Рассказы. сборник

Н. Белых

РАССКАЗЫ
Сборник


ЗАДАНИЕ
РАССКАЗ
У стола, в просторном жестком кресле, сидел гладко причесанный светло-русый полковник с прищуренными серыми глазами, с широким лицом, с зо-лотистыми усиками под прямым длинным носом.
Он был чем-то взволнован и нетерпеливо мял в своих пальцах конец крас-ного шнура, тянувшегося к какому-то сверкающему прибору, похожему на миниатюрный прожектор. Потом он выпустил шнур из рук и подвинул к себе круглое металлическое зеркало на фарфоровой подставке.
Поверхность зеркала была волнистая и светилась зеленоватым сиянием. Лицо полковника отразилось в зеркале, как в неспокойном озере. Оно оказа-лось вытянутым, кривым. Один глаз был с яблоко, второй с яблочное семеч-ко, а рот растянулся до ушей.
Полковник начал крутить головку микрометрического винта, торчавшего в полированном ободке зеркала, и изображение постепенно приняло нор-мальный вид.
Продолжая смотреться в зеркало, полковник попробовал пальцем правый висок и с досадой выщипнул обнаруженный там седой волос.
– Черт возьми! – выругался полковник. – Этот седой волос появился у ме-ня за последние часы жизни, я никогда раньше не мог поверить, что люди способны седеть так быстро. Но… пусть мы поседеем, пусть… Однако, мы не сдадимся. Нет, не сдадимся… Никакими ультиматумами нас не испугает ни-кто, никакой президент или диктатор…
Полковник отодвинул от себя зеркало, встал и прошелся несколько раз по каземату, освещенному ровным белым светом, струившимся изнутри боль-ших белых шаров, подвешенных под сводами потолка.
Остановившись у кресла, он хотел сесть в него, но послышался звонок, открылась дверь и на пороге появился высокий смуглолицый, черноглазый лейтенант.
– Серебряков! – воскликнул полковник, шагнув навстречу лейтенанту. – Ладно, ладно, давай на этот раз без рапорта, – жестом руки предупредил он лейтенанта, поздоровался с ним и показал на стул.
– Садитесь! – сказал он, одновременно и сам опускаясь в кресло. – Вы, лейтенант, уже знаете об этом наглом ультиматуме, который предъявил чело-вечеству диктатор Бронзовой империи. Он требует, чтобы все страны немед-ленно признали над собою его власть, согласившись на выселение большей части людей в тропическую и полярную зоны, уничтожили бы всю свою про-мышленность, все учебные заведения, армию и отныне стали бы выполнять веления профессора Мори или его уполномоченных…
– Но это рабство и смерть для человечества! – воскликнул лейтенант, при-встав на стуле.
– Молчите, лейтенант, и слушайте, – заметил полковник.
– Виноват! Слушаю вас!
– Садитесь, – слабо взмахнув рукой, сказал полковник. – Через двадцать часов истекает срок этого жестокого ультиматума…
– Я готов к выполнению задания! – снова привстал лейтенант…
– Дорогой лейтенант, – покачав головой, возразил полковник. – На этот раз речь идет не о том, чтобы послать вас на самолете сбросить бомбы на столицу Бронзовой империи. Нет. Вы, вы будете действовать в качестве де-сантника…
– Я недопонимаю вас, профессор, то есть полковник, – со смущением в голосе возразил Серебряков. – Ведь это…
– Вы, лейтенант, принадлежите к числу лучших моих учеников. И я уве-рен, что вы поймете меня если не как полковника Браилова, то как профессо-ра Браилова. Наберитесь терпением. Вам необходимо обстоятельно все по-нять, иначе трудно надеяться на успешное выполнение задания. Малейшая ошибка может привести весь мир к катастрофе.
Я понимаю, вам трудно и, может быть, даже обидно будет выслушать та-кую истину, что секретное оружие Бронзовой империи своими разрушитель-ными возможностями сделало бомбардировочную авиацию почти ненужной, во всяком случае – бессильной.
Но мы получили в такой степени подробные сведения об «Электронной пушке» профессора Мори, что и не имеем права ошибиться в выборе средств борьбы с нею.
Вкратце ознакомлю вас с некоторыми особенностями этого оружия. Нач-нем со снаряда. Снаряд «Электронной пушки» не имеет оболочки или корпу-са в привычном для нас понимании. Оболочкой служит решетка секретного сплава металлов. Сплав этот имеет свойство самораспада, близкое к радиоак-тивному свойству урана, с той существенной разницей, что распад урана про-исходит медленно, а распад сплава, из которого состоит решетка снаряда, со-вершается мгновенно и с выделением колоссального количества теплоты, сравнимого с теплотой солнечных протуберанцев, а также колоссального ко-личества паралитических газов… Но распад решетки снаряда происходит лишь в том случае, если снаряд будет лететь со скоростью десяти километров в секунду, то есть со скоростью, близкой к скорости полета тела, способного преодолеть силу земного притяжения. В момент распада решетки освобожда-ется и заключенная в снаряде аккумулированная атомная энергия. Невидан-ной силы молнии пронизывают пространство в радиусе до 50 километров и сжигают и дробят все на своем пути. Потом начинается ливень, превосходя-щий по силе все современные представления о тропических ливнях.
Лейтенант Серебряков, внимательно слушавший профессора-полковника Браилова, сделал нетерпеливое движение.
– Вы желаете задать вопрос? – предупредил его полковник. – Задайте…
– Меня удивляет, – сказал Серебряков, – каким образом может аккумули-рованная энергия удерживаться в решетке, когда простая человеческая логика допускает здесь рассеяние или выпадение содержимого снаряда через щели решетки…
– О, нет, – возразил полковник. – Чтобы понять сущность снаряда «Элек-тронной пушки» Мори, вам надо совершенно отказаться от нашего пусть да-же самого современного представления о проницаемости. Вы, вероятно, не один раз видели мокрый рыбачий бредень в момент извлечения его из реки и заметили при этом, что в ячейках бредня часто посверкивают оконца. Это во-дяная пленка. Она прозрачна и тонка. Прочность ее совершенно незначитель-на, но, тем не менее, эта пленка совершенно непроницаема для молекул воды при условии равного давления на эту пленку с обеих сторон. Такие же окон-ца, только не из воды, а из электронно-магнитного поля, созданного сплавом решетки, сплошной «пленкой» силовых линий отгораживают содержимое снаряда от окружающей среды. При этом внутреннее и внешнее давление при помощи особой регулирующей системы поддерживается в абсолютном рав-новесии до момента распада решетки. Грубо сравнивая, можно сослаться на Дюаров сосуд, в котором хранят жидкий воздух. Ведь бурное кипение жидко-сти и даже взрыв ее в нем невозможны не только по причине воздушной изо-ляции внутреннего сосуда с жидким газом, но и самое главное – по причине равенства внутреннего давления в нем с внешним давлением окружающей атмосферы…
– Однако, есть какая-то разница? – прервав профессора, спросил Серебря-ков, все более увлекаемый необычной беседой. – Жидкость в Дюаровом со-суде имеет соприкосновение с воздухом, а содержимое снаряда электронной пушки, как вы обрисовали, совершенно изолировано от внешней среды…
– Не совсем так, – возразил полковник, электронно-магнитное поле не-проницаемо лишь для содержимого снаряда, но воздух свободно проникает во внутрь решетки. И вопрос о равенстве внутреннего и внешнего давления в данном случае относится к давлению воздуха на содержимое снаряда (внеш-нее давление) и к давлению содержимого снаряда на «пленку» из силовых ли-ний в оконцах решетки (внутреннее давление). Что же касается качества ка-чественной разницы между жидким газом в Дюаровом сосуде и содержимым рассматриваемого нами снаряда, то разница эта не только есть, но и доведена до исключающей друг друга противоположности. Если жидкий воздух, как и всякая жидкость, подвержен физическому явлению испарения, при котором переход жидкости в парообразное состояние не влечет к разрушению молекул данного вещества, то внутри снаряда просто-напросто уже нет ни одной мо-лекулы вещества, и в силу этого никакое испарение там невозможно. Вещест-во снаряда состоит из аккумулированной атомной энергии, вращающейся с некоей переменной скоростью, находящейся в прямой связи со скоростью полета снаряда. И когда скорость вращения аккумулированной атомной энер-гии достигнет предела, за которым система регулирования соответствий внутреннего и внешнего давления автоматически выключается, наступает момент распада решетки снаряда.
В момент самораспада решетки создается огромная разница между внут-ренним и внешним давлением. Разница эта достигает миллиона атмосфер. Исчезает «пленка» силовых линий и содержимое снаряда, потеряв связи ак-кумуляции, распадается с еще более страшной силой, чем решетка, сыграв-шая роль детонатора, выделяя при этом неописуемое количество теплоты, ко-торая в виде молний сокрушает все на своем пути в радиусе до 50 километров и вызывает сильнейшие разряды атмосферного электричества и выпадение осадков.
– Но какое же влияние оказывает скорость снаряда на содержимое снаря-да? – спросил лейтенант. – Ведь вы утверждали, что между ними есть прямая связь.
– Я утверждал наличие прямой связи между скоростью снаряда и скоро-стью вращения содержимого снаряда, но это не меняет дела. Можно гово-рить, как это сделали вы, и о прямом влиянии скорости снаряда на содержи-мое снаряда. В физике общеизвестен факт изменения массы вещества при увеличении скорости. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого века это факт даже напугал многих физиков и они закричали: «Караул, исчезла мате-рия!»
Так вот, если движение является формой существования материи, то ско-рость есть производное движения, оно относится к форме. И если изменяется форма, то это связано и с какими-то изменениями содержания. В данном слу-чае, когда речь идет о содержимом снаряда «электронной пушки», увеличе-ние скорости полета снаряда вызывает такое изменение в его массе, при ко-тором ослабляются внутренние связи между частицами аккумулированной в нем энергии и, наконец, наступает их распад, хотя и предшествует этому са-мораспад решетки снаряда. Поэтому вполне закономерно, как и закономерен, например, взрыв тола от детонации, хотя тол в больших массах может взо-рваться и без детонации, под воздействием огня.
– Это меня убеждает, – заметил лейтенант. – Но возникло другое сомне-ние. Вы сказали, что самораспад снаряда или, по-нашему, взрыв происходит при скорости его движения в десять километров в секунду, но… согласитесь, профессор, тогда снаряд должен разорваться или в стволе пушки или прямо же при вылете из него, так как именно в этот момент скорость бывает наи-большей, а в дальнейшем она должна падать…
Полковник усмехнулся, покачал головой.
– Над вами, лейтенант, тяготеет баллистика огнестрельного оружия. И ва-ше предположение основано на знании привычных для нас элементов балли-стики. Ствол, выстрел, начальная скорость, – все это в применении к «элек-тронной пушке» надо пересмотреть и преодолеть, как пришлось в свое время физикам пересмотреть понятие «теплорода», чтобы правильно объяснить природу теплоты. Во-первых, как подтверждено данными нашей агентурной и телеразведки, «электронная пушка» совсем не имеет ствола. Это система спиралей и проводов, подведенных к большой металлической доске с продол-говатыми лунками для снарядов и с направляющими желобками, над кото-рыми возвышаются металлические полукольца. Снаряд при выстреле пробе-гает последовательно через все эти полукольца, связанные с источником тол-кающей снаряд энергии. И в зависимости от того, на какой дистанции должен взорваться снаряд, в цепь включается то или иное полукольцо. Это полуколь-цо, таким образом, определяет и начальную скорость снаряда, и изменение этой скорости полета снаряда в пространстве и дистанцию стрельбы, вернее, ту дистанционную точку, в которой снаряд должен произвести свою разру-шительную работу. Но это означает, что полукольца играют одновременно роль прицела, роль дистанционной трубки, роль регулятора толкающей силы снаряда и, значит, роль регулятора скорости его полета и его траектории.
Мы привыкли к тому, что скорость полета снаряда иссякает по мере уда-ления снаряда от орудия, то есть идет от большего цифрового показателя к меньшему и, наконец, к нулю. В «электронной пушке» все идет наоборот. Беззвучное воздействие силового поля на снаряд дает последнему минималь-ную скорость. Но, двигаясь по желобу, снаряд автоматически включает в свою траекторию определенный поток электронной энергии того полукольца, которое введено стреляющим в цель. И поток этой энергии сопровождает снаряд до момента его взрыва, как струя воды из шланга сопровождала бы вытолкнутую ею пробку, с той однако существенной разницей, что вода да-вила бы на пробку с постоянно падающим усилием, а поток электронной энергии действует импульсивно, производя грандиозные толчки по снаряду в нарастающей последовательности. Это и приводит к явлению постоянного возрастания скорости полета снаряда. В принципе снаряд «электронной пуш-ки» мог бы лететь неограниченно далеко, если не доводить его скорость до десяти километров в секунду и не подвергать его взрыву. Но это практически не имеет смысла.
Лейтенант попросил слова.
– Вы утверждаете, – сказал он полковнику, – что снаряд электронной пуш-ки может лететь безгранично далеко. Но, поскольку я вас понял, траектория его тоже кривая, как и траектория обыкновенных артиллерийских снарядов. Следовательно, он должен где-то встретить препятствие, скажем, горную вершину. Что же тогда должно произойти?
Полковник пожал плечами.
– Если бы снаряд электронной пушки воткнулся в препятствие, как это предполагаете вы, – сказал он, – то его действие могло бы быть равным дей-ствию полнотелого снаряда, обычно называемого «болванкой», если встреча снаряда с препятствием произошла бы при скорости его полета меньшей де-сяти километров в секунду. Но если снаряд встретил бы препятствие в мо-мент достижения скорости в десять километров в секунду, то взрыв его про-извел бы разрушение, посильное только взрыву десяти тысяч тонн тринитро-толуола.
В целом же вы меня неправильно поняли, да и не совсем точно оценили довлеющую роль траектории даже и в современной огнестрельной артилле-рии. Ведь наши артиллеристы все больше и больше забирают власть над тра-екторией снаряда, подчиняя ее своей воле. Маневрирование траекториями вошло сейчас в арсенал искусства артиллерийской стрельбы. Артиллеристы же электронной пушки полностью подчинили себе траекторию снаряда. Управляя скоростями полета снаряда, они могут создать траекторию любой кривизны, могут создать прямую и даже волнистую траекторию, поскольку их снаряд не освобожден от влияния сил земного притяжения и находится одновременно под воздействием управляемой артиллеристами скорости. Сумма этих двух элементов воздействия на снаряд и даст любую траекторию. Из всего этого следует, что снаряд электронной пушки может столь высоко умчаться по прямой траектории, что дальнейшее искривление ее никогда не будет таким сильным, чтобы снаряд столкнулся даже с самой высокой горой на земном шаре. Другое дело, что снаряд, облетев нашу планету и оказавшись в «тылу» выбросившей его пушки, не будет получать импульсирующих толч-ков и упадет на землю…
– А все-таки этот снаряд не в силе оторваться от земли! – воскликнул Се-ребряков, как бы желая этим подчеркнуть ограниченность изобретения дик-татора «Бронзовой империи».
– Профессора Мори интересовала земля, дорогой лейтенант, а не небо, – с некоторой иронией в голосе сказал полковник. – И мы с вами отвлеклись не-много в сторону от цели, с которой я вызвал вас к себе. Вернемся к этой це-ли…
Полковник покрутил головку одного из винтов стоявшего на столе аппа-рата и сейчас же на одной из стен каземата вспыхнул голубоватый квадрат, похожий на освещенный киноэкран. Потом, будто приближаясь из далеко-далекой туманности и становясь отчетливее и резче, на экране появились контуры знакомых озер, рек. Гор и лесов. Рождалась световая карта родины. Вдруг карта эта двинулась влево, поплыла. Вот исчезли за обрезом голубого экрана буроватые вершины гор, мелькнула золотистая линия сухопутной гра-ницы, потом показалось синее море с белыми гребешками волн, а за ним – белые острова «Бронзовой империи».
– Вот страна, куда вы отправитесь сегодня вечером, – сказал полковник. – Понимаете меня?
– Так точно! – ответил лейтенант. – Понимаю!
При этом он машинально провел пальцами по своей темно-каштановой шевелюре, желая поправить сбившиеся на лоб волосы. В каземате раздался оглушительный треск и с головы Серебрякова посыпались на пол целые кас-кады синеватых искр.
Серебряков от неожиданности вскочил со стула и вопросительно посмот-рел на полковника.
– Садитесь, садитесь, – сказал полковник. – Случилось досадное недора-зумение. Я забыл вас предупредить, что наш аппарат работает и защищает нас от наблюдения элктронно-оптико-акустической разведки профессора Мо-ри. И вы, погладив рукою свои волосы, трением на мгновение нарушили от-ражательность электронно-магнетического поля, созданное вокруг нас нашим аппаратом. Разведчики Бронзовой империи, вероятно, успели зафиксировать на своем экране сияющие брызги, вашу голову и кисть вашей руки. Они даже слышали треск, но… они не определили нашего местонахождения. Для этого мы должны бы допустить пять ошибок, и тогда уже мы взлетим в воздух… За нами буквально охотятся все разведывательные лаборатории «Бронзовой им-перии». Нам пришлось сменить уже три резиденции, пока не был изобретен наш спаситель, – полковник любовно погладил ладонью полированный обо-док волнистого металлического зеркала. – Сейчас оно работает на отражение, но может работать и на прием, и на то и другое одновременно. Но об этом я расскажу вам после выполнения задания, а пока подойдемте к экрану…
Длинной указкой полковник повел по острову «Бронзовой империи», по-том остановил конец указки на побережье острова, пояснил:
– Здесь, в приморском гроте сосредоточена вся страшная сила, позволив-шая профессору Мори осмелиться предъявить всему миру неслыханный уль-тиматум. Здесь находится станция, питающая энергией все электронные пуш-ки, нацеленные сейчас на все пять частей света. Здесь работает сам профес-сор Мори с двумя своими сыновьями-ассистентами. Он настолько боится раз-глашения тайны его лаборатории, что никого, кроме своих сыновей, не до-пускает туда. Он династирует науку. Больше того, он не позволяет даже охра-не подходить к гроту ближе, чем на сто метров и надеется защитить себя своими средствами. Специальные аппараты сигнализируют о приближении кого-либо к лаборатории ближе ста метров. И горе тому, кто это сделает. Лу-чи смерти убивают его. Поэтому вам придется одеться в предохранительный костюм, изготовленный нашей лабораторией. Он водонепроницаем. В нем можно обогреться, достаточно включить электронную энергию в среднюю прокладку костюма, что делается поворотом вправо верхней застежки. Этот костюм может и охладить, если поворотом нижней застежки включить элек-тронную энергию в нижнюю прокладку. Но самое главное состоит в том, что человек, одетый в этот костюм – отражатель, недоступный восприятию ох-ранных приборов профессора Мори. Вы понимаете теперь, что нами учтены все возможности для успешного вашего поединка с профессором Мори. И, надо сказать, профессор Мори, одержимый страхом за свою тайну, помогает нам нанести ему смертельный удар сразу. Именно, он сосредоточил всю энергию и управление новым оружием в одном месте. Мы должны нанести по этому средоточию решительный удар. Мы имеем средство для этого. И назы-вается оно «Электронным нейтрализатором». Я вам сейчас покажу его. – Полковник достал из стола золотистую плитку величиной со спичечную ко-робку и пакет с торчавшей из него бумагой с машинописным текстом. Пода-вая то и другое Серебрякову, он сказал:
– Внимательно прочтите инструкцию, пока я сделаю необходимые приго-товления. Но нейтрализатор прошу не открывать. Он должен быть открыт лишь перед употреблением. Вызвав процесс нейтрализации аккумулирован-ной в лаборатории профессора Мори энергии, он сам растворится в том ад-ском холоде, который должен умертвить не только весь замысел Мори, но и самого Мори.
Пока лейтенант Серебряков читал инструкцию, полковник Браилов возил-ся у приборов, щелкал выключателями, расправлял крохотные антенны. По-том он соединил золотистый тонкий шнур с узкой медной сеткой, шедшей от прожекторообразного аппарата к фарфоровому полу, металлическое зеркало вдруг стало быстро вращаться, наполнив каземат нежным звучанием, похо-жим на звучание камертона. По мере вращения зеркала на поверхности его сгущались полупрозрачные тени, принимавшие постепенно реальные очерта-ния. Наконец, зеркало перестало вращаться и на нем стали отчетливо видны глубокие изображения сопок, покрытых кустарниками, болотистых рисовых полей, за которыми в седом тумане чернели хребты гор. Потом все это по-плыло, сместилось в сторону, исчезло за полированным ободком, а на смену плыли уже новые виды, новый пейзаж. Медленно проплывали по зеркалу бамбуковые хижины деревень, высокие трубы заводов, бамбуковые рощи и снова поля, узкие дороги, по которым шагали босоногие люди в широких со-ломенных шляпах и в соломенных плащах, с мотыгами в руках, с корзинами на голове.
Лейтенант Серебряков, закончив чтение инструкции, зачарованно, широко раскрыв глаза, смотрел через плечо полковника на эти медленно плывущие виды, на этот изумительный пейзаж «Бронзовой империи». Он старался даже дышать затаенно, чтобы шумом дыхания не помешать полковнику Браилову в его работе и не лишить себя невиданного зрелища, хотя в голове у него тес-нились различные вопросы, которые так и хотелось задать своему начальни-ку. Появлялись в зеркале все новые и новые кадры, захватывающие все вни-мание Серебрякова, будившие в его воображение, вызывавшие дрожь не-обычного волнения и чувства сказочного и почти невероятного. Он даже ущипнул себя и убедился, что видимое им есть не сон, а реальная явь, рож-денная гением отечественной науки.
В зеркале снова, но уже резко и без туманной дымки, обрисовывались го-ры, по бурым склонам которых серебрились и мерцали ручьи, бежавшие в го-лубые морские лагуны, зеленели рощи, катились обвалившиеся глыбы и кам-ни, они подпрыгивали и падали с обрывистого берега в морскую пучину, а над морем вставали серебристо-голубые фонтаны брызг, дождеобразный шум которых долетал до уха Серебрякова. Потом поплыл большой город с домами из дерева, бамбука. Картона и фанеры. Лоснились и сверкали на солнце лаки-рованные стены храмов, белели в центре верхние этажи европейских домов, плескались над ними белые знамена с красными кругами посредине. Вскоре отразился в зеркале морской порт с многочисленными военными кораблями у пирсов. Над пирсами, подняв ажурные стальные руки с зажатыми в них кон-цами цепей, стояли и двигались величественные подъемные краны. На цепях слегка покачивались грузы. Иные краны подавали на палубы кораблей целые самолеты или пушки, другие грузили танки, третьи снимали с кораблей ка-кие-то грузы в ящиках и тюках.
Правее порта чернели вышки и корпуса колоссальных верфей, над кото-рыми клубился черный дым, застилавший весь берег. Но вот все исчезло, появился лесок над крутым скалистым берегом, о который бились зеленова-то-белые космы морских волн, висели над водой глыбы дикого серого камня, а под ними, будто сквозь мутное стекло, чернело отверстие прибрежного гро-та, виднелась многоступенчатая лестница в подземелье. В гроте стояли столы с шарообразными приборами на них, тянулась сеть проводов над столами, горели цилиндрические трубки, заменявшие лампы, искрились черные стены, похожие на антрацит. У столов двигались три человека в шлемах с наушни-ками, в очках на коротких носах, в голубых костюмах, плотно облегавших те-ло.
Когда изображение достигло исключительной ясности, полковник Браи-лов поднял голову и ласково подмигнул Серебрякову своими умными серыми глазами.
– Вот мы в логове врага, – сказал он. – Получше разглядите его, запомни-те пути-дороженьки к нему, ведь здесь вам предстоит совершить свой подвиг. Запомните и людей, суетящихся у своих адских аппаратах. Возможно, вам придется встретиться с ними лицом к лицу. Этот, который выше других и с таким большим сердитым ртом, как раз и есть профессор Мори. Рядом с ним – его сыновья. Они работают у своих аппаратов, силясь увидеть нашу стан-цию. А вот, левее стола, вы видите темный кубический ящик. Это горловина подземного хранилища, в котором аккумулирована вся гигантская энергия электронов, добытая промышленностью «Бронзовой империи» за тридцать лет непрерывной работы. Народ «Бронзовой империи» обнищал за это время, миллионы людей умерли от голода и непосильной работы, так как более восьмидесяти процентов всего добываемого нацией расходовалось на выра-ботку электронной энергии.
Лейтенант Серебряков слушал полковника Браилова молча, с замираю-щим сердцем, с дрожью во всех мускулах. И была это не дрожь страха или испуга. Нет, это была дрожь негодования, охватившего все существо лейте-нанта Серебрякова.
Полковник заметил это и тяжело вздохнул.
– Вам первому я так пространно показываю и рассказываю все, что вы ви-дите и слышите, – сказал он тоном задушевной дружбы и трогательной теп-лоты. – Но ведь и вы первый, кому поручается отвезти и вручить наш ответ на ультиматум профессора Мори. Вам поручается опасное задание и вы должны быть абсолютно уверены в успехе, должны понимать, какой колос-сальной силой располагаем мы, чтобы заморозить врага и не дать ему воз-можности умертвить планету…
В волнении лейтенант Серебряков потянулся было рукой к своим волосам, но сейчас же отдернул ее и смущенно посмотрел на полковника.
– Можете, лейтенант, можете сколько угодно приглаживать свои волосы, – сказал полковник. – Я уже изменил режим работы нашего аппарата, и те-перь профессор Мори может, приняв нашу волну, видеть только то, что изо-бражено на нашем экране, то есть самого себя и своих ассистентов. Видите, он злится и ругает своих ассистентов, которые, как он думает, не сумели вы-вести разведывательные лучи из внутренней цепи. Они там устраивают целую перепалку, не догадываясь, что это наш аппарат возвратил их разведыватель-ные лучи во внутреннюю цепь…
На зеркальном экране действительно происходило оживление. Мори сер-дито махал руками, а его ассистенты, согнувшись над шаровидными аппара-тами, торопливо вращали головки каких-то винтов, поспешно двигали ры-чажками, разглаживали шелковые экраны, вытирали платками пот со своих смуглых скуластых лиц, шептали какие-то ругательства.
Некоторое время полковник Браилов и лейтенант Серебряков молча и за-думчиво смотрели на зеркало, в котором отражались самые злые на земле люди и самая преступная на земле лаборатория смерти.
Молчание прервал лейтенант Серебряков.
– Полковник, – сказал он, – мне совершенно непонятно, каким образом мы можем видеть предметы и явления за добрую тысячу километров от нас? Кроме того, я слышал звуки, дошедшие до меня со скоростью света. Это пре-выше моих представлений и допущений…
– Постараюсь вам объяснить это, – ответил полковник, – хотя и трудно. Вы знаете о существовании миражей. А миражи возможны только потому, что воздуху присуще зеркально-отражательное свойство. Свойство это посто-янно и неотделимо от воздуха, как вкусовое свойство от вишни. Но плотность отражающих свойств воздуха не является постоянным, изменяется. При этом, как правило, изображения отраженных воздухом предметов бывают столь разрежены, что человеческий глаз не замечает их, и миражи в нашем пред-ставлении являются редким явлением. В действительности же они существу-ют всегда. И наш аппарат, называемый «миражескопом», видит эти постоян-ные изображения предметов в воздухе, уплотняет эти изображения до степе-ни, при которой они могут восприниматься человеческим глазом. Вот эти концентрированные изображения мы и видим в стоявшем перед нами метал-лическом зеркале. Что же касается поразившего вас явления звука, дошедше-го до нашей лаборатории со скоростью света, то это объяснить нетрудно. Звук, как проявление энергии, передается в пространстве не только по возду-ху, но и переносится вместе со светом, с электромагнитными и электронно-магнитными волнами, скорость распространения которых совпадает со ско-ростью света. Но наше ухо ощущает только те звуковые колебания, которые переносятся воздухом или другими средами, в которых звук распространяет-ся с небольшими скоростями порядка нескольких сот метров в секунду. Нам удалось в лаборатории сконструировать сначала такой аппарат, который мог «слышать» звуки, переносимые светом или электронно-магнитными волнами, мог трансформировать их колебание до ощутимой человеческим ухом часто-ты. Потом мы смогли соединить этот аппарат с «миражескопом» и получили тот изумительный результат, который вызвал бурю в вашем воображении.
– Но, воздух не может отражать предметы, скрытые под землей, – возра-зил Серебряков.
– Ваше утверждение неправильно, – заметил полковник. – В воздухе все может отразиться, но природа отражения будет различной во всяком отдель-ном случае. Оптическое отражение, к которому так привыкли мы, относится к числу самых простых, хотя и не простейших. Воздушное зеркало отражает от себя лучи надземных предметов, равно как и акустическое атмосферное зер-кало отражает от себя звуки. При этом для акустического атмосферного зер-кала совершенно безразлично, отражает ли оно наземные или подземные зву-ки. Но, кроме этих двух явлений, воспринимаемых нашим глазом или ухом, есть на счете другие волны и другие отражения, которые человеческими ор-ганами чувства не воспринимаются. К числу их относятся радиоволны, элек-тронные волны, химические волны и другие. Но это не значит, что никакие организмы не воспринимают эти волны. Нет, дело обстоит не так. Например, химическим зрением природа одарила муравья. Он видит ультрафиолетовые волны солнечного спектра, незримые для нашего глаза. Есть на свете инфра-красные лучи, тоже невидимые нашему глазу, но эти лучи существуют. И не будь их, возможно, не было бы на свете фотографии и кино, не смогли бы по-ложить начало этим открытиям ни Дагерр и Ньепс, ни Люмьер, ни кто дру-гой. Нельзя было бы производить съемки предметов и портретов в полной темноте, не развилась бы цветная фотография и не развилось бы цветное ки-но, если бы люди решили ограничивать свою деятельность миром только не-посредственно видимого невооруженным глазом и слышимого невооружен-ным ухом. Но люди не могли стать на этот путь. Один из них даже сказал, что если бы фотоаппарат был так несовершенен, как человеческий глаз, то его надо бы выбросить.
