4. С кем имею честь? 65 рассказов

Михаил Кивенсон
       Михаил Кивенсон

               
       
      
       Кажется, будто жизнь людей обыкновенныходнообразна,- это только кажется: ничего
       на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей
                       А.Герцен “Кто виноват”
       Я ДУМАЛА, ЧТО ОН МЕНЯ УБЬЕТ!
       
       Самое дорогое для студента – чертежи.
       На первом курсе института мы жили не в общежитии, а на “уголке” – ввосьмером cнимали квартиру в частном доме на Журавлевке (Харьков). Занимались мы тогда очень упорно, чертили по очереди на единственном столе, бывало и по ночам.
       Особенно трудным было задание по начертательной геометрии – пересечения конуса, цилиндра, шара, пирамиды, которые нужно было выполнить в цветной туши. Из-за этого задания некоторые ребята бросали институт.
       Я чертил вечером. Открытые пузырьки с красной, синей, зеленой, черной тушью как солдатики стояли на краю стола. Мне оставалось сделать штамп, когда зашла хозяйка – толстая, неповоротливая женщина лет пятидесяти. Она была за что-то зла на нас (накануне она жаловалась в институте, что первое слово, которое произнес ее годовалый внук, часто по-соседски заползавший к нам в гости, было нецензурным: вместо “мама” он вспомнил ”ее мать”) и, когда начала подметать в комнате, ее многочисленные юбки и передники раздувались, как у балерины.
       При очередном взмахе веником она задела юбкой пузырьки, они дружно опрокинулись и тушь разноцветными струйками потекла на чертеж.
       Я дико закричал, оттолкнул хозяйку и бросился спасать чертеж. Она потом говорила ребятам: - Я думала, что он меня убьет!
       Чертеж я спас – два дня просидел над ним с лезвием.

       ДЕВИЗ

       Доцент Рафалес – преподаватель кафедры гидравлики Харьковского Политехнического института (из испанских детей, вывезенных в СССР в 1938 году) рассказывал нам, студентам: - Еще занимаясь в гимназии, я решил изучить высшую математику. Дело не шло, ничего у меня не получалось. Но однажды я купил учебник математики, на первой странице которого был эпиграф: “То, что сумели сотни дураков до тебя, сумеешь и ты.”
       И я с новой энергией взялся за высшую математику и осилил ее. С тех пор слова эпиграфа стали моим жизненным девизом.

       ЧЕРТ ВОЗЬМИТЕ!

       Человеку очень хотелось выглядеть культурным в разговоре со мной.
       Подтверждая какое-то мое замечание, он сказал: - Действительно, чорт возьмиТЕ!

       ДОМОЙ СО СТЕПАНИДОЙ

       После сдачи экзаменов за первый курс института дал маме телеграмму: - Еду домой со стипендией.
       Мама получила слегка измененный текст: - Еду домой со Степанидой.
       - Вот беда, - переживала мама, - только сыночек начал учиться, на ноги еще не стал – взял и женился! Да еще на какой-то Степаниде! Где он ее в Харькове нашел, с таким- то именем!

       А ВЫБРОСИТЬ ЖАЛКО !

       Мы с Милькой Арбитманом (он учился в юридическом) едем вместе на каникулы домой. Экзамены сданы, впереди свободное лето.
       В Киеве – пересадка. Мы закомпостировали билеты до Винницы и в ожидании поезда стали есть мороженое. Молочное, по рублю за порцию.
       Cъели по одной порции, по второй, по третьей...
       По десятой порции доедали уже в тамбуре вагона. Я съел все, хотя это было нелегко. Милька же (он меньше меня ростом, щуплый паренек – возможности не те) откусывал кусок мороженого, держал его несколько секунд во рту и только потом с отвращением выплевывал в открытую дверь.
       Cразу выбросить всю порцию было жалко, а съесть ее он тоже не мог.

       
       ТЫ СПОСОБНЫЙ – ТЫ СПРАВИШЬСЯ!

       Из всех спортивных упражнений самое сложное – тройной прыжок. Нужно в считанные доли секунды, находясь в воздухе, сориентироваться – какой ногой приземляться, какой – отталкиваться.
       Убедившись, что с этой задачей в обозримом будущем я не справлюсь, преподаватель заменил мне тройной прыжок прыжком в воду с вышки.
       - Там думать не нужно, - сказал он, выбившись из сил. Лишь бы попал в воду. Ты способный – ты справишься!
       И мы направились в бассейн.
       Опыта прыжков в воду у меня, к сожалению, не было. Я всегда заходил в воду спокойно, а если берег реки был крутой, я слазил в воду на животе, задом наперед.
       Но выхода не было: не прыгну – не поставят зачет, не допустят к экзаменам, выгонят из института.
       Бодро раздевшись, я залез на вышку. Я не трус, но… Я бы предпочел, чтобы эта проклятая доска была хоть немного пожестче. Но она вырывалась у меня из под ног, была мокрая и скользкая.
       Я решил, было, повиснуть на доске на руках, чтобы расстояние до воды было поменьше, но, наклоняясь, не удержался и упал в воду.
       В воде я пришел в себя, вылез из бассейна и с независимым видом подошел к преподавателю. На лице его была брезгливая гримаса.
       - На тебя, друг, было противно смотреть, - сказал он. - Зачет я тебе поставлю, чорт с тобой, но ты все-таки прыгни одним из способов, которые я тебе сейчас покажу. Для самоутверждения, так сказать.
       И он прыгал ласточкой и солдатиком, крутя сальто и спиной вперед – раз пять. Потом вылез из воды и спросил: - Видел?
       - Видел, - ответил я.
       - Ну так иди и прыгни по-человечески!
       - Покажите зачет!
       Он раскрыл журнал и я напротив своей фамилии прочел: зачет.
       - Не буду больше прыгать, - сказал я решительно. – Пусть сначала доску хорошо закрепят!
       Через несколько лет мне, молодому конструктору, поручили разработать проект вышки для плавательного бассейна заводского дворца культуры. Как они догадались, что я крупный специалист в этом деле!? Доску я закрепил намертво. Но прыгать с вышки все равно не стал. Дудки!

       НА КАЖДОГО МУДРЕЦА…

       Чтобы получить зачет по физкультуре нужно было пробежать восемь километров от Померок до парка Горького по определенному маршруту и за определенное время.
       Побежали.
       От общей массы бегущих отделилось несколько человек, которые вроде бы знают короткую дорогу. Естественно, я с ними.
       - Но если этот путь короче, - появляется мысль, - зачем бежать? – И так успею!
И я пошел шагом. И, конечно же, заблудился. Вышел на какую-то поляну, посмотрел, как художник пишет пейзаж.
       К финишу я пришел, когда уборщица подметала окурки возле судейского стола.
Для сачков – дополнительный кросс вокруг институтских корпусов. Один круг – один километр. Восемь кругов.
       Бежим. Преподаватель где-то далеко. Если я его вижу смутно, то и он нас различает с трудом.
       На втором круге, не добежав до самого дальнего корпуса, снимаю для конспирации пиджак и вальяжной профессорской походкой иду наперерез, не глядя по сторонам. Отдохнул, дождался остальных и побежал вместе с ними. Преподаватель не реагирует. Все остальные круги проделываю то же самое.
       Запыхавшись,стоим возле преподавателя.
       - Иванов – зачет, Петров – зачет, Кивенсон – я же видел, как ты фланировал между корпусами, нет тебе зачета, дорогой друг!
       Скотина, не мог сразу сказать!
       На следующий день я опять сдавал восьмикилометровый кросс. Восемь кругов – по километру в каждом. Честно.
       Итого – 24 километра вместо восьми. На каждого мудреца …

       В ЧЕМПИОНЫ !

       В начале второго курса к нам пришел новый преподаватель физкультуры, который никого из нас не знал, мы все для него были похожи друг на друга.
       Я попросил Игоря Степанова пробежать за меня стометровку. Игорь сделал это с удовольствием и показал результат то ли второго, то ли первого разряда. Потом преподаватель долго убеждал меня в том, что я должен записаться в спортивную секцию, тренироваться и выступать на различных соревнованиях.
       - Тебе что, - кричал он, - честь института не дорога!?
       Отстал только тогда, когда понял, что это спортивное достижение было случайным.
       Самое интересное заключалось в том, что к Игорю он не приставал. Игорь, когда бежал за себя, не выкладывался, зная, чем это может обернуться. А потом со смехом наблюдал, как меня тащат в чемпионы.

       КОНТРАБАНДА ОРУЖИЯ

       Где-то на втором или на третьем курсе я и еще несколько студентов затеяли игру – встречаясь друг с другом на переменах, обменивались “информацией”:
       - Сообщите, где оружие, закупленное в Буэнос-Айресе?
       - Судно с оружием следует в Одессу. На борту – 100 минометов.
       - Отлично! После разгрузки команду расстрелять, судно – затопить! Нам не нужны свидетели.
       И тому подобная чепуха.
       Мы изучали теорию механизмов и машин, теорию колебаний и другие сложные предметы и на переменах нам хотелось расслабиться, что мы и делали, болтая о контрабанде, тайных явках и паролях. И все бы ничего…
       На одном из курсовых комсомольских собраний обсуждалось поведение нашего студента Логинова, который обещал жениться на нашей же студентке Раечке, и она ему поверила, но потом, как в том анекдоте, стало твердым его сердце и он передумал.
       Его собирались исключить из комсомола.
       Когда Логинов понял это, он встал и заявил: - Вот вы меня из комсомола исключаете фактически ни за что, а рядом, у вас под носом, на нашем курсе действует вражеская подпольная антисоветская организация, которая занимается контрабандой оружия, а вы ее не замечаете!
       Смешно, но нам было не до смеха. Шел 1951 или 1952 год. Хорошо, что секретари партбюро и комитета комсомола были нормальными людьми: расспросив нас и посоветовав не трепаться, не заниматься ерундой, они забыли об этом деле.

       ЕДА КАК ПРОЦЕСС ИНТИМНОГО ОБЩЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ

       Всю жизнь у меня был отличный аппетит.
       В детстве, увидав в окно отца, возвращающегося с работы, я радостно кричал: - Ура, папа идет, кушать будем!
       То, что я перед этим плотно поел, не имело значения.
       Первую свою травму – ожог – я получил, когда полез на горячую печку за котлетами.
       Мне было года три, когда я вырвался из рук родителей, шедших со мной по рынку, cхватил у торговки яблоко и бросился наутек.
       Когда мне было лет пять, соседи приводили к нам своих худосочных детей, на которых процесс моей еды действовал возбуждающе и они сами начинали есть с аппетитом.
       Во время войны да и после нее я вечно был голоден. Поэтому самые яркие мои воспоминания о том времени – как я хорошо поел.
       Однажды, уже после войны мама принесла с работы (она тогда работала посудомойкой в столовой) большой кувшин постной каши. – Это все мне? - спросил я. Каша была на всех, но мама, пожалев меня, сказала: - Да, все тебе, ешь! И я съел всю кашу, а потом не мог ни согнуться, ни разогнуться. Как при радикулите.
       Когда студентом я приезжал на каникулы домой, мама ставила на ночь рядом с моей постелью миску с пряниками, чтобы, проснувшись среди ночи, я мог подкрепиться.
       Я не был гурманом. Милька Арбитман говорил, что я могу съесть и старую подошву, если ее немного покипятить.
       Он же говорил, что кашу со мной сварить можно, но есть ее нужно из отдельных тарелок: за мной не поспеешь!
       Зная это свое качество, когда в студенческие годы приходилось есть из общей сковороды, я предварительно незаметно пересчитывал куски колбасы – не от жадности, а чтобы нечаянно не съесть больше других.

       Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГ ЭТОЙ ИГРЫ

       Я никогда не любил играть в карты. Больше того – я терпеть не мог этой игры. И в тот раз, когда мы, студенты, проходившие практику на Харьковском турбинном заводе, вышли из цеха отдохнуть в заводском скверике и тут же сели играть в карты, я был в сторонке. Но я не мог оставаться равнодушным, когда в скверике появились симпатичные девушки из университета, которые тоже проходили практику на заводе. Я пригласил их в нашу компанию, мы познакомились и я, конечно же, сел играть с ними в карты.
       Внезапно появилась охрана, у нас отобрали пропуска и выставили за заводские проходные.
       Наутро мы собрались на кафедре. Яков Исидорович Шнеэ, заведующий кафедрой турбиностроения, бросил на нас презрительный взгляд и спросил: - Кто играл в карты?
       Все сидели молча. Никто не хотел признаваться. Я уважал Шнеэ и мне стало стыдно. Подняв руку, я сказал, что играл в карты.
       Вслед за мной признался Женька Писарский.
       Сразу же было отпечатано распоряжение о том, что мне и Писарскому объявляются выговоры. На следующий день с этим распоряжением и письмом кафедры мы вернулись на завод.
       Р.S. Лет через 20-25 я встретил Шнеэ на Курском вокзале в Москве. Я его узнал сразу, он меня, естественно, не узнал, но очень обрадовался, всё пытался запомнить мою фамилию.
       – Как вы говорите? Кивенсон? Обязательно расскажу о нашей встрече Раисе Семеновне!
       Вспомнили ее, других сотрудников кафедры. Я вспомнил случай с картами – посмеялись, вспомнил о пятерке, которую он мне поставил на экзамене за вывод формулы, который он нам не давал.
       Рассказал, как однажды он читал нам лекцию по теории паровых турбин, мы молча конспектировали ее, хотя ничего не понимали. Где-то в конце второго часа он, очевидно, заметил повышенный уровень тупости на наших лицах, остановился и спросил: - Какой это курс?
       – Второй, - ответили мы. – Чего же вы молчите, ведь я читаю вам лекцию по программе четвертого курса?
       Час до поезда прошел незаметно.

       РАДОСТНЫЙ ВЫГОВОР

       Конец февраля – начало марта 1953 года: борьба с космополитами, дело врачей…
       Я - на четвертом курсе. На лекцию по основам марксизма-ленинизма пришел ректор Семко. Незнакомый доцент читает доклад о выступлении Сталина на Х1Х съезде партии – об ударных бригадах коммунизма (кажется так Сталин называл заграничные компартии).
       Внимательно слушаю. Отвлекает сидящий рядом Ленька Сибилев: рисует на своей тетради кораблики и подсовывает мне на рецензию. Шепотом делаю замечания и отодвигаю рисунки обратно. Шепот у меня драматический – несколько раз ловлю на себе укоряющие взгляды ректора, с независимым видом выдерживаю их.
       После окончания лекции ректор встает и говорит: - Такая важная лекция… товарищ Сталин болен (вроде бы никто не знал о болезни Сталина, но мне почему то запомнилось именно так)… находятся студенты, которые не слушают… занимаются посторонними делами… Вот вы (показывает на меня пальцем), встаньте! И вы! (показывает на кого-то в другом конце аудитории). Ваши фамилии?
       - Кивенсон, Левкович.
       Пытаюсь оправдаться: - Я слушал внимательно, я могу пересказать!
       Гневно машет рукой: - Молчите!
       Через несколько дней секретарь деканата по секрету сообщает: - На тебя и на Левковича готовятся документы на отчисление из института.
       То из школы чуть не выгнали, теперь из института…
       В Харькове у меня ни родных, ни знакомых, посоветоваться не с кем. Хожу на занятия, жду.
       Умер Сталин. По очереди стоим в почетном карауле у его портрета.
       А 11-го марта на доске приказов прочитал: За нарушение дисциплины на лекции по марксизму-ленинизму студентам Кивенсону и Левковичу объявить строгий выговор.
       Моей радости не было границ!
       Даже боль утраты Сталина стала не такой острой (шутка).
       P.S. Впоследствие я неоднократно слышал от бывших студентов ХПИ, что Семко был хорошим, справедливым человеком. Может быть. Но в моей памяти он остался чиновником, который ни за что, ни про что чуть не выгнал меня из института. Кого или чего он боялся, перед кем выслуживался? Именно, от души он это делал.
       Ну да ладно, не выгнал же!

       СТРАХ

       Мы с Жекой Добровольским возвращались из женского общежития авиационного института на Померках. Это за парком Горького и лесопарком. Вообще-то туда трамваи ходили, но не ночью. А было около двух часов ночи.
       Дорога шла лесом. Мы были слегка напряжены, но спокойны, поскольку никого больше на дороге не было.
       Но вот навстречу показались трое здоровых парней, повыше ростом и покрепче нас. Я шепнул Жеке: - Сейчас или время спросят, или спички, якобы прикурить, и нам – хана!
       И, действительно, когда приблизились, один из них направился к нам:
       - Спички есть?
       Даю трясущимися руками спички. Он прикурил и вместе с ожидавшими его приятелями пошел дальше.
       Идем, ноги в коленках не сгибаются от страха, дышим реже, чтобы не шуметь.
       Вдруг сзади – жих!
       Мы, как по команде, подпрыгнули и в прыжке развернулись на 180 градусов. Те три парня уже далеко. Это порыв ветра шуранул по асфальту осенние листья.
       Повернулись, молча пошли дальше. И лишь через несколько минут, глянув друг на друга, рассмеялись.
       
       МЕНТЫ !

       Когда мы с Жекой Добровольским шли по городу, это всегда кончалось приключениями. Он очень остро реагировал на различные безобразия и эту свою реакцию выражал негодующим взглядом. После чего следовала ответная реакция.
       Жека и я с девушками пошли в летний кинотеатр в парке Горького. В ожидании начала сеанса сидели на скамейке. Жека с Валей пошли попить воды. Я случайно глянул в ту сторону и, заметив, что Жека и какие-то парни машут руками, сразу же побежал ему на помощь. В тот момент, когда я подбегал к ним, какой-то парень заехал Жеке по уху. Я с ходу присветил этому парню. И тут же получил сам. Мы все оторопели и какие-то несколько секунд изумленно смотрели друг на друга. Потом один из парней закричал: - Ребята, менты! Разбежались!
       Впоследствии выяснилось, что кто-то из парней как-то обидел Валю. Жека ответил – и началось!
       Я был в командировке в Харькове и, конечно, зашел проведать Жеку. Он как раз переезжал на другую квартиру. Новая квартира была рядом, мы взвалили на плечи по чемодану и пошли.
       Возле входа в нужный подъезд какие-то парни приставали к девушке. Ничего опасного для нее в этом не было – обычное ухаживание, флирт, которого эта девчонка могла избежать.
Жека укоризненно посмотрел на парней. И они тут же бросили девчонку и, окружив Жеку, начали выяснять с ним отношения.
       Я вступился: - Ребята, это недоразумение, о чем разговор, он не хотел вас обидеть!
       Мои извинения их немного успокоили. Но Жека успел таки получить по уху, пока я подталкивал его к подъезду.

       А, МОЖЕТ БЫТЬ, ПРОПУСТИТЕ ?

       Очередь за билетами в кино тянулась вдоль стены кинотеатра и загибалась куда-то за угол. Стоять нужно было минут двадцать – тридцать. К окошку, минуя очередь, подошел высокий крепкосбитый парень и протянул деньги на билеты. Стоявшие рядом насупленно молчали, с неприязнью поглядывая на парня, а те, что были подальше, начали кричать: - Не пускайте без очереди! Молодой, а нахальный! Чего вы смотрите, не пускайте его!
       Парень вытащил финку и, поигрывая ею, обращаясь к очереди, сказал:
       - А, может быть, пропустите?
       Все замолчали. Очередь расступилась перед ним, не мешая взять билеты.
       
       ПОСЛЕ АМНИСТИИ

       Мы возвращались трамваем после производственной практики с турбинного завода. Оставалось часа полтора до конца смены, поэтому людей в трамвае было немного.
       Я стоял в тамбуре, а Сергей Водка (был у нас студент с такой веселой фамилией) прошел в вагон. Опершись руками об оконную раму и выставив зад, он смотрел в окно. На одной из остановок в трамвай зашли четыре здоровых парня. Двое из них прошли по вагону и остановились возле передних дверей, а двое подошли ко мне и, прижавшись, как будто от толчка трамвая, полезли в мои карманы – один в правые (брюк и куртки), другой – в левые.
       У меня в карманах ничего не было кроме заводского пропуска и авторучки, поэтому я был спокоен, только переводил глаза с их рук, запущенных в карманы, на их лица, давая понять своим взглядом: - Вы ошиблись, ребята!
       Они поняли, что я бесперспективный для них объект, прошли в вагон и сразу же один из них запустил руку в оттопыренный задний карман Сергея.
       Я подошел, стал рядом с Сергеем и, положив руку на его плечо, вопросительно посмотрел на парня.
       - Что, не годится? – cказал он. -Не годится, - подтвердил я и, как будто извиняясь, добавил: - Это мой товарищ!
       Он выхватил откуда-то лезвие и со словами: - А ты не суй свой нос…! - замахнулся на меня.
       Я перехватил его руку. Какие-то несколько мгновений мы стояли неподвижно, глядя друг на друга. Он не пытался вырвать свою руку, я не пытался сжать ее сильнее.
       Он сказал: - Опусти руку! - Вместе!
       Мы опустили руки и я разжал пальцы.
       - Отойди в сторону, - сказал он мне. Я сделал шаг назад. Он прошел к переднему выходу, где его ждали дружки, бросив мне на ходу: - Я тебя, падло, поймаю!
       На остановке они сошли с трамвая.
       Я посмотрел по сторонам. Сергей стоял, как раньше, глядя в окно. Офицер сидел рядом и внимательно читал газету. Еще несколько мужчин обсуждали футбольный матч. Никто ничего не заметил?
       - Сколько денег у тебя в заднем кармане? –спросил я у Сергея.
       - Пять рублей!
       Выходит, из-за пятерки я рисковал, ведь тот ворюга мог полоснуть лезвием по лицу, по глазам.
       - Все, - сказал я Сергею, - в следующий раз я не вмешиваюсь!
       Следующий раз произошел через две недели. Сергей покупал газету в киоске, а какой-то жулик лез к нему в тот же задний карман. Я спокойно наблюдал за развитием событий, не пытаясь вмешиваться. Как выяснилось, в кармане у него была десятка.

       САЛАЗКИ

       Я проснулся раньше всех, глянул на Славкины часы, которые лежали на нашей совместной тумбочке, и истошным голосом заорал: - Подъем, проспали! Затем схватил полотенце, зубную пасту и побежал в душевую. Следом за мной, на ходу протирая глаза, бежали Славка и другие ребята.
       В коридоре было подозрительно тихо. Очевидно, проспали и в других комнатах – вчера до позднего вечера в общежитии были танцы. Пусто было и в душевой. Ребята умывались, перешептываясь и хмуро поглядывая на меня.
       Вернувшись в комнату, Славка глянул на часы и сказал: - Мишка разбудил нас на час раньше. Он пропустил в школе урок, на котором учитель объяснял, как определять время по наручным часам. По настенным ходикам он, если сосредоточится, еще сумеет кое-как определиться, а по наручным – нет. Что ему полагается за это?
Один за другим все решительно сказали:
       - Салазки!
       Меня схватили за руки и за ноги и подняли в воздух. Сопротивляться было бесполезно. Затем все по очереди со всей силы, с оттяжкой, не жалея ладоней, отвесили шлепки по заднице.
       - Это тебе за то, что пропускал уроки в школе! – кричали они.
       Второй раз я подвергся этому наказанию, когда один из всей группы пришел на какое-то семинарское занятие, которое, оказывается, было решено бойкотировать.
       - Да если бы я знал о вашем решении, я бы первый не пошел на это занятие, вы же меня знаете! Меня ведь не было на предыдущей паре, когда вы это решили!
       Но народ жаждал крови (их всех наказали за бойкот, а меня – нет). И они отыгрались на мне.
       Прогульщики чортовы!

       ОТКЛЮЧИЛСЯ!

       В этом месте трамвайная линия делала кольцо: трамвай выезжал из-за домов с правой стороны улицы, пересекал дорогу и въезжал в проезд между домами с левой стороны.
Дорога, очевидно, не использовалась автотранспортом, скорее всего это был тупик.
Я возвращался из больницы. Приехав навестить жену в Старый Крым, где она работала по назначению, пока я доучивался в Харькове, я застал ее больной. Местный врач посоветовала отвезти жену в городскую больницу. Я нанял где-то лошадь с санями, так как зима была снежная, и отвез жену в Жданов.
       Стоял мороз, снег хрустел под ногами, но ветра не было и одет я был хорошо – в теплых ботинках, полушубке и в шапке с опущенными наушниками.
       Настроение было паршивое: я переживал за жену, винил себя в ее болезни, да и идти мне было некуда – возвращаться в Старый Крым я не хотел, далековато, а я собирался проведать жену еще раз, вечером.
       Я шел задумавшись, машинально выбирая дорогу, ничего не слыша и не видя вокруг себя, полностью отключившись от окружающего.
       Случайно мой взгляд остановился на лице женщины, стоявшей напротив и смотревшей на меня. На ее лице была гримаса ужаса, именно гримаса, потому что крика ее я в то мгновение не слышал.
       Вот это необычное выражение ее лица и вывело меня из состояния полной отрешенности: вдруг я услышал ее дикий крик “А-а-а!”, услышал бешенный трамвайный звон, глянул направо и, увидев в метре от себя трамвай, прыгнул вперед, через рельс.
       Трамвай прогромыхал за моей спиной, женщина успокоенно посмотрела на меня и пошла своей дорогой.
       Через несколько дней здоровье жены поправилось, я привез ее в Старый Крым, а сам уехал в Харьков – впереди была защита диплома.
       
       КОЛЕСО КЕРТИСА

       Борьба с низкопоклонством перед Западом и космополитами в начале 50-х годов велась по многим направлениям. Одним из них был запрет применения иностранных терминов, в том числе, в технической литературе.
       Студент защищает дипломный проект – конструкцию разработанной им паровой турбины.
       - Первая ступень выполнена в виде колеса Кертиса…
       - Какого колеса? – перебивает его вопросом академик Проскура, член государственной комиссии.
       - Колеса Кертиса! – громче повторяет студент. Может быть Проскура не расслышал, старик все – таки.
       - У этого колеса есть другое название, которое вы должны были применить. Продолжайте доклад!
       Студент продолжил свое выступление, еще несколько раз назвав двухвенечное колесо именем американского инженера Кертиса – его изобретателя, как это принято в технической литературе. Не так легко перестроиться на ходу! И получил посредственную отметку за дипломный проект.
       P.S. Интересно, что в начале 80-х годов прошлого века один мой хороший знакомый вынужден был переделыывать свою кандидатскую диссертацию, т.к. обнаружилось, что один из видных ученых-зубчатников, кажется, Литвин, на книгу которого была сделана ссылка в диссертации, эмигрировал в США.
       Все повторяется в этой стране!
       
       РЕПУТАЦИЯ

       Я только-только начал работать в пятом механическом цехе помощником мастера.
       В ночной смене нужно было определить угол поворота салазок на суппорте токарного станка, на котором предстояло обрабатывать коническую деталь. Мастер этого сделать не мог и решил, было, обождать до утра: придут технологи и посчитают. Тогда я сбегал домой, взял логарифмическую линейку (самую совершенную в то время счетную технику) и по двум катетам определил угол.
       С тех пор, несмотря на ошибки, которые я допускал из-за отсутствия практического опыта, за мной прочно закрепилась репутация грамотного инженера.

       ДЕНЬ СВЯТОГО ПЕТРА

       Я по своей наивности долго не мог понять – почему пару раз в месяц от всех инженерно–технических работников цеха так сильно пахнет одеколоном, а их глаза так весело блестят.
       Однажды я робко спросил у кого-то из них:- Наверно, сегодня какой-то религиозный праздник?
       - Да, - ответил он, отворачиваясь и стараясь дышать в сторону, - религиозный праздник. День святого Петра!
       Я все понял, когда в один из таких дней в середине второй смены из своего кабинета вышел и пошел по пролету председатель цехового комитета профсоюза. Все бы ничего, начальство часто задерживалось в цехе после работы на несколько часов, иногда по делу, а иногда для демонстрации своей занятости, перегруженности, но явление председателя народу вызвало особый интерес у рабочих.
       Председатель был абсолютно голый.
       Он шел своей обычной неспешной походкой, не чувствуя никакого смущения и не пытаясь прикрыть руками срамные места. Высокомерно обращаясь к рабочим, обрадованным необычным зрелищем, он покрикивал:
       - Ну, чего уставились? Почему станки не работают, вашу мать! На работу вы пришли или к теще на именины?! Как зарплата маленькая, так сразу в цехком, а работает пусть дядя, да,?!
       Рискуя выпасть, повысовывались из своих кабин и обмениваются комментариями крановщицы, девчонки – инструментальщицы, визжа и отталкивая друг друга, выглядывают из окон кладовой.
       Председатель завершил свой обход и спокойно зашел в кабинет.
       Оказалось, что именно в эти дни цех получал спирт для промывки ответственных деталей. Детали промывали ацетоном, керосином, бензином, а спирт использовали в более приятных целях.
       Одеколонились, чтобы заглушить запах алкоголя.
       А наш председатель немного перебрал.

