… люди всегда боролись со злом – а мы боремся со Злом, в этом разница. У людей прошлого были просто враги – а нам противостоят Враги… это нечто непостижимое. Их нельзя описать, нельзя запомнить, нельзя изучить. Это наивысшая подлость – атаковать из глубин нашего "я", черпать оттуда все самое стыдное, чтобы вылепить из этой массы образ, наиболее убийственный для человека. Каждому – свой.
Знаешь, недавно, размышляя о Враге, я подумал, что мы – люди - находимся уже очень близко к апогею нашей эволюции, рядом с высшей точкой. Ведь чем страшнее твои враги, тем выше ты сумел подняться. Ты отражаешься в них, словно в черном ледяном зеркале, и по отражению можешь оценить себя.
Наш Враг весьма силен – ведь ему удалось запереть нас здесь, и нам ничего не известно о том, что творится за пределами нашего мира. Думаю, там теперь ад… или хуже: там хаос.
Мила боязливо смотрит вверх.
- Запереть?... Как это?
(Ах да, конечно, для нее это откровение.) До Решения рассказывать об истинном положении дел строго запрещено, но сегодня для Садовника это неважно.
-Да, к сожалению, так. Но тебя, Мила, это ни в коем случае не коснется: ты уже с сегодняшнего дня будешь под защитой Стелы.
Садовник смотрит на Милу, на складки блестящей бежевой ткани, и ему кажется, что они пищат тонкими насмешливыми голосами, словно самодовольные птички из древнего анимационного фильма.
(У нее под платьем ничего нет она там голая голаяголаяголая)
Садовник высок, немолод, совершенно лыс, на лице с полным набором морщин, характерных для привыкших к власти и уважению, смешно смотрятся двумя светлыми островками выгоревшие добела брови.
Мила – девочка лет четырнадцати, худая и угловатая, с короткой стрижкой; у нее удивительные глаза – огромные и склонные усложнять все отражающееся в них, множить, делать красивее, чем на самом деле. Глянцевое короткое платье висит на ней, словно флаг на флагштоке - живет своей жизнью, радуясь любому порыву ветра, любому движению, но лишь изредка обрисовывает то, что так нужно Садовнику.
Старик и девочка спускаются с вершины горы по извилистой дорожке, вымощенной белыми каменными плитами; когда-то на них был рисунок, но теперь он едва различим, его стерли ноги прошедших здесь. Вокруг лишь скалы, и высохшие цветы, а впереди - круглый зев тоннеля.
Тоннель ведет на юг, где раньше был проход к морю между горами, теперь он перекрыт воротами Стелы Решения. Сегодня – день решения Милы, ей тревожно, её знобит. Садовник тоже взволнован, но по другой причине; он отвечает на вопросы машинально, в голове - болезненная пустота, легче воздуха, все внимание, весь так и неизученный мозговой потенциал направлены на складки платья цвета слоновой кости, которые только что, на секунду расслабившись или, напротив, претворяя в жизнь сложный жестокий умысел, отбросили свое кредо оскорбительной безынформативности и дали - он видел - дали понять, что у нее тамничегонет. У нее тамничегонет она онаголая.
Кровь распирает его лицо изнутри; Садовник сжимает пальцами переносицу, трет глаза, смотреть старается в сторону, но это невыполнимо.
Садовник - звание, которое получают немногие, оно дает обширные возможности и опасные знания; использовав все это, он совершил преступление - скорректировал Милино CV, подогнав его под неуловимую для большинства людоедскую логику Стелы.
CV не выделялось ничем: наивное, правдивое жизнеописание четырнадцати спокойных лет, полное надежд и неуклюжих попыток понравиться. Садовник не изменял фактов, он только переправил кое-где ответы на тестовые вопросы, переделал стиль изложения, чуть обесчеловечив, придав легкую сумасшедшинку с фиксацией на полезности и поступательном движении - словом, сделал CV актуальным для Стелы, применив опыт и интуицию. Он не мог потерять Милу. Слишком много таких вот чистых, восторженных, но оказавшихся неактуальными на данное время, он проводил как налево, так и направо.
