ВЕДЬМА и ПАЛАЧ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Иллюзия и реальность всегда идут рука об руку.
ТОМАС ГИФФОРД
1
Вы прослушали первую часть рассказа Юлии Снег « О мертвых или хорошо, или ничего», текст читала… Короче, радиопостановка закончилась и пошла всякая рекламная муть после нее, чего мой приемник уже не выдержал и заткнулся, причем в самом прямом смысле этого слова. Но и черт с им, не расстроился я, все равно собирался менять это старье на новое, сломался, так сломался. Спектакль еще этот. Юлия Снег… Звучит красиво, отметил зачем-то я. Странно, почему раньше мне не приходилось про нее слышать? Очередной бабский детектив, только теперь еще и озвученный на радио? Одна красавица умерла, другая уехала в карете отрываться в ванной, начал я незаметно для себя разбирать ее рассказ по полочкам, а приблудный бомж из соседей губернии, скорее всего нашел пару золотых коронок в пепле и загнал их по дешевке на местном рынке какому-нибудь местному антиквару, после чего до полной отключки нажрался и снова, в который уже раз по жизни, потерял свой костыль. Костыль — так вообще, удачная находка, отметил я, и сломанное колесо, конечно тоже. Безликий палач, совершенно безликие две подружки красотки, представляю себе этих высоколобых и бледнолицых рахиток с выпученными глазенками из средневековья, видел похожие портретики в Третьяковке. Такое ощущение, что у них тогда и правда напряженка была со светом, все какие-то бледненькие, черноглазенькие. Сейчас с такой «писанной» красотой разве что прямая дорога только на рынок яблоками торговать, даже в самый дешевый ряд проституток не сунешься. А вот тогда… С другой стороны, тут же возразил я сам себе, с деньгами и красоты не надо, причем ни тогда, ни сегодня. За десять штук долларов такую моську и фигурку тебе умельцы скальпелем выкроят, что никакой Мадонне не снилось. Ноги от ушей, рот, вообще, неизвестно где… Вот и остановка, приехали, включаю правый поворотник, нажимаю на педаль тормоза, останавливаюсь.
—Спалили ведьмочку,— злорадствую я вслух, дожидаясь, пока клиент расплатится,— жалость какая. А как собственное чадо в лесу на съедение волкам оставлять, так это нормально, да?
—В общем-то, да,— кивает тот, весь такой чопорный, видно, что лишний раз рот не откроет, очки на нос напялил, обмотал вокруг шеи белый шарфик и выпендривается. Перед кем выпендриваешься то, злюсь я неизвестно чему, не из-за этой же, в самом деле, радиочуши… Сейчас еще мобильник за тысячу баксов достанет и начнет трепаться, типа, я там у вас номер забронировал в Шарм-эль-Шейхе, не могли бы вы мне ужин подать на Пушкинскую. Где это? В Москве, деточка, в Москве, а вы думали где, в Ленинграде что ли? И счет, уважаемый, пожалуйста. Естественно, что говорит по-английски… Только и я тоже английский знаю, и в твой этот Шармельшейх знаешь где видел…
—Вот ставят же такую фигню,—продолжаю я наезжать на своего пассажира. Ну не понравился он мне, что из этого, тем более что и он тоже трансляцию слушал, вот и пусть выскажет свое мнение.—Одни дуры пишут, другие ставят, а третьи, такие вот идиоты, как мы с вами, слушают эту чушь и пытаются даже в нее вникнуть.
—Вот возьмите,—протягивает он мне деньги, словно меня и не слыша,—здесь пятьсот, сдачи не надо.
Вот сволочь, а… Сдачи ему не надо! Я беру деньги и тут же прячу их в карман джинсовой безрукавки, не надо так не надо, раньше домой приеду.
—Удачи,— бросаю я ему свое дежурное « вали нафиг» через плечо, когда тот уже почти одной ногой там…на улице.
