Шел как-то Иван Степаныч по лесной дороге к себе на дачу. Давно он туда собирался, но то погода подводила, то Анастасия Федоровна приболела, то у самого радикулит развязался. Собственно, большой необходимости ехать на дачу зимой не было, но соскучился старый по своему любимому клочку земли, да и по покосившейся хатке, своими руками из всяких случайных досок сколоченной. Вот и решил съездить посмотреть, не съели ли мыши хатку, не погрызли ли зайцы молодые посадки; да и яблочек с ведро в подполе осталось, промерзли, небось, а старик любил морозовые яблочки, такие вкусные и сочные. Дело в том, что был старик в душе гурманом и сластеной, так что, будь посостоятельнее, он бы развернулся. Но жизнь сложилась так, что не всегда и карамельки они со старухой могли себе позволить. Поженились они после войны, через год старшенький родился, потом двойняшки. Да мать-старуха, да брат-инвалид, да сестра-вдова с двумя детьми. Всем помогать надо было, детей на ноги поднимать. Так что если и купила Анастасия Федоровна двести граммов карамели, в рот деду разве одна-две попадут, остальные - детям, племянникам, потом внукам, сейчас правнуки на подходе...
Участок взяли, когда возможность появилась, трудились спины не разгибая, а как до варенья дошло, то деду разве что пенки достанутся, а все остальное старуха аккуратно по баночкам упакует и надпишет, кому какая баночка предназначена: племянникам, дочкам-двойняшкам, брату-инвалиду... Пенсия придет - а у двери уже очередь: и сын-врач, и внучка-учительница, и племянница-библиотекарь без помощи не проживут на свои гроши. Все в долг просят, все записывают, отдать божатся, а старики дают и вздыхают про себя: еще чего, отдадут они, откуда взять-то?.. А себе - картошки с огурцом или квашеной капусты да изредка по половинке сосиски каждому (старуха все норовит так поделить, чтобы Ивану Степанычу больше досталось, а его эта несправедливость сердит, он ей со своей половинки «сдачу» дает, вот и ссорятся из-за кусочка розового мясца с ноготок величиной). Так и оказалось, что для старика, в душе сластены и гурмана, морозовые яблочки были таким лакомством, что не поленился он ради них зимой на дачу отправиться. День был серый и пасмурный, но не снежило, морозец был легким и приятным, и дед бодрым шагом двигался среди двух рядов заснеженных елок, воображая себя молоденьким солдатиком и потому напевая в усы полузабытую строевую песню военных лет.
И вдруг под ногами дед увидел что-то похожее на голубую льдинку, какой-то маленький брусочек, жемчужно отсвечивающий в снегу. Не поленился, поднял, прочел, отодвинув подальше от глаз, слово латинскими буквами (не такой уж темный был старик, как могло показаться): «Баунти». Слово что-то смутно ему напомнило, потом рядом на полочке стариковской памяти высветилось: «райское наслаждение». И старик явственно увидел сквозь тусклый зимний день необыкновенную яркость сонно развалившегося в океане острова, смуглые прекрасные тела юноши и девушки, летящий из зонтика пальмовых листьев кокосовый орех. Орех разбивается, по белой мякоти течет шоколадная река, а потом девушка в воде по пышные бедра слизывает эту роскошь острым кончиком языка...Нет, это, кажется, было в другой серии, насчет мороженого «Баунти», а в той, где падает кокос, девушка вильнула этими самыми бедрами и бросилась бежать, а он ее поймал и отобрал конфетку...нет, это тоже в другой серии, а в первой он нырнул в море, нашел жемчужину, цена которой, наверное, миллион в рублях, и обменял на одну-единственную шоколадку. Прислонился к пальме, чтобы от восторга в обморок не упасть, и это самое «райское наслаждение» вкусил...В мозгу старика замелькали беспорядочно накопившиеся клочки рекламы: и Цезарь с голым задом, и Суворов, ждущий первой звезды, чтобы съесть «Сникерс», и «Тампакс», который непонятно куда нужно засовывать, и «даже в маленьком кусочке есть лесной орех»...
