Любовь с немцем или Карл Клаузевиц. О войне. Глава первая.
19 августа 1812 года Карл Филипп Готфрид фон Клаузевиц, уроженец города Магдебурга, отступавший вместе с русскими войсками от Смоленска к Москве, стал свидетелем прибытия в армию нового главнокомандующего – пехотного генерала Кутузова. Толстый, медлительный, одноглазый Кутузов произвел на офицера штаба 1-го Кавалерийского корпуса отталкивающее впечатление. Однако решение генерала, принятое после совета в Филях, – дать Наполеону генеральное сражение – поколебало это первое впечатление. Клаузевиц ценил в полководце решимость дать генеральное сражение более всего другого. Последующие дни немец провел в воодушевлении. Он пунктуально приготовил все необходимое для боя и даже письменно подтвердил распоряжения относительно личных бумаг на случай своей смерти в сражении.
Ночью 24 августа, накануне боя, Карл фон Клаузевиц застал в своей палатке женщину. Это была вдова виленского дворянина графа К. – Екатерина Александровна К. – потерявшая мужа в смоленском сражении и вынужденная бежать из города с матерью и пятилетней дочерью Машей. Тридцатидвухлетний немец сочувствовал горю молодой русской женщины, - случилось так, что он защитил этих представительниц трех поколений российского аристократического рода от насилия разбойников, которые назывались партизанами. Французская речь Екатерины озлобила бородатых коренастых мужиков, и даже крики старушки-матери не смогли бы остановить грубых крестьян от предполагаемого насилия над красивой молодой вдовой. Гусарский офицер Клаузевиц, скакавший по поручению командира корпуса в штаб армии, нашел время саблей и немецкими проклятиями отогнать насильников. Это событие произошло через три дня после смоленского боя, 9 августа. Повозка графини К. была с тех пор всегда ввиду штабного экипажа. Однако отношения между русской графиней и офицером-немцем ни разу еще не выходили за рамки светской учтивости. Карл Клаузевиц был удивлен приходу графини и не скрыл от нее этого. Разговор между мужчиной и женщиной велся на французском языке, поскольку К. владела им лучше, чем русским и немецким, но перевод будет дан в соответствии с русскими традициями.
«Сударыня, - поклонился Клаузевиц даме, - чем я могу вам служить?»
К., стоявшая вполоборота и смотревшая на походную лежанку Клаузевица, повернулась и заговорила, не глядя офицеру в лицо:
«Сударь… господин офицер… Я слышала, что завтра будет дано сражение?»
Клаузевиц кивнул.
«Да, сударыня, это уже не секрет».
К. быстро подняла глаза на своего собеседника, но тут же снова опустила их.
«Говорят, что армия Наполеона намного превосходит нашу…»
«Сударыня, это преувеличение, можете мне верить».
«Но эта армия еще не терпела поражений…»
Клаузевиц удивленно посмотрел на графиню. Та робко подняла свою голову.
«Графиня, это правда».
К. вспыхнула, и заговорила быстрым шепотом.
«Господин офицер, вы не боитесь? Мы ведь у стен Москвы? Я еду к своей родне, во Владимир, но Москва, это наша древняя столица… Я боюсь, господин офицер… Там мои подруги, там сердце России… Ах, вам этого не понять!»
Графиня сделала несколько шагов по направлению к офицеру. Клаузевиц отступил на полшага и проговорил.
«Сударыня, я немец. В Берлине хозяйничает тот, с кем мне завтра предстоит драться. Неужели вы полагаете, что я вас не в состоянии понять?»
К. ахнула и снова опустила взор.
«Я боюсь… я испугана, господин Клаузевиц… Простите меня…»
«Сударыня, вы женщина. Не просите у меня прощения. Я поясню вам. В Магдебурге, моем родном городе, Наполеон приказал повесить трех немецких патриотов, бойцов вольного отряда Лютцова. Один из них был моим другом детства… Но завтра я буду не мстить, сударыня. Я буду исполнять свой долг солдата».
Женщина подошла к офицеру и взяла его за руку.