—Взаимно,— он открывает дверь пошире и выбирается неуклюже из машины под дождь. Дверь с лязгом плохих замков захлопывается. Затем, буквально через секунду, он зачем-то стучит пальцем в мокрое стекло и, когда я его открываю, протягивает мне свою визитку.—Видите ли…—интеллигентно мямлит он, или мне только кажется, что интеллигентно,—видит ли…я и есть тот самый режиссер-кретин, который и поставил эту, как вы только что при мне изволили выразится, чушь. Если у вас будет, что поинтереснее мне предложить, или какие еще толковые замечания, пожалуйста, вот вам мой электронный адрес и телефон, сообщите, поработаем вместе. Знаете,— усмехнулся он,— чем черт не шутит, может… и в самом деле получится лучше.
—А чем история то это ваша закончилась?— кричу я ему вслед, дотянувшись до окна через сидение, совершенно сбитый столку такой неожиданной концовкой.
—Не знаю,— гнусавит простужено незнакомец и начинает кашлять на меня с улицы.—Вторая часть пока еще не написана…
И все, и никакого больше тебе объяснения по поводу… Вышел и исчез навсегда из моей жизни, как и все они, мои бывшие и будущие клиенты, которых я уже когда-то подвозил и которым еще только предстояло стать моими пассажирами.
Вот так все и началось этой ночью почти в двенадцать часов без двух минут. Нет, не с этого радиоспектакля, про который я уже давно забыл, катись он к черту, этак, если все случайности складывать в одну корзину, то, вообще, неизвестно до чего можно докатиться, а с этой моей проклятой остановки под памятником Пушкину, на которой вышел этот незнакомец. Тоже мне постановщик, злился я на него, да в гробу я видал в белых тапочках таких вот постановщиков. Ездят тут разные, пудрят мозги простым гражданам, а потом вся выручка из бардачка пропадает.
Палач с факелом… А по оригинальнее ничего придумать нельзя было, как только историю перекраивать на свой лад, разве что еще только козочку дрессированную не приплел, а так все, и собор, и… Но что о мертвых лучше вообще никак не вспоминать, здесь он прав, конечно, особенно в такую мерзкую погоду и ночью. В такой отстой и без них тошно. Скрипучая музыка сопровождения действа еще эта на мою голову… А тут еще, как назло и магнитола сломалась, теперь мне ее уже жалко. Успокаиваю себя, что это просто предохранитель перегорел, но как-то от этого не легче. Пытаюсь снова безуспешно ее включить и теперь уже окончательно убеждаюсь, что да, она действительно сломалось. Злюсь и нервничаю, но тут же продолжаю успокаивать себя дальше, что лучше уж дождь пусть лупит по стеклу, чем этот отвратительный скрип по ушам из динамиков. Я вообще поражаюсь, кто эту классику любит. Скрип, скрип, контрабас с трубой вступает после, затем снова скрипки и так до тех пор, пока не заснешь. Ходили на концерт один раз, знаем! Как она на меня смотрела, как смотрела, думал, что в лицо мне плюнет кошелка старая из соседнего ряда за мое хамское, по ее мнению, к этой ее бессмертной музыке отношение. Все равно заснул.
Дырявое небо, размытый по стеклам автомобилей уличный свет, и не только от фонарных столбов, брызги… Электрический свет не греет, он просто противно светит мне в лицо, добивая рекламой с неоновых щитов. Нервируют машины, сажающие мне слух и зрение своим вечным жужжанием на уши и мельканием перед глазами; раздражают никогда не спящие в этом городе гуляки и лунатики, хоть сегодня их немного дождь по щелям разогнал; достал своим величием и трагизмом скучающий в своем гордом одиночестве Пушкин. Ненавижу и его и это место! Памятник покойному гению, сама давно гениальная покойница, это я про свою бывшую жену, на тебе…материализовалась! Вот тебе и продолжение спектакля, продолжаю я сам себя накручивать, и даже раньше, чем я думал. Король умер, да здравствует король! Ведьма сгорела, но кто в это верит! Вторая часть еще не написана, вспоминаю с издевкой последние слова этого… исчезнувшего в ночи очкарика. Другими словами… Вот же черт, вздыхаю тяжело я, накаркал, блин… Мертвая, она же и живая! Стараюсь убедить себя, что все это от усталости, что в таком состоянии еще и не то может привидеться, когда верст триста, если не больше на колеса уже по пробкам и скользким дорогам этого мерзкого городишки намотано, накручен, но, кажется, что напрасно.
