Вообще-то, Лидочка никогда не умела лгать по-крупному. Если она и врала кому-то, то так, по мелочи. Не хотела идти гулять – говорила, болит голова. Не хотела болтать по телефону – говорила, мама зовёт. И таких мелочей в её жизни можно было насчитать миллионы и миллиарды. Тем не менее, Лида считала себя крайне честной девушкой.
И она никогда не задумывалась над тем, что врёт не только знакомым, но и самой себе. А ведь, пожалуй, себе она врала гораздо чаще, чем всем остальным. А причиной её самообмана была собственная слабость. Лидочке не хватало смелости признать, что её мир, идеальный мир без проблем и трудностей, придуман ей самой. Это в реальности надо было бороться за счастье, иметь совесть, а в придуманном мире всё было гораздо легче и проще.
Но самое страшное было в том, что Лидочку не тревожило её враньё. Не тревожило до тех пор, пока однажды один человек не дал ей посмотреться в «зеркало», то самое зеркало совести, которое было наглухо заперто где-то на задворках её души и никогда не доставалось наружу, дабы не беспокоить Лидочкино сознание.
А человеком этим оказался некто Василий - весьма милый молодой человек, который ухаживал за Лидочкой вот уже третью неделю и не давал ей покоя. Лиде этот «нудный Вася» уже порядком надоел, и она не знала, как же от него избавиться поскорее. И тут, как обычно, ей пришла в голову идея «наврать». Пришла неожиданно, ночью, так что Лиде стало даже немножко страшно. Раньше она никогда не лгала умышленно и оправдать себя ей было гораздо легче, но в этот раз у неё не было другого выхода. Правда, она пыталась отложить своё «враньё» до лучших времён, потому что даже она, закоренелая врунья, боялась врать вот так вот, прямо в глаза.
Но настал день, когда терпеть Васю стало уже просто невыносимо, и Лиде не оставалось ничего другого, как насочинять ему с три короба про свою жизнь и отвязаться тем самым от навязчивого мальчишки навсегда. Усердно почесав в затылке и попытавшись сделать как можно более честное лицо, Лидочка начала:
- Вася, ты знаешь…
- Что? – спросил Василий, чей взгляд, полный благоговейной любви, вызывал у Лидочке рвотный рефлекс.
-Я…мне надо тебе сказать…
- Что тебе надо сказать? – спросил бедный Вася, в голосе у которого чувствовалась надежда. Такая слепая, идиотская надежда, которая отражалась в его глазах.
-Я..я..тут…замуж выхожу…
-Замуж? Здорово… – произнёс растерянный Василий. – То есть… как это... замуж?! – вдруг опомнился он, и по его глазам стало видно, что надежда рухнула куда-то вниз, потому что глаза стали стеклянные и казалось, что он сейчас заплачет.
- Ну… вот так вот. Мне предложили, я и согласилась…
- Кто это тебе такое предложил? – спросил Вася, в голосе которого стало прослеживаться что-то грозное.
- Э-э-э… – растерялась Лидочка, - это не важно. Важно то, что мы больше не увидимся, потому что… потому что я уезжаю… в Австралию… на три года… нет… на четыре. Да. На четыре года и пять месяцев… Я тебя правда люблю, но … так будет лучше…
Воцарилось молчание. Вася больше не переспрашивал Лидочку. Он просто тихо стоял и смотрел ей в глаза. От этого взгляда уже не тошнило, а хотелось упасть в обморок, закрыться, провалиться под землю, лишь бы не смотреть в его стеклянно-прозрачные, бездонные, полные чего-то такого страшно неприятного, глаза.
Вася стоял молча и просто смотрел… и пытался найти в Лидином взгляде совесть - то самое зеркало, которое было запрятано на чердаке её души и которого она боялась больше всего на свете.
- Какая же ты… врунья! – сказал он твёрдым тихим голосом после недолгого молчания, будто наконец заметил в глазах Лиды то, что пытался найти… или понял, что ЧЕГО-ТО он найти там никогда не сможет.
Что именно произошло в этот момент с Лидочкой, она не понимала. Но что-то больно-больно кольнуло её в сердце и захотелось разреветься у Васи на плече, обнять его крепко-крепко и покаяться во всех своих грехах. Она вдруг так отчётливо увидела своё мерзкое отражение в зеркале совести и осознала, что она последняя дрянь на этом свете, что ей стало ужасно не по себе. Опомнилась она уже тогда, когда Вася быстрыми шагами удалялся прочь.