Но фотоаппарат выбросить не пришлось, так как он видит гораздо лучше человека, видит при этом такие лучи, которые недоступны нашему глазу. И всего этого я коснулся затем, – пояснил полковник, – чтобы подготовить вас к восприятию следующего вывода.
Наш аппарат принимает оптические, акустические, радиевые, химические и электронные изображения, как результат отраженных в атмосфере или стратосфере излучений от надземных и подземных предметов. Эти изображе-ния просеиваются через специальные электронно-магнитные очистители, превращаются в оптические изображения, сгущаются до воспринимаемых глазом масштабов, после чего мы и видим их вот такими, какими они есть на нашем зеркале…
– Ваши доводы, полковник, кажутся мне невероятными! – воскликнул Се-ребряков.
– Разве? – улыбнувшись, ответил полковник. – Постарайтесь обосновать свое сомнение, лейтенант Серебряков. Я вас слушаю.
– Взять хотя бы изображение, – начал лейтенант. – Как это можно? В ва-шем изложении почти все, даже электронная энергия, сведено до уровня под-дающегося фотографированию, а потом и обозрению обыкновенным челове-ческим глазом. Меня это удивляет…
– Но удивляться не следует, – сказал полковник, и сейчас же добавил: – Впрочем, пока удивляйтесь многим фактам, о которых вы узнали в этой ла-боратории, поскольку злая военная необходимость заставляет нас держать их в секрете и не вводить в школьные курсы физики и химии. В действительно-сти же все это так гениально и так просто, что скоро станет достоянием каж-дого ученика средней школы. А пока я скажу вам лишь то, что уже вошло в практику жизни и открывает вам дверь в мир поразившей вас научной тайны. Разве не поддается уже в наше время фотографированию звук? Поддается. И разве не передается изображение на большие расстояния? Передается. При-мером этого может быть фототелеграфия. Наш аппарат может делать не только это, но и другое, несравнимо более грандиозное, но действует он бла-годаря тому, что в основе физических, химических, электромагнитных и электронно-магнитных явлений лежит некое общее для всех их начало. Сол-нечный свет, вот что является этим общим началом.
Полковник умолк. Молчал и лейтенант Серебряков.
Молча полковник достал из ниши в стене каземата красивый водянистого цвета костюм, похожий на скафандр водолаза, подал его Серебрякову.
– В нем вы и полетите в гости к профессору Мори, – шутливо сказал пол-ковник. – Этот костюм мы назвали «хамелеоном», так как он не имеет своей постоянной окраски, а принимает окраску почти неотличимую от окружаю-щей его среды. Любое животное позавидует мимикрическому свойству этого костюма и его другим защитным свойствам, но не позавидует, а возненавидит его одно самое гнусное на земле животное – профессор Мори, если успеет, конечно, сделать это…
Приняв костюм из рук полковника, Серебряков неожиданно проговорил:
– А почему бы все-таки нам не разрушить лабораторию Мори бомбовым ударом с воздуху? Ведь у нас есть самолет с бесшумными моторами. И я бы согласился…
Полковник не дал договорить лейтенанту.
– Да-а-а, – озабоченно и даже с грустью в голосе протянул он. – Почему бы нам, лейтенант Серебряков, не поступить иначе, чем сказано в инструкции Верховного главнокомандования? А?
Серебряков весь встрепенулся при этих словах полковника, на щеках его запылал густой румянец, губы задрожали.
– Простите, полковник, – сказал он. – Я не хотел даже и подумать о неис-полнении приказа. Просто так неудачно сформулировал свою мысль…
– Я не в этом обвиняю вас. И вообще не обвиняю, – ответил полковник. – Но будем откровенны… Мы не вольны в выборе средств для уничтожения лаборатории Мори. Дело в том, что развиваемая при взрыве авиационной бомбы температура и взрывная волна способны при прямом попадании вы-полнить роль первичного детонатора и вызвать бурную реакцию распада всей огромной массы «электронной энергии», аккумулированной в подземелье Мори. Но беда не в этом. Беда в том, что одновременный взрыв этой энергии способен зажечь воздух и пожар в атмосфере распространится со скоростью ста километров в час, а через четыреста часов на земном шаре не останется ничего живого…
– Мори об этом знает? – спросил Серебряков.
– Знает, – сказал полковник. – Его девизом является программное изрече-ние: «мир должен принадлежать нам или он исчезнет совсем!» Вот почему, лейтенант, мы будем действовать только в соответствии с прочтенной вами инструкцией. Вы должны будете включить наш «Электронный нейтрализа-тор» в землю не далее как в двадцати метрах от грота. И тогда начнется реак-ция не распада, а синтеза, реакция нейтрализации и превращения всей накоп-ленной в подземелье Мори энергии в те металлы и вещества, из которых она была получена. Реакция пойдет с большим поглощением теплоты и темпера-тура в подземельях Мори понизится до абсолютного нуля. Это будет гранди-озная работа по возвращению электронам их энергии, отнятой промышлен-ностью «Бронзовой империи» за тридцатилетний срок ее работы. На месте гротов, когда закончится этот процесс (а он будет длиться два часа), образу-ется металлическая скала, над которой долго будет стоять люминесцирующее сияние, похожее на свечение ионовых трубок. И это все, что останется от зло-го замысла Мори.
… Теперь, лейтенант, ваши сомнения рассеялись или еще в некоей мере сохранились?
– Есть одно сомнение, – сказал лейтенант. – Вы утверждаете, что темпера-тура в подземельях профессора Мори во время реакции восстановления дос-тигнет абсолютного нуля. Но… при абсолютном нуле всякое движение моле-кул вещества должно прекратиться, наступит абсолютный покой, то есть ма-терия окажется без формы своего существования. Без движения, что невоз-можно. И современная наука допускает какое угодно большое приближение к абсолютному нулю, но принципиально исключает возможность достигнуть абсолютного нуля… Как это согласовать с вашими утверждениями?
Полковник задумался. Широкое лицо его приняло озабоченное выраже-ние, взгляд его умных серых глаз устремился куда-то в даль, и во всей его мощной фигуре ощущалась та тяжелая напряженность, которая охватывает человека в минуты больших решений.
Ведь вопрос лейтенанта Серебрякова затрагивал какие-то особые сообра-жения, заставившие науку принципиально отрицать достижимость абсолют-ного нуля, и ответ на него мог быть ничем иным, как или полным отрицанием этих соображений или новым толкованием их.
Лабораторная практика день тому назад позволила полковнику Браилову получить температуру абсолютного нуля, но теоретическое обоснование опы-та им было не закончино, вернее, прервано взбудоражившим весь мир ульти-матумом профессора Мори. И вот теперь надо было дать Серебрякову ясный ответ.
– Признаться, лейтенант, – вдруг вымолвил полковник, – ваш вопрос явил-ся для меня яблоком, которое упало на спину молодого Ньютона и заставило его не только открыть, но и обосновать закон всемирного тяготения. Ведь я долго искал теоретического обоснования своих опытов по достижению низ-ких температур. Так долго, что сами опыты опередили мою мысль. И вот, оказывается, что много думать это не обязательно долго думать. Надо быть взбудораженным и так непосредственно столкнутым лицом к лицу с пробле-мой, что уклониться от определенного решения уже невозможно даже на не-сколько минут.
Но это уже я сделал небольшое психологическое отступление, простую дань моей взволнованности, весьма извинительную и для полковника. Теперь же слушайте мой ответ по существу вашего вопроса.
Во-первых, нуль не равняется понятию «ничто». Это признано наукой. В высшей математике, например, невозможно обойтись без дробей, числовое значение которых равно нулю. В Менделеевской таблице химических эле-ментов только введение нулевого ряда вывело науку из тупика. А ведь «ни-что» не может быть порядковым показателем. В физике и математике поня-тие положительного и отрицательного опять-таки невозможно было бы без понятия «нуль», соответствующего конкретному качественному или количе-ственному состоянию материи.
Отсюда следует, что опыты Бойля-Мариотта и Гей-Люссака, приведшие потом к понятию абсолютного нуля и к формулированию известного закона Гей-Люссака о взаимозависимости температуры и объема газа при неизмен-ном давлении, вовсе не дают нам права понимать нуль, как «ничто», как «ис-чезновение» объема газа.
Ведь газ состоит из молекул. И как бы не был ничтожен объем этих моле-кул, он все же представляет собой нечто реальное. Но это заставляет нас взглянуть на вопрос о нулевом объеме другими глазами. Именно, это будет объем вещества, лишенного межмолекулярного пространства и движения мо-лекул. При нормальных условиях атмосферного давления такой объем может быть достигнут для известных нам веществ при температуре минус 273, 09 градусов. Вопрос лишь стоял практически в том, как получить столь низкую температуру? Неудачи следовали одна за другой только потому, что такую низкую температуру люди пытались получить при помощи молекул, когда решение этого вопроса скрывалось в области атома.
В самом деле, самую низкую температуру, приблизившуюся к абсолют-ному нулю, удалось получить путем испарения жидкого гелия при понижен-ном давлении. Но ведь явление испарения относится к области молекул. Ра-зумеется, что при известном пределе падения скорости движения молекул ис-парение должно было прекратиться, и оно прекратилось, хотя еще продолжа-ли существовать межмолекулярные пространства в испаряемом жидком ге-лии, то есть, хотя и не был еще достигнут нулевой объем газа.
Он и не мог быть достигнут при условии оперирования молекулами. Его можно было достигнуть при помощи энергии атомов, то есть при условии пе-рехода к средствам иного качества. Мной это было в лаборатории сделано и я «умертвил» молекулу, лишил их движения, получил нулевой объем молеку-лярного вещества.
Тише, тише, лейтенант, – жестом руки остановил полковник Серебрякова, сделавшего нетерпеливое движение. – Возмущаться неподвижностью моле-кул мы имеем право не более чем неподвижностью куска кирпича. Нам ка-жется он неподвижным, но внутри его идет движение молекул и атомов, так и внутри замороженных молекул идет кипучее движение атомов и электронов. Ничто в природе не нарушено моими опытами и моими выводами. Форма существования материи – движение не исчезает, если при абсолютном нуле замирает движение молекул. Молекулы не исчерпывают собой материю, а только являются малейшими частицами конкретных физических разновидно-стей материи. Вот в чем дело.
И та эндотермическая реакция атомной энергии, которая начнется в под-земелье профессора Мори, действительно должна понизить температуру до абсолютного нуля.
Надо понять эту простую истину, что абсолютный нуль достижим средст-вами внутриатомной энергии, но чувствуется он только в области молекуляр-ного состояния вещества и является нижней тепловой границей, за которой движение молекул невозможно. В области же движения атомов абсолютный нуль является малозначительной температурной величиной, влияющей на внутриатомную жизнь не более, чем пламя восковой свечи влияет на темпе-ратуру земной атмосферы.
Достаточно ли для вас, лейтенант, этого ответа? Понятно ли вам?
– Мне все понятно, полковник, – глухим голосом сказал лейтенант Сереб-ряков. – Разрешите идти готовиться к полету…
– Задержу вас еще на несколько минут, – ответил полковник. – Нам надо позаботиться о двухсторонней связи. Станьте сюда. Вот так. Хорошо. Теперь произнесите перед «миражескопом» несколько слов шепотом через эту тру-бочку, – полковник подал Серебрякову усеченный коричневый конус величи-ной с дамский наперсток. – Определенный сектор прибора будет реагировать потом только на ваш один шепот, в какой бы точке земного шара вы не ока-зались. И шепот ваш дойдет сюда со скоростью света, так как в трубочке звук превращается в электромагнитные колебания и, уносясь в пространство, по-падает к нам на экран.
Теперь идите, лейтенант. Вам надо подготовиться, надо отдохнуть, надо и побыть со своей женой…
Прощаясь с Серебряковым, полковник обнял его, потом поцеловал и дру-жески оттолкнул от себя.
– Идите, дорогой! Не забывайте, что ультиматум истекает в четыре часа утра. К этому времени мы должны дать профессору Мори наш ответ.
………………………………………………………………………………
Вечером мотоциклист доставил Серебрякова на аэродром. Вечер был пас-мурный. Сумерки окутывали ангары, клубились туманом у плоскостей ма-шин, похожих в это время на огромных черных птиц. У одной из машин ра-ботали аэродромные рабочие, приспосабливая планерный буксир. Планер стоял поодаль, широко раскинув свои острые крылья. К нему и направился Серебряков, но его окликнул женский голос.
– Мария-а! – закричал Серебряков, бросившись к женщине, только что вылезшей из кабины самолета. – А я было рассердился на полковника Браи-лова. Обещал он устроить, чтобы ты меня проводила и вдруг этот приказ те-бе: «явиться немедленно!»
Мария, упав в объятия мужа и поцеловав его, прошептала:
– Нет, Вася, на полковника нельзя сердиться. Он сделал даже больше, чем мы с тобой ожидали. Он разрешил мне буксировать на своем самолете твой планер. Так что я провожу тебя в путь-дорогу в самом буквальном смысле слова…
– Отлично, Мария, отлично! – продолжал обнимать ее, сказал Серебряков. – А теперь, дорогая, помоги мне одеться и пристегнуть парашют.
– Вася, да я тебя почти не вижу! – со страхом вскрикнула Мария, едва Се-ребряков оделся в специальный костюм. – Неужели у меня внезапно испорти-лось зрение.
– Нет, Мария, нет, – смеясь, сказал ей Серебряков. – У тебя зрение отлич-ное. Я потом, когда возвращусь домой, расскажу тебе о чудесных качествах моего костюма, сейчас же пора лететь. Давай простимся… Почем знать, что будет завтра.
Мария обняла мужа. Она целовала его, ласкала его щеки, грела его пальцы на своей груди, шептала нежные слова, просила беречь себя.
Но вот в глубине аэродрома стартер подал сигнал к взлету.
Разжались руки супругов, и они ринулись на свои места, Мария – в кабину самолета, Василий – в кабину планера.
Когда машина побежала по взлетной площадке и за нею устремился пла-нер, Василий Серебряков смахнул с глаз набежавшую слезу. В нем кипела в этот момент такая жажда жизни, которая делает людей сильнее смерти, но в нем была и столь мучительная боль и грусть о почти потерянном личном сча-стье, что он не смог удержать слезы. Он немного поплакал и от этого ему стало легче. Стало ему совсем легко потом от мысли, что он отправляется в бой за общечеловеческое счастье.
Машину тряхнуло. Стрелка альтиметра рванулась, побежала по кругу цифр. 700, 800, 900 метров.
– Нам придется идти за облака, – по телефону сообщила Мария. – Так со-ветовал полковник Браилов.
– Подымай на 3000, – ответил ей Василий, и машина, задрав нос, пошла кверху.
В это время полковник Браилов напряженно наблюдал за экраном в своем подземном каземате. По матово-зеленому фону экрана плыло крошечное изо-бражение самолета подходившего к облакам. За самолетом неотступно шел острокрылый планер. Еще секунда и машины утонули в волнистой мути об-лаков.
– Хорошо идут, – сам себе сказал полковник. – Хорошо идут…
Серебряков внимательно наблюдал за высотными приборами, светивши-мися в темноте. Вот стрелка альтиметра взлетела на 3000. Стало свежо. На темно-лиловом небе ярко блестели огоньки. Внизу, под облаками, было море. Серебряков следил за ним, всматриваясь в него через разрывы в облаках. Оно было темным, бездонным и немым, как пропасть.
На втором часу полетов Серебряков позвонил Марии по телефону.
– Через полминуты, Мария, я отключаю буксир и провод. Пора! До свида-ния, моя радость, до свидания!
Еще несколько секунд держал он трубку возле уха и с замирающим серд-цем слушал прощальные слова жены. У него не доставало сил, чтобы ото-рвать трубку. Перестать слышать нежные и бесконечно дорогие прощальные слова своей любимой женщины. Он и не стал отнимать ухо от трубки. Он просто нажал ладонью на рычаг автоматического разобщителя, и сейчас же в трубке наступила тишина. Планер, слегка провалившись, сбавил скорость и незримая сила некоторое время давила на спину Серебрякова, увлекая его вперед и вперед.
Полковник Браилов видел на своем экране как самолет, освободившись от буксируемого им планера, взмыл вверх, потом развернулся, сделал два круга над планером и взял курс к родной земле, а планер черной крылатой птицей мчался все дальше и дальше к берегам «Бронзовой империи». Лейтенант Се-ребряков вел его прямо к тому берегу, где был грот профессора Мори.
Постепенно снижаясь, Серебряков различал уже мутные контуры острова, видел багровые зарева над домнами, видел шарившие в небе голубые лучи прожекторов, видел какие-то розовые вспышки в море, и тогда на мгновение выступали из темноты серые очертания боевых кораблей, шедших на запад. Серебряков догадывался, что на палубах этих кораблей стояли «электронные пушки» и корабли спешили занять исходные позиции для стрельбы. Прибли-жалось время истечения срока ультиматума профессора Мори. «Скорее бы, скорее», – шептал Серебряков. Чтобы набрать скорость, он уже дважды терял высоту и скользил к острову «Бронзовой империи» с колоссальной для плане-ра скоростью.
Прошло еще несколько минут и планер поплыл над лесочком, располо-женном на крутом берегу. Быстрым движением руки Серебряков освободил пряжку привязных ремней, переключил управление планером на автопилот, приподнялся из кабины. Его обдала упругая ледяная струя воздуха. Оттолк-нувшись от машины, он нырнул в бездонную темноту.
Полковник Браилов видел, как из массы облаков вырвался черный комок и понесся по экрану, вычерчивая световую параболу.
Браилов встал. Поворотом микрометрического винта увеличил энергию приема до максимума, и на экране отчетливо отразилась падающая фигура парашютиста.
– Вот это тактика! – воскликнул полковник. – Молодец, затяжным падает! Да и планер хорошо идет. Через полчаса он утонет в море по ту сторону «Бронзовой империи» и ни один человек на острове не догадается, что на их землю прилетел воин с ответом на ультиматум профессора Мори.
А в предрассветной темноте сорумской ночи, раскачиваясь на лямках и стропах, под шелестящим куполом парашюта лейтенант Серебряков медлен-но опускался на вражескую землю. Серебрякову уже казалось, что он слышит шелест бамбуковой рощи, слышит запах чужой земли. Он слегка подтянулся на стропах, вытянул ноги так, чтобы одновременно стать на землю обеими ступнями. Но что это такое? Парашют вдруг понесло назад, к морю, начало поднимать в высь. Вот исчезло внизу черное пятно леса, вырвался из-под па-рашюта и умчался на восток извилистый берег, началось море, море, море. И море казалось теперь черным смолистым полотном, по которому сверкали искорки золотых украшений.
Серебряков догадался, что море было спокойным, что в нем отражались звезды, сиявшие на очищенном от облаков небе. Догадался он также, что па-рашют попал в горизонтальный поток воздуха и упадет где-то в море. «В че-тыре утра профессор Мори включит энергию и мир запылает в огне, а все по-гибнет, – мелькнуло в мозгу Серебрякова. – Нет, нет и нет! – яростно прохри-пел Серебряков. – Этому не быть».
Он ударил кулаком по автоматической пряжке, и сейчас же подвесная сис-тема выронила Серебрякова из своих лямок. Он слышал, как звонко трепых-нулся над ним зонт парашюта, как лязгнули пряжки лямок, потом все это от-стало от него, будто умчалось ввысь. В ушах его засвистело, сердце как бы потеряло вес и колыхнулось кверху, захватило дыхание.
Несколько секунд длилось это свободное падение, а расстояние между Серебряковым и морем, казалось ему, не уменьшалось. На смолисто-черном полотне продолжали сверкать золотые искорки отраженных звезд, и полотно это казалось глубоким-глубоким, как зеркало, как небосвод. И совершенно неожиданно ноги Серебрякова коснулись чего-то упругого, а вслед за эти во-да охватила все тело лейтенанта, потащила его в пучину и никакими силами нельзя было остановить это движение к морскому дну.
Огромная тяжесть воды давила на тело Серебрякова. Голова его начинала кружиться, и ему нестерпимо хотелось вздохнуть, хотя он знал, что этот вздох был бы его последним вздохом в жизни. И он бы вздохнул, если бы те-ло его еще погрузилось на несколько метров глубже. Но Серебряков почувст-вовал вдруг, что вода начинает выталкивать его обратно. Жажда жить, стрем-ление выполнить задание прибавило ему сил. Он начал карабкаться. Руками и ногами греб воду, стремясь скорее вырваться из морской пучины.
Вынырнув из воды, он прежде всего набрал полную грудь воздуха, потом повернулся на спину и немного отдохнул.
……………………………………………………………………………….
Плыть до берега пришлось не меньше тридцати минут. Вот и берег. Оск-лизлые камни, за которые Серебряков никак не смог ухватиться, нависали над водой. Не было ни одного кустика, ни одной ветки, чтобы взяться за них ру-кой и вылезти на берег. Пробуя его метр за метром, Серебряков поплыл вдоль берега, стараясь не плескаться и не шуметь. Но вода все булькала, и Серебря-кову казалось, что бульканье это было громче пистолетного выстрела.
Наконец, он почувствовал под ногою дно и встал. Вода доходила ему до пояса, а берег был совсем рядом и не очень крут. Но оттуда послышалось вдруг ворчание человека. Серебряков знал язык нации сорум. Прислушав-шись, он понял, что один из солдат охраны ругал другого за то, что тот съел его рисовую котлету. Потом солдаты начали говорить о том, что скоро утро, что скоро начнется буря…
Серебряков знал, о какой буре говорили солдаты, и сердце его билось все сильнее и сильнее. Вышел он на берег, но в этот момент из-под его ноги вы-рвался камень и покатился в воду. На шум немедленно бросились оба солда-та, крича: «Стой, стрелять будем!» Но Серебрякова поразило то обстоятель-ство, что солдаты пробежали почти рядом с ним, едва не задев его своими ножевыми штыками, но не заметили его. Покрутившись на месте и ничего не увидев вокруг, они присели на берегу и стали щупать камни.
– На них вода, – сказал один из солдат. – Здесь кто-то прошел.
– Ну, как он мог пройти? – возражал другой. – Мы же не спали.
Однако солдаты начали ощупью выискивать мокрые следы и ползли все ближе и ближе к прилегшему наземь Серебрякову. Вот уже осталось до него несколько метров. Казалось, сделай солдаты два-три шага, и они смогли бы заколоть Серебрякова штыком. Но Серебряков лежал на той земле, на кото-рую не смел ступать ни один страж профессора Мори.
– Мы дошли до камня запрета, но мы никого не видели здесь, – сказал один из солдат. – А дальше мы не можем искать, хотя мокрые следы ведут туда… разве поднять тревогу?
– Нет, нет! – в ужасе проговорил другой. – Нам никак нельзя делать трево-гу. Тогда мы будем казнены, если обнаружится, что кто-то именно на нашем участке ступил на запрещенную землю. Да и зачем? Мори все равно убьет на-рушителя своим огнем, а нам надо позаботиться о себе. Давай уберем все мокрые камни и сбросим их в море…
Солдаты начали спешно убирать в море мокрые камни, по которым только что прошел Серебряков. Камни хрустели, плескалась вода, шумели брызги, подымаемые падением камней в воду. Все это маскировало шум шагов Се-ребрякова, который встал и, согнувшись, начал торопиться к гроту Мори.
У грота была тишине. Голоса стражи еле доносились сюда, море было спокойно и только какая-то птичка трещала, как цикада, в лесочке над гро-том. Серебряков подобрался к самому входу в грот. Оттуда валило запахом окислой меди, из глубины слышалось нудное гудение какого-то мотора, ино-гда доносились человеческие голоса.
Осторожно, бесшумно Серебряков начал опускаться вниз по широким ка-менным ступеням. Вдруг он почувствовал какое-то препятствие, будто силь-нейший поток ветра уперся ему в грудь. Серебряков отступил назад всего на один шаг, и сейчас же прекратилось давление этого загадочного потока. Не было также никаких признаков ветра. Абсолютное спокойствие воздуха на-полняло вход в подземелье. Но как только попробовал Серебряков сделать шаг вперед, он снова ощутил упругое давление в грудь, будто кто невидимый отталкивал его назад.
«Электронно-магнитное поле, – догадался Серебряков. – Дальше мне идти не надо». Он присел на ступеньку и нащупал в кармане коробочку «электрон-ного нейтрализатора». Он уже хотел открыть ее, как услышал сердитый стар-ческий голос.
– Они до сей поры не дали нам ответа на ультиматум. Подготовьте всю систему к действию. Я докажу им, что не шучу.
– Но еще двадцать минут до истечения срока ультиматума, – возразил мо-лодой не столь сердитый голос. – Следует подождать…
– О, нет. Если они не решили вопрос за двадцать часов, то нельзя надеять-ся на решение его в двадцать минут. Они просто не верят в серьезность моего ультиматума. Хорошо же, я сам решу их судьбу.
– Но у нас тогда не будет рабов, если мы сожжем весь мир, – возразил тре-тий голос. – Нам надо кого-то пощадить…
– Твое, сынок, возражение меня убедило, – сказал Мори, засмеялся хрип-лым смехом. – Итак, решено. Включите всю систему, за исключением номе-ров 207 и 311. На территории под этими номерами живет до семидесяти мил-лионов людей. На первый случай, хватит рабов…
Остальной мир пусть сгорит! Через пятнадцать минут я лично включу в цепь энергию… Подготовьте журнал, чтобы записать туда день и час гибели непокорных…
– Сволочи! – подумал Серебряков. – Вам не удастся записать в свой жур-нал день и час гибели человечества!
Он нажал пальцем кнопочку золотистой коробочки и, скрипнув, крышка ее поднялась. Внутри засияли стрелки, крохотные рычажки, латинские буквы. Передвинув рычажки и стрелки, как было сказано в инструкции, Серебряков вынул из коробочки медную иглу, соединенную платиновой нитью с желуде-подобным аккумулятором электронной энергии, занимавшим половину коро-бочки. Иглу он воткнул в стенку грота, а коробочку положил на ступеньки и закрыл крышечку, чтобы не было видно сияния.
Не успел Серебряков сделать и пяти шагов к выходу из грота, как ослепи-тельный свет хлынул ему в спину, послышались крики и топот ног.
Серебряков оглянулся. Из раскрывшейся двери грота, окутанные серебри-стым паром, бежали один за другим два человека. Они на бегу дули в свои окоченевшие пальцы, стучали зубами от холода и страха.
Серебряков прижался к стене, и люди пробежали мимо него, даже не взглянув в его сторону. Вслед за ними выбежал из подземелья сутулый высо-кий старик, в котором Серебряков узнал профессора Мори. Волосы его были покрыты инеем, а шелковый халат шуршал от изморози, как жесть.
Мори упал на каменных ступенях и громко зарыдал, бормоча проклятия тому, кто разрушил плод его полувековых опытов и отнял у него из рук страшное новое оружие власти над миром, над людьми.
– Замерзни, Мори! – крикнул Серебряков. Он смял старика в охапку и втолкнул его обратно в дверь, из которой продолжал валить густой серебри-стый пар. И тут только Серебряков почувствовал, что и у него коченеют руки, а под ногами образовался лед.
Выбегая из грота наружу, Серебряков радостно думал: «Все идет совер-шенно правильно, как сказано было в инструкции. Нейтрализация аккумули-рованной профессором Мори энергии, как эндотермическая реакция, должна сопровождаться поглощением колоссального количества теплоты… Значит, должен наступить здесь холод и должны выпасть осадки».
Выбежав наружу, Серебряков сбросил перчатку с руки и поднял ладонь. Холодные капли влаги падали на нее из безоблачной выси.
– А все-таки чертовски становится холодно, – вполголоса произнес Сереб-ряков и повернул вправо верхнюю металлическую застежку костюма. Через секунду он почувствовал приятную теплоту, но наслаждаться ей ему не при-ходилось долго. Со всех сторон слышались крики солдат, начиналась беспо-рядочная стрельба и пули с визгом неслись над головой, щелкали по камням, рикошетили и звенели, наподобие струн.
Стреляли солдаты издалека, боясь подходить к гроту, над которым взды-мался густой серебристый пар и камни покрывались инеем и льдом. Пар рас-пространялся быстро во все стороны, и вместе с его волнами передвигался шаг за шагом лейтенант Серебряков. А когда он уже выбрался к опушке леса, от которого отступили солдаты, не выдержав стоградусного мороза. Распро-странившегося вместе с серебристым паром, шальная пуля ударила его в ле-вую руку.
Он опустился на траву. Но трава ломалась и звенела, как ледяные сосуль-ки. Кругом бушевала морозная смерть. И сквозь серебристый пар Серебряков заметил мерцание, которое все усиливалось и усиливалось, превратившись в сияние. «Это все, что надолго останется от злого замысла Мори», – почти в бреду повторил Серебряков напутственные слова полковника Браилова. Ему так захотелось пить, что уху почудилось близкое журчание ручья. «Звуковой мираж», – подумал Серебряков. Он знал, что никакой ручей не сможет жур-чать в этом стоградусном холоде.
Несколько минут, теряя кровь и силы, Серебряков не мог сосредоточить-ся. Перед его глазами вставали образы горных колодцев с хрустально-прозрачной водой, потом из сумрака ледяного пара выплыло улыбающееся красивое лицо Марии, подарившей ему прощальный поцелуй, наконец, ему померещился голос полковника Браилова. Он напомнил о том, что ультима-тум истекает в четыре часа утра.
Приступ горячки был погашен. Серебряков, осилив жгучую боль, взял свою простреленную левую руку, согнул ее так, что циферблат часов оказался у него перед глазами, но разобрать цифры было невозможно: стекло часов покрылось льдом. «Да это и не важно», – решил Серебряков. Он прильнул гу-бами к сигнальной трубочке и прошептал:
– Браилов, Браилов, Браилов! Говорит Серебряков, говорит Серебряков. Задание выполнено! Нахожусь в ста метрах восточнее Мори…
Потом Серебряков зажал пальцами рану и, согреваемый чудесным костю-мом, стал ожидать своих. Он знал, что Родина его не оставит.