А может, я просто заснул, приходит мне внезапно мысль в голову, и она мне приснилась во сне? Этот…писатель ушел, и я отрубился, с кем не бывает. Пожалуй, это было бы самым лучшим выходом из ситуации. Я протяжно зеваю, тру воспаленные веки, и тупо начинаю рассматривать себя в зеркало заднего вида, бесцеремонно свернув его в свою сторону. Провожу ладонью по колючей, дня четыре уже, как небритой щетине, вспоминаю, что надо купить лезвия и тут же про них забываю; вглядываюсь в свои воспаленные глаза, в темные круги вокруг них и принимаю единственное правильное в такой ситуации решение двигать домой. Щеки впали, глаза провалились, сам давно уже на ходячий скелет похож, бормочу я себе под нос, не удивительно, что и сны теперь такие же потусторонние сняться. На памятник не смотрю, подсознательно, видимо, страшась, что ее там, рядом с этим увижу. И это всего лишь после одного месяца работы, вздыхаю я, возвращая зеркало в прежнее положение, а что будет дальше, через год, например? Ведь сдохну же точно… Бросаю взгляд в запретную сторону и ясно понимаю, что…ласты я склею, кажется, гораздо раньше.
Дождь. Дворники лениво смахивают со стекла воду, пытаясь хоть как-то приблизить к реальности размытую действительность, размазывая по стеклу свет от фонарных столбов, встречных фар и иллюминации, сотен тысяч других городских лампочек. Стекают ручейки по тротуарам. Одинокий мокнет на площади в своем древнем наряде бронзовый Пушкин. Одинокая, мокнет под зонтом рядом с ним некогда очень даже хорошо знакомая мне женщина—моя бывшая жена. Настоящая, кривит меня, нас никто не разводил. Меня всего так и перекашивает… Смотрю на нее, она молча, в свою очередь созерцает через опущенное стекло машины меня. Значит все-таки не приснилась… Смотрю на часы, пол минуты всего прошло после остановки, после того как выбрался из нее этот…писатель или как его там. Вряд ли успел бы заснуть и проснуться за это время, может минута или две, но все равно мало, я не Штирлиц, меня в КГБ на разведчика не готовили. Может, просто крыша поехала, с кем не бывает? Предположение смелое, но дамочка на тротуаре реальнее реального, совершенно на привидение не похожая, вполне натуральная. Но я то ведь точно знаю, что она ненастоящая, что она давно уже мертвая, вот же черт, но тогда как же она здесь очутилась? Немая сцена «вот и встретились…»Что может быть сквернее? Не приснилась. Ну что ж, здравствуй, что ли…
Вцепился в руль своей колымаги, как подбитый фриц в штурвал своего ревущего в последнем штопоре «Юнкерса», сам точно в таком же штопоре, если не хуже. Еще хуже…У немца хоть парашют был, хоть какая-то мизерная надежда на спасение, открыл фонарь, вывалился из кабины, если успел, так еще и за кольцо дернул. Мне дергать было не за что, некуда, да уже и незачем, спиральный виток, длиною в десять мучительно-долгих лет моей жизни замкнулся, и все снова вернулось на круги своя. Мы снова были вместе и вот-вот скоро должны были продолжить как космонавты свой тернистый и извилистый путь дальше вверх по спирали или как водолазы вниз, не знаю уж, второе, наверное, все же вероятнее. А скорее не вверх и не вниз, а совсем в другую сторону. Наверху, я имею в виду, блаженства, мы уже когда-то были, в пропасти обоюдной ненависти и моего отчаяния вроде бы тоже, значит только на тот свет, иначе на кой черт она сюда, вообще, явилась, такая красивая? Только за мной и не за кем другим… Проклятый Пушкин!
