Леша Балагуров был человеком веселым и общительным. Ну, и, конечно, пьющим. Потому как первые два качества без второго отдельно не существует. Веселость она на то и веселость, чтобы, опрокинув стопку-другую, взглянуть на мир с другой стороны, той, которая невооруженному глазу не видна. А вооруженному, то есть принявшему на грудь, видна во всем своем бесконечном великолепии. И потому Балагуров нигде не работал. А зачем работать тому, кто и без того жизнь насквозь видит? К примеру, философы в средние века не работали. Вот и Балагуров так же. Встанет с утра, выйдет из подъезда, сядет на вытертую от времени скамеечку, предварительно постелив газету, и размышляет о бренности бытия. Посидит так часок-другой, почешет рукой затылок и пойдет бутылки собирать. Может, кому-то покажется, что Балагуров был обычным выпивохой, но это только на первый взгляд. На самом деле Балагуров был дворовым философом. Или придворным как он сам себя называл. Слово будто одно и то же, а звучит важно. Вроде как к должности приставлен.
Сидишь, обращались к Балагурову спешившие поутру из подъезда люди. Сижу, отвечал Балагуров. Ну, и какая сегодня будет погода, спрашивали люди. Погода по сезону, отвечал им вдогонку Балагуров. Дождь не обещали, не отставали люди. А кто ж его знает, отвечал Балагуров, дождь – фигура своенравная, хочет - идет, а не хочет – не идет. Да что такое дождь в сравнении с кризисом мировой цивилизации! Если промочит разок-другой – не беда. Вот как будут жить наши внуки и правнуки через пятьдесят лет – вот проблема! Вот о чем думать надо. А вы все о погоде, о дожде. Не пойму я вас. Это мы тебя не поймем, посмеивались над Балагуровым люди. Целыми днями сидишь, баклуши бьешь. Ничего я не бью, обижался Балагуров, просто сижу и все. А зря, наставляли Балагурова люди. Работать тебе надо, тогда и толк будет, пустые мысли в голову лезть перестанут, деньги появятся, одежонку справишь, человеком станешь. А я и так человек, отвечал Балагуров, не вам чета. То, что не нам чета, мы и без тебя знаем, бросали напоследок люди и уходили. Чего с таким разговаривать, только пустая трата времени. А Балагуров смотрел людям вслед и качал головой – и для чего живут, зачем существуют? Прости их, Господи, не ведают, что творят. Душой надо жить, в вечность обращенной, а они о насущном хлебе пекутся, о выгоде, о земной корысти. После чего вставал и шел собирать пустые бутылки. Надобно было и ему на что-то жить, тело свое бренное содержать.
- Ну, и куда мы теперь? – лейтенант Девяткин достал сигарету, закурил, откидываясь на заднем сиденье патрульной машины.
- Лучше бы вы не курили, - отозвался сержант Позднов, - увидят.
- Да кто нас здесь может увидеть? Нет здесь никого, - лейтенант посмотрел в запотевшее окно, протер стекло. Никаких признаков жизни. Дождь закончился и город спал, погрузившись в ночную темноту. – Все, хватит кружить по городу, баста. Счас вот досидим и домой. В нашей службе что главное – исполнить приказ. А там хоть трава не расти, - лейтенант сплюнул. - Капитана бы сюда, на наше место. Поменьше бы приказов бестолковых писал. Вот скажи мне, Позднов, зачем ты пошел в милицейскую службу? Только давай обойдемся без басен, что, мол, хочу страну от бандитов очистить, родине послужить. Давай начистоту.
- А если я и вправду так думаю? – ответил сержант.
- Как думаешь? – опешил лейтенант.
- А вот как вы сказали – родину от бандитов очистить. Не все ж им простых граждан мучить.
- Ну, ты даешь, Позднов! Прямо образец оперативного работника, - лейтенант открыл дверцу машины, бросил на асфальт недокуренную сигарету. Сигарета, шипя, покатилась по мокрому асфальту. – Врешь ты все. В благородство играешь. Скажи честно – денег захотелось. Хотя, какие у нас деньги. Срам один…
- Василий Юрьевич, - шепнул сержант, - смотрите.
- Что там еще? – лейтенант посмотрел в лобовое стекло. По улице, шатаясь и жестикулируя руками, шел человек. И откуда он появился? Только что ведь пусто было.
- Этот, что ли? – спросил сержант.
- Да вроде непохоже, - заметил лейтенант. – У этого типа походка какая-то странная. Так воры не ходят. Сейчас узнаем.
- Куда вы, лейтенант, не надо! Вдруг это подстава?
И долго эти менты собираются здесь торчать? Приклеились как лист банный к заднице. И как они его вычислили? Никто же не знает, что он здесь. А это что еще за фрукт нарисовался? Обложили, со всех сторон обложили. Все, надо ноги делать.
- Эй, мужик! – лейтенант вышел из машины. – Куда идем в столь поздний час? Стой, кому говорят!
Человек остановился.
- Вы – мне?
- А кому еще? – лейтенант подошел ближе. – Кроме нас, здесь никого нет. Или ты кого еще видишь?
- Да нет, никого не вижу, - человек удивленно завертел головой, оглядываясь. – Нет здесь никого.
- Ну, вот и прекрасно. Лейтенант Девяткин. Предъявите паспорт. Пожалуйста, побыстрее.
- Какой паспорт? – взмолился человек. - Да Балагуров я, вот в этом доме живу. Трех шагов не дошел, а вы останавливаете. Отпустите, господин лейтенант, меня дома ждут. Жена, дети…И так засиделся.
