СТИЛИЗАЦИЯ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРИЁМ
(«Песнь Песней» в Библии и «Суламифь» А.И. Куприна)
ВВЕДЕНИЕ
Стилизация - это намеренная и явная имитация того или иного стиля (стилистики), полное или частичное воспроизведение его важнейших особенностей; предполагает некоторое отчуждение от собственного стиля автора, в результате чего воспроизводимый стиль сам становится объектом художественного изображения [6]. Другими словами, в стилизованном произведении автор как будто бы отказывается от привычных (и современных) ему приёмов, от почерка, по которому его, автора, узнают как творческую индивидуальность и, воспроизводя «чужой» стиль, творит картину, в которой должны узнаваться либо определённая эпоха, для которой такой стиль является естественным, либо некий носитель и выразитель данного стиля , либо конкретный мастер, который мог бы это произведение создать.
В литературоведении под стилизацией обычно понимают особый тип авторской речи, ориентированный на определённый литературный стиль. Однако это достаточно узкая трактовка, и М.М. Бахтин, не отвергая такого определения, тем не менее объединяет стилизацию, пародию, сказ и диалог в особую группу речевых явлений, которым «... присуща одна общая черта: слово здесь имеет двоякое направление - и на предмет речи, как обычное слово и на другое слово, на чужую речь» [3] .
То есть, если воспринимать слово, как код, при развёртке которого в сознании мы получаем соответствующую информацию - достаточно общую и размытую, если слово звучит изолированно, и более конкретную, если оно употребляется в определённом контексте, - то при взгляде на сам контекст через призму стиля тот становится более ёмким и в то же время более ориентированным, отсылая ассоциации читателя в том направлении, которое задаёт применённый стиль. Рискнём даже вывести такую упрощённую формулу: что контекст для слова, то для контекста стиль.
Поясним примером. Слово "дорожка" может означать и маленькую, узкую дорогу, и большую дорогу, но ласково называемую, и ковровую дорожку в доме, и след на снегу либо на воде, и многое другое. В контексте фразы "заросшая травой, забросанная камнями дорожка" у нас остаются только два первых значения, причём и второе тоже будет весьма сомнительным, т.к. большую дорогу в столь безобразном состоянии ласково называть можно разве что с известной долей иронии. Но даже оставив одно первое значение, нельзя сказать ничего конкретного ни о месте нахождения оной дорожки (то ли в саду, то ли на просёлке, то ли в городе на пустыре), ни о времени её описания (то ли сегодня, то ли в прошлом веке), ни о причинах её запустения (то ли просто перестали ею пользоваться, то ли какие-нибудь злые хулиганы облюбовали это место). Для объяснения всего этого необходимо расширять текст.
А теперь произнесём эту фразу так: "заколодела дорожка, замуравела". Здесь уже присутствует стиль - стиль былины, древнерусского сказа - и даже не будучи знакомым с былиной «Илья Муромец и Соловей-разбойник» , но имея представление о былинном эпосе вообще, читатель, благодаря одному лишь стилю, будет понимать, что речь идёт о Древней Руси, о большой - скорее всего - дороге , которая пришла в убогое состояние по вине злых сил и печальных событий.
И даже если данная фраза прозвучит сегодня в адрес какой-нибудь современной большой «дорожки», то суть заключённой в ней иронии будет состоять в ссылке на ту, былинную, эпоху: вот, мол, ребята - живём, как в 13-м веке; только что Соловья-разбойника и не хватает...
Кстати, стилизация и ирония часто идут рука об руку. Примеров тому можно привести множество, но дабы не растягивать вводную часть, ограничимся уже разобранным. И раз уж мы заговорили об иронической стилизации, тут же упомянем и пародию, которая основана на этом приёме.
Но вернёмся к «серьёзному» использованию стилизации. Итак, мы видим, что задача этого литературного приёма - «окрашивать» текст таким образом, чтобы читатель почувствовал «дух» эпохи или рассказчика, или чего-то (кого-то) ещё не только благодаря информации, полученной напрямую из текста (сюжета, описаний, образов героев и прочего), но и посредством самого языка, которым этот текст написан. Скажем даже так: прямая текстовая информация даёт возможность узнать, а стиль помогает почувствовать.
