Остался Никитка без избушки-развалюшки. Отобрал её в уплату долга, что тянулся ещё с родителей покойных, местный богатей Евсей. Сколько лет назад, взяли они у его, в долг муки пшеничной. С уговором, что отдадут по осени, да с процентом. А там года неурожайные, вслед за тем хвороба матушки. И вот растёт долг, тянется. Сколько родитель жилы не тянет, всё Евсею в уплату достаётся, им самим крохи малые. Да и окромя их, вся деревня в долгах у Евсея, на годы вперёд, на детей, внуков повинность расписана.
А как родителей не стало, отобрал Евсей избушку. Ак, не только избу, потом ещё на бумажке пером цифири выводил, что-то чиркал, лоб морщил – считал. Ткнул бумажку Никитке под нос, выходило ему ещё десяток годков долг тот отрабатывать. Никитка бумажку покрутил так - сяк, затылок почесал. Было дёру дать, а Евсей за вихры ухватил:
– В яму долговую упеку, до конца жизни гнить будешь!
Пришлось пареньку под писаниной той, крест нацарапать. Евсей, что б Никитка всегда был под рукой, определил ему в конуре собачьей жить, у себя на дворе.
Так и оказался он, сирота, без всего посерёд зимы в одной рубахе долгополой. Рубаху эту ещё матушка – покойница ткала с двух нитей. Одну нить с лучика солнечного тянула, вторую с сосульки ледяной. От того в рубашке той Никита ни жары, ни холода не испытывал. В пекло летнее полудённое он её ледяной стороной к телу одевал - прохладно. В стужу зимнюю, солнечной изнанкой грелся.
Как попал он в кабалу к Евсею, так без продыху целыми днями. Только и слыхать:
- Никитка! Воды наноси!
- Никитка! Двор огреби! У скотины убери! Печь натопи!
Тут дело к ночи. Небо чёрное, звёздами яркими утыкано. Из-за леса, в дымке матовой, луна всходит, светом мертвенным округу заливает. Никитка, за день, умаявшись, ладится в конуру лезть. На крыльце стоит Евсей, в валенках-катанках на босу ногу, рубахе ночной, позёвывая, двор оглядывает. Вдруг взгляд его на поленнице дров останавливается, что поубыла с начала зимы.
- Никитка! – закричал он, - Дров-то совсем не осталось. Поморозить меня хочешь?
- Собирайся-ка в лес по дрова.
- Евсей! Помилуй! Ночь на дворе, да и дров этих ещё на месяц хватит, - Никита ему в ответ.
А, тот слышать не хочет:
- Собирайся, пойдёшь в лес. Да лошадку не трогай – пусть отдыхает. Сам в сани впрягайся.
И ногой для пущего устрашения топнул. Да видать ступил на лужицу воды замёрзшей – Никитка днём поводу ходил, расплескал на крыльце. Оскользнулся Евсей, полетел кубарем с крыльца, валенки с ног послетали. Обратно вполз к порогу, спину трёт, причитает:
- Убил душегубец, здоровье нарушил! За это ещё три года долга на тебе.
Пока сидел, стонал, чувствует, через рубаху ночную мёрзнуть стал. Встать пытается, ан - нет. Подтопил ледок под собой, потом ткань рубахи холодом прихватило. Он и так и эдак, не может подняться - примёрз подол.
- Ну-ка помоги мне встать.
Никита на крыльцо поднялся, руки подмышки тому просунул, вверх дёрг его. Треск раздался – порвалась рубаха ночная. Стоит Евсей в оборвыше - по грудь ему, а внизу всё голо. Глянул вниз удивлённо, на живот, на ноги босые, подол примёрзший к крыльцу, в дом кинулся, только место помороженное мелькнуло. Уже из-за дверей:
- Опять урона нанёс! До конца жизни в кабале у меня будешь!
А парнишке делать нечего, знает, что у того разговор короткий, сейчас в лес не пойди, завтра в острог упекут, бумага-то долговая у того всегда под рукой. Что ж топор, пилу в сани кинул, за оглобли ухватился, со двора выехал. За спиной ворота сбухали – закрылись. Луна дорогу освещает. В тиши ночной скрип полозьев по снегу. Мороз к ночи прихватывает. Никитка шаг шире, потом рысцой лёгкой, через поле. В лес уж вбежал. Берёзину на поляне приметил, снег вокруг её утоптал. Когда срубил, пар от головы и рук шёл. На брёвнышки ровненькие распилил, в сани уложил. А времени уже к полуночи. Ему домой возвращаться, а он сани стронуть не может – кончились силы. Решил отдохнуть, до утра успеет. Тут же на санях, на дровах устроился. Калачиком свернулся, ворот рубахи на голову натянул, руки в рукава втянул, подол на ноги – тепло от рубахи маминой. В лесу тишь, покой. Подрёмывать начал, а потом бедолага и заснул крепко.
