На смерть Филиппа

       

-А вот теперь, Филя – ****ец тебе, как есть ****ец! – Адрияшка, высверкнув молодыми зубами, сунул руку в юфть и извлек засапожник. – Щас, морда твоя полосатая, я за все поквитаюсь!

Дворник, бельмовато-суровый, не шутил. Филипп, оглядев его холодно и надменно, нехотя оторвался от рыбы. Омуль был хорош, но и жизнью пренебрегать не стоило. Адрияшка давно уже подтачивал на Филиппа зуб. И Филипп, оборачиваясь к противнику, невесело улыбнулся в душе. Кому-то из двоих никогда уже не выйти из горницы на собственном ходу -  и третьего не дано.

-Ужо ненавижу, так ненавижу! – говорил меж тем Адрияшка, подступая. - Что тебя, что Гришку твово! Нету вам на земле места! Под ноготь и в расход!

И снова Филипп безрадостно улыбнулся – в душе. Наружно было не до улыбок. Адрияшка, собравшись с духом, сотворивши два святых креста,  кинулся убивать – и порешил бы, как пить дать, когда б не сметана, что провидчески была разлита Филиппом за пять минут до того.

Адрияшка, погибая, заскользил-поехал сапожишками, замахал мельнично руками и сверзился, смачно поцеловав затылком неровный камень. С минуту он бормотал еще, ругаясь и жалко всхлипывая – и затих. Отошел, гнида! - определил Филипп. Он приблизился, для верности пнул дворника в подвздошье и скользнул в отворенную кстати Алевтиной-кухаркой дверь.

Не вникая в обертоны дичайшего девичьего воя, Филипп тихо ступал Царскосельскими аллеями, хмурил в суровом раздумьи лоб. Жить становилось все горше. Число тайных недоброжелателей  и явных врагов геометрически росло и приближалось к мрачному апогею. Когда бы всякий, кто клялся и божился его изничтожить, реализовал свои планы, Филиппа успели бы уже снести на погост не менее трех сотен раз.

Да ведь и были, были уже попытки – не раз хаживал он на куний волос от погибели.

Трубецкой, изощренно матерясь по-французски, взблескивая страшно моноклем, бил его лакированными штиблетами в живот, норовя достать побольнее - отыгрывался, княжья морда, за дымчатую Лиззи. Как будто сам никогда не любил!

Фрейлина Вырубова, мохнатая гидра, травила четырежды мышьяком, пытаясь отомстить за любимицу Ингрид - не в силах примириться с очевидным фактом: любовь  различий в социальном  и ином статусах не признает!
 
Великий князь Михаил, закусив от усердия кокаиновую губу, шмолял в него три раза из инкрустированного каменьями браунинга – и хорошо еще, что пули прошли навылет и не задели жизненно важного члена!

В общей сложности, восемьдесят девять раз его пытались застрелить, пятьдесят шесть раз повесить, четырежды утопить в проруби, сто шестнадцать раз отравить и сорок четыре – оскопить, не считая менее серьезных угроз здоровью и душевному благополучию.

Но, презрев грозные ухмылки судьбы, Филипп продолжал жить. Филипп продлжал жить и любить, как требовала того неуемная и страстная  его натура. Он плевать хотел на угрозы. Он любил кошек и жизнь. Он жил и любил любить кошек. Он жил, любил жизнь и любил любить кошек, четвероногим Бонапартом врываясь в их пушистые мирки.

Филипп занимал должность приватного кота у полубезумного и талантливого придворного старца Григория Распутина.

Однако, всякой масленнице, даже филлипповской - свой срок.

Трагическая смерть забрала его в семнадцатом, когда Филипп, выйдя прошвырнуться на Литейный и заболтавшись с юной, до дрожи в кончиках лап привлекательной кошкой, был задавлен случайным броневиком. Ни нам, ни кошкам не дано предугадать своей кончины. Что отнюдь не всегда радует: Филипп, знай он о предстоящей катастрофе, постарался бы избежать ее всеми возможными способами.

Филипп не был чужд перемен. Он, как и всякий стихийный бунтарь, жестоко подавляемый царским режимом, неплохо относился к большевикам и имел с ними много общего.