Механизм этой помощи ассоциативен, т.е. в стилизованном произведении автор, как правило, апеллирует к памяти читателя. Допустим, есть некоторое произведение, написанное гомеровским стихом. Тот, кто никогда в жизни не читал «Илиады» и «Одиссеи», при знакомстве с «нашим» стилизованным произведением, возможно, почувствует что-то ещё кроме раздражения, однако это будет именно «что-то ещё». Если воображаемое произведение написано исключительно талантливо, а читатель имеет тонкое душевное чутьё, - он услышит в предлагаемых гекзаметрах мощное дыхание Океана, мерный скрип уключин и многое другое, однако если при этом он однозначно укажет на античную Элладу - это будет скорее случайное совпадение. Впрочем, данный пример слишком абстрактен и требует соблюдения множества ограничений. Вот более простой и взятый из реальной жизни случай.
В шестых классах средней школы «изучается» «Песнь о купце Калашникове» М.Ю. Лермонтова - произведение, блестяще стилизованное под народные стихи XV-XVII в. в. Воспринимает ли шестиклассник язык «Песни» именно как язык народной поэзии той эпохи? Да, он воспринимает его как нечто «народное» и «старинное», потому что в раннем детстве ему читали сказки, он мог видеть мультфильмы о старине, озвученные на псевдобылинном языке, да и учительница что-то пытается втолковать... Но чтобы осознать язык «Песни» языком именно той эпохи и соприкоснуться с духом данной эпохи через язык, через стиль - для этого у него ещё слишком мало знаний .
Мы вовсе не хотим этим сказать, что стилизация как приём рассчитана только на эрудитов, но постарались на приведённых примерах подчеркнуть ассоциативность механизма воздействия стилизации.
Впрочем, объектами стилизации могут являться не только стилевые системы прошлого или настоящего, но также возможно и создание автором некоторого «языка будущего» - в последнем случае роль ассоциативного механизма умаляется. Но чаще всего стилизуют «под старину», под нечто состоявшееся, причём не столько под индивидуальные стили, сколько под обобщённо воспринимаемые стили литературного направления, эпохи, национальной культуры.
Наконец, стилизация может быть как полной, охватывающей всё произведение в целом, так и частичной, перемежающейся с авторской речью. Такие случаи частного использования стилизации нередки в исторических романах - например, в «Петре I» А.Н. Толстого [4]. Кроме этого, «местная» стилизация употребляется в произведениях, включающих эпистолярные фрагменты - когда письмо того или иного персонажа выписывается языком, отличным от авторского. Коль скоро мы будем говорить об А.И. Куприне, заметим, что у него достаточно рассказов и повестей с элементами эпистолярного жанра («Тихое житие», «Река жизни» и др.). В подобных случаях стилизация по своему характеру близка диалогу, и язык писем героев порой практически ничем не отличается от их «разговорного» языка.
Чрезвычайно трудно охватить всё многообразие случаев использования стилизации как литературного приёма, поэтому мы сейчас оставим попытки «объять необъятное» и перейдём к анализу конкретного явления - новеллы «Суламифь» - тем паче, что эта работа представляется довольно-таки ёмкой. Но прежде постараемся ответить ещё на один вопрос: с какой целью применяется стилизация?
Ряд ответов уже прозвучал: это и передача колорита эпохи, национальной культуры или образа рассказчика, это и аналитическая ирония, и пародия. Но есть ещё одно важное приложение стилизации, а именно - переосмысление автором содержания того произведения, стиль которого он имитирует. Без этого переосмысления стилизация зачастую может оказаться обычным подражанием...
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
Разбор стилизованного произведения логично начать с рассмотрения первоисточника или, по-другому, объекта стилизации. В нашем случае это Библия, Ветхий Завет, две его книги: Песнь Песней и 3-я Книга Царств . И уже здесь нас ожидает одно маленькое, но весьма существенное для данной работы открытие.
Создавая свою «Суламифь», каким изданием пользовался А.И. Куприн? Или, другими словами, какая редакция Песни Песней вдохновила Куприна на создание этой новеллы? И вообще, что это за книга - Песнь Песней, кем, когда и для чего она была написана?
