Пазл

Черное с розовым. Охра на синем. Теперь – сюда. Нет, не подходит. Найдите более бесполезное и захватывающее занятие. Купол собора на фоне неба. Нашла кусочек. Есть! Тишина в комнате. Тиком-таком – мамины часы. Мама. В памяти, как живая – с кухни, румяная, волосы под белым платком – с днем рождения, дочка. Два года прошло. Воспоминания рассыпаются, распадается картинка. «Береги ее, Саша. Больше некому»
Бережет. Как умеет. Николаич, старый любимый пень, врун болтун и хохотун – что бы без тебя делала. Охапка роз к восьмому марта, непременный ненужный кавалер в день рождения – заявляются толпой – «Наталка, мы ту мимо проходили, коньячку выпьешь?» Бесплодные попытки познакомить ее с кем-нибудь, сдать непутевую племянницу в надежные руки. Дядь Саша, голубь ты мой сизый, когда ж ты уймешься. В сорок бабе уже поздно что-то менять. Хватит. На всю жизнь наелась долго и счастливо. Если бы мама была… А нету.
Еще один пазл-воспоминание – душный комнатный провал, и цветы – гадкие, пахучие – гвоздики, хризантемы, розы… Огромный венок белых лилий. Их сладковатый запах она возненавидела на всю жизнь. Как они смеют так вызывающе, так мерзко цвести, если сегодня лягут в холодный аталас домовины, и уйдут без остатка в жирную чавкающую землю.

Тогда и началась эта горячка – после похорон. Ходила, ничего кругом не замечая, человек-автомат – дом-работа-дом. На работе пытались растормошить, но как бесил тихий шепот за спиной, сочувственное качание головами. Шеф: «Мы тут посоветовались, Натальмихайловна, вам лучше перейти на надомную работу. Сейчас такие технологии – вам даже легче будет, освоитесь, придете в себя». И едва заметный вздох облегчения, что не будет маячить перед глазами бледная тень корректора-психопатки.
Первую коробку притащил Николаич. Мялся, извиняясь, Наталк, возьми, интересно, говорят. Я попробовал, да, бес его дери, плюнул – терпения не хватило. А ты сидишь как сыч, держи вот, вдруг понравится.
Понравилось. Уныло вскрыла коробку, вывернув горсть разноцветных картонок. Да разве ж в человечьих это силах – собрать. Картина – море, небо, лодка с парусом – бледно-голубые, зеленые, темно-синие фрагменты – нет, господа, нереально это. Вдруг обнаружила два кусочка, намертво склеенных между собой. Весло от лодки. Уже проще. И – потихоньку, неприметно стала проявляться картинка. Затянуло. Спешила побыстрей сплавить работу, потом – кружка мерзкого кофе, теплые носки – зябко по осени в сталинском доме, мягкий свет лампы… Очнуться могла уже под утро, и засыпала почти счастливая.
Николаич цвел – нашел непутевой племяннице дело. Но не забывал, на связи был, как и обещал. Раз в месяц – контрольный визит. Раз в неделю – контрольный отзвон. Внепланово – пару-тройку раз в году – заявлялся без звонка, раскисший и пьяненький, с шикарным букетом и огромной коробкой зефира, который Наталья терпеть не могла. По согбенным его плечам, по уныло обвисшим усам безошибочно она определяла, что потерял сегодня Николаич очередную любофф. Нестарый еще мужик – полтинник с небольшим, в женском поле ценил понимание, бюст и жилплощадь. Обаянием не обделен, жил припеваючи у очередной дамы, бо холостяцкую свою берлогу не любил. Дамы были массивны, любвеобильны и прощали ему все. И тянулись эти именины сердца, пока на горизонте не возникала Блондинка. И как легко умел управляться Николаич со своими дамами, так же нежно и непринужденно Блондинка каблучком припечатывала дядь Сашу к паркету, вытряхивала душу и финансы, разбивала сердце и растворялась – как не было. Наталья безошибочно узнавала этот тип – все его пассии-стервы могли носить белье одного размера. Миниатюрная блондинка в очках – элегантный типаж офисной лиски – доводил Николаича до исступления, а истории, которых Наталка наслушалась в избытке, походили одна на другую, как с копирки.

