У бабушки нашей жизнь была тяжелая. Ее старшая дочка, голубоглазая и золотоволосая красавица Манечка, лет в 9 резвилась с соседскими девочками на лестнице и упала, ударившись затылком о каменную ступеньку. Обычное вроде бы падение, но после него пролежала Манечка до ранней своей смерти 19 лет -- без движения, без речи, без надежды на выздоровление... Вот потому с такой болезненной заботливостью относилась бабушка к нам, своим внукам, потому так боялась, чтобы с нами не случилось какого-нибудь несчастья. А мы чувствовали себя совсем взрослыми и тяготились ее мелочной опекой. Еще бы! - мне в школу через год, а брат всего на два года меня моложе. Совсем большие, самостоятельные люди.
И получилось-то все из-за пустяка. Бабушка напекла блинков, вроде бы и наших любимых, которые с вареньем есть можно: намажешь, закрутишь - и в рот. Только вот забыла, старая, что и вчера были блины, и позавчера, а варенье с утра как кончилось.
- Не будем мы эти блины есть! - дружно заявили мы. - Сама их
ешь, да еще и без варенья!
- Вот как?! - обиделась бабушка. - И съем. От таких блинов
отказываются только самые глупые и капризные дети.
По правде сказать, есть нам хотелось, да и блины пахли весьма аппетитно. Но мы были упрямы и не могли пойти на попятную.
- Пойдем к маме! - твердо сказала я. - Пойдем и все ей расскажем.
Пусть знает, как над нами издеваются.
Мама работала, в общем-то, недалеко - в организации под названием «Облпроект». Жили мы на улице Карпова, которая тогда называлась улицей Ворошилова, там, где сейчас гостиница «Ока», а мама работала возле церкви Ивана Предтечи, на улице Московской. И страшный перекресток был только один, между Московской и улицей Кирова, но зато какой страшный!.. А остальные перекрестки - так, на тихих улочках. Чем не прогулка для двух самостоятельных взрослых детей, одному из которых шесть, а другому четыре года!
Вот мы взялись за руки и пошли. Одеты мы были, по дошколятской моде тех лет, во что-то вроде комбинезончиков из пестрого ситца: пышные коротенькие штанишки на резиночках сверху и снизу и нагруднички с помочами, застегивающимися сзади на пуговицы. На ногах — сандалетки: у меня почти новые, у брата — подряхлее, мои прошлогодние. Вот и идем мы, похожие то ли на маленьких пажей, то ли на маленьких клоунов. От жары и усталости, а больше, я думаю, от того, что так и не поел вкусных бабушкиных блинков, брат стал похлюпывать носом, а потом и вовсе потихоньку расплакался. Люди, встречавшие нас, очень нам сочувствовали.
- Вы потерялись? - спрашивала милая дама в ярком крепдешиновом платье, присев
рядом с братом на корточки и вытирая ему нос и глаза платочком с кружевцем. - Милый малыш, ты потерял свою маму?
- Никого мы не потеряли, - гордо отвечала я. - Нас обидели, и мы ушли из дома.
- Кто же это вас обидел? - возмущался статный военный.
- Наша бабушка.
- Бабушка?.. Она вас бьет? Голодом морит?- загалдели все вокруг. - Какая ужасная бабушка!
- Она хотела нас блинами накормить, - проговорил наконец брат, шмыгая носом.
Все вокруг смолкли, словно даже смутились, и как-то виновато посмотрели друг на друга.
- Ну и что? — удивился военный, — Меня бы кто блинками накормил!
- А мы этих блинов не хотели, - объяснила я. - А она нас заставляла.
Дама в крепдешине встала с корточек и брезгливо отряхнула свой кружевной платочек.
- Странные какие-то дети, - сказала она недовольно. - Их кормят,а они из дома бегут. Может, их в милицию сдать?
Наверное, они так бы и поступили, но мимо шла мамина сотрудница, узнала нас, всплеснула руками:
- Откуда вы взялись, что вы тут делаете?
Теперь мы уже оба дружно ревели, потому что не хотели в милицию. Знакомая схватила нас за руки и потащила к «Облпроекту». Так что самый страшный перекресток мы прошли в сопровождении взрослого человека.
У мамы заканчивался обеденный перерыв, и она доедала пирожок у выхода. Увидела нас, выронила остаток пирожка, и ее загорелое лицо стало совсем белым.
- Что случилось? - сказала она каким-то чужим, хриплым голосом. -
Что-то с бабушкой?..
Мы оба плакали, и она ничего не поняла из наших несвязных объяснений насчет блинов без варенья. Крикнула кому-то, что задержится, и поволокла нас домой. Мы страшно устали и еле успевали за ней, но не смели и пикнуть.
Бабушка сидела на низком пороге, плечи ее были высоко подняты, а седая голова опустилась на руки, сложенные на коленях. В этой позе она напоминала нахохлившуюся больную птицу и показалась нам совсем маленькой и очень старой. Она посмотрела на нас сквозь стекла очков странно отсутствующими тусклыми глазами, потом махнула рукой, словно мы ей бесконечно надоели, медленно поднялась по скрипучей лестнице в нашу комнату, легла в своем уголке лицом к стене... Мама села рядом, обняла бабушку за плечи, стала что-то тихо, ласково говорить...
- Она нас хотела блинами накормить, - пыталась я еще раз объяснить, что,
собственно, произошло.
Мама посмотрела на меня холодно, как на чужую.
- Чтобы я вас не видела и не слышала, - тем же чужим голосом сказала она.
Мы забились в угол между кроватью и шкафом и прижались друг к другу. Блины всё ещё
стояли на столе, но успели подсохнуть, и аппетитный запах весь уже выветрился. Мы затащили тарелку в свой угол и, словно наказывая себя, съели эти уже совсем невкусные, холодные блины.
Мама встала с бабушкиной кровати, сказала:
- Если ты настаиваешь, я не скажу никому. Но, по-моему, ты неправа. Отец должен узнать, какие у него бессердечные дети.
Бабушка что-то ответила, мы не расслышали. Ничего не сказав нам, даже не посмотрев в нашу сторону, мама ушла. Мы еще посидели в своем уголке, а потом робко подошли к бабушке. Она лежала в той же позе, но я почему-то была уверена, что она не спит.
- Бабушка, - тихо сказала я, - мы съели все твои блины. Было
очень вкусно. Спасибо тебе, бабушка!
Она повернулась и привстала, сдвинув очки на переносицу. Ее глаза были красны и припухли, но улыбка была обычная - добрая, светлая бабушкина улыбка.
- Вот и хорошо, внучата, - проговорила она. - Вот и отлично.
Рисунок Е.А.Смирнова.