На второй вопрос ответить довольно просто. Песнь Песней - это сборник древнееврейских свадебных песен, которые создавались между X и III в. в. до Р.Х. и записаны не ранее III в. до Р.Х. «Лирика на Древнем Востоке никогда не была просто стихами. Это всегда был текст хорового обрядового действа, свадебная или погребальная песня или же молитва. Песнь Песней, по-видимому, сборник песен, исполнявшихся на свадьбах, а не единая поэма или драматическое действо... Впоследствии, когда евреи с I-II в.в. были вынуждены жить в рассеянии, в условиях, отличных от прежних, смысл этих обрядовых песен был ими утерян. С утерей знания многих реалий потерялось непосредственное восприятие образов, а вместе с тем и конкретность содержания песен» [5]. «Легенда впоследствии приписала Песнь Песней самому Соломону, т.к. первоначальный смысл её был утерян. То, что песни исполнялись на свадьбах, придало им ритуальное значение. Впоследствии в Песне Песней видели символ любви Бога к Своему Народу. Упоминание старой северной столицы Израиля Фирцы указывает на северное происхождение Песни Песней и на её древность» [7]. Как видим, мнения переводчика-литературоведа и теолога по поводу Песни Песней совпадают, и у нас нет причин сомневаться в выводах столь солидных представителей своих областей, каковыми являются И.М. Дьяконов и А.В. Мень. По ходу нашего исследования мы ещё не раз обратимся к ним «за консультацией».
Итак, происхождение и назначение Песни Песней достаточно ясны. Теперь пора бы переходить к анализу стиля древнееврейских свадебных песен, сопоставлять его со стилем «Суламифи» и таким образом вести данную работу к завершению... Однако тут-то и возникает камешек преткновения - вопрос о первоисточнике.
Казалось бы, проблема надуманная: даже при беглом сравнении очевидно, что А.И. Куприн пользовался Синодальным переводом Библии - тем самым, который был окончен в 1875 и впервые издан в 1876 году, и в этом же самом переводе мы читаем Библию по сей день . Это действительно блестящий и весьма точный перевод с еврейских и греческих подлинников, работа над которым велась с 1858 года силами четырёх Духовных академий - Московской, Киевской, Казанской и Петербургской. Лучшие богословы и знатоки древних языков были заняты в этой работе [9]. Но если нет причин сомневаться в подробности перевода, то, поскольку наш разговор лежит не в богословской, а в литературной плоскости, необходимо выяснить: а был ли при переводе той же Песни Песен выдержан стиль оригинала?
В комментарии к поэтическому переводу Песни Песней говорится: «В предлагаемом читателю переводе Песни Песней мы пытались воссоздать возможно ближе первоначальный характер любовных песен древнего народа. Не менее важным нам казалось передать ритмику оригинала, чем и вызвано большинство расхождений с буквальным переводом... Иной раз приходилось опустить то или иное слово, например некоторые случаи употребления союза, обильно повторяющиеся в любом древнееврейском тексте (Этот союз в зависимости от контекста приходится переводить «и», «а», «также», «и тогда» и пр. Особый случай представляет употребление союза, означающего лишь изменение грамматического вида следующей за ним глагольной формы: по-русски он вовсе не обязателен, однако перевод его как «и» как раз и создаёт столь характерный для библейского стиля оборот: «И встал он, и пошёл... И сказал Бог...» и т.п.) Употребление местоимений «мой», «твой», «его», следующих по-древнееврейски почти за каждым существительным, также совершенно чуждо для русского языка. Стихосложение народов древнего Ближнего Востока было тоническим, основанным на счёте ударений (...) наиболее распространены пятистопные размеры с цезурой после третьей, реже после второй стопы. Для русского языка тоническое стихосложение является вполне естественным, поэтому ритм подлинника в переводе можно было сохранить» [5].
Если переводчик-богослов более заботится о точной передаче содержания текста, то переводчика-поэта в первую очередь интересует стиль оригинала. Сравним теперь соответствующие места Песни Песней в переводе Дьяконова и в Синодальном переводе. Глава восьмая, стихи 6 и 7:
Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её - стрелы огненные; она - пламень весьма сильный.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением.
(Синодальный перевод)
- Положи меня печатью на сердце,
Печатью на руку!
Ибо любовь, как смерть, сильна,
Ревность, как ад, тяжка,
Жаром жжёт - Божье пламя она,
И не могут многие воды любовь погасить,
Не затопить её рекам, -
Кто ценой своего достояния станет любовь покупать, -
Тому заплатят презрением.