Сколько лет прошло, а ведь совсем не изменилась, прикинул я с сожалением, еще лучше стала не в пример некоторым, словно и не было семи с лишним лет разлуки, все та же девочка-припевочка с виду, Линдсей Лохан собственной персоной, такая же рыжая и смазливая. А ведь уже за тридцать, год уже, как четвертый десяток разменяла. Нет, всего двадцать четыре, не соглашаюсь я с собой. Сколько тогда было, столько и осталось, потому и не изменилась, что не было времени меняться там, где она все это время пропадала. Там, наверное, все красивые и стариков нет, как в Риге на кладбище. Надо же, вздыхаю я обреченно, вернулась, с того света ко мне на свидание пожаловала…
Пытаюсь лихорадочно вспомнить ее лицо, какие-нибудь особенные детали, чтобы убедиться в противном, но ничего такого не вспоминается. Нет, решаю я, эта телка просто очень сильно на нее похожа, может это и в самом деле голливудская звездочка, десятая в списке самых сексуальных, выбравшаяся на ночь, глядя побродить по городу. Хорошо бы, если б так, усмехаюсь я. Линдсей Лохан… взбредет же в голову. Но уж лучше бы это была и в самом деле эта мировая знаменитость, да кто угодно, хоть кикимора болотная, чем моя бывшая, давно уже мертвая по моим понятиям супруга! Вот же повезло утопленнику, я сам не заметил, как в нелепых поисках утраченного вдруг оказался в том своем далеком прошлом, из которого всего лишь месяц назад с таким трудом как выкарабкался, в чем, если честно, уже очень даже сомневался. Нет, это не ты, моя милая, молил я Бога в сомнении, этого просто не может быть! Я еще сильнее, до боли в суставах сдавил руль машины своими костяшками. Тебя нет, скажи, что ты пошутила, явившись сюда всего на секундочку из преисподней, и убирайся снова обратно, я тебя отпускаю. Пошла вон…любимая, исчезни. Спектакль закончился, ведьмочка сгорела!
Что говорить, надеялся, конечно, что она возьмет и исчезнет, но уже сам точно знал, что напрасно, не для того эта стерва сюда явилась, чтобы просто вот так снегурочкой передо мной растаять. Я так разнервничался, что даже про сигарету забыл, которую только что собирался прикурить, так и мял ее в пальцах, затем сломал ее со злости, и выбросил на улицу. Разломанная пополам на тротуаре сигарета, сломанные, валяющиеся на дороге розы… Я снова был там, в том своем проклятом прошлом и с этим, Господи, ничего уже нельзя было поделать. Сон в руку, не зря ведь мне перед этим какая-то ведьма на костре снилась. Ох, не зря… Сам инквизитором заделался. Или это постановка по радио была? Но…какая разница, что там было во сне или по радио в спектакле, если моя собственная ведьма снова рядом! Вот тебе и приехал сегодня домой по раньше, где эти проклятые пятьсот режиссерских рубчиков? Сдачи не надо, Продолжение следует… И скомканная безжалостно в руке бумажка летит в ночь через приспущенное стекло на дорогу. Хоть какая-то, но разрядка… С другой стороны, что это уже меняло, только, дурак, своих же денег лишился. Вот если бы я не подобрал этого гада пол часа назад на дороге, то тогда бы и здесь, точно, никогда не остановился бы и со своей бывшей никогда бы не встретился. Наивный, тут же усмехаюсь я себе, нашел стрелочника. Уж если она ухитрилась с того света смотаться, то тебя, мой хороший, то… что ей стоит откапать тебя на этом.
Когда мы познакомились, уж не тогда ли, когда в первый раз я встретился случайно с ней на студенческой вечеринке, где я даже не обратил в пьяном угаре на нее внимания? Или все же чуть позже, когда разглядывал от нечего делать ее смазливое личико, улыбающееся мне с любительского снимка, случайно выпавшего на колени из фотоальбома ее подруги, пока мы с той, спустя месяц или два после той вечеринки, катили на природу в надежде найти там что-нибудь такое для нас двоих подходящее и укромненькое?
—Ты с ней знакома?—удивился я, обращаясь к своей спутнице, довольно умело, кстати, управляющей в это время отцовским «Мерседесом».
—С кем?— девчонка мельком взглянула на фото и снова внимательно уставилась на дорогу.— Конечно, мы же подруги, с пятого класса дружим, когда она к нам в класс пришла новенькой, а ты откуда ее знаешь?