       АССЕНИЗАТОРАМ ПЛАТЯТ БОЛЬШЕ

       На пролете рядом с зашедшим в цех конструктором стоят начальник участка, цеховый технолог, нормировщик. Подошел к ним и скромно стал чуть в сторонке и я, зеленый мастеришка. Беседа идет о различных перемещениях по служебной лестнице: кого повысили, кого сняли, кому что светит в будущем. Конструктор осведомлен обо всех дворцовых интригах больше – он ближе к заводскому начальству.
       - На днях, - говорит он, - мне предложили должность заместителя начальника чугуно-литейного цеха, но я отказался.
       Конструктор первой категории в те годы получал примерно 1500 рублей в месяц, мастер – 950, заместитель начальника цеха около 2000.
       Я не выдержал: - Почему же вы отказались, ведь такая большая зарплата!
       - Молодой человек, - ответил он мне снисходительно, - ассенизаторам платят еще больше, но мы-то с вами в ассенизаторы не идем!

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ПРИЕМ

       Пожилые рабочие обращались ко мне не обязательно на вы, но по имени и отчеству или только по отчеству – Борисович, Борисыч. И я к ним обращался также уважительно.
       А молодые ребята, такие же по возрасту, как я сам, кричали: - Мишка, подойди сюда, объясни чертеж!
       Если я был сам, меня это не трогало, но если рабочий кричал “Мишка!”, когда я шел по пролету с начальником цеха, мне такое обращение не нравилось, казалось, что это отражается на моем авторитете.
       Нужно было что-то предпринимать.
       И я начал обращаться к этим ребятам по имени и отчеству.
       Сначала их это шокировало: такое обращение к себе, да еще на полном серьезе, они слышали первый раз в жизни. Они с подозрением смотрели на меня – шучу я или говорю серьезно, но потом привыкли и ко мне стали обращаться также вежливо.
       Вот когда их обращение ко мне по имени и отчеству стало привычным и естественным, я смог вернуться к более простому и удобному обращению к ним: Виктор, Николай, Володя.

       ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА

       На крупном токарном станке Ильи Крикуна, когда мы пришли в третью смену, стояла оправка – деталь длиной метра четыре и диаметром около метра, с небольшим конусом по всей длине. Сменщик успел только установить ее. Норма на обработку детали была хорошая – все три токаря должны были неплохо заработать.
       Технологическим процессом было предусмотрено, что обработка конуса будет производиться с поворотом салазок и, в связи с этим, на очень слабых режимах резания и с периодической остановкой станка и переездом салазок в исходное положение.
       - Илья Григорьевич, - обратился я к Крикуну, - а что, если мы все деньги заберем себе? Передвинем заднюю бабку перпендикулярно продольной оси станка на 38 миллиметров (я определил эту величину по заданной конусности детали) и вперед – обработаем как обычную цилиндрическую деталь – суппортом, с максимально допустимыми глубиной резания и подачей. А чтобы шероховатость не превышала допускаемую – поставим в резцедержатель второй резец, для зачистки.
       Через полчаса работа кипела!
       К утру, когда пришла первая смена, деталь была уже снята со станка. Илья Крикун заработал за ночь 70 нормочасов, а я…
       Сменщик Крикуна, разъяренный тем, что ему не досталось “калыма”, вызвал начальника отдела технического контроля и цехового механика. К качеству обработки придраться не смогли. Но механик сказал, что нельзя было сдвигать бабку на 38 миллиметров, так как из-за этого происходит повышенный износ центра.
       Может быть и так. Но я был доволен удачным (с моей точки зрения) техническим решением.
       А выговор через год, очевидно, сняли.

       СДАЧА СМЕНЫ

       Будучи мастером, я работал в три смены: неделю – с утра, неделю – с половины четвертого до 12 часов ночи и неделю – с 12 ночи до семи часов утра. Не помню уже, у кого я принимал смену, но сдавал я ее Леньке Майбороде. Когда я был во второй смене, а он – в ночной, все проходило гладко. Но если я сдавал ему смену утром или днем, когда кругом полно начальства, тут он раскрывал все свои способности!
       Он, например, замечал возле станка не полностью убранную рабочими стружку, останавливался и мог несколько минут говорить о вчерашнем футбольном матче, который меня тогда абсолютно не интересовал. Как и сейчас, впрочем. Но когда приближался начальник цеха или его заместитель, он начинал громко кричать:
       - Почему стружка не убрана? Так работать нельзя! Вокруг станка должно быть чисто! – и был очень доволен, если начальник останавливался и делал мне замечание.
       Причем, ему абсолютно не было стыдно передо мной. Как и впоследствии, когда он просил решать за него задачки по физике, которые ему задавали в техникуме. За каждую задачку он платил мне пятерку. Я брал эти пятерки, а сам думал: - Это тебе за ту самую неубранную стружку!

       ПООЩРЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

       Столько выговоров, сколько я получил за первые два года работы в цехе, я не получил за всю свою остальную трудовую жизнь. Это объясняется не только моей неопытностью, но и тем, что начальником пролета, на котором я работал, был Андрей Никитич Бердин – парторг цеха, неграмотный, взбалмошный, крикливый человек.
       Поступает его команда: поскольку на станке 1645 стоит срочная деталь, держать над ним кран, чтобы сразу же по окончании обработки снять ее и отправить в другой цех.
       Уточняю с токарем: деталь на станке будет обрабатываться еще часа полтора. За полтора часа с помощью крана можно загрузить два или три станка. Когда Бердин уходит, я так и делаю. Когда Бердин приходит, я получаю выговор. Распоряжение сразу же вывешивается на доске приказов.
       На глубокорасточном станке можно обрабатывать одновременно две детали. Но, когда я прихожу во вторую смену, на станке обрабатывается одна деталь. Вторую приказано не ставить, чтобы не останавливать на целый час станок и не задерживать обработку первой детали – она срочная!
       Когда начальство расходится по домам, я останавливаю станок и ставлю вторую деталь – нормочасы нужны и рабочему для заработка, и мне для плана. Для тех, наверху, это мелочи. Для рабочего и для меня – нет.
       Прихожу на следующий день во вторую смену и сразу иду к доске приказов: ну, конечно, выговор мне уже висит.
       Бердин дает указание ставить на станок цилиндр автоклава. Проверяю: звездочка – приспособление для установки полых деталей – сейчас занята. Освободится во второй смене.
       - Давайте поставим другую деталь, - предлагаю я Бердину, - а когда освободится звездочка, поставим цилиндр.
       - Нет, ставь цилиндр на малой звездочке!
       - Она не выдержит, поломается!
       - Я приказываю, ставь!
       - Я отказываюсь выполнять это указание!
       - Я отстраняю тебя от работы!
       - Ну и хрен с тобой!
       Сижу за столом посреди пролета. Идет начальник цеха: - Чего сидишь? – Бердин отстранил от работы. Объясняю в чем дело. Выругавшись в Бердина, в заразу мать, говорит:
- Поставь и пусть падает!
       Обсуждаем ситуацию с токарем. Он вымащивает направляющие станка деревянными шпалами, принимает все меры предосторожности. Ставит деталь. Через несколько оборотов звездочка ломается, 15-ти тонная деталь падает на станину станка (cпасают шпалы). Из окна своего кабинета наблюдает начальник цеха. Подходит Бердин. Я напряжен, обкладываю его матом.
Обхожусь без выговора.
       В ночной смене нужно ставить на токарный станок валок со сквозным отверстием. Для этого нужно забить в отверстие с обеих сторон центровые пробки. Пресса нет. Забиваем их “барсиком” – меньшим валком массой 1,5 – 2 тонны. Для этого на шейку большого валка садится верхом рабочий и держит привязанную проволокой бронзовую надставку, предохраняющую пробку от забоин. Барсик подвешивается на кран и раскачивается несколькими рабочими. На счет три – удар.
       Я помогаю раскачивать барсик, но потом отхожу в сторону, чтобы сказать нормировщику, что он стоит в опасном месте: надставка может отлететь.
       И как бы в подтверждение моих слов надставка срывается и со скоростью пушечного ядра пролетает над нашими головами. Весит надставка килограммов пять – если бы задело, мало бы не было! И я чувствую, как от пережитого страха у меня на голове поднимаются волосы.
       Раньше я думал, что “волосы стали дыбом” – это просто красивая фраза.
       А утром – выговор за нарушение правил техники безопасности. Ничего – могло быть хуже!

       ПРИТЧА О ДВУХ НАЧАЛЬНИКАХ

       Умудренный жизненным опытом начальник смены рассказал мне притчу о начальниках двух заводских цехов.
       Цехи были примерно одинаковыми и продукцию они выпускали примерно одинаковую: крупные прессы, ковочные машины, шагающие экскаваторы, прокатные станы.
       Когда директор завода в начале месяца проводил совещание, он спрашивал начальников цехов о том, какие у них перспективы на выполнение плана.
       Начальник первого цеха Иванов отвечал:
       - План мы обязательно выполним, хотя есть некоторые трудности с отливками – сталелитейный цех до сих пор не поставил нам отливку станины, а ведь цикл ее обработки полтора месяца. Но мы разработали мероприятия по ускорению обработки станины, в частности, используем переносные станки. Сделаем все возможное!
       - Если бы все так работали, как Иванов, у нас проблем с планом не было бы, - сказал директор.
       Иванов сидел, смущенно улыбаясь.
       - Ну, а что ты скажешь, Петров?
       Начальник второго цеха сказал: - Плана в этом месяце не будет, потому что отливка станины из сталелитейного цеха еще не поступила, а цикл ее обработки - полтора месяца, вы это знаете.
       - Ты – нытик, Петров. Нужно энергичнее работать. Бери пример с Иванова. У него трудностей не меньше, но он думает о том, как их преодолеть, а не хнычет!
       В середине месяца на совещании директор интересовался у начальников цехов состоянием выполнения плана.
       Отливку станины мы вчера получили, - сказал Иванов. Организовали работу по субботам и воскресениям. План обязательно будет, приложим все силы!
       Ну, смотри, Иванов, не подкачай! На тебя весь завод смотрит.
       Петров сказал: - Отливку мы получили только вчера. Обработаем ее к концу следующего месяца. Плана в этом месяце не будет.
       - С твоим отношением к делу, конечно, не будет. Нужно изыскивать внутренние резервы, а не вешать крючки на других. Тебе, как плохому танцору, всегда что-нибудь мешает!
       Дней за пять до конца месяца на совещании у директора Иванов говорил:
       - На станине работы еще много, но мы организовали работу станка без перерывов на обед и на передачу смен. Возле станка для решения неотложных вопросов дежурят члены партбюро. Выпускаем боевые листки. Рабочим обещали премию. Ежедневно проводим оперативки возле станка с привлечением конструкторов и технологов.
       - Все правильно, Иванов! Так держать!
       - Плана не будет, даже если мы все раком станем возле этой станины, - сказал Петров.
       - Смотри, Петров, поплатишься должностью! И партбилет на стол положишь! Поучился бы у Иванова, как нужно бороться за план!
       В самом начале следующего месяца у директора обсуждали итоги работы в прошлом месяце.
       - План не получился, - сказал Иванов. Слишком поздно получили станину. Хотя мы мобилизовали, организовали, устано…
       - Ладно, хватит, - вскипел директор. Ты мне весь месяц лапшу вешал на уши! А плана-то нет!
       Петров сказал: - Чудес на свете не бывает. План нужно продумывать заранее.
       - Не был ты настроен на выполнение плана, - сказал директор. Иванов хоть старался, искал резервы, а ты работал, спустя рукава.
       После совещания Петров подошел к Иванову:
       - Ты же с самого начала знал, что плана не будет. Зачем же пыль пускал в глаза?
       - А что делать? Благодаря этому меня ругали только один раз за все время, а тебя – четыре раза. Есть разница?

       НЕ БОГИ ГОРШКИ ОБЖИГАЮТ

       Два года после окончания института я проработал мастером участка, оснащенного крупными токарными станками, на которых обрабатывались стотонные детали. В 30-е годы, когда эти станки смонтировали, была даже такая инженерная должность – начальник станка.
Постепенно я освоил все премудрости работы мастером, меня собирались назначить начальником цехового технологического бюро, но ждать, пока откроется вакансия, было скучно. И я решил перейти на новый пролет соседнего цеха с крупными расточными станками.
       Первое время было тяжело.
       Расточник Семен Тутов кричит во всю глотку:
       - Борисович, нужно нарезать резьбу М100, а я не знаю, как это делается! Объясните!
Может быть он действительно не знает – станки-то новые, а может быть знает, но придуривается, хочет подшутить над мастером, поиздеваться над ним. Но я-то точно - не знаю, а признаваться в этом мне совсем не хочется. Сказать “не знаю” можно, когда есть уже какой-то авторитет, но не сейчас.
       - А ты что, никогда резьбу не нарезал?
       - Нарезал, но на тех станках ведь ручная подача была, а здесь, наверно, гитару нужно набирать!
       - Ну, давай наберем, - смело предлагаю я. Надеюсь, ты знаешь, где она находится в твоем станке.
       Достав из кармана блокнот, раскрыл его и внимательно рассматриваю пустую страницу, жду, пока Тутов подойдет к гитаре: я-то не знаю, где она находится!
       - Смотри, - говорю я, - здесь же все просто: на таблице в зависимости от шага резьбы показано, какие шестеренки и в каком порядке нужно ставить. Начинай, если что не ясно будет – позовешь.
       Через несколько минут Тутов подзывает меня:
       - Гитару я набрал, проверьте, а чем нарезать?
       - Ну, Семен, ты даешь! Какая разница на каком станке нарезать резьбу – оснастка-то одна и та же независимо от станка!
       Бурча себе под нос, Семен пошел в кладовую, принес метчики и резьбонарезной патрон.
       - Чем поливать будем – керосином или эмульсией?
       - Спроси у подручного. Володя, расскажи своему шефу, чем лучше поливать метчик! Чтобы он и охлаждался и смазывался!
       Стою возле соседнего станка, незаметно наблюдаю, как Семен нарезает резьбу. Расточник он опытный, у него есть чему поучиться.
       Так, кажется, и я теперь знаю, как нарезать резьбы на расточных станках без ручного управления.
       Кстати, о нарезании крупных резьб. Во время нарезания расточник внимательно, склонившись к шпинделю и отключившись от всего постороннего, прислушивается к тому, как происходит процесс, держа в руках пульт управления, а большие пальцы - на обеих красных кнопках “стоп”, чтобы при появлении подозрительных шумов сразу же выключить станок.
       А на соседнем станке работал подручным Николай Гуков - веселый паренек, бывший военный переводчик. Он не мог упустить такого случая: нашел где-то большой лист жести, взял трехкилограммовый молот и незаметно подкравшись поближе к расточнику, нарезавшему резьбу, изо всех сил грохнул молотом по жести. Звук - оглушительный! Расточник тут же выключил станок. Потом, увидав хохочущего Гукова, схватил его за шиворот и привел ко мне.
       Я, с трудом сдерживая смех, - ведь было мне тогда лет 25, выругал Гукова.

       СКЛЕРОЗ

       Очередь наша на машину подвигалась быстрее, чем накапливались деньги, так как и мне, и жене платили немного.
       Поэтому я был рад, когда мне поручили преподавать техминимум рабочим.
       Мне – потому что грамотных инженеров в цехе почти не было и не все соглашались на такую тяжелую работу за мизерные деньги.
       Но ответственный за техническую учебу считал, что он меня облагодетельствовал, и время от времени говорил мне: - C тебя бутылка! Когда выпьем?
       Принести и отдать ему бутылку “в знак дружбы” считалось неприличным, хотя для меня это было бы самым простым и приятным выходом. Так нет же - нужно было где-нибудь посидеть, поговорить “за жизнь”.
       Я был в первой смене и мы договорились, что выпьем завтра после работы.
       Утром я взял деньги для этой цели. День был напряженный, я совсем не думал о предстоящей выпивке.
       После работы мы пошли в забегаловку, располагавшуюся рядом с заводом.
       Когда подошла моя очередь, я полез в карман за деньгами – денег не было! И вдруг я с ужасом вспомнил, что где-то в середине дня я подписался на газеты и отдал деньги, рассчитывая позже занять у кого-нибудь для выпивки. И совершенно забыл об этом.
       Но так или иначе, очередь наша подошла. Мой благодетель заказал и оплатил бутылку вина (это вино на Украине называли “Биомицин” – от ”Билэ мицнэ”).
       И, хотя я пообещал ему, что завтра же отдам деньги, веселое настроение в предвкушении выпивки на халяву сменилось у моего собутыльника глубокой печалью.
       Разговор по душам не получился.

       ПОВЕЗЛО !

       Мы со сварщиком залезли в большую полую деталь, лежавшую на нерабочей стороне пролета, и я показал ему, что нужно заварить. Когда мы выбрались наружу, я вдруг увидел, что на меня что-то летит. Как потом выяснилось, это был болт диаметром 36 миллиметров и длиной полметра.
       Я не успел даже ойкнуть – болт ударил меня плашмя в грудь, я потерял сознание, обмяк и не упал, а как-то согнувшись, сел на землю.
       Чтобы прочитать об этом, вы затратили доли минуты, произошло же все за доли секунды.
       Обо всем последующем мне рассказал сварщик.
       Он начал кричать, но крика его никто не услышал, так как в цехе было шумно. Вокруг было много крупных деталей – поэтому нас не было видно. Он побежал, было, по воду, но сразу вернулся, испугавшись, что я отдам Богу душу, не дождавшись его возвращения, и начал усаживать меня в более удобное положение.
       Это спасло меня – я начал дышать, сначала жадно глотая воздух, потом спокойнее, пришел в себя, открыл глаза.
       Я поднялся, взял злополучный болт и, согнувшись, как неандерталец, пошел на пролет.
       А вот и стропальщик возится возле детали.
       - Что за болт?
       - Да я деталь подвязал, начал поднимать, а он вырвался, улетел куда-то!
       Так хотелось стукнуть дурака по голове этим болтом!
       Это хорошо, что болт ударил меня плашмя и в грудь, а не по голове.
       Просто мне повезло.
       Хотя, с другой стороны, пролет большой, а болт нашел именно меня. Так что везение – относительное.

       РЕАКЦИЯ

       Мы с начальником смены Виктором Лубенцом стояли возле станка и обсуждали какой-то производственный вопрос, краем глаза наблюдая, как стропальщик цепляет шестидесятитонную плиту. Он накинул петли троса на специально приваренные к торцам плиты бобышки – стальные цилиндры длиной примерно 200 мм и диаметром 150 мм – и подал крановщику команду поднимать. Когда плита была уже на расстоянии полуметра от пола, сварка не выдержала, бобышка оторвалась от плиты и со скоростью пушечного ядра унеслась куда-то вверх (цех был высотный), а плита плюхнулась на пол. Я стоял, задрав голову, пытаясь увидеть бобышку. Через несколько секунд бобышка упала в полутора-двух метрах от нас. От нас? Где же Лубенец? Я оглянулся и увидел, что Виктор сидит сзади на корточках, втянув голову в плечи и прижавшись ко мне. Вот это реакция!

       
       БЛИЗНЕЦЫ
       
       В 1958 году начальника цеха и меня командировали на первую областную инженерно-техническую конференцию (видно, такая была разнарядка – посылать не только начальство, но и рядовых).
       Начальник цеха уехал с другим начальством отдельно; для рядовых – сбор в восемь часов утра возле завкома.
       Утром я увидел, что возле завкома в ожидании автобуса стоят несколько групп людей – и ни одного знакомого!
       Вдруг я увидел Кагановского, конструктора, которого неоднократно вызывал в цех для решения технических вопросов.
       Обрадовавшись – одному-то совсем тоскливо - я подошел к нему и, хлопнув по плечу, поздоровался.
       В автобусе мы сели вместе, устроились в одном номере гостиницы, с какими-то девчонками ходили в кино.
       Вечером он позвал меня в ресторан поужинать. Когда мы зашли, он орлиным взглядом окинул зал и, увлекая меня за собой, решительно направился к столику, за которым сидели главный инженер и главный конструктор завода. Меня удивило, как запросто вел себя с ними мой товарищ. Удивило потому, что главный инженер и главный конструктор завода, на котором работают 35 тысяч человек, - достаточно крупные фигуры по сравнению с рядовыми мастером или конструктором.
       Очевидно, они – старые знакомые, - решил я.
На следующий день мы вместе с Кагановским сидели на совещании. Выступал какой-то конструктор и говорил о том, как мало платят им, “думающим инженерам”.
       - Действительно, - заметил я, - мало! Вот тебе, например, опытному конструктору, сколько платят?
       - Две тысячи рублей.
       - Как две тысячи, ты ведь рядовой конструктор!?
       - Нет, я – начальник конструкторского бюро, конструктором работает мой брат.
       Какое-то время я сидел, осмысливая ситуацию.
       - Так это не ты ко мне в цех приходил?
       - Нет.
       - Так ты меня не знаешь?
       - Я тебя первый раз в жизни увидел, когда ты меня нахально ударил по плечу. Не переживай, мы с братом близнецы, я привык к таким неожиданностям.

       БЕЗ “ЗВЕЗДОЧКИ” НЕ СНИМУ !

       Была середина второй смены: я сидел в кабинете мастера ОТК, мы звонили военпреду, напоминали, что рама готова и ее нужно принять. Военпред давно уже обещал придти, но почему-то задерживался. Мы его ждали уже больше часа.
       В кабинет забежал рабочий: - Борисович, тебя директор ждет возле рамы!
       Сам Глазырин – это событие! Я быстро подошел к станку.
       - Почему раму не снимаете!?
       - Рама сдана мастеру ОТК, сейчас подойдет военпред, примет, поставит звездочку (клеймо) и я сниму ее со станка.
       - Снимайте раму, сдадите ее военпреду на стенде. А на станок ставьте следующую!
       - Я не могу так сделать, потому что проверить раму можно только на станке, с помощью станка. Сейчас придет военпред, поставит звездочку …
       - Снимай немедленно! – Глазырин переходит на крик. – И впредь: позвонил военпреду, честь отдал и снимай раму, не жди его больше пяти минут! Ясно!?
       - Ясно.
       Глазырин ушел. Стропальщик стоял рядом со мной: - Ну, что, Борисович, будем снимать?
       И стропальщик, и расточник понимают, что я прав. Им интересно, как я поступлю в этой ситуации. Они не осудят меня, если я подчинюсь директору. Но уважать меня станут чуточку меньше. Да я и сам о себе плохо подумаю.
       - Нет, - сказал я. – Он пошумел и ушел, а нам потом мудохаться с рамой на стенде! Будем ждать военпреда! Поставит звездочку – снимем!

       САМ ВИНОВАТ, НО…

       - Борисович, измерь еще ты для надежности и я начну растачивать.
       Расточник обрабатывал шпиндель прокатного стана. Он должен был расточить отверстие в утолщенной части шпинделя перпендикулярно его оси с точностью до 0,02 миллиметра. Я проверил все измерения.
       - Все правильно, Вася, можешь растачивать!
       Когда отверстие было готово, контролер обнаружил ошибку – оси смещены на пять миллиметров. С точностью до 0,02 миллиметра!
       В чем же дело, как я мог ошибиться?
       В микроштихмассе есть вставки 13 мм, 8 мм и другие. При сложении ошиблись в арифметике и расточник, и я.
       С тех пор я всегда самые точные измерения дублировал рулеткой. На всякий случай. Но это потом. А пока что…
       Деталь была очень важная и срочная. Через час возле станка были все вплоть до главного инженера. Мне казалось, они все пришли посмотреть не на деталь – чего на нее смотреть – а на меня. Главный инженер глянул на меня с отвращением, отвернулся, выругался, плюнул себе под ноги и ушел. Это был как раз тот случай, когда говорят, что даже злости не хватает.
       Не знаю, как на заводе вышли из положения. Может быть изготовили другую деталь, может быть сняли с другого заказа.
       Через некоторое время появилось распоряжение по цеху о премиях за прошлый месяц. Все инженерно-технические работники премировались по результатам работы и почти все депремировались на 50% за грязь на пролетах, за травматизм, за нарушения дисциплины рабочими.
       По всем показателям мне светила максимально возможная премия величиной 1,2 оклада. Депремировали меня на 100% за допущенный брак.
       Все правильно, сам виноват.
       Однако вскоре я пришел в себя и начал соображать: - Брак допущен в марте, а премия – за февраль. Почему меня депремировали за февраль? У меня в феврале брака не было! Пусть депремируют за март!
       Тем более, что я чувствовал – в марте будут неважные показатели и премии все равно не будет.
       И я подал заявление в цеховую конфликтную комиссию, которая решила, что я прав. С моего согласия меня все-таки депремировали как всех – на 50% по дежурной статье – за грязь на пролете.

       А ВЫ НЕ БЕРЕМЕННЫ ?

       Так получилось, что после разделения 7-го механосборочного цеха на 7-ой механический и 8-ой механосборочный, 8-ой остался без инструментального хозяйства – без станков, без кладовых, без рабочих, без инструмента.
       И начальником всех этих “без” назначили меня.
       Мне советовали: - Когда будешь набирать кладовщиц, смотри, не бери беременных! Они уйдут рожать детей, а работать будет некому.
       Я, краснея, спрашивал у очередной симпатичной девчонки, пришедшей наниматься: - А вы не беременны?
       Девушка тоже краснела и отвечала: - Ну что вы, я даже не замужем и не собираюсь, очень нужно!
       А через пару месяцев одна за другой стали уходить в декретный отпуск.
       Можно им после этого верить?
       
       
       МАЛЕНЬКИЕ ХИТРОСТИ

       Нормализованный инструмент выдавали в цех по лимиту. Например, в месяц на цех отпускали всего 2 – 3 сверла диаметром 100 миллиметров, а выходили они из строя, ломались иногда за несколько дней.
       Помогли хорошие отношения с заводскими технологами. Они имели право заказывать для цехов специальный инструмент в необходимых количествах.
       Я просил: - Нужны сверла диаметром 100 миллиметров. И они заказывали сверла, такие же, как нормальные, но на 120 – 150 миллиметров длиннее, то есть уже специальные.
       Примерно через полгода моего “правления” ко мне начали обращаться с просьбами инструментальщики из других цехов, как я недавно обращался к ним.

       ДВОРЯНИН

       До чего же мой первый начальник цеха Яловенко был высокомерен и заносчив! Как высоко относительно меня, зеленого мастеришки, располагался он на иерархической лестнице!
       На меня он смотрел сверху вниз, когда нужно было выругать за что-нибудь, если же ругать было не за что, он меня вообще не замечал, в упор не видел.
       Однажды мы с женой были на рынке. И лоб в лоб столкнулись с Яловенко. Я почтительно поздоровался с ним, а он прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания. Не заметил, наверное. Но мне было ужасно неловко, стыдно и перед женой, и перед самим собой.
       Говорили, что он из дворянской семьи.
       Они с Бердиным – начальником пролета и парторгом цеха – постоянно враждовали между собой, обвиняли друг друга в различных злоупотреблениях с целью наживы.
       Мне рассказали по секрету, что, когда Яловенко выгонит Бердина, то вместо него он назначит начальника технологического бюро Симахина, а вместо Симахина – меня.
       Но не Яловенко выгнал Бердина, а Бердин – Яловенко, который стал где-то рядовым технологом.
       Я ушел в другой цех и через некоторое время стал старшим мастером инструментального хозяйства. Одним из слесарей у меня работал сын Яловенко – Володя. Относился я к нему, как ко всем остальным, – нормально, хорошо.
       И вот однажды старый Яловенко разыскал меня в цехе. Он попросил сделать так, чтобы Володя работал не посменно, а только в одну смену, так как он учится в вечернем институте и ему так будет гораздо удобнее. Такая возможность была и я его просьбу выполнил.
       Внешне Яловенко почти не изменился, только немного сник, пожалуй.
Но какая угодливая, заискивающая улыбка, оказывается, может появляться на его лице, какую доброжелательность может выражать вся его фигура, каким бархатным, ласковым может быть его голос!
       И ко мне по имени и отчеству, и руку тепло так пожал.
       Вот тебе и дворянин, голубая кровь, белая кость!
       Впоследствии мне приходилось говорить и с заместителями министра, и с директорами крупных заводов, институтов. И, мне кажется (а, может быть, именно кажется?), что я вел себя всегда так же, как во время разговоров с подручными или с уборщицами в цехе. Нужно совсем потерять уважение к себе, чтобы так унижаться перед человеком, от которого что-то зависит.

