Упавший
Его снова куда-то вели, взяв за руку.
Он знал, куда и ради чего, так было всегда. Красота стала здесь его проклятием, хотя, и спасением тоже, ведь если бы не это, Раф, наверное, не выжил бы - он был слаб и физически и духовно, от чего постоянно нуждался в чьёй-либо заботе.
Первые две недели его жизни в этом «нигде», о нём заботился Бари. Заядлый игрок и пьяница Бари, нашёл его, вылечил и долгое время кормил. Потом его благодетеля посадили за долги под замок, и Рафу пришлось самому искать себе пропитание.
Он приходил в трактир, что был неподалёку от их с Бари коморки, и пританцовывал возле музыкантов, побуждая пуститься в пляс посетителей заведения. Развеселившись в танце, гуляки частенько приглашали Рафа к себе за стол, где он наскоро угощался чужими щедротами. Потом его стали приглашать продолжить веселье в отдельном помещении.
Пару раз Раф отказался, но потом махнул на все рукой – ночевать с кем-то, будучи сытым и в тёплой постели было куда лучше, чем коротать ночь в простуженной тёмной келье, где самое страшное время, это пробуждение в абсолютной пустоте мыслей и жизни.
Уже прошло более месяца, а Раф по-прежнему ничего не помнил и полностью ничего не понимал в том, что твориться вокруг, поэтому просто следовал своим инстинктам, чтобы выжить.
Скрипнул металлом замок, и дверь, чуть охнув, отворилась. Убранство здешних комнат Раф уже знал наизусть: вешалка сразу за дверью, у окна стол и два стула, в правом углу умывальник, в левом – полуторная койка. С ним пришли двое, кажется они сказали, что какие-то «матросы», однако имен их он не запомнил. В таких случаях он вообще старался ничего не запоминать.
Собственного имени Раф не знал, отзываясь на то, что придумал для него Бари. Если честно, он не знал ровным счётом ничего, а из памяти очень скоро выветривались все наносы этой реалии, поэтому Раф полагал, что обзаводиться багажом воспоминаний и стараться не стоит. Он полностью доверился своим инстинктам, ничему не удивляясь в мире, куда он попал, и где ему не на что было надеяться. Иногда, когда Раф задумывался о том, кто он, то перед внутренним взором возникала непроглядная темнота, изредка разбавляемая тем, о чем изо дня в день ему напоминал этот мир. Эти скудные знания ограничивались пониманием, что окружающим существам нравится его тело, и что позволяя им его использовать, он может получить деньги, на которые покупает еду, которая поддерживает тело. Каждый раз, наблюдая этот замкнутый круг, Раф, сам не понимая почему, начинал смеяться. Он так же не понимал, от куда взялось устойчивое умозаключение, что его существование лишено всякого смысла.
Все, втроём, они сразу проследовали в левый угол комнаты. Тяжело дыша ему на ухо, один из «матросов», начал стягивать с него одежду, второй же тем временем целовал ему шею и губы. Вместе с нарастающим возбуждением, Раф, как всегда, почувствовал давящую усталость.
Ближе к утру, лёжа на скомканной постели, один, в опустевшей комнате и глядя на белую плоскость потолка, он прошептал:
- Моё тело – храм пустоты.
**
Пустота и абсурд
Что бы не происходило с ним, и где бы он не оказался, но каждый раз, непременно, Раф возвращался в жилище Бари, чтобы прибрать там и протереть пыль. Так он выказывал уважение своему товарищу и спасителю.
Вот и теперь, кутаясь в тяжёлую ткань шинели – подарка одного из его поклонников, Раф шагал к дому Барии. Улица была сплошь завешана влажной белёсой пеленой утреннего тумана, и, не смотря на то, что ему было тепло, Раф чувствовал стылый одинокий озноб. Свернув в подворотню, и пройдя несколько шагов, он стал подниматься по скрипучей деревянной лестнице. Два пролёта. Дверь как всегда не заперта – здесь нечего было брать, и нечем согреться, да, собственно, и на замок никогда не было денег. Вытирая пыль своим шейным платком, Раф замер перед зеркалом, помещённым над умывальником. Он подумал, что это зеркало не могли украсть, так как стекло, покрашенной с обратной стороны серебрянкой находчивым Бари, и так превращённое в отражающий предмет, было вмонтировано в стену.