На стенах появились пейзажи – морские, городские. Зверюги разнообразные. Собрать – еще с полбеды, потом грамотно нужно наклеить, не потеряв по дороге ни кусочка, рамку сделать, опять же. Соседка только головой качала – откуда столько времени берешь. Ей с ее окаянной оравой какие пазлы – только успевай поворачиваться.
И текли вечера под янтарной лампой, и отпускала боль потихоньку, и все устраивалось, и успокаивалось. В тот вечер сидела над «Девятым валом», сама выбирала - посложней, поинтересней. Отвлек телефонный звонок – Николаич, конечно, некому больше. Подругами не богата, мужчины… Не будем о грустном.
– Наташа? – Голос в трубке был ласков и вкрадчив, незнакомец мягко тянул шипящие, и шепоты в темной зале отразились от стен, своей жизнью зажили.
– Наташшшша. Скажите, вам не страшно одной? – холодком по спине. Что за дела? Дурацкий розыгрыш? Откуда знает имя? Послать, построже, или просто трубку швырнуть?
– Кто вы и что вам надо?
– Наташшша. Не стоит одной в темной комнате смотреть в зеркала…
Полетели гудки. Бросила в трубку, а сердце колотится. Дебил какой-то прикалывается. Забыть.
Прошла на кухню, бухнула чайник на плиту, сквозь тряску закурила. Звонок. Не буду подходить. Настырно, словно абонент знает, что она здесь.
– Да?
– Вы слишком много курите, Наташшша… – Вздрогнула, оглянулась, он что, ее видит?
Гудки.
Выдернуть телефон из розетки, плотней запахнуть шторы. И что теперь? Вот сволочь, что надо придурку? Пошла просчитывать. Ну нет, нет и не было у нее знакомых с такими дурацкими шутками. Может, другой Наташе звонил? Бывает. Стоп, а про сигарету как узнал? Совпало просто? И вообще, кому и что от нее может быть надо?
Теперь не заснуть. Не богат на события год – буквицы на экране, картонки на столе. А тут... Может, включить телефон? Вдруг кто из бывших друзей объявился, и шутит так неудачно. Выяснить надо, все равно не уснуть. Включила. Спустя полчаса нашла себя там же – на кухне, стеклянным взглядом сверлящей телефон. Вот психопатка.
Немного ж ей надо, чтоб забыть обо сне. И так вечная бессонница – думать, читать, вспоминать. Даже к психологу ходила, зря потратила время на дурацкий совет – будьте на людях, запишитесь на спорт, вы молоды и привлекательны. Щаз. За эти бабки он сейчас с нее Мерлин Монро нарисует, работа такая. Но послушалась. Зашла в спортклуб, посмотрела на молодых-красивых. Мельком – на себя в зеркале. Бледная морда, снулые плечи… Представила себя же в спортивном костюме, с мокрой несчастной физиономией на беговой дорожке… Когда вас ждать, спросили ласково вышколенные фитнес-леди. Обещала подумать. Так и думает до сих пор...
Молчит телефон. Молчит сволочь, времени 23-42, завтра – выход в люди, первый раз за неделю. Мышь серая на выгуле. Не забыть прилично одеться, да и накраситься бы не фигово. Это тебе не променад за вечерним кефиром в гипермаркет. Рай для мизантропов, ага, – часа этак в два ночи затариться у сонной продавщицы, и домой, черта ли бояться – кому сдалась красота ее нечеловеческая.