- А если... если что-то пойдет не так, - она смотрит вниз, на истертый мрамор, решившись спросить о таком сейчас для нее важном, - как это будет? Ну, если мне скажут "нет".
- Не сомневайся, Мила, - тут Садовнику легко быть убедительным, он отвечает с напором практически точно знающего - тебе скажут "да", поверь мне.
- А все же?
(глупая глупаяглупаяглупая. Я постарался. Всехорошо.)
- Там, - начинает, вздохнув, Садовник, - там есть три двери. Средняя ведёт к Стеле, нам с тобой как раз туда. Стела засияет зелеными огнями, это чертовски красиво, и мы пойдем к ней.
(недоверчиво улыбается, и в ее глазах есть, да, есть благодарность за поддержку, лишь за попытку поддержать, о, если бы она знала, если бы знала, но нельзя, эта тварь поймет, почувствует неладное)
Налево ведет белая дверь, а направо - черная.
- Прямо - жизнь, - кивает Мила, - налево - существование, направо...
Ее душа замирает - он чувствует.
- Направо - несуществование, - заканчивает он за неё.
Дурацкое слово, черное и тяжеловесное, как свинец.
- Это все знают и так, (укоризненно-просяще, игра света в ее огромных глазах, отражения облаков) - мне рассказывали... неважно кто, - (она доверяется! она рассказала запретное!) - я хочу знать, что там дальше... слева, справа.
Вдруг осознав, что терять уже нечего, Садовник честно рассказывает то, что видел своими глазами множество раз, стараясь не слишком напугать ребенка, а просто рассказать сказку, ведь он знает, что для Милы все это не более чем сказкой и останется (если он не ошибся. Но он не мог. Немогнемог.) Рассказывать об этом категорически запрещено (Категорически!), и Стела, конечно, заметит запретную информацию в её активном информационном массиве, и за это можно даже потерять сан Садовника, но что ему теперь до этого. (Что, что мнетеперьдоэтого)
- Что же... белая дверь, дверь Чистого листа, как еще о ней говорят - за ней ты... (нет не ты!) за ней те, кто туда входит, избавляются от всего, что помешает им работать, и как бы начинают другую жизнь, заново. Оттуда они направляются трудиться (да, с ниточками слюны из приоткрытых в дешевом недоумении ртов)…Черная дверь... ну, за ней пруд.
- Пруд?
- Да, черный пруд, или озеро, вокруг него белый песок, можно посидеть, поговорить, вспомнить что-то хорошее, успокоиться, наконец.
(Почему-то все, пройдя черную дверь, и так пугающе спокойны. А лица у них...застывшие, с темными ямами, а на дне - умоляющие глаза)
А потом... ну да, потом человек входит в воду, и все.
- Это... больно?
- Нет, что ты.
Садовник улыбается, словно врач перед сложной операцией, ободряюще-напряженно.
- Это, насколько я знаю, очень приятно.
( Приятно, приятно, да, скоро и я войду в эту аспидную лужу, она теплая, сонная, и какие-то мягкие лапы будут меня направлять, осторожно подталкивать вперед, все глубже, и когда жидкость поднимется до подбородка, я перестану мыслить, а через какие-то минуты мое тело исчезнет, растворится без остатка.
Хорошо, если так.
Ведь никто не знает, ЧТО живет в этой теплой, похожей на нефть, жидкости. Скоро мне придется узнать. Стела, конечно, доберется до моей головы - не сразу, очень надеюсь оченьочень надеюсь, что у меня будет хотя бы полчаса жизни, - а потом она прочитает о сделанной мной подтасовке.
