Дерево росло прямо перед окном, и старуха, жившая на первом этаже, лютой ненавистью ненавидела его за то, что оно отбирает у нее солнечный свет. Мы не всегда правильно определяем причину того, что мешает нам жить, и в вечном стремлении свалить на кого-то или на что-то все наши проблемы находим нечто самое беззащитное и бессловесное, не способное оправдаться перед нами. Так древние семиты взваливали на жертвенного козла все свой грехи: "Ты украл хлеб у голодного", "Ты оскорбил своего отца", "Ты переспал с чужой женой" - и прогоняли бессловесную тварь, "козла отпущения", в пустыню, обрекая на смерть от голода и жажды. Вот этот стройный, совсем не густой ясень и стал для старухи "козлом отпущения": она не думала о том, кто придумал эти жалкие "хрущебы" с низкими потолками, первые этажи на уровне глаз пешехода, крохотные убогие комнатушки, к тому же развернутые так, что солнце в них почти не заглядывает; не винила задымленный воздух города, от которого спасают только деревья, или слишком близко расположенный, такой же тускло-тюремный дом, этот двор-колодец, почти не озаряемый тусклым городским солнцем. По ее мнению, виновно было только дерево, и она страстно желала ему погибели.
Но она старела, а дерево росло и крепло, становясь все стройнее и красивее; и тогда старуха задумала убить ясень.
Сначала она поливала основание ствола кипятком. Надрываясь, поднимала слабыми руками тяжелое дымящееся ведро и спешила к дереву, чтобы выплеснуть кипяток на его корни; но вода успевала намного остыть, и дерево, может быть, было благодарно старухе за теплый душ.
Тогда она стала сыпать вокруг дерева соль. Трава не выдержала и погибла, открыв земляную плешь. Возможно, дерево и испытывало страдания, но по его стройному стволу и резной зелени об этом трудно было судить. И старуха с ненавистью думала, что такая казнь слишком медленна для ее врага.
Тогда она достала пилу у соседа и пропилила в коре горизонтальную бороздку: она знала, что дерево получает влагу и питание через кору, и решила лишить его возможности жить. Пока она пилила, тяжело дыша и потея, дерево вздрагивало каждым листом, и старуха злорадно бормотала:
- Вот теперь попей водички, голубчик!
Но дерево весной распустило нежные пальцы листьев, и старуха, надев очки и приглядевшись, увидела, что глубокая рана местами затянулась словно бы зеленоватыми мостиками молодой коры.
Старуха, наученная неудачей, пропилила уже две бороздки, на ладонь одна от другой, и аккуратно отделила полосу коры, а обнаженную рану протерла крупной солью. Все-таки весной дерево снова зазеленело, но листья стали как-то мельче, развернулись не все почки, а к осени листва облетела раньше, чем у других ясеней.
- Вот так-то! - обрадовалась старуха. - Конец тебе, дубина!
Но новой весной дерево зазеленело снова. Видно было, что это очень больное дерево: часть веток торчала мертво, без единого листочка, на этих ветках появились белесые лишайники и пятна плесени, а листва была так прозрачна, что никому не заслоняла солнца. Дерево жило - вопреки всему. И старуха увидела, что через почерневшую рану проползла одна-единственная тонкая дорожка зеленоватой коры. Тогда она топором глубоко перерубила этот единственный мост, связывающий дерево с жизнью. Соседи с верхних этажей, которых дерево заслоняло от летнего зноя, ворчали со своих балконов, но старуха, растрепавшаяся, с топором в руке, была так страшна, что никто не решился защитить ясень.
Старуха еле доползла до своей квартиры и с этого дня слегла. Со своей кровати она видела, как буреет и осыпается среди зелени других деревьев ее враг. Август был необычайно душным, панельную стену раскаляло даже косое солнце; старухе было тяжело дышать, постоянно болело сердце, но она поглядывала на голые ветви ясеня и удовлетворенно улыбалась.
В февральскую оттепель старуха умерла. Ее последний путь, вопреки обычаю, не был устлан лапником: племянник, командированный за еловыми ветками в лес, почему-то на нашёл ни одной ёлки. А вроде бы раньше встречались на каждом шагу.
А в мае дерево стояло чёрное и мёртвое. Но откуда-то снизу, от основания ствола, ползли молодые зеленокорые побеги, и на них разворачивались удивительно крупные, яркие юные листья.
1997.