Декабрь 1938 – февраль 1939 г.г.
Город Старый Оскол.
       





ОДУВАНЧИКИ
РАССКАЗ
Изобретатель, совсем еще молодой человек с узким сухощавым и глубо-кими серыми глазами, стоял на эстраде в городском парке и перед сотенной публикой излагал сущность изобретенного им аппарата.
– Еще в детстве любовался я полетом семян одуванчика, – говорил он. – Да и каждый из вас, наверное, видел эти матовые пушистые шары. Они плав-но и беззвучно проплывали над вашими головами в голубом воздухе или ка-тились по усыпанным песком дорожкам сада, подпрыгивая и внезапно уст-ремляясь в высь. Иногда эти шары сталкивались между собою в воздухе или бились о ветви деревьев и начинали распадаться на своеобразные парашюти-ки, плавно опускавшиеся на землю. При этом шар, потеряв часть своего опе-рения, начинал вести себя весьма странно в воздухе: исчезала плавность его полета, он скользил в сторону, нырял, совершая волнообразные движения и падал потом на землю.
Я догадался, что одуванчики взлетали в высь при помощи подъемной си-лы восходящих воздушных потоков и что их полетом можно бы управлять с помощью подвижного оперения. Пятнадцать лет прошло с того времени, ко-гда впервые зародилась во мне эта мысль. Она не давала мне покоя, она по-рождала во мне мечту о создании аппарата, которому должно быть дано на-звание «Одуванчик» и суждено усилить власть людей над природой.
Государство помогло мне в осуществлении моей мечты. И вот перед вами модель моего аппарата! – Григорий Павлович Арбузов (так звали изобретате-ля) длинной палкой с железным крючком на конце отвел в сторону занавес, и в публике удивленно ахнули.
На помосте, искрясь и сверкая под лучами солнца, слегка покачивался ко-лючий шарообразный аппарат, опушенный щетиной длинных стальных во-лос. В центре его была голубая яйцевидная кабина. От нее, как иглы ежа, тор-чали во все стороны густые стальные прутья. Они шевелились под воздейст-вием воздуха и казалось поэтому, что шар состоял из серебристых водяных струй и ярких металлических брызг то гаснущих, то возникавших снова. – Очень послушный аппарат, – сказал Арбузов и тронул концом палки дверцу кабины. Сейчас же она открылась наружу, причем стальная щетина на по-верхности кабины раздалась немного в стороны, как шерсть животного под дуновением ветра, и образовался конусообразный раструб – путь к открытой дверце кабины. – Прошу желающих, – пошутил Арбузов. – Кабина к вашим услугам. Она имеет двойную стенку и, как видите, стальное оперение из тон-ких прутьев и трубочек, вставленных одна в другую. Это позволяет удлинять или укорачивать оперение и, следовательно, увеличивать или уменьшать площадь опоры аппарата на воздух.
Оперение связано лишь с внешней стенкой кабины, имеющей чешуйчатую поверхность, наподобие рыбьей. Но рыбы могут шевелить своей чешуей только в плоскости, перпендикулярной плоскости бока. Чешуйчатые же пла-стинки кабины приспособлены к вращению вокруг своей оси и к смещению в любом направлении. Это создает неограниченные возможности для маневра оперением кабины в воздухе: оперение связано с чешуей кабины и аппарат как бы вооружен сотнями крыльев и рулей, послушных человеку. Простыми поворотами рычага пилот может заставить аппарат лететь в любом направле-нии, взмывать к облакам или падать к земле.
Но не это самое главное и ценное в моем аппарате. Самое ценное состоит в его назначении вызывать дождь…
По рядам сидевших на скамьях людей пробежала волна шороха и удив-ленных восклицаний. Многие встали и придвинулись поближе к эстраде, дру-гие заерзали от нетерпения на скамье, зашептались между собою, третьи изумленно пожимали плечами и вопросительно переглядывались.
– Вызвать дождь! Разве это мыслимо? – раздался голос почти у самой эст-рады. Арбузов невольно сделал шаг вперед и через перилу эстрадной решетки посмотрел вниз. Там стоял узкоплечий старик с желтым морщинистым лицом и обнаженной седой головой. Во всей округе он слыл за чародея и знахаря. Многие его боялись. Он глядел на Арбузова мутными голубыми глазами. Го-лова его тряслась на тонкой худой шее и весь он, казалось, зябко дрожал, хо-тя воздух дышал зноем и в безоблачном небе палило раскаленное солнце. – Немыслимо такое дело, немыслимо! – проскрипел старик и поднял над своею головою сухой мертвенно-бледный кулак. – Пятьдесят лет своей жизни из-расходовал я в бесплодной попытке покорить себе погоду. Я прочитал всю магию, знаю наизусть тысячу заклинаний и все они оказались бессильны вы-звать дождь. Из безоблачного неба, истерзанного зноем, не каплет слеза на землю, как и не потечет вода из гранитного камня. Научитесь вы сначала тво-рить облака, а потом думайте о дожде! – неожиданно высоким голосом вос-кликнул старик и зашагал от эстрады к выходу из парка.
Народ притих. Глубокое смущение охватило Арбузова. С грустью посмот-рел он вслед старику, загубившему себя блужданием по ложным дорогам, по-том оглянулся на свой чудодейственный шар. И снова в нем вспыхнула вы-ращенная годами вера в успех.
– Старик прав, – неожиданно сказал Арбузов, обращаясь к публике. – Он прав, что без облаков не будет дождя. Но мы с Василием Викторовичем Гра-добоевым, моим университетским товарищем, несколько лет наблюдали за режимом движения облаков, и пришли к выводу: над районами палящей за-сухи их проплывает в среднем не меньше, нежели над районами нормальной дождливости. Что же касается запасов воды, то облака несут ее над засушли-выми районами более чем над всякими другими…
– А почему же она не выпадает из облаков, если ее столь много? – полете-ли вопросы и толпа ожила, зашумела. – Почему же?
Арбузов ответил не сразу. Он тронул палкой дверцу кабины и она со зво-ном захлопнулась, а весь шар снова ощетинился сверкающими стальными иг-лами. На концах игл загорелись крохотные звездочки, как световые искорки на изморозном стекле. Потом, откинув рукой назад светло-русые вьющиеся волосы и обнажив высокий лоб с крутыми надбровными выпуклостями, Ар-бузов подступил к самому краю эстрады, вцепился пальцами в перилу.
Новое всегда кажется невероятным! – с обидой в голосе сказал он, выис-кивая сверкающими глазами тех, которые кричали «Почему?» Но все лица в незнакомой толпе казались ему одинаковыми и он никого не нашел, кому вы-сказал бы свою обиду. Все ждали от него ответа, и все были напряжены, как и он сам. Обида погасла в нем. – Чтобы верить, вы должны понять, – промол-вил он. – Я начну с простого примера, известного каждому второступенцу. Пересыщенный раствор сахара может стоять сколь угодно долго, и мы не за-метим пересыщенности раствора. Но стоит нам встряхнуть стакан, как часть сахара выпадет из раствора на дно. Значит, потребовалось нарушить внутрен-нее состояние раствора, чтобы излишки сахара выпали из него. По этой ана-логии мы можем объяснить, почему из облаков не всегда выпадает дождь. И особенно из облаков, плывущих над засушливыми районами.
Облака представляют собой парообразную массу, которой присуще не на-сыщение или перенасыщение влагой. Присуще и нормальное насыщение. При этом, в одном и том же облаке все три вида насыщения могут чередо-ваться несколько раз в течение суток без перехода влаги в капельное состоя-ние, то есть без выпадения дождя. Ведь если сахар выпал из пересыщенного раствора после внешнего толчка, то и для выпадения влаги из облака нужны определенные условия. Подобные условия не всегда создаются в облаке и в окружающей его атмосфере. Всего вероятнее, условия эти по характеру яв-ляются тепловыми или электрическими. Они строят погоду. Они превращают парообразную облачную массу в капельную. Но… над некоторыми областями земного шара часто создаются электротепловые условия, при которых облака ведут себя наподобие ненасыщенного или пересыщенного раствора при абсо-лютном покое: в том и другом случае без внешнего воздействия облако не проронит на землю ни капли дождя. И до сей поры мы были бессильны что-либо сделать. На планету обрушивалось несчастье: засуха выжигала посевы и травы. Погибал скот, голод душил людей. Заклинания знахарей не помогали и не могли помочь. Но дерзанию советской науки нет границ. Перед вами свер-кающий шар. Два таких шара через три дня будут проходить государственное испытание. Они поднимутся к облакам и заставят их пролить влагу на землю. В кабине шаров находится огромный запас аккумулированной электроэнер-гии. У облаков мы включим ее во внешнюю стенку кабины. Электричество устремится на кончики стального оперения и создаст электрический ветер, необходимый для конденсирования парообразной облачной массы. Когда бу-дет достигнута нужная плотность конденсации, мы сблизим наши аппараты на дистанцию разряда. Разность электрических потенциалов между аппарата-ми будет столь велика, что разряд выразится в виде сильнейшей молнии. Она пронижет облако и создаст условие для выпадения из него дождя. Наши ап-параты будут водить такое облако над измученными засухой полями, пока оно будет отжато и превратится в прозрачное испарение, неспособное к дож-деванию при наших теперешних средствах…
Установилась необычайная тишина.
За спиной Арбузова что-то стукнуло. Он оглянулся. По ступенькам лест-ницы на эстраду поднимался его товарищ Василий Викторович Градобоев. Это был круглолицый брюнет с шустрыми черными глазами и с курчавыми пейсами у больших оттопыренных ушей. Поправляя на ходу черный шелко-вый галстук с золотистыми крапинками, он достал из внутреннего кармана пиджака синий пакет и подал его Арбузову.
– Срочное письмо! – сказал он, задыхаясь от быстрой ходьбы и от внут-реннего волнения. – Нет, ты не прячь его, а читай немедленно…
Арбузов выхватил из кармана только что сунутое туда письмо, разорвал пакет.
Сперва он читал письмо про себя, потом его шепотом, наконец, начал чи-тать во всеуслышание.
«Здравствуй, дорогой внук! А письмо тебе пишет твой дед Бекас, как меня всегда прозывали на деревне за мою охоту стрелять бекасов. Теперь бекасов не трогаю: на ум не идут. Засуха в нашей области наистрашнейшая. От жары и сухости земля пошла в трещину и дюжа вся горькой пылью поднялась. Да-же речка наша постарела, почти высохла. И сухой песок на берегу лежит по-лосами и складками, будто кожа на ребрах старой худой кобылы. Вся жизня стала поэтому скучная и невозможная. А еще дюжа насчет тебя обидно.
В прошлом месяце читали мы самую ни наесть центральную газету. Хо-рошее чтенье дала нам газета насчет твоей машины, чтобы дождь притяги-вать. Дюжа здорово газета написана. Меня даже в слезу тронуло и в болезню головы ударило. А теперь вот злюсь до невозможности: нету твоей машины на виду и нету. Одна слава о ней без дела обозначилась и замерла машина.
Колхозники дюжа проходу мне не дают и хвастуновым дедом обзывают без всякого милосердия. И мне это слушать обидно и никак невозможно: в нашем роду хвастунов не водилось, а тут обозначился через газету. Я тебе и говорю теперь, если ты на всю Расею кричать умеешь и в газете обозначаться и если у тебя взаправду сила есть, чтобы дождь притягивать, приезжай в кол-хоз со своею чудою. Самолично помогу тебе со всей бедою справиться. А ес-ли нет у тебя никакой милы и одно хвастовство на душе содержится, то и глаз своих к нам не кажи. Буду я один в ответе перед колхозниками, как есть ты мой кровный внук и в науках заблудился.
На этом тебе кланяюсь и жду твоего технического ответа, как ты в городе наукам учен….»
Арбузов машинально сунул письмо в карман.
– Говорил вам, Василий Викторович, – укоризненно сказал он Градобоеву, – не надо принимать корреспондентов раньше времени. Написали они, а там вот что выходит: дед мучается…
На скамьях перед эстрадой никто уже не сидел. Люди столпились у самой рампы, а иные взобрались на помост, окружили молодого изобретателя.
– А ты не горюй, – дудил в самое ухо Арбузова директор областного му-зея, высокий сутулый человек в коричневом костюме полувоенного покроя и в высоких яловых сапогах, в зеленой рубашке. У меня два товарища в нарко-мате работают. Очень правительственные люди. – Человек с опаской посмот-рел по сторонам, щекотнул ухо Арбузова своими рыжими усами и неожидан-но возвысил свой бас до баритона, оглушительно крикнул: – Вези свой аппа-рат на испытание в колхоз, пусть люди своими глазами на достижение по-смотрят. А с правительством мы сегодня же договоримся. Оно наше прави-тельство, не откажет в пользе дела…
………………………………………………………………………………..
Аппараты «Одуванчик» были доставлены на крутой берег реки, протекав-шей у самой околицы родной деревни Григория Павловича Арбузова.
Тысячные толпы народа со всех окрестных сел собрались посмотреть на «чудо». Иные пришли и приехали за сотню верст. Еще много часов было до начала испытания аппаратов, еще правительственная комиссия готовила тех-нические условия для взлета аппаратов, а люди уже горели нетерпением знать, что будет дальше. Сколько волнений и надежд теснилось в груди каж-дого человека. Иные смутно чувствовали, другие ясно понимали, что они присутствуют при великом событии. Большинство верило в успех. Но у неко-торых теснились в сердцах сомнения и непонятная боль тревожила их душу. «Сказки! Все сказки и золотая мечта! – думали они, горестно взирая на серый потрескавшийся берег реки и на желтые сухие травы. – Все мечта! Веками мечтали люди сотворить дождь, но это им не дано…»
Но те, другие и третьи безмолвствовали. Они были удручены долгой страшной засухой. Они были готовы на все, лишь бы в раскаленном сухом воздухе засверкали серебристые нити дождя и на землю упала влага. Им так хотелось этого, что они зажмуряли глаза и перед ними вставало видение: они слышали шум дождя и вдыхали сырой запах разогретой солнцем и окроплен-ной дождем земли. Они открывали глаза и видение исчезало: солнце по-прежнему жгло землю. За рекой вспыхивали и гасли седые пыльные вихри над иссушенной пашней. В потоках ослепительного солнечного света желте-ли погибающие посевы, дремали запыленные блеклые сады. Обмелевшая ре-ка робко струилась среди высоких берегов и песчаных плешей, над которыми голодным криком кричали птицы.
– Чего же они душу нашу измаяли, ждут? – спросила невысокая загорелая женщина в голубой блузке и белом платке на большой русой голове. Она жадными темно-серыми глазами посмотрела в сторону площадки, где сверка-ли на солнце огромные щетинистые шары. – Может, они силы никакой не имеют?
– Облаков ждут, – тихо сказал ей высокий бородатый сосед, тоже с нетер-пением наблюдавший за диковинными шарами. – Без облаков дождь не при-тянешь. Не додумались до этого научные люди…
– С утра облако проходило, – заметил кто-то. – Прозевали его…
– Не прозевали, а машина не была готова к полету, – уже сердито сказал седой старик. – Это вам не прялка или моталка, а техника тонкая, летучая. С нею надо дюжа в аккурат обходиться…
Вдруг тысячи голосов зарокотали подобно морскому прибою.
– Показалось, показалось! – кричали люди. Они махали картузами и плат-ками, показывая за реку. – Скорее же начинайте, а то опять проплывет оно стороною!
Арбузов и Градобоев высунулись из кабин. Они непрерывно дежурили, превозмогая жару и досаду, что не было и не было облаков. Лица их были потны и красны, а глаза воспалены. И вот они отчетливо увидели над гори-зонтом, где белесое от зноя небо сливалось с темной полосой леса, большое светлое облако. Оно плыло медленно. Белые курчавые барашки шевелились в нем по краям, а средина казалась прозрачной и сухой, как слюда.
– Трудно из такого облака выжать каплю дождя! – воскликнул Градобоев.
– Должны выжать! – в суровой решимости ответил Арбузов. – Разрешите начать? – сказал он членам правительственной комиссии. Они стояли непода-леку, всматриваясь через бинокли в отдаленное облако. – Больше ожидать нельзя.
Взметнулся над головой председателя комиссии стартовый красный фла-жок, будто пламя при выстреле из ружья. Изобретатели захлопнули дверцы кабин и стальное оперение сейчас же равномерно распределилось по поверх-ности, шар начал расти на глазах людей. Быстро удлинялась обрамлявшая его стальная щетина. На голубой макушке кабины она загибалась книзу, будто сверкающие стальные волосы расчесывал кто невидимым гигантским гре-бешком. Но волосы эти не легли в гладкий пробор, а серебристым мохнатым венчиком охватили полысевшую макушку кабины и так замерли на некоторое мгновение. Потом они зашевелились, и воздух насытился дробным перезво-ном и писком трущихся друг о друга стальных волос. Искорки света вспых-нули на стальных концах оперения и люди зажмурили глаза, не в силах пере-нести ослепительное сияние.
Кабины немного осели на упруго согнувшихся под ними тонких стальных прутьях, потом подпрыгнули и оба аппарата взмыли в воздух. Они сперва стремительно, а потом плавно начали уходить в высь.
Люди, подняв головы, с замиранием сердца следили за диковинным поле-том шаров. Смешанное чувство восторга и тревоги владело людьми. Такое, может быть, смешанное чувство переживали зрители в 1797 году, когда французский воздухоплаватель Гарнерен впервые в истории выбросился из корзины аэростата и летел к земле на парашюте, или, когда русский летчик Нестеров 9 сентября 1913 года совершил на виду у всех первую мертвую пет-лю на самолете «Ньюпор» и положил этим начало высшему пилотажу или ко-гда тот же Нестеров в августе 1914 года на виду целого Галицийского фронта нанес в воздушном бою удар колесами самолета по австрийскому «Альбатро-су» и ценой жизни своей положил начало смелой тактике воздушного тарана?
Нет, более сильное чувство восторга и тревоги наполняло теперь сердца советских людей. Молчали они, наблюдая за аппаратами: решался вопрос не о простом техническом успехе человека, а о его власти над капризной стихи-ей природы.
А шары поднимались все выше и выше. Стальное оперение их то сгуща-лось, то разряжалось снова. Образовывались сверкающие конусообразные пучки и темно-серые воронки между ними. Потом все это гасло, пропадало из вида, а по большой окружности кабины возникали вдруг серебристые веера, похожие издали на сияющие перепончатые крылья. И тогда шары стреми-тельно взмывали в голубое поднебесье, тонули в золотистом сиянии света.
Вскоре шары стали казаться людям похожими на крохотных серебристых ежей, ползающих в голубой синеве недвижного неба. Вот они начали кружить на одном месте, потом скользнули в сторону и быстро понеслись к светлому облаку.
Облако проплывало уже над лесом, а серая широкая тень его мчалась по сожженным засухой полям, по рыжей пашне, по желтым лугам. И казалось, что это само горе иссушенной земли серыми пятнами проступало наружу и расплывалось по всему земному шару.
Одуванчики, меж тем, приблизились к облаку. Они разъединились и по-плыли в обхват его. Вот они совсем сблизились с облаком, на мгновение уто-нули в белесом тумане, потом снова блеснули стальной щетиной на солнце и начали медленно сближаться. Они плыли навстречу друг другу с противопо-ложных краев огромного облака, ныряя в нем, как в воде.
Люди видели с земли, что облако начало менять цвет и форму: оно стано-вилось синим, круглым и лохматым. Исчезли белые кудрявые барашки. Ниж-няя кромка начала вспухать, будто вся тяжесть тумана из верхних слоев обла-ка отекла вниз. Темно-синие опухоли надулись и вот-вот должны были про-рваться над землей.
Вскоре шары совсем исчезли в густой темно-синей массе облака. Люди в тревоге затаили дыхание. Вдруг яркая молния острым зигзагом пронизала об-лако. Потом еще несколько раз молнии пронизали темно-синюю плотную воздушную массу.
Всем показалось, будто облако наполнилось глухим шумом, похожим на шум соснового бора. И в тот же момент от нижней кромки облака вытянулась и начала расти темно-синяя борода. Она быстро удлинялась. Шум нарастал. В воздухе произошло движение. Ветер тронул блеклую листву. Затрепетали осины. Мелкая рябь прошла по реке. В воздухе сверкнули первые капли.
– Дождь, дождь, дождь! – неистово закричали люди. – Дождь!
И в одном этом слове воплотилось все, волновавшее их в эти минуты. В нем было выражение осуществленной вековой мечты и радости человека-победителя. В нем была гордость за нашу науку. В нем был восторг нашим великим временем.
Люди обнимали друг друга, смеялись и плакали, бежали к реке, в которую с намокших берегов уже катились мутные дождевые ручьи. Мокрые и счаст-ливые, люди не прятались от дождя, вызванные аппаратом Арбузова. Они следили за облаком, послушно ходившим в выси между шарами над пашнями и лугами, над огородами, над всей жаждущей землей.
Два часа шел дождь. Светлело и расширялось облако. Оно становилось эфемерным, почти невидимым. Густая радуга горела над землей и так радо-стно становилось на душе, будто вновь рождалась жизнь, началась неувя-дающая юность.
– Падают, шары падают! – завопил испуганный детский голос. – Дяденьки разобьются…
Шары стремительно снижались и вот-вот должны были врезаться в землю.
Тысячи людей колыхнулись, пришли в движение. Огромная людская мас-са подступила к самому берегу реки, будто хотела протянуть могучую руку через реку и остановить падение шаров.
В передних рядах двигался высокий старик с обнаженной седой головой и морщинистым лицом. По щекам его катились слезы.
– Внук, Гришутка! – кричал он громким голосом, будто Арбузов мог его слышать в своей стальной кабине. – Не ошибайся планом, держи машину в руке…
– К нам, к нам заворачивают! – закричали люди. Облегченно вздохнула толпа. Старик ладонью смахнул слезы с глаз.
– Я же говорил, что внук не ошибется планом, – сказал он и расправил плечи. – В нем моя природная наука в крови течет, мненья моя человеческая в нем сидит. Гришка, сукин ты сын, беги скорее ко мне! – кричал он, не имея сил пробиться к шарам, плавно опустившимся на землю. – Чуда твоя дюжа хорошая. Никто теперь не скажет, что я хвастунов дед: язык прикусит.
Пока дед пробивался к своему знаменитому внуку, по эфиру во все уголки земного шара успело долететь сообщение правительственной комиссии о ве-личайшей победе науки над природой.

