АРКАДИЙ ФЁДОРОВИЧ КОГАН - ТРЕТЬЕ МЕСТО В ПЯТНАДЦАТОМ КОНКУРСЕ ФОНДА ВСМ.
…Но разум есть не только у ослов. Погонщики разоблачили хитроумного длинноухого.
Иштван Рат-Вег «История человеческой глупости»
Так случилось, что Чаки родился в семье рядовых, ничем не примечательных труженников в качестве осла. Семья была большая, в меру дружная, в меру несчастная, в меру много и тяжело работающая на плодородных холмах благодатной Паннонии. Глава семьи Шандор пахал с восхода до захода солнца, потом отдыхал в корчме за бутылкой-другой иногда доброго старого, но чаще доброго молодого вина, шел домой, тХрпеливо пережидал причитания вечно беременной или кормящей жены Анны, возлегал с ней и исправно исполнял супружеский долг. Делал он это монотонно и буднично, как привык свершать все, что предписано Всевышним. Столь же монотонно и буднично Анна приносила детей, в основном, мальчиков, но бывало, что и девочек. Дети, если не умирали, росли здоровыми и веселыми, до наступления половой зрелости резвились в свое удовольствие, осваивали, подражая родителям, житейские навыки, овладевали потребными для общения с себе подобными тысячью двадцатью четырьмя звуковыми сигналами, потом спаривались, обычно законным способом, и жизненный цикл повторялся вновь и вновь. Таким образом, семья Шандора являла собой завидный образец нравственного здоровья.
Примерно то же самое можно было сказать и о вспомогательных членах семьи: корове, которую почему-то звали Мустафа, волов, чьи имена в силу их ограниченной полноценности история не сохранила, лошадей Белой и Серой, а также супружеской пары ослов Земфиры и Геркулеса. Особое положение занимал пес Киркор, шумный и дурковатый, с не по росту развитым апломбом, что вообще свойственно особам, приближенным к главе рода, учреждения или государства. Наличествовало также некоторое число свиней, коз, овец и кроликов, но круговорот их был столь интенсивен, что никто из них именами собственными обзавестись не успевал. Исключение составлял боров Гавриил, но был он ленив, туп и грязен, а потому интерес мог представлять разве что для свиней. О немлекопитающих членах фамилии говорить особо не стоит ввиду их многочисленности и трудноразличимости. Скажем лишь, что по большей части были это птицы отрядов куриных, гусиных и утиных, абсолютно все породистые, а потому похожие до одинаковости. Да, был еще кот Цирля, но по причине независимости характера, был он приходящ. Единственной целью его визитов было желание подъесться, а потому и отношение к нему было сответствующее: пришел – и слава Богу, а нет – так и на то воля Божья.
В семье рождению Чаки были рады. Рождение новой твари - это к добру, а осленка - так и вовсе к счастью. Вообще-то настоящее имя осленка было Будуар. Этим нездешним, но красивым словом окрестил малыша Шандор, однако изыск сей никому, кроме хозяина и самого ослика, не понравился, а потому прижилось простецкое прозвище Чаки. И все же осленок запомнил, как впервые обратился к нему Шандор, и с радостью откликался на Будуара, но так хозяин звал его только будучи сильно нетрезв, то есть по праздникам.
Малыша полюбили все и сразу. Мать любила Чаки хотя бы за то уже, что с его рождением ей был увеличен рацион. Папаша Геркулес довольствовался тем, что Чаки отвлек на время внимание Земфиры на себя, что позволило ему выделить время для более тщательного обнюхивания с Белой и, особенно, с Серой. Довольны были и детеныши Шандора и Анны, не достигшие еще половой зрелости. Они могли часами мотузить друг друга за право поиграть с Чаки.
Так осленок рос, согласно установленному порядку, и все шло своим чередом и дальше шло бы по накатанному, если бы в Будуаре внезапно не проснулся Разум. Разум я пишу с большой буквы, поскольку явление это столь необычно и редко, что заслуживает каждый раз особого отмечания.
