…Он вломился в мою жизнь, как начинающий грабитель в чужую квартиру. Выждал момент, легко открыл мои простенькие замки и щеколды, вошёл и растерялся. Что делать с моим добром? Как поступить со мной? Кроме любви к нему – никакого имущества. А он не мог понять, что это за опасный предмет без видимых крючков, петелек и застёжек? Ловушка?
Я ничего не просила. Не подталкивала. Не помогала. Он запутался сам. В своей жизни и в наших отношениях. Всё – сам. Молчал и мрачнел. Кормил совесть кусками сердца. А я не могла помочь. Или боялась потерять то маленькое, что могло стать большим. Боялась?
Пожалуй, да. Да.
Он сидит передо мной и рассказывает о своей жизни. Мелкими кусочками. Не как все. Экономит. Я слушаю и терпеливо складываю трехслойные пазлы. Одна законченная картинка перекрывается другой. Его. Моя. И та, которой не было. Спешить уже некуда. Хочется понять. Время слизнуло по три десятка наших лучших лет. «Свет мой Зеркальце» скорбно молчит, и вопросы к нему отпали. Осталась привычка. Каждый день – не так страшно…. Я слушаю. Он говорит. Иногда хочу кинуть в него тарелкой. Или кошкой свернуться на коленях. Или сыпануть в бокал с вином мгновенного яда. Или поцеловать. Или сказать что-нибудь обидное: «У нас мог быть ребёнок. Ах, ты этого не знаешь? Забыл? Но ведь я тебе говорила. Тогда. Ты не услышал…».
А вот я не забыла.
Я знаю, как относятся к нежелательному ребёнку молодые мужчины. Просто. В лучшем случае – с сочувствием. А в нашем? Господи, я ведь действительно не помню ни его слов, ни лица в тот момент. Может быть, я только хотела сказать, но не сказала? Тридцать лет спустя, торжествующе: «…Сейчас ему бы исполнилось двадцать девять…». Наверное, он побледнеет. Представит другой вариант жизни. Почувствует тяжесть нашего малыша: «По кочкам, по кочкам, по ровненьким дорожкам, в ямку – бух!». Но ничего не исправить. Всё пролетело. Все кочки. Ни сына, ни дочки. Впереди – ровненькие дорожки, грустные лица друзей и родственников, и «в ямку – бух…».
А я помню ту боль.
И не раз представляла себе…
И чувствовала тяжесть.
Да что теперь…
Или сказать оскорбительное: «Ты исчез. Растворился, как папиросный дым. Пришлось… Ты его знаешь. Да-да, он. Мне было хорошо с ним...». А лучше: «О, как нам было хорошо…». Многоточие обязательно. И – «нам», чтоб больнее.
Я не знаю, как относятся пожилые мужчины к известию о сопернике. К открывшейся тайне с коньячной выдержкой. Может в них пробуждается ревность?
И он побледнеет.
Представит ту меня. С тем, другим. В те далёкие времена.
Или эту меня. С тем же. И вчера. И по-дружески засмеётся, что обидно. И захочется…
Нет, не скажу. Ничего. Не сыпану яда и не кину тарелкой. Один год с ним и тридцать без него. Я пытаюсь совместить картинки нашей жизни. Его снег и мои сугробы. Его капель и моя весна. Его дожди и моё жаркое лето. И только осень могла быть общей…
Он грустно улыбается: «Не говори, я всё знаю. Всё. И про малыша. И про боль. И не так уж сладко получалось с другими. Но ты прости - осень не сложилась…".
***
В странном городке, где даже центральная площадь всего в ста метрах от окраины, есть тихое кафе, где иногда бывает красивая женщина. Перед ней - два бокала сухого вина.
Один из них всегда остается нетронутым...