«Я до сих пор живу, как будто даю телеграмму», - сказал Сергей и озадачил меня. Я, конечно, знаю теоретически, что в России до сих пор отправляют телеграммы. Правда, я не захожу на почту, так как предпочитаю пользоваться Интернетом или мобильником. Да, вспомнила, иногда родители просят заплатить за квартиру, и я иду в сберкассу, занимаю очередь в окошко «Коммунальные платежи».
Оказывается, когда-то люди пользовались телеграфом, так как это была единственная оперативная связь. Сергей поведал, что было время, когда буква стоила целых три копейки, поэтому без запятых, союзов и предлогов нужно было выразить самое главное. Писали на зеленом бланке, устроившись кое-как, все время поглядывая на продвигающуюся очередь в почтовом отделении. С волнением следя за выражением лица телеграфистки – она считала количество знаков – отправляли зашифрованное сообщение. Получатель был обречен на раздумья. Если бедный студент или студентка оказывались далеко за пределами отчего дома и посылали телеграмму с криком о помощи, родители ломали голову: что же хотело сказать чадо? На всякий случай высылали деньги и не ошибались.
- Сереж, а что стало с Лидой, твоей первой любовью? – спросила я, уютно устроившись рядом с мужем. Он лежал на диване, читал газету. На удлиненном носу, с чуть заметной горбинкой, смешно блестели очки моей бабушки. Сергей упорно не хотел идти к окулисту, а я нашла в старинном буфете бархатный футляр, в котором хранились очки с толстыми линзами. Шутя надела их на нос Сергея, вдруг оказалось, что они ему вполне подходят!
- С Лидой? Я уехал, закрутился. Стыдно сказать, но даже не пытался узнать, как сложилась ее жизнь. Слушай, ну ты из меня Нестора делаешь! – он снял очки, положил их назад в футляр.
Я не настаивала на разговорах о прошлом, хотя чувствовала, что люблю мужа и хочу прожить каждый день его прошедшей жизни.
- Почему у тебя нет фотографий? – приставала я. – Какой ты был в 80-е годы? Какая у тебя была стрижка?
Сергей уступал мне во всем: в супермаркете мы выбирали те продукты, которые я хотела, отдыхали там, где я предпочитала. Я чувствовала, что он меня балует, как отец любимую дочку. Поэтому он согласился рассказывать о своей жизни. Конечно, меня интересовали интимные подробности, лирические отступления, и я предполагаю, что многие события, связанные с «делами», он опускал. Мне было достаточно той атмосферы, которую он передавал. Я чувствовала время и лучше понимала мужа.
- Сереж, расскажи про Олимпиаду в Москве. Где ты был тогда?
- О, в то лето я находился в Ереване, - и Сергей охотно делится воспоминаниями.
... год 1980, московская Олимпиада. Я познакомился с чудесной девушкой Люсей. Она жила в Горьком, ей было, кажется, восемнадцать. Да, поступила в университет сразу после школы, закончила первый курс. Как я понял, изучала что-то гуманитарное, по крайней мере я видел у нее в сумке толстую книгу «Братья Карамазовы». Так вот, читала девушка Достоевского, бродила по волжской набережной. В то лето был наведен порядок везде, куда только могли проникнуть иностранцы. В столице полки магазинов ломились от никому, кроме туристов, не нужного хлама с олимпийской символикой. Очередей не было. Все, что поприличнее, было убрано с прилавков, чтобы не распугивать километровыми хвостами настороженные стайки иностранных гостей.
Люся говорила, что в Горьком была тишь да гладь. Тогда город был закрытым. Кстати, там находился Сахаров в ссылке. Люди толпились в очереди за «выброшенными» финскими сапогами – летом продавали зимнюю обувь, дефицит! Стояли за туалетной бумагой, за арбузами и баклажанами. Люся их называла «синенькими».
