ГЛАВА 14
(октябрь 2002)
В счастливый день, негаданно-нежданно
Свою вину пришлось мне искупить,
Теперь душа чиста и благодарна,
И хочется об этом говорить.
В письмах Ульяны всё больше придирок, недовольства и опасений. Чёрт сподобил Тожева написать это «До свидания»! В последующих письмах она гневно клеймила всех тожевских дворников, конюхов, сторожей, добавив к этой плеяде пьяных и мерзковожделеющих сантехников.
Тожев не мог знать, что вскоре встретит женщину, которая обвинения в «До свидания» назовёт голосом совести. Тожев не оставлял надежды на примирение, гневные тирады Ульяны он расценил, как временную потерю чувства юмора, но, возможно, по какой-то уважительной причине. Он давно вывел почти безотказное правило: чтобы человека успокоить, надо его сначала насмешить, и прибег он к шутливой полемике в защиту сантехников.
Сантехник Фрол
Девчонок не порол,
Не помышлял об этом
Он ни зимой, ни летом.
Те из девиц ему милы и любы,
Которые не засоряют трубы.
Он награждён за многолетний труд,
Другие пусть пример с него берут!
Отослав этот опус, Тожев надеялся, что Ульяна оценит шутку и её капризное настроение пройдёт.
Исполнился год с начала переписки. На этот раз осенние месяцы выдались не дождливыми, тёплыми, солнечными.
На днях Тожев заглянул в освободившееся довольно просторное помещение с металлической дверью, на первом этаже возле проходной. Там два окна с матовыми стёклами, а привлекла внимание поэта длинная, массивная банкетка, оставленная из-за надломанной передней опоры. Что-то в конструкции этого предмета намекало на тайное, удивительное его назначение, и в первую очередь Тожев представил на этом ложе себя в теле обнажённой, привязанной женщины.
Такие фантазии не были у него редкостью, но давно не ощущались столь реально тёплое предчувствие порки и прячущий страсть, холодноватый взгляд другой женщины с розгой в руке. Наказывая, она не презирает свою жертву, не стремится унизить. Она знает, как освобождается при этом душа от дрянных и мелких чувств и находит верный путь к такому ощущению счастья, которого и в мечте не представить.
Собственноручно починив банкетку, постепенно и незаметно дополнив обстановку тумбочкой и парой стульев, Тожев говорил себе, что всего лишь играет, и не верил новому, удивительному предчувствию, в которое, действительно, поверить трудно. Однажды в комнате появилась высокая бутыль с водой, и верёвки в тумбочке оказались, а на другой день Тожев не удержался от искушения принести розги.
Удивительно было знать о близком существовании такой комнаты, и этого было достаточно для более живых фантазий и лучшего настроения. Мысленно он встречал в этой комнате девушек из своей юности, а затем Ульяну, Лену…
А между тем стоило бы нашему мечтателю вспомнить давнишную, с шестидесятых, журнальную рубрику «Удивительное рядом!».
На этот раз удивительное не заставило себя ждать.
Где-то накануне весны принял Тожев на работу лаборанткой беспутную вдову тридцати пяти лет, жительницу учрежденского общежития Веру Замохову, личность известную, и директриса учреждения Зоя Ивановна пыталась Тожева предостеречь.
– Пьёт она, и пить будет, напрасно Вы, Адриан Савельич…
Но знала Зоя Ивановна трудность положения, грамотного сотрудника на весьма скромную бюджетную зарплату найти практически невозможно, а у Замоховой диплом с отличием, и слыла она когда-то толковым специалистом. Заявление о приёме директриса подписала. Тожев по её мнению слишком отзывчив и снисходителен, но Зоя Ивановна в глубине души более всего ценила его именно за это.
Чуда не произошло. Запои у новой сотрудницы были редкими, но продолжительными, и два с лишним месяца она продержалась безукоризненно, привела в порядок лабораторное оборудование. Но в один прекрасный день Вера на работу не вышла, так же, как и в день следующий.
