Из цикла «Билеты встреч и разлук»
Ужас дома Бизо
От повествователя: «Вот самая, скажу прямо, не пролетарская история. Её я услышал, когда из Европы в Москву выбирался этот возвернувшйся гражданин Бутурлин. Сей господин-товарищ был кто-то до революции известный. Куприна знал, говорит, Бунина, - уж тот его помнит, говорит. А я верю, почему не верить? Потом оказалось, что Бутурлин сей - классный дореволюционный следователь. Едучи, он и расскажи «анекдот». Ну, а поскольку этого товарища, сразу из поезда… замели, спешу зафиксировать то, что он под первачок поведал»…
1.
Вы спрашиваете про первые годы эмигрантских мытарств? Промчались в непрерывных скитаниях. Осенью 1922 года зашвырнуло меня в южный французский городишко. Россию косит жухлота, а городок утопает в зелени. Нахлыв отдыхающих и бродяг типа меня не радует!
Погуляв, вхожу в отель. Оценив средневековое убранство сумрачного холла, иду к лысому господину во фраке. Вежливо кивая на мое приветствие с просьбой не отказать во временном вселении, портье извинительно топит голову между плеч:
- Вынужден огорчить, мест нет. Сезон. Да и время смутное. Вот вы по говору, простите, видно, иностранец. У нас, как и везде, полно выходцев из России.
Оценив его корректность, я не хотел сдаваться без боя:
- Все это трогательно, мсье, но мне бы на пару ночей...
Улыбка хозяина вестибюля вторично расстреляла мои иллюзии.
- Кошмар! А если попытаться у местных?..
Он безжалостно качал головой.
- Что? Не... не..?
- Вот именно, не-не... - подтвердил портье, без внятного перехода бросаясь навстречу грузному пыхтуну. Умаслив восторженной пришепёткой, метрдотель выдал толстяку ключ и угодливо препроводил. Поковыряв зрачками старинные литографии на стенах, я взялся за крестообразную ручку. Сзади донеслось учащенно, смиренно и виновато:
- Простите. Но вы должны видеть разницу...
- Вижу и не сужу. Волкам - мясо, лисам - кости. Но лисе сойдёт и норка.
- Вы вправе язвить, но я бессилен помочь.
- Всего вам, - я тронул шляпу.
- Прощайте. А впрочем! - окрик портье догнал уже по ту сторону двери. Пришлось вернуться. - Впрочем, сударь, есть один вариант. Значит так, на окраине города есть двухэтажный коттедж. Владелец - Пьер Бизо. Он же единственный обиталец.
- Это находка. Координаты, сударь? А уж я с голубчика не слезу.
- Не сомневаюсь. Но... - он понизил голос. - Чёрт подери, мсье, не сочтите за провокатора, но я даю задний ход.
- Что такое?
- В том-то и дело, тут такое!
- Ещё интересней!
- Возможно, но только не для тех, кто ночевал в этом доме. Чем трунить, лучше выслушайте. Штука в том, что с этим домом связана ужасная тайна...
Рискнув его уважить, я сглотнул рюмку скепсиса.
- Ей Богу, из местных никто над этим не смеётся. И вам не советую. В общем, лет десять назад к нам в город прибыл молодой человек по имени Бизо. Сами могли убедиться, у нас тут все на виду, а этот Бизо сразу выделился нездешними повадками. И был он крайне нелюдим. Сняв тот самый дом, он загрузил его рухлядью - всякие древности контейнерами шли. Скупщик старья или в это роде. Но это всё бы ничего, если бы не первая ночь. Ах, эта первая ночь… первая ночь. У городского судьи в ту пору была сильная красивая собака. Судья, истый раб процедуры, строго и неукоснительно прогуливал ее в районе полуночи. В ту злосчастную ночь, когда появился Бизо, было темно, хлестал дождь, однако судья по привычке вывел пса на променад. Погода всё портилась, портилась, и хозяин не выдержал, развернул питомца домой. Однако, учуяв что-то вдали, собака вырвалась и понеслась. Её тотчас слизнуло мраком. Какое-то время доносилось глухое порыкиванье. После тщетных поисков судья постучался к тестю - взять фонарь. И тут издали разнесся столь жалостный вой, что оба - судья и тесть - в страхе прижались друг к другу. Впоследствии выяснилось, что этот вой поднял с постелей всю округу. А утром в сточной канаве у калитки Бизо нашли труп собаки. Бедняжку задушили, шея была выворочена, - портье высморкался и залил эмоции прямо из графина. - Ну вот. Дальше - хуже. Спрос на жильё у нас и до войны был о-го-го. И Бизо, без оосбой охоты, вынужден был считаться с местными условиями – пускал постояльцев, как все. Вот. А примерно через год стряслась новая беда. В особо мрачную дождливую ночь соседей разбудил короткий, резкий возглас. «А-а»!!! И всё. А наутро Бизо явился в префектуру и заявил о смерти своего квартиранта. Ну, там полиция, расследование, всё такое… Это детали, главное – мёртвый. Мёртвый лежал на кровати, выкатив глаза, с чёрным пятном на шее. Явно удушен. Кое-кто уверял, дескать, мол, смерть наступила ещё раньше - от страха, а тут…. тут и война началась. Совсем другие интересы, порядки. Ну и однажды случилось неслыханное: поутру в злополучном доме Бизо были найдены мёртвыми сразу двое. Молодожёны, беженцы с севера. Смерть застигла обоих в любовном объятии. Муж, правда, откинулся или был откинут к спинке кровати. В глазах - невыразимый ужас. Кадык вырван! А что, по-вашему, невеста? А ничего. На теле – ни единого намёка на насилие. Вне всякого сомнения, причиной её гибели стал страх…
Судя по заученности, закруглённости фраз, а также по психологической уместности пауз и продуманности междометий, портье не раз и не два отработал свой сказовый дар на развесистых ушах.