Апрель 1941 года.
Город Старый Оскол.






ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ
РАССКАЗ
Квартира наша выходила окнами на глухую улицу, уткнутую концом в об-рывистый берег реки. Движение здесь было маленькое и по нетоптаной улице густым зеленым ковром стелились подорожники, росли круглолистые кала-чики, желтыми искорками посверкивали курослепы вдоль ручья от водораз-борной колонки, щетинилось остролистые осоки.
Тишина у нас стояла на улице, как в лесу в полуденном безветрии. И при-езжие люди, артисты там или студенты-каникуляры, всегда норовили попасть на постой в нашу или соседские квартиры: ни тебе пыли, ни тебе звуков – от-дыхай в свое удовольствие и набирайся сил.
На этот раз определился к нам на квартиру студент Воронежского Уни-верситета Владимир Хрусталев. Он приходился матери нашей каким-то даль-ним родственником и потому был нами принят дружески с самого начала. Да и внешностью нам он очень понравился. Высокий такой, светлоглазый. А го-лова у него курчавая-курчавая, золотистоволосая. Мы его за красивую голову прозвали Байроном, хотя он и не был поэтом, а любил больше физику и раз-личные опыты.
Приятно было проводить с ним время. Мы даже отвыкли драться с зареч-ными ребятишками, которые в прошлом году залезли в наш садик и воровали смородину. «Ну их к лешему, – думали мы. – Выпадет удачное время, зимою успеем поколотить воришек. А пока интереснее с Владимиром посидеть да позаниматься».
Владимир научил нас монету увидеть на дне чашки, хотя и монета скрыта была от нашего взора краем чашки. Для этого стоило нам налить туда воды. Потом он заставил очищенное куриное яйцо вползти через узкое горлышко во внутрь графина, куда бросил перед тем пропитанную спиртом и зажжен-ную ватку. Он позабавил нас однажды интересным оранжево-фиолетовым огнем, уронив капельку серной кислоты на щепотку толченого сахара.
Но больше всего нам запомнился опыт с нагретым шаром.
Собрались мы тогда в столовой. Пятеро нас было: я с братом и трое со-седских ребятишек, моих одноклассников. Да еще бабушка наша пришла. Очень она любила чудеса смотреть. Боится, бывало, а все же смотрит и кре-стится при этом. «Господи, сусе христе, – шепчет она. – Какую мыслю люди придумали, что и лукавый не догадается».
А лукавому действительно трудно было разобраться в этом опыте, хотя и был он несложен: Владимир проложил по столу свинцовые рельсы в форме замкнутого круга, поставил на них горячий металлический шар и дунул на не-го, что было силы.
Мы даже ахнули от удивления: шар, который не смогла бы сдунуть с мес-та даже богатырская голова из «Русланам Людмилы», послушно тронулся с места и покатился по рельсам. Он все ускорял свой бег и ускорял, будто не-видимая сила гнала его и толкала непрерывно.
Затаив дыхание, мы молча следили за движением шара. Выражение наших лиц было, наверное, очень смешным и Владимир с трудом удерживал улыбку и не спешил открыть нам секрет нового опыта. Мы тоже крепились, не спра-шивали. А вот бабушка не выдержала.
– Не колдовское это наваждение? – робко спросила она, сдвинув очки на лоб и широко перекрестившись. Потом она согнулась над рельсами и чуть не зацепила носом шар. – Ей же ей, чудно и безбожно… Антихристу, наверное, шар подчиняется…
Владимир расхохотался.
– Шар подчиняется явлению теплового эффекта, – сказал он.
– Ка-аму-у подчинятся? – переспросила бабушка. – Жизня наша слабая была при царе, неученая. Я в таком имени ни одного святого угодника ни ра-зу не слыхала…
Мы, признаться, тоже не знали что такое тепловой эффект. Да и нас инте-ресовал сам по себе бегающий шар, а не сила, толкавшая его. Бабушка же за-интересовалась не столько шаром, сколько загадочной силой.
– Да ведь все очень просто устроено, – сказал Владимир. – Шар почти го-рячий. Свинец под ним моментально нагревается и расширяется. Образуется невидимый для глаза бугорок, с которого шар скользит и снова нагревает свинец в другом месте. Так и гонят его эти свинцовые бугорки по рельсам. Я вои вам расскажу один занимательный случай…
Мы уже приготовились слушать этот занимательный случай и рты рас-крыли для удобства, как произошло неожиданное и странное явление: все мы увидели зеленую тень на лице бабушки. Тень захватила морщинистый ба-бушкин лоб, нос, сверкнула зловещим огоньком в стеклах очков и растаяла на ее верхней губе.
Я вопросительно посмотрел на Владимира и не узнал его. Глаза его воз-бужденно горели, на скулах дрожали мускулы. В нем ощущалось такое на-пряжение, как у кошки перед прыжком на замеченную ею мышь. Он бросился к открытому окну и в мгновение ока выпрыгнул на улицу.
Пока мы выбежали из комнаты, Владимир был уже далеко. Он рысью гнался за женщиной в зеленой юбке. Мы в ней узнали одну из наших соседок. Она жила в старом доме на самом берегу реки и теперь шла, наверное, в один из городских магазинов произвести какую-нибудь покупку.
Догнав Ольгу Васильевну, Владимир начал что-то с жаром доказывать ей, потом взял ее под руку и повел к нашему дому.
Ольга Васильевна хохотала, отмахивалась от Владимира рукой, но все же шагала рядом с ним. Мы ничего не понимали во всем происходившем и на-стороженно следили за поведением Владимира.
А он вбежал в комнату, усадил нас на старые места, упросил бабушку сно-ва склониться над продолжавшим кататься по рельсам шариком и потом крикнул через открытое окно Ольге Васильевне, которая продолжала стоять на улице:
– Шагайте мимо окна, как раньше шли!
Мы слышали как Ольга Васильевна, мягко шаркая сандалиями о деревян-ный тротуар, прошла мимо окна. Но никакой зеленой тени при этом на лице бабушки или в другом месте не появилось, хотя Владимир ждал эту тень.
Он снова бросился к окну и высунул голову на улицу.
В голубом небе плыли небольшие белоснежные облачка, одно из которых закрыло собою солнце, и только прозрачные золотистые пучки солнечных лучей пробивались из-за его иззубренных розово-огненных краев и озаряли пространство неровным фиолетовым сиянием.
– Все испортило это облако! – с горечью и даже страданием в голосе вос-кликнул Владимир. Глаза его перестали гореть, немного затуманились и мы увидели в них что-то похожее на досаду и на грусть. – Облако изменило элек-тротепловой и оптический режим воздушной среды, почему и не получилось больше зеленое отражение, - не нам, а сам себе говорил Владимир, облоко-тившись на подоконник.
Неожиданно он встал, прошел к себе в комнату и начал собираться к отъ-езду в университет. На наши просьбы остаться и погостить еще хотя бы не-дельку, он ответил категорическим отказом.
– Нет, юные друзья, – говорил он, – мне надо разгадать тайну зеленой те-ни. Это явление столь загадочно, сколь и значительно…
Через несколько месяцев началась война с Финлядией. Владимир пошел добровольно на фронт и погиб под Выборгом. Нас сильно опечалила его смерть. Нам было несказанно жаль его как человека большой души и как ли-цо, унесшее с собой в могилу неразгаданную тайну зеленой тени.
Прошел еще год, и загрохотала большая война.
Вскоре в наш городишко понаехали беженцы. Тесно стало в домах и в квартирах. В нашей столовой, где мы наблюдали когда-то интересные физи-ческие опыты, поселились две семьи из Воронежа. Одна семья была незнако-мая, а другая – наши родственники: мать и два меньших брата Владимира Хрусталева.
Однажды мать Владимира проговорилась, что она хранит в своей шкатул-ке самые дорогие вещи – портрет сына и его дневник. У меня при этом чуть сердце из груди не выпрыгнуло. «Наверное, Владимир записал что-нибудь в своем дневнике и о зеленой тени? – подумал я. – Обязательно надо его про-честь».
Целый месяц просил я у тетушки Владимировы записки. Наконец, она со-гласилась, но давала читать по одной тетради. Я прочел таким образом семь толстых тетрадей, но о зеленой тени в них даже не было намека.
– Ну, вот тебе последняя тетрадь, – сказала тетушка, подавая тоненькую ученическую тетрадочку в голубой обложке. – Больше Владимир ничего не писал… Не успел.
В глазах моих зарябило, буквы запрыгали и я с трудом, сильно волнуясь, прочитал: «1939 год. Дискуссия с профессором о зеленой тени».
Стараясь казаться спокойным, я с неимоверным трудом подавил в себе волнение и притворился, что не очень-то заинтересован в прочтении этой тетради. Я с безразличным видом покрутил ее в руках и потом медленно вы-шел с нею в соседнюю комнату. В самом же деле я боялся, что тетушка раз-думает и не даст мне эту тетрадь: слишком она внимательно следила за мной глазами, в расширенных зрачках которых металось беспокойство и не совсем еще решенное желание отнять у меня тетрадь и замкнуть ее в шкатулку.
Оказавшись за дверью, я облегченно вздохнул. Дрожащими руками я за-прятал тетрадь за пазуху и пустился бежать к одному из своих закадычных друзей, на соседнюю улицу.
Там мы совместно прочли записки Владимира, написанные в виде диалога Владимира с профессором.
«Сегодня я возвратился в Университет, – писал Владимир на первой стра-нице записок. – Профессор Николай Александрович Сахаров внимательно выслушал мой рассказ о зеленой тени и задумался. Он несколько минут рас-хаживал по кабинету, сутулясь и покашливая. Седая большая голова его тряс-лась, левая рука мяла длинный бритый подбородок. Потом он остановился, уставился на меня узенькими серыми глазками, усмехнулся.
– Конечно, вы оказались жертвой своей неопытности, – сказал он, – и при-няли поэтому ординарное явление за нечто исключительное. Ведь зеленая юбка проходившей по улице женщины отразилась в стекле открытого окна, а стекло отбросило зеленую тень на лицо старухи. Вот и все. Отдыхайте, моло-дой человек, набирайтесь сил. После каникул у вас будет немало работы…
– Но, Николай Александрович! – с жаром возразил я. – Ваше остроумное объяснение противоречит истине. Я вам это докажу. Во-первых, окна были открыты наружу и ни в коем случае не могли отбросить зеленую тень во внутрь комнаты. Во-вторых, они почти на два метра подняты над тротуаром и не могли поэтому отразить в себе юбку проходившей по тротуару женщины. Кроме того, зеленая тень упала на лицо старухи не снизу и не в анфас. Она упала наискосок сверху и покрыла верхнюю часть лица до губ включительно. Такое явление могло произойти лишь в случае, если допустить существова-ние в атмосфере отражающего зеркала…
Продолговатое лицо профессора еще более вытянулось от изумления.
– Повторите ваши возражения, – сказал он, присаживаясь рядом со мною. – В них есть что-то оригинальное.
Я повторил все сначала. Тогда профессор встал. Он взял меня под руку и мы начали мола шагать по мягкому ковру от одной стены обширного кабине-та к другой.
Молчание прервал профессор.
– Оригинальность вашего суждения, – сказал он, – состоит не в том, что вы допускаете существование зеркальных свойств атмосферы. Такое свойст-во известно людям много веков назад. Оно объясняет собой явление мира-жей, то есть отражение земных предметов в воздухе. Но до сей поры мы ду-маем, что миражи связаны с определенными широтами. А вы предлагаете рассмотреть их как общее всем широтам явление. В этом оригинальность ва-шего суждения. Это, дорогой мой, уже целый переворот во взгляде на мираж. В этом сила вашего суждения, но в этом и слабость его. Как можете вы дока-зать существование отражающего зеркального атмосферного слоя в наших широтах, когда на протяжении веков никто из людей не наблюдал еще этого явления? У нас, дорогой мой, не Сахара и не Аравийская пустыня, даже не Фергана…
– Вы сказали, что никто не наблюдал этих явлений, – возразил я профес-сору. – А мне думается, люди наблюдали это явление, но не придавали ему значения. А это все равно, что не заметили его. Кроме того, зеленую тень нельзя иначе объяснить…
– А вы ее и не объясняйте сейчас, – спокойным, немного суховатым голо-сом возразил профессор. – Учитесь, копите знания, положитесь на время. Со временем все вопросы будут решены…
– Но почему надо отложить то, что нас сильно волнует?! – воскликнул я. – Ведь ученый Ампер немедленно погрузился в объяснение того факта, что магнитная стрелка отклоняется от провода с пропущенным через него элек-трическим током и открыл…
– В том то и дело, что Ампер был ученым, – сердито сказал профессор. – А вы пока студент. У вас еще слишком много неуемной фантазии и… недос-таточно знаний для великих умозаключений.
Мы снова замолчали.
Профессор присел на диван и начал листать физику Лехера на немецком языке. Остановившись на рецепте амальгамирования, он углубился в чтение и предоставил мне возможность подумать. Он, видимо, не хотел, чтобы я ушел, иначе сказал бы мне прямо, что больше не располагает временем для разго-воров: он был прямодушен и никогда не скрывал своих мыслей и чувств от других.
Я сел в широкое кресло с дубовыми подлокотниками. Был жаркий пол-день. Солнце било лучами в широкие стекла высокого окна. Лучи падали на ковер и на отполированный до блеска дубовый подлокотник. Какой-то неяс-ный световой рисунок, похожий на водянистый узор в гербовой бумаге, слегка колыхался на поверхности подлокотня. И он подсказал мне новую мысль.
– Видите ли, Николай Александрович, – улучив момент, сказал я. – На подлокотнике колышется неясное изображение вон тех стекольных наплывов и пустоток, которые находятся на верхнем листе окна. Изображение очень неясно. Но можем ли мы на этом основании отрицать зеркальные свойства отполированной дубовой поверхности или можем ли мы удивляться, что изо-бражения неподвижных предметов воспринимаются нашими глазами как ко-леблющиеся? Конечно, не можем. Мы только обязаны объяснить их. Нам яс-но, что резкость изображения зависит, кроме всего прочего, от совершенства зеркала и от среды, заполняющей пространство между изображением и изо-бражаемым предметом. А колебание изображения в данном случае объясня-ется вот чем, - я показал при этом на дым из трубы соседнего дома. – Клубы дыма периодически нарушают светопроницаемость воздуха и глаз наш вос-производит это как колебание изображений, хотя изображаемые стеклянные наплывы и пустотки абсолютно неподвижны…
– Какое же это имеет отношение к вашей зеленой тени? – снисходительно спросил профессор. Он скупо улыбнулся и поднял косматую правую бровь. – Да вы подобным суждением, не замечая того, заводите себя в тупик неразре-шимых противоречий: чтобы объяснить невидимость миражей в наших ши-ротах, вы ссылаетесь на несовершенство атмосферного зеркала. Тут же вы намекнули и на большое значение среды в процессе отражения, но совершен-но забыли о роли пространства: с удалением зеркала от предмета изображе-ние его будет нами восприниматься все хуже и хуже, пока исчезнет совсем. И вдруг вы допустили мысль, что несовершенное атмосферное зеркало наших широт смогло отбросить от себя зеленую тень юбки. Неправда ли, ваши по-зиции очень слабы и неубедительны?
– Нет, неправда! – неожиданно дерзким тоном сказал я. – Несовершенство зеркала для меня является вопросом относительности. Разрешить такой во-прос можно и должно в зависимости от цели, во имя которой он ставится. Главное состоит в принципиальном признании существования какого-то зер-кала в верхних слоях атмосферы и в признании его неодинаковости над раз-ными широтами, как и неодинакова среда и условия, при которых это зеркало воспринимает и отражает изображения земных предметов.
Я утверждаю, что над некоторыми широтами земного шара атмосферное зеркало в силу его особого строения и отсутствия помех со стороны среды может и дает четкие изображения предметов земли – миражи. Над другими же широтами такое изображение не получается по причинам недостаточной прозрачности среды и несовершенства атмосферного зеркала. Но вполне воз-можно, что над всеми широтами земли атмосферное зеркало непрерывно от-ражает изображения земных предметов, только в очень разреженном состоя-нии. В таком разреженном состоянии, что их нельзя обнаружить не только простым глазом, но и даже при помощи двадцатитысячного увеличения электронного микроскопа. Однако в природе могут возникнуть благоприят-ные обстоятельства, при которых над любой широтой атмосферное зеркало даст яркое изображения земных предметов, видимое простым глазом. Теория вероятности допускает такую возможность, а наблюденная мною зеленая тень подтверждает ее практически.
– Но вы же сами сказали, что явление зеленой тени не повторилось, хотя и вы заставили женщину вторично пройтись под окнами квартиры, – возразил профессор. – Значит, и… нет у вас оснований защищать вашу гипотезу…
– Есть основания, – настаивал я. – Это основание заключается даже и в том, что явление не повторилось: в хаотическом сплетении бесчисленных факторов, влияющих на яркость миража, могла в миллион лет создаться бла-гоприятная комбинация, породившая зеленую тень. И, может быть, природа никогда не повторит этого, но человек обязан заставить природу повторить полезные явления. Я не смог воссоздать полностью тех условий, при которых возникла зеленая тень, и поэтому она не повторилась. Но она обязательно по-вторится, если воссоздать необходимые условия или вооружить людей нуж-ными приборами наблюдения – миражескопами. Я мыслю создание такого аппарата, который сгущал бы до необходимой плотности рассеянные отраже-ния атмосферного зеркала и направлял их на особый экран, доступный не-вооруженному человеческому глазу…
Профессор взволнованно пожал мою руку.
– Вы сильно защищаете выдвинутую вами идею, – сказал он. – И у вас столько веры в успех своей мечты, что я готов работать над ее осуществлени-ем вместе с вами. Мне только неясно, какое практическое приложение может найти ваш миражескоп, скажем, в укреплении обороны нашей страны и в увеличении могущества наших Вооруженных сил?
Я ответил профессору не сразу, хотя и думал об этом еще в поезде, воз-вращаясь в Воронеж из неожиданно прерванных каникул. Мы испытующе смотрели друг на друга и читали в глазах то, чего невозможно сказать или на-писать. Старые глаза профессора молодели и загорались юношеским огнем. Так могли гореть только глаза советского ученого. В глазах этих было много теплоты и дружбы. Я почувствовал, что отныне мои юношеские мечты будут иметь поддержку суровой мудрости науки. Я чуть не разрыдался от охватив-шей меня радости. Мне трудно было говорить, но и невозможно было мол-чать.
– Николай Александрович, – тихо произнес я. – Если мы разрешим про-блему миражескопа, наша армия получит могущественное средство разведки: ни одно передвижение войск противника не произойдет незамеченным. Экран будет действовать круглосуточно. Кроме того, мы усилим его особыми при-борами по улавливанию постоянно истекающих и всепроникающих лучей от различных предметов надземных, подземных и подводных. Вне всякого со-мнения, такие лучи можно трансформировать по своему действию в лучи оп-тические и получать на экране изображение подводных и подземных предме-тов. Мы ликвидируем все глубокие тайны, которыми окутывают себя капита-листические армии, готовясь к войне. Мы это сделать можем, если разрешим тайну зеленой тени…»
На этом записки оборвались. Но они возбудили в нас непреклонную волю продолжить работу Владимира Хрусталева. И мы поклялись над его запися-ми, что обязательно откроем тайну зеленой тени.
Февраль-апрель 1945 года.
Город Горький.
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР
РАССКАЗ
На этот раз товарищи зашли к Геннадию на квартиру прямо с заводской экскурсии. Спор, затеянный ими еще в пути и даже в цехах завода, продол-жался здесь с новой силой. Они спорили о всем, что видели на заводе и что поразило их воображение. Они высказывали свои мысли и усердно старались доказать обязательно доказать свою правоту.
Особенно горячился Юра Собольков.
– Нет, вы мне сначала докажите, потом я соглашусь! – звонко кричал он, грозя пальцем то одному, то другому товарищу. Серые глаза его стали от воз-буждения круглыми и сердитыми, парчовая тюбетейка сползла на затылок и вот-вот должна была упасть. – А, может, вы ничего мне и не докажете. Зачем, вот, например, репу парят? Да вы не посмеивайтесь, а в смысл вдумайтесь. Ее затем парят, чтобы она размякла и съестнее стала… Постойте, постойте: улыбки ваши не являются доводом. А вот я вам говорю научную истину: пар не укрепляет вещества, и мне поэтому неубедительным кажется заводской чан с кипятком и с опущенными в него для пропа-а-аривания автомобильны-ми цилиндрами. «Мол, пропариваем цилиндры, чтобы они крепче в работе были». Да чепуха это, а не укрепление. Делают просто для удивления, а вы рты разинули и ах, ах, чудо! Никакого чуда, а простой фокус. Но у меня ха-рактер твердый. Меня этими никакими фокусами не удивишь. Дураков нету, верить всему, что под глазом мотается…
– Тебя трудно удивить! – насмешливо сказал Геннадий, глядя в упор на Юрия. И тот уловил в карих глазах товарища не только иронию, но и что-то похожее на сожаление. Его взорвало, и в виски стукнула кровь. Казалось, он бросится на Геннадия с кулаками. Но он только глубоко вздохнул, втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, и отошел от стола к этажерке с книгами. Геннадий последовал за ним. – Ты, Юрий, сам всех нас удивил: репу прирав-нял к автомобильному цилиндру. Старшекла-а-асник… Смешно, какой ты упорный! (Юрий метнул на Геннадия недружелюбный взгляд). Ну, серчай-серчай, если тебе это нравится, а все-таки надо понять, что одно и тоже воз-действие на разные материалы приводит к разным результатам: репа от пара слабеет, автомобильные моторы крепнут, а ты становишься более сердитым и немножко комичным…
– Геннадий, не умничай! – воскликнул Юрий. Лицо его покраснело, а чер-ные оконца зрачков сузились, золотистые брови сошлись над загорелой пере-носицей. Другие товарищи поспешили встать между Геннадием и Юрием, чтобы не дать им вцепиться друг в друга. Но Юрий отпихнул их в сторону. – Не умничай! Репа у меня только к слову пришлась, сам я в ней не вижу какой-либо науки и ты ее за уши в наш спор на тащи. Понял? Но этого мало, пони-мать готовое: курица тоже понимает, что пшено лучше проса. А вот можешь ты мне доказать на других примерах, кроме репы и цилиндра, что одинаковое воздействие на разные вещества дает разные результаты? Нет у тебя таких примеров и спорить со мной не берись: ты знаешь мой характер. Не уступлю и все. Сначала ты меня убеди…
Геннадий резким движением руки отбросил назад густые черные волосы, налезшие было на его высокий смуглый лоб, а потом дружески взял Юрия за плечи и слегка встряхнул его.
– А если у меня есть примеры? – загадочно сказал он. – Тогда что?
– Да нет у тебя никаких примеров, и ты меня на испуг не бери. Я не из пуг-ливых, – возразил Юрий. Но голос его был уже не сердитый, как перед тем, а более мягкий и даже с дружеским оттенком. – Но если не врешь, выкладывай свои примеры наружу. Мы их рассмотрим (Юрий показал пальцем на себя и на всех остальных товарищей) и, может быть, утвердим. Ведь я хоть и серди-тый, но парень сходственный. Только, ребята, нет у Геннадия никаких приме-ров и мы его сейчас выведем на чистую воду. Правильно?
Ребята, не решив пока, чью сторону принять, молча поежились.
Только один из них, прозванный Семеном-примиренцем за постоянную склонность угодить всем или примирить их между собою путем какого-нибудь половинчатого предложения, заерзал на стуле. Обеими ладонями при-гладил он свои и без того гладко причесанные белокурые волосы и заиски-вающе посмотрел золотистобровыми голубыми глазами на Юру.
– Не надо волноваться, – тягучим голосом сказал он. – Если нет у Генна-дия примеров, и не надо. Без них обойдемся. Мирно, без спора обойдемся. Ведь мы же друзья…
Геннадий погрозил ему указательным пальцем.
– Семен, не мири нас, а лучше сам пойми сущность спора! – сказал он. – Тебе это полезнее будет. А за факты и примеры не беспокойся, их сколько угодно найдется. Вот, к примеру, если начать молотком бить по куску хруста-ля или по стеклу, мы получим осколки. Но ударами того же молотка мы мо-жем выковать любую вещь из железа. Кирпич или глиняная посуда закаляют-ся в огне, а в этом же огне алюминий плавится и принимает серебристо-розовый цвет. При этом имейте ввиду, что сырьем для алюминия служит гли-на…
– А наоборот, наоборот какие-нибудь примеры приведи! – воскликнул Юра. Он хотел во что бы то ни стало запутать Геннадия, сбить его с толку и показать себя победителем перед лицом товарищей. – Ну, наоборот не мо-жешь? Ага!
– Как это наоборот? – огрызнулся Геннадий. В нем кипела досада, и он не удержался от грубого сравнения. – Ты, Юрий, начинаешь хитрить не хуже Игнатия Лойоллы…
Ребята при этом расхохотались. Даже Семен с трудом удержался от смеха и весь сморщился, начал чихать и покашливать. Украдкой он следил за Юри-ем и ожидал какой-либо резкой с его стороны ответной выходки. В другое время оно, пожалуй, так бы и случилось: намек на сходство Юрия с главой и основателем испанской инквизиции, который без зазрения совести называл черное белым и утверждал, что дровяные поленья могут цвести при усердном поливании их водой, привел бы Юрия в неописуемую ярость. Но на этот раз Юрий только снисходительно улыбнулся и покачал головой. Про себя он по-думал: «Это очень хороший признак, если Геннадий начинает грубить. Он, выходит, чувствует неизбежность своего поражения. Так-то, со мною не спорь». Но вслух Юрий сказал другое.
– Запарился ты, Геннадий. Хуже репы стал, очень несообразительный. Но ты не робей, я тебе разъясню, что значит примеры наоборот. Это если одина-ковый результат может произойти от совершенно различных причин. Вот ты и докажи нам такую истину. Убедишь, мы тебе поверим. Но, смотри, нам все это налицо давай, а не крути вокруг да около. Мы зубастые человеки…