Блокировка… потом короткий суд, на котором не получится даже моргнуть, а потом лужа нефти - исключительно из уважения к званию… Я буду благодарен, что не скормили меня Жукам, и что не стали наказывать, подключив мою ЦНС к специальному компьютеру, успевающему за пять минут подарить человеку сотню лет Ада… Но самое главное в том, что Стела никогда - вообще никогда - не меняет своих решений, и Мила будет жить. )
Тоннель поворачивает и выходит на открытую площадку: она как бы приглашает остановиться и осмотреться вокруг, намекает, что здесь так принято. Мила смотрит во все невероятные свои глаза. Да, впервые это обычно впечатляет. Вокруг много пустого пространства, никаких зданий, лишь живые деревья с крупными сиреневыми цветками, а выше - небо, голубое на западе, розовое на востоке, полностью лишенное облаков; блестящие сферы узловых станций смотрятся, как жемчужины, рассыпавшиеся по атласной ткани; а прямо перед девочкой и стариком, в нескольких сотнях метров, громоздятся ворота комплекса Стелы.
Они смотрелись бы куда органичнее в сером или черном цвете, но они бесстыдно белые и в этом есть нечто неправильное и даже комичное - словно боевая машина в горошек.
Садовник протягивает руку, чтобы взять впечатленную, с распахнутыми глазами, Милу за острый локоть и увлечь дальше, ближе к делу, но вспоминает, что в этом месте он произносит обязательный монолог.
- Перед нами, Мила, - он показывает интонациями, что речь сугубо официальная и положена по регламенту - перед нами ворота Стелы Решения, в которые каждый человек (не считая нас - Садовников) входит всего один раз в жизни, и сегодня твой день; готова ли ты принять любое Решение с облегчением и радостью?
- Да! - несколько испуганно.
- Тогда пойдем. Надеюсь, ты не забыла свое CV?
Мила энергично вертит головой - нет, не забыла, конечно. Садовник и не слышал ни разу, чтобы кто-то забыл взять с собой CV, но порядок обязывает спросить.
За колоссальными створками Ворот темно; освещена лишь узкая полоса на глянцевом белом полу. Садовник и Мила идут вперед, взявшись за руки. Садовник счастлив, он упивается драгоценными секундами физического контакта. Они проходят сквозь невидимую рамку, и все меняется. Стела создает для них отдельный зал – она способна одновременно поддерживать сколько угодно индивидуальных пространств. Здесь светло, но не видно ни потолка, ни стен, лишь стерильная белизна во всех направлениях. Шагать неудобно, все время ожидаешь, что нога провалится в пустоту. В воздухе слоями неподвижно висит туман. Место Решения - алый круг между двумя огромными серебряными скульптурами. Правая символизирует схватку человечества с внешними недругами, левая - не менее яростный его поединок с самим собой. Мила кажется невероятно хрупкой и беззащитной рядом с изломанными, полными сокрушительной энергии силуэтами; Садовник чувствует, что глаза наполняются слезами, и тщательно вытирает лицо платком.
Надо действовать деловито и энергично - Стела это любит. Мила встает в алый круг - бледная до синевы, губы сжаты.
- Положи CV на ладонь, - вполголоса напоминает Садовник, - и вытяни руку перед собой.
Мила снимает, разорвав тонкую серебряную нить, кулон - легкомысленный крошечный башмачок из белого золота - и протягивает его на ладони. Садовник замирает - он знает, что Стела уже считала из памяти кулона CV, уже ознакомилась с ним, и теперь, если она сочтет нужным, она возьмет дополнительную информацию непосредственно из сознания Милы. Чтение это нельзя почувствовать, но Миле может сейчас показаться, что нечто нечеловеческое, некая невидимая огромная рептилия рассматривает ее мозг, осторожно касаясь извилин раздвоенным языком.
(Ничего. Она, конечно, уже выяснила, что я нарушил правила, и что рассказал про Пруд, про Врага и так далее. Это ее отвлекло. Сочиняет жалобу в Совет. Видимо, поэтому так долго. Долгодолгодолго)
- Как ты знаешь, у Стелы большое количество функций, - говорит он, чтобы нарушить тишину, - она заботится о каждом из Живущих, управляет разными… процессами и защищает нас от прорыва Врага извне. Поэтому принятие Решения может занять некоторое время.
Мила медленно кивает головой.