«Господин Клаузевиц… Вы знаете это… Я потеряла в Смоленске мужа…»
«Это более тяжелая потеря, чем моя, сударыня…»
«Спасибо… Я любила его, он был отцом моей девочки и сильным благородным человеком. Мне не хватает его, господин Клаузевиц…Я боюсь теперь всего – войны, смерти, будущего…»
Графиня держала обеими руками руку Карла Клаузевица и умоляюще глядела ему в глаза. Клаузевиц поднял руку и прижал ее к груди женщины.
«У вас чувствительное сердце, сударыня. Ваш муж был счастливым человеком…»
«Он умер, господин Клаузевиц».
Офицер выпрямился и положил вторую руку на плечо женщины.
«Сударыня, вы не должны отчаиваться».
К. опустила голову, но Клаузевиц провел пальцами по шее и нежно поднял голову К. за подбородок.
«Вы так мало знаете о войне, сударыня. Вы знаете, что война отняла у вас мужа, опору в жизни и отца вашего ребенка… Это так. Но это не все».
Графиня, слегка дрожа все телом, слушала голос Клаузевица и смотрела на его тонкие прямые губы.
«Вы страдаете, сударыня. Я понимаю это и вижу в ваших глазах. Ваш страх ясен мне, и я вам сострадаю. Я солдат, вы могли бы решить, что мне чужды подобные чувства, но и это не так. Даже к противнику солдат обязан проявлять уважение, а к побежденному противнику - снисходительность, если он, конечно, не желает быть варваром и человеком лишенным общественных принципов».
«Мой офицер, - прервала Клаузевица графиня, - вас могут завтра убить, и вы говорите о снисходительности к врагу!»
«Мы люди, сударыня… Я – мужчина, вы – женщина… Вам знакомо счастье рождения новой жизни. Неужели вы можете представить свою дочь живущей в обществе, лишенном законов человечности? Чтобы ее невинность была бы отобрана силой, а наслаждение - выторговано?»
Графиня импульсивно сжала руку Клаузевица, но промолчала. Офицер продолжал:
«Да, завтра меня может убить враг… Да, завтра я могу испытать боль и страдания… Но ничто не сможет заставить меня быть бесчеловечным. Ни война, ни власть, ни даже страсть… Сударыня, я склоняюсь перед вами – вы стойкая женщина. Вы потеряли мужа и опору в жизни, но не потеряли веру в саму жизнь. Я почел бы за честь отдать вам свою жизнь».
Графиня ответила быстро и решительно.
«Вам можно доверять, мой офицер. Я почувствовала это еще там, в смоленском лесу. Вы можете понимать женщину. Поймите же и меня, вы оградили меня от насилия, которое посягало на мою честь, но вы ведь сможете сохранить мою честь перед людьми, если природа требует от меня большего?»
Клаузевиц посмотрел в глаза графине К. и, медленно подняв руку, погладил ее волосы, аккуратно собранные в скромную прическу.
«Милая графиня, я, как и вы, принадлежу к аристократической фамилии. Но даже, если бы я и не знал ничего о принципах чести, ваше положение не вызвало бы у меня иных чувств, кроме уважения и преклонения перед вашей искренностью. Я сделаю для вас все, что буду в силах сделать».
К. прижалась всем телом к офицеру и, подняв правую руку, погладила его лоб и щеку. Клаузевиц слегка отстранил женщину и сказал:
«Графиня, я знаю, что ваш муж служил в Литовском уланском полку – я видел его рыжего жеребца. Но я гусар. Вы видите, я одет по всей форме в столь поздний час, поскольку готовил свой мундир к сражению. Я полагаю, вы знаете разницу между военным костюмом гусара и улана? Но вы знаете только внешнюю, видимую сторону. Разница между военным костюмом венгерского происхождения и польским весьма значительна. Принимая во внимание сложность и тонкость узора бранденбур на доломане, обращение с гусарской одеждой требует долгой выучки, которой вы, сударыня, не обладаете. Учитывая же наши обстоятельства, я не имею возможности вызвать денщика. Поэтому я сам сниму одежду, после чего помогу освободиться от нее и вам. Вы можете, если сочтете нужным, наблюдать за моими действиями, или отдаться своим воспоминаниям или предположениям».