- … Руки барышни, скрюченные как лапки птицы, ногтями до крови впились в подбородок, – витийствовал портье. – Всех окрест парализовал мистический ужас. Но война есть война. Раскрыть ничего не удалось. Бизо был потрясён и раздавлен. Само собой, более к нему на ночь никто не набивался. А легенда о неведомом душителе из дома Бизо долго ещё вертелась на язычках всей провинции. И вот года 2-3 назад одна молодая девушка, отчаявшись найти приют, вынуждена была обратиться к Бизо. Соседи наябедничали про это жандарму, но тот, новичок, как на грех, не придал их карканьям веса, отмахнулся, как от побасёнок. Соседи же оставались начеку: погода-то сулила худшее. Непрерывный ливень, гроза, гром и молния. Сбившись семьёй в одной комнате и вооружась чем попало, в страшном предчувствии коротали они ночь. Но полное бездействие таинственного убийцы постепенно усыпило самых стойких. И вот, когда ливень сморил всё селение, округу потряс вопль столь безмерного отчаяния, что люди в стихийном ужасе покидали дома, укрываясь в пристройках. Лишь засветло народ группами собрался у проклятого коттеджа. Однако никто, ни одна божья тварь так и не решилась переступить порог и даже постучаться. Лишь с появлением заспанного полицейского толпа делегировала самых любопытных внутрь. Бизо открыл не сразу - опухший, недовольный. Услышав о причине визита, он разволновался и повел полицейского к комнате постоялицы. Дверь была приоткрыта, и уже издали всем предстала чудовищная картина. Девушка была нага, затылок привалился к спинке, руки судорожно вцепились в содранную штору. Лицо как затвердевшая маска: стеклянные глаза навыкате, шея черная и продавленная, с обозначившимися отпечатками пятерни. Бизо грянулся в обморок и целый месяц провалялся в клинике. По выздоровлении ему посоветовали сменить место жительства. Поколебавшись, всё-таки остался. Говорят, и поныне запоздалые прохожие видят по ночам неясные очертания пугающей фигуры, что проплывает в тёмных окнах угрюмого дома. Это и есть злой дух коттеджа. Во всяком случае, оттуда явственно доносится странный звук: то ли треск, то ли скрип. И это уж всегда! Так что нынче и храбрецы за милю обходят проклятый дом. Кстати, сам Бизо из дома почти не кажется. Изредка заглянет в продуктовую лавку. Да ещё иногда его бледное и жутковатое лицо можно увидать вечерком в тёмном проёме окон. Хмурый взор вечно устремлён вдаль...
Не выдержав, я хихикнул. Портье осердился:
- Вам вот все бы «ха-ха», а дело-то не шуточное. Лично я, мсье, не советовал и даже соваться к этому вертепу. Здесь таится самая адская из тайн.
- Я вам, конечно, безмерно признателен за информацию, только разгадывать всякого рода тайны - смысл моей жизни. А побасёнки чёрт-знает-какой давности меня обычно стимулируют.
- Мой долг предупредить, - тон портье предельно сух.
- Ещё раз спасибо, господин Шарль Перро...
Бродя по чудным аллеям, я случайно разговорился с атлетическим молодым человеком, приглядывавшимся, навроде меня, к аккуратным виллам. Ба, вот и товарищ по несчастью. А не составить ли нам совместную экспедицию по поискам жилья?
Венцом поисков, как несложно догадаться, явился дом Бизо. Вот только зазря пугать парня я не решился...
2.
Выцветший двухэтажный домина гнёл чем-то… Наверное, неухоженностью. Раз постучали, другой. Без отзвука. Кашлянув, мой спутник занёс здоровенный кулак... Где-то в глуби зашевелилось. Минуту спустя с блюющим скрипом дверь отворилась. Помимо воли я отшатнулся. Сердце нанизалось на сосульку: низкий, дышащий затхлостью проход перекрывал высокий сутулый человек. Белое сморщенное лицо, ввалившиеся громадные глаза с подгноинами в уголках. Чисто выходец с того света. Но вот что важнее - правою рукой хозяин облокотился о косяк, и из широкого рукава висело... ничего не висело. Бизо был однорук, то есть у него недоставало кисти. Замечу вскользь: несмотря на согбенность и засушенность, фигура его не казалась тщедушной. Подслеповатые глаза Бизо сморгнули, зрачки враз сделались грифельными, уставясь в … и, одновременно, сквозь, поверх, мимо. Из пары узких серых соломин под носом слабенько и хрипло просочилось:
- Чем обязан?
В моём горле возникла “Сахара”, из раздвинувшихся губ – какое-то нечленораздельное шипенье. Паузу нарушил непосвящённый приятель:
- Если не ошибаюсь, вы владелец этого дома?
- Не ошибаетесь, - съехидничал Бизо. - А вы, как я догадываюсь, бездомные и нездешние.
- Верно. – Прорезалось у меня. - Ищем пристанище. На две ночи всего-то... На одну...
- Короче, речь о паре лежанок.
- На две ночи, всего на две, - акцентировал молодой человек.