Влилась она в устойчивую пьющую компанию из общежития и неделю была недоступна для всякого нормального общения.
Тожев огорчился, но на комментарии сотрудников и директрисы отмалчивался и не принимал преждевременного решения. Затем он получил достоверные сведения, что Вера от компании откололась, отсыпается и завтра выйдет на работу.
Сведения оказались достоверными. На следующий день прогульщица явилась к начальнику «на ковёр». Была она молчалива, с виду равнодушна, но единственный, пойманный Тожевым её взгляд выражал отчаяние и муку.
Тожев ей сесть не предложил, и в этот момент ощутил тайное волнение – перед ним провинившаяся женщина с неподдельным переживанием вины ждёт своей участи, и он её жалел, решил, что простит, потому испытал облегчение, и благодушно иронизировал.
– О, редчайшее явление! Где бы это записать, сама Вера Филипповна нас посетила! Это не мираж, не привидение, можно дотронуться и оно не исчезнет?
Тожев протянул руку, словно желая убедиться в материальности Веры Замоховой, и женщина с серьёзной готовностью приблизилась к боковине стола.
– Теперь частым будет, - пробормотала она.
– Что будет частым?
– Явление будет частым, если не прогоните, я больше Вас не подведу.
– Не знаю, Вы, Вера Филипповна, уже обещали нечто подобное, и я очень надеялся, а подводите Вы и меня, и себя, и о дочке не думаете…
Тожевская проповедь длилась порядочное время, все слова были мудрыми и правильными, а провинившаяся была полна благих намерений, но Тожев с грустью думал о бесплодности самых убедительных увещеваний в таких случаях. Потом слова окажутся в прошлом, а искушение выпивкой будет в настоящем.
Увы, порок тем и страшен, что в нём, кроме несомненной мерзости, для слабодушных столь же несомненно присутствует и красота, и приятность, и возможность спрятаться от горьких мыслей и забот.
Но, надо признать, это лестно, когда тебя слушают с уважением и вниманием, подают надежду на плодотворность твоей миссии. И проповедующий, и внимающий в такой момент душевно сближаются, расположены к откровенности и доверию. Наверное, поэтому снесло Адриана Савельича на любимую тему, почти непроизвольно забросил он удочку, к которой никогда не прибегал.
– Жаль, что полезные традиции остались в прошлом, всыпать бы тебе розог хороших…
При последних словах Вера заметно всколыхнулась, и Тожев сначала ощутил, а затем увидел в её просиявших глазах оживление и работу мысли.
– Надо бы, я согласна, - услышал Тожев.
Такие слова, и таким искренним тоном произносились до сих пор лишь героинями его мечтаний и стихов. Женщина словно поощряла его промелькнувшей улыбкой и открытым взглядом, из которого исчезла растерянность и тоска.
Не сомнений, что она готова понести предложенное наказание.
Тожев подобного ждал всю жизнь, но не позволил себе сразу воспользоваться ситуацией. Спасовал? Нет, это всё надо тщательно обдумать, чтобы своё удовольствие не обратилось чужим горем и унижением. Разговор о наказании завёлся для Веры неожиданно, и ей тоже следует обдумать свои слова.
В голосе Тожева появился нужный холод.
– Так и надо поступить в следующий раз. Вот, если бы точно знала, что получишь…
– Я понимаю, я, в самом деле, согласна.
Эти слова прозвучали спокойно и солидарно угрозе начальника, словно Замохова говорила не о себе, и Тожеву показалось, что она хотела сказать ещё больше…
Работает Замохова умело и добросовестно. Когда не пьёт, берётся за разные подработки, шьёт, малярит, а могла бы заниматься и более престижным делом. У неё диплом ПТУ, диплом техникума, диплом ВУЗа, и все три с отличием. По известной причине на хорошем месте нигде не удержалась.
Совершая обход производственного корпуса, Тожев заглянул в лабораторию.