Конечно, заснуть так и не удалось. Крутилась в постели, щелкала пультом, мелькали глянцевые физиономии, пейзажи, политики… Читать не хотелось, а собирать картинку – уже не могла, слезились глаза, расплывались пазлы. Под утро угомонилась, под звон будильника сорвалась – собираться, краситься, как обычно – в обрез времени.
Подлетела к двери, крутанула ключ – на выход. Не открывается. Что за дела? Повертела ключом, толкнула посильней – ноль эмоций. В запале задергала-закрутила, толканула, двинула, посмотрела в глазок. Бесполезность мероприятий дошла не сразу. Что может быть глупей – человеку не выйти из собственной квартиры. И что делать в подобном случае? Чччерт, на работе раз в месяц появиться надо, и пожалуйста – не выйти из дома. Уволят к чертовой матери. Рванула ключ, налегла плечом со всей дури. Есть! Ключ погнулся и намертво застрял в двери. Допрыгалась. И что теперь? Замок заклинило, но она УВЕРЕНА, что и при открытом замке дверь открыть не получилось тоже. Или, может, она не так крутила? Или замок заел?
Наташшша – гадливый вчерашний шепоток заполз в душу, и на секунду подумалось, не продолжает ли шутки неизвестный ей абонент.
01, 02, 03 – куда звонить? И что говорить? «Замуровали, демоны?» – вспомнился Иван Васильевич, и пробило на нервный смех. Мельком глянула на себя в зеркало – встрепанные волосы, кривая улыбка и нездоровый какой-то в глазах огонек. И вот тут стало по-настоящему страшно. Почему-то вдруг ужасно расхотелось оставаться один на один с этой, в зеркале. И вдруг труднее стало дышать, и чтобы подавить поступающую панику, она громко и четко сказала:
– Так. Все в порядке. Сейчас возьму телефон и что-нибудь придумаю, – голос гулко отбился от стен, и «придумаю» она произнесла почти шепотом, жалким писком, и подумалось, как же ее все-таки МАЛО в этой огромной пустой квартире…
Повезло. Дозвонилась до соседки, вездесущая Надька знала в лицо всех – ЖЭК, слесарей, водопроводчиков. Потоптались под дверью. Покричали друг дружке – «Не открывается?» – «Пока нет»
Наталья сочла за лучшее не говорить, что не смогла выйти при открытом замке, сказала, что застрял и сломался ключ – чтобы не прослыть идиоткой.
Операция затягивалась. От работы удалось отмазаться, не очень, похоже, ее там и ждали. Соседка вернулась с подмогой. Слесарь из ЖЭКа тупил – пыхтел, чесал затылок, ковырялся в замке, да без толку все. Наконец решили вызвать подкрепление – листовки, в изобилии распиханные по почтовым ящикам пестрели объявлениями о вскрытии дверей и прочих необходимых обывателям услугах. Приехала парочка ребят, дело пошло на лад. В разгар оргмероприятий нарисовался Николаич. Пошептался со спецами, зачем-то выдал соседке свою визитку. Наталья все это время старалась стоять поближе к двери, у глазка, будто она там – с теми, кто за дверью.
Открыли, наконец. Надька влетела первой, придирчиво заглянула в глаза, убедилась, что непутевая соседка в норме и помчалась по своим делам. Вломились и спасатели, и тут с изумлением Наталья признала в одном из них Ромку – бывшего своего одноклассника.
Балбес и миляга, сколько раз втихую списывал у нее контрольные – не перечесть. Разговор вышел скомканный – Николаич, чувствуя нервозность племяшки, быстренько выставил благодетелей за дверь, не забыв сунуть премиальные за оперативность и помощь с новым замком – пока суд да дело успел съездить и купить. Сам тоже долго не задержался – расспросил торопливо, сунул гостинец – огромную банку зеленого чая, новогоднего, с яблоком и корицей, простился – и был таков. Ничего ему Наталья рассказывать не стала – просто череда дурацких совпадений. Забыть – и делу конец.
Понятно, что ни о какой работе и речи быть не могло. Вывернула коробку с пазлами, включила лампу – и на несколько часов забыла обо всем…
– Наташшша – звонок раздался глубокой ночью, и голос этот она узнала сразу, – Наташшша, зачем вы все время одна? Доброй вам ночи, милая…
– Сволочь! – заорала она в трубку, – Какого черта тебе нужно?– и полетели ответом короткие гудки.
Затрясло. Включила свет по всей квартире, телевизор погромче, но пустоту вокруг, да что там, и внутри тоже – с холодком заползающего страха – электроприборами заглушить не удалось. Сидела с полночи, сверля глазами телефон, да так и не дождалась звонка.
Вопреки собственным ожиданиям, в эту ночь она все-таки заснула. И провалилась в сон.
И был во сне зеркальный коридор. Он брела, глядя по сторонам, и без удивления наблюдала зеркальные метаморфозы – сперва отражалась в них маленькая Наташа – косички-бантики, белый фартук, затем – девчушка-цапля, нескладный пубертатный подросток, дальше, дальше по коридору – и черты отражений все больше походили на нее, теперешнюю. И очень, очень не хотелось двигаться дальше – понимала, что ничего хорошего не ждет ее в конце коридора, и липкое беспокойство тянуло силы, пока ноги несли ее вперед. Огромное зеркало преградило ей путь – тусклое, в патине времени, покрытое трещинами и пустое до поры. Ничего в нем не отразилось, и стояла она и ждала, словно пойманная в капкан, не в силах стронуться с места. Трещины разрастались, и вот уже огромный пазл перед ней, раз – и разлетелся острыми осколками, и нужно – собрать, непременно до последнего стеклышка, и тогда, может, она увидит то, что ей увидеть и надлежит. И от предчувствия бесцельности, невыполнимости задачи схватило горло железным обручем, и не хватило воздуха, и так – на всхлипе-выдохе – она и проснулась. Открыла глаза и долго лежала, приходя в себя.