—Не знаю,— поспешил я тут же откреститься.—На дискотеке, кажется, один раз видел, когда с тобой знакомился. Вы похожи…
Скорость 180 км в час, «полет» нормальный; лечу, не знаю, что вся моя жизнь, как то полотно художника уже на десять лет вперед расписано черными красками, треплюсь в свое удовольствие.
—Только цветом волос и все, мы с ней обе рыжие,—смеется она весело,—а рыжим везет, причем фантастически. Мы везучие…—и тут же со смехом добавляет,—убью, если спутаешься. Кстати, зря ты ее не пригласил тогда хоть на один танец, ты ей тоже приглянулся, это она мне тебя и показала. Но я же не виновата, что ты тогда на меня запал, хоть она и краше. Всегда ведь ее выбирали. Хотя нет, открою секретик, это то я тебя тогда выбрала и специально утащила тебя с ее глаз долой, уж очень ты мне самой приглянулся, чтобы таким счастьем еще с кем делиться, пусть даже и с лучшей подругой. Я ведь молодец, правда?
—Точно,— чмокнул я ее в щечку,—отчаянная моя.
—Да, я отчаянная и собственница,—кивнула она серьезно,—ни тебя, ни ее не пожалею, если что…
Шикарная машина, симпатичная девчонка рядом, что еще надо для счастья, но… Но, как говорится, одни предполагают, а другой располагают. Перед глазами снова тот снимок, застывший кадр из прошлого... Два прелестнейших юных создания кокетливо позируют, обнявшись перед объективом, уютно расположившись на зелененькой лужайке в тени великолепного раскидистого клена, тут же рядом на траве валяются брошенные теннисные ракетки и несколько, лимонного цвета, мячиков. Почему-то вот именно эта ядовито цвета мелочь со второго плана крепче всего в памяти и засела, кроме ее завораживающего лица, конечно. У одной лицо, зато у другой глаза, тоже ангельские голубые, но гораздо выразительнее и теплее, а потому и более красивые, чем у первой, у которой те, вообще, на удивление оставались всегда космически холодными в независимости от обстоятельств и времени года. Рассмотреть бы только мне все это раньше, смотришь, и моя жизнь сложилась бы по-другому, не пролетела бы мимо подстреленной уткой.
Одна из них вскоре умерла, в расцвете своих сил, толи от рака легких, то ли от лейкемии, успев даже по слухам один раз сняться в каком-то американском триллере, то ли, вообще, разбилась насмерть при съемках или сгорела. Жена даже портрет подружки в рамочке с черной ленточкой на трюмо выставила в своей спальне, у нас к этому времени они были уже разные, и целую неделю на него так любовалась. Сядет так напротив, бывало, уставиться на него, подперев руками подбородок и сидит молча пол часа, час… только слезы и вытирает. Я уж молчал, видел, что переживает очень по покойной, и не вмешивался. Ровно на неделю всего ее и пережила. Фотография исчезла со столика ровно за день до ее собственной гибели. Сказала, что сожгла… Странная мелочь, однако, но я вот только сейчас и обратил на нее внимание. Сначала умирает или погибает одна, следом тут же горит в огне другая…
—Сама виновата…—проронила как-то она, день на пятый что ли своего созерцания.