(перевод И.М. Дьяконова)
Разница стилей налицо. Взять хотя бы ритм - в Синодальном переводе он силлабический, основанный на счёте слогов (13-8-8-10-10-8; 13-8-18-11), где смежные стихи оканчиваются либо одинаковыми членами предложения, либо одинаковыми частями речи (...твоё - ...твою; ...любовь - ...ревность; ...огненные - ...сильный; ...любви - ...её; ...за любовь - ...с презрением). О ритмике перевода Дьяконова уже сказано выше, и именно такая ритмика, как утверждается там же, соответствует ритмике оригинала. Но в таком случае силлабический ритм Синодального перевода - это не ритм Песни Песней. Далее, можно предположить, что упомянутые ранее многочисленные случаи употребления местоимений после существительных и предлогов перед глаголами, которые вносят в Синодальный перевод ту специфику, которую мы воспринимаем как некую визитную карточку «библейского» стиля, и которые сообщают этому стилю особую торжественность и музыкальность, для языка оригинала являются совершенно нейтральными, и написанное таким образом повествование о каком-либо событии Священной истории в этом ничем не отличается от любой современной тому событию записи, будь то деловой или государственный документ, частная переписка, жанровая поэзия и пр.
Итак, своеобразный стиль Синодального перевода, который всеми нами воспринимается как библейский , на самом деле не идентичен стилю оригинала. Но, повторимся, именно этот стиль для русского языка - стиль Библии, и именно он служит для А.И. Куприна объектом стилизации.
Собственно, этим своим маленьким открытием мы лишь ещё раз подтвердили, что объектом стилизации чаще всего служат обобщённо воспринимаемые стили эпохи, национальной культуры и пр.
Теперь обратимся непосредственно к новелле А.И. Куприна «Суламифь». Сразу можно сказать, что стилизация здесь не «полная», т.е. произведение не выдержано целиком и полностью в библейском стиле, но этот стиль искусно вплетается в авторское повествование. Язык Куприна в новелле звучит параллельно с библейским, когда ведя «основную партию», когда уступая эту роль языку Песни Песней. Начинает сам автор:
Царь Соломон не достиг ещё среднего возраста - сорока пяти лет, - а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности двора распространилась далеко за пределами Палестины.
Это язык Куприна, несомненно. Достаточно сравнить это вступление со вступлением к рассказу, по теме своей и стилю далеко отстоящему от «Суламифи»:
Эту печальную и смешную историю - более печальную, чем смешную, - рассказал мне как-то один приятель, человек, проведший самую пёструю жизнь, бывавший, что называется, и на коне и под конём, но вовсе не утративший под хлыстом судьбы ни сердечной доброты, ни ясности духа.
(«Как я был актёром»)
Кроме того, в Библии обычно не принято указывать промежуточный возраст героев , а Палестина - для древних евреев Ханаан - в Библии нигде Палестиной не именуется. Землёй Филистимской - по имени филистимлян, одного из народов, те края населяющих, - да , но Филистимой (Палестиной) - ни разу. То есть, если бы кто-то захотел выдать подобный текст за стилизацию Библии, то уже две эти грубые ошибки вскрыли бы несостоятельность такой попытки. Но А.И. Куприн и не претендует на «библеоподобие» данного фрагмента: он продолжает и заканчивает вступительный абзац своим языком.
Следующий абзац, где указывается дата по летоисчислению от Исхода и звучат древнееврейские названия, уже ближе к библейскому тексту, однако и это ещё не стилизация, или же стилизация весьма условная. Сравним:
В 480 году по исшествии Израиля, четвёртый год своего царствования, в месяце Зифе, предпринял царь сооружение великого храма Господня на горе Мориа и постройку дворца в Иерусалиме.
(«Суламифь»)
В четыреста восьмидесятом году по исшествии сынов Израилевых из земли Египетской, в четвёртый год царствования Соломона над Израилем, в месяц Зиф, который есть второй месяц, начал он строить храм Господу.
(3-я Книга Царств,6:1)
А. И. Куприн приближается к библейской стилистике осторожно, постепенно вводя в свою речь обороты, свойственные стилю Ветхого Завета, а кое-где - пока ещё редко - и прямые цитаты. В основном же используемые фрагменты Библии подвергаются перефразировке, дабы их стиль не выпадал из общего стиля авторского повествования. Вот рассказ о постройке храма и дворца Соломона и описание его образа жизни - это 1 и 2 главы новеллы. Здесь автор использует как сведения из 3-й Книги Царств (главы 4-7), так и апокрифические предания, подключая также и собственную фантазию. Имена приближённых царя и их статусы Куприн берёт из 4-й главы 3-й Книги Царств. Здесь уже проявляется влияние и Песни Песней: сравнение внешности Соломона с лилией Саронской долины (ср. П.П. 2:1), описание носильного одра царя и его охраны:
...Шестьдесят воинов, из числа пятисот самых сильных и храбрых во всём войске, держали посменно караул во внутренних покоях дворца. Пятьсот щитов, покрытых золотыми пластинками, повелел Соломон сделать для своих телохранителей.
