрывавшей его лицо, из-под прищуренных век, он смотрит на меня с иронией и укором одновременно!
        Когда я вернулась в  Москву, сразу отправилась в храм Божьей Матери Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке.
      В этом храме я крестилась. Там же я заказала панихиду по дедушке и исповедалась.
      Исповедник был молодой полный священник с добрым и простоватым лицом.
      На исповедь скопилось много старушек.  Священник выстраивал их перед собой в ряд, как солдат, и громко объяснял:
      - Я буду называть грехи - он строго оглядывал строй,
      - А вы отвечайте  - «грешна, каюсь».
       После чего он таким же конвейерным методом всех прощал и строил следующую шеренгу.
      Меня не устраивал такой коллективный обряд, и я твердо сообщила об этом. Пришлось ждать окончания этого действа. После чего я  подошла на индивидуальную исповедь.
      Я рассказала ему, как страдаю оттого, что дедушка умер, не веря в Бога, не исповедавшись и не причастившись.
      -  Он был ли крещен? - спросил батюшка.
      - Да, конечно, - ответила я,
      - Только в пятом классе гимназии в 1917 году его заставили отречься от Бога и стать атеистом.
      Батюшка слушал меня  молча.
      Я рассказала, так же, как мучит меня то, что я не смогла при его жизни исполнить свое обещание и съездить с ним в город Камень-на-Оби, где прошло мое детство и его жизнь.
      Дедушка Павел так хотел этого! Так мечтал он в своих письмах, о том,  как мы поедем туда, на его родину! Как пройдем по берегу Оби! Как будем гулять вечером среди огней по милому сердцу «Камушку»! 
      А я все собиралась, да  не собралась! Мешало то одно, то другое. Вроде бы и деньги были, вроде бы и времени не надо так уж много. А не получилось и все тут! А теперь хоть сейчас бы поехала, да поздно!
      - А сколько времени ты обещала и не смогла выполнить его просьбу? - тихонько спросил батюшка.
      - Три года.. - ответила я.
      - Три лета я обещала найти возможность, приехать и  не приехала.
      - Так вот – сказал, наконец, священник, деловито и строго.
      - Не волнуйся  – он, уже накрыл меня епитрахилью и крестил.
      - Молись три года о нем каждый день простой молитвой -  он освободил мою голову и перекрестился сам:
      « Господи, упокой душу раба божьего Павла»
      - И тогда, он упокоится, и ты успокоишься.
      После чего благословил меня и пригласил следующих грешников на исповедь.
      Я шла из церкви и думала:
      - Не серьезный какой-то священник.
      - Наверное, потому, что молодой.
      - Проще простого сказать молись три года.
      - Узнал, что я три года не могла приехать к дедушке, и решил все это быстро и поверхностно. Как-то даже легкомысленно! Торопясь и не долго думая.
        Однако, с того момента,  каждый раз, вспоминая дедушку, я мысленно проговаривала эту простую молитву:
      - Господи, упокой душу раба Божьего Павла!
       А вспоминала я его очень часто. Это было, пожалуй, чаще чем раз в  день. Так же я взяла за правило, заходя в церковь, обязательно поставить поминальную свечечку на канон. И у канона также, всегда вспомнить и помолиться о нем.
      Прошло много времени с тех пор. Я потеряла счет ему. Жила, растила сыновей, работала.
    Тем временем, судьба забросила меня на Кипр. Я приехала туда со своим другом и партнером. У нас были дела в банке Никосии.
    Для отдыха время было не лучшее. Стояло нестерпимо жаркое Кипрское лето. В эту пору сами киприоты стараются уехать куда-нибудь в Европу или подняться в горы, переждать зной. Но нас привело дело.
    Однажды вернувшись из Никосии в Лимассоль в свой отель «Four Seasons» мы поняли, что все дела уже сделали, а у нас есть еще 3-4 дня.
      Можно было совершить путешествие на Африканский континент. Путешествовать я люблю, всегда считала, что путешествия и собственные впечатления – это то богатство, которое у нас уже никто не отнимет. Времени было не много, и выбирать можно было только между Египтом и Израилем. После короткой беседы остановились на Израиле. Я никогда  еще  не была в Иерусалиме!