Случилось это теплой, сентябрьской ночью, когда Чаки стоял в своем стойле, положив мордашку, украшенную огромными и выразительными глазами, из которых левый был печален, а правый окрашен хитростью, на жердь. Стоял он так и привычно принюхивался к запахам ночи, слитым из аромата полевых трав, недавно скошенного сена, свежего навоза и личных запахов всех членов большой семьи Шандора. Осленок тихонько поводил туда-сюда стройными ушами, пытаясь уловить шорохи, доносившиеся из материнского стойла. Мать жила через перегородку слева, отделили их недавно, и Чаки еще не доставало тепла ее тела. Он прислушался: показалось, что там, за перегородкой, послышался вздох. Чаки тоже вздохнул, но нежность его тихого ржанья была грубо перечеркнута храпом, раздавшимся из стойла справа, где обитал отец. Вот тут-то, возможно от неожиданности, Чаки и подумал: "И что она нашла в этом осле?" Сначала ему почудилось, что это говорит кто-то из шандоровых детей. Он затряс головой, отгоняя наваждение, фыркнул, снова прислушался, но ничего снаружи, кроме пения цикад, отдаленного лая собак и привычных звуков хлева, не услышал. Звук шел изнутри, точнее из головы, из междуушья, где до того всегда было тихо. "Нет, в самом деле, что она в нем нашла? Осел, как осел. Труженник. Тупой пахарь. Причем, чем больше он пашет, тем меньше времени у него для всего остального. Нет, погоди. Что-то уж больно я ранний. Может быть, этого остального и нет вовсе, может быть, мы и родились для размеренной каждодневной работы? Тогда батя прав. Да и кто я такой, чтобы судить об отце?" - Ослик тяжело вздохнул и поднял глаза к небу.
Так Чаки стал первым ослом, увидившим звезды. Что послужило причиной появления разумного осла, сказать трудно. Однако хочу обратить ваше внимание на то, что дело было в начале двадцатого века, и что совсем неподалеку от стойла ослика, в городе Вена, в это же время профессор Фрейд размышлял над определяющим значением Эдипова комплекса в становлении личности. Что если флюиды профессорской мысли вырвались через форточку из замкнутого объема венской квартиры и рванули на волю, а там подхватил их вольный ветер и понес к холмам Паннонии навстречу ослику Чаки, который по прихоти провидения впитал их неким непостижимым образом для осуществления замыслов, нам недоступных? Так ведь бывает в жизни. Редко, но бывает.
Приступы мыследеятельности приключались все чаще и чаще. Болезнь Разумом прогрессировала, то есть делала свое разрушительное дело, и вскоре дошло до того, что Чаки сказал: "На свете нет ничего, о чем стоит говорить. Разве что звездное небо над головой и нравственный закон внутри меня". Хорошо, что его никто не услышал, а то ведь, не ровен час, могли и в плагиате обвинить!
Однако Чаки рос не только интеллектуально, но и физически, и настал день, когда пришла пора расставаться с отчим хлевом. Шандор привычно взнуздал ослика, привязал его к краю телеги, и Чаки вынужден был придаваться горьким размышлениям, семеня за повозкой и имея лишь то удовольствие от окрестного пейзажа, которое было доступно боковому зрению, поскольку прямой взгляд на действительность был ограничен толстым задом Серой, запряженной в воз.
Чем дальше уходил Чаки от родной деревни, тем более насыщенное движение гужевого транспорта отмечал он. Через некоторое время плотность потока стала практически предельной, на обочинах вместо домов, похожих на шандорово обиталище, начали появляться строения пообширнее, но менее приспособленные для нормальной жизни. Чаки не понимал, зачем так много места занимают дома и где же место для хлева? Хотя, если предположить, что хлев там, внутри, то это даже здорово. В конце концов, у ослов не меньше прав на жизнь, - и притом хорошую! - чем у людей. "Пора кончать с примитивным антропоцентризмом", - мелькнуло где-то между ушей у Чаки, но тут караван пришел в место, где люди, кони, ослы и иные твари толпились, как куры в курятнике. "Рынок, - понял Чаки. - Сейчас меня будут продавать".
От осознания этого факта ему стало жутко, мерзко, но очень интересно. Еще бы! "Быть самым умным на свете ослом и быть проданным, как пучок укропа. Но с другой стороны, много ли мы знаем о внутреннем мире укропа? Да и как познать высоту, на которую определила тебя судьба, если не изведать падения на самое дно?"
День уже клонился к обеду, Шандор распродался, но вот только Чаки никак не удавалось сбыть с рук. Покупателей было много, а толку мало. Не нравились они Чаки. Слишком мало давали, да и запах был у них не тот, не порядочный. Ослик давно научился классифицировать людей по запаху, но объяснять это бесполезно, поскольку не обладаем мы нужными словами. Для их формирования необходимо обладать не только ослиными мозгами (мы-то с вами, конечно, умней!), но и ослиными ноздрями, а по этой части природа нас безусловно обделила.