Садовник уже начинает дрожать от страха и напряжения, когда Стела выносит наконец свой вердикт.
- Дело не в зеленом свечении, конечно, это какая-то химия – думает Садовник, прикрыв глаза и зажав пальцами нос. Стела не жалеет спецэффектов, если речь идет о Положительном Решении – не так уж и часто такое случается. Белый зал исчезает, и старик с девочкой обнаруживают себя стоящими у подножия гигантской, теряющейся в облаках Стелы; она вспыхивает, и все заливает зеленый свет, дарит покой и счастье, неудержимое, разрывающее изнутри, которое невозможно удержать в себе, острое, небывалое, запредельное.
Садовник опускается на каменный пол, пытаясь избавиться от наваждения.
Его временная слепота слабеет, и он видит Милу: она стоит, покачиваясь, с гримасой застывшего восторга на лице, и она прекрасна в этот момент, как никто, и он подхватывает ее, не дает ей упасть без чувств, прижимает к себе ее невесомое тонкое тело, а она вдруг смотрит прямо ему в глаза, и непонятно, кто начинает, но они хватают друг друга ртами, жадно, тягуче, и так долго мучившее его платье, оно тоньше бумаги, расползается под его пальцами и падает куда-то вниз, в бездну, а поднимдействительноничегонет, на самом деле ничегонет, и он пробует ее на вкус, он и не сомневался, что она будет сладкой, а она отвечает ему, энергия, свет бъет из него, просвечивает ее насквозь, и происходит чудо.
…
- Я буду говорить банальности, - предупредил Садовник, эякулировав и отдышавшись.
- Это словно волна – соленая, решительная. Она смыла с меня толстый слой всякой дряни – тут он взглянул на свое плечо, словно ожидая обнаружить там несмывшиеся остатки этой самой дряни – и обнажила меня. Я оказался раскрыт, впервые, словно расплющенный сильным ударом орех – фактически убит, но освобожденные осколки моего настоящего "я" – меня настоящего – смогли наконец почувствовать… планету? нет, всю Вселенную. Несущуюся по сумасбродному пути с адской скоростью, вечно падающую в Небытие среди других Вселенных. Я ощутил себя ее частью, услышал ее Голос… каждый атом, как мне кажется теперь, стал вдруг наполненным для меня некой мудростью… смыслом…
- Да, - говорит Мила: говорит она тяжелым, утробным басом, а потом открывает глаза – звериные, с золотыми щелями зрачков, с черными глянцевыми белками, и смотрит прямо на него.
-Да, - говорит она, - это классно.
Вероятно, все редкие седые волоски на его черепе приподнялись, но этого было не разглядеть в слепящем сиянии Стелы.
- Старичок, - говорит она, улыбаясь, и нет ничего страшнее этой ухмылки.
Его глаза раскрылись на сто двадцать процентов и моментально высохли, стали неудобными, болезненными. Он дергается, пытаясь отскочить от ЭТОГО прочь, но ОНО держит его скрещенными ногами.
Мила приподнялась, села, обхватила тонкими ручками его пятнистые плечи, приникла к его лицу
/белок! белок белокбелок/
и отхватила зубами его нос и часть щеки;
/белокбелокбелок наконец-то/
ее тело, мгновенно и радикально изменив строение, уверенно отсекло все еще соединявшую их плоть Садовника и тут же сжевало ее с хрустом.
Он не чувствовал боли, лишь текущую по груди и ногам обильным потоком кровь.
Не мог пошевелиться, не мог ничего сказать.
Мила оттолкнула его, как соломенную куклу, и поднялась
Она…
В её глазницах змеилось нечто черное, глянцевое
Я – сказала она -
твой Враг.
И смахнула его голову с плеч скупым жестом.
Кровь пенилась на мозаике пола.
Мила хрустнула суставами пальцев, затем посмотрела на них, словно оценивая маникюр;
ее волосы осыпались, череп покрылся старческой рябью, брови выцвели.
Садовник стряхнул с рук кровь и направился к Стеле.