А начиналось всё довольно банально. И память вновь и вновь кружит жёлтый осенний лист , холодит кончики пальцев и легко ворошит ветром чёлку. И почему-то рисует мне старую мельницу, которую я, если когда и видела, то разве что только во сне. А и было ли что на самом деле?
Как тот проснувшийся японский мудрец, невзирая на всю свою мудрость, а может быть именно в силу её, в смысле, горе от ума, никак не мог понять, снилась ли ему, японскому мудрецу, бабочка, или ей, бабочке, снится, что она - японский мудрец, я тоже силюсь понять, что из этого всего действительно происходило, а что дорисовало моё восхитительное воображение.
Сидя на озябшей лавочке, я думала о том, как странно и противоречиво устроено существо типа млекопитающих, отряда приматов, а попросту говоря, человек. Всю долгую-долгую зиму ждёт он тёплого лета, мечтая погреть за зиму остывшие тело и душу, но стоит показаться такому долгожданному солнышку, как глаз человеческий тут же ищет тень, чтобы укрыться. И всё лето будет её искать. А осенью опять будет гоняться за солнцем и ловить каждый последний светлый день. И вспоминать, как хорошо и тепло было летом. И забывать, как он прятался от этого тепла, ища прохлады.
Эти мысли мог бы назвать свежими и оригинальными только очень лояльно настроенный человек. Тем не менее, они так заняли мой ум, что я не заметила, когда и как рядом со мной на лавочке появилось ЭТО…
Это была очень изящная вещица. Такой могла бы обладать моя пра-прабабка, княгиня Оленева . Впрочем, об этом я подумала уже потом, гораздо позднее. А пока я смотрела на появившийся из ниоткуда предмет, скосив глаза и боясь пошевелиться.
Прошлая осень вползла в подсознание вечной подозрительностью. Первый дом, взорванный в Москве ровно в полночь, не выпустивший никого из жильцов из своих тесных сонных объятий и рухнувший вместе с начатыми делами, задуманными свершениями, детскими игрушками и розовощёкими снами, любовными шёпотами и слезами долгой разлуки, этот дом стоял совсем рядом с моим. Он так громко вздохнул или всхлипнул в последнее мгновение своей жизни, словно всё многоголосое отчаяние слилось в едином стоне, и окна соседних домов, ставшие первыми свидетелями чудовищной трагедии не выдержали, треснули, разлетелись множеством осколков.
То, что произошло, было настолько чудовищно, что не поддавалось осмыслению. И мы не пытались ничего осмыслить. Мы просто скорбели. Но когда это произошло ещё и ещё, чувство безысходности навалилось всей своей тяжестью. А ещё злости и отчаяния от своего бессилья.
И противный, липкий и цепкий страх. И за себя, конечно. Но ещё больше за близких. Страх потери…Любви… Жизни… Всего…
Всё было именно так. И именно в такой последовательности. Сначала- полёт листа. Потом - мысли о вечном. Потом - неизвестный предмет. И сразу – дом на улице Гурьянова. И даже не дом. Нет там теперь никакого дома. Только пустырь…
Рука сама потянулась к зеркальцу. Да, я же не сказала: это было зеркальце. Чудесное зеркальце в очень изящной оправе, с ажурной ручкой из неизвестного мне белого металла. Рука моя, совершив полукруг, ухватила зеркальце, и я успела увидеть в нём отражение верхушки полуголого дерева, под которым находилась моя лавочка, и кусочек осеннего неба, а потом…
(отрывок)