Улыбаясь этой мысли, Раф водил тканью по гладкой поверхности, время от времени посматривая на лицо, отражённое в ней. Острое, с тонкими чертами, большими золотистыми глазами и чувственным ртом, обрамлённое светлыми волнами русых волос, оно, по непонятной Рафу причине, было постоянным предметом притяжения здешних обитателей. Однако, когда он задумывался об этом, и о красоте своего тела, то ничего не чувствовал. Как и весь этот странный, сильно пахнущий отчуждённостью мир, его наружность стала для него данностью, простым безликим фактом, только поверхностью, наподобие этого, замазанного с другой стороны серебром, стекла. Правда, иногда, на этой гладкой, отражающей поверхности оказывались случайные мысли, словно бродячий болотный газ, поднявшийся пузырьками из неведомых загустевших глубин. Раф всегда произносил их вслух, превращая во фразы – звук собственного голоса служил ему доказательством, что они действительно были. Звук и был тем пузырьком на поверхности.
Шагая обратно, в трактир, мимо сырых уличных стен, прикрытых порванными зарёй, молочными лоскутами тумана, он слушал музыку своего сердца, и складывал рифмой слова, случайно всплывающие у него в уме.
В трактире хозяин всегда усаживал его на самом видном месте и подавал на завтрак горячий кофе и булочку за счёт заведения.
- Эх, будь я девкой…. – вместо приветствия, по обычаю, говорил толстяк. – То быстро бы прибрал тебя к рукам.
Раф звонко рассмеялся в голос, зная, что этим доставляет хозяину удовольствие.
- Мне это отличие не помеха, скорей даже наоборот.
Тогда тот присел напротив и, наклонившись к нему, спросил:
- А почему ты дамами не занимаешься? Просто не жалуешь или меньше платят?
Задумавшись, и как обычно не обнаружив ответа во тьме своего сознания, Раф пожал плечами.
- Не знаю, что-то не так у меня с ними, будто они не такие, какими должны быть. – честно сообщил он то, что чувствовал.
Хозяин хмыкнул, и сказав «бывает», поднялся и пошёл к себе на кухню.
Позавтракав, Раф взял у хозяина трактира ключ от одного из номеров, которые плотно теснились друг к дружке на втором этаже здания, и пошёл спать. Как следует высыпаться после бурной ночи ему однажды посоветовала одна из здешних шлюх, мотивировав это тем, что тогда у него всегда будет хороший цвет лица, а это в их ремесле важно. То, что местные ночные бабочки не питали к Рафу чувства неприязни из-за конкуренции, постоянно удивляло толстого трактирщика, у самого же Рафа вызывало наивную улыбку, надёжно прикрывающую непонимание.
Свернувшись калачиком и плотно закутавшись в мягкое одеяло, он уснул, забывшись блаженным сном пустоты. Однако, несколько часов спустя, Раф проснулся чуть встревоженным – впервые за всё время его жизни здесь - время, которое он себя помнил, ему что-то приснилось. Сев на кровати, и плотно прижав к себе острые колени, Раф вспомнил только что увиденные образы сновидения: он шёл по какому-то мосту, сжимая в руках ключ. Вдоль чугунного ограждения, отделяющего поверхность моста от бездонной пропасти, теснились люди, закованные в кандалы и соединённые единой, довольно толстой цепью. Подходя к этим людям, Раф начинал их уговаривать снять оковы, он протягивал ключ, и заверял, что тот непременно избавит их от кандалов и тяжёлой цепи. Однако, несмотря на своё угрюмое положение, многие отказывались. Раф долго что-то объяснял им, экспрессивно размахивая руками, нервничал, но мало кто согласился прибегнуть к его услуге и избавиться от пут.
Снова чувствуя усталость, Раф лёг на бок и закрыл глаза.
- Почему я знаю то, чего не понимаю? – прошептал он беззвучно, одними губами, медленно погружаясь в вязкую дремоту.
**
Ночной гость
За этот день он поднимался в номер уже трижды, и когда надумал отдохнуть, посмотрел на хозяина, на что тот покачал головой. Со вздохом, Раф улыбнулся очередному поклоннику, приглашая того присесть и угостить его вином с пряностями. Потягивая терпкий напиток, он сотворил одну из своих загадочных улыбок – обращённую в никуда и ко всем сразу. Сидевший напротив не сводил с Рафа очарованного взгляда, и даже забывшись, поднял руку, чтобы коснуться его лица, но, опомнившись, остановил жест. Озираясь украдкой, он ёрзал от нетерпения, и это показалось Рафу забавным.