Все это Юрий говорил в снисходительном и даже в покровительственном тоне, стараясь изобразить себя знатоком всех затронутых вопросов, велико-душным человеком, готовым помочь Геннадию выпутаться из затруднитель-ного положения. Но Геннадий догадывался, что Юрий хотел одного – побе-ды. И победу Геннадий ни за что не хотел уступить Юрию, так как чувствовал свою правоту. Но правоту эту надо еще было доказать другим, присутство-вавшим при споре товарищам. И доказать ее было надо, хотя бы в основном, без промедления, по горячим следам спора. Доказательства мерцали где-то вдали и никак не давались, чтобы сформулировать их. В напряженном мозгу Геннадия мысли молниями вспыхивали и снова гасли. При вспышке они оза-ряли накопленные памятью факты, будоражили саму память и воскрешали в ней что-то близкое-близкое к искомому ответу. Но мысли гасли как раз в тот момент, когда ответ уже вертелся на кончике языка, и Геннадию снова при-ходилось неимоверным усилием воли заставлять свои мысли сверкать и све-том своего горения озарять истину.
Ему было очень трудно. Высокий лоб его вспотел. Над черными дугами бровей кожа собралась в нежные морщинки. Сквозь густые ресницы сверкали сощуренные возбужденные глаза.
– Сейчас, ребята, сейчас, – шептал он пересохшими губами. – Дайте не-много собраться с мыслями…
Ребята ему не мешали. Они все умолкли и с чувством тяжелой неловкости и даже с болью в груди следили за шагавшим по комнате Геннадием. Если бы они могли, то без промедления подсказали бы ему нужное решение, как не раз делали это в младших классах. Но они сами не знали теперь, как нужно ответить на вопрос Юрия и можно ли вообще на него ответить. Они чувство-вали также досаду на Юрия, который так настойчиво напирал на Геннадия своими вопросами. Но интерес, порожденный в них затеянным спором, урав-новешивал досаду и они молчали, будто во рту их была вода. Им все же хоте-лось узнать, чем кончится умственный поединок Геннадия и Юрия.
«В движении тела быстрее движется мысль, – думал про себя Геннадий, вспомнив слова отца, инженера автомобильного завода. – Трудность делает ее более острой. Поэтому благодари трудности. Без них не рождались бы мысли, ибо довольство и сплошная удача могут породить не только лень тела, но и вялость мысли».
Вспомнив об отце, Геннадий вспомнил и о заводе. Вот он встал перед гла-зами. Весь встал со всем своим вывернутым наружу нутром. Потом мелькну-ли в памяти детали заводских картин. Вот громоподобно гогочет бронзовый конвертор и бушует в нем оранжево-зеленое пламя. Вот огромные цилиндры электроплавильных печей. Над ними огненными колоннами торчат электро-ды, сияют гигантские вольтовы дуги.
Из пробитых ломами и прожженных кислородом леток вырвался ослепи-тельный язык пламени, потом засверкали искры и звезды над расплавленным металлом, розовый пар поднялся над песчаным руслом металлического ручья и в цехе стало знойно, нехорошо для дыханья. «Может здесь решение вопро-са? – подумал Геннадий и мгновенно остановился. Но мысль уже погасла, а истина, столь близкая и почти ощутимая, снова начала мерцать издалека сла-бым неразличимым светом. – Нет, не здесь!» – чуть не воскликнул Геннадий. Он снова зашагал по комнате, вспоминая по порядку все, виденное им на за-воде. Наконец, его память задержалась на термической печи. В этой печи, ви-дел он, подвергали жаровой обработке алюминиевые поршни. «Да это же и есть ответ на поставленный мне Юрием вопрос», – подумал Геннадий. Он на-лил из графина стакан воды и медленно выпил его, чтобы немного успоко-иться и не допустить дрожания голоса: он не любил этого дрожания, но голом от волнения всякий раз дрожал у него, пока он не изобрел однажды способ против этого бедствия. И способ это был прост и доступен: стакан медленно выпиваемой воды. Может быть, при этом большую роль играло самовнуше-ние, но Геннадий верил в чудодейственную силу этого стакана воды. Он по-ставил стакан на стол и подошел к Юрию, стоявшему у окна.
– Помнишь алюминиевые поршни на заводском дворе? – твердым голо-сом сказал он, – грудою которые были навалены за цехом. Да помнишь, ко-нечно. Мы среди них еще цветов нарвали целый букет. Эти поршни умыш-ленно были положены на открытом воздухе. Им надо было долго лежать, чтобы металл состарился и стал на износ устойчивее. А потом мы в цех за-шли. Там техник показывал нам поршни, обработанные в течение шести ча-сов в жаровой печи при температуре в 230 градусов. Конечно, ты это пом-нишь…
– Ну, помню, – без желания признался Юрий и насупился. – Что же там особенного в этих поршнях?
– А то особенное, – сказал Геннадий, – что способы разные были приме-нены, а результат один получился. Вот тебе и наоборот. Да уж тут не спорь, - поднятием руки остановил Геннадий Юрия. – Факт остается фактом: месяц лежания поршней на воздухе полностью заменен шестью часами жаровой об-работки…
– Это и мы помним, – поддержали ребята Геннадия. – Такой факт есть на заводе, без всякого сомнения…
– А-а, а, есть-есть! – передразнил их Юрий. – Ну, может быть, есть один, а мне несколько надо, чтобы я поверил. На один факт меня не возьмешь. Ха-рактер у меня твердый. Без убеждений я ни в жизнь никого не послушаюсь.
В настроении Геннадия наступил тот самый перелом, который иногда за-хватывает все существо человека и мчит его вперед и вперед в непреклонном стремлении все объяснить, все переделать, всему дать новое освещение и по новому его познать. В такие минуты мысль работает бурно и смывает все на своем пути, как полая вода смывает плотины, казавшиеся до того неодоли-мыми. Теперь Геннадий смотрел на окружавший его мир особо вдохновен-ными глазами, и все вещи казались ему подходящими для доказательства волновавших его проблем. Он будто бы спешил использовать вызванные в нем и его волей бурные волны вдохновения и творчества, пока они не погасли на некоторое время снова.
– Юрий желает много фактов? – с подъемом сказал он. – Я ему дам эти факты. Пусть только смотрит и понимает. Вот, например, такое явление, – Геннадий достал из ящика стола длинный кусок мягкой проволоки, зажег спиртовку и налил в стакан постного масла. Он накалил конец проволоки в пламени спиртовки и быстро сунул его в стакан с малом. Раздался треск, за-шипело. В комнате запахло чадом. Геннадий помахал в воздухе концом про-волоки, остудил его. – Согни этот конец проволоки. Ну, смелее гни! – сказал он Юрию.
Юрий нажал пальцами на сизый конец проволоки, но она не гнулась. То-гда он нажал покрепче. Послышался сухой металлический хруст и проволока переломилась.
– Да это же закал, – презрительно оттопырив губу, сказал Юрий. – Этим меня не удивишь. Это я сразу разгадаю…
– Как есть, закал! – подтвердили и все остальные товарищи, поочередно попробовав пальцем жесткие концы сломанной проволоки.
– Конечно, закал, – подтвердил Геннадий. – Но ведь закаливать можно по разному. Арабские оружейники из Дамаска закаляли свои мечи, например, не водой или маслом, а… воздухом. Меч вручали всаднику на быстроногом ко-не. Всадник с поднятым над головой раскаленным мечом мчался, пока охла-ждался меч или падал конь. Это был закал. А можно и так закалять металл. Смотрите! – Геннадий быстро изогнул свежий конец проволоки в прямо-угольный зигзаг. Получилось у него нечто похожее по форме на ключ для за-водки автомобильного мотора или на патефонную ручку.
Зажав одной рукой длинный конец проволоки у самого изгиба, Геннадий начал другой вращать свободное колено изгиба, будто заводил граммофон.
Все увидели при этом, что зажатая в щепотке левой руки часть проволоки подверглась деформации кручения. Она стала заметно тоньше и окрасилась в матово-серебристый цвет. – Теперь ты попробуй гнуть, – предложил Генна-дий Семену-примиренцу. – Нужно и твое мнение услышать…
Семен робко взял проволоку, осторожно попробовал острый кончик ее пальцем, как плотники пробуют лезвие отточенного ими топора, вопроси-тельно посмотрел на Юрия. В испуганных голубых глазах его отражалась мольба: «Пощадите, я же не хочу вас поссорить!»
Юрий брезгливо поморщился.
– Гни, если дают! – хмуро сказал он. – Чего к ней прицеливаешься, не уку-сит.
Семен в отчаянии вздохнул и зажмурил глаза. Он начал гнуть проволоку, но она не поддавалась, будто бы стала чугунной. Он открыл глаза, еще раз осмотрел проволоку. Ребята глядели на него молча, с трудом сдерживая улыбку. «Они думают, что я боюсь, – подумал Семен и краска бросилась по его лицу, а в пальцах начался зуд. – Я им докажу обратное». Он решительно сунул конец проволоки в трещину стола и сильно нажал на него рукой. Про-волока хрустнула и переломилась, как и в первый раз.
Семен осмелел. Он осмотрел мерцающий стальным светом излом, похо-жий на винтовую вмятину, еще раз потрогал его пальцем и даже понюхал для убедительности.
– Закал! – удивленным голосом произнес он и быстро-быстро, обеими ла-донями пригладил свои волосы. – Непостижимое дело: тремя способами можно придти к одному и тому же результату…
– Не только тремя, – возразил Геннадий. – Сотнями способов можно к этому придти. Но вы, друзья, вот что сейчас заметьте и обдумайте: последняя закалка произведена нами без применения огня, но твердость металла, несги-баемость его и работоспособность по оси проволоки оказались наибольшими. Такой способ закалки уже тем хорош, что он холодный и полностью передает в руки человека власть над степенью закалки: сколько потребно, столько и крути. Вряд ли кто в мире пробовал такой способ. Его, возможно, начнут на первых порах третировать, ругать. Но я уверен, что ему обеспечено будущее. Закаленные таким способом стержни особенно хороши будут в конструкциях, выдерживающих какую-нибудь большую нагрузку по оси стержней. Хуже они будут нести службу противодействия поперечным нагрузкам и еще хуже – службу вращательных нагрузок, какие испытывают, например, трансмис-сии.
– А вот ты скажи, Геннадий, почему цвет проволоки изменился, хотя и мы не палили ее огнем? – спросил Юрий. Этот вопрос он задал уже особым то-ном. В нем не было попытки запутать товарища или запугать его, а скорее звучало желание примириться с ним, но сделать это не слишком наглядно для других. – Была вот она сверкающая, а стала матово-серебристой…
Геннадий задумался, присматриваясь к проволоке.
– Я считаю, – сказал он, – что цвет проволоки изменился в связи с измене-нием структуры поверхности во время кручения. Поверхность проволоки ста-ла вроде мелко навинтованной и отражаемый ею свет вызывает в нашем глазу ощущение матово-серебристого…
– А ты не врешь? – неожиданно спросил Семен. При этом он сам испугал-ся своего вопроса. «Ну, пропала дружба!» – подумал он. Однако Геннадий нисколько не осердился.
– Нет, не вру, – спокойно сказал он. – Вы сейчас в этом убедитесь.
Геннадий принес солонку. Соль в ней была крупная, похожая на кусочки льда. – Серая ведь соль? – сказал Геннадий. – И не только сверху, а и внутри она такая же. Попробуйте, разломите по зернышку. Ну вот, теперь вы своим опытом убедились, что соль насквозь серая. А я вам докажу, что она иная. – Он размельчил соль в порошок и она стала белоснежной. – Все дело здесь в том, что мы разрушили одну и создали другую структуру отражающей по-верхности. Раньше крупнозернистая соль поглощала все лучи, кроме водяни-сто-серых, а теперь она отражает белые лучи и воспринимается нашим глазом в качестве белого порошка. И если бы мы смогли придать соляному порошку структуру сажи, он бы наверняка воспринимался глазом в качестве черного…
При этих словах Геннадий встрепенулся, будто сквозь тело его внезапно пропустили электрический ток. Глаза его загорелись, на лице отразилось не-обычайное возбуждение.
– Знаете, какая мысль пришла мне сейчас в голову? – таинственно про-шептал он. – Я подумал о мимикрии в животном мире. Мне думается, что все хамелеоны обязаны изменением цвета своей кожи ни чему иному, как измен-чивому качеству отражательной поверхности. Новая среда по-новому раз-дражает кожу хамелеона и последняя приобретает иные отражательные каче-ства, то есть измененную структуру поверхности. Она начинает поглощать все лучи, за исключением лучей цвета окружающей местности.
– А пигменты? – спросил Юра. – Ими пренебрегаешь?
– Нет, я не отрицаю наличия красящих веществ в волосах человека или в шерсти животных. Но это уже относится к другой теме. А вот связь наших световых ощущений с определенной структурой наблюдаемой нами отра-жающей поверхности – это великая проблема. Если я прав, то мы почти дер-жим в своих руках ключ к великому открытию: человек может придавать лю-бую окраску поверхности предметов без затраты красок, одним лишь меха-ническим или кислотным способом изменения отражающей поверхности предмета. И это будет восхитительная окраска. Глаз воспримет ее столь же объемно, в нежных живых переливах, как воспринимает радугу или один из цветов солнечного спектра. Но это не все. Научившись создавать такие по-верхности, структура которых будет близка к структуре отражающей поверх-ности воды, мы сможем достичь почти полной невидимости предметов. Мы изобретем шапку-невидимку, о которой народ рассказывал сказки. И каково будет изумление врага, когда на него наедут армады наших невидимых тан-ков или налетят невидимые самолеты…
– А, может быть, этого можно достичь простой полировкой, если нужно получить зеркальность?…, – сказал Юрий.
– Нет, я имею в виду другое, – возразил Геннадий. – Зеркало и водная по-верхность – разные вещи. Зеркало отражает однообразно и не дает игры цве-тов и оттенков, без чего предмет и его изображение мертвы. А вот река, на-пример, играет отражениями и мы ощущаем их, как движение живой жизни. То возникают на поверхности воды упругие зеленые плеши, то расплываются свинцово-серые или синие круги, то мерцающей чешуей сверкает переливча-тая серебристая зыбь, то струится золотистая плеска, то мелькает между дымчатыми косяками ряби голубая отсветь неба. Такую бы вот поверхность научиться делать…
– Это невозможно! – вздохнул кто-то. – Это слишком красиво для простых смертных…
– Насчет невозможности, не знаю, – задумчиво сказал Юрий. – Только трудно это, сил не хватит…
– Да, Юрий, это очень трудно, – согласился Геннадий. – Но самое трудное часто состоит в том, чтобы люди начали верить в возможность того или дру-гого дела. Когда они верят, остальные трудности кажутся не столь уж труд-ными. Если хамелеоны могут менять структуру поверхности своей кожи, то человек обязан научиться по своему желанию менять структуру поверхности окружающих его предметов…
– А не может ли такая работа слишком дорого стоить? – заметил Юрий. – И если она слишком будет дорого стоить, народ не захочет отказаться от пользования красками…
– Ты прав, – сказал Геннадий. – Если изобрести золото из свинца при за-трате в два раза больше труда, чем при получении золота обычным для наше-го времени способом с применением драги – золотодобывающего комбайна, то от такого искусственного золота люди откажутся. Но вопрос о структуре поверхности стоит в другом плане и у него имеются хорошие перспективы на успех. Вы знаете, что в нашей промышленности развит метод стандартиза-ции, при котором дорогой модельный экземпляр становится доступным в це-не в силу массовости его производства. Можно даже для образности сказать, что с дорогого предмета мы снимем массу дешевых копий…
– Ого, хватил! – несдержанной репликой прервал его Юрий. Копирование! Думаешь, хорошие копии картин Рембрандта или Рафаэля намного дешевле подлинников?
– Нет, не намного, – спокойным голосом возразил Геннадий, хотя чувст-вовалось, что он крайне напряжен и с трудом сдерживает целую бурю мыс-лей, нарочито стараясь изложить их не спеша и наиболее ясно. – Но я имею ввиду другое копирование, отличное от копирования картин великих масте-ров кисти. Наша наука открыла недавно электроискровой способ обработки металлов. Он состоит в том, что роль одного их электродов выполняет обра-батываемое изделие, а другим электродом является инструмент обработки. Специальная электрическая установка, с полюсами которой соединены элек-троды, отдает электричество не постоянно, а периодически. То есть накапли-вает сперва электричество до известной плотности и уровня напряжения, а потом выбрасывает накопленное электричество в виде искры с сильным ударным действием. Такие искры вырывают частицы металла из обрабаты-ваемой поверхности и рисуют на ней узор в точном соответствии с формой инструмента. Глубина узора зависит от воли человека: выключил ток, и узор больше не углубляется.
И вот, при некотором усовершенствовании метода электроискровой обра-ботки металла (надо добиться равномерного излучения ударных искр каждой точкой инструмента-электрода) можно дешево и сколь угодно много снять копий с поверхности любой структуры. Мастеров при этом потребуется мало, а копии получатся идеальными, поскольку не только человек, но и даже инст-румент не прикасается к обрабатываемой поверхности: весь процесс осуще-ствляется на расстоянии.
Так и не заметили товарищи, как прошел день в этих интересных спорах, породивших новые мысли и мечту у собеседников.
В тот же вечер Геннадий упросил отца достать ему пропуск на завод, а на другой день он получил разрешение директора поработать в эксперименталь-ном цехе завода до конца школьных каникул.
Работал он в самом дальнем углу, где стояли вытяжные шкафы.
Вскоре Геннадий прослыл на заводе за чудака. И в самом деле чудачным казалось, что Геннадий часов по двенадцать в день работал над двумя обык-новенными бытовыми вещами, над медной дверной ручкой и над серебряным портсигаром отца.
Кожа на его пальцах погрубела и даже залохматилась. На ладони появи-лись пятна различных окрасок и оттенков (Это потому, что он обрабатывал поверхность предметов не только механически, но и различными кислотами и растворами). Лицо его похудело. Карие глаза стали шире и горели встрево-женными огнями, погасить которые никто бы не смог.
К концу первого месяца работы Геннадий стал раздражительным и нераз-говорчивым. Он не отвечал ни на чьи вопросы и глубоко страдал, если кто-либо из недогадливых и назойливых надолго останавливался возле него и мешал ему работать.
Сотни способов перепробовал он, но поверхность предметов не принима-ла нужную структуру, хотя вид ее был теперь безнадежно испорчен: дверная ручка поцарапана, серебряная крышка портсигара потускнела и портсигар нельзя было показать на глаза приличным людям.
Геннадий начал работать по восемнадцать часов в сутки, но успех не при-ходил.
Временами в сердце его закрадывалось сомнение. И тогда руки у него опускались, на ресницах сверкали слезы, в груди щемило. Он отходил к бачку с кипяченой водой и медленно-медленно пил. Потом возвращался к своему рабочему месту и принимался снова за работу с неукротимым неистовством. Снова шли в дело кислоты и радиолучи, электрические токи различных час-тот и порошки солей и минералов, толченое стекло и стальные опилки, масло и спирт.
Наступил сорок пятый день работы. Через три дня надо было прекратить ее совсем: кончались каникулы, и Геннадий должен был придти в класс и це-лый год выслушивать, как думал он, насмешки Юрия и других товарищей. Они уже и теперь называли его изобретателем. Называли пока без иронии, с уважением. Но они станут называть его изобретателем в кавычках, как только убедятся в его немощи и неуспехе.
В полдень Геннадий опробовал тысяча пятый опыт и снова потерпел по-ражение. Утомленный и сердитый, он уже начал складывать все инструменты и химикалии в шкаф, чтобы идти обедать. Но случайно опрокинул флакон со спиртом. Из горлышка выскочила плохо закрытая пробка и спирт полился на тусклую крышку серебряного портсигара. Геннадий поднял флакон, потом начал фланельной тряпочкой протирать крышку. Она, к изумлению Геннадия, сперва стала сизой, потом посветлела и по ней разлился нежно-розовый свет. Он исходил как бы изнутри вещества и воспринимался глазом объемно, под-вижно. Он был мягок и игрив, как переливчатый свет июньской утренней за-ри. Таким светом наливаются летними утрами облака над восточным гори-зонтом, наливаются спокойные морские дали.
Очарованными глазами глядел Геннадий на портсигар. Он задыхался от радости и не мог ни бежать к отцу, ни кричать о своей победе: от чрезвычай-ного возбуждения у него пропал голос и подломились ноги. Вцепившись в край вытяжного шкафа, чтобы не упасть (у него закружилась голова от пере-утомления и от сильной радости), Геннадий простоял так минуты две. Нако-нец, губы его шевельнулись.
– Достиг! – прошептал он. – Достиг…
Он бережно взял портсигар в пригоршни и начал осторожно повертывать его к свету под различными углами. Нежно-розовый отсвет на крышке порт-сигара колыхнулся, стал гуще. Бархатистая золотая тень пробежала по греб-ню крышки и зеленоватыми искорками засверкала по краям, будто заиндеве-лое стекло под зелеными лучами прожектора.
Все более поражаясь виденному, Геннадий одновременно чувствовал как восстанавливались его силы, слабела власть очарования и снова начинали в его сознании сверкать молнии неуемной мысли. «Не спирт решил дело, – по-думал он. – Я растревожил своей обработкой поверхность портсигара, придал ей новую структуру, но пыль и грязь мешали ей проявить свои новые отража-тельные качества. Спирт промыл крышку, и вот она ожила, наполнилась све-том солнечного спектра. Поверхность все же обработана неоднородно, поче-му и неоднородной оказалась ее окраска».
Мысль эта совсем отрезвила Геннадия.
Он вспомнил о дверной ручке, лежавшей в стальной ванночке со свинцо-во-графитным порошком, сунул портсигар в карман и подвинул к себе фла-кон со спиртом.
…………………………………………………………………………………
На следующий день Геннадий с утра разослал записки своим однокласс-никам. Он приглашал их к себе, чтобы провести последние часы каникул вме-сте. Кроме того, он обещал рассказать им интересные новости и поделиться результатами своей работы в экспериментальном цехе завода.
Ожидая товарищей, Геннадий отвинтил старую ручку с двери своей спальни, а привинтил немного повыше обычного новую ручку, над которой так долго работал на заводе. Он наметил встречу с товарищами в своей спальне и у него был свой план этой встречи. Определенную роль в этом пла-не должна была сыграть и дверная ручка.
Первым явился Юра. Геннадий увидел его через окно. Он шагал по двору важно, покачиваясь на ходу (Он всегда покачивался, так как мечтал попасть когда-нибудь на флот и заблаговременно вырабатывал матросскую походку). У крылечка он остановился, тщательно отер подошвы ботинок о проволоч-ную щетку и шагнул в коридор. Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как застучали шаги в соседней комнате и потом замерли у двери спальни.
– Входи! – отозвался Геннадий на стук. – К товарищу всегда входи без доклада.
Послышалось царапанье ногтями о доску, потом сердитое пыхтенье и бормотанье.
– Войти-то не могу, – воскликнул, наконец, Юрий. – Дверь закрыта плот-но, а ручку оторвал какой-то болван…
Геннадий засмеялся.
Отворив дверь, он задержал Юрия у порога.
– Чего мелешь ты насчет ручки? – удивленно сказал он. – Ручка у двери, как полагается. У тебя просто зрение стало слабеть. Стареешь ты, что ли?
– Как старею?! – изумленно воскликнул Юрий. – Мне только семнадцать лет сравняется на следующей неделе. А глаза у меня, брат, орлиные. Петит читаю на расстоянии пяти метров от меня…
– Ха, петит читаешь, а ручку все-таки не видишь! – настойчиво твердил Геннадий. Он чувствовал удовольствие и даже наслаждение, что может спо-рить с товарищем и теперь уж наверняка доказать ему свою правоту. – При-смотрись получше к двери…
Юрий подозрительно посмотрел на дверь.
– Да что ты мне голову морочишь?! – сердито сказал он. – Я же тебе не сказочный скандинавский король, который воздух принял за дорогую парчу и на посмешище публике голым расхаживал по улицам города. Нету ручки, значит, нету. Оторвали ее…
– Ручка есть! – засмеявшись, возразил Геннадий. Он потянул руку това-рища к двери. – Попробуй ее пальцами. Ну, ну, смелее пробуй! Не робей!
Тут заметил Юрий на белом фоне двери выпуклую водянистую полоску. Будто оледенев, она отсвечивала холодным блеском и висела в воздухе странным недвижным миражем. Хватившись за нее, Юрий ощутил пальцами знакомый холодок металла и машинально отдернул руку. Он понюхал паль-цы. От них пахло обыкновенной желтой медью.
– Так это?! – Воскликнул Юрий. Потрясенный возникшей у него догад-кой, он больше ничего не смог сказать. Широко раскрытыми глазами он уста-вился на Геннадия и молча, вслед за ним, переступил порог спальни.
– Да, Юрий, это есть то самое, о чем мы спорили и чуть не поскандалили после первой заводской экскурсии. Отныне сказка о шапке-невидимке станет явью. Но это не все. Мне удалось окрасить поверхность предмета не химиче-ской краской, а сиянием натуральных солнечных лучей. – Геннадий сорвал со стола газету и перед глазами изумленного Юрия оказался серебристый порт-сигар. Нежно-розовый свет струился с поверхности крышки. Золотистая тень лежала на выпуклости гребня. Зеленые искорки мерцали по краям крышки. Это была сказочная игра света. Никакие соображения и доводы не подейство-вали бы столь убедительно на разум и воображения Юрия, как действовала эта изумительная гамма красок натурального света.
– У тебя, Геннадий, настоящий твердый характер, – задыхаясь от волне-ния, сказал Юрий. – Он у тебя тверже моего. Я признаюсь в этом открыто.

