Чего только не изобретает, на какие уловки и хитрости не идет пытливая флотская мысль, когда начинает ржаветь, пробуксовывать или просто лениться делать то, что ей положено!
Говорят, был один весьма старый, опытный и чрезвычайно уважаемый командир, прослуживший в этой должности уже много-много лет, который, находясь на мостике своей субмарины, прежде чем подать какую-либо команду, непременно лез в карман своего кителя, доставал оттуда какой-то листочек бумаги, разворачивал его, внимательно вглядывался в то, что там было написано, потом поднимал свои ясные очи, сверяясь, окидывал взглядом носовую и кормовую надстройку, кивал головой, как будто подтверждая какую-то очень важную, но только одному ему пришедшую в голову догадку, потом аккуратно и бережно складывал свой листочек, убирал его обратно в карман и лишь после этого подавал команду.
За время его командирства у него сменилось не одно поколение старпомов, вахтенных офицеров, штурманов и рулевых сигнальщиков, которым по боевому расписанию во время нахождения лодки в надводном положении предписано находиться на мостике и обеспечивать безопасность ее плавания, маневрирования, да и просто пребывания в таком состоянии, наблюдать за обстановкой, докладывать ему – командиру - о ее изменении и подавать соответствующие команды вниз, в прочный корпус, где другие члены экипажа ничего из внешней окружающей обстановки не видят и могут о чем-либо судить только по этим командам.
Всех их безумно интересовал вопрос, что же там, у командира, в этой хитрой бумажке, что за одному ему известную тайну она скрывает? Может быть, это что-то вроде великой военной тайны Мальчиша-Кибальчиша, без которой они никогда не смогут стать нормальными моряками, а уж, тем более, командирами подводных лодок?! Но спросить самого командира никто так никогда и не решался.
Время шло. Матросы (рулевые сигнальщики), отслужив положенный срок, увольнялись в запас. На их место приходили новые и, тоже отслужив, увольнялись в запас, уступая место следующим поколениям… Офицеры росли в должностях и званиях и, достигнув старпомовского поста, через некоторое время уходили на Классы, потом возвращались в соединение командирами соседних лодок. Некоторые из бывших подчиненных командира уже давно его переросли, окончив Военно-Морскую Академию и став командирами соединений… А он все так же командовал своей субмариной и все так же регулярно пользовался своей секретной шпаргалкой. И все так же никто не решался спросить его, что же там у него за хитрость такая?!
Подчиненные боялись показать свою глупость, незрелость и неопытность - вдруг там что-то такое, что должно быть у каждого командира, а они этого еще не знают, хотя и должны знать. А переросшие его начальники тем более не спрашивали из боязни опозориться – вдруг они его переросли незаслуженно, так чего-то очень важного и не узнав.
Но однажды случилось несчастье – ничто не вечно в нашем мире, - командир заболел, - в самый неподходящий момент, самым неожиданным образом прихватило сердце, и его увезли в госпиталь, в чем был. А был он даже без кителя, поскольку просто сидел в своей каюте, когда лодка стояла у пирса.
Уже находясь в госпитале и немного придя в себя, он попросил привезти ему недостающую часть обмундирования, передав ключи от своей каюты. Сделать это очередной старпом не доверил никому. Во-первых, каюта командира священна, и входить в нее во время его отсутствия не имеет права никто. А во-вторых, привезти нужно было как раз заветный китель, что давало уникальную возможность незаметно ознакомиться с секретной запиской.
Войдя в каюту, старпом сел на койку, чтобы собраться с силами и духом, поскольку в предвкушении чего-то чрезвычайно важного и грандиозного, но пока еще до конца не осознанного, ноги его предательски дрожали и подгибались, а руки выделывали что-то наподобие внешних признаков болезни Паркинсона.
Старпом кожей чувствовал, что через несколько мгновений он станет уникальным обладателем такой тайны и такого «петушиного слова», что адмиральские погоны ему принесут буквально на следующий день, как говорится, на блюдечке с голубой каемочкой (при этом, правда, мысль о том, что сам обладатель этой тайны до адмирала не дорос и никогда уже не дорастет, ему как-то в голову не пришла).