Двумя часами позже, совершенно лишённый сил, Раф вернулся в общий зал и заказал у хозяина большой бокал креплёного вина, дабы оно помогло ему скорей избавиться от воспоминаний. Ближе к полуночи народа в трактире заметно поубавилось, и он вздохнул с облегчением.
Однако, спустя где-то пол часа его блаженного времяпрепровождения, за дверями послышался булькающий звук подъехавшей машины. В таких случаях толстяк-трактирщик выходил поприветствовать гостя лично, но в этот раз, заметив, что звезда заведения Раф не у дел, жестом велел ему открыть двери.
Через порог шагнул какой-то богато одетый человек преклонных лет, которого сопровождали двое слуг в форменных ливреях.
- Мастер Гил.- с поклоном пропел хозяин, выходя из-за стойки и низко кланяясь. – Что за радость! Ваш столик?
Сдержанно кивнув, гость проследовал к отгороженному занавесью алькову, предназначенному для особенных посетителей. Толстяк проследовал за ним, и выслушав заказ, пошёл назад к кухне, по пути поманив Рафа к себе.
- Друг мой. – обратился трактирщик, мягко взяв его под локоть. – Твой успех снова меня осчастливил. Высокочтимый мастер Гил желает отужинать в твоей компании, с возможным продолжениям. Поспеши, и будь как всегда мил да покладист.
Улыбнувшись хозяину, Раф отправился к столу богатого гостя.
Через час он уже мчался куда-то в неизвестность, сидя в салоне парового экипажа, напротив угрюмого человека по имени Гил, не сводившего с него взора чёрных глаз, полного интереса и страсти.
- Вы удивительный молодой человек. – тихо говорил его новый поклонник, пропуская вперёд себя в двустворчатые двери большого дома, портик которого подпирали белокаменные колонны. – Мне хочется поскорее узнать Вас поближе.
- Всё, чего пожелаете. – проворковал Раф с лёгкой безликой улыбкой, думая о том, что теперь точно сможет приобрести себе тёплые сапоги.
Мастер Гил рассмеялся. Они поднимались по красивой парадной лестнице, и Раф заметил, что тот сильно прихрамывает. «Наверное, тоже упал» - подумал он, тут же удивляясь, откуда взялась эта мысль.
Когда они проходили анфиладу богато обставленных комнат, мастер Гил замедлил шаг.
- Нравится? – спросил он Рафа, сделав размашистый жест рукой в сторону постамента из полудрагоценного камня, на котором красовалась вычурная, расписная ваза.
Раф пожал плечами.
- Чукоку, XVI век. – проронил он. – Кажется….
Мастер Гил хмыкнул.
- Верно. А что скажете об интерьере в целом?
- Мило, но не величественно. Мне больше по вкусу строгость классицизма, нежели обилие декора барочных валют. – спокойно сказал Раф.
Хозяин дома снова рассмеялся.
- Да, Вы очень интересный молодой человек. – молвил он, обнимая Рафа за плечи и направляя к дверям одной из комнат, которыми завершалась анфилада.
Здесь царил полумрак и обычное, для всего этого дома, дорогое убранство. Однако, главным отличием от каморки Бари, как показалось Рафу, было отсутствие запаха сырости и пыли. Даже тяжёлые бардовые гардины были стерильно чисты, не пылинки. «Это уже чересчур» - подумал Раф, присаживаясь на край кровати, и так измеряя её мягкость.
- Примите ванну? – спросил мастер Гил, гладя его волосы.
- С удовольствием. – голосом лишённым эмоций ответил Раф, подставляя голову под ласки.
Всю ночь напролёт, помимо прочего, мастер Гил занимал его разговорами. Такое времяпрепровождение было Рафу не совсем привычно, и он даже не знал, как к этому отнестись.
- Ты такой странный. – говорил Гил, проводя пальцами вдоль обода его лица. – Красивый, как небесный странник, искрений словно дитя, и в то же время, в постели изобретательный почище старой шлюхи. Умозаключениями же бросаешься, будто потомственный интеллигент, не иначе.
- Наверное, - глядя в тёмную пустоту, затаившуюся под самым потолком сгустком мрака, проронил Раф всё тем же безжизненным тоном, - Когда-то во мне было всего этого понемногу, но ничего полностью.