Носильный одр сделал себе Соломон из лучшего кедрового дерева, с серебряными столпами, с золотыми локотниками в виде лежащих львов, с шатром из пурпуровой тирской ткани. Внутри же весь шатёр был украшен золотым шитьём и драгоценными камнями - любовными дарами жён и дев иерусалимских...
(«Суламифь»)
Вот одр его - Соломона: шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых.
Все они держат по мечу, опытны в бою...
Носильный одр сделал себе Соломон из дерев Ливанских;
Столпцы его сделал из серебра, локотники его из золота, седалище его из пурпуровой ткани; внутренность его убрана с любовию дщерями Иерусалимскими.
(Песнь Песней, глава 3, стихи 7-10)
Перефразировка и, если можно так выразиться, «рестилизация» библейского текста под авторский очевидна. И только начиная третью главу новеллы, выписывая обетование Бога Соломону, Куприн почти дословно цитирует оригинал:
За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов, но просил мудрости, то вот Я делаю по слову твоему. Вот Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе».
(«Суламифь», ср. с 3 Царств 3:11-12)
Историю любви Соломона и Суламифи автор начинает с парафраза:
Виноградник был у царя в Ваал-Гамоне... И другие виноградники, лежавшие вокруг, также принадлежали Соломону; он отдавал их внаём сторожам за тысячу сребреников каждый.
(«Суламифь»)
Виноградник был у Соломона в Ваал-Гамоне; он отдал этот виноградник сторожам; каждый должен был доставлять за плоды его тысячу серебреников.
(Песнь Песней, 8:11)
Но если в Библии этот стих - метафорический, что понятно из контекста Песни Песней, то у Куприна здесь прямая информация о конкретном винограднике, где и завяжется романтический сюжет.
И вот тут стилистика Песни Песней разворачивается во всей своей красе. Соломон слышит песню пока ещё невидимой девушки:
День дохнул прохладою,
Убегают ночные тени.
Возвращайся скорее, мой милый,
Будь лёгок, как серна,
Как молодой олень среди горных ущелий... - это пока ещё парафраз (ср. Песнь Песней 2:17).
Но всё ближе голос, всё буквальнее цитаты:
Ловите нам лисиц и лисенят,
Они портят наши виноградники,
А виноградники наши в цвете - это уже совсем близко к оригиналу (ср. Песнь Песней, 2:15).
И вот уже дословно:
Беги, возлюбленный мой,
Будь подобен серне
Или молодому оленю
На горах бальзамических.
(Песнь Песней, 8:14)
Также дословно купринский Соломон окликает девушку:
- Девушка, покажи мне лицо твоё, дай ещё услышать твой голос...
- Потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно.
(Песнь Песней, 2:14)
В диалогах Соломона и Суламифи, в этих бурных излияниях сжигающего их чувства, более всего уместным оказалось прямое или почти прямое цитирование произведения, которое Гёте назвал «самым нежным и неподражаемым из всего, что дошло до нас, как выражение страстной, пламенной любви». Вот Соломон описывает прелести своей возлюбленной:
- ...ты засмеялась, и зубы твои - как белые двойни-ягнята, вышедшие из купальни, и ни на одном из них нет порока. Щёки твои - точно половинки граната под кудрями твоими... А волосы твои... как с Галаада вечером спускается овечье стадо... Глаза твои глубоки, как два озера Есевонских... Шея твоя пряма и стройна, как башня Давидова!.. два сосца твои... как две маленькие серны, которые пасутся между лилиями. Стан твой похож на пальму и груди твои на гроздья виноградные... бёдра твои - как драгоценная ваза - изделие искусного художника... - все эти метафоры можно найти в Песне Песней (4:1-4; 6:6; 7:2,5,8).