Итак, покупатели ослику не нравились, а потому, как только кандидат в начальники пытался испытать себя в роли хозяина, Чаки демонстрировал ему весь ассортимент достоинств, от ослиного упрямства до ослиной тупости. Но без четверти двенадцать, когда Шандор уже рвался, как очумелый, в корчму и по этой причине готов был даже приплатить, только бы забрали этого осла, пришел человек, симпатичный уже тем, что одет был странно, не по-деревенски. Человек этот выслушал речь Шандора о пользе осла в хозяйстве до того места, где Шандор объявил цену, достал деньги и молча заплатил ровно половину требуемого. Шандор вздумал было воспротивиться, но покупатель удивленно поднял брови, и Шандор махнул рукой на все и отправился отмечать окончание базарного дня в близлежащую корчму.
Человек, одетый не по-деревенски, заинтересовал Чаки, но оказалось, что дело придется иметь не с ним, а с его помощниками, манерами схожими с Шандором, но еще более грубыми. Однако наибольшее разочарование ослика вызвало то обстоятельство, что на новом месте следовало работать. Идиллические времена забавных игр с шандоровым потомством кончились. Начались трудовые будни. Теперь каждый день приходилось совершать не менее десяти не столько утомительных, сколько нудных подъемов от ручья, что протекал за околицей села, на вершину одного из холмов в окрестностях Паннон-халмы, где господин Гашпар, так звали человека, одетого не по-деревенски, должен был воздвигнуть дом в романтическом стиле для некоего господина Мора. Новый образ жизни Чаки не понравился, более того, он счел для себя оскорбительным таскать два огромных бурдюка с водой. И все же делать было нечего - пришлось покориться. Пока. Не верилось маленькому ослику, что будет таскать он на себе бурдюки всю жизнь, не для того рожден - таково было его внутреннее самоощущение. И он начал думать, как изменить положение вещей, как избавиться от булькающей тяжести по бокам.
Думать на этот раз было тяжело, непривычно. Уж больно конкретна была задача. Раньше Чаки никогда не искал выход из жизненного затруднения. Он мыслил вообще. Объектом размышления чаще всего становились абстракции или вещи, лишь внешне связанные с реальным миром. Да, искать решения поставленных перед собой проблем, пусть даже не нужных в обыденной жизни, мучительно, но разве можно сравнить наслаждение этими мучениями с тупой радостью освобождения от ноши на вершине холма?
Однако с какой стороны подойти к проблеме? Для себя Чаки решил, что верная постановка задачи - половина ее решения. Это правило он вывел уже давно, месяца три назад.
Дело было так. Наблюдал Чаки однажды за своим тогдашним хозяином, Шандором, в минуты, когда тот, будучи сильно навеселе, наливал очередной стакан молода зелена вина. Неожиданная мысль пришла в голову Чаки. А почему это Шандор из двух абсолютно не различимых бутылок, стоявших на столе, отдал предпочтение левой, если ему, правше, сподручней было ухватить правую? Что за процессы подвигли Шандора к выбору? Объективно говоря, тяготение к дальней бутылке необъяснимо рационально. Можно, правда, предположить, что близость к правой руке не есть аргумент, потому что выбирает-то не рука, а голова, но она как раз находилась в равноудалении от предметов вожделения. По идее Шандор должен был "зависнуть", так как выбор между двумя равноценными доводами инструментами разума неосуществим. Отсюда следовало, что, так как Шандор выбор все-таки совершил, он есть существо неразумное.
Это выглядело вполне логично. Шандор и его потомство, как тупой механизм по уходу за Чаки... Неплохо. На первый взгляд просто безукоризненно. Ан нет, ведь даже такая простая работа, как уход, тоже требует какого-никакого интеллекта, а уже малейший интеллект обязан выбирать. Но ведь нельзя выбирать между абсолютно равным, потому что любой выбор зиждется на отличиях, а какие же отличия между абсолютно равными? Порочный круг, парадокс какой-то!