Так вот в июле шла моя подруга по Свердловке (центральная улица Горького или Нижнего Новгорода, наверное, ее уже переименовали, не знаю) и увидела объявление: горящая путевка в Армению на неделю, с проживанием, цена 37 рублей! Это как раз Люсина стипендия. Поскольку жила девушка с родителями, не задумываясь, она выкупила путевку и уже поставила близких перед фактом. Успела сбегать в универмаг и купить для юга шляпу из сиреневого сукна с бахромой, чемодан в крапинку. Сшила сарафан на бретельках. Что еще нужно отдыхающим?
Знаешь, я как сейчас вижу ее: жизнерадостную кобылицу, стучащую по мостовым Нижнего (ты не поверишь, там на привокзальной площади я увидел настоящих лошадей, как во времена Максима Горького! Я потом к Люсе часто приезжал в гости). Люся рассказывала мне, что опаздывала на поезд, бежала и припевала: «До отправленья поезда осталось пять минут!» Смешная она была, Люська. Говорила, что уронила тогда чемодан на перроне, оттуда ее нехитрые пожитки вывалились, она их кое-как затолкала и запрыгнула в вагон.
Вышла в Адлере, попрощалась со спутницами, студентками из Дзержинска, которых сопровождал папа, отставной военный. Все они направились прямо с поезда на пляж, хотелось искупнуться после жаркой дороги. Но Люсе нужно было пересесть на другой поезд, следующий в Ереван. Среди ожидающих поезда на Ереван русских не было. Люся немного струхнула, примкнула к группе учительниц из Чувашии.
Для Люси та поездка оказалась целым театральным представлением. По крайней мере мне она передавала все в лицах – актерка!
Сначала ее прогнали с места у окошка: там поместилась целая шайка «людей с базара». У них было много вещей, а также все время приходили гости из других вагонов. Люся поняла, что коммерция продолжается и в поезде. Ее вытеснили без слов. Ну а как иначе? Кавказцы по-русски не говорили, а Люся от страха вскарабкалась на верхнюю полку в проходе.
Туалет «восточного экспресса» поразил Люську не тем, что там не было воды, а тем, что ее в нем заперли. Так и просидела там бедная студентка до самой границы с Турцией.
Оказывается, у проводника – по описаниям Люськи – «одноглазого пирата» - были на то соображения. Арестантка слышала, как поезд остановился. Былая глухая ночь. Вдруг дверь в туалете открылась как-то сама по себе. Люся выскочила и увидела, что и в тамбуре растворена дверь. Жадно вдыхая свежий воздух, Люся спустилась с подножки на низкий перрон. Силуэты снующих людей с большими тюками заставили ее залезть назад. В пряном воздухе повеяло произведением Лермонтова «Тамань». Люся замерла от восторга: слово «контрабанда» ей очень нравилось. Вот почему проводник запер ее – чтобы не было свидетелей! А выпустил, чтобы отчаянными криками не спугнула, не помяла бархат ночи.
Когда горьковчанка вернулась, то с удивлением обнаружила, что ее полка была уже занята. Люся пристроилась на краешке чей-то постели. Надела войлочную панаму, солнцезащитные очки, закуталась в пляжную подстилку. И так «загорала» до утра, стараясь не болтать ногами в проходе.
- Сереж, ну прямо восточный роман! – я слушала, как завороженная, а Сергей курил одну сигарету за другой и, видимо, тоже наслаждался воспоминаниями.
… С первыми лучами солнца Люся увидела море. В Сухуми села команда студентов-армян. И места нашлись при дневном свете, и гитара зазвучала, и вернулось Люське счастье. Она оказалась единственной девушкой в вагоне. Чувашки сидели в белых платках, в синих пиджаках, на которых висели значки «Народный учитель».
Люся рассказывала про Горьковский историко-филологический факультет, куда поступила без блата и с отличием закончила первые два семестра. Достала зачетку, в которой красовались рукописные пометки «отл.» Она подпевала под гитару – ребята исполняли на английском языке «О гёрл». Торжественно принимала клочки бумаги, вырванные из тетрадки, с номерами телефонов. Люся раскраснелась: у нее никогда не было столько поклонников! Парни разглядывали ее беззастенчиво и уверяли, что по приезде в Ереван она обязательно должна позвонить. Между собой они, видимо, обсуждали Люсину опрометчивость – как можно такой молодой девушке путешествовать в одиночку, тем более на юге! Люся держала себя независимо и сообщала о намерении посетить озеро Севан без сопровождающих.
