Он был высок, сухощав, сутул, большерук и большенос. Просыпался обычно в полдень, выкуривал сигарету, а потом просил меня приготовить ему чашку крепкого кофе без сахара. Пил его маленькими глоточками, с удовольствием потягиваясь, почесываясь, и мурлыча себе под нос какой-нибудь блатной мотивчик. Потом он включал телевизор, но продолжал смотреть в потолок, о чем-то грезя, мечтая...
Он был неуклюж, тонок в кости, дерзок и немногословен, но когда напивался, то говорил много и страстно, иногда хотел пострелять из пистолета и, если к нам приходили его подружки, и кто-нибудь сопротивлялся его настойчивому желанию, он обычно кричал: «Выкину с балкона, выкину с балкона!» – и начинал суетливо бегать по комнате с ремнем в руке, в распущенной рубашке и спадающих без ремня брюках.
Зеленоглазый, тонкогубый, медлительный, он любил спать, не раздеваясь, часто неделями не стирал свои белые рубашки, отчего их воротнички становились настолько грязными, что ему приходилось постоянно застегиваться на верхнюю пуговицу. Рубашки он предпочитал просто выбрасывать и покупать новые. Бывший моряк, в одежде он предпочитал строго контрастные тона: белый верх – темный низ.
Иногда, когда были дни расслабления, обычно это случалось в ночь с четверга на пятницу, или в дни полнолуния, он привозил девчонок и разгружался с ними так, что сосед, состоявший на учете в психушке, стучал в дверь молотком и кричал:" Я вас сейчас взорву! Я вас сейчас взорву!" Однажды брат не выдержал и вышел на площадку с пистолетом в руке; вскоре больной сосед съехал совсем с катушек и перебрался в деревню, - выращивать капусту.
После того как у брата украли его любимый, гладенький, серенький БМВ, его девочку, его лялечку, душа его совсем разболелась – начал он гулять на сломную голову.
Председатель кооператива, – очкастый, молодящийся сталинист уже собирался милицию привезти. Дали ему немного денег – успокоился. Да и горечь от потери прошла, схлынула. Как говорится в дзэновской мантре: «Гате, гате, пара гате – сваха!» Ушло, ушло, совсем ушло – пусть сгорит!
И все покатилось по-старому... По вечерам он всегда брал меня с собой в город, и мы, закидываясь кислотой и коксом, отвязывались с ним на дискотеках. Меня он всегда представлял просто: «Вера», даже не поясняя, что я его родная сестра, но когда кто-нибудь из его дружков пытался меня облапить, он угрожающе сверлил того взглядом, а всех моих однокурсников-ухажеров отшивал еще на пороге квартиры.
– Чего ты валандаешься с этими длинноволосыми придурками, у которых за душой ни гроша? Художники, поэты, что ты с ними делать будешь, если залетишь? – возмущался он, когда встречал меня с кем-то из однокурсников. – Найди себе банкира какого-нибудь, что ли? Тебе же только бровью повести, и любой из них будет рядом.
– А-а, с ними скучно, у них в голове одни доллары. Если бы они были такие, как ты, тогда другое дело.
– Хм, – усмехался он, – таких мало осталось, – и уезжал на поиски своего БМВ.
А потом он встретил ее, зам начальника кредитного отдела банка, такую задумчивую, белобрысую вешалку, которая все время только и делала, что считала, и она женила его на себе, и теперь он стал, такой, как все: примерный семьянин, которого держат на сворке, и только иногда отпускают порезвиться.
Да, смешно. Но мой брат стал такой, как все, чему были рады все: моя мама, родители жены, и я, конечно же, тоже.
Теперь я могла гулять со своими художниками, сколько душе угодно, только иногда, сама не знаю отчего, мне вдруг становилось жаль чего-то, или кого-то: то ли себя, то ли его, то ли всех нас, то ли время, которое уже не вернешь, а, может, во мне говорила зависть, кто знает, ведь мне-то до сих пор не встретился такой парень, как мой брат, который ко всему еще и женушку просчитал, оттяпав у нее по брачному контракту имение в Антибе.
Да, такой был мой брат, по кличке «питбуль». А почему был, – об этом пусть расскажут другие…