Май 1945 г. – ноябрь 1946 г.
Город Горький.

















ДЕРЖИТЕСЬ!
РАССКАЗ
Человек в серой шляпе и коротком черном плаще английского покроя вне-запно обернулся и через плечо бросил своему спутнику одну из тех резких фраз, которые все мы частенько говорим назойливым или бестолковым лю-дям.
Но спутник, совсем еще молодой человек с узкими серыми глазами и ро-зовым продолговатым лицом, не обиделся. Он непринужденно засмеялся, со-рвал со своей кудлатой черноволосой головы легкую голубую кепку и выста-вил ее наподобие боевого щита перед своим лицом.
– Ну, доктор, вот мы и в расчете! – воскликнул он. – Ваш несдержанный комплимент не разрушил моей кепки, хотя и целиком удар его пришелся по ней, а вы произнесли его с гораздо большей энергией, чем еврейские священ-ники трубили в свои трубы под стенами Иерихона. Не думаете ли теперь, что ваша теория «акустического разрушения» остается простой библейской сказ-кой из главы шестой книги «Иисус Навин»?
– Ах, боже мой, боже мой! – укоризненно качая головой и досадливо чмо-кая губами, простонал человек в серой шляпе. – Какую нелепость говорите вы доктору технических наук Павлу Ивановичу Кликуну! Вот что, Жорж, я буду вынужден уволить вас из числа своих ассистентов, если будете продол-жать свое легкомысленное отношение к науке. И не поможет вам ваша те-тушка – моя супруга – своими ходатайствами. Прогоню вас и прогоню, чтобы духу такого не было в лаборатории…
Кликун сердито посмотрел сквозь очки сощуренными голубыми глазами на племянника и тонкими полупрозрачными пальцами пощипал свою круг-лую седую бороду, вздохнул.
– Жаль, что неким вас заменить, – сказал он. – Вот здесь на тротуаре я бы вас уволил со службы. Да-с, да-с, уволил бы
Ворча и покряхтывая, доктор Кликун сошел с тротуара и втиснулся в тол-пу, запрудившую всю базарную площадь. Жорж двинулся за ним.
День был ярмарочный. От народа негде пройти. Одни что-то покупали, другие продавали, третьи просто глазели на базарную пестроту и хаос, от ко-торого рябило в глазах и шумело в голове. Люди двигались туда и сюда. Каж-дый в отдельности имел какую-то цель, но мешал своим движением другому, вызывал у него раздражение и сам раздражался, что ему мешали незнакомые парни и женщины с товарами в руках и с кошелками с луком и морковью. Сердился на всю эту сутолоку и доктор Кликун, пробившийся в район водо-напорной башни для производства какого-то научного исследования.
Еще в начале второй мировой войны там упала огромная немецкая бомба, разрушительный характер которой показался доктору Кликуну очень стран-ным и он неоднократно приезжал сюда из столицы для изучения результата взрыва авиабомбы. В его записных книжках были записаны сотни различных предположений и догадок, которые в конечном счете привели его к мысли, что при разрушении зданий играла роль и взрывная волна и акустические ко-лебания. Все это он изложил в неопубликованной пока и прочитанной только Жоржу статье под заглавием «Акустическое разрушение». Кроме того, доктор Кликун работал над созданием «Акустической пушки». Но испытания ее в личной лаборатории не дали ему положительного результата и только послу-жили основанием для колких насмешек и замечаний со стороны его скепти-чески настроенного племянника.
На этот раз доктор Кликун привез сюда и своего ассистента, чтобы на месте убедить его в правильности своих предположений, а заодно и самому найти объяснение причин неудачного опыта со своей «Акустической пуш-кой».
Жорж, соблазнившись шипучими брызгами газированной воды в стаканах незнакомцев, обступивших киоск, встал себе в очередь за ними и отстал от доктора. В этот момент по радио объявили о передаче важного сообщения, и тысячные людские массы колыхнулись вдруг в одну сторону и могучим пото-ком устремились к центру площади, где возвышалась на столбах целая бата-рея мощных репродукторов, похожих на усеченные серебряные колокола.
Жоржа кто-то толкнул под локоть, и прохладная розовая влага плеснулась через край стакана, полилась по ладони. Он жадно выпил остаток не проли-той воды, положил на стойку рубль и, не ожидая сдачи, бросился догонять доктора Кликуна.
Сделать это оказалось совершенно невозможным из-за плотно сгустив-шихся человеческих тел, устремленных к репродукторам. И чем ни ближе к центру площади, тем густота становилась невыносимее, под напором толпы у людей трещали кости.
«Задавят старика, – подумал Жорж. – Он ведь упорен. Нет, чтобы при-жаться к какому-нибудь ларьку и стоять смирно, а будет лезть впереди дру-гих…»
Споткнувшись на ось чьей-то повозки и больно зашибив правое колено, Жарж все же обрадовался этому случаю. Он вырвался из людского потока, взобравшись на повозку с дровами и начал обзирать пестрое людское море, бушевавшее на площади.
Среди черных и белых кепок, среди зеленых фуражек и разноцветных женских платков и косынок мелькала столичная серая шляпа доктора Клику-на.
– Ну, слава тебе, господи, – прошептал Жорж. – Старик на верных путях…
При этом Жорж заметил, что с противоположной стороны площади было свободнее подступиться к репродукторам: там не имелось повозок и мили-ционеры уже успели навести некоторый порядок. Прыгнув с повозки и забыв о боли в ушибленном колене, Жорж пустился бегом по кольцевому тротуару, а через несколько минут он уже встретился с доктором Кликуном почти у са-мых репродукторов.
Потный и еле живой, с покрасневшими от натуги глазами и помятой шля-пой в руках, Кликун начал было ругаться и стонать, но кругом зашикали лю-ди, загремел голос в репродукторах:
– Слушайте экстренное правительственное сообщение…
– Экстренное сообщение? – с удивлением повторил Кликун. – Правитель-ственное…
Он вопросительно посмотрел на Жоржа, но тот недоумевающе развел ру-ками и молча поднял плечи.
– Сегодня в час дня, – гремел голос из репродуктора, – в районе бухты Де-Кастри появился странный подводный корабль. На запрос наших погранич-ных властей о его национальной принадлежности и цели прибытия экипаж корабля ответил наглым ультиматумом, чтобы наше правительство и народ в семидесятичасовой срок безоговорочно признали над собою власть «дикта-тора планеты» и выслали своих представителе для получения указаний от уполномоченного «диктатора планеты», который находится на корабле. Вслед за этим корабль выбрался на берег и начал двигаться по суше с еще большей скоростью, чем плыл перед тем по воде…
Доктор Кликун слушал сообщение с открытым от удивления ртом. Он да-же забыл одеть шляпу и ветерок шевелил его редкие седые волосы, обрам-лявшие лысую широкую макушку. Затаив дыхание, слушал сообщение и Жорж и весь многочисленный народ, собравшийся сегодня в город на ярмар-ку. Тишина наступила невероятная. Казалось, слышен был стук сердец и взволнованное дыхание каждого гражданина.
– Полчаса тому назад Совет Безопасности радиограммой сообщил нашему Правительству, что таинственные корабли появились также на побережье США и Великобритании, – продолжал доктор. – Их экипажи предъявили уль-тиматум Правительствам и народам всего мира о признании над собой вер-ховной власти неназванного по имени некого «диктатора планеты». В случае сопротивления, они угрожают разрушить города и села, прекратить жизнь на земном шаре.
Одновременно с появлением кораблей в различных частях света, за ис-ключением испанского побережья, над городом Альмерия замечены розовые огненные волны. Военные специалисты связывают появление этих волн с общим планом действия таинственных кораблей и утверждают, что вызов че-ловечеству последовал после длительно проводимой реакционными силами идеологической и военно-технической подготовки при благосклонном попус-тительстве некоторых правительств.
Фактически началась третья мировая война, поскольку корабли «диктато-ра планеты» оказались неуязвимыми для самых крупных орудий, из которых они были обстреляны и в Англии, и в Америке и на Советском Тихоокеан-ском побережье. Больше того, корабли оказались неуязвимыми и для атомной бомбы, которая была сброшена на один из них американской «летающей кре-постью». Самолет при этом вдруг рассыпался в воздухе на куски под воздей-ствием секретного оружия, установленного на корабле, а бомба под влиянием чудовищного силового поля отрицательного направления вокруг корабля ук-лонилась и упала в океан. По тем же причинам действия силового поля во-круг кораблей резко изменяются траектории снарядов и они рвутся очень да-леко в стороне от невиданных технических чудовищ.
В качестве репрессии за обстрел кораблей из орудий и бомбардировку их с воздуха, «диктатор планеты» приказал разрушить несколько городов. И сейчас, когда вы слушаете экстренный выпуск, на границах всех стран рушат-ся от непонятного сотрясения города и деревни, гибнут люди, в пыль рассы-паются заводы и все, что создавалось руками людей в тяжелом и упорном труде.
Великая опасность нависла над миром. Правительство призывает народ к выдержке и спокойствию, к дисциплине и доверию своему правительству. Уже принято все возможное для борьбы с таинственными кораблями. Но это-го мало: оружие врага поистине колоссально и могуче, ним нельзя справиться одними лишь известными уже нам средствами. Надо создать оружие более сильное, чем оружие противника. А время не ждет. Правительство просит весь народ, всех наших ученых посвятить сейчас силы своей воли, ума и мус-кулов одной главной задаче – создать оружие в кротчайший срок и во что бы то ни стало победить врага…
………………………………………………………………………………..
Потрясенные и даже удрученные необыкновенным радиосообщением, люди разошлись по домам, разъехались по селам.
Опустели городские улицы, опустела площадь и только два человека мая-чили в районе водонапорной башни. Они шагами промеряли расстояние от полузасыпанной мусором воронки авиабомбы до развалин кирпичных домов и уцелевших при взрыве фанерных афишных будок.
– Доктор, – умоляющим голосом промолвил Жорж, записывая в тетрадь цифры о расстояниях, – ну зачем мы в такой тяжелый для родины момент тратим наше время на пустяки? Нам надо сделать что-нибудь такое, большое, огромное. Разве вы не слышали призыв Правительства?
– Слышал, этого нельзя было не слышать, – спокойно возразил доктор. – И я делаю свое большое дело… Вы тоже делаете, хотя и не догадываетесь… Да-да, мы делаем большое дело. И очень жаль, что нас опередили ученые то-го подлеца, который именует себя «диктатором планеты». Мы можем теперь лишь обогнать их в качестве того же самого оружия, которым они уже дейст-вуют против человечества. Я теперь больше, чем когда-либо убежден, что они применяют «Акустическую пушку», о которой я так много говорил Вам и да-же поставил опыт при Вашем участии…
– Пустое дело, библейская сказка, – безнадежно вздохнул Жорж и даже отмахнулся от доктора рукой, будто от назойливой мухи. В другое время док-тор устроил бы по этому поводу целую сцену и начал бы грозить увольнени-ем племянника с должности ассистента. Но теперь, весь поглощенный мыс-лями об «Акустической пушке», он даже не заметил пренебрежительного жеста своего племянника и продолжал доказывать ему правильность своих выводов.
– Опыт наш не удался по технической причине, – говорил доктор, – а не по причине неправильности идеи. Мы пользовались в качестве возбудителя аккумуляторным током, а нужен, братец мой, ток переменный. О колебаниях ведь речь идет. Я теперь полностью осознал свою ошибку. А действия враже-ских кораблей еще более подтверждает правильность моей теории акустиче-ского разрушения и помогает мне объяснить тайну действия немецкой авиа-бомбы. Обратите внимание, Жорж: каменные постройки рухнули от взрыва бомбы, а фанерные будки, удаленные на такое же расстояние от центра взры-ва, оказались совершенно не поврежденными. И дело еще принимает тем бо-лее таинственный вид, что и будки и рухнувшие дома находились на таком удалении от центра взрыва, при котором сила взрывной волны недостаточна уже для разрушения здания. Значит, мы вправе предположить, что здесь дей-ствовала еще и дополнительная сила акустического характера. Именно, ам-плитуда звуковых колебаний, порожденных взрывом авиабомбы, случайно совпала по направлению и периоду с амплитудой акустических колебаний молекул строительного вещества зданий. Все это вызвало чудовищной силы резонанс и разрушение, поскольку межмолекулярные пространства в некото-рых направлениях оказались слишком великими и не только свели к нулю, но и к отрицательному действию межмолекулярные притягательные силы…
Вы теперь понимаете, перед решением какой задачи мы стоим сейчас. И нам действительно нужно спешить в Столицу. Мы отсюда прямо, немедленно отправимся на аэродром… Идемте же скорее, идемте! У меня голова трещит от мыслей.
Доктор направился за город. Жорж еле успевал за ним. Он был в восхи-щении от всего высказанного доктором и впервые за все время работы с ним над «Акустической пушкой» поколебался в своих сомнениях. Теперь и ему казалось, что доктор прав и он стоит накануне величайшего открытия столь необходимого для спасения человечества.
…………………………………………………………………………………
Наступил десятый день войны целого мира с кораблями и самолетами «диктатора планеты».
Не прекращалась ни на одну минуту передача радиосообщений: столь бы-стры были темпы войны и волнующие ее детали и эпизоды.
– Десять тысяч самолетов Объединенных наций, – гудел голос диктора, – совершили сегодня новую попытку бомбить Альмерию – технической и во-енной мощи «диктатора планеты». Внезапно поднялся невиданной силы ура-ган, взвились в воздух огненные шары и почти все самолеты или были угнаны на океан или погибли над Испанией.
Вслед за этой трагедией последовала вторая: атомные снаряды, выпущен-ные по Альмерии с двух американских линкоров Средиземноморской эскад-ры, неожиданно возвратились на палубы кораблей и взорвались там. Огром-ные линкоры погибли в морской пучине…
Алло, алло! Слушайте только что полученное сообщение Штаба спасения земного шара.
Корабли «диктатора планеты» начали разрушать Лондон. Произошел грандиозный обвал, в результате которого погибла большая часть подземного города. Английские средства защиты оказались несостоятельными. В палате общин выступил Черчилль-сын с требованием принять ультиматум диктатора планеты.
Над Нью-Йорком появились черные самолеты, против которых бессилен огонь зенитных орудий. Под ударами неизвестного оружия, установленного на самолетах, рушатся небоскребы, дома, подвесные дороги, электростанции. Банды Ку-клукс-клана ворвались в Конгресс и потребовали немедленно при-нять ультиматум диктатора, капитулировать. Печать Херста призывает армию и полицию немедленно разгромить начавшееся восстание рабочих и объеди-нить в борьбе с ними свои силы с силами «диктатора планеты».
Общественность всего мира обратилось через голову своих правительств к Москве с просьбой взять на себя все дело спасения человечества, так как ре-акция склонна пойти на капитуляцию.
В Москве заседает сейчас чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР. Она должна принять важнейшее в истории решение… Слушайте наши пере-дачи сегодня в пятнадцать часов дня…
У репродуктора собрались тысячи людей. С замиранием сердца ждали они решения Москвы. В этом решении должно быть все – жизнь или смерть.
Стрелки часов подходили к трем дня. Вот послышались знакомые всему миру перезвоны. Позывные Москвы. Народ замер, прислушался.
– Говорит Москва, – торжественно-приподнятым голосом возвестил дик-тор. – Передаем коммюнике о решении Верховного Совета СССР на своем чрезвычайном заседании, на котором присутствовали все депутаты обеих па-лат.
Решено официально объявить войну «диктатору планеты» и всем тем, кто посмеет оказывать ему прямую или косвенную поддержку.
Боевые действия начались. Уже уничтожено два корабля противника и сбито три его самолета. Успешно действует пушка, предложенная доктором технических наук Павлом Ивановичем Кликуном.
Доктору Кликуну присвоено звание Героя Социалистического труда. Он изъявил желание лично участвовать в битве с силами диктатора. Такая стра-на, где ученый становится солдатом, не может быть побежденной…
Держитесь, дорогие граждане, не падайте духом. Будьте стойки на своих постах и мы одержим победу над врагом!
Воскресли надежды у людей, просторнее развернулись плечи, радостью наполнились сердца. И люди пошли к станкам, к своим работам. Бессмертие, как солнце, засияло над миром.
А в это время эскадрильи ракетных советских самолетов, вооруженных «акустической пушкой» Кликуна, мчались над Европой. Она спешила спасти Лондон от разрушения. Другая эскадрилья уже пересекла Атлантику, чтобы выручить из беды Нью-Йорк и все Западное полушарие.
Над Брюсселем от первой эскадрильи отделился один самолет. Он лег курсом на юго-запад.
В кабине, в специальном обогревательном костюме и с радионаушниками у шлема, сидел за приборами управления смуглолицый, молодой, но уже про-славленный летчик Воронов. Рядом с ним, у переговорного экрана, в таком же костюме и шлеме, но без наушников, покачивался доктор Кликун. Он уже несколько минут дремал и Воронову жаль было будить его. Он взглянул на часы и теплая улыбка тронула его красивые молодые губы и осветила изнутри задумчивые карие глаза. «Пять минут пусть доктор еще подремлет, – подумал он, – а потом придется взбудить… Скоро Пиренеи».
В герметически закрытой кабине было тепло, хотя прибор показывал со-рок градусов мороза за стенками кабины. Доктор продолжал дремать, то и дело клюя носом и чуть не задевая головой стальной щиток с белыми перла-мутровыми клавишами и с фиолетовыми буквами на клавишах. Это был зву-кобуквенный переговорный аппарат.
Вдруг доктор вздрогнул и проснулся.
Он пробежал пальцами по клавишам аппарата, как по клавиатуре пишу-щей машинки. И сейчас же перед летчиком Вороновым зеленым светом оза-рился небольшой экран, на котором огненно красными строчками выстрои-лись слова:
– Где мы, товарищ Воронов?
– Подходим к Пиренеям, – отстучал тот на своем аппарате, и перед докто-ром Кликуном на голубом экране возникли белые строчки этих слов (Так уж было нужно, учитывая состояние зрения разговаривающих).
Доктор засуетился и начал нетерпеливо стучать по клавиатуре.
– Если подходим к Пиренеям, немедленно набирайте высоту. Нам нужна высота…
Воронов снисходительно улыбнулся.
– Боюсь, большая высота будет вредной для вашего здоровья, – возразил он. – Кроме того, на больших высотах сильно возрастает инертность самоле-та. Если нам придется вести бой, то…
– А вы тогда не делайте резких фигур, – сердито прервал его доктор. – Не делайте резких фигур и не потеряете превышение над противником. Вас это, полагаю, пугает?
– Откуда вы знаете условия боя на больших высотах? – изумленно спро-сил Воронов. И вопрос этот понравился доктору. Он даже расшевелил в нем желание немного похвастать своими успехами перед молодым летчиком, под-чиненным ему на период предстоящей операции. Это для того, чтобы летчик не думал, что он летит просто с доктором технических наук, но профаном в летном деле.
– Я уже в пятидесятый раз поднимаюсь в воздух на самолетах, дорогой товарищ Воронов, – сказал доктор. – Кроме того, мне пришлось закалить себя в баролаборатории академика Орбели. В барокамере я переживал и режим водной глубины почти в двести метров и режим высоты до 12 тысяч метров. Вы не беспокойтесь о моем здоровье, вынесу.
Воронов невольно обернулся и с уважением посмотрел на старого докто-ра, седая борода которого величественно лежала на сверкающей желтой коже специального костюма, а руки щупали клавиатуру переговорного аппарата.
В кабине стоял густой гул от непрерывной работы акустического генера-тора и от проникавших сквозь стенки кабины шумов действующей ракеты. Машина шла плавно, без толчков, будто висела в воздухе.
– Мы над Пиренеями, мы над Пиренеями! – полыхала огненно-красная надпись на экране. Потом она погасла и сейчас же зажглась другая. – Идем над Андоррой. Включите предохранительный звук «Вариант первый» на слу-чай возможной встречи с врагом…
Воронов переключил рычаги. Самолет вскоре дал качку, будто внезапно оказался в полосе шторма или началось его обледенение. Но это было по дру-гой причине: мощные звуковые импульсы излучались в пространство на ам-плитудах и периодах, совпадающих со средними амплитудами и периодами внутреннего акустического колебания воздушных масс на широте Испании. Произошло вследствие этого удивительное явление: на расстоянии несколь-ких километров справа и слева от самолета разрушился воздух, образовались воздушные пропасти, неодолимые никаким летательным аппаратом. Это прочно и надежно прикрывало самолет от фланговых атак противника. Охла-жденные и не подвергнутые разрушению воздушные массы, наподобие ги-гантских водопадов с обоих крутых краев воздушной пропасти начали падать в нее. В этой пучине, внезапно рассекшей воздушный океан на части, под ударами воздушных обвалов не смог бы спастись ни один самый мощный в мире самолет.
С полчаса после этого ракетный самолет мчался над Испанией. Под ним были горы Кастилии, серебряными нитями сверкали иногда реки, зеленели сады. Вот уже началась гористая Сиерра-Невада и до Альмерии оставалось не более полторы сотни километров, но ни одно орудие, ни один пулемет не об-стрелял машину. Не было урагана. Не было ничего такого, что походило бы на войну и на полет машины над вражеской территорией. Изумительным без-молвием встречала советский самолет столица «диктатора планеты». И эта тишина, это безмолвие тревожило Воронова и Кликуна больше, чем откры-тый бой.
«Что-то страшное готовит нам Альмерия, – подумал каждый из них. – Давно уже враги видят нас и только ждут удобного момента для нападе-ния…»
Самолет уклонился к востоку, чтобы выйти на Альмерию вдоль морского побережья. На юге показалась широкая голубая полоса Средиземноморской воды. За ней, в белесых испарениях и кудрявом мареве дали, не столько видна была, сколько угадывалась чутьем далекая Африка… с ее пустынями и оази-сами среди песков.
– Уменьшить скорость до одной пятой, – приказал доктор. – Подготовить к бою «Акустическую пушку».
Воронов снова переключил рычаги.
Доктор почувствовал, что днище кабины под ним как бы двинулось назад. Он инстинктивно выбросил перед собою руки, чтобы не удариться лицом о переговорный щит. Тут заметил он на сигнальном экране неясные изображе-ния нескольких самолетов. Они шли перпендикулярным курсом и вот-вот должны были перехватить подступы к Альмерии.
«Что за тактика? – подумал доктор. – Они заходят не в хвост нам и не в голову, они даже не стремятся выиграть высоту. Впрочем, их, наверное, ин-тересует не бой с нами, а захват самолета целиком».
Эту догадку доктор сообщил Воронову, и тот с ней согласился.
– Ну, вот и хорошо, – сказал он. – Враги в таком случае не начнут бой пер-выми и дадут инициативу в наши руки. Разрешите включить звук «Вариант второй».
– Включите, – сказал профессор.
Вдруг самолеты противника, дойдя почти до самой воздушной пропасти, повернули назад и пошли параллельным курсом, держась километрах в вось-ми от машины Кликуна.
– Что они задумали? – отстучал доктор на своем аппарате.
Воронов некоторое время медлил с ответом.
Доктор с нетерпением посмотрел на него и по протестующему жесту, с которым Воронов сбросил вдруг наушники, почувствовал что-то недоброе.
– Нам ультиматум! – воскликнул Воронов. – Командир группы истребите-лей предлагает нам немедленно приземлиться на оранжевую площадку. Обе-щает сохранить жизнь и щедро наградить…
Доктор посмотрел сквозь люковое окно вниз. Восточнее Альмерии, у са-мого склона гор, переливалась оранжевым светом большая прямоугольная площадка с огромным черным посадочным знаком посредине.
– На ультиматум не отвечать, – сказал доктор. – Будем сражаться…
Помолчав немного, доктор добавил:
– Сражаться! Это даже очень интересно. Я непосредственно ни разу еще не сражался с врагом после взятия Луцка в 1916 году. Тогда я был в чине ка-питана и командовал батальоном. Ранили меня там и… Да-а-а, давно не сра-жался…
Меж тем, не получив ответа, самолеты противника снова легли на перпен-дикулярный курс. Только теперь они уже не стремились пересечь курс совет-ского самолета, а мчались с расчетом атаковать его с флангов.
«Что за тактика? – снова подумал доктор. На этот раз догадка будто бы сильным светом озарила его изнутри и ему стало ясно, что эта тактика не так уж плоха. – А-а, черти, они знают, что труднее разрушить самолет колеба-ниями вдоль оси и потому нанесут удар поперек ее».
На одно мгновение у него мелькнула было мысль повернуть свой самолет навстречу этим черным косокрылым монопланам. И от этой мысли колкая ломота прошла по всем его суставам, а на лбу выступил пот. «Как можно со-вершить роковую ошибку! – подумал он. – Изменив курс самолета. Мы унич-тожили бы воздушные пропасти и открыли свои фланги для удара».
– Смело, собаки, идут! – не выдержав, воскликнул Воронов.
– А чего им бояться? – отозвался доктор. – Они защищены силовым полем и уверены, что их не достанет никакой снаряд. Они и не подозревают, какой сюрприз мы им приготовили…
С замиранием сердца следили Воронов и Кликун за приближавшимися к ним вражескими машинами. Они мчались почти со скоростью звука. Самоле-ты справа приближались заметно быстрее. До них оставалось не более трех километров, когда самолет Кликуна и Воронова неведомая сила толкнула вдруг в бравый борт и погнала по воздушному океану влево. При этом Воро-нову стоило большого труда удержать свой самолет от левосторонней непро-извольной «бочки», то есть вращения через крыло.
Прошло еще несколько секунд и самолеты врага, увлекшись атакой, при-мчались к краю воздушной пропасти. Сделав своеобразный молниеносный «капот», они нырнули вдруг в пропасть и закружились там в диком штопоре. Так и разбились они о скалы, не испробовав силы своего оружия на совет-ском самолете.
– Ура, ура! – закричал доктор, сообщив по переговорному аппарату весь свой восторг Воронову. – Радиус действия нашего аппарата более велик, не-жели радиус действия аппарата на их самолетах. Да и неправильно они при-меняют свой аппарат. Они, наверное, включили его в период максимальной скорости полета и сами же поглотили всю разрушительную силу внутренних акустических колебаний. Этим и можно объяснить, что самолеты врага разва-лились на куски еще не долетая до скал…
Речь доктора была прервана теперь уже знакомым толчком в левый борт самолета. «Это действует силовое поле, – подумал доктор. – Хорошая штука. Жаль, что мы не вооружены пока ею…»
Меж тем самолет не только отклонялся от своего курса вправо под воз-действием силового поля, но и вращающая сила неумолимо гнала его в не-произвольную бочку.
Воронов тужился. Мускулы его были напряжены до предела, но самолет все с большей скоростью кренился вправо, будто гиревик на цирковой арене, преодолевая вес всех усилий Воронова.
Воронов растерянно оглянулся на доктора и тот увидел в глазах прослав-ленного летчика больше, чем мог бы он сам сказать в этот миг: «Аппарат вы-ровнять не имею силы. Сейчас начнется «бочка», потом… гибель».
– Давай «бочку!» – неожиданно приказал доктор и решительно положил руку на рычаг излучения «Акустической пушки».
Воронов понял его: доктор решил атаковать вражеские самолеты за лини-ей воздушной пропасти. Он ослабил управление и самолет вошел в «бочку».
Когда он описал сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, доктор уви-дел, что вражеские самолеты уменьшили скорость. «Они сейчас атакуют нас звуком», – догадался он и немедленно дал залп из «Акустической пушки».
Самолет задрожал всем корпусом, но продолжал вращаться через крыло. Доктора стало тошнить. Его больно давило к сиденью. В его глазах, как у ма-локровного, забегали узоры. Но он упрямо отсчитывал время.
– Раз, два, три, – шептал он посиневшими губами. – Четыре, пять, шесть.
На двенадцатом счете самолет снова оказался в том положении, из кото-рого доктор Кликун дал залп из «Акустической пушки» по самолетам врага. Но теперь уже не было этих самолетов. Они развалились на глазах у доктора и у Воронова. Более того, они превратились в пыль и в какое-то серо-грязное облако. Одновременно исчезла и вращающая сила. Самолет выровнялся и лег на свой прежний курс.
– Под нами огненное облако! – тревожно просигнализировал Воронов и начал было набирать высоту.
– Держись на облако! – остановил его доктор Кликун. – Держись на обла-ко. Идти на самой малой скорости. Включить звук «Вариант первый», иначе нас самих сейчас засосет в воздушную пропасть.
Самолет пошел на сближение с облаком.
Облако быстро разрасталось. Из багрового оно становилось розовым, пре-вращалось в розовый прозрачный шар. В глубине его сновали молнии, а на поверхности метались языки бездымного пламени.
Доктор Кликун заметил, что от северной окраины Альмерии, из района железнодорожного вокзала, за облаком тянулся огненный шлейф, отчего вся огненная фигура напоминала гигантский смерч.
– Вот там, в районе вокзала, – сказал доктор Воронову, – там у них центр всей адской техники. Туда и нанесем удар…
Он нацелился в самое основание шлейфа и дал залп.
После этого самолет отвалил в сторону и начал набирать высоту, так как инфракрасные лучи облака уже действовали на корпус самолета. От нагрев-шихся крыльев повалил молочно-белый пар, стекла кабины затуманились, в кабине стало жарко.
Вскоре стрелка альтиметра показала высоту в десять тысяч метров, а об-лако все продолжало настигать самолет. Оно должно было прижать его к по-толку и сжечь где-то в стратосфере.
«Неужели в нем отсутствуют внутренние акустические колебания моле-кул? – с тревогой и даже со страхом подумал доктор. – Если отсутствуют, то… Наша гибель неизбежна. Нет, они не могут отсутствовать. Пламя, это раскаленный газ. Но газ состоит из молекул и ему непременно присуще внут-ренне акустическое колебание молекул. Ах, да… Я допустил ошибку, стреляя колебаниями средних амплитуд и периодов для воздушной массы здешних широт. Но пламя – не воздух…»
Доктор быстро рассчитал необходимый диапазон колебаний, подключил акустический генератор и снова дал залп по основанию шлейфа.
Прошла томительная минута. Облако продолжало приближаться. Самолет подходил к своему «максимальному» «потолку». И когда уже дальнейший подъем был невозможен и Воронов предложил уходить от облака по горизон-тали, что означало практически отступление и невыполнение боевой задачи.
– Нет! – закричал доктор. – Нет, пути к отступлению для нас не может быть. Направляйте самолет на облако. Я буду бомбардировать его, пока есть во мне хоть капля жизни.
Бомбардировать облако не пришлось. Акустический удар достиг основа-ния шлейфа и сейчас же страшный грохот потряс атмосферу. Грохот был так силен, что прорвался в герметически закрытую кабину самолета и оглушил доктора Кликуна и летчика Воронова, будто под самым ухом у них кто-то вы-стрелил из винтовки.
Несколько минут самолет трепало в воздухе и швыряло, как лист картона в бурю. Потом все успокоилось. Рассеялся дым и с самолета стала видна Альмерия, залитая морем огня.
Самолет снизился и прошел совсем близко над городом, насколько позво-ляла ему нестерпимая жара, вставшая над пожаром. Южная часть Альмерии пылала, а северной не было вовсе. В огромной воронке, величиной с озеро, образовавшейся на месте вокзальной части города, плескалась какая-то чер-ная жидкость и по ней змеились языки пламени. Это было все, что осталось от разрушенного огненного облака.
Самолет сделал еще один прощальный круг, сфотографировал погибшую Альмерию и лег курсом на Лиссабон, где предстояло осуществить еще одну операцию, после чего возвратиться в Москву.
В районе Гранады доктор Кликун заметил какие-то пронзительно-оранжевые всплески пламени.
– По самолету бью зенитки! – закричал он Воронову. – Бой принимать не будем. Наберите высоту…
Но что-то жесткое хлестануло по левой плоскости самолета. Он немед-ленно завалился на бок, стал проваливаться в бездну.
– Отключить ракеты, перевести на парашют! – успел приказать доктор Воронову, а дальше он не помнил, что произошло. Сильным толчком его уда-рило головой о стальной щит и он потерял сознание.
Очнулся он в лимонной роще. Наступал вечер. Розовым отсветом ложился закат на вершины гор. Доносилось откуда-то мычание коровы. Во лбу ныло и вся правая сторона лица ощущала тупую боль.
Воронов с перевязанной бинтами головой сидел рядом и задумчиво курил папиросу. Услышав голос доктора, он вздрогнул и папироса выпала из его пальцев.
– Лежите, лежите, – умоляюще сказал он. – Вам, доктор, сейчас нужно спокойствие… А находимся мы на берегу реки Хениль, недалеко от Гранады. Москва уже знает о нас.
– Как? – изумился доктор, – радиоаппаратура цела?
– Все цело, – улыбнулся Воронов. – Наш самолет так безопасно устроен, что одним нажимом на кнопку «Парашют» кабина и все необходимые прибо-ры отделились от фюзеляжа и начали плавно опускаться на парашюте, в ко-торый превратилась особым родом собранная оболочка кабины. Вы же сами приказали…
– Ах, да помню, помню, – сказал доктор и снова, почувствовав слабость и головокружение, лег на траву и закрыл глаза. Так прошло минуты две. – А пушка? – вдруг встрепенулся он. – А акустический генератор?
– Пушка готова к бою, – ответил Воронов. – И Москва об этом знает. Я сообщил им наши координаты по шифрокарте. Ведь мы находимся условно в «Кубрике»…
В лежавших на траве наушниках раздался шорох и писк.
– Москва! – воскликнул Воронов. – Это ее условный позывной…
Он быстро одел наушники и начал пересказывать доктору Кликуну все, что сам слышал из своей родной столицы.
– Держитесь! – говорила Москва. – Корабли и самолеты «диктатора пла-неты» терпят поражение от наших эскадрилий повсеместно. Наша победа близка. Держитесь! В полночь сегодня мы будем в вашем «Кубрике».
Старый доктор технических наук и молодой советский летчик слушали Москву и пожимали друг другу руки. Им было радостно, что победа близка и что сегодня в полночь прилетят за ними московские летчики.