Решение пришло к Чаки не сразу. Однажды ночью ослик дремал у себя в стойле, когда некая сила вышвырнула его из сладких сновидений. Он понял! Бог совершил выбор за Шандора! Только Высшее Существо, ведающее дополнительной информацией, могло принять решение. Это только для нас, не знающих даже того, что произойдет завтра, бутылки равнозначны, но не для Него! Он-то ведает будущее, которое, по всей видимости, у каждой бутылки свое.
От радости открытия Чаки забил копытами и заржал. Мать за перегородкой забеспокоилась, но ослик заботливо фыркнул специальным фырком, принятым у ослов для успокоения друг друга, и мать затихла.
Упоение окончилось столь же внезапно, как и началось. Если Богу ведомо все, то мир для него уже завершен, кончился. Но тогда и Бог кончился, потому что, если нет мира, то нет и места для Бога!
И снова неделя творческих мучений. И вновь, как удар молнии, озарение. "Да пошевели же задачу, осел! - подумал Чаки. Динамика! Вот ответ. Как может быть в реальном мире хоть что-то постоянным, если время меняется, к тому же не в лучшую сторону?"
Ясно же, что голова Шандора не находилась в состоянии покоя, она не могла находиться в нем, хотя бы потому, что после той дозы вина, которую влил в себя Шандор, ей положено болеть. Боль заставляла человека встряхивать головой, от встряхиваний голова шла кругом, от хождения кругом возникло головокружение, головокружение вызвало компенсирующее противовращение, а оное исключает сколь-нибудь длительное положение равновесия между двумя бутылками. Таким образом, баланс между двумя соблазнами был шатким, не мог быть устойчивым во времени.
Когда чуть позже ослик проанализировал процесс решения, он понял, что трудность действительно заключалась в постановке задачи. Вначале Чаки решал проблему статично, оттого-то и возник логический тупик. Стоило же чуть-чуть подвигать условия, и все стало на свои места.
Ослик очень гордился этим решением. Он даже придумал для нее специальное название: "Будуаров Шандор". Не раз он впоследствии возвращался к ней, смаковал ее перипетии. Особенно его порадовало соображение, что и в статическом варианте задачи есть немало интересного. Например: а может быть, правое и левое неравноправны в этом мире? Или вот еще: а что, если Шандор, как правша, тянулся к левой бутылке на основании всемирного принципа дополнения, согласно которому левое тянется к правому, и наоборот? Кстати, о наоборот. Не исключено, что Шандор скрытый левша, всю жизнь страдающий из-за неправильного воспитания в "правоориентированном" мире, а потому инстинктивно тянущийся ко всему левому?
Однако "Будуаров Шандор" - это прошлое. В настоящем же пара хлюпающих не в такт бурдюков, каменистая тропинка и безрадостный вид сзади на бредущего впереди. Пора было что-то делать.
Перво-наперво Чаки начал наблюдения. И вот что он заметил.
Караван ослов, состоявший из двадцати трех, как посчитал Чаки, особей, обслуживался всего двумя работниками. Во время перехода один из них возглавлял караван, а другой замыкал шествие. Внизу оба работали вместе, набирая воду в бурдюки. На вершине холма они переправляли содержимое емкостей в огромный чан. Эта унылая круговерть повторялась в течение всего светового дня раз десять-двенадцать.
Ночью ослик тщательно обдумал все и составил схему действий. В ее основу легли следующие умозаключения:
1) работники вряд ли способны считать не только до двадцати трех, но и до чисел гораздо меньших;
2) общее выражение лиц погонщиков свидетельствовало о том, что распознать двух ослов они не могут ни по окрасу (Чаки заметил, что часов с десяти зрачки погонщиков перестают реагировать на солнечный свет), ни по обонятельному признаку - собственный их запах заглушал не только тонкий аромат, источаемый ослиными метками, но и вообще все, что отдавало живым.
Наутро Чаки перешел к действиям. Первое испытание он назначил на четвертую ходку, то есть примерно на половину одиннадцатого, когда лучи солнца основательно прогревали выпитое погонщиками из фляг. План, как и все гениальное, был прост.
Чаки пристроился в середину, чуть ближе к концу, и когда примерно треть каравана стояла в стороне, переминаясь под грузом наполненных бурдюков, Чаки, как бы невзначай, пощипывая травку, стал мигрировать в сторону уже груженых товарищей. Как он и предполагал, маневр удался. Работники ничего не заметили и тупо погнали караван к вершине холма. Возле чана в момент разгрузки Чаки повторил операцию, но в обратном порядке. И на этот раз все прошло без сучка и зазоринки. И с тех пор весь цикл повторялся множество раз, изо дня в день.