- Ты верно ангел, только вот без крыльев. – продолжая любоваться им, рассуждал хозяин дома.
- Были крылья, но осыпались пеплом, пока я падал. – прошептал Раф, и взгляд его стал снова подобен сомнамбуле.
**
Безропотный пленник
Раф смотрел в окно на безжизненное жёлто-серое небо. Редкие блёклые облака разбавляли небесное полотно, и он думал об этом виде, как о безвкусной картине. Проведя рукой по завиткам чугунной решётки, заполнявшей всё пространство окна, Раф усмехнулся.
- Очень по человечески. - произнесли его губы, голосом неизвестного ему существа. – Даже собственный мир изображают в виде голубого яйца, замкнутого в клетку. – отвернувшись, Раф замер, и так стоял несколько минут, пока какой-то звук не потревожил его.
Он жил в доме мастера Гила уже пятый день, и, судя по всему, тот пока не собирался с ним расставаться. Почти всё время Раф проводил в этой комнате, той самой, где впервые провёл ночь с хозяином дома. Пару раз, поздним вечером, Гил приглашал его в гостиную, где они, сидя в креслах у огромного камина, потягивали кофе и вели разного рода беседы. «Разговоры ни о чём всегда приятны» - такое умозаключение об этом сделал для себя Раф.
Вернувшись к кровати, Раф улёгся на неё, заложив руки под голову – ему было совершенно нечего делать. Вызвав в памяти образ пламени, пляшущего в каменном зеве мажорного очага, он снова улыбнулся, подумав, что там тоже была решётка, призванная не пустить мелкие угли и искры на ворсистое поле ковра.
- Почему они их так любят? – продолжил он прежний разговор с самим собой. – Куда ни посмотри, сплошные решётки.
Раф так же припомнил, что двумя днями раньше, когда скука вынудила его совершить диверсию на следующий этаж особняка, дабы прогуляться по ещё одной анфиладе, он видел нечто невообразимое. Ещё с лестницы он услышал, как некто невпопад произносит слова, странным, каким-то каркающим голосом. Любопытство привело его в правый рукав анфилады, где близ окна, завешенного лёгкой золотистой тюлью, висело большое сооружение из тонких стальных прутьев, дуги которых смыкались сверху и снизу. Внутри этой извращённой конструкции сидело существо. Подойдя ближе, Раф разглядел, что это была очень пёстрая крупная птица. Она клокотала что-то, на известном только ей языке, иногда прихватывая загнутым костяным клювом металл прутьев. Самым же поразительным было то, что время от времени, из этого самого клюва вырывались хоть и неловкие, но вполне понятные человеческие слова.
Раф смотрел на это существо словно зачарованный, скользя взглядом по большим сложенным красно-синим крыльям, по длинному торчащему хвосту, по сильным когтистым лапам. Птица снова и снова клокотала, говорила слова и просто каркала, а он не мог отвести от неё взгляд, чувствуя, как слёзы заливают всё лицо, и стекают по шее, пробираясь под шёлк рубашки.
Пол ночи он не мог успокоиться, постоянно вызывая к жизни картину запертой в клетке, величественной птицы. Его охватило чувство не столько сострадания ей, сколько ужаса от осознания, что этот образ он видит постоянно, только разве что в разных интерпретациях. В конце-концов, мастер Гил напоил его чем-то крепким, вскоре после чего Раф уснул, полностью погрузившись в исступление отрешённости, и чувствуя лишь заполнившее всё его естество эмоциональное истощение.
Вытерев рукавом непрошенные слезинки, Раф отогнал это воспоминание, с грустью подумав, что все образы, которые скопились в его сознании со времени пробуждения «здесь», вызывают либо печальную улыбку, либо слёзы.
Вернувшийся со службы мастер Гил застал его в пасмурном настроении. Не смотря на то, что Раф старался вести себя легко, и даже кокетливо, сумрак его мыслей не скрылся от внимательного взгляда хозяина дома.
- Пойдём, Рафи, соскучился по тебе. – сказал Гил, убирая ему за ухо выбившуюся светлую прядь волос. – А потом, я покажу тебе мою коллекцию картин. Думаю, она развеет твои грустные думы.
- Лучше отпусти ту птицу. Я всё время о ней думаю. – склонив голову, произнёс Раф, касаясь губами его уха.
Гил хмыкнул, покачав головой.
- Глупый, она же не выживет сама, на воле. Ару привезли мне из далёких южных краёв, она не перенесёт здешние холода.