       КУЛЬТУРНЫЙ НАЧАЛЬНИК

       Начальник 8-го механосборочного цеха Геннадий Сергеевич Хомячков любил проводить оперативки по большому списку – на них должны были присутствовать не только его заместители и руководители участков и служб, но и экономисты, плановики, диспетчера, среди которых было много женщин.
       Вначале разговор идет более или менее спокойно. Но постепенно обстановка накаляется: выясняется, что детали для экскаватора, который в плане этого месяца, из смежных цехов еще не поступили, что при обработке станины прокатного стана допущен дефект и конструкторы не знают как его исправить, что срочнейшая рама по спецзаказу не сдана еще военпреду и т.д. и т.п. Лицо Хомячкова багровеет, дыхание становится тяжелым, прерывистым – буря, скоро грянет буря! Геннадий Сергеевич сузившимися от гнева глазами оглядывает всех присутствующих и вдруг выкрикивает: - Женщины свободны! И женщины-плановики, экономисты, диспетчера, как стая воробьев, вскакивают со своих мест и вылетают из кабинета.
       И тут начинается настоящая оперативка – с диким матом, криками, навешиванием крючков. При женщинах было неудобно – Хомячков - культурный начальник.
       (Навешивание или перевешивание крючков – снятие вины, ответственности с себя и обвинение в невыполнении задания кого-нибудь другого: не было инструмента, неисправный станок и т.п.)
       Рядом со мной на оперативках сидел механик цеха Полянин. Время от времени он встревал в общий шумный разговор и выдавал что-нибудь вроде: - Геннадий Сергеевич, а я станок 1340 отремонтировал!
       Хомячков замолкал на несколько секунд, пытаясь понять причем тут станок 1340, если речь идет о сборке экскаватора, потом бросал ему “хорошо” и продолжал оперативку, а Полянин, повернувшись ко мне и как бы оправдываясь, говорил:
       - Сам себя не похвалишь, век будешь ходить как обосранный!

       ЛИКБЕЗ

       В пятом цехе было несколько крупных глубокорасточных станков для обработки сквозных отверстий в деталях большой длины. Подручные на этих станках были заняты эпизодически: при уборке в конце смены и при переналадках станка и замене инструмента – один раз в две-три смены. На два станка вполне хватило бы одного подручного.
       Я предложил начальнику цеха: одного из каждых двух подручных сократить, а оставшемуся платить в полтора раза больше. Выгода, так сказать, и рабочему, и государству.
       Начальник цеха сказал: - Так делать нельзя. Одного подручного сократят. Зарплату второму не поднимут. А весной некого будет послать в колхоз на прополку кукурузы.
       Еще один урок на эту же тему я получил, работая старшим мастером инструментального хозяйства в восьмом цехе. В помощь мне назначили мастера – молодую женщину. Была она бестолковой и необязательной. Дашь ей какое-нибудь задание и не успеешь проверить, а она его не выполнит. Мне утром нагоняй, а ей – как с гуся вода.
       Такое прощают привлекательным женщинам – эта ко всему прочему была очень некрасива.
       Я не выдержал и пошел к начальнику цеха: - Мне она не нужна! Можете перевести ее куда-нибудь в другую службу вместе со штатной единицей. Без нее мне будет легче!
       - Если тебе без нее будет легче, - сказал начальник цеха, скажи ей, пусть сидит дома и приходит сюда только, чтобы получать зарплату. Но ни в коем случае никогда не отдавай штатную единицу.
       Я это потом понял: штатные единицы можно сокращать, не трогая живых людей, на них можно выбивать фонд зарплаты и т. д.

       ЖЕЛЕЗНЫЙ АРГУМЕНТ

       Мы поспорили со старшим мастером Сидоровым по поводу обозначения шероховатости поверхности. На следующий день для подтверждения своей правоты я принес из дому справочник и показал Сидорову: - Вот видите, как здесь написано, а вы говорили иначе…
       - Я не мог говорить иначе, потому что иначе – неправильно, - сказал Сидоров.
       И я ничего не мог возразить. Железный аргумент!

       НЕ МЫТЬЕМ, ТАК КАТАНЬЕМ !

       Я попросил заточника не идти в отпуск по графику в апреле – очень много было работы. И пообещал: - Пойдешь в любом другом месяце, когда захочешь. Он согласился. Я рассчитывал, что уговорю начальника планово-экономического бюро разрешить отпуск моему рабочему вне графика.
       Но в августе, когда рабочий решил идти в отпуск, начальник планово-экономического бюро сказала “нет” и начальник цеха сказал “нет”.
       - Но я ведь обещал!
       Это им до лампочки. Они не должны отпускать больше восьми процентов работающих в месяц, иначе будет перерасход зарплаты.
       Но я не мог обмануть, подвести рабочего. И нашел выход из положения: рабочий написал заявление на отпуск без оплаты сроком на один месяц и одновременно заявление о выплате ему компенсации за неиспользованный тарифный отпуск, а я легко оформил их.
       И волки сыты, и овцы целы!
 
       ВСТУПИЛ
 
       В начале 1961 года секретарь цехового партбюро Миша Чикунов предложил мне вступить в партию: - Ты старший мастер на таком важном участке, у тебя половина рабочих – коммунисты, тебе нужно вступать. Да и твоему дальнейшему росту это не помешает. Подумай! И учти – мы не часто и не каждому это предлагаем.
       Да, задал мне Чикунов задачу!
       То, что он сказал, соответствовало действительности. Очень многие рабочие – основные и подручные – были бывшими офицерами, уволенными в запас при хрущевском сокращении армии. Почти все они были коммунистами и на своих партсобраниях смело критиковали меня, а я там не присутствовал и не мог ответить.
       Я думал о должности заместителя начальника цеха – и с этой точки зрения нужно было вступать.
       Но эта партия отняла у меня и убила моего отца. Я не верю в ее честность и справедливость.
       Чикунов–то не знает, что отец был репрессирован. Ведь я всегда, когда спрашивают, говорю, что отец погиб на фронте. И когда поступал в комсомол, и когда поступал в институт, и когда оформлялся на работу. И еще десятки раз я заполнял анкеты и везде писал – погиб на фронте.
       Ну, хорошо, раньше они не очень тщательно проверяли мою биографию и не обнаружили моего обмана. Но при приеме в партию они обязательно ее проверят и мой обман откроется.
Что тогда? И работу потеряю, и самого под каким-нибудь предлогом посадят. За что – они найдут!
       В хрущевскую оттепель, в какие-либо перемены к лучшему в связи с осуждением культа личности я не верил.
       Моей карьере моя партийность тоже не поможет. Для карьеры нужен другой характер. И другая национальность.
       Нет, и нельзя, и незачем мне вступать в КПСС!
       Но когда через несколько дней Чикунов подошел ко мне еще раз и спросил: - Ну что, тезка, надумал? – я, твердо решив, что вступать не нужно, ответил, что надумал, согласен.
Потому что и отказываться было боязно: все хотят вступить, а этот нет – с чего бы это?
       А потом мне казалось, что очень долго не утверждает меня партком завода, горком партии. Наверно, докопались… И я с тревогой поглядывал на Чикунова: если докопались, то по его лицу это будет видно.
       Но никто не докапывался, меня утвердили.

       
       АДЭКВАТНЫЙ НАБОР

       Ко мне подошел заместитель начальника цеха Андрей Моисеевич Фоменко и попросил поставить на обработку на одном из моих станков деталь, которую он держал в руке. А нужно сказать, что на моих станках обрабатывались детали массой до 100 тонн и обработать на таком станке деталь массой несколько килограммов было тяжело. Поэтому я начал возражать. Он настаивал, объяснял, что деталь срочно нужна для сборки машины и другого выхода нет.
Я выругался. Есть такая форма мата, когда всю свою злость и все свое раздражение адресуешь чьей-то анонимной матери, абсолютно не оскорбляя родственников собеседника.
       Андрей Моисеевич не расслышал, решил, что я обругал его, возмутился и начал кричать на меня, причем, выражения “мальчишка”, “сопляк”, “молокосос” по сравнению с теми ругательствами, которые обрушились на меня следом, звучали как церковное пение по сравнению с джазовой музыкой.
       Защищаясь, я обозвал его старым хреном (мне было около 30, ему – далеко за 50) и выдал, так сказать, адэкватный набор нецензурной брани.
       После чего мы разбежались.
       А через час Андрей Моисеевич подошел ко мне и сказал: - Все-таки нужно эту деталюшку обработать у тебя, Михаил Борисович! Иначе вся сборка остановится. - Я понимаю, Андрей Моисеевич. Придется один станок переналадить.
       И все остальное время нашей совместной работы мы относились друг к другу дружелюбно, не держа в памяти никаких обид.

       ВСЕМ ОТОЙТИ НА 10 МЕТРОВ

       В приспособление, смонтированное на стендовых плитах перед крупным расточным станком, устанавливали пустотелую сварную деталь диаметром шесть метров и длиной 12 метров.
       Обработке этой детали, каркаса шахтной пусковой установки, уделялось на заводе большое внимание, поэтому возле станка собрались главный инженер, главные конструктор, технолог, механик, начальник производства и, так сказать, сопровождающие их лица.
       И каждый из них давал советы стропальщику или пытался дать указание непосредственно крановщику.
       Я не выдержал этого базара и, повернувшись к ним, закричал:
       - Разгалделись, как бабы! Всем отойти на 10 метров! Мы со стропальщиком сами разберемся, как лучше установить деталь!
       Все, улыбаясь, отошли, шутя отмеряя 10 метров. Поняли, что я прав. Никто не обиделся: их было человек 15 и моя грубость разложилась на всех понемножку. И на их премии за освоение новой техники не отразилась.

       С КЕМ ИМЕЮ ЧЕСТЬ ?

       В часов восемь вечера я еще был в цехе, стоял возле снятой со станка рамы и раздумывал, как сдать ее военпреду.
       Ко мне подбежал рабочий: - Борисович, к моему станку только что подошли два чмыря и спросили по какому чертежу рама стоит на станке. Я сказал, что не знаю, и отправил их к вам. Вы же говорили – не болтать! Вон они идут!
       “Чмыри” были в белых рубашках с короткими рукавами. Одному можно было дать лет 55, второй был моложе.
       - Вы – старший мастер?
       - Да, я.
       - Скажите, по какому чертежу идут эти рамы?
       Я понял, что это какое-то приезжее начальство, на заводе таких вроде бы не было, и решил проявить бдительность:
       - С кем имею честь?
       Как поступают культурные люди? Сначала они должны были представиться, а потом задавать вопросы! Они это прекрасно понимают, но, если культура поведения не врожденная, а, так сказать, наносная, она стесняет человека, и он при любой возможности старается сбросить ее, как тесную обувь.
       Они – москвичи, а здесь – провинция, так стоит ли церемониться!
       Старший назвал свою фамилию. Я сказал, что она мне ни о чем не говорит, извините.
       Тогда он достал и дал мне свое удостоверение. В нем было написано: заместитель начальника Госплана СССР. Я отдал удостоверение. Второй, саркастически улыбаясь, протянул свое.
       - Да чего уж там, достаточно!
       Я ответил на их вопросы и они ушли.
       Через несколько минут ко мне, запыхавшись, подбежал начальник смены:
       - Ты хоть знаешь, с кем разговаривал только что?
       -Знаю, конечно, я их заставил пропуска предъявить.
       - О-о-о! – застонал начальник смены. – Тот, что постарше – главный человек в Союзе, во всем Союзе, по производству военной техники! – с надрывом сказал он.
       - Экое кирикуку, - равнодушно заметил я.
       Утром я стоял возле одного из станков, когда на пролете появилась процессия. Впереди важно вышагивали оба мои новые знакомые. На полшага сзади, подобострастно согнувшись, что было ему совершенно не свойственно, шел, давая пояснения, директор завода Глазырин, затем шли главный инженер, начальник спецпроизводства и еще человек 15 рангом пониже.
       Они равнодушно смотрели по сторонам, слушая директора, и лишь на мгновение задержали свой взгляд на мне. Но не поздоровались. Я не поздоровался тоже: так как они шли, а я стоял, первыми поздороваться должны были они. Где-то я читал о таком правиле этикета.
       Темнота!

       НИЧЕГО Я НЕ ОБЕЩАЛ !

       Главный инженер завода обязал меня организовать нарезку резьбы М10 в каких-то срочных деталях на моем участке. Но станки-то у меня крупные, не предназначенные для выполнения таких мелких работ. Черников, понимая это, пообещал дополнительную оплату за ручную нарезку.
       По окончании этой работы я подготовил бумагу с указанием выписать наряд на 1000 нормо-часов и пошел с ней к Черникову:
       - Григорий Карпович, здравствуйте! Вы обещали…
       - Ничего я не обещал!
       - Вы забыли: речь идет о резьбах М10, мы их вручную нарезали!
       - Решайте с нормировщиками!
       - Подпишите бумагу, иначе они ничего не выпишут!
       - Иди к такой матери, ничего я тебе не подпишу!
       - Ладно, - говорю, - я ухожу, но через 20 минут к вам придут рабочие, поговорите с ними!
       Вернул меня от дверей: - Давай бумагу!
       От злости подписал все три экземпляра.
       И я по каждому из них выписал наряд.
       Спокойно бы разобрались – мне бы и 500 нормо-часов хватило, чтобы оплатить эту работу. Остальные 2500 - штраф за хамство и забывчивость!

       КАК РАЗДЕЛИТЬ ?

       Утром ко мне подошли Нестеров и Сигаев, рабочие третьей и первой смен большого фрезерного станка. Жили они не дружно и работали не в обший котел, а каждый на себя, в связи с чем между ними часто возникали споры по разделению заработанных нормо-часов. И в этот раз они оба были очень возбуждены.
       Нестеров – маленького роста, в очках, небритый – весь дрожал от возмущения. Раньше он работал мастером ОТК и считал себя грамотнее Сигаева, который этого превосходства не признавал, так как в молодости был лейтенантом в армии. Он был лет на 15 моложе и гораздо нахальнее, пронырливее.
       Спор возник из-за 23 минут нормируемого времени. В инструкции все предыдущие операции и отпущенное на их выполнение время были отчетливо видны. То, что было написано против 23 минут, очевидно, стерлось, так как эта операция была в самом низу страницы.
       Нестеров выполнил все операции до этой, спорной, и считал, что 23 минуты должны засчитываться ему. Сигаев должен был делать последующие операции и считал, что 23 минуты – его время.
       Они кричали, обзывали друг друга – только не дрались. И во время пересменки пришли ко мне:
       - Рассудите нас пожалуйста!
       Можно было позвонить заводским технологам и уточнить по контрольному экземпляру. Но это долго. Да и телефона рядом нет. Я предложил им разделить эти минуты пополам, но они отказались. – Это вопрос принципиальный, - сказал Сигаев.
       Я начал внимательно рассматривать инструкцию. Может быть, аналогичные операции есть и на других страницах? Перевернул лист назад, там стояла цифра 22. Перевернул лист вперед – 24.
       - Крохоборы! – закричал я на них. - И к тому же тупые, как сибирские валенки! Старый и молодой! Сами дурью маетесь и меня отрываете от работы! Это ведь – номер страницы! С таким же успехом можете разделить дату утверждения инструкции! Здесь хоть навар будет пожирнее!

       С ТОБОЙ СПАТЬ ХОЧЕТСЯ !

       Молодая женщина, с которой я оказался в одной компании, сказала: - Ты такой скучный, с тобой спать хочется!

       ПРОЩАЙ, ЦЕХ!

       После того, как рабочему моего участка оторвало кисть руки, а я оказался виноват, хотя виноват не был, и случайно избежал суда и необходимости доплачивать ему пожизненно до среднего заработка, я решил окончательно уйти из цеха. Тем более, что заместителем начальника цеха назначили не меня, а Володьку Коломийца, который был старшим мастером на соседнем участке. Мой участок был лучшим по всем показателям и не в последнюю очередь благодаря мне, но Володька умел пить с начальством, был хитрее. И не был евреем.
       Правильно говорил Глазырин: - Не важно, как ты работаешь, важно, как о тебе докладывают.
       Обо мне докладывали хуже.
       Весь 1961 год я проработал по 12 – 14 часов в сутки и по семь дней в неделю, без отпуска, так как шла военная техника, но в 1962 году стало легче, подошла моя очередь на машину и я решил – хватит!
       Я подошел к начальнику цеха Язвинскому и попросил отпустить меня из цеха. Он взял заявление, мельком прочитал его, порвал на мелкие кусочки, бросил мне под ноги и пошел, ни слова не говоря.
       Ежедневно в начале смены я встречал Язвинского и, идя с ним по участку, отвечал на его вопросы. И в конце каждого, без исключения, обхода я говорил:
       - Казимир Дмитриевич, подпишите заявление!
       Иногда он говорил мне: - Нет! Иногда молчал, иногда обкладывал матом.
       Я активизировал свои попытки после того, как главный конструктор отдела механизации Кисилев по ходатайству заместителя главного инженера, который хорошо ко мне относился со времени моей работы инструментальщиком, согласился взять меня начальником бюро.
       Я перестал встречать Язвинского в начале обхода, а сидел в своей будке в середине пролета и выходил из нее, лишь когда Язвинский проходил мимо. Его это бесило, однажды он сказал мне:
       - Никуда я тебя не отпущу, здесь на пролете ты и подохнешь!
       Приятно сознавать себя нужным, незаменимым, даже если тебе дают понять это таким категорическим образом, но я твердо решил уйти и продолжил свои наскоки.
       И Язвинский не выдержал и сказал: - Ищи замену!
       Найти толкового старшего мастера не так просто. Он должен быть технически грамотен, здоров, уметь ладить с людьми. Это я так считал. Очевидно Язвинский считал иначе.
Через несколько дней у меня принял участок Николай Воробьев, работавший мастером на сборке, а я спешно начал оформлять перевод. Спешно – потому, что знал: Николай в любую минуту может напиться вдрызг и мне придется работать, пока Язвинский не найдет следующего претендента.
       Главный конструктор написал на заявлении: “Прошу оформить на должность начальника бюро.” Планово-экономический отдел завода не возражал, но притормозил меня отдел кадров – нет конструкторского опыта. Вроде бы это касалось отдела кадров! Наверно Кисилев не тем карандашом написал: - Прошу оформить…
       А может быть дело было совсем не в этом…
       Я спешил, а на помощь заместителя главного инженера рассчитывать не приходилось. Попросил Кисилева взять меня конструктором 1-ой категории. Он согласился, но заявление не завизировал планово-экономический отдел – нужно начинать с должности конструктора без категории, как будто я только что окончил институт.
       Я согласился. Кем нибудь! Лишь бы быстрее!
       Оформившись, я пошел в цех. Воробьев лежал в будке, мертвецки пьяный.
       Но я успел!
       Вместо Воробьева назначили другого старшего мастера и ввели должность начальника участка, так как одного руководителя участка оказалось мало.
       А я начал все с самого начала. Как будто не было восьми лет в цехе. Со 120 рублей в месяц.
       Правда, вскоре мне дали третью, а затем и вторую категорию.
       Да и опыт работы с людьми пригодился.

       
       Я ПОКУПАЮ АВТОМОБИЛЬ

       Мы уже собрали и уплатили деньги за “Москвича – 407” – 2500 рублей. Это было всего 20 моих месячных зарплат. Точнее это было аж 20 моих месячных зарплат! Потому что мы были голы и босы и никто нам не помогал. Почти все, что мы с женой зарабатывали, уходило на еду и на кое-какую одежду.
       Мы экономили во время отпусков – ездили отдыхать к родителям, ничего им за это не платя.
       Кроме того, я подрабатывал, занимаясь с рабочими по программе техминимума. Утром, после ночной смены, я занимался с рабочими ночной смены, потом, поспав немного, бежал на завод, чтобы провести занятия с рабочими первой смены. За год набиралось до 200 рублей.
Иногда перепадали премии.
       Уплатить за машину нам предложили осенью 1961 года. А машину обещали в 1962-м. Было боязно: а вдруг начнется война (это было время Берлинского кризиса). Меня возьмут в армию, а жена с сыном останутся и без машины, и без денег.
       Но – решились!
       И вот в феврале 1962 года пришло извещение – прибыть 25-го числа в Донецкий автомагазин для получения “Москвича”.
       Водить машину я не умел и прав у меня не было, поэтому я попросил приятеля поехать со мной.
       В магазине заведующий кричит:
       - Сегодня машины отпускаться не будут, работники базы заняты, у них партийное собрание!
       - Но как же так, ведь нас вызвали именно на сегодня, мы с работы отпросились, за 100 километров приехали!
       Завмаг пытается изобразить сочувствие на своем лице: - Ну, ладно, - говорит он со страдальческой улыбкой, - я приму у вас деньги (имелась в виду доплата 200 рублей за экспортное исполнение), а направление на получение машины подпишу завтрашним числом. Договоритесь на базе – хорошо, не договоритесь – я не виноват!
       И так – с каждым.
       На базе все назначенные на завтра столпились в каком-то узком коридоре, на территорию нас не пускают. Замечаю, что будущие автолюбители постепенно просачиваются вовнутрь. Просачиваюсь и я, пообещав механику “отблагодарить” его за содействие.
       Выбираем машину. Стоп, у этой спущено колесо! Машина рядом вроде бы в порядке, но банка с краской в багажнике – пустая. Механик бросает пустую банку в багажник соседней машины, а оттуда полную – в мою. Двигатель заводится хорошо.
       Отдаю механику 30 рублей, выезжаем за территорию базы, проверяем машину. Воды в радиаторе нет, все краны на базе предусмотрительно кем-то заглушены. Предприимчивый мужик продает воду – рубль за ведро. Бензина в баке тоже нет. Тут же стоит бензовоз – рубль за ведро.
       Уже на выезде из Донецка обнаружили, что нет стеклоочистителей. Мы вернулись и я зашел в комнату механиков. Они весело подводили итоги рабочего дня - подсчитывали барыши. Не глядя, отдали мне стеклоочистители. То, что и часов мне не дали, мы обнаружили, подъезжая к Краматорску. Возвращаться не стали.
       Так начался автомобильный период моей жизни.

       С НАМИ - НЕ СТРАШНО !

       Первая попытка сдать экзамен на право вождения автомобиля была неудачной, так как я был сороковым, а комиссия принимала только 30 человек в месяц, нужно было занять очередь с вечера.
       Рисковать было нельзя – скоро отпуск, на следующий раз я занял очередь заранее, был двадцать первым, и когда председатель совета общественных автоинспекторов попросил отвезти его домой, я, конечно, согласился, так как он был членом комиссии. Договорились, что я заеду за ним утром, чтобы отвезти на экзамен.
       На следующее утро я подъехал к его дому и, когда он вышел, протянул ему бутылку коньяка.
       - Это как понимать? – улыбаясь, спросил он.
       - Это в знак дружбы!
       - Ну, если в знак дружбы…
       Он отнес коньяк домой и мы поехали.
       Экзамен прошел хорошо, без какой-либо помощи со стороны моего нового “друга”.
       После экзамена всем, кроме меня и еще одного автолюбителя, выдали удостоверения и они разъехались по домам. А нас попросили задержаться. Вышли члены комиссии и сели в мой “Москвич” и в “Волгу” моего товарища по несчастью. И мы поехали, купив по дороге водку и закуску. Платил за все водитель “Волги”, который, очевидно, как-то особо зависел от них.
       Они долго искали место, где можно было бы остановиться и выпить вдали от людских глаз. И в конце концов нашли – на городской свалке.
       Водку и закуску расставили в открытом багажнике “Волги”. Пили с тостами типа: - Ну, будем! Ну, поехали!
       И мне налили стакан водки.
       - Я ведь за рулем, мне нельзя!
       - Пей, с нами – можно!
       Удалось незаметно вылить водку в траву.
       Обратно ехали с песнями и криками. Капитан из Донецка рвался за руль: - Я покажу тебе, как нужно водить машину!
       - А если авария?
       - С нами не страшно!
       - Ну да, не страшно, машина-то моя!
       Все обошлось благополучно. Я развез своих пассажиров и, получив права, больше с ними не встречался.

       КОГДА ЕДЕШЬ НА КАВКАЗ…

       Отпуск в Небуге, километрах в десяти севернее Туапсе, прошел отлично.
       Возвращаемся домой, машина бежит резво, проехали Краснодар. Рядом со мной младший сын, ему лет пять, помогает: разговаривает со мной и следит, чтобы я не заснул. Учу его разным глупостям, вроде: когда едешь на Кавказ, солнце светит прямо в глаз, возвращаешься в Европу, солнце светит прямо в …
       И тут раздается удар сзади как раз в то место, которое легкомысленный поэт срифмовал с Европой. Грузовик. Удар не страшный. Останавливаю машину, осматриваю вмятину: крышка багажника, правое крыло, бензобак, задний фонарь.
       Подхожу к шоферу грузовика – он объясняет: заговорился с напарником. Причина уважительная! Тем не менее, определяем стоимость ремонта – примерно 150 рублей. Он просит не вызывать ГАИ, отдает мне 120, берет мой адрес, обещает остальные выслать через несколько дней.
       И мы разъезжаемся.
       Я понимаю, что деньги он не вышлет, так как нет ничего, что может побудить его это сделать. Ну да чорт с ними, с этими деньгами! Жена смеется:
       - Конечно, не вышлет, не будь наивным!
       Из чувства противоречия возражаю: - Но я бы выслал! Почему я должен исходить из того, что он хуже меня.
       - Ладно, посмотрим!
       Через неделю я получил перевод из Краснодара на 30 рублей.

       АВТОИНСПЕКТОРУ ПОВЕЗЛО !

       Автоинспектору повезло: он успел отскочить в сторону. С испугу он так отчаянно замахал своим жезлом, что я решил остановиться. Предъявив свое удостоверение и рассматривая мое, автоинспектор возмущался:
       - Здесь знак “Стоп”, а вы мало того, что превысили дозволенную скорость и не остановились, вы, Михаил Борисович, меня чуть не сшибли! Нужно быть осторожнее!
       - Да, понимаете, дело к ночи, ребенок с нами, спешим добраться до ночлега…
       - Ну, езжайте! Будьте внимательнее!
       - Он так ошарашил меня своей вежливостью, что я ехал и думал: откуда он меня знает?

       ОНА ТАКИЕ НЕ КУРИТ !

       У ворот кемпинга “Небуг” севернее Туапсе стояло машин 5 – 7, судя по номерам, из разных областей России – Московской, Горьковской, Тульской. В придорожной пыли игрались дети, привычные ко всему женщины тут же, на обочине готовили еду, мужчины кричали и собирались ехать жаловаться городскому начальству – шлагбаум был опущен и кавказский мужчина объяснял всем: - Мэстов нэт!
       Я оставил машину с женой и детьми в сторонке и прошел на территорию кемпинга. Места, конечно, были. Земляк из Донецкой области посоветовал мне: - Дай ему на лапу и заедешь!
       Хоть я и не специалист давать на лапу, но ситуация была безвыходная. Достав из кармана сигареты и засунув между ними червонец, так, чтобы он виднелся, я подошел к мужику у шлагбаума: - Спроси у своей дамы (дама в будочке что-то писала) – курит она такие сигареты?
       Он взял пачку и зашел в будку. Через минуту вышел, отдал мне сигареты, но уже без червонца, и сказал: - Она такие не курит. Заезжай! А когда я подъехал, он, поднимая шлагбаум, закричал, чтобы все слышали: - Он выезжал в магазин, у него есть свое место в кемпинге!
       Въезжавшие таким образом ничего больше за пребывание в кемпинге, естественно, не платили.
       В кемпинге были еще одни ворота, закрытые висячим замком. Автолюбители, собравшись в дорогу, рано утром ломиком взламывали замок и уезжали, так сказать, по – английски, не прощаясь. И, разумеется, не расплачиваясь. А вечером сторож навешивал новый замок.
       В то утро, когда мы собрались в дорогу, ворота были закрыты, а самостоятельно взламывать замок я побоялся. Поэтому, подъехав к шлагбауму и подозвав кавказца, я сказал: - За въезд я платил, это – за выезд! И отдал еще десятку.

       ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ !

       Три дня мы выдержали на Каролина-Бугаз. Чудесные условия для отдыха, для купания: Черное море, Днестровский лиман. Только есть было нечего! Съели свои припасы, попробовали шашлыки предприимчивого кавказца, собрались и поехали в Одессу.
       Заехали в кемпинг “Аркадия”, поставили машину и побежали чего-нибудь поесть. Увидели что-то вроде ресторана или кафе и решительно зашли в него. Впереди я - в помятых китайских брюках, за мной жена – в ситцевом платьице и замыкал колонну сын – в трусиках.
       Я сразу понял, что мы не туда попали: люди сидели чистые, в выглаженных рубахах, при галстуках. Но отступать было поздно – мы шли вперед, выискивая глазами свободный столик.
       К нам подбежала официантка и, дружелюбно улыбаясь, прошипела:
       - Сюда нельзя, это кафе – для иностранцев, выходите быстренько! (Как она узнала, что мы не иностранцы?!) Я начал возражать, но во избежание международных осложнений мы развернулись и в обратном порядке пошли к выходу: сначала сын в трусиках, потом жена в ситцевом платьице и за ней я – в помятых китайских брюках.
       А на нас смотрели иностранцы: некоторые – презрительно, другие равнодушно, как бы не замечая.
       Было стыдно и унизительно.
       А метрах в тридцати была наша, родная столовая, с очередью, как у мавзолея, с вызывающим тошноту букетом запахов тухлых яиц и горелого машинного масла.