- Сестра моя, возлюбленная моя, ты пленила сердце моё одним взглядом твоих очей, одним ожерельем на твоей шее, - признаётся Соломон Суламифи, и практически идентичное признание мы читаем в Песне Песней (4:9).
Стиль оригинала не разрывает авторский стиль, и это возможно благодаря, если можно так выразиться, «встречному движению»: с одной стороны, Куприн предпочитает парафраз прямому цитированию (вот и в последнем отрывке он пишет «твоих очей», «на твоей шее» вместо «очей твоих», «на шее твоей», приближая такой простой перестановкой поэтический язык Песни Песней к прозаическому авторскому языку); с другой стороны, и язык самого Куприна приближается к языку восточной поэзии - например, описание фигуры Суламифи:
И царь... видит её маленькие, круглые, крепкие груди и возвышения сосцов, от которых материя лучами расходится врозь, и круглый, как чаша, девичий живот, и глубокую линию, которая разделяет её ноги снизу доверху и там расходится надвое, к выпуклым бёдрам - стилистически отличается от «европейского» описания фигуры Леночки:
Он только что ощутил под своими руками её тонкую, послушную, женственную талию, так дивно расширяющуюся к стройным бёдрам, он почувствовал на своей груди упругое и податливое прикосновение её крепких, высоких девических грудей.. («Леночка»)
Сравнение живота с чашей (имеющее место и в Песне Песней), выпуклость бёдер (которая, конечно, может присутствовать и у европейской девушки, но вряд ли оную «украсит», в отличие от восточной ), употребление слова «сосцы» вместо «соски» и ряд других деталей делают первое описание стилистически близким библейскому.
По такому же принципу создаётся шестая глава новеллы, где рассказывается о ночном свидании Соломона и Суламифи. А.И. Куприн соединяет разрозненные фрагменты Песни Песней в единую сюжетную линию, развивает их, использует цитаты и парафразы, стилизует авторскую речь, в результате чего получается единый по стилю и сюжету рассказ. Вот Суламифь в ожидании Соломона умащает своё тело благовониями, говоря при этом:
- ...Милый мой лучше десяти тысяч других, голова его - чистое золото, волосы его волнистые, чёрные, как ворон. Уста его - сладость, и весь он - желание. Вот кто возлюбленный мой, вот кто брат мой, дочери иерусалимские!
Это из Песни Песней, глава 5, стихи 11 и 16.
Сцена «у оконной решётки» и произносимые при этом слова героев - та же 5-я глава Песни Песней, стихи 2-6.
Поиск Суламифью Соломона в ночном городе, встреча со стражами - развитие мотивов главы 3 (1-4) и 5 (7).
Наконец, встреча в ночном саду, произносимые при этом слова героев и автора - Песнь Песней, глава 1, стихи 14-16.
Сцена «у бассейна» (в седьмой главе новеллы), восхищение Соломона красотой Суламифи - см. Песнь Песней 6:8-10.
И, конечно, главная цитата, которую Куприн выносит в эпиграф своего произведения (на церковнославянском языке), и которой же завершает новеллу - Песнь Песней, глава 8, стих 6. Её мы уже разбирали, обсуждая стиль Синодального перевода. Возможно, в ней, говоря театральным языком, заключена сверхзадача «Суламифи», о чём мы подробнее поговорим ниже.
Кроме того, А.И. Куприн обильно заполняет пространство новеллы библейскими наименованиями, подробными описаниями материалов и деталей того или иного предмета, будь то плащ с заколкой или дворцовый зал; много внимания уделяется и различным камням с их свойствами - всё это характерно для библейского стиля.
Вот так, в сплетении библейских мотивов, апокрифических преданий и авторского вымысла, во взаимном проникновении стилей рождается цельная ткань новеллы «Суламифь».
Теперь поговорим об идее данного произведения, а значит - о переосмыслении автором содержания первоисточника, с которым обычно сопряжена стилизация.
Читателю, хоть немного знакомому с Библией и библейской критикой, ясно, что новелла А.И. Куприна нимало не может претендовать на роль исторического повествования. Кроме того, что романтическая история любви царя и девушки из виноградника является чистой воды вымыслом, отметим и то, что исторический портрет Соломона и его отношения с прекрасным полом Куприн, мягко говоря, сильно идеализировал. Поэтому справедливым будет уравновесить рассказ художника рассказом учёного.