- Да, - безвольно прошептал Раф, и его взгляд стал прозрачно-стеклянным, безжизненным. – Ты прав.
Утром следующего дня, мастер Гил повёл его в свою картинную галерею. Хозяин дома решил отправиться на службу после обеда, понимая, что сейчас объект его страсти, в силу упадка духа, требует дополнительного внимания.
Галерея располагалась в центральной части здания и занимала три больших зала. Наблюдая за тем, как Раф радуется, словно ребёнок, созерцая живописные полотна, Гил понемногу стал успокаиваться.
- Итальянская школа XVII век, а те – Голландская. Верно? – спросил хозяина Раф, указывая рукой и широко улыбаясь.
- Верно, душа моя. – в ответ улыбнулся тот. – И от куда ты всё это знаешь?
Раф рассмеялся, искренне и звонко, так, что казалось, будто в зале прозвучал серебряный колокольчик.
- Какая разница. – пожав плечами сказал он. – Мне здесь так хорошо.
Пройдя в другой зал, мастер Гил нервно заёрзал, увидев, что там они оказались не одни. На барочном диване, обитом перламутрово-голубой парчой, сидела юная особа. Она была так увлечена чтением какой-то книги, что несколько минут не замечала пришедших.
- Оу. – произнесла девушка, наконец отреагировав на звук шагов, и подняв голову. – Доброе утро папа, я не знала что Вы дома. – она поднялась. – Кто Ваш гость, может представишь нас?
Однако Раф лишь скользнув по ней взглядом и легко кивнув, устремился к полотну, в строгой раме, напоминающей античный греческий орнамент.
- Романтизм. Франция, первая половина XIX-го. – сказав это, он внезапно замолчал, окаменев, как изобилующие здесь беломраморные статуи.
- Что это с ним папа? – придвинувшись к отцу, спросила барышня.
- Ничего. Он часто бывает таким, очень чувствительная натура. – не сводя глаз с Рафа, ответил тот.
- А…. Надеюсь….
- Подожди. – жестом остановил её слова отец, и пошёл к Рафу, чтобы рассмотреть вместе картину, явно произведшую на молодого человека сильное впечатление.
Полотно изображало античные руины, утопающие в зелени, на фоне небесного антрацита ночи, усыпанного крупными звёздами. Из тёмной водной глади кое-где выступали обломки колонн, на которых замерли белокрылые создания, вознеся тонкие полупрозрачные руки на встречу льющемуся ясному свету Луны.
- Она и правда прелестна, Рафи. – тихо сказал мастер Гил, подойдя.
Когда Раф повернулся к нему, он невольно отпрянул, изумлённый внезапной переменой, случившейся с его любовником. Глаза Рафа горели пламенем расплавленного металла, мягкие прежде черты заострились до несвойственной человеку резкости, в то время, как кожа стала ещё светлее, почти белой, как у крылатых существ на картине.
- Как я вас всех ненавижу. Всех, за то, во что вы заставили меня превратиться. – сказал он голосом, тихим, почти беззвучным, но отразившимся где-то внутри груди Гила, и заставившим его сердце болезненно затрепетать.
- Прогоните его! – закричала девушка, и, обернувшись, мастер Гил увидел, как его дочь, упав на колени, плотно прижимает ладони к ушам, при этом лицо её искажала гримаса страдания.
Снова посмотрев на Рафа, хозяин дома понял, что перед ним стоит кто-то совсем ему неизвестный, похожий на прелестного молодого человека, купленного им на неделю у трактирщика. Красота его была прежней, но в то же время, вместо былого вожделения вызывала холодный страх, и даже где-то благоговейный ужас.
**
Холод чужого мира
Уверенными размашистыми шагами Раф шёл к воротам долговой тюрьмы.
Он по-прежнему не понимал, кто таится у него в том клубящемся мраке, который здешние обитатели называют душой, не понимал, но стал отчётливо слышать, потому что собственные уста произносили его слова. Этот, вновь проснувшийся Раф, стал быстро принимать решения, и его голос убрал на задний план былые инстинкты, помогавшие ему выживать в прежнее время.
Получив почтенную сумму от наскоро попрощавшегося с ним мастера Гила, Раф решил, что в первую очередь отдаст долги Бари, чтобы здешние обитатели выпустили его из клетки. Остальное – не так важно. Пусть он поможет хоть одному существу обрести свободу.