       САНИТАРНЫЙ КОРДОН

       Сестра достала и выслала нам путевки на молдавскую турбазу в районе Днестровского лимана, примерно в 60 километрах западнее Одессы.
       Ехать мы решили, конечно же, машиной.
       Во-первых, мы получали удовольствие от езды на большие расстояния (от нас до турбазы было около 1000 километров) – мы останавливались и купались во всех реках и озерах, мимо которых проезжали. Во-вторых, это обходилось гораздо дешевле – литр бензина стоил 20 копеек. И, в-третьих, не нужно было стоять в очередях за железнодорожными билетами, делать пересадки, таскать чемоданы.
       Но поползли слухи о чуме животных в южных областях Украины. Что делать – ехать или нет?
       Я обратился в горсанэпидстанцию – они ничего не знают, хотя, казалось бы, кому и знать, как не им!
       В обществе автолюбителей тоже ничего не известно. – Так узнайте! За что я вам взносы плачу?
       Бесполезный разговор!
       И мы поехали.
       Первый раз нас остановили на границе с Николаевской областью, но я показал путевки и нас пропустили. В Одесскую область мы въехали беспрепятственно, но километров за десять до Каролина-Бугаз нас остановил армейский пост. Лейтенант принял мудрое решение: - Машину оставьте здесь, на обочине, а сами берите чемоданы и идите отдыхать!
       Я ходил за лейтенантом, пытаясь объяснить ему, что он не прав, пока один солдат не шепнул мне:
       - Обождите, он уйдет и я пропущу вас!
       Две недели мы прожили в летнем домике на берегу моря, с утра до вечера купались, загорали. Но все проходит. Окончились путевки и мы поехали в Кишинев проведать родных.
       На границе с Молдавией дорогу перекрывал шлагбаум. Лейтенант кричал мне и еще одному автотуристу из Москвы, подъехавшему чуть раньше:
       - Возвращайтесь, езжайте, куда хотите! Я вас не пропущу!
       Москвич пошел к лейтенанту на переговоры. Через несколько минут он вернулся, взял у меня пятерку, сложил со своей и снова зашел в будку. Я тоже подошел поближе. Лейтенант по полевому телефону кричал на молдавскую сторону: - Тут у меня две машины, дети у них поболели, я их пропущу, пусть едут, лады?
       Получив согласие, он поднял шлагбаум. С нас пытался получить мзду и молдавский лейтенант, но мы не поддались нажиму: не отправит же он нас обратно!
       Через полтора часа мы были в Кишиневе.
       Погостив там несколько дней, мы отправились в дальнейший путь. Ехать решили через Каменец-Подольск, чтобы заехать в Винницу к родным жены.
       С молдавской стороны я въехал на мост через Днестр спокойно, никто нас не задерживал. Но съехать с моста на украинскую территорию не смог – меня остановил военный автоинспектор. Их было человек десять: автоинспекторы, санитарные врачи, милиция. Я и просил, и пробовал что-то кричать – все бесполезно! Они пропускали машины только по письменному разрешению городского совета. Предполагалось, что в этом случае скаты не переносят микробов.
       Я огинался возле инспекторов, жена и дети сидели на травке возле моста. Через мост с молдавской стороны не прошла ни одна машина, за мной их стояло уже штук пять. Но вот все инспекторы зашли в будку. Неужели они будут нас догонять!?
       - Быстро в машину, - шепнул я своим, отпустил тормоз и машина медленно покатилась с моста. Инспекторы не обращали на меня внимания: надоело, очевидно, им все это. Я включил двигатель и – полный вперед!
       Через несколько часов мы приехали в Винницу.
       

       НЕ ОБМАНЫВАТЬ ЖЕ ПАРТИЮ!

       Через несколько лет работы конструктором мне позвонил знакомый, заведующий отделом в НИИ, и предложил должность ведущего инженера-конструктора. Для меня это был шаг вперед и я, не раздумывая, согласился.
       Но моего согласия было мало.
       -Я категорически против твоего ухода, - сказал главный конструктор. Но формально я не имею права задерживать тебя. Учти только, что тебе, как члену партии, необходимо получить согласие партийного собрания отдела.
       Вот и “пригодилось” мне членство в партии!
       Собрание должно было состояться через несколько дней. Всего членов КПСС в парторганизации было 11, в том числе главный конструктор и его заместитель, он же парторг. Со всеми остальными я переговорил и все они пообещали проголосовать за то, чтобы отпустить меня с завода.
       Одни говорили: - Можешь не сомневаться!
       Другие обещали поддержать, но как-то вяло, без энтузиазма: - Главный-то против, - сокрушались они.
       На собрании задали вопрос: - Причина ухода?
       Я получал нищенскую даже по тем временам (1965) зарплату, но сказать, что хочу перейти в НИИ из-за дополнительных 15 рублей в месяц, я не мог, мне казалось, что стыдно и некрасиво говорить о таких низменных вещах, как зарплата.
       И я сказал, что хочу учиться в аспирантуре, а в институте для этого есть больше возможностей. Хотя раньше об аспирантуре я никогда не думал.
       Начали голосовать.Против моего ухода проголосовали пять человек: главный, его заместитель и три человека из числа тех, кто говорил: – Не сомневайся!
       И за то, чтобы отпустить, проголосовали тоже пять человек. И тогда я использовал свое право голоса и тоже поднял руку.
       Через год я сдал экзамены кандидатского минимума и поступил в аспирантуру. Не обманывать же партию!

       ДЕЛАЙ ХОРОШО, ПЛОХО – САМО ПОЛУЧИТСЯ!

       Вскоре после моего перехода в институт на заводе начали изготавливать накатное защитное устройство для выбивной решетки, которое я проектировал. И я понял тогда мудрость афоризма “Делай хорошо, плохо – само получится!”
       При проектировании оригинальная идея не появлялась, пришлось его делать в виде сарая на колесах. Я пошел к начальнику литейного цеха, показал ему общий вид, сказал, что получается плохо. И мы решили, что изготавливать устройство цех не будет.
       Вернулся в бюро и сказал конструкторам, которые со мной работали: - В производство наш сарай не пойдет, закругляйте его как-нибудь, тяп-ляп, лишь бы быстрее, начнем какую-нибудь интересную работу!
       И вдруг команда – изготавливать срочно!
       Пришлось повозиться конструкторам, пока устранили все тяпы-ляпы.
       А меня вспоминали “незлым, тихим словом”.

       НЕУЖЕЛИ НЕЛЬЗЯ БЫЛО ОБОЙТИ!

       Хотя накануне прошел дождь, Чернов ухитрился поставить свою чистенькую “Волгу” на территории институтского гаража на сухом месте, так, что шоферам пришлось целый день обходить ее по лужам. Один из них, разозлившись, взял старую калошу и, вываляв в грязи, “прошагал” ею – левой, правой, левой, правой - по всей машине: от капота по крыше салона и дальше, по крышке багажника.
       После работы Чернов подошел к машине, с удивлением посмотрел на жирные, грязные следы, оставленные калошей, и возмущенно воскликнул: - Не понимаю, неужели нельзя было обойти!

       ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ РАЗДВОЕННОСТЬ

       Чернов со своими приятелями ехал на рыбалку.
       - Впереди - большой камень, - заметил он. - Объедем его справа...нет, пожалуй, лучше слева. Или все-таки справа? Др-р-р-р!

       Я БЫЛ ОЧЕНЬ РАЗДРАЖЕН

       Километров за 50 до Лубен, где мы планировали повидаться с родными и переночевать, меня остановил встречный автолюбитель и попросил литров десять бензина. С бензином всю дорогу было нормально, почему не выручить человека? Я слил ему половину канистры. Об этом можно было бы забыть, если бы утром на Лубенской автозаправочной станции был бензин. Но его не было. И шоферы, ехавшие навстречу, сказали, что его нет ни в Полтаве, ни в Харькове, ни в Славянске. А, значит, чтобы доехать домой, нам не хватит как раз 10 литров.
       В связи с этим жена сделала мне первое серьезное замечание на тему:
       - Ты добренький, не нужно было отдавать бензин, вот всегда ты так!
       Жена была права, тем более, что тот встречный автолюбитель, с которым я поделился, знал ситуацию с бензином на моем маршруте.
       Может быть, именно потому, что она была права, меня так разозлило ее замечание. И начались неприятности.
       Сначала я попытался обогнать слева грузовик, поворачивавший налево. Я успел затормозить, но жена вместо того, чтобы радоваться, сделала мне второе серьезное замечание на тему: - Ты и машину, и нас всех угробишь, если будешь так неосторожен.
       Жигуленок, которого я догонял, вильнул влево, а я этого сделать не успел и врезался в ведро с горячей смолой, которая обляпала всю машину снизу и сверху. Рабочие приготовили смолу для ремонта дороги, а сами перекуривали на травке. С них взятки гладки, а мне пришлось отмывать машину бензином.
       И хотя жена больше не делала мне замечаний, я был очень раздражен.
       Километров через 30 меня остановил гаишник и попросил минутку обождать. Вскоре подъехал еще один и, заикаясь от возмущения, сказал: - На коротком участке дороги вы нарушили правила обгона и чуть ли не вдвое превысили разрешенную скорость, я не говорю уже о менее серьезных нарушениях. Мне было стыдно за вас перед другими водителями!
       Он пробил дырку в моем талоне предупреждений, вторую в этом сезоне, и отпустил с Богом.
       Но жизнь берет свое и наши с женой отношения начали налаживаться. Она, очевидно, поняла, к чему приводят ее замечания.
       Впереди был подъем с двумя грузовиками, тащившимися вгору. Я и не думал их обгонять, но жена сказала: - Не нужно спешить, успеем! И я тут же вдавил в пол педаль газа. Успел обогнать один грузовик и пристроился между ними, так как обгонять и второй было опасно – могла появиться встречная машина.
       В конце подъема меня и машину, которую я обогнал, остановил инспектор. Сначала он спросил водителя грузовика, почему он не стукнул меня сзади:
       - Ведь тебе за это ничего бы не было! Водитель пообещал в следующий раз так и сделать и инспектор отпустил его. Затем он принялся за меня:
       - У тебя жена и дети в машине, тебе их не жалко!? Куда ты так спешишь!? На тот свет!?
Деньги на машину легко достались!?
       Он кричал, размахивал руками, топал ногами. Со всем, что он говорил, я беспрекословно соглашался и просил только не пробивать третью дырку в талоне.
       - У тебя и в голове будет дырка, пока ты домой доедешь, - обнадежил меня инспектор. Он отдал мне права и отпустил. Я сердечно благодарил его за то, что он не пробил дырку в талоне.
       А что, и среди них встречаются добрые, отзывчивые люди!
       В Изюме я с трудом выпросил у автозаправщицы пять литров бензина, которые позволили доехать до своего гаража.
       А, рассматривая на следующий день свой талон, я обнаружил, что дырку инспектор мне все-таки пробил.
       Скотина!

       КСТАТИ О ДЫРОЧКАХ

       Конструктор Галина Афанасьевна, старая дева лет пятидесяти с лишним, имела автомобиль и, приходя на работу, рассказывала женщинам о своих автоприключениях.
       Первой все новости узнавала Любовь Михайловна, общительная, смешливая дама. Выслушав Галину Афанасьевну, она подходила к каждому конструктору и сообщала, многозначительно улыбаясь:
       - А Галине Афанасьевне инспектор пробил дырочку!
       Убедившись, что ее поняли, и посмеявшись вместе, она шла к следующему слушателю.

       ОБЪЕЗД

       Мы ехали своим “Москвичем” в Кишинев через Каховку, Херсон, Николаев, Одессу. Когда до Николаева оставалось километров сорок пять, пошел дождь. Дождь – это слабо сказано, это был тропический ливень. Дворники не успевали сметать воду с ветрового стекла. Но мы добрались до Николаева, заехали во двор многоэтажного дома, не выходя из машины откинули спинки сидений и заснули.
       А утром с первыми лучами солнца мы собрались и поехали дальше. Неприятности ожидали нас сразу же за Николаевом. Дорога была закрыта на ремонт и стрелка ехидно показывала направление объезда – по грунтовой дороге, стыдливо спрятавшейся за лесополосой.
       Я и подъехавший следом шофер грузовика решили обождать встречную машину, чтобы убедиться, что по этой грунтовке после такого ливня можно проехать. Постояли, покурили, но встречной машины не дождались и решили ехать: я - впереди, он – сзади, если я застряну, он вытащит.
       И я поехал. И сразу понял, почему нет встречных машин. Они – “Москвичи”, “Волги”, автобусы – буксовали, обдавая грязью мужчин, пытавшихся помочь натужно ревевшим моторам сдвинуть машины с места.
       То ли “Москвич-407” такая хорошая машина, то ли я такой умелый шофер (шутка!), то ли нам просто повезло: я проскочил весь этот полукилометровый объезд, ни разу не забуксовав и не остановившись. Но, естественно, весь в грязи.
       Через несколько километров мы остановились возле небольшой речушки с песчаным берегом, чтобы помыть машину, привести себя в порядок, искупаться, позавтракать.
       На берегу молодая пара кончала мыть свою машину. Наверно, чуть раньше нас проехали объезд. Они ополоснули ее из ведра и начали протирать.
       - Где вы ухитрились так вымазаться? – спросила меня жена водителя, с плохо скрытым пренебрежением взглянув на наш замурзанный “Москвичок”.
       Ах так, значит, они не из Николаева едут, иначе она бы не спрашивала. И вообще – моя машина это член моей семьи, а эта женщина о ней с пренебрежением! Я не допущу...
       Повременил немного с ответом: пусть наведут глянец.Потом, пытаясь скрыть злорадство, спросил: - А вы куда направляетесь?
       - В Николаев.
       - Ну, что ж, желаю удачи! Впереди – объезд!

       
       ОЙ , МАМОЧКИ !

       Виктор Евсеевич Койре, заведующий нашим отделом, лежал после операции в Харьковской больнице. Мы по очереди ездили проведывать его на своих машинах.
       У моего “Жигуленка” были лысые скаты и старый аккумулятор, но когда подошла моя очередь ехать, я не стал отказываться – могли не так понять. Очередь подошла 31 декабря. Был сильнейший гололед, но мы решили, что прорвемся – до Харькова всего-то 200 километров.
       Часов в 10 утра мы выехали. Рядом со мной сел Кноблох, сзади Мартынов и Таня Шевеленко.
       Вначале все шло нормально, но в километрах пятидесяти от Харькова я съехал на обочину, чтобы отдохнуть несколько минут и обсудить обстановку – стало очень скользко.
       Вышел на дорогу: устоять нельзя было, ноги разъезжались в стороны. Твердо решили возвращаться, но, конечно же, поехали вперед, в Харьков.
       В городе гололед был не такой сильный, тяжелые машины разъездили дороги, мы благополучно добрались до больницы.
       Пробыли у Виктора Евсеевича часа два и поехали домой.
       Я чувствовал себя неважно, простыл, поэтому после того, как машину чуть не занесло под встречный БелАЗ, за руль сел Кноблох.
       Хотя быстро темнело, он вел машину уверенно, но перед длинным спуском забыл перейти на низшую передачу. Он бросил газ, но машина катилась все быстрее и быстрее. Ни тормозить, ни переключать передачу было нельзя – машину бы сразу занесло, а на такой скорости это могло плохо кончиться.
       Кноблох сидел, судорожно сжимая руль, мы с ним обменивались короткими репликами. Он лишь повторял испуганно: - Ой, мамочки, ой, мамочки!
       Сзади, совершенно не чувствуя опасности, Мартынов тискал Таню и они оба плотоядно хихикали.
       Но вот окончился спуск, на ровном участке дороги машина постепенно остановилась. Кноблох заглушил двигатель и некоторое время сидел молча, с закрытыми глазами. Потом сказал: - Потрогай пиджак!
       Под пиджаком у него был свитер, под свитером теплая рубашка и майка. И все это было насквозь мокро, он вспотел от напряжения, от пережитого страха.
       Потом за руль опять сел я и мы благополучно приехали домой.

       ПЕТЯ, В ВОДУ !

       Температура воды на Кавказском побережье Черного моря была ниже 10 градусов Цельсия. Мы проехали от Геленджика до самого Туапсе, но вода везде была холодная, хотя шла вторая половина июня. На берегу пекло южное солнце, но нужно было иметь большое мужество, чтобы зайти в воду.
       Я заходил в море чуть выше колен, потом приседал, дико вскрикивая, и выскакивал на берег.
       Рядом с нами отдыхала супружеская пара из Тулы. Она – крупная, высокая, в меру полная женщина, настоящая русская красавица; он – маленький и худенький. Особенно это было заметно, когда они были рядом. Может быть он и казался маленьким именно по сравнению с женой.
       Она говорила: - Петя, пошли в воду!
       Петя возражал, чуть не плача. Тогда она брала его за руку и спокойно, своей величавой походкой направлялась в море. Петя извивался, скулил, пытался вырваться. Когда ему становилось по шею, жена отпускала его и он быстренько выскакивал на берег, по щенячьи визжа.
       А она плавала минут десять, а затем выходила на берег также спокойно и величаво, как заходила в море.
       
       ОПОЗНАНИЕ

       Зимой 1965 года воры взломали заднюю стену моего гаража и сняли с “Москвича” радиатор, запасное колесо и разные мелочи: инструмент, стеклоочистители и т.п.
       Я заявил в милицию, милиционеры осмотрели место происшествия, спросили, не подозреваю ли я кого-нибудь и пригласили наведываться.
       Через каждые два-три дня после работы я приходил в милицию и спрашивал своего следователя – нет ли каких-либо новостей. И вообще, есть ли какая-нибудь надежда на то, что воров поймают.
       - Конечно, есть, - ответил следователь. – Вор может по пьянке рассказать об этом деле своему приятелю. Не исключено, что когда-нибудь они поссорятся. И тогда этот приятель придет в милицию и заложит своего дружка.
       Я – оптимист, но не в такой степени, как мой следователь. Поняв, что шансы на раскрытие преступления не очень-то велики, в следующий раз я пришел в милицию недели через три. Какой-то незнакомый капитан, увидав меня, радостно закричал:
       - Вот ты-то нам и нужен!
       Он завел меня в кабинет и посадил на скамейку рядом с несколькими мужчинами. Я обратил внимание, что все они темноволосые и примерно одного роста со мной. Затем капитан завел в кабинет пожилую женщину и сказал: - Посмотрите внимательно, Пелагея Антоновна, и скажите, кто из них украл ваш пуховый платок?
       Несколько раз она возвращалась взглядом ко мне, но, очевидно, платок украл все-таки не я, и она показала на мужчину, сидевшего рядом.
       Больше в милицию я не ходил!

       СКАНДАЛИСТ

       Я возвращался из гаража домой. Заменил в машине корпус стартера - три раза разбирал и собирал его, пока понял, где замыкает – руки все исцарапал. Зашел по дороге в гастроном выпить стакан ситро. Продавщицы на месте конечно же нет. Рядом стоят два парня и, дурачась, зовут продавщицу: - Таня! Маня! Люся! Дуся!
       Но Таня, Маня, Люся, Дуся не реагируют – никто не появляется.
       - Вот безобразие! – сказал один из парней, обращаясь ко мне, - скажи, папаша!
       Я был утомлен и раздражен, и только зыркнул на него сердито глазами.
       - Папаша, однако, скандалист, - заметил парень.
       Я разозлился и ушел. Дома отошел немного. Собственно, чего я психовал? Что назвали папашей? Так я папаша и есть: сыну старшему примерно столько лет, сколько им. А все кажется, что молодой. И парни те не виноваты – веселые, вежливые парни.
       Рассказал об этом случае своим. Посмеялись.
       А меня теперь чуть-что называют скандалистом.

       ТЕРЯЮСЬ В ДОГАДКАХ !

       Когда я первый раз собирался в командировку в Москву, жена дала мне адрес своей тетки и посоветовала, как ее найти: 4-ая Тверская – Ямская улица, дом №26. Возле дома композитора и напротив райисполкома. Недалеко от Белорусского вокзала, в районе улицы Горького.
       Я шел по улице Горького и читал таблички:1-ая Тверская-Ямская, 2-ая, 3-ья… Потом шла какая-то другая улица. 4-ой Тверской-Ямской не было! Не может быть, наверно, не заметил!
       Несколько раз прошел вверх и вниз по улице Горького, потом спросил прохожего.
       Оказывается, 4-ая Тверская-Ямская в середине квартала.
       Так, вот эта улица! Где ж этот дом?
       Я долго ходил по 4-ой Тверской-Ямской, потом решил у кого-нибудь спросить. И не придумал ничего лучшего, чем спросить у автолюбителя, лежавшего под машиной, все прохожие куда-то спешили.
       - Вы не скажете, где дом композитора?
       Он показал мне на дом композитора.
       - А где райисполком?
       Он показал на здание напротив.
       - А где дом №26?
       Автолюбитель вылез из-под машины, взял тряпку, внимательно глянув на меня, тщательно вытер руки, развел их в стороны и сказал: - Теряюсь в догадках!
       Я извинился и продолжил свои поиски. Вскоре я обнаружил, что беседовал с автолюбителем как раз перед этим домом и нужным мне подъездом.

       
       “ ГАЛИМОТНЯ “

       Услышанное где-то слово “галиматья” заведующий научным отделом НИИ произнес как “галимотня”. Общий смех! После этого, зная уже правильное произношение, говорит “галимотня”, выдавая это за свою шутку.

       
       ГУСАРСКАЯ БАЛЛАДА

       Кузьменко, Осипов, Кравцов и я уезжали из Днепропетровска. Мы пробыли там недели три, так как внедрение испытательных стендов было тяжелым, но теперь все позади.Приехали на автовокзал, купили билеты, остается часа два свободного времени. Вдруг выясняется, что Женя Осипов не уплатил за свое место в общежитии, в котором мы жили.
       - Чтоб я за такое замызганное общежитие им платил? Ни в коем случае! Это они мне должны заплатить за то, что я мучался в нем! С их удобствами во дворе!
       - Женя, ты понимаешь, они напишут в институт и пойдет вонь гулять по коридорам, потом вспоминать вечно будут! Оно тебе нужно?
       - Ладно, вы правы, я согласен, но денег у меня все равно уже нет, так что не агитируйте напрасно!
       - Вот тебе десятка, только заплати!
       - Ладно, уговорили.
       Мы разошлись. Кто в магазины, кто просто так погулять, а Женя Осипов – платить за общежитие.
       Через два часа собрались возле автобуса. Достали сигареты – покурить перед дорогой. Женя всем дает прикурить новенькой газовой зажигалкой.
       - Ты ведь говорил, что у тебя денег нет!
       - Не было. Но вы ведь дали десятку!
 
       
       СВЕТ В ОКОШКЕ

       Поздно вечером мы сидели в кабинете главного технолога Ждановского завода тяжелого машиностроения и обсуждали проект испытательного стенда, который я привез. Мне было приятно его внимание: ведь он не уходил домой, чтобы решить со мной все вопросы, не откладывая их на завтра.
       Вдруг он вскочил, сказал: - Пошли, остальное обсудим завтра! – и направился к двери.
       - Что случилось? – удивился я.
       - В кабинете главного инженера свет погас. Значит, ушел домой, больше не вызовет.

       ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

       Перед тем, как приступить к работе в НИИПТМаше, я решил отгулять отпуск. Мы собрались и поехали на Кавказ, к морю. Перед поездкой я постригся наголо, так сказать, для профилактики облысения, рассчитывая, что за месяц отпуска моя шевелюра отрастет и я буду иметь вполне приличный вид.
       На Кавказе нам не повезло – на всем побережье вода была очень холодная. Что за отдых без купания! И мы решили вернуться домой – и дома можно отдыхать!Но отдых дома не получился. Чего деньги терять – нужно выходить на работу.
       Накануне я, неудачно привстав на балконе, поцарапал нос о жестяный подоконник. И в таком виде - подстриженный наголо и с поцарапанным носом – я вышел на свою новую работу в научный институт.
       Сотрудницы потом рассказывали: - Вас же взяли вместо одного алкаша, его уволили незадолго до вашего поступления. И мы подумали: - Ну вот, поменяли шило на мыло! Тот хоть выглядел нормально, а этот - как из тюрьмы сбежал!

       
       СВЕТЕ – ОДИН РУБЛЬ

       Я потерял крышку от бачка с тормозной жидкостью, а ехать нужно было. Пришлось взять презерватив и натянуть его на горловину бачка, чтобы пыль не попадала. Выход из положения – пока не достану другую крышку. А второй презерватив, оставшийся в пакетике, сунул в пистон брюк. И поехал на работу.
       Где-то в середине дня меня и других изучающих английский язык собрал староста нашей группы, чтобы произвести взаимные расчеты после вчерашней вечеринки. Он все скрупулезно подсчитал и говорит:
       - Петров – Иванову – пять рублей, Кивенсон – Свете – один рубль, и т.д.
       Я полез в пистончик, где лежал рубль, и, продолжая разговаривать с кем-то другим, достал его и протянул Свете: - Света, возьми рубль, пожалуйста!
       Моя рука повисла в воздухе. Я посмотрел на Свету – она сидела, отвернувшись, покрасневшая, обиженная. Я глянул на свою руку – господи, в ней был презерватив! Как я мог забыть!
       Я быстренько спрятал его, достал рубль и, протягивая его Свете, сказал: - Света, ну возьми же рубль!
       Света возмущенно глянула на меня, на мою руку, с растерянной улыбкой взяла рубль: неужели показалось!

       ОДЕССА, ЧЕРНОЕ МОРЕ, СЕВАСТОПОЛЬ…

       Дежурим в ДНД, в нашей группе шесть человек. Навстречу идут три парня, один из них отделяется от своих товарищей и с радостной улыбкой подходит ко мне, здоровается и обнимает. Обнимает очень тепло, по родственному.
       Я чувствую, что это какой-то старый знакомый, возможно, младший брат моего одноклассника: он меня помнит, а я его нет, потому что он был малышом, когда мы учились в школе. Неудобно-то как! Я его тоже обнимаю, прижимаю к себе.
       - Что, не узнаешь? – говорит он, - сказать тебе, кто я?
       - Нет, нет, я сейчас сам вспомню, - отвечаю я и лихорадочно перебираю в памяти младших братьев своих школьных приятелей и вообще – всех своих знакомых. Вспомнить не могу (неудобно-то как!), продолжаем обниматься.
       - Ну, что, забыл? Одесса, Черное море, Севастополь!
       Я бывал и в Одессе, и в Севастополе, но кратковременно, друзей там не заводил.
Вдруг замечаю, как один из товарищей моего “старого друга” показывает на него и крутит пальцем у своего виска.
       “Друг” неохотно отпускает меня и со словами:
       - Потанцевать надо! – решительно направляется к заводскому дворцу культуры.
       К нам подошли его попутчики и объяснили, что этот парень – их двоюродный брат, который сбежал из Семеновской психиатрической лечебницы. – Нужно бы задержать его, пока не наделал беды!
       По дороге ко дворцу к нам присоединился милицейский лейтенант.
       В просторном зале дворца танцевала молодежь. Среди танцующих был и мой “друг”.
       - Я бы мог остановить танцы и задержать его, - сказал лейтенант, - но лучше это сделать спокойно.
       - Вы, - обратился он ко мне, - поскольку этот псих проникся к вам симпатией, признал, так сказать, за своего, должны отвлечь его и завести вон в ту комнату.
       Он показал мне комнату, в которой собрались милиционеры.
       - Что же ты, друг, - сказал я, когда окончился танец, – Одесса, Черное море, Севастополь, - а сам на танцы! Нужно же поговорить, повспоминать!
       Мы закурили и я сказал, что знаю место, где можно посидеть, не идти же нам в туалет, там сейчас не протолкнешься.
       Когда мы зашли в условленную комнату и парень увидел милиционеров и дружинников, он весь как-то обмяк, прижался ко мне, как бы прося защиты.
       Через несколько минут подъехала “Cкорая помощь” и его увезли.
       Я не знал, кто он, чем болен, какая у него судьба, но мне стало не по себе, оттого что я участвовал в этой истории.

