Давным – давно, когда я был молодым и бесстрашным, мне повезло побывать заграницей. За той самой границей, над которой висел внешне нестареющий, вечно нержавеющий железный занавес.
Бесцельно убивая время в одном из уютных курортных городков на побережье ихнего южного моря, я одиноко-настороженно сидел за столиком маленького кафе, скрупулёзно просчитывая свои финансовые шансы на покупку известных дерюжных штанов. Неожиданно ко мне подошёл достойного возраста мужчина и на ломаном английском языке попросил разрешения присесть. Выловив из памяти остатки от экзамена на кандидатский минимум, я сконструировал в уме гладкую фразу и бесшабашно выпалил: «Yes.» Этого было достаточно, чтобы незнакомец перешёл на местами неправильный, но всё же узнаваемый русский: «Вы из Союза?» «Да,» - позабыв про все меры предосторожности и многочисленные инструкции, ответил легкомысленный я.
После этого я не произнёс ни слова, так как говорил только мой кофе-партнёр.
Попав в первые недели войны в окружение, он – тогда ещё молодой неопытный боец – оказался в лагере для военнопленных. Стараясь всеми силами уцепиться за возможность спастись, он уговорил себя (а, может быть, так оно и было) в том, что ненавидит большевиков-коммунистов, а потому без зазрения совести записался в Русскую Освободительную Армию. В каких «битвах» и «сражениях» ему пришлось участвовать, он благоразумно не стал рассказывать мне, но за какое-то неподчинение снова угодил в концлагерь, который, на его счастье, был освобождён западными союзниками. Путь у него был один, и он осел в Западной Германии.
Через какое-то время судьба свела его с беженкой с Буковины, они поженились, и у них родился сын. То ли память давила ему на сердце, то ли не мог он прижиться в чужеродной ему стороне, но снял он семью свою с места, и начали они скитаться из одного угла Европы в другой. Мужчина он был с руками, дело находилось везде, и в деньгах недостатка не было. Одного только не хватало – душевного покоя. Постоянно всплывали картины далёкого детства, родного селения, деревенского погоста – всего того, что было ему дорого, но куда ему навсегда была заказана дорога.
Приходя домой с работы, он часто садился в полутёмной комнате и часами молчал, уставившись стекляным взглядом в видимые только ему пожелтевшие от давности, размытые временем дагерротипы воспоминаний. Жена, поначалу пытавшаяся растормашить в нём интерес к жизни, каким-то чутьём поняла, насколько тяжёл камень, приваливший дверь к прошлому мужа, и, осознав своё бессилие перед такой глыбой, постепенно отступилась и оставила его в покое. Подросший сын, наоборот, требовал от отца хоть каких-то объяснений доминирующей в семье атмосферы похоронной конторы и, получая в ответ уклончивые отнекивания, в отместку убегал из дома и пропадал сутками непонятно где и неведомо с кем.
В какой-то момент, боясь потерять сына навсегда, отец решился на отчаянный шаг и поведал наследнику историю своего прошлого. Что было в том рассказе, мне неизвестно, но только сына родители больше не видели никогда. Через несколько дней его, умершего от – сознательной ли, нет ли – передозировки наркотиками, нашла полиция. Мать, жившая ради своего мальчишки – единственного лучика в её жизни, не выдержала такого удара и очень скоро повесилась.
Было это давно. Очень давно. Прошли годы, и мой собеседник снова женился, на этот раз на гречанке, настолько же далёкой от его юношеской жизни, насколько его потаённые секреты были далеки от неё. В одну из морских прогулок она упала за борт яхты, и он опять остался один.
«Я проклят,» - промолвил мой бывший соотечественник и, замолчав, с трудом оторвал свой взгляд от давно остывшей чашечки кофе. По его лицу сползали вниз две влажные полоски горя: он плакал открыто и не стесняясь меня. «Спасибо!» - горячо и искренне начал он вдруг благодарить. «За что?» - столь же искренне удивился я, не обременённый в то время опытом жизни и встречами с человеческими судьбами. «Вы – единственный из русских, кто за многие годы не испугался со мной говорить,» - вслух признал он свою прокажённость.
Странно, но даже эти надрывно-прямые слова, не заставили меня увидеть в моём вечернем собеседнике предателя, хотя умом я это отлично понимал. Вместо этого в моих глазах отражалось увядшее лицо жалкого, раздавленного судьбой человека, когда-то давно задушившего собственными руками возможно яркую, возможно непростую, возможно короткую, но другую и чистую жизнь.
Мы встали из-за столика. Он расплатился, и я не возражал. Ещё некоторое время мы молча брели по морской набережной вдоль багряного лучика уходящего в чьё-то будущее солнца. Затем, не прощаясь, я свернул в сторону и зашагал к своему отелю.
Я медленно шёл по аллее, пытаясь найти причину того, почему я не встал посредине его исповеди и не оставил чужестранца наедине с собой: «Снисхождение к его несчастью? Праздный интерес стороннего зеваки? А может быть, мстительное желание насладиться его поделом заслуженной болью? Нет, нет и нет...»
И неожиданно я прозрел. Я не покинул незнакомца потому, что, словно прилежный ученик, сам того не сознавая, заворожённо внимал преподаваемый мне многомудрой жизнью урок:
«Счастье невозможно купить ценою измены.»
Урок, который так просто учить на чужом примере. И так трудно избежать в своей собственной судьбе.