Эта история любви была банальна, как и все истории любви. Но что ж? Я расскажу вам ее.
Имени этой девушки я так никогда и не узнал. Странно, да? Я прожил с ней почти всю свою жизнь, но почему-то мне и в голову не приходило им поинтересоваться. Возможно, дело было в том, что мы были счастливы вместе, а имя - всего лишь условность.
Все случилось нежарким осенним днем на берегу свинцовой реки, где плавали грязные голодные утки, которых кормили черствым хлебом. Она стояла на мосту, задумчиво-печальная, и очень красивая. Черные волосы, глубокие карие глаза цвета шкуры здорового медведя, тонкие пальцы с короткими розовыми ноготками, и губы. Ах, эти губы... Я чуть не умер, когда увидел их, - такие налитые, яркие, сочные, упругие, яблочные, осенние, живые, печальные губы. В груди у меня стало тесно, и я даже подумать не мог, что тогда она выберет меня.
Как я понял потом, ей было просто скучно. В теплом черном пальто хорошо гулять осенью, черная круглая шапочка подчеркивала индивидуальность, элегантность, оригинальность, но без спутника скучно. Вот тогда она и выбрала меня, стоя на бревенчатом мосту над свинцовой речкой.
Клянусь, клянусь, клянусь, не знаю, почему она выбрала меня. Я был один из многих, такой скучный, не красавец, не урод, просто - один из толпы. Как булгаковская Маргарита, она сама, первая коснулась меня тонкими пальцами, и я почувствовал, что в моей груди загорелось то самое, единственное, ровное, теплое пламя любви. И там же, на бревенчатом мосту над свинцовой рекой, случился наш первый поцелуй. Ее губы были измазаны вульгарной розовой помадой, но это не умалило сладости слияния. Она вытягивала из меня тепло, а я из нее, казалось, всю жизнь.
Все, что случилось, было настолько странным и неожиданным... больше всего не свете мне хотелось обнять ее, прижать к себе до хруста маленьких изящных косточек, но я мог только застыть столбом и наслаждаться теплотой этих губ, которые стали для меня всем, - моим дыханием, моей смертью, моим теплом и ледяной дрожью души. Мы встретились, чтобы никогда больше не расставаться, и оба это поняли.
Мы гуляли по дорожкам парка в блаженной тишине. Подсознательно я не хотел, чтобы она говорила, - боялся, что, во-первых, пропадет наша нежная безмолвная связь, и что, разговорчивая, она станет совсем другой, вульгарной, навязчивой. Этого не случилось, и мы были так счастливы... Она касалась меня своей тонкой лапкой в настывших перчатках и улыбалась мне и только мне. Я знал, - и, поверьте, не мог ошибаться, - я знал, что дарю ей самую простую и настоящую радость в жизни. Двое могут дать что-то друг другу, нехитрая арифметика, у нас будет по одному яблоку и по две идеи. Она улыбалась мне.
Потом... она начала улыбаться другим.
О, моя девочка! Я видел, что поначалу ты опускала глаза, когда тебе подмигивал какой-нибудь имбецил с широкой грудной клеткой и красными ушами, ты еще тогда старалась быть только со мной. Прошло много времени, очень много, я уже был не так молод, а ты, казалось, не изменилась ни на йоту, - не потерлась шапочка, не поникли яблочные губы, - ты начала улыбаться в ответ. Я чувствовал, что теряю тебя, но ничего не мог сделать, как раз тогда я начал терять силы, и запал, и прежнюю страсть. Я уже не мог дать тебе то, чего ты хотела, а ты не могла этого понять. И однажды, - как странно, все в том же парке, на том же мосту, - ты меня бросила. Бросила и ушла с одним из имбецилов. Ты даже не извинилась, несмотря на то, что меня еще разъедали ядовитые мази твоих помад, мое сердце было истерзано твоими короткими коготками.
Ты ушла, ты не оглянулась, ты встретила нового - такого же как я, не красавца, не урода, одного из толпы, - ты ушла навсегда.
А я остался на бревенчатом мосту над свинцовой рекою, - жалкий, бесполезный, догорающий окурок c надписью "Winstone" на мятом боку.