Странная фраза, подумалось мне тогда еще в шутку, уж не она ли ее и грохнула, свою подружку. Но нет, моя в это время с мигренью валялась злая дома и вообще никуда вот уже две недели не выходила. С другой стороны, пожал я плечами, не видя совершенно никакой причины, ведь их дорожки три года уже как разошлись. Зачем ей это? Как только замуж за меня выскочила, так я больше ее симпатичной подружки и не видел, с самого моего того рокового свидания под Пушкиным, если уж быть совсем точным. Разбилась, умерла ли от лейкемии…И в самом деле какая разница. Лично для меня, то… ни-ка-кой. Лично меня эта тема, вообще, интересовала очень мало. Сейчас вот только и вспомнил. И снова я вернулся в самое начало, в то самое мое счастливое время, когда мы только еще познакомились с моей будущей супругой. Когда это случилось, десять лет назад, тысячу или еще раньше, целую вечность назад в прошлое? Провал в памяти, черная дыра в космосе, заброшенное где-то в вечности кладбище и ее прекрасное, перекошенное злостью личико на памятнике, сам, скорее всего где-то рядом же закопанный—парочка «влюбленных голубков» под камушком…Полная идиллия! Сам картинку представил, сам нарисовал и теперь вот сам же ею, никем непризнанный художник и любовался. Чувствую, удалась… Особенно удался ее портрет в камне, другие детали можно откинуть, вышла как живая и даже лучше: глубокие томные глазки, искривленный в ядовитой ухмылочке рот, холодные губки… Вот уж действительно создал Бог творение на мою голову, наслал на меня кару небесную за все совершенные и даже еще только намечающиеся грехи человечества, окунул в муки адовы. Но хороша…черт бы ее побрал и всех ее предков, начиная с первой обезьяны, слезшей с дерева и заканчивая ей самой под деревом же и закончившей. Я склоняюсь над камнем, смахиваю рукой с него пыль, закрываю глаза и нежно, даже можно сказать, с замиранием сердца целую ее в нарисованные губки. Наконец-то они и в самом деле холодные, такие, какими и должны быть по-настоящему… Блаженная волна по телу от одной только мысли, что она уже там, а я все еще здесь и совсем даже не наоборот, тихая радость в сердце. Не видел я ее глаз в ту минуту, сквозь холод камня уставившихся на меня из своей могильной вечности, не видел я их и сейчас, внимательно изучающих меня через открытое окно машины.
Резкий поворот руля влево… Две слепящие глаза, осколки стекла в лицо, фары…
Когда мы познакомились? Да никогда, ответ на засыпку, мы родились уже знакомыми, в чем теперь я даже не на йоту уже и не сомневаюсь. Такими хорошими знакомыми родились по каким-нибудь там, наверное, нашим еще прошлым жизням, черт бы побрал нас обоих, что в этой последней и в очередной раз проклятой нам даже и знакомиться уже не понадобилось, всего лишь только снова «случайно» встретиться и оформить как следует юридически наши брачные отношения. Точнее, даже не так, вернее будет сказать, что это только я ее якобы случайно встретил, свою ненаглядную, в чем все эти последние годы искренне и заблуждался, а она… А она, думаю, что меня даже и не теряла, так, отпустила немного погулять бедолагу в очередной раз по свету после того, как сама же в какой-нибудь из наших очередных жизней угробила, как и тысячу раз, наверное, до этого, а затем снова заарканила через почти тридцать лет после рождения, подстроив все так, что кроме как случайным это наше очередное «новое» в кавычках знакомство и назвать было никак нельзя, о чем я искренне и пожалел очень даже скоро, не успели еще ее ядовитые слюни на моих губах после первого нашего поцелуя обсохнуть. Таким вот тупым идиотом уродился, да… Высмотрел себя на ночном небосклоне крохотной тусклой звездочкой в хвосте Большой Медведицы—единственного, кстати, мне со школьной скамьи еще знакомого созвездия, Полярная Звезда с красным Марсом не в счет, их любая училка с закрытыми глазами днем на небе найдет, а рядом то ее звезду яркую, искрящуюся и манящую не заметил. А когда уже заметил, кретин тупоголовый, то было поздно. Сколько звезд на небе, нет, надо же было именно на эту напороться проклятую. Но нет лекарства от врожденного скудоумия, потому и теперь пенять не на кого. Велика вселенная, да вот только мы даже и там с ней рядом оказались, что уж говорить про землю—микроскопическую каплю в океане космоса, где и кирпичу то негде упасть, обязательно на голову свалится, не то, что уж двум обреченным на вечную «любовь» разминуться. Знал бы сам, где упасть, так точно бы не пялился зря на небо, под ноги бы смотрел лучше, а лучше бы, вообще, брел с закрытыми глазами тростью перед собой постукивая, чтобы случайно и в самом деле не столкнуться с той своей единственной и неповторимой, от которой никогда уже ни в какой космической дыре не спрячешься.