Клаузевиц подвел графиню к лежанке и усадил ее, затем отошел к скамье и, сняв ментик, принялся аккуратно расстегивать доломан. К. Внимательно следила за его действиями.
«Полк, в котором служил мой покойный муж, был сформирован два года назад. Я вспоминаю, как справляли ему уланскую форму. Это было такое хлопотное дело… За мундир с шитьем и лампасами и за сукно на панталоны пришлось отдать 40 рублей. Я настояла, чтобы мундир был шит знаменитым портным Зеленковым в Санкт-Петербурге. Шапка, эполеты и витишкеты обошлись вместе в 45 рублей, а вот одна лядунка стоила 120. Но зато все было чистое золото и серебро, никакой мишуры! За полусапожки со шпорами первому сапожнику Брейтигаму было заплачено 15 рублей ассигнациями. А берлинский сультан из белых перьев!.. Он стоил целых 60 рублей. И какая же это была красота! Муж мой был высок ростом, носил усы и бакенбарды, Ему так шла уланская форма… С пикой, украшенной флюгером, в высокой шапке с белым сультаном… У вас, мой офицер. тоже красивый мундир, но совсем другой… Это шитье… сколько здесь тонкого ручного труда…»
Клаузевиц снял доломан, положил его на скамью и стал сосредоточенно расстегивать чакчиры, укрепленные красными штанами. К. смотрела на сложенную одежду и улыбалась.
«На прошлое Рождество я купила для нашей девочки чудесное шелковое платьице, расшитое птицами и цветами… Оно было такого же цвета, как ваш мундир, мой офицер, это так мило… Золото на голубом… Каким же будет Рождество этого года? Где встретит его моя Машенька? Ах, зачем эта война, господин офицер?! Матушка моего мужа не переживет его смерти… Она недавно похоронила своего мужа… Её старший сын был убит пушечным ядром под Аустерлицем… Как это печально и страшно…»
Клаузевиц снял чакчиры и штаны, оставшись в нижней сорочке и панталонах. Он повернулся к графине, улыбнулся и тихо ответил:
«Вы трогаете мое сердце, милая графиня, перестаньте, иначе я расплачусь. Сейчас я сниму сорочку, и помогу вам с вашим платьем. Вы удивили меня, не скрою. На Западе русских считают менее цивилизованным народом, нежели другие европейцы. Это факт, пусть и грубый. Я удивлен, встретив здесь, в русской глуши, сердце, столь чувствительное к страданию ближнего, и столь стойко выносящее превратности войны. Я склоняюсь к вашим ногам, прекрасная женщина, и это лишает меня части моей силы. Но не пугайтесь».
Клаузевиц обнажил торс и, подойдя к сидящей К., протянул ей руку. Женщина взяла руку и поднялась с ложа. Офицер отвел ее на шаг вперед и медленно обошел кругом, присматриваясь к деталям ее костюма. Изучив платье, он приподнял голову графини и, глядя в глаза, поцеловал маленький острый подбородок. После чего слегка коснулся языком нижней губы. Молодая женщина немного повела головой вправо, так что язык мужчины оказался в самом уголке губ, после чего, опустив голову, ответила на ласки нежным поцелуем.
Клаузевиц отстранился первым, начав расстегивать платье К.