Словом, старик понял одно: то, что в его руке, необыкновенно вкусно, и такого он никогда за долгую свою жизнь не едал. Он разорвал перламутровую упаковку и погрузил в «райское блаженство» оставшиеся три с половиной зуба. Шоколад был действительно вкусный, а вот белая мякоть деда разочаровала -напомнила вкусом ту тертую редьку с медом, которой его лечила от кашля прошлой осенью Анастасия Федоровна.
- Что же я сам сожрал, эгоист! - не столько возмутился, сколько удивился старик. - Лучше бы внукам оставил. А впрочем, кто их знает, может, шутка какая или международные террористы злодействуют. Вот упаду сейчас. И дуба дам!
Он постоял, подождал, убедился, что дуба давать не собирается, и пошел дальше, чтобы через несколько шагов снова остановиться - на этот раз перед черным бруском с таинственно-красной надписью «Марс». А дальше, уже не прячась в снегу, виднелись и другие упаковки, одна нарядней другой. Дед огляделся, но лес хранил зимнее безмолвие, ни души не было в пределах видимости. Иван Степанович даже на небо посмотрел, но было оно однообразно серое и скучное, и над дорогой не летали ангелы, рассыпая из рога изобилия всю эту импортную роскошь.
«Ну и ладно, - сказал себе дед. - Какое мне дело, откуда все это свалилось? Может, реклама какая».
Он достал матерчатую торбочку, предназначенную для яблок, и стал, как грибы, собирать упаковки. Сначала он кланялся каждой, а потом со скрипом опустился на снег и пополз на карачках. Когда сумка наполнилась, он, как картошку на грядке, стал скатывать упаковки в кучу, а потом уселся рядом с ней по-турецки и наугад достал что-то желтенькое.
- Так, - сказал он, - «Пикник». Это что-то насчет верблюдов. Один верблюжонок эти штучки очень любил.
«Пикник" понравился ему куда больше, чем «Баунти», а «Марс» и вовсе очаровал. В жизни дед не то что не ел, а и представить себе не мог такой вкуснятины! Какие-то нежные, ароматные вафельки, хрупкое печенье, что-то вроде насухо ужаренной картошки, но только с дивным привкусом пряных приправ...
Он ел соленое и сладкое, испытывая наслаждение от смены вкуса. Шоколадная паста ему не понравилась, может, потому, что чрезмерно прихватилась на морозе, но он все-таки отковырял перочинным ножиком большой кусок и съел. Старик ползал по своей горе сокровищ, рвал или разрезал ножом яркие пленки и ел, будто голодал много лет. Сладкая волна заливала его, вытесняла из мозга последние остатки разума, последнюю здравую мысль: «Снести бы хоть сумку на дачу, припрятать...»
Неожиданный ветер подхватил пестрые лепестки, разнес по елкам, словно украшал их к Новогодию... Быстро темнело, но дед этого не замечал. Его руки и лицо были перепачканы шоколадом, в переполненном животе нарастала боль, ныли последние три с половиной зуба, а трясущиеся стариковские руки все тянулись к пестрым пакетикам, разрывая упаковку и зажигая вечерний снег яркими брызгами фольги... Холода он не чувствовал совершенно. Пальмы развернули над ним зонтики роскошных листьев, смуглые девушки звали его из-за деревьев, делая выразительный знак двумя пальчиками, и над русским звездным вечером всходило нерусское апельсиновое солнце...
- А самое странное в этой истории то, - сказал друг-психиатр удрученному сыну-врачу, закрывая историю болезни, - что все это было на самом деле. Какие-то лоточники спасались от рэкетиров, погрузили свое добро на верхний багажник «Запорожца», да в спешке упаковали плохо - вот по дороге и стало сыпаться — сначала понемногу, потом целыми ящиками. Они же и спохватились, когда до дачи доехали, решили вернуться, вот и нашли твоего старика.
А Иван Степаныч в это время лежал в палате, туго обвязанный рукавами смирительной рубашки, и блаженно смотрел в потолок. Оттуда, из зонтика пальмовых листьев, на него падал облитый шоколадом кокос, и старик пошире разевал рот, чтобы не упустить «райское наслаждение».
1995.