В обмен на объёмистую пачку купюр, ему протянули какую-то разлинеенную бумагу, где требовалось поставить закорючку, символизирующую его, Рафа, имя. Закончив все формальные действия, он сел на скамью у ворот тюрьмы, но немного подумав, поднялся, и пошёл прочь. Раф не желал тыкать Бари в лицо, кому он должен быть благодарен - он полагал это бестактным.
Вернувшись в их холодную каморку, он снова протёр пыль, и сбегав на свалку и собрав там остатки чьей-то старой мебели, растопил ими маленькую чугунную печь и начал ждать.
Прошло уже более двух часов, а Бари все не приходил, и, подумав, Раф заподозрил, что сначала, наверное, тот решил заглянуть в трактир. Тогда он снова собрался, и побрёл хорошо известным ему маршрутом.
Бари и правда оказался в трактире. Он сидел за столом в углу и с кем-то болтал, потягивая пиво.
- Здравствуй дружище! – подойдя, весело сказал Раф, протягивая Бари руку, и садясь за стол. – А я тебя дома ждал.
- Да вот… - как-то замявшись, промямлил Бари, - Я по старинке…
- Хозяин! – позвал Раф толстяка, не дослушав приятеля. – Давай-ка нам роскошный ужин, и хорошего вина. Выпьем за свободу. – уже повернувшись к Бари, сказал он.
Тот покраснел и опустил взгляд.
- Стоит ли так тратиться, я бы….
- Да брось ты, давай праздновать, пока я богат. Завтра может этого уже не быть, зато останутся добрые воспоминания. – по-прежнему улыбаясь другу, успокаивал его Раф. – А с ними, наверное, легче живётся.
Трактирщик подал ужин, расставляя на столе большое блюдо с мясом, порезанный хлеб, сыр и тарелку солянки для Бари. Последним приземлилось вино в пузатой керамической бутыли.
- Послушай. – обратился толстяк к Рафу. – Тут о тебе уже спрашивают…..
Раф остановил его жестом, в довесок замотав головой.
- Всё, хозяин, я пас. Больше никакой любви.
- А на что жить будешь? – усмехнулся трактирщик, уперев кулаки в бока. – Думаешь, Бари поможет?
Пока хозяин толкал речь, Раф посмотрел на жующего Бари. Тот угрюмо молчал, потупив взгляд, всем своим видом выказывая, что ни в коем случае не собирается принимать в беседе участие.
- Нет, но я что-нибудь придумаю. – просто сказал он.
- Ага. – трактирщик рассмеялся и ушёл.
Когда они шли обратно, в протопленную Рафом коморку, Бари всю дорогу продолжал молчать. Однако, когда они оказались внутри, он уселся на койку, и тяжко вздохнув, завёл речь.
- Знаешь, приятель, тут такое дело… Мне тут порассказали, что ты делал, пока меня не было. И… как бы… - он снова замялся.
- Я торговал своим телом ради пропитания. – спокойно сказал Раф. – Это конечно не было весело, но помогло мне держаться на плаву в самое трудное время.
- Это скверное ремесло. – резко отрезал Бари. – Теперь вокруг тебя дурная молва, и я не хочу, чтобы кто подумал, что мы вроде как…. Э…
- Любовники. – закончил за него Раф. – Об этом можешь не переживать. Однако, по-моему, тебя волнует что-то другое?
Этот вопрос не требовал ответа, ибо Раф понял, наблюдая весь вечер за Бари, что единственный человек, которого он считал ему близким, более не желает его знать.
- Странный у вас мир. – ровно произнёс он, своим безликим голосом, - Сплошь клетки да предрассудки.
Поднявшись, Раф пошарил в карманах и, нащупав оставшиеся купюры, начал складывать их, не вынимая рук. Пройдя к печке, он подкинул в неё ещё несколько дров, и пока Бари наблюдал за этим действом, незаметно бросил свёрнутые деньги на койку.
Уже на пороге, он оглянулся на миг, сказав приятелю «удачи», и плотно прикрыл за собой дверь.
Как обычно, ночь устлала дорожные плиты влажным туманом, оконные проёмы взирали на случайного путника отрешёнными жёлтыми глазами. Раф брёл по улице, ссутулившись, высоко подняв воротник и спрятав руки в карманах своей шинели. Он чувствовал, что холод этого мира пробрался таки в его недра, миновав надёжный заслон пустоты.