Там работа кипит в чистоте и порядке. Вера, что-то напевая, не замечая начальника, протирала оконные стеклоблоки. В облегающей футболке и короткой вельветовой юбочке она выглядела с расстояния совсем юной девушкой. Голые ноги в тапочках домашнего вида были беззащитно белы, под лёгкой одеждой угадывалось крепкое тело. Ростом она невелика, в движениях её врождённая мягкость и грация. Всё это не редкость для молодой женщины, если бы не то, о чём думал в тот момент Тожев.
А всё-таки он не рыбак, и сравнение его исканий с забросом удочки не совсем точно. Если «рыбка» не попадётся, он будет рад за неё и за себя. Налицо будет его кадровый успех, человеческая правота, и одобрительное удивление Зои Ивановны ему будет приятно. Это благородно, но справедливо заметить, что испытал наш герой сожаление оттого, что после слов провинившейся «пороть надо, я согласна» не отправился за розгами. Несомненно, он вызвал в женщине мгновенно возникшее интересное ожидание взамен неловкого, тягостного чувства вины. И что тут обдумывать?
А на следующий день Тожеву казалось, что всё могло быть лишь подыгрыванием мягкосердечному начальнику.
Так и не ясно было, начало это небывалого события или окончание эпизода. Но не бесследным остался этот день для тайных миров Адриана,
и в альбоме появилось новое творение.
ВИНОВАТА
Виновата, очень виновата,
Но не страх запрятался в груди,
На конюшне сторож бородатый
Вынимает розгу из бадьи.
Гонит тучу ветерок прохладный,
По зелёным зарослям шумя,
На плетне мой сарафан нарядный,
Подо мной дубовая скамья.
Вот и всё, что вспомнить я хотела,
В этот миг почти что не дыша:
У меня есть собственное тело,
У меня есть разум и душа.
А в душе живут печаль и радость,
Любопытство, зависть, нежность, стыд,
А ещё диковинная сладость
От того, что нынче предстоит.
Все мои и ангелы, и черти
Сразу прекратили вечный спор,
Щёлканьем и свистом розга чертит
Жгучий, незатейливый узор.
Виновата, и совсем невредно
Мне, беспутной грешнице, понять:
Боже мой, как жить великолепно,
Если можно болью боль унять!
Виновата, очень виновата,
И пора судьбу благодарить,
Что пришла суровая расплата,
О которой трудно говорить.
Виновата, значит я живая,
И суровый спас меня урок,
Как спасает капля дождевая
Угнетённый засухой цветок.
***
«Опять сторож», - возмутится Ульяна.
«Вышлю ей без первой строфы», решил Тожев.
Письма от Ульяны были короткими, всегда с надуманными упрёками, за которыми всё же следовали её красивые откровения.
Тожев обзавёлся, наконец, мобильным телефоном и сообщил Ульяне свой номер, но она сразу ответила, что звонить не будет. Но кто бы знал, как хотелось ей не раз доверительной и волнующей беседы с этим сладким мучителем её души. Именно поэтомуона наотрез отказалась от покупки мобильника для себя. И снова она в письмах требует поклясться всеми святыми, что её письма сжигаются.
«Мир тесен, и бог знает, где они могут всплыть», объясняет она свой страх, а вслед за этими словами со всей сладостью откровения описывает свои неутолимые желания. И опять в её письмах возникают ключевые слова для новой сказки из волшебных миров, а в этих мирах Ульяна ничего не боялась и себя не жалела.
ГЛАВА 15
(ноябрь 2002)
Не будет больше снов несбывшихся,
Сводящих девушку с ума,
В заветный список провинившихся
Она внесёт себя сама.
Работал Тожев по-прежнему много, страстно мечтая о свободном времени. До пенсии уже недалеко, к тому времени дети доучатся и встанут на ноги, и, может быть тогда…
Будущее зачастую пугает пожилых людей, и Тожев спасался от этого страха, строя заманчивые перспективы. Он подыщет работу полегче, будет с Галчонком посещать музеи, театры, можно будет куда-нибудь съездить, будет время дом обустроить получше, чтобы дети с удовольствием приезжали.