- Вася, стой, Вася… я пошутила!
Но Вася уже не слушал. Он поняла, какой же он был всё-таки дурак, что терпел эту Лиду, верил ей, позволял вешать ему лапшу на уши. И ему вдруг стало так гадко, что захотелось утопиться. Его слепая, глупая надежда теперь громко над ним хохотала, разрывая своим беспощадным смехом каждую клеточку сердца. Недолго думая, Вася пришёл домой, написал записку «Уехал в Австралию искать счастье» и ушёл…топиться. Ему теперь казалось, что ничего нет в этом мире святого, что все вокруг пустые лжецы. И в какой-то степени он был прав. Да и сам он был вруном, но ещё не понимал этого.
Погода в этот день была на удивление тихая и на реке вода, как в стакане, не шевелилась. Вася подошёл к берегу, почесал в затылке, помолился напоследок и вот уже хотел броситься вниз, как из-за камыша выплыла лодка. Рыбак Кузьмич с самого утра ловил здесь рыбу, но только к вечеру у него начало порядочно клевать.
- Слышь, малой, ты чё эт тут? – удивлённо спросил старик.
- Я..я…искупаться хочу, – наврал Василий, так трагически не переносивший чужое враньё.
- В одежде, что ли, купаться-то собрался? Ты смотри у меня, пострел. Мать ему наглаживала-наглаживала одёжу, а он купаться лезет!
«И правда, как же это я раньше о маме не подумал», – пронеслось у Васи в голове.
- А верёвка зачем?– настороженно спросил Кузьмич.
-Не знаю, забыл, наверно, кто-то... - попытался как можно более невинно ответить Василий.
-Ты это, слышь, если топиться собрался, то не смей. Ту это…мелко. Расшибёшься вдрызг.
-Да? Хорошо, я не буду…я домой пойду…
-Иди, иди. Ишь чего удумал!
И Васе как-то в один миг перехотелось кидаться в омут. И он, недовольный собой и миром, поплёлся домой.
А Кузьмич остался дальше ловить рыбу. По правде сказать, река была очень глубокая, но Кузьмич наврал. Он сам даже не понимал, почему именно: то ли и правда детину жалко стало, то ли рыбу спугнуть не хотелось. Но факт оставался фактом. Это было самое честное враньё, которое мог придумать человек, потому что это было враньё во спасение.
А тем временем, Васина записка про Австралию привела родителей в полное замешательство, и они решили спросить у Лидочки, не знает ли она, где их сын. Лида как-то сразу заподозрила, что здесь что-то неладно. Сердце её отчаянно забилось, тело охватила дрожь, и ей стало так страшно, что она поклялась больше никогда-никогда не врать…ну, хотя бы по-крупному. Лида рассказала родителям Василия всё, что знала, и они все вместе отправились на поиски блудного сына. После разговора с Кузьмичом им стало немного легче, а придя домой, они и вовсе успокоились. Вася сидел за столом и громко рыдал. Перепуганная мать ринулась к сыну:
- Вася, ну разве так можно мать пугать? Ну что это за записки такие? А, Василий?
- Прости, мам, я больше никогда-никогда так не буду. Правда. Я понял теперь – сказал он, посмотрев на маму своими чистыми-чистыми глазами, в которых отражалась совесть. Так мать и сын плакали, а у двери стояла Лида, и на глаза у неё тоже наворачивались слёзы. И Лидочке было почему-то в этот момент так легко и свободно, будто кто-то протёр её совесть, очистив разом от грязи и пыли. И будто слепая надежда вдруг стала зрячая. Она стояла и смотрела… смотрела в светлое будущее… в будущее без лжи. И это уже был не придуманный мир, не идеальный выдуманный игрушечный мирок, а настоящая жизнь, с её страхами и трудностями. Но жизнь не лживая, а настоящая.
Не буду врать и поэтому не напишу, что Лида больше никогда не лгала. Но она точно больше не врала по-крупному и уж точно не занималась самообманом. Она теперь чувствовала ответственность за каждое своё слово, и виною этому была её возродившаяся совесть.