«Моя нежная графиня, вы тронули мое сердце своей привязанностью к семье и сочувствием матери своего, увы, погибшего мужа. Я растроган и в какой-то степени ослаблен, надеюсь, вы меня поймете. Чтобы справиться со своими чувствами, я расскажу вам то, что слышал от моего высокочтимого учителя и идеалиста Иоганна Готлиба фон Фихте, в дружбе с которым мне, молодому человеку, посчастливилось быть в Берлине. Философ Фихте был великим знатоком человечества и знал нравы всех народов и всех времен. Именно от него я услышал то, что собираюсь поведать и вам. Как-то раз, когда речь в нашей беседе зашла о естественной стыдливости женщин и о необходимости сохранять эту стыдливость по отношению к вопросам пола и назначению собственных гениталий, по возможности, до времени замужества, мой учитель резко восстал против этого общепринятого в Европе мнения. «Ребенок развивается от нахождения в материнской утробе и далее, по выходу на свет, он тренирует свое тело, сначала карабкаясь по полу, затем, начиная ходить по внушению нянек и матери. Мы учим наших детей искусству верховой езды, танцам, умению владеть оружием… Девочки также должны иметь соответствующую общественному вкусу фигуру, манеры и воспитание. Но разве не принято всеми, что основное назначение женщины – это рождение здорового потомства? Почему же в таком случае, мы ставим запреты на естественное или даже цивилизованное развитие того, что является условием выполнения этого предназначения?» Так начал учитель эту свою речь. Далее я услышал нечто гораздо более увлекательное и поучительное. Послушайте и вы, моя нежная, рассудительная графиня о чем я услышал от моего учителя фон Фихте. На счастливых островах Великого Океана живут прекрасные и сильные люди. Это признано всеми антропологами. В чем же причина такого столь удачного развития телесных признаков и душевного характера туземцев? Мой учитель заинтересовался этим и выяснил, что некоторые путешественники обратили внимание на чрезвычайно крупные и хорошо сформированные гениталии местных женщин. Я прошу прощения у графини за то, что иные мужчины столь откровенны в описании интимных форм у своих возлюбленных, но не забывайте, дорогая, что мы имеем дело с дикарями, в правилах которых было предлагать чужеземцу своих женщин в качестве обряда гостеприимства. Итак, сударыня, я снимаю ваше верхнее платье в знак первого подхода к раскрытию тайны наших с вами счастливых островитян. Дальнейшее погружение в ученые наблюдения привели господина Фихте к поразительным фактам. По поверьям этих детей природы, размер гениталий, особенно у женщины, является едва ли не сильнейшим стимулом к счастливой жизни. Также внимательны они к форме этих прекрасных роз на теле женщины и имеют определенные критерии для оценки их красоты. Сударыня, как видите, мне удалось успеть расстегнуть ваш корсет ко времени, поскольку мы переходим к новым удивительным открытиям. Итак, по рассказам удивленных путешественников, островитяне практикуют нечто невообразимое с точки зрения европейской педагогики и морали. Отцы девочек, начиная с девятилетнего возраста последних, ласкают половые органы своих дочерей, причем делают это с помощью языка и губ. Такая процедура производится два раза в неделю и имеет как физиологическую, так и педагогическую функцию. Я поясню: ласки этого рода вполне приятны девочке, так что отлучение от них является родом тяжелого наказания, налагаемого на ребенка за проступки. Островитяне вполне отдают отчет, что таким именно образом формируется у девочек органы будущего деторождения. Итак, красота и размеры гениталий показывают, во-первых, что девочка была примерного поведения, и, во-вторых, что она являлась объектом большой отцовской симпатии и, следовательно, имеет хорошую семейную историю. Сударыня, вы молчите. И это указывает мне на степень вашего удивления. И все же, милая графиня, я воспользуюсь вашей беспомощностью, чтобы лишить вас сорочки, скрывающей прекрасные, как я успел почувствовать, груди. Ведь и груди девочки-островитянки также подвергаются особым процедурам, которые, как мне кажется, менее соответствуют природе человека. Умолчу об этих грубоватых попытках обмануть, а не развить природу. Скажу лишь, что столь ценимая в нашем обществе упругость грудей, сопротивление косной силе тяжести этих венцов природных плодов, является, на мой взгляд, таким же показателем женской силы и счастья, что и величина и правильная форма гениталий. Ваша грудь великолепна и не теряет ничего в сравнении с великими образцами древних Афин. Я восхищен, моя прекрасная женщина, не прячьте же ее, опустите руки. Я продолжаю. Итак, вы видите, сколько различия таится в народных обычаях тех, кого общее название едино – люди. По достижения девочкой возраста тринадцати лет, это обыкновенно уже бывает хорошо сформированная телесно и морально женщина, готовая к супружеской жизни, полной радостей и наслаждения. Именно в этом возрасте, который может быть отодвинут лишь в случае, если девочка какое-то время не имела отца, совершавшего необходимые ласки, островитянки обретают мужей. Сударыня, я снимаю ваши нижние юбки, оставляя последней преградой перед собой эти легчайшие панталоны. Я полагаю, вы уже догадываетесь, что не ради суетного любопытства рассказал я эту поучительную историю. Есть более существенные причины тому. Вам, очевидно, знаком библейский термин для соития мужчины и женщины. Познать женщину – так говорит пророк Моисей, пытаясь передать благочестивому читателю тайну отношений мужа и жены. По моему глубокому убеждению, законодатель народов пытается в этом слове показать, что мужчина должен, прежде всего, познать природу женского наслаждения, следствием которого и будет счастье зачатия. К великому сожалению, вы не жена мне, и первую тайну вы открыли отцу вашего ребенка, я уверен в этом. Однако смешная история наших наивных дикарей подсказывает мне верный путь к познанию, если не истины, то некоего правдоподобия. Позвольте же убедить вас, милая графиня, в справедливости моих предположений, и вот я устраняю последний покров ваших одежд».