Днем она добралась на городском автобусе до студенческого общежития, получила ключ от комнаты. Люся не предполагала, что может быть так жарко. От обилия солнца у нее кружилась голова, девушка спряталась в большой комнате, в которой находилось несколько кроватей. К вечеру любопытство одержало верх, Люся решила выйти на улицу.
Она надела плиссированную юбку, сшитую в ателье. Кремовый цвет шелка очень гармонировал с розовыми замшевыми итальянскими туфлями на высоком каблуке. Люся была из обеспеченной семьи, родители ни в чем отличнице не отказывали. Блузка с рукавом-фонариком была украшена вышитым воротничком. В таком виде дюймовочка вышла во двор. Пока она любовалась южным небом, запрокинув хорошенькую головку, не заметила, как вокруг собралась публика из темноволосых, коричневых от загара парней. Они стали цокать и сверкать белыми зубами, миндалевидные глаза их блестели. Кольцо сужалось вокруг «белой» девушки. Картина стала напоминать сцену из колониальных времен, когда аборигены окружали одного, случайно попавшего на берег конкистадора.
Залитая алым закатным солнцем улица была пустынна. В воздухе пахло свежим лавашем, подмышками юношей, еще какой-то назойливой парфюмерией, которую Люся раньше и не нюхала. Парни возбужденно тараторили, раздевали глазами-маслинами бедную Люсю, уже кое-кто коснулся ее обнаженного локотка. Боковым зрением девушка зацепилась за вышедшую из вестибюля Адель Ованесовну, коменданта общаги. С криком "Как я люблю армянскую литературу, особенно Сарьяна!" – студентка бросилась в объятия не менее знойной, чем окружившие Люсю юноши, женщины.
- Сергей! Я улетаю. А ты, как же ты познакомился с бедной Люсей? – я очень хотела продолжения.
- Лер, ты ведь поняла, что я не могу рассказать всего. Ты ведь понимаешь, что в Армении я оказался по одному поручению, не связанному с Люсей. Мне нужно было там провернуть одно дельце, и я представлялся всем художником из Ленинграда. Как будто я вернулся на историческую родину – мол, мои предки армяне, а сам я живу на севере. В мои планы не входило знакомство с Люсей, просто так получилось. Мне стало ее жалко, когда я увидел, насколько она легкомысленна.
… Люся согласилась очень быстро, что я «нетипичный армянин». Кареглазый и темноволосый, я все же выделялся в толпе студентов из Сухуми. Я оказался в том же поезде, в котором ехали Люся и ребята. Как все, я дал девушке телефон того человека, у которого должен был остановиться. Наверное, поведение Люси удивило меня. Я сразу понял, что она – «белая ворона». Не помню уже, почему я дал ей тот номер.
Наверное, странно, что именно мне она позвонила с поста Адели Ованесовны. Я видел записочки с номерами телефонов – их было больше десятка. Конечно, мне польстило, что из всех девушка выбрала меня. Я познакомил ее со своим армянским приятелем, Рубеном. Его отец был очень известным врачом во всем Советском Союзе. Они жили в центре Еревана и имели богатую квартиру.
Рубик изучал фагоцитоз. О своих основаниях недоверия Мечникову он прожужжал мне все уши в первую нашу встречу в Москве. Я решил, что такая необычная страсть студента мединститута может пригодится – не буду раскрывать подробностей поручения, ради которого я приехал в Армению. А Люсе «юноша со странностями» вполне подходил, поэтому я рекомендовал в пажи именно Рубика. Да, его номер я и дал Люсе в поезде.
Мы договорились с Рубеном встретиться у фонтанов. В то время в Ереване работали то ли музыкальные, то ли цветные фонтаны: на площади играла музыка и вода переливалась всеми цветами радуги. Мой приятель сразу приехал и объявил, что теорию борьбы организма с бактериями необходимо испытать на практике. Я заметил, что сегодня ему такой случай представится, так как я познакомлю его с симпатичной русской девушкой.