Вот так все и случилось, что наши звезды еще до нашего с ней рождения встретились… Может и так, а может просто неудачно гадалка карты сбросила: ей крестовая дама, мне—крестовый валет, какая уж тут любовь, когда черная масть на обоих. Вот я сам себе и отвечаю, что давно мы познакомились, очень давно, еще в той жизни, когда я был еще не бывшим, как сейчас откинувшимся уркой, только что отмотавшим свой срок за пьяное вождение с трагическими последствиями и не только для себя лично, а вполне преуспевающим дельцом с довольно радужными видами на будущее. Для нее они, вообще, оказались трагическими, эти последствия, смертельными даже… Три года совместной жизни закончились крахом! Хороший, развивающийся бизнес, приличные контракты, почти, что уже гарантирующие миллионные поставки в скором будущем, красавица жена, солидный дом в пригороде, правда, не по Рублевке и далеко не в Жуковке, но все равно в очень хорошем и живописном месте на берегу не очень большой речки—все в одно мгновение стало прахом, превратившись в воспоминание. Что еще до этого меня окружало? Злая зависть менее удачливых конкурентов по бизнесу и тоскливая в глазах более скромных соседей по дому с участком, сменившаяся тут же тихой ненавязчивой, как только меня посадили, радостью. Вот, пожалуй, и все, ну и конечно, моя жена-красавица, куда ж без этого, самая любимая и…самая падшая женщина на свете. Не буду ее здесь описывать, у каждого она своя, которая с ума сводит. Кому достаются только фантазии, хватает для кайфа и картинки на стенке из порнографического журнала, а кому и принцессы в постели мало, сразу двух подавай… Мне досталась шлюха!
Столько лет уже прошло после этого моего мнимого счастья, а снова ловлю себя на самодовольных нотках, только ведь шестисотого «Мерса» для полного счастья мне тогда и не хватало, но с некоторых пор этот ярлык, почти обязательный атрибут любого успешного спекулянта действовал на меня, словно красная тряпка на буйвола, особенно беленькие не нравились. Черный «Ягуар» мне импонировал больше, опять же, в тон моему темно-синему английскому костюму, по цене вовсе не уступающему Скуратовскому набору из шкафчика. Другие цацки…
В шесть подъем с обязательной пробежкой по местному лесочку, в семь завтрак, затем работа и к одиннадцати-двенадцати ночи домой в постель к своей уже спящей суженой, обойдемся без имен, чтобы лишний раз не будить лиха и понапрасну не тревожить прах усопшей. Раз в неделю баня, три раза в неделю секс—понедельник, среда, пятница с обязательным перекуром на выходные. Все расписано на сто лет вперед: зимой горные лыжи, утром крепкий кофе, вечером обязательный бокал красного вина и одна сигарета напоследок перед сном. Затем ночь… Холодное, уютно так посапывающее, бесчувственное бревно рядом. Последняя деталь специально для завистников, чтобы не так уж сильно расстраивались.