Только не все в лесу спят. Слышны шаги, снежок поскрипывает. Ближе, ближе. На полянку Дед Мороз вышел. Увидал сани с человеком спящим, закачал головой укоризненно, беззаботности не терпел. Человека с детства учит, что зима оплошек не прощает.
Вон бежит малец, ревмя ревёт, прилип языком к подкове, то старшие подшутили, лизни, говорят, на вкус испробуй. А Дед Мороз враз язык и приморозил. Теперь мамкам водой тёпленькой отливать. Бывало, заиграется детвора, вдруг паренёк за ухо схватится - щёлкнуло, болью резануло, и на завтра ходит с ушами помороженными, распухшими. Ну а пьяный где приляжет на сугроб, его Мороз снежком, белым саваном укроет, по весне найдут. Строг Дед Мороз, почтение к себе требует. С ним не шути, не пощадит!
А тут глядь, посерёд леса, в одной рубахе, паренёк на санях посапывает. Да так сладко спит. Дед Мороз грозен. Посох над головой поднял, раскрутил. Смерч, столб снежный с небес спустился. Закрутилась пелена белая, саней не видать. Вскоре стихло, опало снежком мягким. Всё ровно присыпано. Только где сани были - холмик небольшой. Кивнул головой Дед Мороз, дальше пошёл. А на санях вдруг снег разбросало, паренёк, как с под одеяла тёплого голову выпростал, руки по сторонам разбросал и дальше спит. Осерчал сильней Мороз, посох вытянул, над человеком, поводил. По лесу, понизу туман белёсый потянулся к поляне, к саням, изморозью покрывая всё на своём пути. Рубаха у парнишки инеем покрылась. Блестит иголками колючими в лунном свете. А ему всё нипочём. Он во сне, голову в рубаху втянул и дальше спать. Мороз ещё холод нагоняет, вот рядом у сосны ствол от стужи треснул. Слышно вдалеке лёд на реке забухал. Зверьё в лесу поднялось, волк, лось, заяц с холода на месте не усидят. А пареньку хоть бы что, только пар от дыхания, ровнёхонько вверх подымается.
Колдует Дед Мороз, вокруг саней бегает и холодом и ветром студеным и снегом пробует - не получается, не может он своей силой взять этого парнишку. Сам притомился, давай толкать его. Тот сел, спросонья тянется, глаза трёт. Деда Мороза увидел, соскочил с саней, в пояс тому поклонился:
- Слыхивал я про тебя Дедушка Мороз, а вот видать не доводилось, всё думалось сказки. Эвон ты какой!
Мороз от уважения, да простоты паренька подобрел:
- Вот скажи молодец, как тебя звать-то и почто тебя ни снег, ни холод не берут? Хоть и одет ты в одну рубашку.
Тот и рассказал, что звать его Никитка и про матушкино умение, из чего соткана рубаха, что зноя, холода в ней он не боится. Задумался Дед Мороз:
- Эх, вот бы мне такую рубашку!
Удивился Никита:
- Тебе-то для чего, ты же сам мороз, уж тебе ли холода бояться?
А тот ему отвечает:
- Есть у меня братец – Лето. Ни разу нам с ним свидеться не доводилось. Только сестрёнка Осень мне привет от него передаёт, да я ему через Весну кланяюсь. А чтоб погостить друг у друга - ни как нам не можно. А была бы такая рубашка – повидал бы я тогда братца! Я её холодной стороной к себе бы одел, а солнечной наружу. И мне было бы не жарко, и братцу Лету, холодом своим ни какого урона не нанёс.
Тут Никитка призадумался, а потом:
- Ну, давай тогда одежонками меняться. Времени у тебя до зари. Не то меня Евсей со света сживёт.
Перекинулись одеждой. Никитка важным стал в шубе, шапке атласной. Оглядел Мороза, а у того голова не покрыта – волосы седые, усы, борода и в рубахе до пят. Нет, не признать в старичке Деда Мороза. А тот посох свой в руках вертит:
- Нельзя мне туда с посохом! Опасаюсь, случаем дел могу натворить. И тебе оставить боюсь - сила в нём.