И действительно, весь вечер Рубик обхаживал Люсю, заглядывая в ее глаза, в ворот блузки. Он пожирал ее, как одни клетки поглощают другие во время фагоцитоза. Лер, запомни это слово!
Мы любовались поющими фонтанами, сидя на скамейке в парке. Люся кокетничала и ласково называла Рубика белым кровяным шариком, так как он уже успел и ей прочитать лекцию о борьбе на межклеточном уровне. Я же, услышав ее реплику, поежился. По-моему, Люся поступала опрометчиво, так как не все армянские парни понимают юмор русских девушек. Слава богу, я служил как бы переводчиком, и все проходило гладко.
Рубик горячился по своей теме, он говорил и говорил. Сообщал нам о блуждающих клетках, которые возникают в лимфатических железах и селезенке, выходят оттуда и, порвав связь с остальными частями тела, разбредаются по всем его уголкам. Эти клетки превращаются в настоящих странников! Подумать только: столько поэзии в монологе о каких-то клетках.
Между тем ереванская ночь обещала многое. Нам не хотелось отпускать Люсю, но мы должны были проводить ее до общежития, договорившись, что встретимся завтра. По дороге домой – я остановился у Рубика – я подначивал его, что Люсю нужно «вселить» в его организм в качестве клетки. Но с условием, что она будет не просто клеткой-паразиткой, а сможет рапортовать о всех своих ощущениях. Будет клеткой-наводчицей, не унимался я.
На следующий день было тридцать три градуса. Люся упала в обморок в душном автобусе, мы тут же посадили ее, попросив уступить место. Очень быстро девушка открыла глаза и улыбнулась. Мы даже засомневались, был ли это настоящий обморок.
«Я в восторге от Армении. Солнце и ржавые холмы. Ереван - город розового туфа. Говорят, жемчужина Армении – озеро Севан», - щебетала Люся.
Кажется, мы ездили в тот день в Эчмиадзин. После посещения храма устроились на берегу арыка перекусить. Люся сидела в одном купальнике и ела дыню. Сельские мальчишки прибежали посмотреть на нее. Мы попросили Люсю накинуть сарафанчик, но она возмущенно заявила, что уже взрослая. Помню, взяла сигарету из бумажной пачки «Аэрофлот» и вызывающе закурила. Я решил проучить «пацанку». Завел разговор о блуждающих клетках и «вселении» их в организм, например, живого человека.
«Проникновение возможно только через кровь или тесный половой контакт, опасный секс», - начал вешать лапшу я. Рубик смотрел на меня со страхом: «Ни одна армянская женщина на такое не пойдет». Я стал дразнить Люсю, спрашивая, согласна ли она такую жертву? До сих пор не пойму, неужели Люся ничего не понимала? По крайней мере она произнесла: «Ну что ж, если наука требует…».
В общем, мы дурачились. Люся же с умным видом пересказывала какой-то текст, который она обнаружила в общежитии. Видимо, кто-то из студентов забыл хрестоматию по древне-армянской литературе.
Отличница Люся сообщила нам, что на озере Севан бушевал ураганный ветер. Волны бились с молодой яростью о старые камни Армении. Мужчина был колюч и горд. Казалось, ему завидуют сами горы. Женщина, как выгоревшая на солнце трава, легла под его ноги. Она потеряла изумруд своего блеска от нещадного солнца Армении. Она потеряла саму себя.
Мы решили свозить Люсю на озеро, чтобы она увидела все своими глазами. Перед тем, как отправиться на Севан, зашли на почту, и Люся дала телеграмму родителям: «Жарко без персиков». Видимо, она хотела написать, что персики стоят дорого в расчете, что мама пришлет денег.