С того дня начался сумасшедший дом. Ее телефон словно проснулся от спячки и трезвонил круглые сутки. Просили мебельную фабрику. Спрашивали, за сколько она сошьет свадебное платье. Одного интеллигентного глуховатого старичка ей пришлось послать на три буквы – не сдержалась. Дедок настырно интересовался мадагаскарскими тараканами.
Заявился сантехник менять краны. В полном ступоре она вспоминала, как год назад безуспешно пыталась дозвониться до аварийки и ждала помощи трое суток кряду, намертво перекрыв краны, чтоб не затопить соседей. Этот пришел сам и уходить не хотел, требуя могарыч за ложный вызов.
Свидетели Иеговы, вечные скитальцы по чужим квартирам, приходили к ней трижды. Потом агитировали за депутата бодрые пенсионерки, и сильно обижались, когда она, презрев вколоченное с детства уважение к возрасту, посылала их в хорошо известное место.

Единственный светлый момент – пару раз наведывался в гости Ромка. Сидели, пили чай – зеленый, новогодний – вспоминали школу, говорили про холостяцкое житье-бытье. Наталье нечем было особо поделиться – старалась в шутку обернуть обрушившиеся на нее неприятности, Ромка похохатывал, и соглашался, что и не такое в жизни случается – помотало его по свету, на каждую Наташину реплику была у него своя история. Похвасталась пазлами, Ромка проникся уважением, смешанным с некоторым ужасом – сколько нервов надо иметь, чтоб собирать такое …
Второй визит затянулся – заболтались. Прощаясь, Ромка вдруг замялся на пороге, и проговорил:
– Наташ, я тебе сказать что хотел… Ты знаешь…
Наталье вдруг показалось, что за этим неуклюжим вступлением последует сейчас ненужность, нелепость какая-нибудь – вроде запоздалого признания в школьной любви, и, чтоб не сломать впечатление от приятного, в общем-то вечера, быстренько чмокнула Ромку в небритую щеку, и попрощалась.
– Я позвоню еще, ладно?
– Звони, конечно, счастливо! – и закрыла дверь.
 
Потянулись дни. Телефон то молчал, то раскалялся докрасна, не в силах выдержать шквал звонков.
Ночные вылазки в магазин пришлось прекратить – очень не понравилось ощущение, сопровождавшее ее всю дорогу – показалось, что кто-то наблюдает за ней потихоньку, не приближаясь. Шла, сжимая в руке газовый баллончик, и обзывала себя последними словами – и за психоз, и идиотскую свою привычку ходить в магазин по ночам.
А в один из дней до самого подъезда провожал ее какой-то ободранный тип, и лишь присутствие извечных бабулек на скамейке спасло ее от более тесного с ним общения.
Бабульки тоже добавляли беспокойства – здоровались преувеличенно-ласково, и пристальные взгляды в спину, тихий их шепоток заставлял предположить, что знают они о ней что-то, ей самой не ведомое.
А когда вечером, измученная, садилась перед телевизором, шипящий незнакомец неизменно желал ей доброй ночи…
От этих ли пожеланий, или от чего-то еще сны приходили один другого хуже. Зеркала, пазлы, мертвые лилии с ненавистным запахом, и странное, еще в детстве пойманное горячечное ощущение – она-огромная и она-крошечная одновременно, и пропорции предметов вокруг меняются беспорядочно, и в этом микро-макро-хаосе не находится ей места, и холодным потом прошибает под утро, так, что сон не приносит ни отдыха, ни облегчения.
Держалась, как могла – не привыкла спихивать проблемы на окружающих, но когда ей позвонили уточнить время кремации, Наталья поняла, что всему есть предел. Набрала номер единственного родственника.
Николаич приехал под вечер, выслушал внимательно, одним глазом косил на молчащий телефон. Как по заказу – не одного звоночка. Решила рассказать все – про дверь, и первый звонок, и электронную почту, трещащую от спама, и истерику начальства, третьи сутки не могущего до нее дозвониться.
Слушал, курил, потом вдруг спросил, когда она последний раз была в отпуске, про здоровье и бессонницу поинтересовался. И в странном этом, перекособоченном разговоре вдруг показалось Наталье, что не верит Николаич ни единому ее слову.
– Дядь Саша, ну что, самом деле? – спросила, почти на истерике, – думаешь, это я с катушек съезжаю? Придумала все, чтоб не скучно было?
– Наталк. Я тебя знаю вооот с таких лет, – и показал, с каких именно, – и последнее время ты что-то сама не своя. Посмотри на себя. Ты же флегма у нас. А теперь – носишься как угорелая, и минутки не посидела спокойно. Ты, часом не…? – и повесил в воздухе паузу.
– Что «не», Николаич? Не спятила? Не съехала ли крышей? Я тебе говорю, чертовщина какая-то прет, докопался кто-то. Ну не совпадения же весь этот дурдом?
– Я вообще-то… – помялся, – ну, знаешь, у вас, у женщин, всякие там дни бывают… Помню, Люська моя, бывшая, когда беременная была, первый месяц ходила, орала на всех. На меня то есть. Еще запахи ей мерещились – то, видите ли, дымом запахло, то копченой селедкой. Я сам тогда чуть не спятил… Вот и спрашиваю, без обид только – может, ты у нас, того, в положении?
Хватило сил, чтобы заржать. Николаич, однако, высокого о ней мнения. Отшутилась.
– Дядь Саш, я конечно в высшей степени порядочная женщина, но до непорочного зачатия ее дошла. Не переживай, – и добавила устало, – делать-то мне теперь что? – подошла к окошку, дернула штору. Замерла. В темнеющем небе высоко над домами летела огромная пивная банка.
– Николаич, смотри! Что это летит?
Тот подошел к окну, обнял племяшку за плечи.
– Где, Наталк?
– Ну вот, смотри, видишь, летит?
– Ну, луны кусок вижу, вон самолет, огоньки, ты о нем?
– Да вот же, банка!
– Какая банка, Наташа? – очень внимательно посмотрел на нее Николаич.
Наталья осеклась. Задернула штору, села на кресло.
– Пошутила я. Просто глупая шутка.
По-прежнему внимательно глядя в глаза, дядь Саша вынес вердикт:
– Так. Для начала – выспаться. Завтра притащу тебе определитель номера, будем вычислять твоих хулиганов. Все непонятки мне докладывай, а я тут кой с кем посоветуюсь пока.
И уехал. Закрыв дверь за дядей, Наталья торопливо подошла к окну. Выглянула. Никакой банки на небе не было…

