Кладбищенский сторож Василий Иванович не имел особых оснований гордиться прожитым отрезком своей жизни. Единственное, чем он мог гордиться, даже не принадлежало к его личным заслугам, а обязано было исключительно волеизъявлению его родителей – имя как у легендарного комдива. В отличие от прочих отставных пенсионеров, любящих повспоминать и приукрасить подвиги своей лихой юности, Василий Иванович мемуары не разглашал, все еще (впрочем, безосновательно) опасаясь теней криминально-наркоманского прошлого. Жил он исключительно днем сегодняшним, на жизнь не жаловался, обязанности кладбищенские справлял на совесть, порою даже с непонятным для окружающих рвением, поэтому в душу к нему никто не лез, тем более плевать туда не собирался, понимая, что и сам не вечен и будет рано или поздно покоиться вот под той вон осинкой.
N-ское кладбище располагалось на отшибе, среди мрачных еловых лесопосадок, перемежающихся с заросшими бурьяном пустырями. Место для упокоения было как нельзя лучше, как говорится тишь, да гладь, да божья благодать, не считая упорных слухов о том, что вода в подгорном роднике отравлена трупным ядом, стекающем с дождевыми водами с вершины кладбищенского холма.
Сторожка деда Васи стояла сразу за оградой. В ее окнах ночью не гас свет сороковатной лампочки, вкрученной в старомодный абажур, первоначально имевший светло-коричневый оттенок. Как и все пожилые люди, потребность во сне он имел минимальную. Сторож регулярно заваривал и запасал на долгую уральскую зиму каких-то трав, растущих здесь же на территории кладбища. Наибольшей силой, считал он, обладают травы, растущие на заброшенных могилах умерших в глубокой старости бабушек-богомолок. А почему, сам себе объяснить не мог, так уж как-то выяснил, экспериментально. Глотал иногда, по старой памяти, мухоморов и камлал… Этому непростому делу научил его таёжный шаман, когда был Василий Иванович помоложе и копался на золотых якутских приисках. Этот же шаман избавил его от героиновой зависимости, весьма, причем специфично. Об этом, пожалуй, подробнее.
Добытое золото Вася отвозил в поселение оленеводов за сорок верст, где его выкупали за продукты и героин заезжие лихие чернобородые люди. Разговаривали они мало, да и то с диким незнакомым акцентом. Тех золотодобытчиков, которые уже сидели плотно, пинали и унижали, не стесняясь кары аллаха, и всегда норовили обмануть по крупному. Вася к такому состоянию уже приближался и, осознавая свою будущую незавидную судьбу, ненавидел и боялся этих людей всё сильнее. О том, как докатился до такой жизни, будущий кладбищенский сторож уже сам не помнил толком, и никто не мог ему об этом поведать, разве что эти звери. Которым чего-либо кому-либо объяснять было в тягость. Вася и не настаивал. Лишь бы дали крупицу белого. Естественно, при таком раскладе, золотодобытчики производственные показатели ударными темпами не увеличивали, а напротив даже – мёрли по тайге и тундре пачками. На смену им непонятно откуда приходили новые – лысые и с наколками, с нездоровым блеском в глазах и жаждой наживы. Говорили, что это урки с колымского лагеря, отпущенные на вольные хлеба начальником, в обмен на политое пОтом и кровью золото.
Шаман нашел Василия в землянке, когда тот был уже на краю миров, зависая над надкусанной пол буханкой ржаного хлеба, отвесив губу и роняя редкие слюни на черствую корку. Вид при этом Вася собой являл отвратный и, можно сказать, предсмертный. Практически бессознательного Иваныча шаман тащил на себе до своей яранги – полдня пути.
– Как зовут? – неприветливо буркнул шаман, когда, нашедший в себе силы вернуться, Вася открыл глаза.
– Коля. Эмм… – Иваныч слегка потряс головой, издав губами булькающий звук, – Вася.