На Севане мы разбили палатку. Сидели на берегу, резались в карты. Вдруг Люся достала записную книжку и что-то стала писать. Утром я поинтересовался, открыв записную книжку на той странице, где были сделаны записи. Я позволил себе заглянуть в чужие каракули потому, что страшно разозлился на Рубика и Люсю. Они постоянно выгоняли меня на улицу, так как у них начался роман. Под утро я уснул, закутавшись в одеяло на берегу. Вдруг меня кто-то разбудил. Это оказался Рубен, который жаловался на Люсю: она его обманула, у них ничего не было. Выходит, я зря мерз на сыром песке.
Люся писала: «Все произошло на берегу жемчужного озера. В темноте оно было похоже на огромный зрачок. От волнения Рубик растирал в ладонях шафран. Горы горбились в смущении от нашего безрассудства. Мы были молоды и дерзки. Утром над водой поднялась дымка. Она парила среди холмов. Я вдруг почувствовала, как освобождаюсь от всего привычного, земного и как бы сжимаюсь в пустом пространстве, превращаясь в какую-то точку. Видимо, я превратилась в клетку, добралась до кровеносных сосудов, протиснулась через их стенки и попала в кровь Рубика. Ой, какой был бурный его кровавый поток! Посредине жилы, в которой я находилась, неслись в виде плотной цепи кровяные клетки – красные тельца. Я жалась к краю. Как посредине бурного арыка или горной реки укладываются крупные камни, а мелкие разлетаются по сторонам, так я спасалась внутри Рубена. Но течение его крови несло меня дальше. Вот в общем потоке я свернула в боковую ветвь канала, оттуда повернула еще несколько раз. Вдруг поток остановился. Окружавший меня тесный канал вдруг расширился. Вместо гладких, замкнутых стенок по бокам потока поднимались какие-то скалы, изборожденные расселинами, и кровяная жидкость бурлила между ними, образуя водовороты».
Честно говоря, я опешил. Во-первых, какой бред! Во-вторых, она это писала вчера, еще не проведя ночи в палатке. Я подумал, что у Люси не все в порядке. Мне приходилось встречать экзальтированных женщин, но не до такой же степени!
Когда мы доставили Люсю в общежитие и пошли в ресторан, я решил угостить Рубена и задать ему пару вопросов по делу. Но бедолага не мог ни о чем слушать, кроме сумасшедшей Люси. Похоже, что у них обоих «крышу снесло». Парень доложил мне, что специально нанес себе порез. Он хотел, чтобы Люся увидела процесс заживления раны. Когда она «вошла в него», то наблюдала фантастическую картину. Рубик говорил, как в бреду:
- Сверху каскадами падали удлиненные капли, вытянутые, как уши осла. В потоке низвергались светлые ручьи, бурные и грязные, как бывает весной. Им навстречу шли сероватые гигантские клетки, наступая и отчаянно борясь с ручьями. Эти серые монстры удаляли обрывки порезанных, негодных волокон. И наконец гигантские звезды со множественными отростками сцеплялись друг с другом, заполняя зияющие отверстия между волокнами.
- Молодец! Хорошо, что не сказал, что специально нанес себе порез. Иначе Люся еще больше бы чокнулась, - добавил я, заводясь.
- Да, она увидела мою свернувшуюся кровь, инфекцию раны. Ты только пойми, ведь ей посчастливилось увидеть, как лейкоциты очищали ранку. Как клетки соединительной ткани сцеплялись друг с другом, заживляя порез.
- О господи! Я в восторге. Теперь вам необходимо повторить эксперимент. Ведь Люся еще не знает, что происходит в твоем кишечнике. Или внутри носовой полости. Предполагаю, зрелище грандиозное! Представь на минутку: возвышенности носовых раковин в увеличенном виде. Ведь это дюны или барханы, дрожащие от вдыхаемого воздуха. Многочисленные заросли из волосков задерживают пыль.
…Ребята меня разозлили. Ну как же так можно жить: на всем готовом, пользуясь положением родителей. Почему кто-то добивается всего сам, а эти белые и пушистые получили все даром? Видели бы они своих сверстников, с которыми я встречался в колонии.