- Однако, - хмыкнул Бизо, - сдаётся мне, вы об этом доме ничего не слыхали.
- О, сударь, - быстро встрял я, - зачем ворошить вздорные преданья? Мы не мистики, мы реалисты.
Нос домовладельца, крючок со сплюснутой середкой, дёрнулся как у коршуна, глаза, вскинувшись, упились облаков.
- Эй, там свидетель, почин не мой. Моё слово - двойной гостиничный тариф за ночь. С лица. Барометр, однако, предвещает грозу, она будет всю ночь, - забормотал Бизо, окончательно сбивая парня. – Ну, так что скажете? Дорого? Вот и бывайте здоровы.
- Весьма умеренная такса. - Я мигнул обалдевшему товарищу.
- Что ж, - соломины хозяина расползлись в нежданном ухмыле, - прошу...
В полутьме плелись мы за широченной спиной. Мрачный, провонявший плесенью коридор, нервирующие скрипом полы, доисторический интерьер: чаши, сундуки, доспехи, пыльные ковры, и в редких прогалах стен - портреты страшных старух и злобных старцев. Все это не оставляло сомнений в длительном и серьезном увлечении антиквариатом.
Извне дом не внушал. Внутри же один коридор делал заявку на бесконечность. А тут ещё мрак, узость и утлость потолков.
Наконец, Бизо упёрся в две маленьких двери и поворотился. Из-под кустарников воронили свёрла.
- Располагайтесь. – Это было его прощальное напутствие.
Как оказалось, наши комнаты соединены узкой дверцей. Это радовало. Подавленные впечатлениями, оба некоторое время помалкивали. Тишина дробилась разнобойным творчеством коридорных часов, которые счёту не поддались...
9 вечера. Наверху непрерывное шарканье, это значит - Бизо обретается надо мной. Коротая время, распили бутылочку вина и перекинулись в карты. Потом ещё, походя болтая о пустяках. Меня разобрала ненатуральная веселость. Позднее, уже утром понял, что так пытался прогнать безотчётную робость перед чем-то. Сосед откровенно зевал, я же по-всякому оттягивал неизбежный отбой. Часы в коридоре пробили полночь, следом - вторые... Мело-трели состязались минут пять. В душе укоренились зёрнышки отвратных предвестий. Тут парень зевнул столь демонстративно, что я вынужден был откланяться.
Я ещё не справился с постельным бельем, а богатырский храп наполнил пространство обеих спален. И, по чести, я был так рад этим отважным звукам, что даже приоткрыл соединительную дверь. В постель не тянуло. Выглянул в окно. Долгая светлая полоса неровно стлалась сквозь рассеки ветвей до недалекого забора. В центре она прорезалась сплошной темниной: Бизо надо мной тоже бодрствовал. Поскрипывающие шаги его пинали тишину.
Нежданно по стеклам затюкало, навалился резвый дождик. Под запаздывающий аккомпанемент часовых громобухов заметались первые зарницы. Тотчас желтоватый параллелограмм от моего окна до забора укоротился вдвое, шаги над головой стихли.
Неспешно разоблачась, переношу свечку на подоконник, вытягиваюсь на прохладной простыне и погружаюсь в предсонную думу. Тревога нарастает. Через некий отрезок времени смутный толчок выбрасывает меня на пол и влечёт к наружной двери. Рука тянется к крючку, мне не по себе - кисть трясется. Злобным ворчанием унимая незваную дрожь, сажусь на кровать.
Нахлынули нелепые, бредовые гадости. Разве не дико, что на этой самой кровати зверски погубили молодую женщину? И вот она уже в углу - недвижное голое тело с фосфорным отливом. Содрогаясь, ёжась, я бил по подушке, скрипел пружинами. Всё это для храбрости. Наивная тщета самообмана: страх рос и рос. Как «Титаник» в ночи. Случайный взгляд в окно... и сердце зажато: на фоне окна, улитого вполовину затученной Луною, напечатался дьявольский силуэт. Тьфу, то лишь крона ближнего вяза.
Час! Оркестр коридорных курантов раскатисто тренькал в ушах. Шаманская разнобоица не разогнала, - заточила страх. И оборвавшаяся гробная тишь придавила вдвое сильнее.
Барометр Бизо не соврал - погода портилась. Осатаневший ветер теребил кровлю, шмыгал по щелям, завывал в камине, играл ветвями и тенями. Могучий порыв вдруг распахнул фрамугу и загасил свечу. Полная мгла! Позорно признаться, но я трепетал в заячьего страхе. Сон крался исподволь, глаза слипались. В белесоватом мареве одно на другое пластовались синюшно-фарфоровые лица: убитых молодожёнов, неведомой дамы с вытаращенными глазами и... старины Бизо!
Но вот сторожкий сигнал срывает намордник дрёмы. Ты весь напружился в ожидании неведомого, но неминуемого и...
Не успели смолкнуть «бамцы» самых запоздалых курантов, как громкую эстафету перехватили тихие-тихие звуки... Сначала один улавливаемый щелчок во чреве жилища. За ним второй... Ветер траурно свистел снаружи. я вжался в постель и навострил уши.
Сосед спокойно сопит. Из прохода зыбучей пастой наползает чернь его каморки, плющит издерганные нервы.