Январь – апрель 1947 года.
Город Горький.









РЕВНОСТЬ
РАССКАЗ
Тоня, как ее запросто звали в семье, пришла домой расстроенная, молча-ливая. От ужина она отказалась, сославшись на головную боль, и удалилась в свою комнату, где всегда работала и спала.
Некоторое время она сидела в темноте, облокотившись на столик перед зеркалом. Она старалась сама себе объяснить, какое же в действительности чувство овладело ею: обида или зависть, ущемленное самолюбие или чувство простой неловкости быть позади других?
Но объяснение не приходило, а волнение в груди росло-росло, станови-лось невыносимым. И тогда Тоня включила настольную лампу, достала из столика тетрадь.
Она долго писала свой дневник. В соседней комнате часы пробили пол-ночь. На улице перестали шуметь автомобили. В доме воцарилась тишина. Наконец, она положила перо, стала перечитывать написанное.
«Сегодня педагогический совет снова решил вручить переходящее знамя школы классному руководителю пятого класса Вере Ивановне Зайцевой, по-тому что в ее классе все успевают и она сумела воспитать детский коллек-тив...»
– Сумела воспитать детский коллектив!? – настороженно вслух повторила Тоня. Резким движением руки она поправила вьющиеся каштановые локоны, щекотавшие ее обнаженную смуглую шею, тонкими пальцами со сверкаю-щим маникюром на острых ноготках коснулась черных стрельчатых бровей, машинально заглянула в зеркало.
Красивое смугловатое лицо ее рдело неровным румянцем, тонкие ноздри прямого носа напряженно вздувались, карие глаза лихорадочно сверкали, а высокая грудь подымалась порывисто, часто.
Тоня погрозила себе пальцем в зеркало.
– Она сумела, а я… Почему же так? Ведь я училась в институте только на «пять», а у нее редко были хорошие отметки, все более посредственные и по-средственные. Вот разве на пробных уроках во время практики? Да, там она отличалась. Но это потому, что она по три дня готовилась к урокам, изучала класс и вообще занималась тем, чего от практикантов не требовали: изучала внеклассную работу, воспитательную работу на уроке, интересовалась круж-ками. Наверное, хотела выслужиться…
При этих словах Тоня затрепетала. «Да что же я говорю!» – подумала она. И ей вдруг ясно стало, какое чувство столь мучительно тревожило ее так мно-го дней и было причиной все возраставшей отчужденности между ей и Верой, с которой они дружили в детстве, два года жили в одной комнате студенче-ского общежития. Разделяя радости и печали девичьей жизни, а потом доби-лись своего назначения на работу в одну и туже школу в родном городе. Тоня преподавала русский язык в пятом классе, где Вера работала классным руко-водителем, а Вера читала математику в шестом классе, руководимом Тоней. И вот, Вера находилась на вершине школьной славы…
Тоня встала и начала шагать по комнате, не решаясь еще назвать вслух терзавшее ее чувство.
Со стены смотрели на нее портреты педагогов. Правее – мечтательный Ушинский с прислоненной к виску кистью руки и с расчесанными на пробор длинными черными волосами, левее – строгий Макаренко в больших круглых очках.
«Они тоже говорили о воспитании детского коллектива, – подумала Тоня и даже попыталась вспомнить, как именно они говорили. Но в память ничего не приходило. Все съедало бушевавшее в груди чувство. – Приходилось ли им испытывать такое? И как они поступили бы?»
Не докончив мысли, Тоня стремительно подсела к столу, взяла перо.
Почерк ее стал неровным, буквы прыгали.
«Я ревную Веру к ее успехам, – писала она. – Я начинаю даже не любить ее при мысли, что никогда не смогу опередить ее… Мне тяжело это писать, но это правда, правда. И мне остается или уехать в другой район или так про-виниться перед Верой, чтобы чувство вины угасило во мне эту мучительную ревность…»
Тоня писала, пока усталость одолела ее и она задремала, уронив голову на страницы своего дневника.
…………………………………………………………………………………
О нарастающих успехах пятого класса говорили по радио, писали в газете, передавали из уст в уста все ученики и учителя. «Наша Вера Ивановна знаете какая? – часто приходилось слушать Тоне от учеников. – Хорошая, как Чапа-ев: и беседует с нами, и песни поет и задачи решает. А еще мы с нею в музей ходим и книжку пишем о нашем классе. Получше будет, чем «База курно-сых». И знамя тоже мы никому не отдадим, пока все десять классов окон-чим».
А вскоре вся школа вышла на лыжное катанье.
Тоня увидела Веру, окруженную учениками, и притворилась, что порвался ремень на лыже. Она и нагнулась поправлять его, встав недалеко от пяти-классников. В самом же деле ей хотелось послушать, о чем они здесь разго-варивают, эти прославленные пятиклассники.
– Вера Ивановна, – услышала Тоня голос своей сестренки Зины, учившей-ся в пятом классе, – ребятишки из шестого грозили заткнуть нас за пояс по лыжам. Как это за пояс, а?
Вера Ивановна засмеялась.
– Да это же пословица такая есть: «Заткнуть за пояс» – значит, победить нас или сделать что-либо лучше нас. Только, мы на этот раз не будем состя-заться с шестым классом: Они также плохо умеют ходить на лыжах, как и мы. Давайте лучше отработаем технику ходьбы на лыжах, а потом и посостязаем-ся с кем-нибудь, чтобы наверняка победить…
«Ага, боится шестого класса! – подумала Тоня. – Вера Ивановна привыкла только наверняка действовать. Но нет, нет, я ее заставлю принять наш вы-зов!» – Тоня выпрямилась и, дав сильный толчок, заскользила на лыжах к Ве-ре Ивановне.
– Здравствуйте! – сказала она, ловко затормозив лыжи и картинно опер-шись на чуть поданные вперед узловатые бамбуковые палки. – Шестой класс вызывает вас, пятиклассников, на лыжное состязание. Пробег до рощи Дол-жик. Туда всего два с половиной километра… Посмотрим, кто придет рань-ше. Через десять минут я приду сюда с ребятами и мы начнем старт…
– Антонина Петровна, – начала было возражать Вера Ивановна, но та не стала ее слушать. Она ловко повернулась на лыжах и умчалась к своим ребя-там.
Пятиклассники косо посмотрели ей вслед, потом окружили Веру Иванов-ну, которая вдруг переменилась в лице, стала очень серьезной и озабоченной. В зеленоватых глазах ее пробежала тень, густые брови по-мужски сдвинулись к широкой переносице, на высоком лбу собрались складки
– Вера Ивановна, а вы не бойтесь. – Начали ученики успокаивать ее. – Мы как-нибудь выдержим…
– Я одна всех шестиклассников обгоню на лыжах! – бойко выкрикнула Зина.
– Хвастать не надо, – остановила ее Вера Ивановна. – Это нехорошо. Да и понять надо, о чем речь идет. Речь идет о чести класса. Если даже кто из нас и придет в отдельности раньше шестиклассников к роще, победа не будет за нами. Надо чтобы весь класс пришел. И уж если вы согласны соревноваться, то будем действовать дружно. Идти будем строем, ровно. Отстанет кто, взять его на буксир, помочь. Вот как надо идти…
Вера Ивановна расставила учеников по четыре в ряд. Самых сильных – в хвост колонны, послабее которые – в средину, а в голову определила средних. Сама сначала встала сбоку, а потом перешла поближе к голове, чтобы сдер-живать лыжников от чрезмерного рвения и торопливости.
Она смотрела в даль, через снежное поле. Там, за балочкой, чернела роща, до которой надо было дойти на лыжах. На Вере Ивановне была вязаная белая шапочка с большим голубым помпоном, плотно облегающий изящную ее фи-гуру золотистый шерстяной свитер и широкие фланелевые штаны оранжевого цвета, почему она казалась похожей на большую красивую птицу, собрав-шуюся взлететь.
– Ребята, приготовиться! – сказала она, когда шумливая ватага шести-классников приблизилась к старту. – И помните, ребята, за честь класса ведем мы состязание…
– Начинаем, начинаем! – торопила Антонина Петровна, потрясая лыжной палкой. Она горела нетерпением поскорее двинуться в путь и была уверена, что на этот раз выйдет победителем и восторжествует над Верой Ивановной. Ведь ее шестиклассники сильнее, а несколько человек даже хвастали, что «могут пройти на лыжах хоть сто километров». – На минуте, Вера Ивановна, победу не построите, – насмешливо заметила она. – Да и строй ваш полома-ется в дороге…
Первыми рванулись со старта шестиклассники. И во главе их, вырвавшись далеко вперед, чтобы увлекать за собой остальных учеников, быстро мчалась Антонина Петровна.
Шум повис над снежным полем. Там и сям раздавались крики, смех. И за-метно было, что шестиклассники не приучены действовать заодно, не спаяны чувством товарищества: шли они все более редеющей и растягивающейся толпой. Некоторые, присев на пути товарищей, поправляли плохо пригнан-ные ремни, другие беспомощно нажимали на палки и неумно притирали снег всей площадью лыжи, нажимая на носки и задыхаясь от лишнего усилия, тре-тьи со смехом или даже грубыми замечаниями обходили отставших товари-щей, оставляя их без помощи и совета.
Пятый класс начал движение спокойно, организованно. Некоторое время он значительно отставал от своего соперника. Но Вера Ивановна решительно держала ребят в повиновении и ни одному из них не разрешала оставить строй, умчаться вперед. Класс двигался плотно, сохраняя строй и порядок. Издали казалось, что движется живой пестрый четырех угольник людей, вы-строенных для парада. Было это красиво и показывало силу пятиклассников в их единстве и дисциплине.
На полпути к роще колонна начала обгонять отдельных шестиклассников, отставших от ядра. Потом пятый класс гордо и величественно проскользил мимо нескольких групп, а за балочкой он уже опередил добрую половину своих соперников.
Но и пятиклассники начали уставать. Особенно заскучали серединники, запросились дать им «минуточку посидеть или постоять вне строя».
– Нельзя, ребята, нельзя, – идя рядом с ними, ласково сказала Вера Ива-новна. – Честь класса, ребята, зависит от вас…
Потом она распорядилась, чтобы часть наиболее сильных учеников пере-двинулась из хвоста колонн в середину и временами буксировала бы отстаю-щих.
Теперь уже четырехугольник превратился в квадрат, а скорость его дви-жения немного сократилась. Зато все ребята шли вместе, а роща приближа-лась и приближалась. Серебрились на солнце заснеженные вершины елей, го-рели на опушке зажженные старшеклассниками костры, горьковатый запах дыма доносился до ребят.
Метрах в пятидесяти от финиша колонна пятиклассников величаво и тор-жественно обогнала голову шестого класса. И лишь сама Антонина Петровна полуминутой раньше пятиклассников остановилась у рощи. Она оглянулась, замахала палкой, потом пригоршнями закрыла лицо: шестиклассники растя-нулись на целый километр и брели теперь с лыжами на плечах.
Этот случай на лыжном катанье, неправильно понятый Антониной Пет-ровной, еще более усилил в ней чувство ревности к Вере Ивановне. Теперь она уже окончательно решила принять все меры, чтобы хоть в некоторой сте-пени ослабить славу своей подруги.
Подходила к концу третья четверть учебного года. Ребята писали кон-трольные работы. И вот Антонина Петровна заметила, что в работе ее сестры, Зины, ученицы пятого класса, буква «я» почти везде написана со сходством на «е», а некоторые точки легко можно посчитать запятыми, добавив один маленький волосок или даже вообразив его.
«Это же и есть ошибки, – подумала Антонина Петровна. – А так как я по-ставлю двойку своей родной сестре, то никто не заподозрит меня в преднаме-ренности. Пусть. Это ведь в одной четверти. А потом, в четвертой четверти, я выправлю. Надо же… я не могу больше сдержать себя. Ревную, ревную, нет сил…»
…………………………………………………………………………………
Выйдя вечером из школы, Антонина Петровна долго блуждала по улицам города. Дул ветер, качались фонари на столбах и серые тени абажуров широ-кими конусами метались по стенам многоэтажных домов. «Вот и во мне так мечутся чувства, – боязливо подумала Антонина Петровна. – Но сделанное, пусть остается».
И все же в груди молодой учительницы росла и углублялась боль, отчего вся она зябко ежилась, начинала дрожать.
Дома ее встретили девочки из пятого класса. Румяные, с косичками пере-вязанных лентами волос, в нарядных блузках, они в руках держали исписан-ные листы бумаги и наперебой старались объяснить свою затею.
– Антонина Петровна, Антонина Петровна! – щебетали они. – Мы вас дав-но ожидали, насилу дождались. Стихи мы вот сочинили. Честное слово, сами сочинили. Вместе писали. Просим вас проверить…
Антонина Петровна машинально взяла листочки и, не раздеваясь, шагнула поближе к лампе.
Девочки умолкли. Затаив дыхание, они следили за Антониной Петровной, ожидали, что она скажет о стихах.
Антонина Петровна, потрясенная содержанием стихов, в которых девочки изливали свою любовь и благодарность классному руководителю – Вере Ива-новне, давали клятву никогда и никому не уступить красного школьного зна-мени и нести его до самого выхода из школы с аттестатом зрелости на руках, задумалась.
– Это мы для Веры Ивановны написали, – робко сказала Зина. – Что, пло-хо вышло?
Антонина Петровна встрепенулась.
– Хорошо, девочки, написано, – сказала она. – Тепло написано. Только обязательно поправьте везде букву «я». Она у вас на «е» походит… А буквы надо писать красиво, особенно в стихах… «Не то я им говорю, – думала при этом Антонина Петровна, чувствуя, что ей не хватает воздуха, и она вот-вот может разрыдаться прямо при девочках. – Не знают они, что некому будет завтра вручить стихотворение, что в их классе есть двойка, и радость их не состоится». И перед глазами Антонины Петровны метнулись тени, похожие на тени от абажуров уличных фонарей. Она встала, оправила пальто и шапоч-ку.
– Я забыла в школе свои тетради, – сказала она. – Посидите здесь одни, пока схожу за ними. Потом мы поработаем над стихами…
Дверь в кабинет директора была приоткрыта. Золотисто-голубая полоска света лежала на полу, пересекая весь коридор. И Антонина Петровна осто-рожно переступила через нее, в нерешительности остановилась у притолоки.
Директор сидел у стола в накинутой на плечи шинели, которую он по-прежнему уважал, как и в дни войны. Тогда он был начальником штаба круп-ной войсковой части, теперь стоял во главе сложного школьного коллектива. И не раз казалось ему, что легче было планировать и выигрывать бои и сра-жения на фронте, чем воспитать в школе мотни и тысячи юных советских граждан, способных строить коммунизм.
Золотистоголубой свет настольной лампы, обернутой куском шелка (По-сле контузии доктора прописали Ивану Семеновичу пользование золотисто-голубым светом для полного восстановления зрения), падал на скуластое ши-роконосое лицо директора и на его большие руки, лежавшие на разграфлен-ном и исписанном листе бумаги.
Издали Антонина Петровна увидела, что это была ведомость успеваемо-сти пятого класса. Завтра должен быть педсовет и директор готовил доклад к нему.
– Странно, – произнес вдруг Иван Семенович, движением плеча поправив сползавшую шинель и забарабанив пальцами о крышку стола. – Какое-то не-доразумение. Я не верю, что в пятом классе двойка. Знаю там всех учени-ков… Странно…
Антонина Петровна, постучав, быстро вошла в кабинет.
Иван Семенович поднял глаза. В них она увидела горечь обиды и свечение той педагогической мудрости, которая никогда не позволит чинить помехи коллективу в его благородном порыве идти по пути коммунистического от-ношения к труду…
– Я извиняюсь, что помешала вам, – сказала Антонина Петровна. Она бы-ла бледна и голос ее дрожал. – Мной допущена ошибка… Зине Рудавиной на-до поставить удовлетворительную оценку.
Директор облегченно вздохнул и молча протянул учительнице уже запол-ненную ведомость.