- Да чего уж там, давай его сюда. Я его к деревцу поставлю, трогать не буду.
Так и порешили.
Дед Мороз свистнул, тройка лошадей в сани запряжённая, с небес, по верхушкам деревьев на землю спустилась, пыль снежную подняла. Покуда Никита глаза запорошенные протирал, Дед Мороз уже в санях. Со свистом залихватским сорвались кони с места. Опять Никитка от снега поднятого оббивается, а тройка уже к небесам поднялась, только силуэт промелькнул на фоне луны полной.
Как Дед Мороз уехал, стужа спала, потеплело. Никита себя Дед Морозом представляет в одежде его, тот так встанет, то эдак. Встал. Во! Одну ногу чуть вперёд выставил, плечи расправил, подбородок кверху задрал, руки в боки. Ну, чем не Дед Мороз? Эх, жаль посоха не хватает! Решил: возьму посох, только осторожно. Вот он его, то в правую руку возьмёт, то в левую. Величав, лицо суровое сделал. Увлёкся, не заметил как посохом о землю, чуть сильней ударил. Пятно льда в том месте появилось, до земли самой. Никитку завлекло. Он посох и покрутит, и поводит им, а от этого, то снег пойдёт, то мороз жгучий. Быстро научился он им управляться. Обрадовался своей силе волшебной, решил Евсея проучить, чтоб не вповад тому было людей бедных обижать.
Заторопился, бегом – дело сделать и к заре утренней на поляну вернуться. До дому не добежал, в поле округ себя посохом очертил, холм снежный под ним вырос, поднял над округой его. Дом, двор под светом луны, как на ладони. Посохом давай манить холод со всей округе. Потекла по холмам снежным со всех сторон белая муть, заколыхались у его ног валы тумана белого. Махнул посохом в сторону дома, указал путь.
Месяц сквозь оконце, в избу заглядывает, темень внутри разгоняет. В дому жарко натопленном раздаётся храп с посвистом.
А стужа с поля к дому подползла, в забор упёрлась, заклокотала. Потом вверх, к крыше поднялась. Там над трубой печной сначала в облако собралась, потом веретеном вытянулась, и через трубу в избу стекла. А в избе через заслонку, через поддувало по полу потекла. Печь тут же инеем покрылась, заискрилась в свете лунном. Изразцы на печи с холода резкого лопаются. Туману ледяного от полу всё больше, вот до кровати поднялся, под одеяло лоскутное втянулся. Евсей проснувшись с холода пронзительного, ошарашено глаза трёт, понять не может - внутри всё бело от инея. Под одеялом зубами стучит, согреться не может. Из постели выскочил к печи. Ноги босые холодом жжет, на месте не устоять - пританцовывает. Дверца у печки не открывается, морозом прихваченная, пальцы к рукоятке примерзают. Кое-как открыл, а из печи сугроб снежный вывалился. Понял печь не растопить, всё, что тёплое было, на себя одевает, а теплее не стаёт. Скулит от холода вокруг стола бегает – а согреться не может.
Никитка с холма видит, вдруг дверь дома распахнулась, Евсей выскочил, туманным облаком окружённый. По двору носится, руками себя хлопает, согреться пытается. Парнишке смешно смотреть, как толстый Евсей бегает. А тот, то в баню забежит, на полок заскочит, воет, сучит ногами – нет спасения от холода. То обратно во двор. Бежит, задыхается, воздух холодный – густой, зубы ломит, вздохнуть полной грудью не даёт. Последние спасение - Евсей в конуру сунулся, да пролезть не может через дыру. Тогда поднял конуру, вполз внутрь, ужался, только голова торчит наружу.Никита, как увидел, что Евсей в конуре, посох на конуру направил, покрутил. Отступила стужа от Евсея, на шаг от будки кольцом встала.
- Пусть посидит пока, - решил Никитка, а сам быстрей на поляну.
Успел к сроку, вскоре Дед Мороз на санях с неба спустился. Рад от встречи с братом Лето.
- Чай, заждался меня? А тут тебе Лето гостинцев передал, - и достаёт с саней корзину овоща разного, такого, что Никитка в жизнь не видывал, про такой от людей не слыхивал. Дед Мороз парнишке корзину передаёт, а сам на посох косится. На месте стоит ли, не трогал его Никитка? Успокоился, увидев, что стоит посох там же. Переодеваться начали, Мороз у Никитки спрашивает:
- Слышь, Никитка? Может, встретимся следующей зимой в эту же ночь? А то мы уже с Летом условились. Я уж тебя отблагодарю.