Я предложил Рубену нарисовать Люсин портрет в голом виде. Нашел в его квартире ватман, угольки и показал, как делать наброски. Сказал, что мне тоже хочется рисовать Люсю, но я не знаю, как ее уговорить позировать в обнаженном виде. Если она согласится для Рубика, то я тоже «пристроюсь», то есть буду рисовать.
Рубен, подумав, согласился. Люся восприняла это предложение спокойно. Она разделась, уселась на диване, поджав ноги и прикрывая грудь руками крест-накрест. Но она все время говорила, продолжая «отдаваться» Рубику, уносясь в глубины его организма. Путешествуя по ущельям и впадинам, преодолевая горные ледники, она размахивала руками, обнажая свои прекрасные молодые груди. Рубик смотрел, как завороженный.
Я же в это время исследовал в другой комнате письменный стол его отца. Мне нужны были кое-какие документы, особенно анамнез больных, известных в стране людей. Слушал о том, как Люся оказалась в зеленом потоке питательной каши, почва под ней раскачивалась, как на корабле во время бури. Она всматривалась внимательно в зеленый сок, который тек мимо ворсинок, и видела, что он состоял из чистой желчи.
Вдруг до моего слуха донеслись звонки телефона. Аппарат находился рядом со мною, на столе. Сначала я хотел снять трубку, но сразу остановил себя вопросом: «Что я делаю в кабинете?» Я вышел в коридор и крикнул оттуда Рубику, что звонят. Он попросил меня ответить.
Какая-то женщина по-русски спрашивала про Люсю. Я догадался, что это Люсина мама звонит из Горького. Позвал девушку. Она вскочила и прибежала раздетой. Я смотрел на ее девичье тело и думал, как мало для женщины одной красоты. Как важно, что у женщины в голове. Видимо, Люся угадала по взгляду мои мысли. А может, голос матери ее вернул в реальный мир.
Девушка засобиралась домой, уже ни за что не соглашаясь завершить «сеанс обнаженки».
Знаю, что больше они с Рубиком биологией не занимались. Я водил Люсю по магазинам, купил ей армянские шлепанцы с металлическими заклепками. «Вот тебе, в память о Севане. Смотри, какие они голубые, как вода в озере, правда?» - сказал ей на прощание.
Когда Люся уехала в Горький, Рубен рассказал, что они договорились об условном коде для телеграфирования. Ведь им, оказывается, нужны только два слова: «да» и «нет». Поэтому остановились на точке и тире. Точка – приятное, он надеется, для Люси воспоминание, пусть будет «да». Ну а тире – это всегда проблемы стиля. Рубик писал плохо по-русски, ставил в сочинениях одни тире. Значит, тире будет «нет».
Экономия изобразительных средств, особый телеграфный стиль, всегда были ему по душе. Домашний и культурный Рубен зачитывался Хемингуэем в армянском переводе, поэтому и предложил «код точки и тире, то есть лаконизма и любви».
- Ты сказал в начале, что часто приезжал к Люсе в Горький. Зачем? – прервала я молчание, вызванное перекуром.
- Она жила в самом центре, у драматического театра. Конечно, я мог остановиться в гостинице, но мне нравилось бывать у нее дома. Знаешь, сейчас я думаю, что зря так осуждал этих ребят. У них было нормальное детство, интересный внутренний мир. Знаю, что Рубен стал известным ученым. А Люся? Я слышал, что в девяностые годы она уехала за рубеж, выскочив за какого-то иностранца. Блуждающая клетка, одним словом.
- Хм, интересно. А ведь точно: у кого-то точечная природа, у кого-то - линия. Пусть и короткая, как тире.
- Лер, я тебе покажу свою старую записную книжку. Она изрядно похудела, так как я удалил странички с номерами телефонов, но здесь полно всяких перлов, без указания автора. Вот этот, например: «Волге тепло приезжай точка препарат бродячих клеток тире».
- Так это Люсина телеграмма?
- Да, только она не мне адресована, а Рубику. Он мне рассказывал по телефону, я почему-то записал.
- Рубик приезжал в Горький?
- Нет. Он, наверное, спутал тире с точкой.