К. переступила через спущенные к ее лодыжкам панталоны и осталась стоять, обнаженная, у ложа. Клаузевиц поднял женщину на руки и уложил ее на простыни, слегка спустив ноги с края ложа. Сам офицер расположился на коленях между ног графини. Молчание мужчины сопровождали тихие, резкие стоны женщины. Спустя семь минут Клаузевиц почувствовал напряжение в бедрах графини, ускорил темп и, еще несколько десятков секунд спустя, приподняв за крепкие ягодицы тело графини, почувствовал сокращения мышц, говорившие ему о достижении цели. Он еще несколько раз медленно провел языком по набухшим половым губам, затем приподнялся и подвинулся вперед, лаская лоно женщины рукой. К. глубоко дышала, и, почувствовав рядом голову Клаузевица, порывисто обняла его и стала целовать в шею, губы и глаза. Мужчина неторопливо ответил на благодарность и, продолжая медленно гладить лобок и клитор, приподнялся над женщиной.
«Теперь вы знаете, что я не обманывал вас, милая сударыня. Надеюсь, мне удастся быть столь же убедительным и в дальнейшем. Ведь нельзя считать за подлинное удовлетворение столь невинные ласки, в которых вы не познали бы сами мужчину, которому вверили свою честь. И здесь я обязан продолжать свой монолог, поскольку природа женского наслаждения, каковую я имел возможность узнавать в продолжение всей моей жизни, требует истинного, а не предположительного знания. Судьба свела нас этим вечером, но у нашей нынешней судьбы есть свое имя. Это имя – война. Именно война является истинной причиной того, что мы сегодня дарим друг другу время жизни и частицу собственной души. Это значит, милая графиня, что вам надлежит узнать от меня истину о войне. Надеюсь, что моё знание поможет вам справиться с вашим страхом перед войной, доставившей вам столько страданий».
К. удивлено слушала Клаузевица, лаская руками его тело, перебирая волосы, целуя его в плечи и грудь, в то время, как офицер осторожно раздвинув ноги женщины, проводил напряженным членом по раскрывшемуся розовому влагалищу.
«Вы не обязаны, милая моя графиня, внимать мне с той же строгостью, какую требуют от студентов ревностные профессора университетов. Пускай все свершается в гармонии с природой удовольствия».
Клаузевиц вошел в лоно графини и начал движения, не прекращая своей речи.
«Руководящей нитью всего нашего рассуждения будет сегодня самый главный элемент войны – единоборство. Если мы захотим охватить мыслью как одно целое все бесчисленное множество отдельных единоборств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического воздействия принудить другого выполнить его волю. Итак, война, это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».
К. содрогнулась, но Клаузевиц сжав ее плечи, сохранил темп, затем, молча прикоснулся к груди женщины и провел языком по твердым соскам. Графиня застонала. Клаузевиц продолжал.
«Таким образом, физическое насилие является в ходе войны лишь средством, а истинная цель ее – навязать противнику нашу волю. Для вернейшего достижения этой цели мы должны лишить врага возможности сопротивляться».