Но чу... Могу поклясться, к привычным всхлипам ветра и листвы ненадолго примешалось едва уловимое. Шу-шу, шу-шу... По мёртвому дому Кто-то крался. И к его мистической поступи приклеилось слабое бряцанье, а, может быть, лязг. Звуки нарастали. ОНО приближалось! Уши выстегивало «штормовым прибоем». Подсевший слух слабил готовность. Готовность к чему? Из-за... размазывающего страха ты не готов к защите. Под напором кошмара ты суетливо мечешься и путаешься в белье.
А как же подарочный браунинг? Уф, удосужился-таки. Прижимаю его к груди. Мышцы затекли. Чтобы унять лихорадку, дышу носом. Дьявольские шорохи то напрочь исчезали, то свирепо возобновлялись. И так – не менее получаса. Что только не лезло на ум. Более всего хотелось прыгнуть в окно, на улице ища спасение от... Ты сам не знал, от чего! Несколько раз ты поддавался этому импульсу, но некий голос шептал: «Куда? Свесь только ноги, и эта Непонятная Убивающая Сила подкараулит под кроватью, настигнет, уничтожит!» Психодублёр магнетизировал, тело расллаблено резонировало... Мы уплывали поющими катакомбами. И тут...
3.
Клянусь кровью, я слышал этот стук. В дверь! Мою! Тошнотворно-сосущая и обессиливающе-щекочущая расслабуха свела дыханье. И долгое нескончаемое безмолвие. Нешто почудилось? Ещё толчок - дверь прогнулась. Цепенеющими пальцами медленно веду гранёный браунинг по мокрой груди к паху, навожу подёргивающееся дуло... Третий толчок чуть не вынес дверь с петель. Подтянувшись на локтях к спинке, мечтаю лишь о том, чтоб пакляный палец нажал на спуск. Оружие обнято обеими ладонями. Тряска. Ожидание.
Решающего толчка не последовало. Секунды палачески томились. Ни фига. Разве что... гнетуще скульнула незапертая наружняя дверь в соседнюю спальню. Слух клокочуще всасывала бездна забвения и немоты. В последнем усилии сквозь потные веки я пытался разглядеть: что там, в соединительном проёме? А там непрогляд. И всё-таки, готов поклясться, некое движение взбултыхнуло тьму - эфирное колебание, скольжение на густейшей смоли ещё более грифельного силуэта... Меня заболачивал сон. Но напоследок уловил смутно усилившийся храп на соседней койке и... полнейший провал. Сон победил организм.
Нет, я не сдаюсь. Вот веки разверзаются. Окно распахнуто. Волосы превращаются в лес: чёрная рука с пещерой вместо кисти проникает в спальню. Пистолет валится из мертвеющих рук. Не пальцы, а ветошь. Взбрызг молнии озаряет лицо, тянущееся из тьмы, изуродованное клыкастой ухмылкой... Бизо! И в это же время за внутренней дверью пищит, свербит. Не в силах повести головой, я до боли скашиваю глаза.
Новая порция ужаса: из черноты выползает скрюченная кисть, она судорожно цепляется за половик. А за нею - верхняя половина туловища. В забрызганном кровью, искажённом лице я с трудом опознаю соночлежника. Его прощальный взор полон муки и проклятья. От нелюдского напряжения голова моя запрокидывается. Боже, рядом чьи-то ноги в лакированных ботинках. Они аркой вздымаются над телом мертвеца. Невнятное сияние медленно - от низа до верху - открывает неизвестного в ладном фраке. Кровавый блик от поясной пряжки отражает кинжал. Ещё одна зарница, и вот оно лицо убийцы... Милейший портье! Это вы? И без малейшего намека на прежнюю благожелательность. Хрустя костями, в панике приподымаюсь. Поздно - моё тело подхвачено стальными руками Бизо, его тленное дыхание сушит мой нос. В рывке от близящейся стали я вижу окна, рухнувшие в небо. Меньше, чем за миг, моё окошко становится звёздочкой в далёкой высоте. Всё новые звезды, сжимаясь, несутся вверх. Мелькают, сливаются в сабли бессчетные этажи небоскрёба. Свистящий воздух обжигает падающее тело. Я взрываюсь сдавленным стоном. Земной ландшафт, разрастаясь, валится прямо на голову. Перехватывает дух.
Дышать невозможно, группироваться тоже - я из свинца. Разбиты лёгкие и почки, затёчные члены буравит игольчатая ледянка. Под силу разве что повести глазами. Где мы? Что за светлая завеса вверху? И что за латунный столп вползает в некую складчатую тогу? А сбоку приоткрытое окно и подтекающий подоконник.
Знакомая какофония часов вернула ощущение реальности. 8 ударов. Ба, лет, почитай, десять я встаю не позднее шести. Вот так конфуз. Растирая отлежанные руки, я пробую встать и со стоном подламываюсь: судорогой сводит ступню. Разминка растянулась минут на сорок. Попутно припоминались страсти минувшей ночи. Меня уже распирало от смеха. Истерическая реакция на пережитый кошмар.
Однако в спальне соседа царило безмолвие. Вот это сон! Прихлопнув губы, я на цыпочках подошёл к умывальному баку, морщась от застойной вони, ополоснулся, подрезал перед карманным зеркальцем усы, бороду, оделся и, томясь в нетерпении, стал ждать пробуждения компаньона.
