В его белой комнате нет ничего кроме дивана. Все остальное умело спрятано в стенах. На потолке хрустальная люстра, окна занавешены прозрачной материей. Комната была сделана на Верин вкус, но Дима знал, что через месяц, если Вера все-таки приедет, белое превратится в желтое, так как она много курит. Но это не важно: стены можно помыть, занавески постирать. Все ерунда по сравнению с тем, как Вера, с собранными на затылке волосами, будет стоять перед распахнутым окном совершенно нагая и, втягивая пылкими губами табачный дым, думать о безразличии и летающей лошади из детского сна.
Все это будет после любви. Дима нальёт стакан воды, порыв ветра окутает Веру занавеской, приглушенная люстра тихонько прозвенит хрустальными сережками. Нагая непременно примет стакан и опустошит его до дна. Последняя капелька скатится с приоткрытого рта на подбородок и упадет на грудь. Дима выпьет эту капельку и сядет на диван.
Он вдруг подумал, что ни разу не видел, как Вера одевается. Видел только, как раздевается, либо она уже была одетой. Все это началось сумасшедшее количество лет назад, когда Вере было всего четырнадцать. Но об этом лучше не вспоминать, как бы хорошо им не было в определенные минуты. Дима панически боялся Вериного безумия, связанного с мистическим Мирионом*, который (Мирион) или которое (безумие) разлучило их навсегда. Даже теперь, совсем взрослые, они встречались очень близко и не были вместе. Вера говорила, это потому, что Мириона больше нет, а без Мириона нет её.
«Ну что ты, - отвечал он, прикасаясь губами к её уху, - ты есть всегда». И как мальчишка дрожал от желания. Вера чувствовала его дыхание и, закрыв глаза, пыталась стать маленькой и безрассудной. Покусывая его шею, она сбрасывала одежду, и все повторялось снова: трепет дыхания, звон хрусталя, порыв ветра, капля воды и мечта о летающей лошади с далёкого Мириона.
* Мирион – мифическое саморегулирующееся и рефлекcирующее небесное тело, способное обитать в любой точке любой галактики (прим. авт.).