        Я отправилась в Иерусалим. Большой лайнер  «Queen Elizabet», высокий как многоэтажный дом медленно развернувшись в порту,  взял курс и, ускоряясь, отправился в теплую парную средиземную ночь.  С высоты своей палубы, я смотрела на освещенную огнями пену на черном следе, который оставляет в теплом, как молоко море наш большой корабль.
        Мой партнер давно уснул в своей каюте. В ресторане еще звучит музыка. А в душе такое странное, приподнятое чувство ожидания чего-то необычного.
        Что-то должно произойти!
        Даже дух захватывало от предвкушения, словно я раскачивалась на каких-то гигантских качелях!
        Израиль встретил все той же нестерпимой жарой. Гид предупреждал - пить воду каждые 15-20 минут! Иначе может быть плохо.
        Все приплывшие, ходили в шляпах и с бутылочками. Автобусы поехали в Назарет. Были на бриллиантовой бирже. Там я купила своим сыновьям по золотому крестику, а себе крестик паломника с бриллиантами выполненный из белого и желтого золота.
        Крестик паломника был очень красив, и по сей день, я не расстаюсь с ним. Эти крестики я освятила на самом святом месте в мире - на месте где родился Иисус. Над яслями, в которых матерь Божия родила Спасителя, крестоносцы в средних веках воздвигли храм. А на самом месте рождества, на земле была золотая звезда, с множеством; острых лучей.
      Паломники становились на колени и опускали свои амулеты и крестики в середину звезды. Здесь же продавались скрепленные вместе 33 свечи, символизирующие 33 года жизни Иисуса.
      Потом, мы поехали в Иерусалим. У  Стены Плача, по древней традиции нужно написать на маленькой бумажке свои просьбы Богу и найти местечко, чтобы воткнуть эту записочку между древними камнями стены. Я долго думала прежде, чем написала свои просьбы. Часть из них уже исполнилась за прошедшие с того времени годы.
      Затем мы пришли в Храм Гроба Господня. Этот храм крестоносцы возвели над горой Голгофой, где был распят Иисус Христос. Здесь находится мирроточивый камень с большими лампадами,  на котором омывали его тело. Он все время чудно источал запах розового масла.
       Здесь же находится гробница ( кувуклия), из которой потом вознесся Иисус.
      Все самое необычное произошло потом, когда я поднялась  на второй этаж и оказалась на вершине горы Голгофы.
     Все присутствующие опускали руку в яму из-под креста, на котором был распят Иисус. Я тоже подошла, встала на колени и опустила руку в темную дыру в горе. И в этот же миг увидела боковым зрением старушку в углу помещения, Она продавала свечи. Возле меня же стоял подсвечник с горящими свечами. Подсвечник здесь представлял собой поднос с мелким песком. Свечи втыкались прямо в песок.
        Я тут же подумала:
      - А  ведь это самый главный в мире канон!
Купила свечу. Воткнула ее в песок. И прочитала молитву:
      -  Господи, упокой душу раба Божьего Павла.
        В то же самое мгновенье я неожиданно выдохнула, словно, огромный запас воздуха был во мне и ждал своего часа. Я выдохнула с придыханием, с каким-то необыкновенным чувством облегчения, даже радости. Сначала я не могла понять, почему это так. Мне стало так легко и светло на душе! Словно с меня сняли тяжелый рюкзак, и тело стало легким и почти невесомым! Почему? Что это означает?
        И только несколько мгновений, спустя меня осенило!
        Сегодня 3  июня 1996 года. Прошло ровно три года с момента моей исповеди в храме Божьей Матери Всех Скорбящих Радости!
        Нет, не просто сказал мне тогда на исповеди священник:
        - Молись 3 года!
        Нет ничего случайного на земле! Я поняла, что я отмолила дедушку, и отмолила свой грех перед ним. Сняли с моей души эту тяжесть. Оказывается все возможно, пока мы живы.               
                Господи
                упокой душу
                раба божьего Павла!