Офицер замедлил темп движения и приподнялся на обеих руках выше над распростертым телом К.
«Имеется искус предположить, что сокрушить противника можно искусственным образом, без применения насилия, и что к этому и должно стремиться военное искусство. Как ни соблазнительна такая мысль, тем не менее, она содержит заблуждение, и его следует рассеять. Война – дело опасное, и заблуждения, имеющие своим источником добродушие, для нее самые пагубные. Применение физической силы не исключает содействия разума, тот, кто пользуется силой, ничем не стесняясь и не боясь крови, приобретает перевес над противником, который этого не делает. Так и надо смотреть на войну. Оба противника до последней крайности напрягают усилия, и нет пределов этому напряжению, кроме тех, которые ставятся внешними противодействующими силами. Было бы бесполезно и даже неразумно из-за отвращения к суровости ее стихии, упускать из виду природные свойства войны. Введение же в науку войны принципа ограничения и умеренности предполагает полнейший абсурд».
В продолжение этой речи Клаузевиц все более возбуждался, ускоряя свои ласки и темп продвижения в лоне графини. К. полностью подчинившись ритму слов и движений, казалось, отвечала всем телом на риторические пунктуации офицера, сопровождаемые напряженными толчками.
«Итак, война, это состязание, в ходе которого нет предела применению насилия. Происходит борьба, которая теоретически должна бы довести обоих противников до крайностей. Именно в этом и заключается первое взаимодействие и первая крайность, с которыми мы сталкиваемся».
В эту секунду тело графини затрепетало, Клаузевиц почувствовал истечение женской влаги и умерил свой мужской пыл. Опустившись, он прижался телом к пылающей плоти женщины и лишь слегка отзывался в глубине лона на сокращения мышц. К. сжимала руками кожу мужчины и со стоном выдыхала свое наслаждение. Клаузевиц прижался щекой к ее щеке и, все более замедляя движения, вскоре застыл в лоне. Когда графиня пришла в себя, он поцеловал ее в губы и повел руками по бедрам, и далее вверх, по рукам до самых кистей.
«Милая моя и прекрасная графиня, борьба между людьми проистекает из двух совершенно различных элементов: из враждебного чувства и из враждебного намерения. Существенным признаком нашего определения войны мы выбрали второй из этих элементов, как более общий. Нельзя представить себе даже самого первобытного чувства ненависти без какого-либо намерения. У диких народов господствуют намерения, возникающие из эмоций, у народов цивилизованных – намерения, обусловленные рассудком. Однако и цивилизованные народы могут воспылать взаимной ненавистью».
Клаузевиц возобновил движение. К. отзывалась на них со всей страстью молодого сильного тела.
«Чтобы заставить противника выполнить нашу волю, прекрасная моя сударыня, мы должны поставить его в положение более тяжелое, чем та жертва, которую мы от него требуем при этом. Конечно, невыгоды этого положения должны быть более длительными, иначе противник будет выжидать благоприятного для себя момента и упорствовать. Поэтому всякие изменения, вызываемые продолжением военных действий, должны ставить противника в еще более невыгодное положение. Во всяком случае, таково должно быть представление противника о сложившейся обстановке. Самое плохое положение, в какое может попасть воюющая сторона, это – полная невозможность сопротивляться. Поэтому, чтобы принудить противника военными действиями выполнить нашу волю, мы должны фактически обезоружить его или поставить в положение, совершенно очевидно угрожающее потерей всякой возможности сопротивляться».
В продолжение всей этой тирады Клаузевиц ускорял ритм своего движения в лоне графини, речь его становилась все более прерывистой и резкой, а голос повышался в тоне. К. изгибалась и стонами отвечала на усиления мужского напора.
«Отсюда следует, что цель военных действий заключена полностью в том, чтобы лишить противника возможности продолжать борьбу, то есть сокрушить его!»
Клаузевиц почувствовал, что графиня еще не готова к очередной разрядке, он замедлился и приподнялся выше на руках.