Под сытный дымок папироски воскресли явь и грезь сонно-бессонной ночи. Странно, но даже сейчас бред казался в чем-то реальным. Долгое затишье у соседа усилило тревогу. Не выдержав, я прошел к нему, откинул одеяло и коснулся плеча. Рука отдернулась. Тело было не теплее косяка. При толчке оно запало на спину, голова странно мотнулась на деревянной и, одновременно, шарнирной шее. С ужасом и состраданием я разглядывал искорёженное гримасой лицо: глаза приоткрыты, изо рта - гниловатый душок. Больше всего магнетизировала шея, вернее, то, что с ней сотворили. Вывороченный кадык, продавленная гортань, перемолотые хрящи. Судя по всему, смерть наступила мгновенно.
О, чёрт, стало быть, храп, предшествовавший твоему сну, был вовсе не храпом. Это были предсмертные звуки удушаемого! И та же участь предназначалась тебе. Причем, тебе - первому, кабы не дверь, которую ты предусмотрительно запер. Чего не сделал бедняга, потому что ты его не посвятил. Он принял твой удел!
Отставить! Всё в порядке, нервы в узел! Спокойно идём к Бизо...
На полпути я передумал и свернул в полицию. Через полчаса городок погрузился в уныние. Больше всех был потрясен владелец дома смерти, проблеявший, что завтра навсегда уберётся отсюда. Единственный следователь обслуживал сразу три курортных местечка и производил впечатление «валенка» - одна из причин, почему я и не поделился с ним впечатлениями. Первым делом он захотел арестовать и меня, и Бизо, но потом передумал и, опечатав «комнату смерти», уехал за каким-то «светилом из столицы». Не стоит обольщаться, столицей здесь величали центр департамента. А ведь я вполне мог облегчить ему задачу. Но не стал. И не потому, что нашёл в нем сходство с «валенком». Меня просто обуревало желание лично раскрыть тайну и лично покарать убийцу.
В ожидании ночи я бродил по грязным аллеям, прокручивая подробности случившегося, анализируя рассказы портье... Взять хотя бы такую закономерность: смертная участь ждала кого угодно, упорно минуя хозяина. Вопрос: почему? Либо он связан с нечистой силой, либо и есть зловещий душитель. Но всё это перечеркивала одна «контра»: погубитель обладал сверхчеловеческой силой и действовал той самой рукой, которой не хватало Бизо. А сам горбун, хоть жилист, но не Поддубный.
А пока он улаживал дела в префектуре, я решил проникнуть в мир его богатств. Путь был один - через приоткрытое окно моей же спальни.
Внимательный осмотр интерьера усилил некоторые подозрения и начисто отмёл пару первоначальных версий. Картина потихоньку прояснялась. И я почти уже был уверен в единственном сценарии. Некоторую зыбь оставляли два мистических элемента. Во-первых, наличие... привидения, логически просто не опровергаемого. Во-вторых, магические наваждения сна, вследствие которых к канве злодеяний упорно приплетался портье. Но какова форма и что за цель его соучастия? Быть может, «добрый» иезуит завлекал приезжих в столь ловко разрекламированный дом, а после - на пару с Бизо расправлялся с ними? Но ради чего?
Находясь на самом пороге разгадки, я набросал план, ради которого пришлось даже позаимствовать кинжал из коллекции хозяина.
Темнело. Я проделал уже сотый обход по внутреннему периметру дома. Бизо всё не было. И это выглядело довольно подозрительно. Уж не дал ли он дёру?
Нет! Вот же он, на пороге. Ретировавшись через окно, я обогнул коттедж, выждал минут пять и постучал...
Дверь резко распахнулась. Бизо был бел, как покойник. Глаза его бегали.
- Право, сударь, все это горько и ужасно. – следует признать, я бездарно имитировал сочувствие:
Во всяком случае, его глаза вспыхнули, потемнели, ноздри раздулись, култышка спружинила к моему носу.
- Чтоб те провалиться, мразь! Это всё ты! - гневно сорвалось с бескровных губ с гейзером слюны,:
Я не остался в долгу:
- И ты, подонок, еще смеешь вякать? Трупы на тебе - все! Я знаю: по ночам... - запоздалое благоразумие умерило ярость обличений.
Бизо напоминал столб извёстки. Зенки сузились и запали в темнинах. Я больше не сомневался: такое исчадие способно на всё. Глухо бормоча, он пятился по ступенькам вверх. Бравурно посвистывая, я отправился к себе. Финальное «фьюить» совпало с первым салютом вечернего грома. И вся отвага тут же забилась в... кишки.
К этой ночи я готовился аккуратно. Методично снимал и вешал одежду, механически расправлял складочки и «стрелки». Настежь распахнул окно, приотворил наружную дверь. Но страх не усыпишь: скрупулёзностью автомата ты просто оттягиваешь момент, когда ляжешь в постель. И тебя бросает то в жар, то в холод. Однако, кровать разобрана и ты ныряешь под одеяло. Твоя грудь обнажена, в левой руке - пистолет, правая, прячась под одеялом, сжимает шершавую рукоять кинжала.
...Два часа… знакомые звуки. Но уверенней, явственней, грознее. Некто брёл по коридору. Прямиком. Ко мне. Я ждал, вперясь в дверь, не моргая, до рези. Воля смотана в рулетку. Шаги очень тихие. Но каждый отгромыхивал колоколами. На пороге оборвалось. Надсада достигла предела. Слёзы навязли холодным желе. Ожидание перерастало в пытку. Руки-ноги ломило. То там, то тут нервически зудело. Но почесаться я не смел. Накатывалось безумие.
4.