«При Соломоне, который царствовал почти 40 лет (961-922 г.г. до Р.Х.) в Палестине наступил наконец долгожданный мир. Молодой царь не искал новых завоеваний; он даже утратил кое-что из владений отца . Но это окупалось теми несомненными благами, которые приносит долгий мир.
С этого времени начинается стремительный взлёт культуры Израиля. Народ, ещё совсем недавно перешедший к оседлости, с поразительной быстротой догоняет своих соседей...
Предание приписывает и самому Соломону участие в литературном движении эпохи. По свидетельству Библии, Соломон любил записывать изречения житейской мудрости. Нет серьёзных оснований отрицать это предание. Многие цари древности любили изрекать подобные афоризмы. И хотя библейская Книга Притч не может быть целиком приписана Соломону, некоторые из заключённых в ней сентенций, возможно, принадлежат ему. Т.о., царствование Соломона было временем расцвета литературы.
Соломон, заботясь о престиже своей власти, постепенно усваивал привычки восточного деспота... Он сооружает себе огромный дворец, который по роскоши соперничает с храмом и строительство которого занимает гораздо больше времени и обходится гораздо дороже...
По понятиям древности, величина гарема соответствовала могуществу властелина. Поэтому гарем Соломона был превращён в целую колонию разноплеменных женщин...
Гарем служил источником соблазна. Жёны Соломона исповедывали разные религии. Частично для них, а частично для приезжих царь приказал построить в столице святилища Астарте, Милхому, Хамосу и другим сирийским богам... К старости Соломон всё больше и больше подпадал под влияние своего окружения - женщин и евнухов. Он не останавливался перед крутыми мерами для того, чтобы изыскивать средства для роскошных пиров, приёмов и содержания гарема. Для пополнения казны увеличивались и без того непомерные подати. В довершение ко всему в угоду своим жёнам сам царь стал участвовать в языческих обрядах.
Соломон запечатлелся в народной памяти двуликим. С одной стороны - мудрым и справедливым, строителем храма; а с другой - жестоким угнетателем, самодуром и поклонником чужих богов. Скорее всего, положительная сторона его правления была оценена позднее. При жизни же Соломона многие видели в нём прежде всего тирана, который принёс своему народу больше зла, чем добра.
Возможно, что именно в это время возник цикл свадебных песен, в которых говорилось о юной девушке, не желающей идти в гарем Соломона, а предпочитающей ему своего возлюбленного пастуха» [7].
Итак, Соломон Куприна по преимуществу совсем не тот Соломон, каким видят его Библия и история. Но, пожалуй, Александр Иванович и не стремился к документальному воспроизведению событий и созданию достоверного исторического портрета. Главная идея новеллы, как нам кажется, в том, что человек, наделённый абсолютной властью, обладающий великой премудростью и насквозь знающий жизнь, пресыщенный богатством, роскошью и женскими ласками - этот человек доступен для любви, которая одна дороже богатства, славы и мудрости, которая дороже самой жизни, потому что даже жизнью она не дорожит и не боится смерти; но этот же человек и беззащитен перед жестокой, как ад, ревностью, и стрелы её - стрелы огненные. Эту идею Куприн выражает мастерски, и А. Мень в своей лекции «Библия и русская литература ХХ века» хотя и подчёркивает вновь историческую недостоверность содержания «Суламифи», однако признаёт, что новелла получилась исключительно красивой [8].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, мы рассмотрели стилизацию как литературный приём на примере Песни Песней и новеллы А.И. Куприна «Суламифь»; атрибуты стилизации - её двойная направленность (на предмет речи и на чужое слово), полное или частичное воспроизведение обобщённо воспринимаемого стиля данной эпохи и национальной культуры, творческое переосмысление содержания первоисточника - всё это проявилось в стилизованном произведении Куприна, что мы и постарались показать в нашей работе.
7 декабря 1998 г.
ЛИТЕРАТУРА
1. Библия (любое издание)
2. Куприн А.И. Повести и рассказы - М., 1986
3. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского - М., 1979
4. Горшков А.И. Русская словесность - М., 1995
5. Дьяконов М.М., Дьяконов И.М. Избранные переводы - М., 1985
6. Литературный энциклопедический словарь - М., 1987
7. Мень А.В. История религии в 7-ми т.т., том 2 - М., 1991
8. Мень А.В. Мировая духовная культура. Христианство. Церковь - М.,1995
9. Христианство. Энциклопедический словарь, т.1 - М., 1993