Прошла неделя. Телефон замолчал – как отрезало. И внезапно обрушившаяся тишина теперь казалась хуже бесконечного трезвона, и, перебирая в ночи цветные картонки, загадала Наталья – соберет картину, повесит на стену, и сразу все станет в порядке. Дело шло к завершению, и теперь, закончив работу, стремилась она к своим пазлам тем сильнее, чем больше нуждалась в убеждении, что все-все-все скоро образуется, наладится, вернется на свои места.
Пока – не получалось. Ее раздергивали, разбивали на сотни маленьких обломков собственные сны –зеркала, мама, мерзкие лилии… Она ждала приближения ночи почти со страхом, а вечная ее подруга-бессонница, как назло, куда-то испарилась.

В тот день домой она почти бежала. Сегодня она закончит свою картину – в коробке на донышке осталось всего-то с десяток пазлов, она специально их сберегла – чтобы, пережив ненавистный присутственный день, дома закончить картину и поставить-таки для себя точку во всем этом затянувшемся кошмаре.
Ворвалась в дом, сунула ноги в тапки, понеслась в комнату. Как просто, когда все почти закончено! Голубые, черные, бутылочно-зеленые кусочки – встают на свои места, рука, не глядя, шарит по коробке, выхватывая следующий фрагмент, и безошибочно находит ему место в пустующих клеточках. Все. Еще три. Два. И – последний. Вот оно! Сейчас. Пошарила рукой, заглянула в коробку. Последнего кусочка в ней не оказалось. На столе? Вокруг? Пусто.
Навалилась вдруг тяжесть, и мысленно уговаривая себя, что вот сейчас, непременно, пазлик найдется, просто она, дуреха, уронила его да и не заметила, и все получится, и закончится этот кошмар, душила в себе осознание того, что не найдется пазл просто потому, что кошмару этому конца и края не видно, и спятит она в итоге со своими картонками, снами, звонками и летающими пивными банками. Просто потому, что так и должно быть. По определению.
Кусая губы, чтоб в голос не зареветь, вихрем рванулась по комнатам, во все углы заглянула, перетрясла все тряпки. Ничего. Метнулась на кухню, да так на пороге и застыла.
На столе стоял букет белых лилий. Подкатила тошнота, оперлась о стену, сползла на пол. Лилии. Именно лилии. Изящные, неживые, с отвратительным пряным запахом. Тонкий аромат полз по кухне, и перед глазами в который раз вставала картинка – холмик свежей земли и поверх – нелепый венок из этих самых лилий.
Долго не думала – рванула окно, швырнула букет, в запале чуть не отправила следом и вазу. С третьей попытки прикурила.
Затрещал телефон, схватила трубку, и услышала, как шипящий ее мучитель ласково произнес:
– Вам понравились мои цветы, Наташшша? Вы не пригласите меня в гости?
Физически ощутила, как внутри сломалось что-то хрупкое. Переломилось, словно вытянули из нее какую-то самую главную жилку. Шутки кончились. Он побывал в ее доме. И в любой момент может появиться вновь.
Проклятый телефон, надрывался, трезвонил опять.
Схватила трубку, не помнила, что орала, самые страшные ругательства сквозь слезы, и душила рвущийся изнутри смех. Пазлы. Это же смешно, да она сама – самый настоящий распроклятый пазл, раздробленный шипящим гадом на кусочки, и как не собирай теперь, как не затыкай в картинке дыры – все равно, одного какого-нибудь кусочка да не хватит! Это же чертовски весело – дробить ее на кучу осколков, кто-то, наверное, умирает уже от хохота. Она – человек-пазл, и нет в этом гребаном мире никакой силы, чтоб собрать ее обратно. Как там? Шалтай-болтай… вся королевская рать… не может Шалтая… собрать… Зашлась в мелком хохоте, сидя на полу давилась от смеха, заливалась слезами.
Звонок в дверь. Ну, здравствуй, разбиратель пазлов, кто бы он ни был, сейчас она готова встретиться с ним, и чем бы дело не кончилось – мало ему не покажется. Схватила сумочку, перевернула, вытряхнула на пол все барахло – ключи, помада, бумаги, паспорт, таблетки… вот он, баллончик – плеснуть в лицо…
Звонок не преставая, какой настырный, однако, ее кавалер! И телефон надрывается. Позже, все позже. Заглянула в глазок, никого, ну понятно, сюрприз, значит будет. Еще один. Резкий щелчок замка, открыла, заорала так, что самой страшно стало, и, не глядя – баллончиком в щель, пусть для начала подышит, сволочь шипящая.