И все же Чаки не был до конца удовлетворен: ему быстро наскучило ходить строем, гортанные крики погонщиков мешали сосредоточиться, общество ослов тяготило полным безразличием ко всему окружающему. Да, не только погонщики, но и товарищи Чаки не заметили его хитрости. Это безразличие, впрочем, имело приятную сторону, поскольку опыт общения с себе подобными говорил Чаки, что на понимание рассчитывать не стоит. Однажды он уже попробовал сказать годовалой палевой ослице, что отражение звезд в ее глазах прекрасней россыпи синеватых веснушек на негритянском лике ночи, но в ответ услышал: "Чаво, чаво? Знаем мы вас, сперва про звезды, а опосля слова от вас ласкового не добьешься. Спасибо мамаше, рассказала чаво вам, ослам, от нашей сестры надобно". Чаки промямлил, было, еще что-то о копытцах, которые-де столь остры, что сравниться с ними может только ее же ум... Завершить комплимент Чаки не успел, потому что прекрасная ослица повернулась к нему вполне оформившимся, с точки зрения эстетики, задом и, чуть было, не въехала осленку по лицу теми самыми недовоспетыми копытцами.
Осленок был в шоке. Он долго недоумевал, как в столь прекрасном теле может обитать столь грубое существо. Только дней через десять он сказал себе: "Дай Бог, чтобы в здоровом теле был здоровый дух", - и на этом успокоился. Этот эпизод многому научил Чаки. В частности, он понял, что не стоит смешивать жизнь биологическую с жизнью духа. Например, не следует искать друзей по признаку красоты, силы или быстроты, а лишь среди равных себе по качествам внутренним, трудно различимым внешне. Может быть, поэтому у ослика не было пока ни друга, ни подруги.
Кроме всего прочего, Чаки очень тяготился монотонностью своего бытия. Да, конечно, теперь, когда он наловчился использовать невнимательность погонщиков и ослов, физически стало легче, но заданность маршрута угнетала. Не может разумное существо долго терпеть безысходность бытия! А потому, когда судьба предоставила Чаки шанс, он не преминул воспользоваться им.
Однажды, уже ближе к осени, ослик заметил, что на стройплощадке происходит нечто необычное. У Чаки боковое зрение было развито гораздо лучше, чем у его смиренных сотоварищей, а потому он уже издали рассмотрел группу людей, оживленно беседующих неподалеку от чана, в который караван опорожнял бурдюки. Когда среди них ослик узнал того самого человека, одетого не по-деревенски, то сразу понял - это решающий момент.
...Господин управляющий был сегодня в хорошем расположении духа. Тому было множество причин, но ни одна из них не представляет ни малейшего интереса для нашего повествования. Важно только, что настроение господина управляющего было столь великолепным, что он, даже распекая десятников, с трудом сдерживал улыбку. Когда же один из ослов в шедшем к чану караване вдруг заржал, подпрыгнул на месте и исполнил что-то вроде джиги, управляющий не выдержал и расхохотался. Десятники, не видя причин для смеха, понимающе переглянулись, и управляющий, заметив это, несколько смутился:
- Экий проказник, этот ослик, - как бы оправдываясь, пояснил он.
Но пояснение все равно осталось непонятым, потому что десятники стояли спиной к каравану. Управляющий продолжил совещание, но глазами следил за осликом, привлекшим его внимание. Похоже, что и ослик следил за управляющим. Во всяком случае, длинноухий посмотрел пристально на управляющего, обнажил длинные, желтоватые зубы в подобии улыбки и, повиливая кисточкой на конце хвоста, перешел из группы еще неразгруженных животных к собратьям уже освободившимся от ноши и мирно пощипывающим колючки на обочине. Там этот хитрован еще раз оглянулся и, встретившись глазами с управляющим, еще раз улыбнулся.
- Саботаж! - вырвалось у управляющего, и десятники не на шутку испугались, подумав, что управляющий сейчас выведет кого-нибудь из них на чистую воду. Но и на этот раз обошлось.
Караван направился вниз, и когда достиг места водозабора, настал самый волнующий для Чаки миг: продолжает ли управляющий наблюдать за ним, заметит ли издали маневр?
Заметил. Это стало ясно, правда, лишь через день.