Дрожащей рукой он вставил в замок дверцы встроенного шкафа ключ и попытался его повернуть, но ключ отказывался это делать. Старпом вынул ключ, вставил его еще раз и вновь попытался проделать ту же операцию, но результат был тем же. Старпом затряс ключ в замочной скважине и стал его уговаривать:
- Ну, пожалуйста! Ну, миленький! Ну, открывайся! Ну, что тебе стоит?! Ну, очень тебя прошу!
Но замок никак не хотел сдаваться. Старпом уже тряс ключ вместе со шкафом так, что дрожала, казалось, вся подводная лодка, а замок так и не поддавался. Прическа у старпома растрепалась, на лбу выступили крупные капли пота, щеки и шея покрылись красными пятнами, из глаз вот-вот готовы были политься слезы, но результата так и не было. Точнее, результат был – отрицательный: шкаф, как заколдованный, не открывался, тщательно оберегая сокрытую в нем тайну.
Обессиленный, старпом вновь присел на койку, вынув ключ из замка и нервно подбрасывая связку на ладони. И только когда, не сумев ее поймать, он уронил ее на пол и потянулся, чтобы поднять, он заметил, что похожих ключей на связке несколько. От нервного напряжения и распиравших его эмоций до того он на это внимания не обратил. Видимо, один из них был от ящиков стола, по размерам, правда, больше похожего на тумбочку, другой от шкафа, третий от висевшей над письменным столом закрытой полочки, четвертый от внутреннего шкафчика, как и у всех расположенного внутри «большого» шкафа, больше напоминавшего кухонный пенал…
Сорвавшись с места и решительно опустившись перед шкафом на колени, старпом стал один за другим запихивать в замочную скважину ключи и пытаться вращать их. Ключи, как на зло ни в какую не хотели не только вращаться, но и вообще вставляться, всячески оберегая от посторонних доступ к страшной тайне.
Наконец, один из последних ключей все-таки повернулся, замок, не выдержав настойчивости старпома, щелкнул, и дверь открылась.
Старпом к этому моменту уже почти совсем лишился сил, а резкий спад напряжения оттого, что событие вскрытия шкафа все-таки состоялось, и больше никаких препятствий на пути к его самой заветной цели не существует, лишило его и оставшихся. Он бессильно рухнул на койку, уперевшись спиной в расположенную вдоль борта спинку, и несколько минут бездумно, ничего не видящими глазами смотрел на спокойно висевший на «плечиках» командирский китель.
Отдышавшись, придя в себя и немного успокоившись, старпом решительно поднялся, сделал шаг вперед, которого в условиях подводной лодки было вполне достаточно, чтобы оказаться вплотную у шкафа, и сунул руку в карман кителя. Нащупав там листок плотной бумаги, старпом стремительно вытащил руку с зажатой в ней добычей наружу и, даже сначала на мгновение непроизвольно зажмурившись, посмотрел на бумажку…
Но там была фотография жены и дочерей командира.
Старпом чуть не упал в обморок, и вновь без сил рухнул на койку.
Несколько минут он сидел (если промежуток от поясницы до лопаток можно считать сидячим местом) в самой невообразимой позе с раскинутыми ногами, уроненной на грудь головой, которую сзади подпирала спинка, и скрещенными на животе руками, которыми из стороны в сторону вертел фотографию, ничего не видящими глазами разглядывая ее почему-то не только с «лицевой», но и с тыльной стороны, как будто с тыла могло быть что-то, чего он еще не видел. Но там лишь стояла дата, когда этот снимок был сделан, и ни слова про подводную лодку.
Лицо старпома при разглядывании снимка не выражало ничего, кроме полного отрешения, прострации и кретинизма, украшенных, в довершение ко всему, улыбкой абсолютного идиота.
Судя по дате, снимок этот был сделан не так давно, так что в течение всей своей службы командир на него любоваться никак не мог.