–Тетя Наташааааааааааааааа, – испуганный рев Володьки – соседа-первоклашки. Стоял под дверью, ну маленький же, в глазок его и не увидела.
Обмякла. Слава богу, не успела толком плеснуть. Рванулась к нему:
– Миленький, иди сюда, водой надо протереть.
– Маааа-ма – отчаянный рев и удаляющийся топот по лестнице.

Дальше смешалось в невнятный комок. Соседка – мать Володи, ор на лестнице, милиция. Николаич. Сует соседке какие-то деньги, с ментами - доверительно, он это умеет. Тихое шипение – «совсем с катушек слетела». Она сидела на полу, и рассеяно перебирала вещи, выпавшие из сумочки. Туман…
….
Туман. В глазах – потолок. Белый. Качается. Презрев геометрию – ромбом, углы гуляют. Еще немного – кажется, сама она свалится сейчас, только откуда? И где вообще этот потолок? И что она тут делает?
Сводит живот, под ложечкой сосет, и вкус шашлыка во рту почему-то… Гулкими голосами за дверью шум. Голова тяжелая. Встать? Белье чужое, балахон какой-то, хлоркой воняет. Больница, видимо. С трудом голову направо. Рядом – кровать, и что-то под белой простыней, деревянное, неживое. Двое вошли, не глядя, как дрова на каталку бросили, повезли. В коридоре:
– Кажись, очухалась новенькая. Палпалыча позвать.
Палпалыч, ласковый, с мягкими глазами, прохладные пальцы, лежать месяц-другой, не волноваться, нервное истощение, успокоительные… Терапия… Дурацкий молоточек, тощая медицинская карточка… Позвонить? Не стоит пока, слишком слабы, поспите… Где Николаич? – недоуменно – не знает такого, с улицы привезли, приступ, обмороки…
Надо вспомнить. Обязательно надо вспомнить. Николаич. Мама. Звонки, дверь, баллончик с газом… Боже, что с Володькой? Срочно, немедленно узнать, как Володька? Закричала, метнулась к двери. Цепкие руки, холодом в вену – укол. Спать. Больше думать не надо.
…
Потолок в трещинах. Опять пазлы. Поменять местами, этот кусочек с тем – будет собака. Спящая. А так – часы с маятником. Бормотание с соседней кровати – «богородицедеворадуйся…» – одна фраза, монотонно, час за часом. Потолок. Если прикрыть веки, белый квадрат обращается в зеркало. Там – вновь картинки – лилии, море, Николаич с усами, как у моржа, картина – «Девятый вал», и опять, опять не хватает последнего пазла… Хоть что делай, хоть вой, хоть ори – накрывает волной, сейчас захлебнется, и не спасет тот, последний, ненайденный пазл. Тонуть – страшно, криком кричи, никто не придет. Стиснуть зубы, вой из-под сжатых губ. В вену иглой – приятный холод, спать…
…..
Непривычный шум за дверью. Голоса другие – на повышенных тонах.
– Не имеете права!
– Вы со МНОЙ будете о правах разговаривать?
… – под вашу ответственность…
– Об ответственности мы поговорим в моем кабинете.
– У нее нет родственников, забрали с улицы, зафиксировано в карте…
– Вот ее муж, и попробуйте только…

Ромка. Озабоченная румяная морда, в глазах – вопрос, суетится, с ним – чужой, строгий, глядит без улыбки, внимательно.
– Уезжаем, Натальмихайловна.
Как шумно. Закрыть глаза. Сон. Все – не так. «богородицедеворадуйся…»

Три дня она просто спала. Просыпалась, и неизменно находила возле постели Ромку. Поил чаем, пытался кормить. Она ничего не понимала, кроме того, что вновь – дома. На четвертый день выползла из кровати, дотащилась до кухни.

