В годы нашего детства, когда ещё не разлилось под Калугой озеро, громко именуемое «Калужским морем», долины Оки и Яченки являли собой зрелище удивительное. Все богатые прибрежные земли были разделены на лоскутки-огородики и напоминали модную технику «пэч-ворк» или, скорее, те лоскутные одеяла и коврики, которые издавна шили русские женщины. Представьте только, что прихотливые мастерицы подобрали лоскутки в зеленых тонах самых разных оттенков. В начале лета выделялись изумрудные стенки гороха, нежно-зеленые полоски салата, курчавый ажур редиса, нежный бархат моркови. А позже раскрывались цветы, округлялись, похожие издали на лишенные стеблей розы, бледные капустные кочаны, зажигались роскошные головы подсолнухов... Стоя на высоком берегу, мы пытались расшифровать эту чудесную мозаику, отгадать, что означает тот или иной цвет.
У нас тоже был огород, точнее - два маленьких клочка земли: один - у шоссе, там, где теперь дамба, другой - неподалеку, возле Яченской старицы. Яченка вообще была речка капризная, время от времени меняла русло, вот и образовалась эта старица - невероятно богатое всякой водяной живностью, густо заросшее элодеей, кувшинкой, ряской тихое маленькое озеро, целый таинственный мир.
Началось с того, что я сидела на лавочке в нашем дворе, болтала ногами и опускала в рот по одной зеленой горошине из молодых стручков. Горошины были необыкновенно сладкие, да и стручки, если их очистить от жесткой оболочки, не уступали горошинам - я даже жмурилась от удовольствия, так это было вкусно.
Подошел соседский Федька, посмотрел завистливо, спросил, стараясь не выдать явной заинтересованности:
- Что, вкусно? - словно не знал, как вкусен молодой зеленый горошек.
- Спрашиваешь!.. - обиделась я. Федька переборол гордость и скорее потребовал, чем попросил:
- Дай парочку попробовать!
Я великодушно протянула ему несколько стручков. О бананах с ананасами мы тогда и не слышали, апельсины видели, но, если бы они попали в наши руки, мы бы не знали, что с ними делать, - за мячик бы приняли, наверное. Так что зеленый горох казался нам роскошью.
Собрались соседские дети, и с моим горохом было покончено. Съели все стручки, даже жесткую роговую оболочку сжевали. И захотелось еще.
- Откуда горох? — поинтересовался Колька. — С огорода, небось?
- А то откуда! - важно ответила я. - Папа вчера принес. Сказал - дозревает.
Это сейчас чуть ли не у всех дачи. А тогда огороды были у немногих. Правда, была ещё родня в деревне, обычно дедушки с бабушками. Но до их гороха было далековато, а до нашего…
Словом, мне ничего больше не оставалось, как сказать:
- А давайте пойдём к нам на огород. Там гороха много – всем хватит. И морковка уже почти выросла.
-Морковка!.. – задохнулся от восторга Федька. Правда, в глубине души я надеялась, что никто не решится без спросу отправиться в столь далёкую экспедицию. Плохо же я знала своих друзей! Они стайкой собрались вокруг меня, и Федька командирским тоном приказал:
- Веди!
Вначале нас было человек 5-7. Но мы шли по нашей Ворошиловке, и к нам примыкали дети из дома напротив, из двора на углу… Словом, когда мы спустились к Оке, нас было человек 30, не меньше. И чем ближе подходили мы к нашему огороду, тем мучительнее сверлила меня жуткая мысль: мама с папой, не разгибаясь, работали – копали, сажали, пололи, а я веду эту «Мамаеву орду», которая в момент уничтожит результаты их трудов… И за себя было обидно: я ведь тоже работала, даже пальцы обрезала острой травинкой, когда полола редиску. Порез давно зажил, но теперь мне казалось, что пальцы страшно болят, и вот-вот на месте розового шрамика покажется кровь… Поэтому я намётанным глазом выделила ближайшую богатую, ухоженную полоску и ткнула пальцем: вот!
Что тут началось!.. Дети обрывали незрелые стручки гороха вместе с цветущими побегами, выдёргивали тоненькие хвостики моркови, едва округлившуюся репку, застарелую, до деревянного жёсткую, в ствол пошедшую редиску… Вмиг орда, как стая саранчи, покрыла весь участок, прихватывая граничащие с ним соседние...
- Атас! - вдруг дико завизжал Колька, и я увидела человека,
который бежал к нам со стороны города. Он бежал молча, и это было
страшнее всего. С воплями мы рванули врассыпную. Человек достиг участка и остановился, словно не зная, за кем из нас погнаться.Это был пожилой грузный мужчина, и он тяжело дышал, открыв рот и держась за сердце. Мы, затаившись в бурьяне, ждали, в какую сторону он побежит, и мне хорошо было видно его растерянное лицо.Но он не погнался ни за кем. Сел на межу, тупо глядя перед собой.
Через пару дней отец, вернувшись вечером с огорода, сказал маме:
- Представляешь, Фомича обчистили! Весь участок. И не то чтобы¬ украли много - что там красть!- а вытоптали, переломали, перепортили... А он ведь больной человек, одинокий, ему огород обработать - тяжкий труд!
- Надо же! - возмутилась мама. - Какие мерзавцы! А кто, неизвестно?
- Он сам их и спугнул. Говорит - целая стайка совсем маленьких детей. Увидели его и разбежались.
- И кем они вырастут, такие дети?.. - вздохнула мама.
Потом я долго под любыми предлогами уклонялась от похода на огород с родителями, хотя очень любила и эти два клочка земли, и мое царство — старицу, и Оку, куда мы ходили купаться после работы: боялась, что встречу Фомича, и он узнает меня. Наконец сообразила, что он, конечно, никого не мог запомнить из той мелюзги, которая прыснула у него из-под ног в разные стороны, и решилась пойти.
Фомич копался на своем участке. Папа окликнул его:
- Здоров будь, старина! Как, утешился?
Фомич поднял голову, и я быстро отвела глаза, чтобы не видеть его доброго усталого лица.
- Что с них взять - несмышленыши, - ответил он, но голос его выдавал обиду. - Зато картошка уцелела.