Спасали ещё от ощущения надвигающейся старости мысли о населённых тайных мирах.
Давно Адриан задумывался, почему даже не пропащие люди далеко не всегда следуют голосу совести.
Ради какой-то выгоды или амбиций?
Может быть, но не все же мы такие.
А перед кем каяться и виниться, если окружает нас сплошная неправота, алчность, эгоизм и равнодушие. Это всё равно, что разоружиться ради всеобщего мира и тут же получить дубиной по башке. Видно, с давних времён завелась такая беда, что грешников учат, наставляют и карают не менее грешные и виноватые.
А за что?
За то, что попался или, раскаявшись, душу раскрыл.
Бывает, что надо бы человеку признать свою вину, но страшно более всего, что дураком посчитают, и наказание всегда будет несправедливым.
Мир никогда не станет совершеннее и гуманней, а все утопические идеи по этому поводу абсолютно безжизненны. Остаётся тоска по такому окружению, в котором можно обнажить своё несовершенство, слабость, покаяться и знать, что нас наказывают, потому что мы нуждаемся в наказании, знать, что мы любимы и нужны. И, кто знает, быть может, где-то в бесконечном пространстве есть планета, на которую переселяются души с мечтой такой следующей жизни.
Пусть там тоже всё не просто, но там сама природа человеческих созданий исключает преступления, направленные против человека, а голос совести призывает к ощутимому наказанию за ошибки, за признаки морального падения, и даже по неясному побуждению, в поиске доброго настроения и собственного совершенства. Наказание справедливо, если оно что-то меняет в лучшую сторону и осуществляется не ради мстительного торжества и в знак превосходства одних над другими.
Адриану однажды снился пример из того далёкого мира:
Девушка с помощью обмана получила незаслуженный подарок. Она тогда не справилась с искушением, но прошло несколько лет, и она вспомнила тот случай со стыдом, и душа потеряла покой. Девушка готова к запоздалому признанию, но знает, как огорчит дорогих ей людей. Нет, сначала пусть будет наказание, за которым есть куда обратиться.
Пусть вина моя выйдет наружу,
И спасение в том лишь, что есть
Этот стыд, исцеливший мне душу,
Эта боль, мне сберёгшая честь.
Адриану показалось, что в том сне он и был этой счастливой девушкой.
***
Чудо опять не состоялась и Вера Замохова, порадовав некоторое время примерным поведением, всё-таки подвела, а Тожев запаниковал. Он был раздосадован двумя прогулами сотрудницы, но, сердясь на себя, скрыл эти прогулы и даже видеть Веру не хотел, передал ей разрешение приступить к работе через начальника цеха.
В конце обеденного перерыва Вера пришла сама, и Тожев устроил ей хороший разнос. Напомнить о прежнем условии он не решился. Не то было настроение, а ещё боялся поставить себя в дурацкое положение. Трезвый рассудок убеждал его в невозможности прибегнуть к обещанному наказанию.
Час спустя стало думаться иначе, недавние опасения показались ничтожными перед тем, что может, наконец, произойти. Он был сух, поругал как следует, но видел в её глазах надежду и ожидание, а выходила она из кабинета подавленная, с опущенной головой. Теперь Тожев обвинил себя в бесчувствии, которым только ранил женщину. Сам не раз рассуждал, что такое обращение по сути хуже порки, если провинившиеся психологически готовы к такому наказанию. Готова она? Что ещё надо? Разговор был, и зачем было его затевать, если потом отступаться? Так никогда ничего не произойдёт. Она с сожалением о потерянной надежде выйдет из-под его влияния, а сейчас есть шанс спасти, помочь. Принимая решение, Тожев обрёл уверенность в своей правоте, и пришло тогда возбуждающее, окончательное решение, пусть произойдёт небывалое!