       ХРАП

       Мы с Иваном Кузьменко сидели в номере на трех человек на четвертом этаже Ждановской гостиницы “Строитель” и переделывали расчет экономического эффекта.
       Предыдущий расчет заводские экономисты разгромили в пух и прах, к утру нужно было иметь новый расчет.
       Шел первый час ночи.
       На одной из коек спал пожилой снабженец, приехавший на металлургический завод выбивать металл. Спал он на спине, сильно храпел и беспокойно шевелил длинными грязными пальцами ног, выглядывавших из-под одеяла.
       Мы не просто переделывали расчет, мы искали новую методику, нам нужно было подумать, но храп снабженца не давал возможности сосредоточиться.
       Я не выдерживал и время от времени стукал кулаком по фанерному столу. Снабженец на минуту замолкал, потом, почмокав губами, начинал новый заход. Начинал он его с легкого посвистывания, которое постепенно переходило в прерывистый храп.
       К храпу можно было привыкнуть, но снабженец не останавливался на достигнутом. Он храпел все громче и громче, его легкие работали как автомобильный двигатель с неотрегулированным зажиганием, в конце концов он дергался, внутри его что-то взрывалось, газы с характерным, похожим на звук сирены шумом вырывались из него и он, успокоенно почмокав губами, замолкал.
       Через минуту все начиналось сначала.
       Я понял – кулаком по столу не поможет!
       Мы с Иваном договорились и по счету “три” одновременно грохнули: я - кулаками по столу, он – в прыжке ногами по двери.
       Снабженец проснулся, дико посмотрел по сторонам и спросил: - Это меня?
       - Да, - ответил я, - вас вызывают к телефону. Сказали, что позвонят еще. Просили обождать у аппарата.
       Он быстро оделся и побежал вниз, телефон был на первом этаже.
       Вернулся снабженец через полтора часа, сказал:
       - Это, наверно, не меня.
       Но мы уже окончили расчет и засыпали. А для меня главное – заснуть. А когда засну, я и сам кого угодно могу перехрапеть!

       ЖИЗНЬ КОНСТРУКТОРА – СПЛОШНАЯ БОРЬБА

       Вместе с начальником бюро Привисом Львом Ионычем, полковником инженерных войск в отставке, нас было пятеро.
       Лев Ионыч кончал Уральский Политехнический институт в начале 30-х годов.
       - Пока мы воевали, они стали главными инженерами, - говорил он, имея в виду своих однокурсников, в частности, Верника, главного инженера Электростальского машзавода.
       На заводах Привиса всерьез не принимали и он не оставался в долгу. О главном конструкторе редукторостроения Новокраматорского машзавода Малишевском (Привис называл его Умалишевским), который слегка прихрамывал, он говорил, что начальники бывают прямые и непосредственные, а бывают кривые и посредственные.
       Со мной или с Кузьменко Привис постоянно был в ссоре. Если он был в ссоре с Иваном Кузьменко, то, обращаясь ко мне, говорил: - Михаил Борисович, скажите, пожалуйста, тому петлюровцу, что завтра – в колхоз. Когда же он был в ссоре со мной, то говорил: - Иван Васильевич, передайте, пожалуйста, “профэссору”, что завтра всем нужно быть на собрании.
       Иногда, пораженный невнимательностью единственной женщины в бюро, он, воспользовавшись ее временным отсутствием, говорил: - Этих женщин нужно толочь в ступе, не правда ли, Михаил Борисович?
       Ему было за 60, мне 35, я отвечал: - Лев Ионыч, у меня относительно женщин иногда возникают другие желания.
       - У всех возникают, - задумчиво говорил Лев Ионыч.
       В редкие минуты всеобщего мира мы чертили, Лев Ионыч дремал, держа в одной руке логарифмическую линейку, а в другой – карандаш. Мысль о том, что жизнь конструктора – сплошная борьба: до обеда- с голодом, после обеда – со сном, - первым высказал, очевидно, именно он.
       Когда его окликали, он хладнокровно опускал на стол карандаш, производил вычисление, или делал вид, что производит, брал карандаш, записывал результат, после чего спокойно отвечал: - Слушаю вас, Иван Васильевич!
       Привис был любителем классической музыки. Это создавало дополнительные условия для подначки. Например, не прекращая чертить, я задумчиво, как бы размышляя вслух, произносил: - Пианино ведь тоже ударный инструмент. Как и барабан. Потому что и при игре на пианино для получения звука нужно ударять по клавишам.
       - Ну что вы, Михаил Борисович, - захлебывался смехом Привис, - это совершенно разные инструменты!
       Или: - Вот раньше было много великих композиторов: Чайковский, Бетховен, Моцарт и Сальери! А сейчас... Сметана, Дворжак, Глинка и все.
       - Ну как вы можете такое говорить, Михаил Борисович! – взрывался Привис. И Сметана, и Дворжак, и Глинка давным давно умерли!
       - Разве? – протягивал я, - но ведь только на днях я слушал музыку в их исполнении…
       Инструктируя нас перед командировкой, он говорил: - Зайдете к главному инженеру и скажете ему, чтобы он срочно созвал всех главных специалистов.
       Сам же он, попадая на завод, был очень робок и даже в дверь приемной сначала деликатно стучал и лишь потом, просунув голову, c заискивающей улыбкой просил разрешения зайти.

       ПЕРЕСТРАХОВКА

       Перед тем, как рассказать политический анекдот, шутя предупреждали:
       - Одна сволочь рассказала!
       Тем самым как бы заранее подчеркивали свое отрицательное отношение к анекдоту.
       Уже вроде бы и не боялись рассказывать такие анекдоты, а все же где-то в глубине страх оставался.
       Иногда доверительный характер беседы подчеркивали, говоря: - Как коммунист – коммунисту!

       БОЛЬШОЕ ДО СВИДАНИЯ !

       Жена разволновалась, разговаривая с кем-то о чем-то важном по телефону, и, прощаясь, сказала:
       - Большое до свидания!
       Нам это выражение понравилось и мы его часто применяем в смысле:
       - Иди, иди побыстрее, скатертью дорога!

       СОБАКА НЕ УЗНАЁТ

       Знакомый технолог рассказывал: - Если я не приношу ничего с завода домой, на меня собака гавкает, не узнаёт!

       HENDE HOH !

       В институт приехали немцы из ГДР. Сергей Гинкул показывал им полировальную установку. Перед ее запуском нужно было предупредить немцев, чтобы были осторожнее, внимательнее. А он вместо “Ahtung!” крикнул “Hende hoh!”
       Потом извинился, но немцы до самого окончания демонстрации наших достижений были какие-то нервные.

       НА СОБРАНИИ

       Председатель начинает собрание:
       - На собрании присутствуют 50 человек.
       По национальному составу:
       украинцев 30,
       русских 19
и один человек другой национальности.
       Это о сыне.
       Председатель – политически грамотный человек, а слово “еврей”, по его мнению, звучало бы как оскорбление. Как сейчас говорят – неполиткорректно.

       ОЧ-ЧЕНЬ ГРАМОТНЫЕ ИНЖЕНЕРЫ

       Директор НИИПТМАШа (бывший главный инженер Ново-Краматорского машзавода) Черников демонстрировал наш испытательный стенд главному инженеру УРАЛМАШа Рыжкову (будущему премьер-министру СССР). Я давал пояснения:
       -В стенде используется электромагнитный ферропорошковый тормоз…
       - Что это за тормоз?
       (Между прочим, эти тормоза изготавливал один из заводов объединения УРАЛМАШ, который использовал их для комплектования буровых установок).
       - Это тот же принцип, - включается Черников, - что и в порошковой металлургии.
       Рыжков понимающе кивает головой.
       Оба – оч-чень грамотные инженеры! Ведь на самом-то деле ничего общего!

        ЧТО ВСЕ РАВНО !

       В течение нескольких лет Черников был директором НИИПТМАШа. Защищая написанную для него диссертацию, он, в частности, сказал: - На этой номограмме…или монограмме, что, собственно, все равно (пренебрежительный взмах рукой), показано…

       СТАРИННЫЙ АЭРОПОРТ

       На этот раз мы прилетели во Львов впятером, так как на одном из заводов предстоял пуск разработанной нами сборочной линии. До этого никто из моих спутников во Львове не был, поэтому с первых же минут я по совместительству взял на себя и функции экскурсовода.
       - Львов – очень древний и очень красивый город, - говорил я. – В нем есть здания, которым по несколько сот лет. Вот, например, аэропорт – построен в 1732 году, а посмотрите, как в нем все предусмотрено для удобства авиапассажиров!
       Мои сотрудники цокали языками: - Да, действительно!
       Среди ночи один из них разбудил меня и, смеясь, сказал: - Что ж ты набрехал нам про аэропорт: самолеты-то начали летать в этом веке, а аэропорт построен в 1732 году, да?!

       КТО – ТО ЗАВЕЛ !

       Я зашел к Соломко, заместителю директора института по общим вопросам (и, как утверждали институтские остряки, по общим ответам) – неграмотному, хитрому деду, и сказал:
       - Яков Федорович, дайте машину отвезти оборудование стенда в Жданов!
       - Машин свободных нет, отправляйте поездом!
       - Яков Федорович, поездом мы не успеем. Пять дней осталось до конца квартала, а эти 200 километров железной дорогой оборудование будет идти две недели, а то и целый месяц!
       - Машин нет! Понимаешь? Нет машин! Все!
       Я вышел. Нет, поездом нельзя. Не успеем. Сорвем план.
       Зашел снова к Соломко: - Яков Федорович, выхода другого нет, нужно стенд отправлять машиной. Иначе не успеем! А стенд – это 50 тысяч рублей плана! Что, вам план не нужен!?
       - Я машину тебе не дам, понял? Русский ты человек или нет!? Нужно было отправить на месяц раньше! Отправляй железной дорогой! И не ходи ко мне каждый раз! Все, разговор окончен! Машину не дам!
       Выхожу в коридор. Что, мне больше всех нужно? Русский, не русский! Еврейский!
       Смотрю, идет Кноблох, мой заведующий отделом. Я к нему: - Владимир Павлович, ты же знаешь, срочно нужна машина – отправить стенд в Жданов. Вы ведь с Соломко – друзья, заискиваю я. – Зайди к нему, он тебе не откажет!
       - Эт мы сейчас! Эт мы сделаем, - бодро говорит Кноблох и заходит к Соломко. Я захожу следом и остаюсь возле двери. Кноблох, широко улыбаясь, подходит к Соломко:
       - Здравствуйте, Яков Федорович! Как жизнь молодая!? Чего вы невеселый такой? Или не уговорили новенькую из столовой? Вот баба, так баба – все при ней! У вас губа не дура! Яков Федорович, машина нужна – отвезти груз в Жданов!
       Соломко переводит взгляд с Кноблоха на меня и опять на Кноблоха. Лицо его багровеет:
       - Вон!!! Вон к такой матери! В-о-о-н! Никакой машины!
       Кноблох растерянно смотрит на Соломко, не понимает причины такого к себе отношения:
       - Яков Федорович, что с вами? Успокойтесь, пожалуйста!
       Я тихонько выхожу из кабинета, Кноблох – за мной: - Что со стариком стало, ума не приложу. Он на меня никогда так не кричал. Наверно, завел его кто-то перед нами!

       ТРИЖДЫ ДНД СОВЕТСКОГО СОЮЗА

       Женя Осипов производит ревизию в своем столе. Он сортирует членские билеты различных обществ: ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту), Красный Крест, ДНД (Добровольная народная дружина), охраны памятников, НТО (научно-техническое общество), ВОИР (Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов) – и все свои находки комментирует вслух: - Так, есть один билет ДНД, вот еще один, ура! - есть третий билет ДНД!
       - Трижды ДНД Советского Союза!
       
       ПОНЯЛ МЕНЯ , БУРЖУЙСКАЯ МОРДА !

       Нам подключили телефон – это было событие! В тот день я был дома один. Только пришел из гаража, очень устал, лег в ванну. Улегся, расслабился – звонок!
       Расплескивая воду, выскакиваю из ванны, бегу к телефону, оставляя на полу лужи.
       - Слушаю!
       - Это рестоурант?
       - Это квартира! Вы ошиблись номером, - вежливо отвечаю я. Очевидно, иностранец...
Беру тряпку, вытираю лужи, ложусь в ванну. Только улегся, расслабился – звонок! Бегу к телефону:
       - Слушаю вас!
       - Это рестоурант?
       - Ну какой же это к чорту ресторан! Это я так думаю. А отвечаю вежливо: - Вы ошиблись номером, это квартира. Будьте внимательнее, пожалуйста!
       Вытираю лужи, ложусь в ванну. Вода горячая, успокаивает. Что за тупой иностранец попался! Ведь гостиничный ресторан на первом этаже. Спустись вниз и узнай все, что тебе надо! Или поужинай! А, наверно, у него женщина! Хочет поразить ее воображение – ну как же: ужин в номер! Шик!
       Снова звонок!
       - Алло!
       - Это рестоурант?
       - Ах ты, скотина! Неужели ты не мог выбрать другое время, чтобы позвонить в ресторан! Обязательно нужно звонить, когда я принимаю ванну! Придурок! Дебил! Мать - перемать!
       - Что-о? – удивленно переспрашивает иностранец.
       Вот гад, даже “что” у него получается с акцентом!
       Я повторяю все близко к первоначальной редакции и вешаю трубку. Вытираю лужи, ложусь в ванну.
       Звонков больше нет. Понял меня, буржуйская морда!
       Утром в лаборатории сотрудница, улыбаясь, говорит: - Ну, Михаил Борисович, я и предположить не могла, что вы так ужасно умеете ругаться!
       - Не понимаю, о чем ты?
       - Вы ведь говорили, что вам телефон устанавливают. Ну я и подговорила мужа разыграть вас, а сама слушала по параллельному аппарату.
       - Нашли время, когда шутить! Три раза меня из ванны вытаскивали! Жаль, нет у вас видеотелефона! Ну, берегитесь, я вам отомщу!

       ЭЙ, БЛАТНЫЕ, ПОДХОДИТЕ !

       Жена сказала: - Мне сегодня некогда, поэтому ты перед закрытием магазина “Восход” зайдешь в него и останешься, пока его не закроют. Потом подойдешь к продавщице гастрономического отдела (она тебя знает) и купишь хорошей колбасы. Сколько даст!
       Так точно я и сделал. Когда магазин закрыли и из него выгнали всех посторонних (обычных покупателей), продавщица зычно прокричала: - Эй, блатные, подходите!
       И из разных уголков потянулись к прилавку врачи и медсестры, учителя и продавцы из соседних магазинов – элита микрорайонного масштаба. Становились в очередь, смущенно опуская глаза и пересмеиваясь. И, заискивая, спрашивали у продавщицы, как поживает ее тетя, которую они особенно внимательно лечили, рассказывали, какие способные ее дети, которых они учат.
       Я купил колбасы и, радуясь своей причастности к сильным мира сего, бодро пошел домой.

       ТОСТ

       В разгар перестройки главный инженер одного из Славянских заводов на пьянке в узком кругу произнес такой тост: - Предлагаю выпить за здоровье Горбачева. Пусть он будет здоров и правит нами долгие годы! Потому что еще одной перестройки я не выдержу.

       “ЗАЙЦЫ'' - ПО ДОГОВОРЕННОСТИ

       Мой товарищ и я возвращались из Днепропетровска, куда мы ездили в командировку. Доехали до Лозовой, здесь пересадка, до Краматорска рукой подать, два часа езды. Наш поезд уже прибыл, билеты в кассе есть, но к окошку кассира не пробиться – очень много людей столпилось.
       Уедем сейчас – будем ночевать дома, но если уехать не удастся – проведем ночь на вокзале, так как поездов в нашу сторону больше нет.
Подходим к проводнику: - Возьми до Краматорска, мы уплатим!
       - Взял бы, да видите – ревизоры на перроне стоят!
       Эх, была – не была! Подхожу к ревизорам:
       - Добрый вечер! Выручите! Мы из командировки, билетов нет, следующий поезд не скоро. Давайте сделаем так: мы сядем, а вы нас оштрафуете!
       Ревизор смеется и, обращаясь к своему коллеге, говорит: - Смотри, Иван Петрович, “зайцы” сами сдаются!
       И начальственно проводнику: - Посади этих ребят!
       Проводник нашел в переполненном вагоне места для нас, а чуть позже пришел ревизор и оштрафовал на стоимость двух билетов.

       ШУМЕТЬ БУДЕТЕ ПОТОМ !

       В 1968 году я приехал на ЖдановТЯЖМАШ заключать договор на разработку испытательных стендов. Это был мой первый самостоятельный договор и мне очень хотелось, чтобы все прошло успешно.
       Вначале мы подробно обсудили все детали договора с заместителем главного технолога Медведевым. Ему очень понравилась своей простотой схема наших стендов, он согласился со стоимостью работы и сроками ее выполнения.
       Затем мы пошли к заместителю главного инженера Манову.
       Манов, очевидно, был не в духе:
       - Что? Стенды? Кто предлагает – НИИПТМАШ? У нас есть стенды, они нас устраивают! И вообще, от НИИПТМАШа кроме дерьма мы ничего никогда не получали!
       Тут подключился Медведев. Я рассчитывал на его твердую поддержку, но он сказал: - Да, стенды неважные, их надо дорабатывать, я говорил об этом представителю института…
       - Дмитрий Филлипович, Вы ведь только что говорили прямо противоположное! Непорядочно, нечестно так поступать!
       И, не переводя дыхания и обращаясь к Манову, который, расхаживая по кабинету, готовил следующий залп, направленный на полное мое уничтожение, я заорал:
       - Как вы можете судить о том, что не видели!? Посмотрите чертежи, которые я привез, потом будете шуметь!
       Манов оторопел от моего крика, остановился и какое-то время стоял на месте, открыв от изумления рот. Потом сел за стол и спокойно сказал:
       - Ну, ладно, показывайте, что вы привезли!
       В дальнейшем мои объяснения прерывались его репликами:
       - Так ведь это то, что нам нужно! Где же вы раньше были? Отличные стенды!
       Позже я узнал, что отношения между Мановым и Медведевым были натянутыми, возможно, положительное решение Манов принял в пику Медведеву.
       Мы заключили договор, внедрили стенды. Встречая меня на заводе, Манов доброжелательно улыбался, спрашивал, что нового может предложить институт.
       А Медведев вскоре стал работать в Министерстве, его умение подстраиваться под мнение начальника оказалось весьма ценным качеством. Он всегда старался выполнять мои просьбы, когда я приезжал по делам в Москву, был вежлив и радушен. Но я чувствовал, что он вспоминает эту историю, когда встречает меня в Министерстве.

       НЕОКОНЧЕННЫЙ РАССКАЗ

       Я зашел в купе поезда, шедшего в Москву, и присел на свободную полку. На второй нижней полке отдыхала симпатичная женщина лет 30-35. У нее было нежное, слегка тронутое загаром лицо, готовое вспыхнуть улыбкой, и ласковые голубые глаза. Легкий халатик, стянутый в талии, подчеркивал все прелести ее фигуры. Видно было, что ей скучно одной и она рада попутчику.
       Мы познакомились, разговорились. Я сказал, что всегда попадаю в купе со старушками и детьми, которые или плачут, или сидят на горшке, а сегодня мне повезло – еду вдвоем с такой очаровательной женщиной.
       Ася мне очень понравилась и, очевидно, я ей – тоже. Мы шутили, смеялись, рассказывали о себе. Она по специальности – врач-нейрохирург, едет с Кавказа, отдыхала на море.
       Дело шло к вечеру. Я подумал, что впереди ночь вдвоем и не следует отказываться от радости, которую она может подарить нам.
       С трудом раздобыв в вагоне-ресторане бутылку вина, я вернулся в купе и предложил своей милой попутчице выпить за наше знакомство. Она ответила, что выпьет с удовольствием. Затем она встала, потрогала что-то на второй полке и сказала:
       - Витя, спускайся вниз, сосед угощает нас вином!
       Господи, что за Витя? Откуда он взялся? Ведь не было раньше никакого Вити!
       - Это мой муж, - улыбаясь, сказала Ася.
       Витя был маленьким и худеньким, я его просто не заметил на верхней полке, думал, что это лежат простыни, подушки, одеяла, оставшиеся от прежнего пассажира. А там был и Витя!
       - Так поступать не хорошо, Витя, - наглел я от злости. – Я рассчитывал, что в купе кроме Аси и меня никого нет. Как ты меня подвел, Витя!
       Витя молчал и пил вино. Ася смеялась, лукаво поглядывая на меня.
       Наступила ночь.
       Ночь втроем.
       Витя лег спать внизу, а Асю отправил на верхнюю полку. Во избежание эксцессов. И никуда не выходил всю дорогу.
       Где-то за час до Москвы он все-таки на минутку выскочил из купе. И Ася успела на клочке бумаги написать номер своего рабочего телефона.

       МИСТЕР СМИТ ИЗ ЧИКАГО

       Приехали мы с Иваном Васильевичем в Жданов, идем из одной гостиницы в другую и рассуждаем по дороге:
       - Вот бардак! Как для иностранцев, так сразу места находят, а мы, как сироты – никому не нужны!
       - Знаешь что, - подговариваю я Ивана Васильевича, - сейчас придем в “Cпартак”, подойдем к администратору и я произнесу что-нибудь по-английски. А ты переводи: - Мистер Смит из Чикаго просит отдельный номер с душем, с телевизором, - и потом с надрывом, - и чтоб рядом не было цветных!
       Иван Васильевич засмеялся от предвкушения нашего триумфа и мы вошли в гостиницу.
       - Are there places in this hotel? – спросил я.
       Администратор с недоумением смотрела на нас:
       - Кто-нибудь из вас говорит по-русски?
       Я толкнул Ивана Васильевича в бок - начинай, мол, твоя партия!
       Иван Васильевич смущенно повздыхал и выдал:
       - Вот, мы приехали из Краматорска...
       - Ах ты так перетак! Что же ты наделал, Иван Васильевич!
       Администратор не приняла нашу шутку, она начала кричать:
       - Ко мне милиционеры сегодня приходили – не поселила, научные работники приходили – и тех не поселила…
       - Так и мы же научные работники, - робко пытался вставить Иван Васильевич.
       Мы просидели часа два, пока она не сжалилась и не поселила нас в комнату, в которой спали 30 человек. Была такая комната в гостинице “Спартак”.
       Но цветных рядом не было. Они жили в более фешенебельных гостиницах.
       
       ВРЯД ЛИ !

       Мы с начальником бюро электропривода Иваном Федоровичем Байраковым готовимся к техническому совету завода, на котором будем защищать нашу конструкцию испытательного стенда.
       Я буду докладывать конструкцию стенда в целом, Байраков расскажет, при необходимости, об электрочасти. Он все время пытается объяснить мне электрическую схему.
       - Да не нужно мне это, отстань! Я знаю, что питание электродвигателей постоянного тока осуществляется от сети через тиристорные преобразователи, а как там электроны бегают по проводам – твоя забота!
       - Понимаешь, настаивает Байраков, - все это очень важно: если ты меня поймешь, то и они поймут!
       - Ну, спасибо, Иван Федорович, за оценку моих способностей. А вдруг среди них найдется человек еще тупее, чем я? - Ну, что ты! Вряд ли!

       ИНЖЕНЕРЫ БЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ !

       Сильнейший удар по прикладной науке нанесла новая система планирования и экономического стимулирования, введенная в 1972 году. Благодаря этой системе выросли наши премии, но, с другой стороны, она отвлекла силы наиболее квалифицированной части сотрудников на выполнение расчетов экономического эффекта и согласование их с заводами.
От нас требовали, чтобы по работе стоимостью, например, 50 тысяч рублей экономический эффект составлял 150 тысяч рублей, то есть три рубля на один рубль затрат. Получать такой эффект в тяжелом машиностроении было невозможно. Приходилось химичить, выкручиваться, а то и просто жульничать. Иногда это было смешно и весело, чаще – мерзко и противно.
       Интересная в этом смысле история произошла на одном Днепропетровском заводе.
       Так получилось, что Ольги Павловны, начальника экономического бюро, не было ни тогда, когда мы подписывали договор, ни тогда, когда, внедрив наши стенды, мы его закрывали. Поэтому никто особенно не придирался к расчету эффекта. Мы его построили на сравнении нашей конструкции с той, которую собирались внедрять на заводе раньше. Наши испытательные стенды были гораздо проще и надежнее, но на этом насчитать эффект было нельзя.
Пришлось пойти на маленькое жульничество. Чтобы доказать, что наши стенды гораздо легче, а, следовательно, и дешевле, мы сравнивали массу наших стендов без учета массы плит, на которых стенды устанавливались, с массой стендов наших конкурентов, в которую мы не забыли включить массу плит.
       Кроме того, поскольку их электрочасть была дешевле, а наша, хоть и лучше, современнее, но дороже, я их совсем не сравнивал.
       Стенды уже работали и заводчане были очень довольны ими, когда в конце декабря, за пару дней до Нового года, в лаборатории раздался звонок. Начальник технологического бюро просил меня срочно приехать: - Ольга Павловна смотрит расчет и ей многое непонятно в нем. Если не приедешь, будут неприятности и нам, и вам!
       Наутро я был на заводе. Еще через час мы с Ольгой Павловной читали расчет и я со страхом думал о том моменте, когда она обнаружит жульничество с плитами и с электрооборудованием.
       Ольга Павловна не из тех женщин, которые реагируют на пошлые комплименты или на запускание глазенапа. Она считается женщиной строгой и умной…
       Стоп! На этом и надо попробовать сыграть! Хотя как именно это сделать я пока не знаю. Единственная надежда - на интуицию.
       Объясняя какое-то место расчета, я понес такую ахинею, что она остановила меня и сказала: - Что-то я перестала вас понимать!
       - Инженеры бы меня поняли, - сказал я, - а вы…
       - Вы что, меня дурой считаете!? - вскричала Ольга Павловна.
       - Нет, что вы, - лениво протянул я.
       - Пойдемте к заместителю директора по экономике, - сердито сказала Ольга Павловна. Пусть он нас рассудит! Идите, я зайду через несколько минут!
       Я пошел к заместителю директора. Эти несколько минут, пока она подкрашивает губы, нужно использовать.
       - У нас с Ольгой Павловной разногласия по расчету экономического эффекта, - сказал я заместителю директора. – Я в расчете не учитываю стоимости электрооборудования, так как оно покупное и я не вправе получать какую-либо выгоду за счет чужого труда, а Ольга Павловна считает, что нужно учитывать (об электрооборудовании стендов у нас вообще еще не было разговора).
       В этот момент в кабинет стремительно вошла Ольга Павловна.
       - Ольга Павловна, - сказал заместитель директора, - товарищ, пожалуй, прав…
       - Ах, он прав! Тогда я вообще не буду смотреть этот расчет! Пусть его подписывает начальник ПЭО!
       И она выскочила из кабинета.
       Я пошел к начальнику планово-экономического отдела. Он полистал расчет и сразу обнаружил махинацию с плитами.
       - Да, - согласился я, - но вы учтите, что мы все полностью изготовили в металле и стенды уже давно работают!
       - Ладно, - устало улыбнулся начальник ПЭО, - главное, что работают. Сухари будете носить?
       Он подписал расчет. Вечером я уехал домой.

       ПЕРЕОЦЕНКА

       Мой сосед по гостиничному номеру разложил на своей койке покупки и производил их переоценку.
       - Так, рубашка мужская, на ярлыке 9 рублей, но рубашка очень красивая. И в целофановом пакете! Скажу дома, что 14 рублей. А ярлычок можно потерять. Есть пятерка! Дальше…свитер…свитер рижский, считай, что импортный, и расцветка исключительная! Сколько же он стоит? Ха, всего 48 рублей! Да его у нас и за сотню схватили бы! Но я не жадный… Стоит он с этого момента 68 рэ. 20 рублей экономии! Итого 25! Поехали дальше…
       Сэкономив на переоценке рублей 70, сосед поотрывал ярлычки с ценами, аккуратно сложил все покупки и пошел ужинать в ресторан. Теперь можно и повеселиться!

       НА БАЗАРЕ

       Во Львове на базаре худенький мужчина интеллигентного вида – в очках, с козлиной бородкой – покупает квашенную капусту. – Вы, дорогая, поплотнее наполняйте баночку, поплотнее, - говорит он пожилой торговке тоненьким голоском. Торговка от его замечания свирепеет, она громко, так что слышат и обращают внимание все окружающие, кричит:
       - Еще плотнее?! Если бы ты так наполнял своей жене, она бы тебя на базар не посылала!

      
       ЭТО МОЙ ЧЕМОДАН !