...Слабый тычок, и дверь распахнулась. Мигая от слёз, я уставился в проём. Пробыв без движения минуту или вечность, ОНО заколыхалось. Мглистое, бестелесное, дымясь, тронулось. Оно уже покрыло узь закутка между обеими спальнями. Я ждал. Заслоняя всё, он начало пригибаться, медленно склоняясь над моей головой. Пистолет прилип к взмокшей груди. Игрушка! И…
И кровь вдруг стала ртутью - из незнамых глубин чёрно-зяби вылезла... железная растопыренная пятерня пупырчато-рубчатых пальцев. С миг повисев над кроватью, она метнулась к моему горлу.
С воплем ужаса и торжества я выбросил из-под покрывала правую руку, рубанул клинком сажевую конечность. Тишина преставилась лязгом. Падая на пол, отсечённая пятерня сжалась. Я вскинул руку с пистолетом. Чёрная пелена в изголовье зателепалась и как-то суетливо подалась назад. И даже, кажется, совершила осевой поворот.
Не уставая удивляться, я бешено хохотал. Из-за двери донёсся топот – не суетливый, а мерный топот – вполне земных подошв. Вот это уж никак не вписывалось в... А, собственно, во что? Это уже была не мистика, жалкий спектакль!
И я рванулся вдогонку. Дьявол, пятка оскользнулась на чём-то твёрдом и ледяном. Рухнул, я припечатал висок к углу кровати. После минутного помутнения нащупал предмет и с содроганием разглядел отрубленную железную ладонь, то есть кулак - заскорузлый и страшный. Зажигалка разрешила загадку: полая стальная перчатка. Теперь ясно всё? Почти…
Несусь по коридору. В самом его конце - давно примеченные рыцарские доспехи. Пора раскрыть карты: до той минуты я полагал, что с ведома однорукого хозяина неуловимый злодей облачается в латы и вытворяет свой жуткий ритуал. Да чего там, был почти убеждён, что это делает «душка портье». Теперь версия разлоскутилась: доспехи не тронуты, если не считать правой перчатки. Мысль неслась быстрее ног: а что, если убийца не всегда пользовался латами? Или не пользовался ими вообще! Обрывки кожаных шнурков на перчатке подсказывали: орудие смерти достаточно привязать к руке. А дальше срабатывал бесовский механизм - при прикосновении взведённая перчатка сжималась и... Ну, конечно, зачем надевать перчатку и при этом ещё привязывать к руке? Довольно и культи! При желании любой однорукий инвалид в силах расплющить самую могучую шею.
Всё прояснилось. Итак, вплоть до минувшей ночи душегуб действовал по чётко отработанной схеме – всё-таки облачался в доспехи и с расчётливой неспешностью шёл на кровавую жатву. Нынче же он так торопился прикончить меня, что похерил весь ритуал гениальной имитации. А, может быть, уверовал в шокирующую силу фантастического облачения... Так или иначе, факт нападения налицо. Вопрос в другом: откуда эта черная рыхлость?
Нога утопла в мягком. Нагнувшись, осветил скомканный балахон, чёрный как небо ада, с десятками вшитых пружинок. Они и придавали одеянию пугающую колыхучесть. Это был последний штрих. Осталось взять изверга за... глотку. Тоько здесь ли он?
Ошпаренный, я выбрался к лестнице и едва не ослеп от ударившего сверху всполоха. Рука с пистолетом инстинктивно прикрыла глаза. Когда я её отнял, в пяти ступенях надо мной высился Бизо. Его левая рука отягощена саквояжем. Вид не для слабонервных: налитые кровью глаза, криво лыбящиеся чёрные губы, непривычно румяные щёки, рогами всклокоченная челка.
- Назад, Бизо! Умей проигрывать.
Но мерзавец явно решил уклониться от светской беседы.
- А, вот и ты! - Изрыгнул он, обрушивая на меня саквояж.
Покуда я пахал задницей пол, сутулый монстр в рысьем прыжке наподдал мне костлявой культей, оседлал и, свирепо рыча, впился зубами в моёплечо. Изнемогая в могучих тисках, я рукоятью браунинга давил в его ёпозвоночник, попутно пробуя повернуть дуло так, чтобы выстрелом не попортить себя. Раскусив этот замысел, он шарахнул меня затылком о пол. Пистолет отлетел. В голове помутилось. Скорей бы всё кончилось. На стороне «квазимодо» - сила и парализующий взгляд. Исход казался предрешённым. И тут взгляд Бизо вдруг споткнулся о перчатку. Разом ослабив хватку, он потянулся к ней, я скользнул от него. Теперь наши действия напоминали асимметричный синхрон: Бизо рванулся к перчатке, я покатился к браунингу. Опомнившись, он прянул следом, но был упреждён ударом пятки. Упав близ перчатки, он, вожделенно трясясь, накрыл её руками. Выпрямились одновременно, каждый вооружённый по-своему. И тут он вдруг скорчился под моим прицелом, тяжело осел, пыхтя, опустил руки.
- Послушай, Бизо, тебе ведь вряд хочется отчитаться перед судом. - Издевкой я пугал малодушие. А оно не пугалось.
- Нет, убей меня. Да-да, убей. - Внешне невыразительно, но с подспудной силой произнёс душегуб.
- Можно. Только я не судья и не палач. Это ты фигура конченная. Может, напоследок просветишь, кто ты? За все мои труды, - хорохорился я перед этим... точно Нечеловеком. Тут главное было: устоять перед гипнозом его глаз.
- Что это даст мне? - скривился он.
- Не знаю. Говорят, признание снимает камень с сердца. А он у тебя, сдаётся мне, тяжёл. Больше и не знаю, что тебе обещать.