Наконец, минут через десять, улыбка стала как-то стягиваться в пучок, а лицо приобрело признаки мысли. Поняв, что в кителе командира, как и ключей на связке, должно быть, по меньшей мере, пять-шесть карманов, старпом резко вскочил, чуть не снеся лбом машинку клапана вентиляции одной из цистерн главного балласта, торчащую из подволока прямо в самом центре командирской каюты, и вновь, уже в который раз, ринулся к шкафу.
Помня, что командир всегда доставал свою заветную бумажку из нагрудного, старпом решил на всякий случай проверить все-таки все карманы, начав с нижних боковых. В правом кармане оказалась недокуренная пачка сигарет, а в левом - аккуратно сложенный и уже почерневший на сгибах носовой платок. Из левого наружного нагрудного старпом несколькими минутами раньше извлек фотографию и помнил, что там больше ничего не было. В правом наружном нагрудном оказалась небольшая записная книжка, которая старпома в данный момент не интересовала.
Наконец, засунув руку в левый внутренний нагрудный карман, старпом нащупал какую-то бумажку. Сердце его забилось с такой силой, что вся кровь до последней капли хлынула в голову, в глазах потемнело, и поплыли какие-то разноцветные круги, в ушах зашумело и загрохотало, как будто он сидел верхом на работающем дизеле. Опершись, чтобы не упасть, свободной рукой о находящийся рядом письменный столик и уперевшись лбом в угол шкафа, старпом вновь замер, переводя дыхание и приходя в чувства.
Когда шум в ушах немного стих, а глаза стали различать окружающие предметы, он медленно, аккуратно и даже нежно, чтобы не спугнуть удачу, которая оказалась такой робкой, тонкой и капризной, извлек вожделенный листок на белый свет и развернул…
На листке жирным шрифтом крупными буквами, так, чтобы можно было прочитать без очков даже при слабом освещении, было написано:
«НОС – ВПЕРЕДИ,
КОРМА – СЗАДИ».
Не знаю, правду или нет рассказывает флотская молва, и был ли в действительности именно такой командир, но вот похожего на него я даже знал лично сам.
…Как говаривали на Севере, был обычный воскресный день. Женщины стояли в очереди за колбасой, а мужчины занимались своим любимым делом – перешвартовкой. То ли оперативный дежурный флотилии что-то упустил, то ли произошла какая-то несогласованность, то ли одному командиру «Добро» на перешвартовку давал сам оперативный, а другому его помощник, не проинформировав друг друга об обстановке в бухте, но факт тот, что одновременно перешвартовывались две подводные лодки. Причем одну «перетаскивали» буксиры, и тянули ее от самого восточного причала на Запад, а другая перешвартовывалась своим ходом, под электромоторами, как раз в противоположном направлении.
В данном случае «лодка» не совсем справедливое выражение, могущее создать неправильное понимание ситуации, поскольку у «простых смертных» понятие «лодка» ассоциируется с теми «скорлупками», которые они в часы отдыха могут взять напрокат в ЦПКиО или на любых других водоемах. Здесь «лодочки» имели водоизмещение около пяти тысяч тонн(!) каждая. И хотя по сравнению с «Акулой» или, как ее еще называют по наименованию находящегося на ее борту ракетного комплекса, «Тайфуном», имеющей водоизмещение сорок девять тысяч тонн(!!!) – представьте, что в вашем водоеме плавает пяти-шестиэтажная «хрущевка», только не на пять, как обычно, подъездов, а штук на десять-двенадцать, - это не так много, тем не менее, от весельной лодки все-таки отличается весьма ощутимо. Эти «крокодилы» достаточно неповоротливы, обладают весьма значительной инерцией, для любого маневра им необходимо довольно большое пространство, и всякое перемещение их в базе или узкости требует особого внимания и осторожности.
В связи с этим, во-первых, сама по себе одновременная перешвартовка двух лодок была неправильной, поскольку создавала прецедент для аварийной ситуации. Во-вторых, уж если так получилось, правом преимущества пользовалась та лодка, которая первой начала перешвартовку и отошла от пирса. А такой лодкой была та, которую тащили буксиры. Ну, а в-третьих, если бы даже все прочие условия были равными, преимуществом опять-таки пользовалась та лодка, которую перешвартовывали буксиры, поскольку эта связка была значительно более громоздкой, неповоротливой и трудно управляемой.