       На автовокзале в Жданове ждем маршрутное такси на Донецк. Стоим кучкой, далеко не отходим, чтобы не прозевать своей очереди. У каждого в руках портфель, сумка или дипломат. Какой-то старый большой чемодан лежит плашмя на асфальте. Лежит давно, никто к нему не подходит.
       - Интересно, чей это чемодан? – говорит один из ожидающих. Всем скучно, все рады возникающей беседе. Поступают предложения:
       - Нужно сдать его в милицию!
       – Станет милиция заниматься этим чемоданом! Заберут, если есть что-нибудь ценное, и все. Нужно открыть и посмотреть – может быть в нем какие-нибудь документы лежат!
       Самый активный приседает возле чемодана. Все с равнодушным любопытством наблюдают за ним. Он раскрывает чемодан и брезгливо, двумя пальцами перебирает вещи: помятую рубашку, грязное полотенце, дырявые носки…
       Вдруг один из ожидавших маршрутное такси и наблюдавших вместе со всеми, как открывали чемодан и перебирали вещи, изрядно выпивший на посошок мужчина, глядя мутными глазами, сказал: - Не т…трогайте вещи, эт…то мой ч…чемодан!

       ХОРОШО ЖИТЬ НА СВЕТЕ !

       Кузьменко и я возвращались из Электростали. В Москве на Курском вокзале купили билеты, до поезда оставалось больше часа и мы разбежались – я в очередь за апельсинами, недалеко от вокзала на улице Чкалова, Иван – за бутылкой и закуской.
       Минут за 20 до отхода поезда он подбежал ко мне: - Водка есть, хлеб и колбаса тоже есть, пошли!
       Но я еще минут десять простоял в очереди:
       - Пропустите, пожалуйста, у меня билет!
       - У всех билеты!
       - Но я опаздываю!
       - Все опаздывают!
       Я купил все-таки апельсины и мы побежали.
       И тут я почувствовал, что такое мороз –35 по Цельсию, а я в шляпе и без перчаток. Я опустил портфель и авоську с апельсинами и сказал: - Иван Васильевич, извини, но я не могу идти, пальцы отламываются…
       Иван Васильевич прыгал вокруг меня:
       - Ну, Михал Борисович, ну, пошли, ведь опоздаем же, билеты пропадут!
       - Пусть пропадают, так-перетак, я не могу!
       - Ну, возьми у меня одну перчатку, семь минут до отправления, а поезд аж на восьмом пути, ну, побежали!
       Уговорил – добежали, успели!
       В купе мы оказались вдвоем. Разделись, чуть отогрелись. Иван накрывал стол, а я прошел по вагону к проводнику насчет стаканов. В одном из купе кричали грудные дети, а на второй полке лежал и ел яблочко Виталий Масол – директор Ново – Краматорского машиностроительного завода. Хотел, было, пригласить его в наше купе – когда-то мы были слегка знакомы, раскланивались – но передумал: а вдруг откажется, решит, что мы подхалимничаем, и испортит нам настроение на весь вечер. Да пошел он!
       Кто же знал, что он через несколько лет станет премьер-министром Украины!
       Впрочем, если бы знал, все равно не пригласил бы, наверно...
       Тем более, что водки как раз на двух хватило. Бутылка на троих – это было бы несерьезно!
       Такой вкусной и ароматной водки я не пил никогда в жизни!
       Холодная, в запотевшей бутылке, обжигающая и согревающая тебя всего – от ушей до кончиков пальцев на ногах!
       Хорошо жить на свете!

       ТАКИЕ ПАРТОРГИ НАМ НЕ НУЖНЫ !

       В течение года я был секретарем парторганизации отдела. Не успел увернуться, придумать что-нибудь. Обычно секретарями становились люди, пытавшиеся благодаря этому чего-то добиться: более высокой должности, влияния, власти, лишней десятки к зарплате.
Мне все это было не нужно – я занимался в аспирантуре, думал о защите диссертации. Против десятки я бы не возражал, но не такой ценой.
       Короче говоря, стал я парторгом и развил бурную бездеятельность.
       Во-первых, все присылаемые из парткома бумаги – запросы, вопросы, постановления, решения я засовывал под стекло, не спеша их выполнять. Через несколько дней приходили напоминания, но уже не по всем, скажем, десяти бумагам, а только по шести – семи. Я выжидал еще несколько дней и получал напоминания уже только по двум – трем. Эти указания приходилось выполнять, но три – это ведь не десять!
       Я значительно сократил число собраний.
       Удалось настоять на том, чтобы отдельскую стенгазету выпускать в виде “черкеса”, как говорил один мой критик, то есть вставлять отпечатанные заметки в стандартные колонки один раз навсегда выполненного шаблона с названием, призывом к пролетариям всех стран и чеканным профилем Ленина.
       В шаблоне было также место для очередного лозунга то ли о том, какой должна быть экономика (экономика должна быть экономной!), то ли о необходимости ускоренного развития (развитие обычными темпами уже не устраивало).
       И выпускать ее мы стали только по большим праздникам.
       Зато на следующем отчетно-выборном собрании вопрос о моем переизбрании не ставился.
       Такие парторги нам не нужны!

       ЕДИНИЦЫ ИЗМЕРЕНИЯ

       Здор быстрее всех автолюбителей института ездил на задней скорости. В связи с этим институтскими остряками была установлена единица измерения скорости езды задним ходом – один Здор.
       По аналогии была установлена единица измерения волосатости – один Кивенсон.

       БУКЕТ

       Один парень рассказывал: - Я, когда возвращался со Шпицбергена, зашел в Ленинграде в дегустационный зал. А там самые разные вина – все полки заставлены! И продают по наперсточку, попробовать. И все пробуют, чмокают: - Какой букет!
       А чего пробовать-то! У них там кружка литровая для чего-то стояла, я и сказал им: - А ну-ка налейте всех вин по наперстку в эту кружку!
       Налили, я выпил. Вот это букет! Так в голову шибануло, еле на ногах устоял!
      
       ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ ЛЕБЕДЕЙ

       На институтском вечере Гинкул, Кузьменко и Худорожков – все трое под 180 сантиметров ростом, изрядно упитанные, с животиками, с волосатыми ногами в тапочках 45-го размера, в соответствующих юбочках из марли исполняли танец маленьких лебедей из “Лебединого озера”.
       Имели потрясающий успех!

       ПУНКТУАЛЬНОСТЬ

       Я лежал в больнице, в хирургическом отделении (аппендицит). В палате было человек восемь. Одного деда готовили к операции. Медсестра сделала ему клизму и строго сказала:
       - Теперь, дед, терпи пять минут! Потом я приду.
       И выскочила из палаты.
       - А як же я узнаю, що вже пройшло пъять хвылын? – заволновался дед.
       - Не волнуйся, дед, я засек время, - сказал парень, лежавший рядом. И, поглядывая на часы и дурачась, пародируя голос Левитана, завывая, начал отсчет:
       - Четыре минуты до старта, три минуты, две минуты, минутная готовность, 50 секунд, 40 секунд, 30 секунд…
       В этот момент в палату стремительно вошла медсестра:
       - Ну, дед, давай!
       - Ни, - ответил серьезно дед, - до старта ще 30 секунд!

       ГЮЛЬНАРА

       У Ждановского завода тяжелого машиностроения наряду с другими было общежитие для семейных и в нем несколько комнат для командированных. Для того, чтобы поселиться в нем, нужно было взять направление в заводской канцелярии. Но иногда мы приезжали вечером и поселялись сами (знали, где лежат ключи), а на следующий день брали направление. Очень удобно и недалеко от завода.
       Было часов десять вечера, мы только что поселились, когда раздался стук в дверь и в комнату впорхнула девушка – тоненькая, симпатичная, с восточным разрезом глаз, в халатике. В руке она держала будильник.
       - Мальчики, выручите, может быть вы разбираетесь, будильник остановился, а нам с подругой рано вставать, мы в детсадике работаем, у нас каждый раз медицинские проверки, завтра – тоже, мы боимся проспать. Меня зовут Гюльнарой, а подругу – Таней.
       (Мальчики – это я и Байраков, мне было под, а ему за сорок).
       - Давайте, - взял я будильник, - мы посмотрим, заходите часа через полтора.
       - Иван Федорович, что ты скажешь? Относительно будильника и вообще?
       Иван Федорович решительно повернулся лицом к стене в своей постели.
       - Хоть чинить-то ты поможешь?
       - Конечно нет! Ты взял, ты и чини!
       Нужно сказать, что часы и, в частности, будильники я иногда разбирал, но собрать их мне никогда не удавалось.
       Иван Федорович пытался мне помочь, но и вместе мы ничего не смогли сделать с этим будильником.
       Утром мы отдали будильник в мастерскую, а после работы зашли за ним и вечером вернули Гюльнаре.
       И все.
       Через некоторое время я снова оказался в Жданове с Вадимом Поповым и Николаем Забарой. Мы приехали каждый по своему делу, поэтому возвращались в общежитие в разное время.
       Однажды заходим с Поповым в свою комнату: за столом сидит Николай Забара, а напротив него - Гюльнара, конечно, в халатике, оба курят. Николай начал нас знакомить. Гюльнара говорит:
       - А мы знакомы! Я тогда будильник раз пять бросала на пол, пока он не остановился и я не получила повод зайти к вам. Но ничего мне тогда не помогло!
       - Мальчики, - продолжала Гюльнара, - поехали со мной к подруге! У нее отдельная комната. Пол, правда, глиняный, но есть две кровати. Поехали, ребята!
       Я говорю: - Что-то голова у меня разболелась сегодня! К сожалению, я не смогу поехать!
       Николай придумал что-то про телефон – он срочно должен позвонить домой.
       Вадим сказал, что радикулит схватил его, как назло, именно сегодня. И он жалобно застонал, поднимаясь со стула.
       Гюльнара раздраженно хмыкнула и ушла.
       - Что ж ты, друг? – спросил я Николая.
       - А я, - ответил Николай, - свой член не на помойке нашел!
       Еще через несколько месяцев я, приехав в очередной раз в Жданов и остановившись в этом общежитии, узнал, что Гюльнару какой-то командированный из Москвы заразил сифилисом. Он, вроде бы и сам не знал об этом, а когда узнал, дал ей телеграмму.
       Гюльнара успела заразить человек десять в отместку, а потом уехала в неизвестном направлении.

       РАЗВИТИЕ ПРОГРЕССА

       На совещании парторгов отделов секретарь парткома института инструктировал нас на тему “Ускоренное развитие технического прогресса”.
       Когда он повторил это выражение десятый раз, я не выдержал и заметил, что прогресс это и есть развитие, получается “Ускоренное развитие технического развития”.
       Секретарь парткома задумался, потом сказал: - Я уточню в горкоме. По-моему, так и в московских инструкциях написано.
       В дальнейшем он стал говорить “Ускорение технического прогресса”.

       ЗАСКОК

       Я ехал поездом из Свердловска в Карпинск, расположенный на севере Свердловской области. Поезд отправлялся из Свердловска вечером и прибывал в Карпинск рано утром: десять часов в пути. Очень удобно.
       В течение дня решил все вопросы и сел в поезд из Карпинска в Свердловск, тоже ночной. Время в пути 9 часов 30 минут.
       Уже засыпая, подумал: - Почему в Карпинск 10, а обратно 9-30?
       Представил себе карту.
       А...это потому, что в Карпинск, на север, вгору все время, а из Карпинска вниз, легче!
       С этой мыслью заснул, успокоенный.

       ХОББИ

       Начиная с 1965 года, после перехода в институт, у меня появилось хобби – изобретательство, интереснейшая сфера человеческой деятельности.
       Об изобретательстве – о муках творчества и озарениях, о путях решения на первый взгляд нерешимых задач, о спорах с чиновниками из патентного ведомства и местными крючкотворцами – хотелось бы написать отдельно.
       (Почему-то писателей, журналистов, художников, артистов называют творческой интеллигенцией, независимо от того насколько они творцы, а насколько серые ремесленники, а ученых, инженеров, изобретателей, благодаря которым мы ездим, летаем, смотрим телевизор, звоним по телефону и т.д. – технической интеллигенцией. Технической – но не творческой!)
       А сейчас пару слов о тех, кто учил меня изобретать.
Первые две свои заявки на изобретения я подготовил с помощью кандидата технических наук Бориса Николаевича Иванова. При таких славянских отчестве и фамилии было в его лице, характере, походке что-то еврейское, проступавшее с возрастом все заметнее и сильнее, ну да Бог с ним, может быть он и сам не знал о своих еврейских корнях.
       Шарико-винтовой механизм я проектировал в первые месяцы работы в институте по его заданию, он же помог оформить заявку на появившееся в процессе проектирования новое техническое решение.
       Автомат для снятия фасок в гайках я проектировал еще на заводе, его изготовили и он работал, но найти в нем изюминку, необходимую для того, чтобы конструкцию признали изобретением, было тяжело: все элементы автомата в отдельности были известны.
Рассказывая Иванову об автомате, я упомянул о том, что при его изготовлении был допущен дефект, из-за которого отсекатель приподымает все гайки в магазине над обрабатываемой.
       - Эврика! – воскликнул Иванов, - в этом и будет заключаться новизна технического решения! Мы напишем, что специально сместили отсекатель, чтобы обрабатываемая гайка самоустанавливалась под действием сил резания и чтобы на нее не давили гайки, находящиеся сверху.
       Вторым моим учителем, вторым – хронологически, но первым по значимости, был Семен Альбертович Певзнер. Он был всего на пару лет старше, в нашем возрасте эта разница совершенно не заметна, но я с трудом, через двадцать лет совместной работы перешел на "ты”, хотя он мне “тыкал” с самого начала.
       Певзнер заставлял меня по много раз переделывать и переписывать тексты заявок, добиваясь стопроцентной ясности, логичности и целенаправленности. Он брал у меня очередной вариант и через час-полтора возвращал со своими замечаниями, которые он формулировал в виде аббревиатур ПНЖ, ПНХ, ПНГ и т.д. ПНЖ, например, означало “похоже на жопу” (извините!) и т.п.
       Мы с ним соавторы 11 изобретений.
Семен Альбертович славился своим остроумием. У него был “Запорожец”, машина даже по советским меркам нереспектабельная, и его часто подначивали по этому поводу. Например, задавали такой вопрос: - Семен Альбертович, в вашей машине двигатель расположен сзади. Вы, очевидно, не слышите его шума во время езды?
       - Да, - отвечал Певзнер, не слышу, но только тогда, когда развиваю скорость, превышающую скорость звука.
       Он однажды сказал, что, когда едешь в “Запорожце”, кажется, что задом чиркаешь по асфальту.
       В конце 70-х, начале 80-х годов выживали те лаборатории, в которых заведующие брали на себя заключение хоздоговоров и всю экономику, зачастую в ущерб решению технических вопросов, конструированию, изобретательству, так сказать, “наступая на горло собственной песне”.
       Семен Альбертович не смог перебороть свою неприязнь к этим хозяйственным делам, которые в ряде случаев тоже требовали таланта, полной творческой самоотдачи, хотя несколько иного свойства.
       К тому же не сложились отношения с новым заведующим отделом. Вчера они не расставались на перекурах и будущий заведующий отделом прислушивался к советам Певзнера, а сегодня он начальственным тоном отдает Певзнеру указания (по известному принципу ”Я – начальник, ты – дурак!”).
       После перехода Певзнера на преподавательскую работу в учебный институт в отделе стало скучно, цветовая гамма стала беднее.

       ИЗОБРЕТАТЕЛЮ – БЕЗБОЛЕЗНЕННО

       Мне сделали операцию – удалили аппендикс – и каждый день делали уколы.
Однажды я удивился:
       - Что с тобой, Зинуля, совсем не больно сделала укол?
       - А я ваш портрет среди лучших изобретателей города видела! На автобусной остановке, на доске почета. И взяла сегодня тонкую иглу. Их у нас мало.
       А более нормальные штаны и куртку – как торговому работнику – мне выдали после того, как я починил электроплитку старшей медсестре.

       ГЛАЗОМЕР, БЫСТРОТА, НАТИСК!

       Мы с Виктором Павловым поехали на конференцию по зубчатым передачам в Ереван без пригласительных билетов, зайцами, что создавало громадные трудности с устройством в гостиницу. Тем более, что лишних денег у нас, конечно же, не было.
       Зашли, чтобы сориентироваться, в здание, в котором должна проходить конференция. Изучаем обстановку. Так… вот этот энергичный еврей, очевидно, организатор конференции. К нему подошли два молодых человека, передали привет от своего профессора, который, к сожалению, не смог приехать.
       Слышим, как организатор говорит им:
       - Езжайте в гостиницу “Ереван”, скажите, что я вас послал, там для меня еще есть два места.
       У нас общих знакомых профессоров нет. Толкаю Павлова: - За мной! Выскакиваем на улицу, берем такси (быстрее, быстрее!), приезжаем в гостиницу “Ереван”, передаем администратору привет от организатора конференции. Нас оформляют.
       Поднимаясь по лестнице, слышим, как администратор кричит тем двум парням, приехавшим на трамвае: - У меня нет больше мест, сколько он будет посылать!

       СУЩЕСТВЕННОЕ ОТЛИЧИЕ

       Доктор технических наук профессор Снеговский говорил: - Кандидатские диссертации защищают, о докторских – договариваются.

       КРАКОВСКУЮ!

       Играет таки случай значительную роль в нашей жизни! В институте патентной экспертизы в Москве я случайно встретился с Виктором Павловым, давним своим приятелем. Мы не виделись несколько лет – окончив аспирантуру, он вернулся домой, в Брянск, защитил диссертацию, работает в институте транспортного машиностроения.
       - А у тебя как с защитой?
       - Да никак! Я о ней и не думаю. Не клеится…
       - А что у тебя есть?
       - Есть 15 изобретений и штук 10 статей по теме, в том числе, в “Вестнике машиностроения”. Есть внедрение в производство на 12 заводах с эффектом около миллиона рублей. Есть выступления на конференциях…
       - Так ты что, сразу докторскую хочешь защищать!?
       - Краковскую! Хоть бы хреновенькую кандидатскую!
       - Значит так, - подытожил Павлов, - я поговорю со своим шефом Пыжовым. Он и доктор, и профессор, и ректор института, и председатель Совета по защите. И напишу тебе. Ты – готовься!
       Все лето я усиленно работал. Из описаний своих изобретений, журнальных статей, отчетов по научно-исследовательским работам, в которых довелось участвовать, на ходу диктуя машинистке связки, я компоновал диссертацию, делал эскизы плакатов.
       Павлов сдержал слово. Он организовал мне встречу с Пыжовым и в сентябре мы уже обсуждали с ним диссертацию и организацию защиты, а в ноябре я уже прошел предварительную защиту.
       Сама защита, правда, отодвинулась на год из-за перестройки ВАКа – Высшей Аттестационной Комиссии.

       БОРЗЫЕ ЩЕНКИ

       В период, предшествовавший моей первой встрече с Пыжовым, у меня появилось несколько идей по теме диссертации, по которым я подготовил заявки на изобретения. После обсуждения с Пыжовым их содержания я записал его первым в авторском коллективе. Это должно было помочь мне в организации защиты.
       Такой пример. После нашей первой беседы Пыжов взял заявки домой, чтобы внимательнее их проверить, а мне сказал придти к нему утром, к девяти.
       Утром в ожидании Пыжова в его приемной собрались проректоры, доктора наук, профессора, заведующие кафедрами. И я.
       Пыжов вошел в приемную, поздоровался и, окинув всех взглядом, пригласил меня зайти. Меня, а не кого-нибудь из них!
       Певзнер называл эти заявки “борзыми щенками”. Но “борзые щенки” - для установления хороших отношений, за право выйти на защиту, за организацию, а не за технику или науку – и потому я не считал это постыдным.

       ТРАДИЦИОННЫМИ МЕТОДАМИ
 
       На предварительной защите какой-то юный аспирант задал мне вопрос:
       - Как была построена кривая на плакате 11?
       А я не знал этого. Вернее, я не знал подробностей. Я дал лаборантке результаты экспериментов и пособие по математической статистике и попросил построить эту кривую. Сам я не успевал.
       И я ответил: - Традиционными методами математической статистики.
       И нахально – презрительно посмотрел на него. Аспирант покраснел, понял, что задал школьный вопрос, и молчал все остальное время.

       ЕВРЕИЗМЫ

       Научный руководитель моей диссертационной работы Виктор Евсеевич Койре прослушивал мой доклад за несколько дней до защиты. Когда я закончил, он улыбнулся и сказал: - Миша, ты произносишь “миллимэтр”, “мэтр” – не красиво!
       - Но это ведь украинизмы, Виктор Евсеевич!
       - Украинизмы, украинизмы! Но могут подумать, что евреизмы.

       ПЕРВЫЙ ОППОНЕНТ

       Когда все остальное уже позади и ты подходишь вплотную к защите, основной задачей становится выбор первого оппонента.
       Он должен быть доктором наук и, желательно, авторитетным доктором
       Я пытался по совету Павлова завербовать в оппоненты професора Юдина из Московского института железнодорожного транспорта, но он, внимательно выслушав меня, сказал:
       - Вам ни о чем не говорит моя фамилия? Мне нравится ваша диссертация, видно, что это не детский лепет, так сказать “речь не мальчика, но мужа”, и если бы вы были не Кивенсоном, а Ивановым, Петровым, Сидоровым – я бы взялся. А так – слишком много еврейских фамилий на одном титульном листе! Мне-то ничего, а вам может повредить.
       Константин Иванович Заблонский, ректор Одесского Политехнического института, оставил диссертацию у себя, а затем выслал ее мне почтой с замечаниями, которые сделал, очевидно, его аспирант. Замечания были несущественные, касающиеся оформления, но в своем письме Заблонский предлагал мою технологическую работу переделать применительно к требованиям его кафедры теории механизмов и машин и доложить ее у них в институте. Только после этого он примет решение об оппонировании.
       Я с этим предложением не согласился, так как к этому времени моя диссертация мне уже порядком надоела и переделывать ее не хотелось.
       Пыжов посоветовал обратиться и передал привет профессору МВТУ Корсакову, считавшемуся технологом №1 Союза.
       Я оставил у него диссертацию и в течение года, пока шла перестройка ВАКа, несколько раз наведывался к нему. Каждый раз он смотрел на меня так, как будто видит первый раз, и задавал вопросы типа: - Вы приехали из Афин?
       На защиту в Брянск я ехал через Москву и зашел к Корсакову, чтобы убедиться, что все в порядке.
       - Может быть, съездить и купить билет, Владимир Сергеевич?
       - Да, да, пожалуйста, а то, знаете, мне командировочные не платят из-за того, что я часто езжу на защиты, - со смущенной улыбкой ответил он.
       Я завез Корсакову билет, а сам уехал в Брянск.
       В день отъезда Корсакова из Москвы за ним заехал человек Беляева, директора Калужского машзавода, который защищался со мной на одном заседании. Наутро Корсакова встретили на вокзале и привезли в гостиницу также люди Беляева. Беляев со своей свитой ушли в институт, а я с Корсаковым и приехавшими для моей поддержки Койре и Кузьменко вышли попозже и зашли в кафе позавтракать.
       Я не знал, что он предпочитает – на всякий случай взял все, что было в меню.
Когда одевались, Корсаков сказал мне:
       - Сегодня на защите я, наверно, засну.
       - Да, - сказал я, - расписание очень неудобное: Вы выехали из Москвы в час ночи и приехали в Брянск в 7 утра – ни в поезде, ни здесь не поспали…
       - Да нет, поспал я достаточно. Но вы меня так накормили...И он впервые за все время внимательно, с улыбкой посмотрел на меня. Ну, слава Богу, хоть на защите не перепутает с кем-нибудь из Адис-Абебы.
       В перерыве после защиты Беляева Корсаков подошел ко мне и спросил:
       - Вы хоть скажите мне – что главное в вашей диссертации?
       Выступил он хорошо – схватил смысл, основную идею диссертации из моего выступления, из выступления Койре – сказал, что чуть дооформить и будет докторская.
Потом я понял, что это дежурная фраза оппонента. Но все равно было приятно.

       ЗАЩИТА

       Певзнер, скептически относившийся к научной ценности наших диссертаций, говорил, что защита - это полтора-два часа позора и что главное – выйти на защиту. И тем не менее я, человек в общем флегматичный, изрядно поволновался.
       Начать с того, что в Москве я здорово простыл и у меня за несколько дней до защиты, которую я ждал много лет, пропал голос. Пропал совсем – я сипел, хрипел, говорил шепотом. Спасибо Павлову и его жене: они приносили мне различные лекарства, делали гоголь-моголь – и голос мой восстановился.
       По просьбе Беляева он защищался первым, так как в моих плакатах было много ссылок на свои изобретения, а у него их не было, и он боялся, что его работа не будет смотреться после моей. Его диссертация, на мой взгляд, действительно была слабенькой, но его с жаром расхваливали все выступавшие – и с Ньютоном даже сравнивали (очевидно, многие из них кормились за счет средств на науку Калужского машзавода).
       Я боялся, что для меня у них хороших слов не останется, а повторяться они не захотят.
Доложил я нормально, но когда отвечал на вопросы, почувствовал, что у меня опять пропадает голос. Я налил себе воды из графина, выпил, но не расслышал очередной вопрос. И потом не сразу сообразил, что этот член Совета от меня хочет. На вопрос я ответил, но, как часто в таких случаях бывает, решил, что защита не удалась.
       Однако, все наладилось: и отвечал я свободно и легко, и выступавшие хвалили.
Корсаков, в частности, сказал, что работа на две кандидатские тянет, а второй оппонент, кандидат с кафедры Пыжова, с ним не согласился: - Нет, Владимир Сергеевич, - с жаром сказал он, - здесь не две, здесь три диссертации!
       И он так, чтобы все видели, перелистал акты о внедрении, приложенные к диссертации.
Значит, недаром я “кровь проливал”, добывая эти акты, они сработали.
       А один из членов Совета сказал, что эта диссертация должна стать образцом для их Совета. Как и предыдущая, добавил он.
       Так, кажется, они и меня убедили, что получилась неплохая диссертация.
       А что – может быть это действительно так! Сработали национальный и провинциальный инстинкты: чтобы работа прошла и при самых неблагоприятных обстоятельствах, нужно сделать ее выше общего уровня.
       Тон всему обсуждению задал Койре – его выступление было глубоким, умным. Он один выступал со знанием проблемы.
       На заседании присутствовали не все члены Совета – 9 из 11. Мне нужно было получить не менее восьми голосов. Так и получилось – один проголосовал против. Хотя никто против не выступал.
       Пыжов сказал: - Так даже лучше, видно, что была борьба мнений, это ценится.
Вечером – банкет, но без Корсакова и Пыжова. И без женщин. Обычная мужская пьянка с полузнакомыми людьми с кафедры.
       И долгие месяцы ожидания решения ВАКа.

       Я ВАС ДОЛЖЕН ОГОРЧИТЬ

       Мои документы были отправлены из Брянска в ВАК недели на три раньше, чем документы Беляева, однако, уже через два месяца после защиты он был утвержден, а я все ждал. Каждый день я спешил с работы, чтобы заглянуть в почтовый ящик – и все напрасно!
       Это чуть позже я понял, что дело не в предвзятости ВАКа, а в том, как секретарь уложит документы: сверху или в самый низ стопы. Быть ли человеку кандидатом наук решают профессора, доктора наук, а вот когда ему стать кандидатом – через два месяца или через полгода – решают девчонки-секретарши.
       Прошли март, апрель, май, июнь, июль – да пропади оно все пропадом! – мы собрались и поехали всей семьей на своих “Жигулях” в отпуск, в Крым. Обойдемся и без ученой степени.
       В отпуске старался не думать о заветной открытке.
       Ласковое Черное море, сон в палатке, еда, приготовленная на бензиновой плитке или полученная в полуторачасовой очереди в столовой, и опять - море, солнце, море, солнце – все это отвлекало.
       Но когда вернулись домой, сразу же взял нашу почту у соседей, пересмотрел, перетряхнул все газеты и журналы – открытки не было!
       Тут как раз подвернулась командировка в Москву. Зашел в ВАК к инспектору, объяснил в чем дело: - Понимаете, я был в отпуске, возможно, открытка потерялась, ведь уже полгода прошло, проверьте, пожалуйста!
       Он долго перекладывал какие-то бумаги у себя на столе и в столе, тщательно разглядывая их, потом внимательно прочитал одну из бумаг и так печально сказал: - Я вас должен огорчить…
       И замолчал. А на лице у него - море сочувствия.
       У меня коленки задрожали мелкой дрожью и в животе заныло…
       А он выдержал паузу и говорит: - Я вас должен огорчить: сотрудница, которая ведет ваше дело, больна, приходите в понедельник, она к этому времени выздоровеет.
       Чтоб ты пропал! Артист хренов! Канцелярская крыса занюханная! Придумал себе развлечение! Я-то решил, что уже все, конец котенку!
       Поблагодарил его, попрощался и уехал.
       И только в начале октября получил открытку о том, что утвержден.
       Сбылась мечта идиота! Хотя зачем я так? Со 170 зарплата моя поднялась до 300, а когда стал заведующим лабораторией – до 400 рублей в месяц.
И кроме всего прочего – это было очень интересно!

       ТЕМ ЛУЧШЕ !

