Серёжки

Лалибела Ольга
«Подайте…»

Узнать ее невозможно. Но от этого жеста, которым нищенка возле церкви протягивает ко мне руку, я вздрагиваю. На мгновение на её ладони, кажется, вспыхивает желтой искрой серёжка и исчезает. Рука грязная, со скрюченными пальцами, но очень знакомая. Седые кудрявые волосы, не поддерживаемые ни одной заколкой, спадают на опухшее лицо.

«Валентина?»

После первого курса, чтобы заработать денег, я на лето устраиваюсь диспетчером на железнодорожный вокзал.

Как всегда выбираю себе человека, с которым могла бы сродниться.

Как правило, это должен быть кто-то, испытывающий ко мне симпатию, воспринимающий меня такой, как я есть, не считающий, что я строю из себя что-то. Относящийся ко мне с любовью, легкой иронией, юмором и теплотой (но не издевкой или сарказмом).

Тогда это была особа по имени Валентина. Маленького роста с пышными белыми волосами, из которых она сооружает высокую прическу, все время разгуливающая на каблуках, чтобы выглядеть выше.

Она работает на телетайпе в той комнате, куда меня переводят оформлять прямую плацкарту после того, как я отслужила какое-то время со всеми вместе в диспетчерской.

Я сижу за столом с селектором уже одна, и когда зажигается огонек с номером кассы, нажимаю на клавишу, отвечаю «Прямая» и записываю заказы на прямую плацкарту, которые потом Валентина по телетайпу передает в Москву, а затем принимает их ответ.

24 часа в сутки я борюсь с печалью и тоской, но это заметно немногим, среди которых Валентина.

Одна из немногих она почему-то называет меня «Лёлей».

Так и вижу, как она, отрываясь от клацания по клавишам, поднимает обе руки вверх, поправляя волосы, и вглядывается в меня: «Опять трепещешь, Лёля? Брось ты эти кассы, подождут. На вот рубль. Мотани нам за мороженым».

И я послушно «мотаю» за мороженым. Выхожу в зал, где народ толпится у касс в надежде купить билеты на поезда, которые увезут их в разные города нашего огромного Советского Союза, издалека разглядываю кипящее страстями людское море и думаю: «А ведь вы не знаете, что я имею к вам непосредственное отношение».

Покупаю мороженое, возвращаюсь, мы с Валентиной смакуем его, я рассказываю ей о себе, о своей безнадёжной любви, и становится легче.

Можно опять нажимать клавиши ядовито светящихся квадратиков, впускать в комнату голоса суровых или приветливых кассирш, которых я знаю не только по голосу, но и в лицо, потому что подсматриваю за ними в момент покупки мороженого в зале, где ветвятся очереди из взмыленных пассажиров.

Моя смена длится 12 часов – с 8 утра до 8 вечера, через день. А Валентина приходит к 8 и уходит в 17 часов, но работает каждый день. И если для меня не существует суббот и воскресений, потому что рабочая смена может приходиться на любой день, то Валентина отдыхает положенные два дня подряд. Иногда получается, что мы не видимся по три дня, и я чувствую, что начинаю скучать по ней. Я говорю ей об этом. Она сокрушается: «Ох, Лёля, ну и трудно же тебе будет в жизни».

Лето кончается, заканчивается моя работа. Впереди учеба. Прощаясь, Валентина вынимает из уха серёжку: «На, Лёля, бери, носи в память обо мне». В то время никто не носит одну серьгу. Уши мои так и остались не проколотыми. Серёжка пропала вместе с другими украшениями, когда ограбили нашу квартиру.

«Валентина», - зову я отвернувшую от меня лицо женщину. Она не оборачивается.

Я сую в её опущенную руку деньги, которые собиралась потратить на духи.

Прости меня, Валентина!