Но, на беду, той лодкой, которая перешвартовывалась своим ходом, командовал брат недавно перешедшего к новому месту службы – в Москву, в непосредственную близость и подчинение к самому Главнокомандующему Военно-Морским Флотом -бывшего командующего этой флотилией, вице-адмирала, Героя Советского Союза. Сам он (командир лодки) был в звании капитана первого ранга, но всегда и во всем вел себя значительно менее скромно, чем его брат, как будто заместителем Главкома, адмиралом и Героем Советского Союза был именно он. Поэтому он был абсолютно уверен, что ему все, всегда и всюду должны уступать дорогу.
Так он считал и в этот раз, отойдя от пирса, развернувшись и направляясь прямо на движущийся ему навстречу караван.
По мере приближения с каравана подавали все необходимые сигналы, отчаянно махали различными флажками и тряпками, «моргали» световым прожектором, пытались вызвать лодку-авантюристку напрямую по радио…
На самой лодке и старпом, и вахтенный офицер, и даже рулевой-сигнальщик постоянно докладывали командиру, что, как в знаменитом сигнале П.С.Нахимова, их «путь ведет к опасности». Штурман постоянно рекомендовал изменить курс, отвернуть, изменить скорость, сделать одно, другое…
Но командир, сам находясь на мостике и прекрасно видя, что происходит, неуклонно и упрямо шел в «точку встречи». Лишь в последний момент он дал команду на реверс* и перекладку руля круто на левый борт. Лодка начала циркуляцию, а винты мощно завращались в обратную сторону, отчего корабль практически потерял управляемость.
Но в этот момент выяснилось, что караван, так и не дождавшись никаких действий со стороны этой лодки, тоже начал уклонение от столкновения, причем в ту же сторону, поскольку с другого борта слишком близко находился берег. Обнаружилось это лишь тогда, когда и караван, и лодка уже приобрели определенную инерцию в выполнении маневра.
Расстояние неумолимо сокращалось. На лодке, перетаскиваемой буксирами, и на самих буксирах все метались, как атомы при броуновском движении. На мостике ____________________
* резкое изменение хода с переднего на задний
лодки, командуемой братом заместителя Главкома, все, кроме самого командира, тоже пришли в какое-то непонятное движение, но покинуть своих боевых постов не могли.
Лишь только командир стоял непоколебимо, внешне абсолютно спокойно глядя на происходящее, не в силах уже что-либо изменить.
Когда до точки встречи оставалось метров десять-пятнадцать, он все так же невозмутимо перегнулся через козырек мостика, нажал на тангенту «Каштана» и скомандовал:
- Внизу!
- Есть, внизу! – ответил находящийся на связи в центральном посту и ничего не подозревающий командир БЧ-5 (команду на реверс он воспринял как самый обычный и вполне естественный маневр при перешвартовке).
- Приготовиться к столкновению!
- Есть, пригото… - начал, было, дублировать полученную команду механик, но так и споткнулся на полуслове, подумав, видимо, что что-то не так расслышал. Но мощнейший удар, последовавший буквально через секунду после этого, оторвавший его от конторки вахтенного офицера и швырнувший на пульт управления горизонтальными рулями, наглядно убедил его, что он расслышал все абсолютно правильно.
То, что командир был родным братом заместителя Главнокомандующего, его все-таки спасло. Правда, не совсем. Спасло оно его от тюрьмы и от того, чтобы его с позором выгнали из Вооруженных Сил. Его просто, по-тихому, сняли с должности командира атомохода и назначили на должность капитана третьего ранга – начальником одной из лабораторий на торпедно-технической базе. Лаборатория эта, правда, готовила суперсекретные торпеды. Но это было единственное, что смог сделать для родственника его брат, после чего, кажется, вообще забыл о его существовании.
Пришлось спеси поубавить.
31.03.06.