       В Брянске аспирантка, у которой близится защита, просит меня:
       - Узнайте, пожалуйста, что изготавливает Краматорский завод “Альфа”. Мой единственный акт о внедрении подписан на этом заводе, а я даже не знаю, какую продукцию он выпускает.
Возвратившись в Краматорск, пытаюсь узнать. Говорят – завод номерной, что там делают – секрет.
       В следующий свой приезд в Брянск рассказываю об этом аспирантке.
       - Тем лучше, - говорит она, - скажу, что угодно, никто не сможет проверить!

      
       ВПРЕДЬ – ТОЛЬКО НА “ВЫ” !

       Это было вскоре после защиты. Я ходил по делам на завод, а когда вернулся, оказалось, что заведующий лабораторией Мартынов проводит совещание, на котором присутствует первый заместитель директора Панин.
       - В лаборатории идет совещание, а ты где-то шляешься, - сердито сказал Панин.
       - Во-первых, не шляюсь, а был на заводе по производственным делам, - вспылил я, - выбирайте выражения! И, во-вторых, будьте добры впредь обращаться ко мне на “вы”, также, как я обращаюсь к вам!
       Панин был в те времена человеком крутым и жестким. Мой заведующий отделом Кноблох выходил иногда из его кабинета со слезами на глазах, так Панин его отделывал.
       Но на меня с тех пор он ни разу не поднял голоса.
       Правда, на “вы” он так и не перешел. Это не было принято в обращении с подчиненными.

       ПРИСКОРБНО ! ПОХВАЛЬНО !

       Согласно положению об изобретениях максимальное поощрительное вознаграждение за еще не внедренное изобретение, выплачиваемое после получения авторского свидетельства, составляло 200 рублей, но не более 50 рублей на одного автора. Поэтому очень часто, если не превалировали более серьезные соображения, в состав авторского коллектива включалось четыре человека, что позволяло выбирать полностью разрешенную сумму без ущемления интересов действительных авторов.
       Первым, как правило, записывали действительного автора. Вторым (иногда – первым) – директора или его заместителя, что обеспечивало максимальную сумму вознаграждения (ведь могли – если без них – выплатить и по 20 рублей на нос. Кроме того, включение их в состав авторов было формой подхалимажа). Третьим и четвертым шли сотрудники, участвовавшие в разработке или помогавшие оформлять заявку.
       Но на включение старшего сына, в соавторстве с которым мы разработали несколько изобретений, работники патентного отдела реагировали болезненно:
       - Семейственность!
       Совсем как в той беседе священника с прихожанкой во время исповеди:
       - Я согрешила, святой отец!
       - Прискорбно, прискорбно! А с кем же?
       - С архиереем, батюшка!
       - Похвально, похвально!

       ВАМ НЕ УГОДИШЬ !

       Мой старший сын Борис рос спокойным, тихим мальчиком. Особенно после операции мы старались оградить его от драк, от столкновений с другими мальчишками. Учителя говорили:
       - Слишком пассивный он у вас!
       Илья – на 14 лет младше Бориса. И характер у него совершенно противоположный.
Пошел он в ту же школу, в которой раньше учился Борис. И уже на первом родительском собрании мне сказали:
       - Слишком активный у вас сын! Вчера так куда-то мчался по коридору – учительницу сбил с ног!
       - Вам не угодишь, - с напускным возмущением отвечал я. – Старший сын был спокойным учеником – плохо, младший чуть порезвее – опять плохо!

       ПРИЗЫВ

       В 1987 году младшему сыну Илье исполнилось 18 лет, он окончил первый курс Индустриального института и его призвали в армию.
       Видные московские ученые доказывали нецелесообразность призыва в армию недоучившихся студентов, но генералитет настоял на своем. Как там у поэта: “Все возьму, - сказал булат”. Рано утром после длившегося всю ночь застолья - прощания с друзьями мы привезли сына на стадион – место сбора новобранцев.
       Попрощались, наблюдаем издалека. Вот он уже в автобусе, вот уже автобусы с новобранцами пошли в Донецк. Все машут руками, матери вытирают слезы.
       Я поставил машину в гараж, взял отгулы, сел на рейсовый автобус и следом за сыном – в Донецк. Устроился в гостиницу и поехал искать призывной пункт.
       Призывной пункт – это огороженная высоким кирпичным забором территория примерно 250 на 250 метров со служебными помещениями и казармами, частично асфальтированным двором, с редкими деревьями по периметру.
       По территории бродят новобранцы, кое-кто спит прямо на асфальте, играют в карты, изредка читают.
       Время от времени офицеры – “покупатели” начинают собирать команду, сформированную чуть раньше по анкетным данным. Они выкрикивают фамилии через громкоговорители. Когда собирают команду моряки, многих новобранцев недосчитываются, так как они где-нибудь прячутся (во флоте служить нужно дольше). Потом скажут, что спали и не слышали. Вместо них берут других.
       Потом и во флот стали собирать новобранцев сухопутные офицеры, чтобы не отпугивать их. Они заводят команду в автобус, затем выходят из него, а вместо них заходят морские офицеры.
       Когда команда садится в автобус, раздается тысячеголосый рев: оставшиеся прощаются с уезжающими.
       Балансируя на вымощенных с наружной стороны забора ящиках, прошу паренька позвать Илью из Краматорска. Ребята хорошо ориентируются в этой толчее – минут через пятнадцать появляется Илья.
       Продуктов, которые мы дали ему из расчета на три дня, уже нет. Добротной куртки тоже нет: - Тут одного паренька взяли на Север, а у него ничего теплого с собой не было.
       – А ты уверен, что попадешь не на Север?
       Какой-то военкоматский офицер кричит Илье:
       - Кому было сказано не подходить к забору! Убери бумажки, набросали, как в свинюшнике!
       Не на того напал! Илья поднимает двумя пальцами бумажку, но, когда офицер отворачивается, брезгливо бросает ее на землю.
       Договорившись о встрече через два часа, иду в магазин за продуктами. Возвращаясь, встретил старшего сына, который приехал для моральной поддержки Илюши.
       Илью зачислили в какую-то команду спецсвязи на Урал. Отправление поезда – рано утром. Договариваемся, что придем на вокзал попрощаться.
       Едем в гостиницу. Ну, конечно, Борис не взял паспорт. Долго ищем милицию, чтобы получить для него разрешение поселиться без паспорта. Майор обещает позвонить. Когда вернулись в гостиницу, оказалось, что звонка не было. Уговариваем администратора позвонить майору. С трудом уговорили, она, чертыхаясь и разбрасывая бумаги, оформляет Бориса в одну комнату со мной.
       В этот момент кто-то толкает меня сзади. Оборачиваюсь – о, Боже, Илья!
       - В чем дело, Илюша, у тебя же рано утром отправление!?
       - Потом расскажу, устраивай и меня!
       У администратора больше нет злости, выдохлась, осталось одно ехидство: - У вас только два сына, больше никто не придет?
       Оформляет Илью на раскладушку в нашу комнату.
       В комнате Илюша не хочет ни есть, ни пить – спать! Заталкиваем его под душ, постепенно он приобретает свой естественный цвет.
       Рассказывает, что на вечерней перекличке в списке той команды, что отправляется утром, его не оказалось. Перед этим начальник команды вызывал его и, уточнив, что Илья - еврей, вычеркнул из списка. Поэтому он может спать до восьми часов утра, чтобы в половине девятого быть на месте.
       На следующий день Илья уехал в танковую часть под Минском.

       ЭТО НЕ МЕТОД ВОСПИТАНИЯ !

       Трехлетнего внука Сашку Борис за что-то наказывает: поднял вверх и шлепает по голой попе. Сашка не плачет, но возмущенно кричит:
       - Это не метод воспитания!
       Он же, сидя в теплой ванне, задумчиво произносит: - Психология!
       Сашка набрал снегу в игрушечный самосвал и спросил меня – куда его отвезти. Я дал множество советов: на дорогу, на лед, под скамейку. Он их не воспринимал. Тогда я сказал: - Отвези снег к дереву и высыпь возле него. Весной снег растает, вода просочится к корням, дерево будет пить эту воду и хорошо расти!
       Он с удовольствием это сделал, приговаривая:
       - Чтобы дерево хорошо росло!
       Встретился в Нью-Йорке со своим двоюродным братом, им обоим по шесть с половиной лет. Сашка спрашивает Феликса: - А какими научными проблемами ты интересуешься?
       Мне говорит: - Дед Миша, у меня есть одна гипотеза… Мама мне читала, что мы из праха произошли и в прах уйдем, но я с этим не согласен…

       В ЛЮДСКОЙ

       Во Львове – непогода, самолеты не летают уже сутки из-за сильного тумана. Аэропорт маленький, тесный, все залы забиты людьми – негде сидеть, негде стоять, гостиницы нет, а из городской выписался – полная безысходность.
       Брожу по площади перед аэропортом, увидел зал для депутатов – это которые наши слуги. Захожу – тепло, чисто, просторно, вдоль стен – мягкие кресла, на журнальных столиках – газеты, журналы, цветы.
       Поздоровался с дежурной, сел в кресло. Что-то в моем лице не внушает ей доверия. Подошла:
       - Вы депутат?
       – Нет, я – кандидат!
       - Этот зал только для депутатов.
       – Но в этом зале ведь всего один депутат - товарищ, я вам не мешаю?
       – Нет, нет, что вы!
       – Вот видите, не мешаю!
       – Все равно нельзя!
       – А где это написано, что нельзя, дайте прочитать!
       Дает подшивку с инструкциями. Читаю. Масса интересных сведений. Например, перечень должностей лиц, освобожденных от таможенного досмотра. В частности, секретари горсоветов. Интересно почему? Потому что они все честные, или им можно провозить то, что рядовым гражданам нельзя?
       Дежурная не выдерживает. Инструкций много, так я сколько захочу, столько и буду сидеть.
       - Освободите зал, иначе я вызову милицию!
       - Пожалуйста, вызывайте!
       Приходит дежурный по аэропорту: - В чем дело?
       - Гражданин зашел и сидит в нарушение правил, да еще издевается!
       Это за то, что читал инструкции.
       Дежурный подошел ко мне вплотную – нет ли запаха алкоголя! Выслушал мои объяснения и говорит дежурной: - Пусть посидит!
       Так незаметно прошло время до вылета.

       НЭ УТВЭРДЮ !


       Заместитель директора по общим вопросам Соломко говорит на смеси русского и украинского языков, характерной для Донбасса.
       Заходит к нему конструктор:
       - Яков Федорович, утвердите, пожалуйста, отчет по командировке, а то никого из замов больше нет на месте…
       - А я нэ утвэрдю!
       - Ну и нэ утвэрдяй! – всердцах говорит конструктор.

       СОКРАЩЕНИЕ ШТАТОВ

       Заведующий отделом вызвал меня к себе и сказал: - По отделу нужно сократить восемь человек, в том числе по твоей лаборатории – два человека. Подумай и давай предложения!
       И я подумал. Жалко выгонять людей, но пару человек можно было бы сократить. В каждом коллективе есть балласт, от которого нет никакой пользы. Были такие люди и у меня. Но они имеют надежных защитников. На их сокращение заведующий отделом не пойдет – себе дороже!
Остальные – хорошие конструкторы и технологи, на которых держится лаборатория. Их сокращать нельзя.
       И когда заведующий отделом вызвал меня в следующий раз и сказал: - Давай предложения! – я ответил: - С теми кандидатурами на сокращение, которые могу предложить я, ты не согласишься. Тех же, с которыми ты согласишься, я не предложу.
       Заведующий отделом был умным человеком. Он все понял, беззлобно выругался и отпустил меня.
       Вообще-то говоря, до 1991 года крупных сокращений численности не было.После очередной компании по сокращению в коридорах института появлялись новенькие – привлекательные длиноногие девушки, которые, по мнению директора, вносили свой, специфический вклад в развитие науки.

      
       ЕСЛИ ВЫ ПОЛЕТИТЕ СО МНОЙ !

       Мне нужно было срочно лететь во Львов. В кассе аэрофлота полно людей – лето! Для того, чтобы подойти к окошку, нужно простоять полдня. Жарко, душно, безнадежно.
       Я заметил, что кассир, интересная молодая женщина с пышным бюстом, собирает заявки: кому, куда, когда нужно лететь. Можно было бы попробовать с ней договориться, если бы подойти поближе…
       - Из Донецка до Львова на 14-ое, - издалека крикнул я, когда она уходила на связь с Донецким аэропортом.
       - Сколько? – спросила кассир.
       - Два, если вы полетите со мной!
       Через некоторое время кассир подозвала меня к окошку:
       - Билеты во Львов есть, давайте паспорта!
       Я протянул свой паспорт.
       - А второй?
       - Второй – ваш! Я же сказал: - Два, если вы полетите со мной!
       Елена Викторовна (к этому времени я узнал, как ее зовут) рассмеялась:
       - Я не расслышала вашей шутки.
       - Елена Викторовна – это не шутка!
       - Давайте полетим вместе во Львов в следующий раз!
       - Договорились!

       НЕ В ЗАЯВКАХ СЧАСТЬЕ…

       Будучи в командировке в Москве, я зашел в институт патентной экспертизы обсудить две своих заявки на изобретения, находившиеся там на рассмотрении.
       Экспертом оказалась симпатичная молодая женщина. Я привел аргументы в пользу предложенного мной способа. Она с ними согласилась, но все-таки выразила сомнение: - Ведь известный способ гораздо проще предложенного?
       - Да, конечно, - сказал я, - но телега тоже гораздо проще автомобиля “Жигули”, а я точно знаю, что вы предпочитаете ездить на “Жигулях”, а не на телеге.
       Эксперт рассмеялась и слегка покраснела. Смех у нее был мелодичный, ласковый. Возможно, с “Жигулями” у нее были связаны какие-то воспоминания. Но я и ласковые нотки в ее смехе, и ее смущение расценил как реакцию на свою неотразимость. И подумал, что счастье не в заявках на изобретения и не в положительных решениях Комитета по делам изобретений и открытий…
       Эксперт сказала, что выдаст положительное решение по этой заявке. Затем мы обсудили вторую заявку, я попрощался и ушел.
       Я шел и думал, что это преступление – быть таким застенчивым. Я вспомнил Каупервуда (Драйзер: “Финансист”, “Титан”, “Стоик”), вот он бы на моем месте…
       С ближайшего телефона-автомата я позвонил эксперту: - Есть интересная идея, - сказал я. – Как вы смотрите на то, чтобы провести вместе сегодняшний вечер? Например, посидеть в ресторане?
       - Я вам не давала повода обращаться ко мне с такими предложениями, - возмущенно ответила эксперт, я была о вас лучшего мнения!
       Я и сам был лучшего мнения о себе. Дон Жуан! Ловелас – самоучка! Каупервуд Краматорского разлива! Улыбнулась женщина – что ж ей улыбаться нельзя! А ему уже кажется, что она рвется к нему в постель, сгорает от нетерпения! Неужели не мог сообразить, что эта крепость требует более длительной осады! Ах, времени не было? Значит, не нужно было и начинать!
       Через месяца полтора получил из Москвы положительное решение по одной заявке и отказ по второй.
       Ну и не надо! Не в заявках счастье!

       ОРГАННЫЙ ЗАЛ

       Во время перерыва в работе конференции по проблемам сборки, организованной Кишиневским институтом, Жабин, Лагутин и я прогуливались по городу. Я рассказал им услышанную от знакомых историю об органном зале, который бывший первый секретарь ЦК компартии Молдавии Бодюл, недавно переехавший в Москву, поближе к Брежневу, построил, якобы, специально для своей музыкальной дочери.
       Возникли сомнения. Тогда я остановил шедшего навстречу интеллигентного мужчину лет пятидесяти, на вид – крупного чиновника, возвращающегося после обеда на работу, и сказал:
       - Извините, у нас разногласия по такому вопросу: злые языки утверждают, что Бодюл построил органный зал специально для своей дочери. Это - правда?
       - История органного зала такова: в этом здании еще при румынах был банк. Потом его переоборудовали под дворец бракосочетаний. Но здание выходит на очень узкую улочку, что создавало трудности для пышных свадебных процессий. Поэтому его переоборудовали еще раз - под органный зал. Вот такая история.
       - Благодарю вас, - разочарованно сказал я, отходя в сторону. Получалось, что я – разносчик сплетен.
       - Но злые языки утверждают, - добавил внезапно мужчина, - что сейчас Бодюл переоборудует под органный зал храм Василия Блаженного.
       Мы дружно рассмеялись. Он слегка улыбнулся краешками губ, кивнул головой и ушел.

      
       ЧТО НОВОГО В ИНСТИТУТЕ ?

       Я зашел к главному инженеру машзавода Владимиру Яковлевичу Полусмаку, чтобы подписать акт об окончании работы. Работа по ряду причин еще не была закончена, для проведения испытаний нам нужны были еще два месяца, но плановый срок окончания работы истекал через неделю и, если не сдать акт в этот срок, будет скандал. Сдача по акту неготовой продукции считалась преступлением, но его, как правило, не замечали.
       Полусмак знал меня по предыдущей работе, знал, что я не подведу. И тем не менее он произнес трехминутную речь, которая, если выбросить из нее нелитературные выражения, сводилась к следующему: Я...трах-тарарах... тебе... мать-перемать... акт... в бога, в душу... не подпишу!
       Ругался он совершенно беззлобно, для порядка, чтобы проветрить рот, наверно, долго молчал перед моим приходом.
       Окончив свой монолог, он спросил:
       - Понятно?
       - Понятно, - ответил я.
       – Ну и что дальше?
       – Нужно подписать акт, срок сдачи темы – через три дня.
       Я собрал раскиданные по столу экземпляры акта и протянул их Полусмаку. Он молча взял акты, подписал и отдал мне.
       - Ну, что нового в институте?

       НАНЕСТИ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ !

       На Ворошиловградском машзаводе нужно было подписать акт по третьему году внедрения.
       Подписание акта и расчета экономического эффекта должно было подтвердить, что наши стенды и через три года после внедрения работают и дают эффект. Нам это не давало никаких денег, но эти цифры шли в показатели отдела и института, учитывались при подведении итогов соцсоревнования, при защите диссертаций, при представлении к наградам. И когда на всю страну гордо звучали слова о том, что наука становится реальной производительной силой и что эффект от внедренных научных разработок составил за истекший год столько-то миллионов или миллиардов рублей, то в этой липе была и наша доля, и моя доля.И попробуй этого не сделать – сразу переместишься в категорию отстающих, не справляющихся…
       Поэтому по мере сил все мы участвовали в этой показухе. Прекрасно понимая, что поступаем, мягко говоря, не хорошо. Даже терминология соответствующая появилась – нанести экономический эффект!
       Но так или иначе – мне нужно было подписать акт по третьему году внедрения у Полусмака.
       - Владимир Яковлевич, я был бы вам весьма признателен, если бы вы подписали эти говняные бумаги, не читая мне морали. Это акт и расчет эффекта по третьему году, у завода в связи с их подписанием мы ни копейки денег не возьмем. И, если вас, не дай Бог, посадят когда-нибудь, то не из-за этого акта!
       Полусмак сказал: - На заводе кончился ферропорошок для тормозов. Мы не можем испытывать редукторы. Дашь порошок – подпишу акт!
       - Есть у меня порошок (я вспомнил, что Кузьменко на днях говорил о двух банках порошка).
       - Значит так, - подытожил Полусмак, - я подписываю акты, где они, давай сюда! Возьми, пожалуйста! И даю тебе свою “Волгу”. Ты едешь домой и даешь шоферу две банки порошка. Идет?
       - Идет!
       Мы приехали к концу рабочего дня. Порошок был на складе, а склад - закрыт. Где живет завскладом никто не знал и телефона у него не было.
       Я отправил машину Полусмака назад пустой. Представляю его реакцию…
       Но на следующий день я отправил порошок поездом, с нарочным. Поэтому пусть Полусмак возьмет обратно все те слова, которые он произнес в мой адрес накануне!

       С УДОВОЛЬСТВИЕМ – ДОРОЖЕ !

       В 1989 году в институт приехали специалисты из Болгарии для подписания контракта на поставку строящемуся машиностроительному заводу испытательных стендов.
       Поскольку стендами занималась моя лаборатория, на переговоры пригласили и меня.
       После уточнения основных технических характеристик стендов начали обсуждать стоимость и сроки выполнения контракта. Я назвал цифры: 200 тысяч рублей и два года. И стоимость, и длительность работы я завысил примерно в полтора раза. На тот случай, если болгары начнут торговаться и нам придется уступить. Чтобы работа осталась все-таки выгодной для нас.
       - А что, если мы попросим выполнить работу быстрее? – спросил руководитель делегации, крупный жизнерадостный мужик, хорошо говоривший по-русски со времен учебы в Союзе.
       Я объяснил, что это будет связано с рядом трудностей: придется изменить сроки выполнения других работ, платить более высокую цену за досрочную поставку комплектующего оборудования и т.д.
       Все, вроде бы, понял мой оппонент, но предложения увеличить стоимость работы от него пока не поступало.
       - Давайте я для разрядки расскажу анекдот, который несколько дней назад услышал от своего сотрудника, - сказал я, - тем более, что он имеет отношение к нашим переговорам.
       Руководитель группы зарубежных связей института, присутствовавший на переговорах и следивший, чтобы я не нарушал дипломатического протокола, до сих пор лишь важно надувавший щеки, подпрыгнул на стуле.
       Но я уже набрал обороты: - “Девушка, обращаясь к парню, говорит: - Хочешь провести со мною ночь?
       - А сколько это будет стоить? – спросил парень.
       - Пятьдесят рублей.
       - С удовольствием, - говорит парень.
       - Если с удовольствием, то сто, - уточнила девушка.”
       - Я намек понял и я согласен, - смеясь сказал болгарин, - но не в такой же пропорции!
       Сократили срок выполнения контракта на девять месяцев и увеличили его стоимость на 100 тысяч рублей.
       Стенды в Болгарию мы поставили, но впоследствии оказалось, что им не нужны ни стенды, ни завод, для которого эти стенды предназначались.
       - На территории, которую занимает завод, лучше бы грибы выращивать, - сказала заводская экономистка.

       ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ШЕФ !

       Первая моя заграничная командировка – в Болгарию, на машиностроительный завод. Летим с Игнатенко, конструктором из моей лаборатории. Проходим таможенный досмотр в Шереметьево. Я прошел, жду Ивана Петровича. Вот и он застегивает портфель. Радуясь необычности события – не каждый день за границу летаем – кричит: - Шеф, все в порядке, пистолет не заметили!
       - Гражданин, вернитесь! Выкладывайте все из портфеля!
       И Иван Петрович выкладывал: электробритву и кусок сала, рубаху и две бутылки водки, колбасу и зубную пасту, лук и варенные яйца, соленые огурцы и грузинский чай, носки и курицу в целофановом пакете…
       Все это происходит на виду у других пассажиров – и наших, и болгар.
       - Так, все нормально, - говорит таможенница. Можете собирать свое добро. И больше так не шутите!
       Мы брали с собой продукты, чтобы сэкономить на еде болгарские левы и что-нибудь купить домой. Наши рубли уже тогда не шли и поменять их на валюту, хотя бы на левы было нельзя.
       Впрочем, однажды такая возможность представилась. К нам в Софии подошли два парня и предложили доллары. Из расчета один доллар за десять рублей. У меня было 450 рублей и у моего напарника 70 рублей и 80 левов. Мы пощупали доллары – вроде бы настоящие. Никогда раньше мы эту валюту не видели. И выменяли 60 долларов за все наши деньги.
       Затем мы решительно направились в валютный магазин покупать плэеры, которые видели там накануне, по 10 долларов за штуку. Мне нужно было два плэера, моему напарнику – один.
Кассир попросила дать 30 центов. – Нет ни цента, - сказал я. Услышав, что я говорю по русски, кассир внимательнее присмотрелась к нашим двадцатидолларовым купюрам, взяла компостер и, пробив по углам купюр дырки, вернула их мне.
       - Доллары фальшивые, - встретив мой недоуменный взгляд, сказала она.
       Я взял купюры и мы выскочили из магазина.
       Вначале почувствовали радость от того, что обошлось без скандала, без милиции, без сообщения по месту работы. Да и посадить, наверно, могли за незаконные операции с валютой. Тем более, с фальшивой.
       Потом стало жалко денег.
       А какие приятные лица были у тех двух парней!
       – Мы собираемся на каникулы в Москву, - говорили они, - а там менять опасно!
       И как они, эти “студенты”, нас, простаков, распознают!

       ПО ТЕЛЕФОНУ - ШЕПОТОМ

       Срок моего лечения в Трускавце подходил к концу, когда я получил от жены письмо, в котором она сообщала, что наши родственники из Подмосковья приглашают нас на свадьбу. Я позвонил домой и мы договорились, что приедем в Москву в один день, встретимся на Киевском вокзале и вместе поедем в Томилино к родственникам.
       Утром в день отъезда кто-то сказал, что “из-за бугра” передали о смерти Брежнева (наше радио сообщило об этом гораздо позже). Я сразу же позвонил жене: - Ты слышала, знаешь?
       Говорить о смерти Брежнева до тех пор, пока ЦК и Совет Министров не сообщили об этом, было нельзя: а вдруг на самом деле он живой, а я распространяю лживые слухи, тем более, что сам я этого сообщения не слышал. Поэтому я пытался объяснить ситуацию жене намеками.
       - Что я должна была слышать?
       - Ну как что! Все об этом говорят!
       - Я ничего не знаю. Говори понятнее!
       И тогда я шепотом сказал: - Говорят, Брежнев умер. Будет траур, свадьбу отложат. А мы приедем.
       Шепотом – на небольшое расстояние - 1500 километров!
       Решили все-таки ехать. Свадьбу отложили на несколько дней, в течение которых мы гуляли дома то у жениха, то у невесты.
       Накануне похорон Брежнева были в Москве. Улица Горького была затемненной и пустынной. Лишь время от времени по ней проносились кавалькады автомашин с зарубежными делегациями.
Решили позвонить домой детям, пошли по улице Горького вниз, к центральному телеграфу. Но на площади Маяковского солдаты и милиция перекрыли движение – к телеграфу нас не пустили. Чтобы мы с женой в соответствии с классическим ленинским планом ненароком не захватили его.
       Пришлось ехать к главпочтамту на улице Кирова. На выходе из метро солдаты проверили у нас паспорта:
       - Куда? Зачем?
       За главпочтамт они тоже боялись!

       ПО НАПРАВЛЕНИЮ МИЛИЦИИ !

       Я поехал в Жданов, рассчитывая в тот же день вернуться, и не взял с собой паспорт. Но обстоятельства сложились так, что я задержался на обратном пути в Донецке. Пришлось устраиваться в гостиницу.
       В гостинице была обычная обстановка: намертво закрепленная табличка с надписью “Мест нет” и человек 20 командированных, которые этой надписи не верят.
       Я подошел к администратору и спросил, поселит ли она меня, если появятся места, по пропуску с фотокарточкой, так как паспорт я забыл.
       - Только по разрешению милиции, - ответила администратор.
В милиции дежурный майор взял фирменный бланк и написал:
       - Администратору гостиницы. Поселите гр-на Кивенсона. И расписался.
       Когда я вернулся в гостиницу, те же люди, не теряя надежды, стояли в очереди к окошку администратора.
       Меня она поселила сразу – по направлению милиции!

       НЕ БЫЛО ВДОХНОВЕНИЯ

       К 11 часам вечера почти все устроились в эту Бакинскую гостиницу. Осталось человек пять и я в их числе. Мне не хотелось переплачивать, а для применения безденежных способов не было вдохновения: я устал, да и администратор – женщина с длинным кривым носом – не располагала.
       Мы молча сидели возле конторки администратора. Около 12 часов ночи она попросила нас освободить вестибюль гостиницы, так как в нем находятся ювелирные ларьки и она не может оставить нас рядом с ними на ночь.
       Мы игнорировали ее просьбу.
Тогда она направила к нам паренька, который исполнял обязанности вышибалы при гостиничном ресторане. Паренек был тщедушный, хилый – мы остались на своих местах. Но перед милиционером, похожим на янычара, мы не устояли и оказались на улице. За нами швейцар закрыл дверь на замок.
       И вот тогда разговорились мои товарищи по несчастью.
       Один кричал, что он чемпион Украины по автомобильному спорту, и бил себя в грудь кулаком, и возмущался, что его, чемпиона, не поселили в эту гостиницу. Другой вспоминал своего дядю, генерала-танкиста, и тоже бил себя в грудь кулаком. Был среди нас и племянник Паши Ангелиной, и член КПСС с 1945 года. Я тоже бил себя в грудь кулаком, но молча. Хвастаться было нечем.
       Часа в четыре утра к нам подошел тот самый милиционер-янычар, выслушал нас и, поняв, что мы не жулики, а вполне добропорядочные граждане, уговорил швейцара запустить нас в вестибюль.
       Мы сразу же расселись в кресла, чтобы хоть немного поспать, но тут ко мне подошел вчерашний паренек-вышибала и шепотом пригласил следовать за собой. Он завел меня под какую-то лестницу, где стояла кушетка, и сказал, что я могу спать на ней до утра. Только я улегся, как он принес мне еду – но тут уж я с благодарностью отказался, так как мне показалось, что это остатки еды со столиков гостиничного ресторана.
       Очевидно, он проникся ко мне симпатией за то, что я не так грубо, как другие, разговаривал с ним, когда он пытался выставить нас из вестибюля.
       На следующий день я устроился в гостиницу цирка по просьбе института, в который приехал в командировку.
       Артисты ходили друг к другу в гости почему-то не по коридору, а перепрыгивая с балкона на балкон. Я не успел решить этот вопрос, так как дала себя знать бессонная ночь. Говоря словами моей невестки, я сразу “выпал в осадок”.