Вера пыталась отвлечь себя работой от горьких мыслей. Совсем плохо ей было от холодного, даже брезгливого взгляда начальника, и она проклинала себя за случайную, будь она проклята, пьянку. Но, ведь, на этот раз хватило сил одуматься, взять себя в руки и не пуститься в долгий загул. А помогла ей в этом вставшая в воображении картина раскаяния перед добрым Савельичем, и ей тогда захотелось поскорее оказаться перед ним,
что бы за этим ни последовало, и это влечение оказалось сильнее вина.
За шумом миксера она не услышала шагов, а Тожев подождал, когда она выключит установку. Она обернулась и сразу увидела в его глазах прощение и ощутила тепло в зябнувшем весь день теле. Его слова возвращали её душе утраченное, драгоценное чувство, и не важно даже, что он говорил.
– Ты думаешь, я шутил в прошлый раз о наказании?
Как же легко ей было честно возразить:
– Нет, я так не думаю!
– И правильно, что так не думаешь, в четыре зайди ко мне.
Тожев сразу вышел из лаборатории, а Вера долго не могла успокоиться и пыталась представить себе, как всё будет, но ничего не представлялось, и она лишь с удовольствием подумала, что будет благодарной и послушной.
Ровно в четыре, постучав, она вошла в кабинет, и Тожев повёл её в «тайную» комнату. Женщина ещё не уверилась окончательно, что явилась для порки, но с гремучим звуком закрылась за спиной дверь, и оказалась Вера перед приготовленной скамьёй.
Всё ещё не верилось, решится ли на такое добрый Савельич, и, наверно, чтобы он не передумал, она спросила: – А розги есть?
Розги она увидела, и снова подтвердила свою готовность к наказанию:
– Ложиться сюда?
– Ложись, – негромко приказал Тожев. Он в это время ставил замок на «собачку», а когда повернулся, провинившаяся уже лежала заголённая, уткнувшись в сложенные под головой руки.
Интересно, какими словами распоряжался бы он, не прояви Вера такую инициативу. Она избавляла его и себя от самого щепетильного момента. А Тожев был зачарован происходящим и не чувствовал волнения, им завладела спрятанная, неторопливая страсть. С розгой в руке он выбирал место у скамьи. Привязывать Веру он не стал, опасаясь, что женщина испугается, запаникует, но, надо заметить, это опасение было напрасным. Отдаваясь тожевскому правосудию, она всё воспринимала, как должное.
Несколько ранее Тожев думал, что произнесёт в такой момент предварительную нотацию, но теперь счёл это намерение слишком театральным и глуповатым. До этого ли женщине, оказавшейся в таком положении! Пусть делает выводы сама, а поговорить потом успеем.
А Вера сосредоточилась на покорном ожидании, и такая развязка не казалась ей слишком странной. Савельич знает, что делать, и всё делает правильно. Доверилась, как никому. И она сама удивилась, как её ожидание наполнилось счастьем.
Первый же удар получился уверенным, хлёстким, обжигающим, словно пронзившим всё тело, но женщина не шелохнулась, не проронила ни звука. От второго и третьего ударов ещё больней. Вера вцепилась пальцами в покрывало, а на спине ощутила горячий пот.
– Терпи, терпи – мысленно твердила она себе, не позволяя телу ни отодвинуться, ни вздрогнуть. Страшилась, но терпела боль с готовностью, с пониманием, как на болезненной процедуре у врача.
Пока Савельич переходил к другой стороне скамьи, Вера радовалась передышке, но уже точно хотела, чтобы наказание продолжалось. Боль одаривала искорками ошеломляющего счастья, забытым, ни с чем несравнимым ощущением во всём теле и
ясностью мысли. И страдала она не от постыдного положения, а от стыда за то, как она подводит поручившегося за неё Савельича.
Продолжая порку, Тожев сочувственно следил за быстро темнеющими рубцами.