– Твоя лисий сын! Слабый, дохлый! Вонючий! – шаман отрывисто, но не злобно гавкал. На первых фалангах пальцев его левой руки были наколоты четыре буквы – «Я», «Л», «О», «К». Еще способный к простым умственным напрягам, Вася понял, что невольно и неуклюже сострил. Получивший свою наколку в поселке геологоразведчиков Николай по-русски разговаривал более-менее и изъясняться с ним приходилось все же не на пальцах.
Через пару дней у Васи начались героиновые ломки. Вместо дозы вожделенного порошка Василий получал от шамана увесистые удары засохшей медвежьей костью, которой он обычно бил в обтянутый оленьим желудком шаманский свой бубен. Скрипевшие от нестерпимой боли суставы гнулись плохо, Вася скулил, и его постоянно тошнило в дымной, застеленной шкурами яранге. После воспитательной процедуры Николай поил Васю травными настоями, от которых Вася засыпал через двадцать минут невыносимых стенаний. Ссавший под себя наркот доставлял шаману массу неудобств и Николай негромко сетовал своим духам на глупого белого человека. Так прошло несколько адски бесконечных дней. Когда Василий обрел в себе силы жить дальше, шаман научил его грибам, травам, охоте. В силу рационального склада ума общаться с тотемными Колиными духами Василий так и не научился, хоть ел и мухоморы и лизал омерзительного вида каких-то земноводных и волчьим лыком травился. Ему просто нравилось камлать, хоть и не видел он никаких духов, а видел небесного оленя борющегося с подземным медведем, а шаман Коля постукивал при этом монотонно в бубен и бормотал что-то по-своему.
Провожавший Васю до поселка геологоразведчиков Николай снабдил Васю сушеным мясом, которое было неприятно на вкус, но долго хранилось. Худо-бедно добравшись до железнодорожной станции, Василий влез в первый попавшийся товарняк, идущий на запад, и вывалился из него через несколько дней, миновав Уральские горы. В пути, правда, случилась с ним, мягко говоря, неприятность. Обходчик путей, застукав Васю за безбилетным проездом, в категоричной форме потребовал оставить поезд, на что Вася, нюхнувший суровой таежной жизни, просто свернул ему башку насмерть и затолкал труп в соседний вагон. Так вот судьба занесла его в N-ск.
С работой оказалось легко – объявление о специфической вакансии висело прямо на вокзале. Работа оказалась не трудной. И трудится он на ней по сей день.
Когда стал он уже пожилым и никто не называл его уже иначе, как Василий Иванович, зародилась в нем странная мания – раскапывать могилы. Раскопает какого-нибудь инженера, аккуратно вскроет гроб верной «фомкой», оглянет костюмчик, зашитые черными нитками губы, ровный пробор, вздохнет – и закапывает обратно. А у одной девочки достал из гроба большеголовую пыльную куклу, при этом долго беседовал поочередно с обеими, стараясь уладить ситуацию и никого не обидеть. В итоге каким-то ему одному ведомым способом договорился, что меняет куклу на еженедельный букет ромашек. От того, наверно, столько трав у него в сторожке по углам развешено. С куклой он ежедневно беседовал и делился своими мыслями и страхами. Больше всего он боялся, что приходящие по ночам на кладбище в поисках острых ощущений панки, узнав о его увлечении, станут называть его обидным словом «маразматик». Однако же панки избегали с ним общаться и уж точно никогда не называли его маразматиком.
А однажды он раскопал пожилого башкира, который до боли напомнил ему шамана. Василий Иванович долго смотрел на траурное его лицо, а потом сел на свежевыкопанную землю и горько заплакал. Закапывал могилу дед Вася с особым тщанием и приговаривал сквозь слезы: «Прости, Коля, прости, пожалуйста…» Хоть и звали усопшего Алмазом, он никаких возражений не имел.
В ту ночь Василий Иванович ополовинил свой запас спиртовой настойки зверобоя, ибо «кому нужен этот героизм – трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?»
2005 г.