– Попала ты, Наталка, – заговорил он.
– Ромк, я ничего не понимаю. Что ты со мной возишься, я – сумасшедшая, меня обратно надо, в психушку, – попросила, – чаю налей, зеленого.
– Зеленого? – Ромка вдруг непонятно выматерился, подошел к плите, грохнул чайник, – Так. Вопрос первый – как тя зовут, помнишь? Где училась? Кем работаешь?
Она отвечала, с удивлением понимая, что на этот раз все пазлики воспоминаний на месте, и никаких провалов в памяти она пока не ощущает.
– Дальше. Когда все началось, помнишь? Наталк, соберись, важно.
Собралась. Шаг за шагом, потянула цепочку – звонки, дверь, сны, люди, и, наконец – последний день – бедолага Володька, и дальше – мешанина из белого потолка, уколов, бормотания пациентов… Не сдержалась – заревела в голос, Ромка не мешал, не лез успокаивать, и вопреки всякой логике от слез и сдержанного слушателя становилось легче.
Успокоилась, закурила осторожно, слушая ощущения. Не выдержала, сказала то, что на душе.
– Ромк. Понимаешь, я наверно все-таки сумасшедшая. Я не-по-ни-маю, что происходило на самом деле, что – мои глюки. Ну вот смотри. Я сижу в комнате и смотрю в окно. За окном летит огромная пивная банка, на боку надпись «Балтика». Номер девять. Я эту банку вижу, а человек со мной в комнате – нет. Ну вот сейчас – ты за окном что видишь? Вон кот на подоконнике через улицу – он есть, или его нет?
Подошел к окну, глянул. Кивнул.
– Кот – есть. Рыжий, жирный, – и мягко спросил, – Наталк, а человек тот, что банку не видел – он кто?
– Николаич. Кстати, почему он не разу не пришел? Ты ему звонил? Что с ним? Может, случилось что?
– Николаич. Знаешь, Наташ. Я ведь видел твою летающую банку. Тут был юбилей какой-то, ну и запускали воздушный шар. Мне не веришь – хочешь, газету найду? С фотографией? А Николаич – извини, думаю он не появиться больше. Серега, кореш мой, ну, тот, что тебя вытаскивать помогал, он работает… Ну, короче в милиции работает, у меня друзей разных знаешь сколько… Так вот. Я тут ему кой-что рассказал, и думаю, что если Николаича твоего найдут, ждет его несколько очень неприятных минут у него в кабинете. Только думаю, не найдут все-таки. Ты вряд ли захочешь заявление писать, остальным дела нет, а сам он – Николаич твой – не дурак, свалил, а куда – одному черту ведомо.
И, не слушая путанных возражений, начал говорить.
– Хороший он, Николаич твой. Чаек вот носил, гостинцы там разные. Ты мне, Наталк, мне свои сны не рассказывай, я лучше тебе свой расскажу. А ты послушай. Сон. Иду это, значит, я с работы. А посреди улицы – дверь. Огромная такая, с дом, я к ней подхожу, понимаю, открывать надо, работа моя такая. А она большая, зараза, я приближаюсь, а она меньше становиться, а я – наоборот – больше. И опять не открыть – дверь – микроб, а я – огромный, с полмира. Потом она растет, я уменьшаюсь, и вокруг все – дома, машины, люди, тоже – то больше, то меньше, прям зазеркалье какое-то.. . И ощущения, прям скажем, ниже среднего – страшно так, как нигде мне не было. А я, понимаешь, поездил. Повидал кой-чего. Проснулся с чугунной башкой, в поту весь. И задумался. Видишь ли Наталк, я снов вообще никогда не вижу. В принципе. А тут – у тебя был два раза – и как по заказу – два кошмара, таких, что глаза на лоб. Не понравилось мне это. Звоню тебе – ты на истерике, послала меня, кричишь, что не веришь никому. Пришел. Николаич твой у двери возится, говорит, ты уехала из города, с любовником, главное. Медовый месяц у тебя. В дом не пустил, сам дверь открывать не стал, ушел. Ключ забрал. Я подождал пару дней, звоню, телефоны молчат, зашел опять, соседку встретил. Она говорит, ты не с любовником, а совсем наоборот – в психушке, и вообще больна давно, уже года два. А знаешь, она и не замечала раньше. Живет себе женщина, тихая, милая, пазлы собирает, книжки почитывает. А с месяц назад дядя родной – Александр Николаич – шепнул соседке, мол, присмотрите за племяшкой, с головой она раздружилась. Ну, соседка, яснен пень, другим соседям шепнула, чтоб поаккуратнее с тобой, понежнее… Вот они на тебя коситься и начали.
А потом, как по заказу, началось – племяшка двери ломает, телефонами швыряется, баллончиком пылит направо-налево…
– Ромка. При чем тут твои сны? И дверь реально не открыть было, я почему ключ-то сломала – она открытая уже ключом не открывалась. Как такое вообще может быть?
– Видишь, в чем дело, Наташ. Дверь у тебя была приварена. Точечная сварка – в умелых руках – пара минут на все про все. И открыть – элементарно, когда понял что к чему. Слесарь не въехал, а я когда сообразил, озадачился. Ну тут твой Николаич подрулил, стал расспрашивать, как узнал, в чем дело – говорит, давай племяшку не нервировать, я, мол, по своим каналам разберусь. Так, главное, авторитетно заявил, а мне что – мое дело телячье. Я же не знал тогда, что за дверью – ты. А потом уже хотел тебе рассказать, да не о том думал, тебя увидел, и забыл, за чем шел… – помялся, хмыкнул, продолжил по-деловому:
– Так вот. К снам твоим вернемся. И к моим, соответственно, – достал банку с чаем, повертел, –хороший чаек, ароматный. Корица, яблочки, ваниль там… По вкусу. Это, кстати, другая банка. А та –полежит у моего кореша, на всякий случай. Там порошочек внутри, без цвета и запаха. Если зараз сожрать – можно и на тот свет прогуляться, с непривычки-то. А если постепенно – с чайком, вприкуску, так сказать – сны интересные будешь смотреть. И чем дальше – тем интересней… Хороший у тебя дядя. Гуманист, блин.
Опять потолок плывет перед глазами. Тошнота к горлу. С трудом, через комок, выдавила:
– Ромка, зачем? Зачем все это со мной было делать? Что я ему сделала?
– Наташ, ты на каком свете живешь? Вокруг посмотри. Твоя квартира сейчас знаешь сколько стоит? А он, насколько я понял, твой единственный родственник. Тихо сдал тебя в теплое место, а там… Не хотел говорить, да ладно. Короче, ты бы там долго не задержалась. Тебя оформили, как бомжа – без родных и близких. А там с такими не церемонятся. Еще пара недель – и все. Мой дружок как разузнал, где ты лежишь, сразу сам собрался ехать. Нехорошее это отделение, они его давно пасут. Там все эти риэлторские аферы не раз не два проходили.
– А люди на улице? – про бомжа рассказала, про мальчонку, что как-то перекрестил ее украдкой…
– Наташ. Я сейчас пойду в магазин, куплю ноль пять самой дешевой водяры, и мне бомжи лезгинку станцуют или придушат кого я скажу. А малышу – того проще – чупачупс или десятку в зубы. Хорошие методы. Гм. Низкобюджетные.