- Ты идиот, - сплюнул Бизо. - Впрочем, в этой жизни правы только идиоты. И мне, действительно, не остаётся другого. Просветить, говоришь? - он вскочил - я отпрыгнул - и смягчился. - Не пачкай штанишки. Не трону. Слушай. Только вот что: ты мне гарантируешь одну вещь. Нет, не жизнь. Я не утопист из ночного горшка. Надеюсь, ты сам поймешь... Так вот, внимай! - он трепыхнулся всем телом, а я содрогнулся внутри. - Слушай историю сволочного и гадкого кровопийцы Пьера Анри Огюстена де Бизо. - Его возбуждение отхлынуло, как и моя кровь.
5.
- Итого, родился ваш покорный слуга в семье именитого туреньского дворянина. Его супруга - моя матушка - была женщиной душевной, но больной. Душевно. Сперва у неё было вяло текущее помешательство. Правда, это открылось не сразу. Во всяком случае, как только она произвела на свет первенца – это был я – дитя тут же отдали на попечение кормилице. Не помогло.
Папа, самый робкий и самый учтивый из смертных, доброты уникальной, панически боялся своей жены. С трёх лет я жил в его спальне. И он обязательно запирался на замок. От мамы. Помню, иногда ночами он вскакивал и, дрожа, проверял, закрыта ли дверь. А матушка моя, со своей стороны, частенько прокрадывалась к двери и, там, по ту сторону что-то бессвязно бормотала, хихикала, рыдала, требовала впустить, царапала и скреблась. А отец всё время прибаливал. Сердце никудышнее. К тому же он дорожил фамильной честью. Отчего и держал матушкин недуг в строжайшем секрете. Исключением была горничная, глубоко нам преданная. А как стукнуло мне три года, и она не выдержала. Отпустили её с щедрым пособием. И стали дела наши хуже некуда. Папа трепетал перед мамой и полагался только на дверные задвижки. Но, как оказалось, замки и засовы - ненадежный амулет, если против тебя сам чёрт. Атмосфера постоянного страха и ночные феерии с мамиными подвываниями не могли не отразиться на моей психике. Короче, отца лишился я в одночасье. Было так. Просыпаюсь утром, а он холодный. Глаза настежь, в них - ужас безмерный и мука запредельная. Врачи диагностировали разрыв сердца. Только я-то знал, что причина тут в другом. Я знал, что у папы есть убийца... МАТЬ МОЯ! И я знал, что стоило ей слегка прихватить горло этого тщедушного астматика или же просто его хорошенько напугать... О, я знал, но, увы, никто и не подозревал о том, что я знал наверняка. Днём на людях матушка была вполне адекватным, подчеркнуто уравновешенным человеком, на похоронах даже казалась скорбящей, безутешной вдовой. Я же был мал, запуган и не решался искать покровителей.
Рос я в полной изоляции - ни друзей-сверстников, ни близких среди взрослых. И вышло, что эта самая страшная женщина - мать моя - забрала меня к себе. И отныне мне предстояли «веселенькие» ночи в обществе помешанной. В пять лет я уже очень много думал о смерти, страшась её. А материнские дневные ласки не могли усыпить дремлющей в тайниках души тревоги. Мама очень старалась быть нежной. Никогда доселе не знавший материнской теплоты, я, естественно, потянулся к ней. И надо сказать, вереница спокойных ночей едва не исцелила меня. Исцелила, ничего не скажешь.
Просыпаюсь я разок по малой нужде, - рассказчик усмехнулся, в глазах же дымилась непроглядная тоска. - Иду, значит, пописать, весь такой съежившийся, робкий. А на дворе разгулялась гроза: гром, всполохи молний... Писаю я, стало быть, в горшок, как вдруг посредь этой преисподней от широкой нашей кровати отделяется мать моя. И пробирается она в моё изголовье, непередаваемо чудная мегерической, что ли, красотой. Безумные стоны, хрипы, визги срываются с её уст. Грому в унисон. Чёрные волосы растрёпаны, распашонка вьётся на сквозняке. Расставив руки, она совершает серию быстрых кругов вокруг ложа, ускоряясь, как волчок. А пронзающие глаза устремлены - и в этом моё спасение - к тому месту, где я только что лежал. А сбитое одеяло создает видимость запеленатого тельца. Жуть. Волосы её треплются, черты лица перекорёжены. И вот подносит она скрюченные пальцы к тому месту, где только что лежал я - её дитя - и хватает подушку под отрывистые, непередаваемые вопли. Хватает и жмёт, хватает и жмёт, перья, пух. Тогда-то, видно, я и того... Да, а я что? Потихонечку так, помаленечку вскарабкался на подоконник и прыг в грозовой тайфун. Потому как матери своей я боялся больше. Там - в комок и в кусты. А матушка скок к окну, по пояс высунулась, руки простёрла и печально так взывает: «Сыночек, иди. Я тебя поцелую». И без перехода: как зальётся хохотом. Здесь уж и соседи проснулись. Я с плачем - к ним. Вызвали врачей, маму увезли в сумасшедший дом. Меня на воспитание дядя взял. Но я так и рос какой-то потерянный. Игры опять-таки странные влекли. Обожал мучить лягушек, кошек. В школе всех дичился, бил весёлых и смешливых, полагая, что это они надо мной потешаются. Что любил, так это читать. Правда, тоже всякие мраки: мистику и готику в стиле Уолпола, Мэтьюрина, Эдгара По, Стокера, Кроули. Так и дополз до совершеннолетия.