Вся многовековая история использования ослов в качестве вьючных животных не знала такого. За блистательными перемещениями Чаки приехал наблюдать сам господин Мор, для которого воздвигалась, как вы, должно быть, помните, усадьба. Судя по всему, господин Мор был человек в свете известный, поскольку вскоре на необыкновенного осла начали съезжаться смотреть дамы и сопровождающие их кавалеры. Дамы, подумалось Чаки, должно быть, служат где-то, потому что одеты они были на удивление однообразно. Как правило, они были обряжены в светлые платья до земли, в одной руке держали нечто, похожее на маленький бурдючок, а в другой - тоже светлый, в тон платью, переносной навесик. Со словами "ридикюль", "зонтик" и прочими галантерейными понятиями ослик еще не был знаком, как впрочем и с рядом других специфических явлений человеческого общества. Мужчины все же смотрелись разнообразней. Многоцветье мундиров перемежалось пиджачными парами, некоторые, в основном, пожилые особи, рядились в особые пиджаки с длинными, как у павлинов, но не столь пестрыми, хвостами. Функциональное назначение этих одежд было тоже не совсем понятно, поэтому ослик предположил, что это как-то связано с брачными играми людей в городских условиях. В сельской-то местности все бывало намного проще, что Чаки не раз наблюдал еще в шандоров период своей жизни, да и обитатели Паннонхалма давали немало примеров спаривания на свежем воздухе. Чаки сделал вывод, что, чем ярче мужской наряд, тем самец интереснее для человеческой самки, а пиджак с длинным хвостом - это что-то вроде специального знака, что мужчина уже ни на что не претендует. В общем, у Чаки складывалось впечатление, что половая жизнь в городе изобилует условностями.
Поток гостей не иссякал. В Вене и Будапеште, не говоря уже о Зальцбурге, Инсбруке, Брно, Братиславе, Любляне и прочих провинциальных городишках стало просто неприлично не съездить в Паннонхалм. Говорят, что даже некоторые (далеко не последние!) особы императорской фамилии почтили своим присутствием, правда, инкогнито, эту, в недалеком прошлом, глухомань.
Естественно, что для гостей были сооружены специальные трибуны первого, второго и третьего классов, посещение которых стоило весьма немало. Скажем лишь, что лучшие места первого класса по цене были сопоставимы с билетами в ложи Императорской оперы в дни премьерных гастролей заезжих звезд. Естественно, что доходы от лени одного талантливого ослика в немалой степени покрывали расходы на строительство.
Итак, отношения с людьми складывались у Чаки благополучно. Чего нельзя сказать о взаимоотношениях с себе подобными. Стаду Чаки не нравился. Сперва просто не нравился, без особых на то причин. Потом, когда, так думали труженики-ослы, караван начал привлекать внимание общества, они заметили, наконец, что Чаки сачкует. В результате, на ослином собрании в хлеву возник скандал. Вожак стада мрачно сказал:
- Значит так, чокнутый. Ты полагаешь, как я погляжу, что самый умный? Мы, значит, таскай, а ты бочком-бочком? Это ты этих идиотов погонщиков можешь так накалывать, а нас - нет, врешь.
- Ребята, поймите, я не вьючный...
- Дурак ты! - перебил осленка старейший осел. - Неужели ты не видишь, что мы таскаем бурдюки так хорошо, как никакие ослы допрежь? На нас съезжаются смотреть со всего мира! Нам увеличено содержание!
- И мы можем его потерять из-за такого осла, как ты! - заорал вожак молодежной части стада.
- Да ребята, я действительно не вьючный...
- А какой ты? - прищурив глаз, вступила в беседу любимая подруга Вожака, - Холостой, незаряженный? - Табун заржал. - Значит, как подбивать копыта к Палевой, это как все, а как таскать - не как все? - Шум в табуне нарастал. Самцы начали наступать на Чаки, но тут прибежали пастухи и стали налево и направо раздавать удары палками, при этом почему-то Чаки эти удары не доставались. Более того, его увели в отдельное стойло, и ослы видели, что в его ясли насыпают овес, как лучшим жеребцам. Если бы дать им волю, судьба Чаки была бы предрешена, но стаду пришлось ограничиться злобными замечаниями. Не было дня, чтобы Чаки не слышал: "Коллаборационист! Продажная шкура! Нечестивый осел! Мы рождены таскать, а не лясы точить!" Услышав такое, Чаки не сдержался: "А я рожден думать!" - что опять привело к потасовке, которая вновь была прекращена лишь усилиями пастухов.