«Война является всегда столкновением двух живых сил, поэтому пока противник не сокрушен, я должен опасаться, что он сокрушит меня, следовательно, я не властен в своих действиях, потому что противник диктует мне законы, точно так же, как я диктую их ему. Это и есть второе взаимодействие, приводящее ко второй крайности».
Тело К. обмякло под Клаузевицем. Сотрясения были не столь сильными, но они исходили из большей глубины и были более продолжительными. Мужчина снова выждал некоторое время, двигаясь внутри в замедляющемся ритме, затем повернул графиню на бок и, не выходя из лона, прижался к ее телу. К. оживала, легонько царапая плечи офицера. Клаузевиц снова перевернул графиню на спину и возобновил движение слов и тел.
«Прекраснейшая сударыня, чтобы сокрушить противника, мы должны соразмерить наше усилие с силой сопротивления. Последняя представляет собой результат двух тесно сплетающихся факторов: средств, которыми он располагает и его воли к победе».
Клаузевиц положил ладони на груди К. и несколько раз сжал их. Потом взял в рот сосок, слегка покусывая, вытянул его, и то же самое проделал со вторым соском. Графиня содрогалась, закрыв глаза и прикусив нижнюю губу.
«Размер средств противника до некоторой степени поддается определению, хотя и не вполне точному, потому что здесь все сводится к числам. Гораздо труднее учесть его волю к победе. Мерилом здесь могут быть лишь побуждения, толкающие противника на войну. Определив указанным способом с известной степенью вероятности силу сопротивления противника, мы оцениваем наши силы и стремимся достичь превосходства, или же доводим их до наивысшей доступной нам степени».
Клаузевиц ускорил движение, дыхание его участилось, он склонился ниже к женскому телу, касаясь грудью сосков. Голос его перешел на шепот.
«Но к тому же стремится и противник, откуда вновь возникает соревнование, заключающее в самом своем понятии стремление к крайности. Это составляет третье и последнее взаимодействие и третью крайность, с которой мы сталкиваемся».
Оба тела напряглись после этих слов, Клаузевиц совершил несколько быстрых и резких толчков, затем застыл в момент глубочайшего проникновения и далее двигался в ритме с пульсацией, выплескивающей в лоно графини семя. К. ответила на первое же извержение, тела прижались друг к другу, Клаузевиц вдыхал запах волос графини, руки его смятенно двигались, пытаясь ощутить все тело женщины в один момент. Затем, он несколько раз сжал грудь К., источая остатки семени, и упал в объятия графини. Первые слова он сказал через долгие, почти бесконечные минуты.
«Итак, превосходная моя женщина, сегодня вы узнали первое определение войны. Однако даже на окончательный решающий акт всей войны в целом нельзя смотреть, как на нечто абсолютное. Насколько такой взгляд должен умерять напряжение и интенсивность усилий, ясно само собой. Чем медленнее протекают военные действия, чем чаще и длительнее остановки в них, тем легче бывает исправить возможную ошибку, тем смелее становится действующая сторона в своих предположениях, тем меньше она приближается к черте крайности».
Клаузевиц перевел дух. К. гладила его волосы, целовала лицо.
«Нежная и смелая моя графиня, я рассказал вам то, что должен был рассказать. Теперь я спокоен перед лицом смерти. Смерть меня не пугает, так же, как вас теперь не должна пугать война».
Вот дословный ответ графини Екатерины Александровны К.
«Мой великолепный мужчина, вы не погибните в завтрашнем сражении, сегодня я поняла, что Бог есть, и он меня слышит. Вы будете живы, мой великий офицер, и ваша война вас не убьет».
В апреле 1813 года графиня К. умерла при родах во Владимире. Новорожденного мальчика вырастил и воспитал дядя графини, Карл Густав Элоранта, виленский старейшина.
Спустя девятнадцать лет, в ноябре 1831 года, Карл Филипп Готфрид фон Клаузевиц, уроженец города Магдебурга, заболел во Вроцлаве холерой и 16 ноября ушел из жизни в возрасте пятидесяти одного года. Главный труд его жизни – сочинение «О войне» было подготовлено к печати и издано усилиями его вдовы, Марии фон Клаузевиц в следующем, 1832 году.