2.
Нет ничего страшного в том, чтобы оставить входную дверь запертой только на собачку, такое случалось и прежде, но то, что ключ от неё остался в квартире, говорило о несвойственной мне рассеянности. Постучав каблуками по лестнице между вторым и первым этажами, я зависла на мгновение возле почтового ящика, который, если не снаружи, то внутри, давно покрылся паутиной. Паук не показывался мне на глаза из соображений своей безопасности, хотя пауков я уважала с детства, потому что так относиться к ним велел мне папа. При этом он не сказал, что я должна бояться, и я их не боялась, если не брать во внимание тот визг, каким я приветствовала каждое обнаруженное мною восьминогое создание, которое, как говорил папа, приносит счастье. Что такое счастье, откуда его приносят пауки и почему у них восемь лап, а не шесть, меня тогда мало интересовало, сейчас же меня волновал больше первый вопрос, но, выстраивая всевозможные логические цепочки, определенного ответа на него я не находила,. Если в почтовом ящике нет писем, то это не так уж и плохо, потому что там всё-таки не пусто. А письмо может потревожить моего паука. И к тому же у меня нет ключа от этого ящика, а потому до понедельника мой счастьеносец может быть спокоен. Сегодня суббота. Я поняла это утром, когда услышала как поёт мой сосед. Я не к тому, что он поёт плохо, он, можно сказать, вообще не поёт, но звуки эти, больше похожие на боевой клич, мы, я и другие его соседи, можем услышать только по субботам. А живёт он, между прочим, в соседнем подъезде. Тоже на втором этаже.
Поющий сосед, ключ, забытый в сумке, и паук, живущий в почтовом ящике, как-то совершенно не вписывались в мои планы на день, но я должна была принять всё это как дар, и другого выхода у меня не было. Хотя...
Выйти я могла и на следующей остановке, но впереди была пробка, и водитель маршрутного такси высадил всех желающих прямо посреди проезжей части. Все троллейбусы стояли, их набралось уже пять или шесть, они влипли в асфальт и, казалось, что вряд ли теперь покинут этот участок дороги между театром и центром. Влипать в раскалённый июнем асфальт мне совершенно не хотелось, так же, как и оказаться под колёсами какого-нибудь раззявы. Я как пробка выскочила из маршрутки, пару широких шагов, и уже на тротуаре посмотрела на часы: «Почти полдень. Через полчаса я захочу пить, ещё через полчаса есть, про есть я могу забыть на час, ну ладно, на два, а вот воды мне стоило бы купить», -размышляла я почти вслух, окидывая взглядом ближайшее пространство.
Пространство подсказывало, что совсем недалеко находится магазин канцтоваров, где я могла бы купить всё, что требовалось, и не дожидаясь жажды и голода, вернуться домой, но, вырвавшись на простор, душа моя требовала движения, а всё движение в центре стояло. А значит и назад дороги не было. Только вперёд и только пешком...
Есть такие минуты в жизни, когда надо поддаться потоку, не сопротивляться, не высовывать конечности, чтобы не сломать их ненароком, а просто быть. Состояние такого бытия мне нравилось. Лелея в себе зарождающийся роман, представляя, как хрустит под мягким пером белоснежная бумага, и на неё ложатся буква за буквой мои мысли, я шла медленно по улице по направлению к магазину, но он оказался на учёте.
К радости моей киоск, где я решила купить воды, ничего не учитывал, продавец безразлично зевала, давая сдачи измятыми и разорванными десятками. Это были мои деньги, моя сдача, но брать их в руки мне почему-то не хотелось.
- Поменяйте мне пожалуйста купюры,- попросила я достаточно вежливо, чтобы получить положительный ответ, но физиономия в окошке изменилась как в кривом зеркале, и голосом, похожим на рёв дикого зверя, ответила:
- Мы не банк и денег не печатаем.
Было в этом ответе то ли сожаление, то ли гордость...
В следующие полминуты перед моим носом мелькнула моя же сторублёвка, вода, приготовленная к выдаче, испарилась как в Сахаре, и окошко киоска с грохотом захлопнулось. Ещё полминуты, и раздался звук падающего ведра, из которого, как я догадалась, не вылили грязную воду, и голос за дверью велел всем идти туда, куда порядочные люди не посылают. Мне было жаль. Я не про мою воду, а про их.
Свою воду я так и не купила, желание почему-то пропало, мне не хотелось отвлекаться от цели, а целью служили бумага и ручка.
Ручка по моим представлениям, должна была писать очень мягко, быть лёгкой, иметь отделку под серебро, и цвет... С цветом было сложнее, ничего из того, что я видела на витрине, мне не нравилось. Ручки, которые продавец предложила подержать в руках, казались то тяжёлыми, то слишком гладкими и скользкими. Уже через десять минут в моих глазах всё поплыло, больше не хотелось ни ручки, ни воды, ни белой бумаги. Хотелось к речке, в тень дерева, подальше от людских голосов, от грохота улицы и монотонного жужжания магазинного кондиционера. Не успела я стряхнуть эту мысль с ресниц, продавец протянула мне футляр.
Две ручки. Перьевая и шариковая. Лёгкие. С серебристой отделкой. Изящные. Дорогие. Цвета белый и черный сплетались в неистовом танце, напоминая о двух началах – мужском и женском.
- Беру, - ответила я, доставая кошелёк.