Он старался не рассекать кожу до крови, но она выступила алыми бусинками в нескольких местах. Что-то подсказывает человеку с розгой, что с меньшей силой наказывать нельзя, просто нельзя, и розга неумолимо вершила своё дело.
Один лишь раз Замохова не удержала стона, вскинула голову, но пришлось снова уткнуться в скамью, потому что Савельич непререкаемо объявил:
– Ещё не всё, можешь поплакать.
– Нет уж, – пробормотала наказываемая, а Тожев не расслышал её слов, и по-прежнему переживая за состояние замоховских ягодиц, влепил оставшийся десяток ударов без всякого снисхождения.
– Всё, можно встать.
При этом Тожев отвернулся, пока женщина поднималась и поправляла одежду.
С минуту она морщилась и вздыхала от не сразу унявшейся боли, потрагивала ладонями избитые места, затем как-то сразу успокоилась.
Нужно было закрепить этот момент какими-то и примиряющими, и назидательными словами.
– Первый раз так попало?
– Да, уж точно. Так - первый раз.
– Ну, а мягче наказывать нет смысла.
– Я понимаю, всё правильно.
Только что пережитое не вызвало у женщины обиды или чувства оскорблённого достоинства. Повезло ей или не повезло, но судьба столкнула её с таким человеком, которому она без раздумий позволит себя даже выпороть, а иначе ничего подобного быть не могло бы.
Вера с детства обладала сильным характером, всегда могла за себя постоять, но временами приходили тайные, сладкие мысли о наказании, нравилось читать о подобном, видеть в фильмах, и в этом она призналась. Уже в кабинете они разговаривали долго. Тожев старался объяснить, что излечить её может не страх перед розгами, и прочими неприятностями, а замена ощущений, новое отношение к себе. Без выпивки она давно не чувствовала себя так легко, как после этого наказания, а вот надолго ли оно помогло, это будет видно. Тожев не предупреждал, не запугивал, а предрёк определённо:
– Повторить это ещё придётся.
А Вера вздохнула, с содроганием представив повторение, и согласилась:
– Я понимаю…
Тожев был потрясён и, чего скрывать, горд. Всё произошло самым естественным образом, без фальши и пошлости. Это даже эротическим приключением не казалось… Но всё же красиво.
Вечером он написал Ульяне о случившемся, невозможно было не поделиться таким событием.
Ревность – признак неуверенности в себе, а Ульяна до сих пор таким чувством не страдала. Она всегда ждала от Тожева очередных фантазий. В дни наказаний от Лены она ощущала его причастность к её боли, слезам и счастью. Она слишком часто о нём думала, ждала писем, и это её злило порой. Он поселился в её волшебных мирах с героинями своих стихов, и она завидовала этим придуманным девушкам, невольно влюблялась в них. Она делила эти миры с чужим мужчиной, а он не забавляется ли её чувствами и чувствами других людей. Взял и выпорол свою подчинённую, беспомощную, зависимую от него, и так легко об этом рассказывает. Это подло! Как ему можно доверяться! И тут же Ульяна с ужасом призналась себе, что сама бы доверилась в какой-то другой жизни, в очередь бы встала, а за такие мысли…
Наперекор страху, она вызвала Лену, а та прилетела, как скорая помощь, и первым делом выпорола. После слёз и крика Ульяна почувствовала себя свободной и даже победившей в сражении без места и названия.
Вскоре Тожев получил письмо, в котором Ульяна передала всё своё возмущение, а ведь он ей подробно обосновал свой поступок. Он не догадался, что она не простила ему этот реальный эпизод с реальной, чужой ей женщиной.
«Я Вас больше знать не желаю и прошу мне не писать».
Тожев смирился с этим разрывом, быстро забыв огорчение и обиду. У этой молодой женщины, вероятно, без него не мало разных тревог, так и не за что её судить. А ещё ему казалось, что когда-нибудь она даст о себе знать.
ОКОНЧАНИЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ СЛЕДУЕТ.