Жизнь Чаки, внешне выглядевшая благополучной, на самом деле стала сущим адом. И все же, он с упорством, свойственным ему от рождения, не хотел становиться рядовым ослом. Такова судьба гения! Он, принесший всему стаду невиданное доселе благосостояние, не был ни то что почитаем, но более того - он был презираем. Изгой, обвиняемый стадом в развращении молодежи, в отказе от старинной ослиной морали, он был бы обречен испить горькую чашу цикуты, если бы ему повезло меньше и он родился бы в благословенной Элладе в благородном обличье эллина. Но судьба была милостива к Чаки.
Однако все имеет конец, даже строительство загороднего дома. Усадьба господина Мора не стала исключением. С завершением строительства исчерпала себя и публичная слава маленького Чаки, нареченного Будуаром, о чем уже никто, кроме него самого, не помнил. Sic transit gloria mundi.
P.S. И начинается нормальная счастливая жизнь. На сдаче виллы господин Мор был рассеян. Приказчику, руководившему строительством, как некогда десятникам, стало не по себе: неужели господин Мор неудовлетворен чем-то? А может быть, он прознал каким-то образом о тех маленьких хитростях, которые всегда сопутствуют большому делу? Каждому ведь свое: десятнику - десятниково, приказчику - приказчиково.
Даже когда показ был завершен, когда позади остались и гостиные, и столовые, и спальни, и библиотека, господин Мор оставался хмур и невесел. Все пояснения были сделаны, и воцарилась напряженная, неловкая тишина. Не прерывая ее, хозяин нового дома развернулся и вышел в сад, прошел, сопровождаемый ответственными строителями и управляющим, по главной аллее и остановился подле беседки, откуда открывался прекрасный вид на долину, ручей и луга. Постоял так несколько минут и, не поварачивая головы, спросил:
- А что наш ослик?
Управляющему стало легче. Не без легкой внутренней насмешки, но внешне вполне подобострастно, как и подобает говорить с хозяином, ответил сразу и без запинки:
- Полагаю устроить аукцион. Ослик знатный, дадут как за породистого скакуна.
Господин Мор помолчал еще немного, затем повернулся к управляющему:
- Такой осел и нам пригодится.
Пристально взглянул в преданные глаза приказчика и добавил с усмешкой:
- Мы и так немало с вами на нем заработали, не правда ли?
- Так точно-с, - поспешил согласиться строитель. "Этот господин Мор слывет интеллектуалом. Поди знай, что у него на уме, может, и знает чего".
С тех пор, как ослик поселился в усадьбе, господин Мор впервые за многие годы лишился тоски одиночества, сохранив все преимущества этого положения. Общение с Чаки было столь приятным, что позволило отказаться от многого, что было ранее необходимо в силу непреодолимой потребности даже выдающегося человека видеть существа, именуемые разумными. Особое наслаждение доставляло совместное с Чаки чтение. Друзья, а господина Мора и Чаки иначе теперь назвать и нельзя было, любили уединяться в беседке. Там хозяин усадьбы усаживался в глубокое кожаное кресло с искусно инкрустированными подлокотниками, а ослик располагался на некоем подобии кушетки, изготовленном специально для него, подкладывал под щеку переднюю лапку, благо конструкция кушетки позволяла это сделать, и изготавливался слушать. Господин Мор читал вслух что-нибудь, обычно из философов, и они обсуждали прочитанное. Чаки ржал в местах, которые считал смешными, тряс ушами, если был несогласен, совсем как человек закатывал глаза от восторга тогда, когда мысль была особенно хороша. Господин Мор обратил внимание, что в большинстве случаев философские вкусы их совпадают, хотя литературные пристрастия несколько отличны. Если Чаки нравились более резкие замечания, господин Мор тяготел все же к классическим формам выражения. Но это обстоятельство никак не мешало их дружбе. Скорее, наоборот, различия в деталях лишь подчеркивают сходство в главном.
Так в непрестанном умственном напряжении текли годы. Друзья за своими занятиями не заметили Первой мировой войны и крушения Австро-Венгерской Империи и благополучно не дожили до Второй мировой. Надо ли говорить, что, прожив счастливо, умерли они в один день?