       СПАСИБО, ДЕВОЧКИ !

       Я собирался в командировку в Москву. По дороге на вокзал зашел в институт: нужно было взять с собой кое-какие документы, которые накануне еще не были готовы. Уложив бумаги в портфель, я обратился к своим сотрудницам:
       - Посоветуйте, девочки, как быть – ехать сразу на вокзал или сначала пообедать в столовой?
       - Конечно, сначала нужно пообедать! – засмеялись они.
       Так я и сделал. Пообедал и поехал на вокзал. Но из-за этого пропустил 12-часовый поезд, а сел в тот, что отправлялся в половине второго.
       Наш состав остановился возле Харькова и простоял часа два. Потом мы стояли три часа где-то между Харьковом и Белгородом. А затем, ночью, я увидел следы крушения: под насыпью лежали искореженные вагоны, при свете прожекторов работали спасатели, автокраны, другая техника.
       Это были вагоны 12-часового поезда, на который я опоздал.
       - Спасибо, девочки, за совет!

       ПРИЕЗЖАЙ !

       Мы спроектировали и изготовили для одного из Львовских заводов полуавтоматическую линию для сборки пластинчатых цепей. Работали мы над ней около трех лет: пока нашли правильные – с нашей точки зрения – технические решения, пока разработали рабочие чертежи, пока изготовили, испытали. Заводу она обошлась почти в пол миллиона рублей. Но нужно сказать – линия получилась неплохая. Тем более, если учесть, что это была одна из первых в Союзе сборочных линий с такой степенью автоматизации.
       Мы смонтировали и запустили линию.
Пока на сборку шли детали, изготовленные в соответствии с требованиями чертежа, и пока управляли ею конструкторы из института, все было нормально. Но конструкторы не могли оставаться на заводе постоянно. А для того, чтобы детали соответствовали чертежу, нужно было приложить определенные усилия, отладить станки. Заводу легче было изготовлять детали с отступлениями от чертежа и собирать цепи вручную.
       Поэтому линия не работала.
       - Вот если бы на вашей линии можно было собирать цепи из кривых пластин! –мечтательно говорил начальник отдела автоматизации завода.
       Заводчане понимали, что не мы виноваты в сложившейся ситуации. И они безоговорочно подписали нам все акты и выплатили все деньги.
       И вот теперь деятельность института проверяет комиссия Комитета народного контроля из Киева.
       Меня вызвал заместитель директора, работавший с комиссией, и сказал:
       - Сегодня комиссия проверяла бумаги по твоей линии. С бумагами все в порядке, но они звонили в Киев, чтобы из Комитета направили людей во Львов для проверки работы линии на месте.
       Я позвонил главному инженеру. Он ответил коротко: - Приезжай!
       Утром на следующий день я и два конструктора из моей лаборатории прилетели во Львов. Главный инженер сказал: - Прилетели во-время! Звонили из Киева, я вечером еду на вокзал встречать представителей Комитета.
       Мы проверили линию – все было в порядке.
       В начале первой смены на рабочих постах линии сидели два слесаря и два конструктора, одетые как слесари.
       Позвонил главный инженер и сказал, что “они” идут. Линия заработала с проектной производительностью. Члены комиссии долго стояли возле нее, но придраться было не к чему – линия как будто чувствовала ответственность перед нами, ее создателями – она работала как часы.
       Линия продолжала работать и после ухода комиссии. По совету главного инженера – пока не уедут. И действительно, во второй половине дня они приходили еще раз.
       Вечером они уехали в Киев и затем – в Краматорск. А мы улетели прямо в Краматорск.
Во Львове я не показывался на глаза представителям Комитета, чтобы иметь возможность разговаривать с ними в Краматорске, если возникнет такая необходимость. Так и получилось: они вызвали меня, рассказали о том, что линия работает, и уточнили некоторые технические подробности.
       Операция прошла успешно.
       Мы могли рассказать комиссии правду. Понять и помочь нам они бы не захотели и не смогли: слишком много пришлось бы менять на заводе.
       Пришлось химичить!

       ПО УКАЗАНИЮ ОБКОМА ПАРТИИ

       Мы приехали во Львов вечером, в это время обращаться за помощью в устройстве в гостиницу на завод было уже поздно. Был бы я один – что-нибудь можно было придумать, но нас было шестеро. Эх, нужно было заранее позвонить на завод! (Хорошая мысля приходит опосля!)
       Стоп, стоп, стоп! Кто-то недавно рассказывал мне, что первым секретарем Львовского обкома партии сейчас работает Погребняк. Когда-то давно, лет тридцать назад мы с ним работали в одном цехе. Были на “ты”. Я был старшим мастером на механообработке, он – на сборочном участке. Толковый был парень, со временем мог бы стать начальником цеха. Но ему не повезло – заметил его какой-то киевский родственник. И пошло, поехало – секретарь горкома, секретарь обкома, секретарь ЦК КП Украины.
       Меня он, как говорят на Украине, нэ знав, нэ знав, та й забув!
       Я позвонил дежурному обкома партии и сказал:
       - Мы, шесть специалистов, приехали для монтажа сборочной линии на заводе “Конвейер”. Не хочется беспокоить Якова Петровича, нашего земляка, и звонить ему домой (как будто мы знали номер его телефона!) – помогите устроиться в гостиницу!
       Дежурный недовольно побурчал на тему о том, как нужно поступать в таких случаях и что обком не должен заниматься вопросами устройства в гостиницу, записал наши фамилии и, ничего не пообещав, бросил трубку.
       Через несколько минут раздался звонок из обкома, после чего администратор поселила нас в лучшие комнаты гостиницы “Львов”.

       О ПОЛЬЗЕ ПОЭЗИИ

       Я не помню случая, когда бы меня поселили в гостиницу просто по предъявлению паспорта или даже паспорта и командировочного удостоверения. Обязательно нужно было чье-то письмо, или чей-то звонок, или чье-то устное указание, или баночка растворимого кофе. В противном случае устройство в гостиницу становилось весьма и весьма проблематичным.
       Знакомый москвич устраивался в гостиницу “Львов” благодаря своей фамилии – Львович.
Мне рассчитывать на гипнотическое воздействие своей фамилии на администратора не приходилось – нужно было придумывать что-нибудь другое. Причем, придумывать быстро и с учетом психологической оценки личности администратора.
       Например, если администратор – немолодая женщина и рядом нет толпы соискателей, подходишь и говоришь: - Я сейчас прочитаю стихи, которые вам обязательно понравятся. И, не давая времени на отрицательный ответ, сразу начинаешь: Все умирает на земле и в море, но человек суровей осужден: он должен знать о смертном приговоре, подписанном, когда он был рожден. Но, сознавая жизни быстротечность, он так живет наперекор всему, как будто жить рассчитывает вечность и эта жизнь принадлежит ему.
       Стихи Маршака производят колоссальное впечатление. Администратор, вытирая платочком слезы, смотрит как на слегка чокнутого, но очень интеллигентного человека, и тут же дает место в гостинице.
       Не обязательно читать стихи. Я всегда возил с собой какую-нибудь редкую роман-газету, например, поэму о современном Дон Жуане Федорова, и предлагал администратору почитать ее.
       - Если эта поэма вам не понравится, выселите меня завтра же,- говорил я.
       Она смеялась: - Я ведь вас еще не поселила!
       Но дело было сделано – селила!
       Бывали и неудачи.
       Однажды я с корыстной целью произвести впечатление на молодую женщину – администратора завел с ней разговор о романах Фейхтвангера. И рекомендовал ей прочитать их. Она внимательно выслушала мои разглагольствования, а потом сказала, что уже читала эти романы, причем, в оригинале, на немецком.
       И я был посрамлен.

       БЕЗ ВСЯКИХ ХИТРОСТЕЙ !

       Мы с женой ехали в Минск проведать сына, который служил там в армии. Устроиться в Минске в гостиницу не просто, тем более – вдвоем, тем более – в хорошую.И я послал на имя директора гостиницы телеграмму с просьбой забронировать номер на определенную дату. И перевод на 25 рублей.
       Наш поступок вызвал возмущение у гостиничного персонала. Но номер нам они все-таки выделили, так как в противном случае им пришлось бы отдать нам 25 рублей, а это было очень сложно – ведь деньги эти прошли уже по всем их гросбухам. А отдавать свои кому же охота!

       МЕШКИ ПОД ГЛАЗАМИ ЕСТЬ ?

       В Трускавце, в санатории врач заполняет историю болезни. Все время пишет, на меня не смотрит.
       - Мешки под глазами есть? – спрашивает он.
       Я молчу.
       - Есть мешки под глазами?
       Не выдерживаю нажима: - Вам же виднее – есть они или нет!
       Не отрывая глаз от своей писанины, врач повторяет вопрос.
       У меня мешки под глазами есть. Почечник. Но не могу же я вот так сразу сдаться. Говорю ему:
       - Нет у меня мешков под глазами и никогда не было!
Он записывает мой ответ, но вдруг что-то доходит до него, он поднимает глаза:
       - Ну, зачем же вы говорите, что нет, есть же у вас мешки!
       - Разве? Ну, есть, значит есть.
       Спокойно продолжает писать.
       Как же мы ему надоели!

       ВСТРЕЧА НА ВЫСОКОМ УРОВНЕ

       Впервые я встретился с Валентином Александровичем Александровым, когда он был начальником редукторного цеха ЖдановТЯЖМАШа. Мы смонтировали в этом цехе наш испытательный стенд, который позволял испытывать крупные зубчатые редукторы, изготовляемые заводом, под расчетной нагрузкой, чего никогда раньше сделать не удавалось.
       И вот после пробного нагружения редуктор поплыл, деформировался. Конструкторам пришлось принимать срочные меры по ужесточению корпуса. Это задерживало отправку редуктора заказчику. И Александров не выдержал: - Это все из-за вас! – полушутя, полусерьезно кричал он. – Вас, наверное, американские империалисты заслали сюда, чтобы вы сорвали выполнение плана редукторным цехом!
       И уже совершенно серьезно: - Если бы не вы, я бы давно этот редуктор сдал и директор целовал бы меня в жопу!
       А что будет с редуктором у заказчика, это ему до лампочки!
       Лет через восемь, в течение которых он постоянно рос на своем заводе, его назначили главным инженером на Ново-Краматорский машзавод. В это время мы разрабатывали устройство для притирки зубчатых колес и я включил Александрова в состав авторов двух заявок на изобретения в расчете на то, что он поможет нам внедрить их на заводе. Авторские свидетельства он получил, но пальцем о палец не ударил, чтобы помочь.
       А еще через несколько лет он стал заместителем министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР.
       Однажды я поехал в Москву добывать тормоза для наших стендов – доверить эту работу снабженцам я не мог, так как тормоза эти были фондируемыми, дефицитными. Один человек в Министерстве – заместитель начальника Главного управления материально-технического снабжения Брейтер мог их достать, но нужно было, чтобы он захотел меня выслушать и загорелся желанием доставать. И я пошел к Александрову: все-таки он был земляком, соавтором изобретений.
       Зашел к нему с трудом: секретарь чуть не оторвала фалды моего пиджака, пытаясь задержать меня.
       Александров – небольшого роста, но с очень волевым, властным лицом. На заводе его звали Наполеоном. А сейчас передо мной в огромном кабинете за большим столом, опустив голову, сидел маленький измученный человек. Он только что вернулся с совещания у Министра, возможно, оно было не очень приятным для Александрова.
       - Здравствуйте, Валентин Александрович!
       Молчит, смотрит в пол.
       - Помогите достать тормоза для стендов, подпишите это письмо!
       Молча читает, подписывает.
       - Спасибо, Валентин Александрович, до свидания!
       Молчит, смотрит в пол.
       Брейтер сказал, что он чихать хотел и на это письмо, и на эту подпись:
       - Я и так достану тебе эти сранные тормоза! И не хрен ходить к замминистра!

       ЗАКЛЯТЫЙ ДРУГ

       У Владимира Павловича Кноблоха, заведующего отделом, в котором я работал, были, конечно, и положительные качества. Но в общении со мной проявлялись почему-то именно отрицательные черты его характера.
       В любой области человеческой деятельности есть предел для служебного роста порядочного человека. В институте таким пределом была должность заведующего лабораторией. Порядочные, честные люди, становившиеся заведующими отделами, вскоре не выдерживали и уходили.
       Возможно, это было связано с характером директора, возможно, с содержанием выполняемых работ: наука все больше отодвигалась вниз – на уровень завлабов и научных сотрудников. Заведующим отделами нужны были не научные, а дипломатические, организаторские способности, умение завоевывать доверие начальства, проявляя свою рабскую преданность, безоговорочную исполнительность.
       Кноблох вписался в это кресло, тем более, что лет пятнадцать до назначения заведующим он был заместителем – при Койре, Коротуне, Солоде. И все эти правила игры – общения с директором, его заместителями, начальниками планового, тематического и других отделов и служб института он знал хорошо.
       Он никогда не считался с интересами других людей, смотрел на все с единственной точки зрения – выгодно это ему или нет. Причем, прикрывал он свой эгоизм лозунгами социальной справедливости, правды, честности.
       Кноблох не читал ни книг, ни газет – за исключением постановлений партии и правительства – но, несмотря на это, а, может быть, благодаря этому, он тонко улавливал куда дует политический ветер.
       Однажды, во время одной маленькой пьянки в его кабинете (не помню по какому поводу) он сказал мне с напускным сочувствием: - Когда-то мы были в опале, теперь – вы, все меняется! (Кноблох - по отцу - был немцем, хотя по паспорту – русским).
       В отделе было шесть кандидатов технических наук, никто из нас не претендовал на его должность (оклад у него был меньше, чем у нас), никто не пытался проявить свое превосходство над начальником, но он, я думаю, чувствовал свою ущербность и пытался компенсировать ее излишней властностью по отношению к нам, другим сотрудникам.
Не хочу сейчас говорить о других – меня его приказной тон, его манеры раздражали, и, каюсь, я далеко не всегда сдерживался, отвечал ему раздраженно или с насмешкой, открыто, при всех говорил ему, что он передергивает при распределении премий в свою пользу, что, естественно, вызывало ответную реакцию.
       Зная характер Кноблоха, я, тем не менее, иногда попадался на его удочку.
       Из пяти лабораторий отдела две были близкого профиля и со слабыми завлабами. Вечно то у них работы не хватало, то денег, то времени, то еще какие-нибудь трудности возникали. Мне это не было безразлично, так как Кноблох иногда перераспределял наши доходы, чтобы часть средств моей лаборатории шла на поддержку штанов этих двух лабораторий (не ради сотрудников этих лабораторий он старался, а ради самого себя – если они не получали премии, то и он не имел права получать).
       У Кноблоха созрело решение объединить их, разжаловав одного из завлабов. Но мера эта – заведомо непопулярная, зачем же ему брать всю ответственность за нее на себя?
       Кноблох попросил меня зайти к нему:
       - Михаил Борисович, ты – опытный завлаб, умный мужик (я тут же растаял), посоветуй, как быть с этими лабораториями. И он охарактеризовал состояние дел.
       - Объединить, - сказал я.
       - А кого из завлабов оставить?
       Оба были слабыми завлабами. Оба были неприятны мне. И, кроме того, я во-время спохватился и сказал: - Это тебе виднее, решай сам!
       Когда Кноблох объявлял о своем решении, он сказал: - Поступить так мне посоветовал Кивенсон.
       И один из завлабов до сих пор обижается на меня.
       Как правило, я был с Кноблохом на ножах, считал его подлецом, он меня ненавидел.
       Сделать против меня что-либо серьезное он не хотел (а кто работать будет?) и не мог, так как боялся общественного мнения: я пользовался в институте, так сказать, заслуженным авторитетом. Ничего не делать плохого тоже не мог – слишком ненавидел. И он делал мелкие гадости, мелкие подлости.
       Изредка мы говорили по душам: я забывал о его подлой сущности, а у него появлялось желание поговорить с человеком, который поймет, не продаст. Как-то, смеясь, я сказал ему, что он мой заклятый друг (я не претендую на авторство этого выражения, очевидно, я где-нибудь слышал или прочитал его).
       Если бы не были связаны работой – разошлись и лишь кланялись бы, встречаясь, но он был заведующим отделом, а я его подчиненным. Уйти я не мог – слишком дорожил своей работой.
       Однажды, примерно в 1985 году, сложилась ситуация, когда моей лаборатории деньги не нужны были, а отделу – нужны.
       Что значит ”не нужны”? Ни я, ни мои сотрудники не получили бы ни рубля дополнительно, если бы и “освоили” те 30 тысяч сверхплановых рублей, которые были в лаборатории. А отделу деньги были нужны, так как некоторые лаборатории не добрали до плана, а, значит, и отдел не добрал. Я бы с удовольствием одолжил эти деньги, но им хотелось получить их даром. Даром – не выйдет! И я перенес эти деньги на следующий год.
       Кноблох подписал все бумаги о переносе денег, но разобрался через несколько дней, когда ничего изменить уже было нельзя.
       И началась очередная компания мелких придирок.
       Например, на оперативке он говорил:
       - Так, у Колота план на следующий год еще не набран, при плане 200 тысяч не хватает еще 100 тысяч рублей. Ты послал запросы на заводы, Владимир Александрович? Послал? Молодец!
       А у Кивенсона что? Так, план 350 тысяч рублей набран, даже с запасом, но один договор еще не полностью оформлен. Почему договор до сих пор не подписан юристом? Я тебя предупреждаю, Михаил Борисович!
       После одной из мелких придирок терпение мое лопнуло, я зашел в кабинет Кноблоха и плотно закрыл за собой дверь.
       Он не вымолвил ни слова, то бледнел, то краснел, пока я в течение нескольких минут объяснял ему, какое он дерьмо.
       Затем я вышел из кабинета, со всех сил хлопнув дверью. Посыпалась штукатурка. В приемной секретарь с испугом посмотрела на меня.
       А через несколько дней подошла моя очередь аттестоваться.
       Я выполнял план по всем показателям и без сбоев. У меня были печатные работы и изобретения. Больше, чем у кого бы то ни было в отделе. По количеству изобретений (55 штук) я был на третьем месте в институте – после Бровмана и Певзнера. Моя лаборатория выполняла наиболее крупные и сложные работы. Да и по численности она была самой большой в институте – 25 человек, в два раза выше нормы.
       И тем не менее, “за имеющиеся упущения в работе”, за то, что у меня не было аспирантов (как будто кого-нибудь это интересовало!) мой оклад понизили с 400 до 370 рублей в месяц.
       Достал таки меня Кноблох!
       На следующий день в коридоре встретил Здора, заведующего соседним отделом:
       - Привет, Михаил Борисович, - сказал он, протягивая руку для рукопожатия. Я демонстративно отвел свою правую руку за спину: - Ты-то, Виктор Алексеевич, зачем голосовал против меня? – Да понимаешь ли, видишь ли... – Понимаю, вижу.
       Я не просил Кноблоха восстановить мне оклад. Он сам это сделал через полтора года. Я предупредил:
       - Будешь подличать – получишь еще! За 500 рублей - я могу себе изредка это позволить.

       НА ВОЛЮ, В ПАМПАСЫ!

       Когда день за днем проходят в однообразной работе, особенно зимой или дождливой осенью, становится скучно, хочется на волю, в пампасы, а, поскольку пампасы далеко, хотя бы в командировку. Куда-нибудь - в столицу или в глухую дыру - лишь бы нарушить плавное течение своей жизни, встретиться с новыми людьми, столкнуться с иными обстоятельствами.
       Я прикинул: за 27 лет работы в институте я был в командировках в сорока городах, в некоторых - по разу, в некоторых - по 20 раз. Всего я был в командировках более 200 раз. При средней продолжительности одной командировки пять дней всего получается 1000 дней, то есть около трех лет.
       Приподнятое настроение в связи с выездом в командировку омрачается уже на стадии приобретения билетов. Эта проблема решалась или через Елену Викторовну в кассе аэрофлота, или через 3-5 рублей на вокзале, или через Светыну тетку: - Света, что тебе привезти из Риги?
       - Ничего! Во-первых, моя тетка в отпуске, во-вторых, вы все равно ничего не привезете!
       Но вот я уже в поезде!
       Однажды в одном купе со мной оказались грузины - муж и жена, которые ехали проведать сына, служившего в Подмосковье. Когда они стали накрывать на стол, готовясь к ужину, я вышел из купе. Хотя я плотно поел перед отъездом, оставаться равнодушным, глядя на эти кавказские деликатесы, было бы выше моих сил. Я зашел в соседнее купе и около часа играл в шахматы. Когда я вышел покурить, грузины остановили меня: - Куда ты пропал, дорогой, мы не начинаем ужинать, ждем тебя!
       Пришлось согласиться. Я выпил стакан чачи (Не бойся, дорогой, это мы для сына делали, две канистры ему везем!) и закусил разными вкусными вещами, в частности, мясом молочного поросенка. Это что-то, не поддающееся описанию!
       В дороге лучше не пить. Но как можно отказаться, если твои попутчики - приятные, дружелюбные люди, возвращающиеся со свадьбы - выдавали замуж дочь. И предлагают во время ужина выпить за счастье молодых.
       Выпить-то я выпил, но когда наутро сошел в Брянске с поезда и приехал в Бежицкую гостиницу, то оказалось, что паспорта у меня нет, и блокнота со всеми адресами и телефонами тоже нет. И пропуска нет.
       Устроился в гостиницу условно и поехал обратно на вокзал. Дежурный по вокзалу направил меня в комнату милиции. Лейтенант, не дослушав мои объяснения, достал из стола паспорт и, показав его мне, спросил: - Ваш паспорт? - Мой, конечно! - Ну, забирайте! Считайте, что вам повезло. Ваши соседи по купе отдали все документы проводнику (они, очевидно, повыпадали из пиджака), он отдал их проводнику встречного поезда, который занес их нам.
       В Ленинграде последний день командировки я решил посвятить экскурсии по городу. Купил билет и, так как до начала экскурсии оставалось время, зашел в столовую поесть. Людей почти не было, взял обед на разнос и ставлю его на стол.
       Подходят ко мне две привлекательные, накрашенные девицы лет по 20-25, пересчитывают свою мелочь: - Вы не знаете, сколько борщ стоит? - Не знаю, - говорю, - я за все вместе платил. - А нам не хватает на обед, зарплату задержали на работе. Вы нам не одолжите копеек сорок?
       - Пожалуйста!
       Во время командировки в карманах пиджака всегда полно мелочи. Набрал полную жменю, а девчонка ладошку подставила - высыпал. Вторая щебечет: - Ну что ты, Таня, ведь неудобно!
А Таня: - Почему неудобно? Неудобно спать на потолке - одеяло спадает! А мы рассчитаемся! Пойдемте с нами, мы рассчитаемся. И друга с собой возьмите - как раз будет!
       - Спасибо, девочки! Как-нибудь в другой раз!
       Еле ноги унес. Провинциал же все-таки!
       С удовольствием ездил во Львов. И один, и вдвоем, втроем, и бригадами по пять -шесть человек.
       Однажды завелось у меня несколько сот рублей. Решил купить часы сыну и невестке. Электронные часы тогда входили в моду.Повел меня заводской технолог к знакомому барыге. Тот вынес полное ведро часов и предложил выбирать. Ему эти часы, наверно, из Польши передали для продажи. И начал я выбирать: то музыка не такая, то еще что-нибудь. Выбрал часы, расплатился - дважды по 45 = 90 рублей и пошел в гостиницу. Ребята ко мне:
- Покажи, что купил! Я запустил руку в карман плаща и, как фокусник, вытащил три пакетика с часами. Как это получилось - сам не понял. Во всяком случае - не нарочно! Я не переживал - у барыги они ведрами!
       В первых своих командировках я с интересом рассматривал архитектурные достопримечательности новых для себя городов. Позже - большее внимание стали вызывать люди. Не в домашней обстановке, а на улице, в толпе, в магазинах, в общественном транспорте.
       В Свердловске запомнил вокзал. Сколько на нем нищих, убогих, инвалидов, грязных, опустившихся людей! На скамьях, на полу, в залах, возле туалетов.
       В Орских магазинах пусто: ни мяса, ни масла, ни колбасы (70-е годы). А люди ходят здоровые, румяные. Спросил знакомого технолога: - Как это получается?
       - Мясо, колбасу все едят, не волнуйся! Но не из магазина, а или сами воруют для себя и своих родственников, или покупают ворованное на мясокомбинате, в столовых, ресторанах.
       А по субботам, воскресеньям в столовую не попасть - везде пьянки: юбилеи, свадьбы, встречи, поминки. И все довольны!
       В Димитровград из Ульяновского аэропорта приехал ночью каким-то служебным автобусом: в него садилась группа москвичей, я узнал, что автобус идет в Димитровград, и сел с ними. Но их привезли в ведомственную гостиницу, а меня в ней не поселили (администратор аж вздрогнула, когда услышала мою фамилию), выгнали на улицу среди ночи. Оказалось, что это гостиница какого-то атомного института. Пришлось искать по адресу квартиру знакомого, который, будучи в Краматорске, приглашал приехать для заключения договора.
       Интересно, что четырех-пятиэтажные дома для работников автозавода построены среди леса: деревья вырубали только там, где это было необходимо.
       Как на всех автомобильных заводах, на Димитровградском агрегатном очень сильный контроль на проходных. Есть контроль на металл, как в аэропортах, да и вахтеры сверлят глазами - не несешь ли какую-нибудь резинку, уплотнение. Но дефицитные детали пропадают контейнерами.
       Чаще, чем в любом другом городе, я бывал в Москве. Или по делам в Министерстве, или проездом в Ригу, Свердловск, Алма-Ату, Иркутск, Красноярск.
       Расположена Москва очень удобно относительно Краматорска: вечером садишься в поезд, утром - в Москве. Как правило, в Москве можно было купить апельсины, сухую колбасу, различные консервы, шоколад. И, естественно, одежду, обувь. Мне жена эти вещи покупать не доверяла, так как я в них не разбираюсь и покупал обычно то, что в наших Краматорских магазинах лежало под слоем пыли.
       Но бывали удачные исключения. Так, в Электростали (под Москвой) я купил жене югославские сапоги. И красивые, и крепкие, и точно по размеру.
       Ну, насчет размера разговор особый. Жена сказала: - Не 36-й, а на 36-й! И вот здесь, в икрах, они должны быть как раз!
       А как это определить - как раз или нет?
       Я измерил это место на ноге жены. Как вам это объяснить?
       Поднимите ваши руки, растопырьте пальцы, поверните их друг к другу и коснитесь большими и безымянными пальцами. Так вот, голенище сапога должно быть как раз такого размера (это для моей жены и моими пальцами, подход - сугубо индивидуальный).
       Что я должен был делать, когда увидел, как стройная, интересная женщина примеряет сапоги “на 36-й размер” и они на ней очень хорошо смотрятся?
       Я присел рядом, растопырил пальцы, повернул их друг к другу, вдохнул воздух, как перед нырянием, и обхватил ногу женщины в этом самом месте. При этом большие и указательные пальцы моих рук сомкнулись.
       - То, что нужно! - удовлетворенно воскликнул я.
       Женщина с недоуменной улыбкой посмотрела на меня. Я объяснил ей в чем дело.
       - Больше ничего вам жена не поручала купить из предметов женского туалета? - спросила она. - Так давайте, примеряйте, пока я здесь!
       В какой бы командировке я ни был, всегда было приятно возвращаться домой. В задымленный Краматорск с концентрацией вредных выбросов в атмосфере, в десятки раз превышающей допустимые, с переполненными автобусами, в которых люди так сжаты, что чувствуют биение сердца друг друга, с разбитыми дорогами, после езды по которым камни выходят из почек, с продавщицами, наглыми настолько, что, если какая-нибудь из них в ответ на твой вопрос промолчит, то кажется, что нет на свете женщины вежливее и милее, с очередями за всем, что “выбрасывают”, в Краматорск, в котором мы прожили почти 40 лет.