Сергей Иванович Стративный, капитан артиллерии в отставке, жил в однокомнатной квартире во втором этаже замызганной хрущёвки в одном из рабочих районов Н-ска. Жена его, тихая и неприметная женщина с грустными голубыми глазами и застенчивой улыбкой, умерла несколько лет назад от рака, детей они не нажили и Сергей Иванович потихоньку опускался. Иногда он пил несколько дней кряду, практически не выходя из квартиры, но водка не смягчала боль утраты. Тогда он резко бросал пить, собрав остатки воли в кулак, уезжал в деревню к старому школьному другу, который отпаивал его чаем, настоянным на травах, угощал мёдом с собственной пасеки, отхаживал берёзовым веничком в маленькой баньке на берегу озера, выгоняя из старого, немощного тела хвори, облегчая хоть немного душу. Там в деревне, в уютном бревенчатом домике, за чашкой душистого чая оттаивал Сергей Иванович и они подолгу беседовали о старых, добрых временах, когда всем жилось хорошо, всё было "по справедливости", когда жива была его Наталья Сергеевна.
Николай Павлович, так звали школьного друга, был убеждённым коммунистом и после развала страны хранил свой партбилет в закрытом на ключ ящике письменного стола. Сергей Иванович тоже был когда-то в партии, но, так сказать, больше по принуждению, чем по зову сердца, потому как советский офицер должен был состоять в рядах КПСС. При этом он исповедовал либеральные взгляды и всегда был не прочь ругнуть "партократов". Однако, со временем его убеждения менялись, левели и это была заслуга Николая Павловича - "Колюни", как он его часто звал.
- Это всё Мишка-меченый напартачил - заболтал хорошую идею о демократизации, устроил говорильню, а на деле вся эта перестройка обернулась полным крушением и партии и государства. Думаю, он свои 30 серебреников за развал Союза от Рейгана с Тэтчер сполна получил... Николай Павлович имел склонность к высокому штилю, даже живя в захудалой деревеньке, умудрялся быть в курсе всех событий в мире и его окрестностях.
- А я так думаю, Колюня, народ наш жизни хорошей захотел, такой как на Западе, устал он за мир во всём мире бороться, поэтому никто за партию и за страну не заступился. Все наши инженеришки, писателишки, актёришки захотели кока-колы, джинсов, болтать, что в голову взбредёт. Я тоже ходил пару раз на их митинги на Пушкинскую площадь. Не понравились они мне - злобные все какие-то... Только сейчас мне стало ясно, кому эта вся свистопляска под названием "победа демократии" была нужна. А тем, мой друг, кто в трехэтажных дворцах, с яхтами да бассейнами - они всё и затеяли, они своё ухватили и теперь ни в жисть не отдадут. А мы с тобой, стало быть, ёптыть в пролёте...
В таких беседах коротали они тёплые летние вечера с пением соловья в саду и ранней рыбалкой на сонном озере. А когда приходили первые заморозки, а деревья в саду стояли голыми, пытаясь прикрыть наготу последними жухлыми листьями, Сергей Иванович возвращался в город, в свою хрущобу и продолжал по привычке жить.
Иногда он спрашивал себя, зачем же он живёт, и всё чаще и чаще не мог ответить на этот вопрос. Всё мучительней было ощущение полной покинутости и одиночества. Когда-то он любил оставаться один и читать книги своих любимых писателей. При этом он знал, что вечером прийдёт жена с работы и они будут пить чай и смотреть по телевизору старые фильмы. После ухода жены одиночество превратилось в пытку, но и людское общество отталкивало - слишком грубыми и алчными стали люди.
Да, Сергей Иванович не был героем, он был добрым и глубоко несчастным стариком. Он не мог поднять народ на восстание, не мог спалить палаты "нового русского",построенные на слезах народа, но он прожил свою жизнь честно и даже был счастлив тихим, незаметным, будничным счастьем, когда рядом был родной человек и не надо было ни о чём беспокоиться. Оставшись один, он потерял опору в жизни, как дерево, лишённое корней.
Хотя фигура бывшего капитана сохраняла следы былой выправки, однако лицом он был совершеннный старик. Щёки заростали седоватой щетиной, но он не обращал на это никакого внимания, и если и брился, то только по праздникам - на День Победы и 9 апреля - день рождения жены.
Одежда его зимой и летом была одна и та же - видавший виды пиджак, форменные галифе с вытянутыми коленями, армейские ботинки. Зимой, правда, добавлялся бушлат со следами споротых погон и серая вязанная шапочка, которую связала когда-то жена.
Его сутулую фигуру часто можно было видеть в местах отдыха почтенных граждан, при этом в руках у него была сумка, в которой предательски позвякивали бутылки.
Случалось, встречал он кого-то из бывших сослуживцев и, после дружеских посиделок в одном из многочисленных пивбаров, ночевал где-нибудь на детской площадке, под грибком. Погибал, вобщем, Сергей Иваныч, от тоски и безверья погибал. Пенсия его была нищенской - едва хватало на хлеб, картошку и молоко. На лекарства денег не оставалось. Мяса он не ел.