Но нет, не бревно, и не медведица с хвостом, скорее волчица, звездный оборотень в прекраснейшем обличье, кровавые клыки в шее… Интересное, конечно, умозаключение, но это все уже пришло потом, постепенно день за днем, начиная почти с самого первого дня, мы и докатились до всего этого кошмара, а в начале все было прекрасно, если пару моментов из нашего свадебного путешествия выкинуть, все почти как у всех, нормально все было. Но уже к концу первого нашего с ней года семейного «счастья» кроме работы, благодаря которой мы могли позволить себе довольно приличное существование, у меня общего фактически ничего с ней и не осталось. Быстро как-то все развалилось и расклеилось, что за следующие два года мы так уже и не склеили, да собственно, никто и не пытался что-то в этом направлении сделать. Роковое свидание под Пушкиным давно закончилось, а обещанная поэтом всем влюбленным счастливая жизнь так и не началась. Вспыхнувшая в секунду страсть в моем сердце, сумасшедшая, сжигающая, убивающая… завершилась тремя самыми черными годами «семейного счастья» и еще семью, затем, тюремного заключения. Три вычеркнутых из жизни года закончились катастрофой, причем в самом прямом, а не в переносном смысле этого слова, страшной аварией на дороге и ее смертью, как восклицательным знаком в конце предложения! Жена погибла, меня посадили. Хотели, вообще, в суде убийство на меня повесить, что якобы я сам все это на дороге и подстроил, чтобы от нее избавиться, все ведь знали, как мы с ней «хорошо» жили, но адвокат, спасибо ему огромное, меня отстоял и я получил срок лишь за неосторожное вождение в пьяном виде. Так вот невесело все и закончились той темной ночью в освещенном огнем кювете дороги, так вот и канули в лету эти три самых незабываемых года моей, извиняюсь, нашей совместной жизни, прожитых нами под одной сумасшедшей крышей, в одно мгновение…
Но я нисколько не жалею о случившемся. Я, вообще, никогда и ни о чем теперь больше не жалею. Ведь даже семь последующих лет, проведенных мною из-за известных трагических обстоятельств в местах не самых курортных, показались мне все равно слаще, чем эти тридцать пять месяцев и еще двенадцать дней с половиной последней ночи нашего с ней вялотекущего, тихого помешательства. И ляд с ним, с моим бизнесом, которого я в конечном итого все равно благодаря ей и лишился бы, попав все равно когда-нибудь в тюрьму, но только теперь и в самом деле уже за убийство, я давно уже все ей простил, сразу же после аварии, когда любовался в зареве полыхающих машин ее красивым, но уже почти мертвым лицом и телом. И снова бы простил, зуб даю, сто раз бы простил, но только если бы она и в самом деле все эти семь долгих лет была уже мертва, как та раздавленная сука на дороге и тихонько покоилась в могилке, но все ведь не так… Прощать-то некого! Какое прощение и кому оно требуется, ей на том свете, а может быть на этом, за то, что развела мужа как последнего лоха, отправив с лобзиком на делянку в Сибирь корячится, а сама к другому в постель перебралась?
Пусть это будет Москва, пусть будет Минск, пусть просто будет какой другой город без названия, без разницы, ведь о мертвых или хорошо, или ничего, снова этот радиоспектакль под руку, о мертвых лучше вообще никак. У меня нет имени, у нее нет имени, и у этой истории тоже нет имени, есть лишь пепел с самого начала, как фон к повествованию, кружащий вокруг нас, падающий на нас, оседающий внутри нас, нас в себя превращающий, сам постепенно в нас превращающийся. Только это и все… И белый пепел вместо нас еще в самом конце, как продукт тления вспыхнувшего всего на какую-то тысячную долю секунды в наших сердцах одного на двоих чувства, но тут же плачевно и угасшего. Наивный… Вот я и снова себе вру, оставляя эту маленькую лазейку, что она хоть и в прошлом, хоть и самую малость, но все-таки меня любила. Но о мертвых, я снова повторяюсь, или уж хорошо или уж и вовсе лучше ничего. Но то о мертвых… Пока не знаю, как она все это устроила и провернула со своей мнимой смертью, но я разберусь и уже теперь обязательно отправлю эту живучую тварь куда требуется. Не было убийства, так будет, два раза за одно и тоже не сажают, ведь… разве можно убить мертвую, но я постараюсь, честное слово. И пусть только Бог мне будет в этом деле свидетелем, судьей, а затем, может быть, и палачом, на все его воля.
Ночь, черное, подсвеченное уличными фонарями небо, дождь, дворники лениво смахивают со стекла воду. Кто-то по радио заказал Маршала. Нет, это не мое радио, это ее плеер, одна затычка в ухе, другая на груди висит, болтается, вот из нее и мелодия и льется. Смотрю на нее воскресшую и уже сидящую в моей машине, слушаю… Прямо так и вижу этот проклятый, кружащий вокруг меня пепел. Спектакль, песня…Не верю я больше в случайности, особенно в такие.
—Мы так и будем стоять, ждать пока дождь закончится,—зло бросает она мне и загадочно так улыбается, неряшливо стряхивая пепел прямо себе под ноги на коврик, себе на туфли.—Поехали, что уставился?
Какой знакомый голос, поражаюсь я. Где-то я его сегодня уже слышал…