- Чего по ночам шляешься? – набросился на Балагурова лейтенант, понимая, впрочем, что ошибся и что человек, встреченный им, посторонний и соответственно ни в чем не виноват. – А вдруг воры, бандиты? Вмиг ведь изувечат. Или, не дай Бог, пристрелят.
- Да какие у нас бандиты, господин лейтенант? Посмотрите, какое небо, звезды! - Балагуров в чистосердечном порыве воздел руки к небу. - А луна – просто красавица! В такую ночь спать грешно. Душа красоты, поэзии просит…
- Что ты мелешь, какая поэзия! – взвился в раздражении Девяткин – На себя посмотри, философ! От тебя же разит на версту!
- Да, вы верно заметили, я – философ! – гордо сказал Балагуров и в эту минуту из подъезда вылетел, выкатился другой человек со свертком в руке. И побежал прыжками на пружинящих ногах в сторону, к углу дома.
- Стой! Стрелять буду! Стоять! – закричал лейтенант и рванулся вслед за убегающим. – Позднов, в объезд! Упустим!
Сержант отчаянно отжал сцепление, включая скорость, и глубоко продавил педаль газа, патрульная машина взревела и, взвизгнув шинами, сорвалась с места. Слыша за спиной нарастающий шум, убегающий обернулся, и прицельно взмахнул свертком. Раздался выстрел и Балагуров почувствовал резкую боль в груди под сердцем. Слабея, опустился на колени, сделал попытку встать, и, теряя сознание, упал на мокрый, холодный асфальт. Ночное небо посмотрело с жалостью на лежащего Балагурова, вздохнуло, качая грустно звездами и померкло.
- Что с этим делать будем? Куда его?
- А кто это?
- Да бомж какой-то. Грязный, немытый. Лицо, правда, детское. Какое-то даже удивленное.
- Каким образом попал к нам?
- Случайная пуля. Возвращался домой и попал в перестрелку.
- Значит, жертва.
- Да какая жертва! Говорю, бомж, алкаш.
- А что, алкаши для тебя уже не люди? Оживляй и давай к Верхнему на смотрины. Вдруг чистый, а мы пропустили. Тогда нам не сдобровать. Ну, что стоишь? Оживляй, смена кончается.
Балагуров открыл глаза. Где он? Чистый, прекрасный сад простирался перед ним, деревья невиданной красоты качали белоснежными цветами, птицы летали под небом и распевали чудесные песни. Он, что, спятил или умер?
- Человек, подойдите, - раздался голос и, подчиняясь, Балагуров шагнул к трону, стоявшему посреди сада. Трон был пуст. Но все же кто-то невидимый и сильный сидел на нем. – Что скажите в свое оправдание?
- А что говорить? – ответил, пожимая плечами, Балагуров. – Лучше вы мне скажите – что со мной? И где я? Чтобы мы разговаривали на равных. Тогда и отвечу.
Такого Всевышнему еще не приходилось слышать. Но так как человек говорил правду и не кривил душой, просьба была удовлетворена.
- Значит, я в раю, - улыбнулся Балагуров. – Тогда понятно. Сад, райские яблочки и все такое.
- Еще не в раю, - сказал Всевышний. – Но вполне может быть, что там окажешься. Если будешь отвечать на мои вопросы честно и искренно. И если грехи твои не перевесят твоих добродетелей.
- Спрашивайте, - согласился Балагуров. – Люблю, знаете, пофилософствовать.
- Первый вопрос: кем ты себя считаешь – добрым или злым человеком?
- Никем себя не считаю, - ответил Балагуров. – Что я, Бог, что ли? Это вам решать.
- А все-таки?
- Тогда, наверное, злой, - задумался Балагуров. – Потому что никому вокруг себя радости не доставил. Жена от меня ушла, дети живут отдельно. И я им не помогаю. Себя бы прокормить.
- Совестливый ответ. Принимается. Второй вопрос: доволен ли ты своей жизнью?
- Не знаю, - снова задумался Балагуров. – Все, что мог, все сделал. Хотя, нет, не все. Никогда никого не просил о помощи. Напротив, сам пытался другим помочь. Правда, на словах. До дела как-то руки не доходили. Да мне ничего в жизни и не надо было. Так, хлеба кусок до водки глоток.
- Про то, что ты пьешь, мне ведомо. Это твой самый большой грех.
- Ну вот, раз я грешен, отправляй меня прямиком в ад и дело с концом.
- Подожди, - возразил Всевышний. – Третий вопрос: твое последнее желание?
- Ну, это проще простого, - сказал Балагуров. – Виноват я перед детьми. Пошли им, Господи, облегчение, пусть не обижаются на своего непутевого папку. Все бы сделал, только пусть не обижаются, слышишь? Помоги им!
И заплакал нескончаемыми слезами.
- Теперь вижу, - подвел черту Всевышний, - что ты добрый человек. И место тебе в раю, при входе. Сада ты не заслужил, но успокоение свое обретешь. Ступай.
- Ну вот, Позднов, доигрались мы, - сказал мрачно лейтенант. – И вора упустили и прохожего погубили.
- Говорил я вам, не надо было выходить из машины, - ответил сержант. – Теперь что жалеть, назад событий не прокрутить. Надо бомжа этого в морг отвезти. Не оставлять же на улице.
- Смотри, - сказал лейтенант, - а он улыбается. Неужели в рай попал? Разве есть он – рай этот?
- А кто его знает? – ответил сержант. – Может, и есть. Узнаем в свое время.