А, Никитка:
-Да ничего дедушка не надо. Я и так приду.
Ещё больше рад Дед Мороз, а потом ладошкой себя по лбу:
- Как же я тебя найду, деревенек как ваша – тьма. В лесах полян таких уймище. Не найти мне, старому, тебя.
- А ты Дедушка Мороз, приметку, какую оставь, по ней и найдёшь, - говорит Никитка.
- Ох, разумен! Только, что я оставлю? Мои приметки, все летом растают.
Никитка не унимается, - А ты такую, что б не таяла.
Задумался Мороз, а потом пареньку:
-Ну-ка отвернись.
Колдует, что-то за его спиной, через некоторое время:
-Теперь смотри!
Обернулся Никитка, чуть не задохнулся от восторга:
- Ух, ты!
Ёлка, иголками покрылась, и сосёнка, дальше ещё деревце. В свете утреннем, зеленеют на снегу белом. Сроду не было такого, чтоб дерево на зиму зелёным оставалось, все деревья листья, иголки скидывают. А тут, вот так чудо! Никитка глазам своим, не веря, к ёлки подошёл, ветку в руки взял, лицом ткнулся – живая!
- Вот по запаху смоляному, в следующем году, мои кони и найдут эту полянку. А для пущей верности, ты меня в полночь покличь – Дедушка Мороз!
- А теперь мне пора.
Сел Дед Мороз в сани, стронулись с места кони:
-Да смотри, полянку эту никому не показывай! Береги её!
Поднялись кони в воздух, круг сделали и умчались вслед уходящей ночи. И Никитка с корзиной подарков домой заторопился, сани с дровами пущай уж остаются.
Во двор вошёл, конура по двору ползает, дымкой туманной окружённая, из неё голова Евсея торчит. Как Никитку увидел, закричал:
-Ты где был? Сейчас я тебя!
Встать было попытался, только холод поднырнул понизу и давай щипать, морозить его. Завизжал Евсей, забегал с будкой одетой по двору. С мороза ресницы слиплись – ничего не видит. Об забор, о дом бьётся. Потом от усталости угомонился, лёг и холод отступил. Лежит, скулит от положения своего. Никитка видит, что Евсей сделать ему ничего не может, в дом прошёл.
В полдень вышел, Евсей из конуры просит:
-Никитушка, мне б покушать чего.
А Никитка осмелел:
- За еду надо поработать!
- Как же Никитушка я поработаю? Только руку или ногу высуну, сейчас же мороз до кости пробирает.
- Ну, раз делать ничего не можешь, гавкай тогда!
- Да никогда! – ощерился в конуре Евсей.
- Смотри, дело твоё, - пожал Никита плечами, повернулся в дом пошёл.
Слышит за спиной:
-Гав! Гав!
Так и повелось с тех пор, Никитка в доме живёт, Евсей в конуре. Никитка долговые бумаги все роздал односельчанам, те рады. А без бумаг тех, Евсей - никто. Боится - поди вспомнят сельчане прошлое, побьют ещё. К лету ручным стал, с конуры не вылазит – пообвыкся. Лай его радостный далеко по деревни разносится. Иногда кто в гости придёт, угостит Евсея сахарной косточкой, по голове потреплет. Царёвы люди были, поглядели на него, хотели поговорить с ним, да только он их облаял.
А Никитка каждую зиму приходил в одну и ту же ночь, на поляну, к елям зеленым. Даже когда и семьёй обзавёлся. Придёт, бывало с детишками малыми, кричат в полночь хором:
-Дедушка Мороз!
Тот, хоть рубашка давно подарена ему, всё равно являлся. Детишкам гостинцев привезёт, чудеса с посохом покажет. Рады все!
Со временем семена с тех елей, сосёнок ветер по лесам разнёс. Всё больше деревьев на зиму в иголках зелёных стало оставаться. Да и про секрет Никитки прознали. В заветную ночь многие спешили к своим ёлкам приметным, кричали в темень непроглядную:
- Дедушка Мороз!
Бывало старый и ошибётся полянкой, но не обижал никого, так же одаривал.
Сколько времени прошло. Сейчас ёлки в домах ставят, а кричат так же. А Дед Морозу не разобраться, где Никиткино поколение, так он наугад в гости захаживает. Только посох с рук не выпускает.