И понесло меня по свету, завертелась карусель холодного соблазнителя женщин. В 20 лет очутился в Индокитае в составе пехотного полка, по сути карательного. Вьетнамцев истреблённых на мне не счесть. Но вышло как-то, что полюбил. Она была дочь местного князька. Красавица. Роман назывался «В омут головой». Однажды ночью лежим мы в сладостном соитии, и застаёт нас тропическая мгновенная гроза. И при вспышке молнии мне ни с того ни с сего чудится, что я обнимаю... матушку. Не помня себя, я вцепился в нежную девичью шею, агония была недолгой. В прекрасных глазах - горесть, недоумение, слезы. Но мне это доставило ни с чем несравнимое наслаждение. Я впал в садистский экстаз. Сразу после ее кончины приступ жестокости схлынул, я осознал непоправимость содеянного и... В исступлении, рыдая, неистово целовал и ласкал уже мёртвую возлюбленную. А едва занялась заря, - бежал и скрытно покинул Азию.
Погоняло меня по свету, пять языков освоил, познал толк в искусствоведении. Капитал тратил на старинные вещи. Годам к 35-ти занесло в Латинскую Америку. В поисках острых ощущений посетил я дикий уголок Амазонки. И как-то, купаясь, стал жертвой агрессии. Можете себе представить: я стал жертвой агрессии?! Ха-ха, впрочем, агрессор был, под стать, зубастый амазонский кайман. Он ухватил меня за правую руку, я выдавил ему глазик ...ножиком. Так вот и лишился этого самого украшения, коим все гении творят что-нибудь. - Бизо тряхнул обрубком. - А крокодил лишился всего-навсего своей звериной жизнёшки. Иными словами, гением я не стал, удовольствовался стезею скромного антиквара.
В Венесуэле, по случаю и по дешёвке, у одного старичка я приобрел гордость коллекции, - небрежный кивок в сторону доспеха, - тот ржавый кокон испанского конкистадора, самым примечательным элементом его была перчатка, смастряченная средневековым умельцем. В этом маскараде я придушил дюжину бедолаг в разных частях планеты. Но полиция взяла след.
Ничего не оставалось, как, бросив барахло, спасаться. Но с перчаткой я расстаться уже не мог. Спустя годы удалось вернуть и латы. Я честно, по всякому искал способ, как бы отделаться от неодолимой мании душить грозовыми ночами, и колесил, колесил по свету, пока не угодил в эту глушь.
О, вот это мое то, что надо! - обрадовался я, сильно надеясь зажить в одиночестве. Но первая же ночь выпала с грозой и проклятой собакой. Опять согрешил. Потом всё стало отлаживаться. Глядишь бы, и исправился. Но опять же чертовы курортники. Близость живых существ в ненастные ночи пробуждает зверя: я теряю голову и убиваю, и каюсь, дико каюсь. Простому человеку невозможно даже вообразить эти муки и пытки раскаяния. Но снова и снова проклятая цепочка: ночь, гроза и кто-нибудь… Вот опять гроза, а к ней жертва - и старина Бизо опять маньяк. Не просто душитель со стальной пятернёй, а закованное привидение. Этот эффект придавал новые нотки моему восторгу. Бывало, что несчастные помирали со страху, и вид покойника меня успокаивал мгновенно. Маясь, я убегал и молился: сутками, неделями! В последние годы болезнь утихла, практически сгинула, я стал почти нормальным. И тут пожаловал Ты!
Бизо встал, правым обрубком прижал перчатку к боку, левой потянулся к тайному заводу. Стальные пальцы распрямились.
- Да, это Ты всё испортил, сука! Ты разбудил чудовище. Вы с приятелем окончательно погубили меня. И теперь я не успокоюсь, пока не кончу кого-то. Нет, зачем же кого-то - именно Тебя! - он ринулся в атаку. Вид его был кошмарен: стопроцентный маньяк, жрец крови. - Стреляй, сука! Выбора нет: либо ты, либо я. Если ты пощадишь меня теперь, я всё одно разыщу тебя и уничтожу. - Клацая зубами, он предпринял бросок.
Но мой палец знал свое дело. Опережая грохот выстрела, боль прожгла его запястье чуть выше перчатки. Скорчившись, Бизо припал на левое колено.
Честно говоря, своим рассказом этот гад почти усыпил мой гнев. Да, он был опасен, слишком опасен. В каждую минуту и каждою чертою. Например, редким даром внушения и всесокрушающей чёрной волей. И если бы не этот внезапный всплеск ненависти, не мне бы писать эти строки.
- Довольно. Делай то, что тебе осталось, Пьер Бизо.
В его бешеных глазах мелькнуло что-то необычное: не то удивление, не то благодарность. Так или иначе, он спокойно поднялся, деловито взвёл пружину на окровавленной перчатке и левой рукой притянул простреленную кисть со стальными перстами. К своей шее. Шее последней жертвы хозяина дома Бизо. Суд свершился.
Тут же дверь слетела под ударами дюжих полицейских и...
***
«Впрочем, последующее не так занимательно»...
1979, печаталось в СМИ
Опубликовано в газете «Наше время Икс», №№ 6-8, 1998.
Картинка скачана из Интернета. Авторство не установлено. В случае претензии, будет удалена.
Продолжение в цикле "Билеты встреч и разлук":
http://proza.ru/avtor/plotsam1963&book=1#1