Сидела долго, думала. Складывались кусочки, и вроде все действительно вставало на свои места. Смотрела на Ромку, на озабоченную его физиономию. Отпускало. Собралась. Черт, не ляпнуть бы лишнего, подумает, что теперь от потрясений она крышей съезжает, опять спасать бросится.
Не выдержала. Скажет, что думает, а там – будь что будет:
– Ромка. А знаешь, что меня добило? Видел последнюю мою картину? Ну, с девятым валом? Я только на ней и держалась. Собирала, цеплялась, понимаешь, что хоть что-то осталось в порядке. А тут, пришла, и все – последний рывок остался, соберу, думаю, и все нормально будет. Загадала – соберу, повешу, и сразу все придет в норму. И вот. Последнего пазла не хватило. И все – приехала. И вот думаю, может, просто жизнь моя такая дурацкая, и пазла не хватило просто потому, что я – это я? Ну не сложилось у меня, что тут поделаешь…
Ромка вдруг густо покраснел, закашлялся, большие руки заерзали, не находя себе места.
– Наталк. Я идиот. Прости меня, сам себе век не прощу. Ну, привычка у меня дурацкая, вертеть все, что лежит вокруг. Ты тогда вышла, а я смотрел твою картинку, коробку, решил тоже попробовать собрать что-нибудь, взял картонку, покрутил… Тут ты вошла, а мне неловко стало, что лезу… Засуетился, да сдуру…Короче – вот.
Порылся в карманах, протянул руку. На ладони лежал кусочек картона.

Издевательски бликуя глянцем, на огромной Ромкиной лапе лежал растреклятый последний пазл.