В городе из родни у него осталась двоюродная сестра, да и та не хотела с ним якшаться, потому как считала "набитым дураком". А всё из-за того, что был у Сергея Ивановича друг детства - прокурор, но когда сестру в далёкие застойные времена привлекли за спекуляцию, он наотрез отказался ей помогать и обращаться к другу детства. Упёрся, как бык и ни в какую, даже уговоры жены не помогли. Такой вот принципиальный был он тогда - "попалась, значит отвечай перед законом, как все!" Он даже из армии раньше срока уволился - не мог спокойно наблюдать, как родной артдивизион всё больше стал походить на корабль, с которого сняли парус, снасти и руль и в пробоины хлынула грязная вода наживы. А после армия умирала в Чечне, а политики делали на крови солдат грязные деньги. Уволился он из армии за два года до начала чеченской войны, жалел потом, когда жена умерла, что не может по здоровью даже в контрактники пойти.
Когда погожим днём собирались мужички во дворе поиграть в домино и звали в свою компанию Иваныча, он редко к ним присоединялся, а предпочитал сесть на пригородную электричку и отправиться в лес, побродить с лукошком, подышать терпким ароматом мхов и трав, послушать голоса птиц, ощутить на огрубевшем лице дыхание ветерка, забыть на время о своей тяжелой утрате.
Возвращаясь с таких прогулок, Сергей Иванович чувствовал себя просветлённым, на душе было легко и радостно, одиночество и боль потери как-то утихали среди красто божьего мира, принимавшего его в свои объятья, приветствовашего каждой травинкой, как брата...Общение с природой помогало очиститься от городской грязи, вселяло в сердце умиротворённость. Возвращался он домой уверенным, что непременно встретит в том, другом мире свою дорогую Наточку.
К своим 57 годам Сергей Иванович понял одну простую вещь: мир людей жесток и несправедлив, в нём никому, по большому счёту, доверять нельзя. Его, всю жизнь отдавшего службе Отечеству, не жалевшего здоровья на полигонах, на стрельбах из миномёта в любую погоду, "ушли" на пенсию, потому что его место комбата приглянулось молокососу, вылупившемуся из генеральской семьи.
В квартире старик находился только по необходимости - переночевать и поухаживать за цветами, которые он оставил в память о жене. В основном он любил проводить время на природе, гулять в парке по соседству с домом, ездить в лес, где вдали от шума города вспоминал счастливые годы службы рядом с любимой женой.
Кроме прогулок, полюбил Сергей Иванович посещать одну местную церквушку. Сам он был некрещёный (родители его были врачами-атеистами), но тяга к свету божественной истины неуклонно влекла его под своды храма. "Вот и выжил ты совсем с ума, старый дуралей, - говорил он сам себе, - думаешь зачтутся тебе на том свете эти твои хождения?"
Поначалу он с опаской заходил в церковь и старался стоять где-то неподалёку от входа, наблюдая за службой, голосисто-басовитым батюшкой и немногочисленными, бедно одетыми прихожанами. Вслушивался в слова молитв, чувствовал, как закипает в душе мучительная радость, как тянется она, уставшая от невзгод, к алтарю, как сердце становится мягким, как воск горящих в темноте свечек и открывается навстречу суровым взглядам святых, от которых ничего не скроешь...
По ночам он видел сны, почти всегда тревожные, страшные своей необъяснимостью для слабого человеческогог ума. Ему казалось, что он видит картины Апокалипсиса, Страшного Суда, только не обычным взглядом, а другим - каким, он сам не мог себе объяснить. Иногда ему казалось, что во сне он видел чёрта с горящими глазами, обликом схожим с известным политиком, который истязал грешников, бросая их в чаны с кипящей смолой. При этом Сергей Иванович тоже был одним из грешников и его вместе со всеми поджаривали в огромном котле под звуки фокстрота.
Иногда к нему во сне приходила покойница-жена и наутро он просыпался весь в слезах и долго лежал и смотрел в потолок, не утирая слёз, которые текли по худым, небритым щекам. Он до сих пор очень любил свою Нату, сгоревшую от рака груди всего за неделю, до последнего дыхания неверившую в собственную смерть.
Она умирала в страшных муках, приходившая каждый день медсестра колола ей в терявшиеся вены морфий. В последние дни она уже никого не узнавала, Сергей Иванович дежурил возле её постели, меняя мокрую повязку на голове. О, он отдал бы всё на свете, чтобы жила его Наташечка, но милостивый Господь забрал её к себе и Сергей Иванович остался один, один, как перст на всём белом свете. Друзья и знакомые перестали для него существовать, он замкнулся в себе и мог подолгу бродить в одиночестве по лесам, беря с собой плащ-палатку, ночуя где-нибудь на поляне под открытым небом.
Однажды весной Сергей Иванович ушёл из дому м не вернулся. Видать, сгинул где-то в дремучих лесах, или был взят живым на небо, где наконец встретил опять свою любимую Наташу.