Январь – апрель 1948 г.
Город Старый Оскол.

КУСОЧЕК ЖИЗНИ
(НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССКАЗОВ)

I
РЕБЕНОК
 Был жаркий солнечный день, когда мы нагнали шагавшего по улице низ-корослого мужчину в кожаном пиджаке и запыленных кирзовых сапогах. За спиной у незнакомца зеленела горбатая сумка с вещами, на правом плече чернел чемодан, подмышкой желтела вязанка дров, на груди качались две картонные коробки с ботинками.
– Кто это такое? – спросил товарищ, кивнул на перегруженного носиль-щика, с лица которого капли пота падали на картон и расплывались косматы-ми пятнами. Дама в широкой соломенной шляпе молча сердито обожгла нас взглядом черных глаз, а шагавший рядом с нею голенастый парень с газовы-ми шарами на веревочках бойко ответил:
– Это наш папка помогает нам идти с вокзала…
– Почему же ты не помогаешь папке? – возмутился я. Но дама сейчас же разгневалась и закричала:
– Наш сынок еще ребенок, сегодня лишь справляет именины шестнадца-тилетия…
– Штаны у него очень короткие, – бросил реплику кто-то из прохожих. Но ему немедленно дал отпор сам «ребенок», показав язык и разъяснив:
– Мои штаны в чемодане, а на мне это папкины!

II
ШОФЕР
Мотор автобуса внезапно заглох на седьмом километре от города, и я с ужасом поглядел на часы: до начала спектакля осталось пятнадцать минут, а на шоссе не видать ни одной машины.
И вдруг, на мое счастье, показалась из-за леса легковая. Метнулся я к ней, поднял руку.
– В театр спешите? Девушка ждет? – переспросил шофер, остановив ма-шину. У самого глаза лукаво прищурены, немного посмеивались через стекла пенсне. – Садитесь, нам по пути.
Сел я позади него, в нетерпении поторапливаю и по плечу рукою:
– Жми, браток, будет на магарыч…
Шофер сочувственно кивнул головой, поддал газу.
К подъезду театра мы подкатили за несколько минут до звонка.
Я выхватил из кошелька кредитку. Шофер отверг мой магарыч, улыбнул-ся:
– До свиданья! Желаю успеха в театре, а я тоже спешу, в Университет…
– Учитель? – спросил я. Шофер покачал головой:
– Нет, я профессор. Читаю сегодня лекцию «О характере советского чело-века».

III
БЫК
(Вместо басни)
Старый рогатый бык «Шерстаков», прозванный так за привычку «шер-стить» бока встречному-поперечному, напутствовал одного сына на воевод-ство, другого на учебу:
– Му-у-у! Знаю по опыту: деньгами, силой, подхалимажем и водкой всего можно достичь. Так и живите, сынки, пока есть на свете много дураков…
И зажил воевода по отцовскому совету: пьет, ежедневно женится, невес-там носы переделывает из африканских в римские, разваливает воеводство и бодро отписывается перед начальством: «Земля у нас – песочек, потому и урожай с воробьиный носочек…»
Бык-ученик тоже решил показать свое рогатое величие одноклассникам – белкам, соболям, зайцам, бобрам-федякам, разным зверькам бескопытным. Встал у стола учителя, рогами в пол уперся, глаза под лоб закатил и мычит:
– Не потерплю я львиное учение, что в Древнем Египте имелись номы. Не было номов, так я хочу…
– Были, были номы, – разноголосо возразили зверята. – Это же так назы-вались области по реке Нил…
– А-а-а, возражать!!? – Бык ринулся на одноклассников и начал давить лапки копытом. – Я вас всех пенсионерами сделаю, инвалидами…
– Ой! Ой! – завопили зверюшки. – Мы лучше согласимся с вашей сестрой «Жмуркой» и с вами, что не было номов, только лапки не давите копытом…
– Так бы давно, а то еще возражать вздумали! – заревел бык и хвостом свистнул в воздухе. – Имейте в виду, есть у меня в друзьях редактор Антра-цит Каменный с блокнотом сатирика. Скажу ему, мгновенно объявит вас склочниками. Просвещенный редактор в понимании силы: ему эта идея о си-ле вбита ударами отцовской ложки по лбу…
Тираду быка прервал вошедший в класс косматогривый Лев-учитель.
– Новости, друзья! – сказал он торжественным голосом: – воеводу Шер-стакова разжаловали в конюхи за пьянство и беззакония. А что вам тут бык рассказывал, я слышал через приоткрытую дверь. Ставлю в журнал «кол» не-вежде быку, а вы сейчас хором повторяйте за мною правило жизни: «В копы-те и рогах большая сила может быть. Но правде человечьей и копытом бычь-им нос не отдавить!»





IV
ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ
Эту важную птицу с длинным кривым носом и плутоватыми глазками во дворе у нас прозвали «Сергеем», потому что в домовой книге учинена собст-венноручная птичья запись: «Прибыли мы из небесного рая, где вместе с гу-сыней состояли по штату в стаде Сергея Радонежского».
– Го-го-го! – трубил он на ухо недоученным гусенятам, приглашенный к ним в репетиторы для подготовки к экзаменам в институт. – Го-го-го! Прине-сите мне побольше овса для прокорма, себе достаньте справки о слабом здо-ровье, вот и все будет хорошо: я поделюсь овсом с директором Соколом и его Соколихой, проведу вас в институт мимо всех рогаток…
– Га-га-га, – тоненькими голосами возразили гусенята. – Мы вовсе не больные, только недоученные… Задачки не решим на экзаменах, провалим-ся…
– Го-го-го! – сердясь и вздыбая перышки на лбу, колесом прошелся гусь перед гусенятами. – Не забывайте, что я есть премудрый райский гусь, а не какой-либо иной. Вместе с гусыней выкупим у директора Сокола пакет с эк-заменационными задачами, решим заблаговременно и на плакате решение напишем, взлетим перед окном, так что… успеете списать.
… Все учел премудрый гусь, а вот этого не предвидел: за час до экзаменов связисты протянули возле института целую паутину телеграфных проводов, гусь с гусыней запутались в низ со своим плакатом-шпаргалкой и висят до се-го дня. Маляры написали краской на гусиной спине: «Люди, не допускайте премудрого райского гуся в экзаменаторы, а недоученных гусенят к экзаме-ну!»

V
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК
На трибуну взошел длинновязый мужчина с лошадиной головой, с боро-давкой на левой скуле. Встряхнув копной черных волос и закатив глаза под лоб, проскрипел:
– А что мне Юлий Цезарь или Суворов?! Дуну, и нету…
В зале настороженно переглянулись. Кто-то шепнул:
– Не занимайтесь с ним, это же Игорек, внучок знаменского Луки…
– Чепуха! – возразил Игорек. – Я знаменитый потомок славянского вождя Александра Македонского, избившего немцев на Чудском озере…
– Не врите! – закричали из зала. – Немцев громил Александр Невский, а Македонский никогда не был славянским предком…
– Замолчи, дурак! – Игорек шагнул с трибуны в зал, подняв кулаки. На пе-рехват бросились патрули с красными повязками на руках.
Через несколько минут «Знаменитый потомок» оказался в клетке вытрез-вителя, а в клубе звучал голос лектора:
– Пьяниц и невежд мы не должны терпеть на нашей земле, и нечего ожи-дать, пока Игорька укусит вавилонский малярийный комар, от которого умер Александр Македонский. Мы должны всю породу Игорьков мыть и трепать, пока они станут настоящими людьми. А то ведь придумал человек, что он – знаменитый потомок!

VI
ПИСАТЕЛЬ
Редактор Антрацит Каменный долго мучился над вопросом, как ему дос-тичь славы? Однажды прочел, что малоазиатский грек Герострат прославился сожжением в 356 году до нашей эры храма Артемиды в Эфесе. «А ведь здо-рово! – восхитился редактор, хлопнув себя ладонью по лбу. – Нельзя ли про-славиться сожжением своей собственной совести?»
Задумано, сделано. Девятнадцатого сентября 1956 года читатели прочли № 112 (4096) редактируемой Антрацитом Каменным газеты с произведением «Редчайший экспонат… безграмотности».
«Дорогие ребята, – говорилось в произведении директора музея. – Сколь-ко вам впечатлений подарилА незабываемое лето… В школах дуте произво-диться 8 больше опытов… В августе месяце с 18 по 1 сентября план товаро-оборот Книготорга выполнен за август месяц 25 числа… СновО школа род-ная. С чем и спешим поздравить директора музея…»
Пошла ведь после этого слава об Антраците Каменном и директоре-невежде. Только им показалась она недостаточной. И вот Антрацит Камен-ный во сто крат увеличил свое стремление к славе. В номере 78 (5486) редак-тируемой им газеты он 3 июля 1960 года оглушил читателей сообщением, что «Редчайший экспонат безграмотности, директор музея Саса Епифанов, стал писателем и украсил своей подписью чужую брошюру об истории родного города».
Теперь уж слава Антрацита Каменного может считаться бессмертной: он сжег окончательно свою собственную совесть и воспел невежду плагиатора. Возведя его на Олимп, на Парнас.
Не забудьте, читатель, что Герострата объявили в свое время сумасшед-шим. Пора такой славой осенить и писателя Антрацита Каменного вместе с его экспонатом из музея. Уж слава, так слава!

VII
ТЕРПИ, КАЗАК…
Мчась опрометью с узлами реквизитных вещей, ребята столкнулись лба-ми.
– Ух ты, все кругом идет! – воскликнул белобрысый толстячок, поправляя сбившийся на бок красный галстук. – Даже лоб разбил. Бегая по всему городу за костюмами для пьесы «Сын полка»…
– Зачем же ты бегаешь, если директор Дома пионеров содержит костю-мершу и платит ей по шесть тысяч рублей в год за борьбу с молью?
– Э-э-э, Ванюшка, что об этом говорить, если завхоз Цугин на моль отпус-кает по шесть тысяч, а на костюмы – ни копейки. Просто, терпи, казак, ата-маном станешь или…останешься вечным артистом по собиранию костюмов возле бабочки моли и бабушки Алентьевой!

VIII
ВОЗРАСТ
Прислушиваясь к фырканью лошадей в ночной степи и звону цепи стре-ноженного жеребца, пятидесятилетний конюх Андрей Боронин сказал:
– Сила теперь у нас не та, помысла иная, а то ведь бегали из ночного к девкам в хоровод…
– Чего не та? – возразил шестидесятилетний Осип. – Зажигай костер, прыгну через него ловчее пионеров…
– Да ну-у-у? – удивленно, подзадоривающими голосами загудели другие товарищи, конюхи колхозных бригад. – Испробуем…
Вскоре рыжие языки пламени встали над кучей валежника, лизнули ноч-ную черноту. И тогда Осип, поддернув ослабшие штаны, разбежался первым. Длинные волосы его и широкая борода казались медно-красными в отблесках костра. Изогнулся ловко, прыгнул. За вихрями дыма исчезла его белая рубаха, раздутая на спине ветром.
– Чаво топчетесь? Прыгайте! – закричал Осип из темноты. И тогда стари-ки не удержались. Они прыгали напропалую, валились друг на друга, «ребя-тились».
Кто-то предложил загнуть Осипу «калачи», а тем временем Андрей Боро-нин схватил чью-то шубу и махнул в костер для потехи. Смрадный запах уда-рил в нос барахтавшимся, они сразу завопили:
– Одежа погорела! Шу-у-уба-а…
… Через неделю товарищеский суд разбирал дело о сгоревшей Осиповой шубе. Старики держались крепко на своем, не отрицал и Осип, что шубу со-жгли, когда еще «ребятились», пионерами через костер прыгали…
– Ну, если не пионерами, то в пионерском возрасте, – пояснил Осип.
После этого суд ушел на совещание, потом зачитал решение:
«Поскольку виноват возраст, и событие ушло в давность, дело прекра-тить…»
– Спасибо! – старики улыбнулись и направились к выходу. Между собою перешептывались: – трудная это дела, возраст. По пионерскому играться мы не научились, а сутяжничать разучились…
– Ну да ведь у нас какой возраст? – спросил Осип, разглаживая бороду. Потом сам же и ответил: – Возраст у нас советский, так что это понимать на-до, к пионерам присматриваться надо. Возраст…

IX
ХИТРЕЦЫ
Узнав о золотых россыпях, шабашники сшили парусиновые мешки, торо-пливо двинулись в путь-дорожку. Год шли, два шли. Бац, река поперек доро-ги. За перевоз требуют один трудодень. Но где его взять, если шабашники в колхозе не работали?
Судили-рядили, да и порешили: переплыть реку на корягах.
– Вот что, родимые – сказал старший шабашник, – чтобы никто раньше других до золота не добрался, не захватил немножко побольше. Бросимся на переправу одновременно, по сигналу.
Согласились хитрецы. Устроились на горбинах коряг, чтобы не замочить обувь, а ноги для безопасности связали веревками под корягой.
– Вот, родимые, никаким ветром нас не сдует… Толка-а-ай!
Едва старший подал команду, хитрецы ринулись вперед с крутого берега. Только шум пошел, да брызги засверкали в голубом воздухе. И немедленно коряги повернулись горбами вниз, подошвы шабашников глянули в небо.
– Ишь, хитрецы! – позавидовал прохожий. – Не успели вымокнуть, уже ноги сушат…
– Да это же шабашники нырнули. Будет теперь на корм ракам и щукам, засмеялся старик-рыбак. – Оно и колхозу меньше маеты, если погибнут хит-рецы!

X
СПЕЦИАЛИСТ
Егорку, старшего в нашем дворе мальчишку, прозвали «Бульдогом» за широкий плоский нос и вредный характер. На этот раз Егорка обидел ма-ленького Мишу, сына прачки.
– Ты не специалист, уходи! – гнал он его от игры.
Миша захныкал, растирая грязными кулаченками по щекам слезы, хлы-нувшие из его круглых синеватых глаз.
– Не порти своим голосом нашего настроения! – закричал «Бульдог». – Сам видишь, для маленького нету у нас специальности: я играю директора эмтэеса, Ванька – бригадира, Сенька с Ленькой – трактористы, Макарка с Яшкой – трактора, Сережка с Ванькой – бензин, все места в игре заняты. Уходи!
– Ага, теперь и я буду специалист! – радостно взвизгнул Миша, перестав плакать и взглянув на «Бульдога» мокрыми от слез глазами: – Буду вонять бензином…





XI
УЧЕНИК СО СТАЖЕМ
Рослый парень с прической «бокс» и дюжиной сверкающих на лацканах пиджака значков удивленно поглядел на учительницу, потом на классную доску с письменами:
– Можно стереть? Зачем это предложение: «В кустах свищет соловей»?
– Сначала определите время глагола «свищет», – возразила учительница. Парень пожал плечами, презрительно оттопырил губу и сказал:
– Уж если соловей свищет, значит, время весеннее. Зимой эта птица не может, – парень молниеносно смахнул тряпицей с доски все предложение и, важно шагая к парте, заметил: – Третий год, Наталья Николаевна, сижу в од-ном классе, а вы только пришли сюда и стараетесь поймать меня на соловьи-ном пустячке. Не выйдет. Я ученик со стажем…

XII
ДВУЛИКИЙ
Михайловский, раздув ноздри и раскосматив свою русую шевелюру ста-жирующего священника или неудачного поэта со стылым гневом, бил себя кулаком в грудь и кричал на заседании бюро:
– Товарищи, литературная группа «Дружные всходы» поставила наше ру-ководство на грань краха своим решением печатать произведения в альмана-хе и принять в члены пьяницу и богомаза Федякова, один вид которого позо-рит страну. Вы помните картинку: по улице города шествовал этот Федяков в костюме голого Адама и с вознесенной над головой бутылкой сивухи…
… Это было в августе 1959 года, когда Михайловский еще не совсем оп-равился от удара разбитой им во Бахусе редакционной машины и мечтал со-единить в своих руках бразды редактора газеты и руководителя литературной группы.
Но вот наступило третье июля 1960 года. Федяков, как и раньше, шатается пьяным и полураздетым по улицам города, сверкая лысеющей со лба головой и поражая жителей видом своих поповских косм. Кроме того, вопит: «Почему хозяева земли допускают, что я голодаю и пропиваю по восемнадцать тысяч рублей, полученных за роспись храма в Троицком? Ведь я состою в покрови-тельстве у Михайловского, печатаю в его газете свою «Яблоню» без хвоста и в «Родной семье» без поста; обещаю написать «Ремонт храма» для общего хлама. Вот моя философия: давай поллитра, никакой брех не удержит меня от включения в компанию трех – Михайловский поэт, писатель Епифанов, очер-кист Захар. Недаром Захарыч мой людям не вымолвет слова, занятый лоша-диной судьбой…»
Ситуация подходящая. Михайловский, назначив себя в руководители ли-тературной группы и нуждаясь хоть в каких-либо членах, потому что творче-ские товарищи от него разбежались, публикует в своей газете № 78 (5486) сногсшибательное сообщение о подготовке к изданию книг и брошюр членов литературной группы – В. Федякова, В. Гладкова, пьянствующих до белой горячки, изгнанных за это со всех постов и со всех хвостов. Вот и рассказу конец: Двуликий Михайловский создал себе бессмертный венец.

XIII
ОТОЩАЛИ
В наш разговор о семье и браке вмешалась пожилая колхозница в голубом платке и в просторной черной кофте.
– Ми-и-илай! – Хлопнула она меня по плечу со всего размаха. – Я уж и сама в толк не возьму, прытка ее возьми! Но мое, деревенское, мнение такое: наверное, отощал народ, если по десять раз в году женятся.

XIV
СО СЛОВАРЕМ
Клавочка, принеси мне словарь иностранных слов, – попросил жену автор журнальной статьи о применении гексахлорана для протравливания семян и уморения соседских кур, загадивших двор.
– Павел Иваныч, неужели свою собственную статью не можешь читать сам?
– Могу, но только со словарем. Когда писал, хотелось выразиться научнее, а теперь вот, придется посидеть над ней: слова перезабыл, пока статью напе-чатали в журнале.

XV
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
Редактор Мелкотравкин ерошил всей пятерней свою чуть вьющуюся ше-велюру, бегал синеватыми глазами по газетному листу, удовлетворенно кря-кал:
– Ммда-а-а, теперь моя теория не печатать произведения местных авторов полностью подтвердилась. Другое дело, Чехов! Как суверенный редактор, я напечатал рассказ «Гусенок», теперь все о нем пишут и говорят, так что мне обеспечено место в столичном издательстве. Мм-да!
– Александр Георгиевич, нас опровергли и опозорили! – с криком ворва-лась в кабинет секретарша, размахивая номером «Литературной газеты». – Написали, что вы плагиатор и невежда…
Мелкотравкин заглянул в газету и обомлел: там писалось, что не может быть стылого гнева и что Чехов никогда не писал рассказа «Гусенок», что не было в городе каретной мастерской, никогда один рабочий не был «силовым» цехом завода, равно как и нельзя лечить зубы пьяной корове…
– Вызвать ко мне Кузькина! – рявкнул Мелкотравкин. А когда Кузькин вошел, зашумел на него: – Ты бы сначала сходил к врачу-психиатру, а потом уже приписывал бы рассказ «Гусенок» Чехову и одобрял бы мое глупое сти-хотворение «Моему родному городу». Да и вообще нас опровергли и высекли на весь мир…
– Вот здорово! – сияя радостными глазами, неожиданно сказал Кузькин. – Ведь рассказ «Гусенок» я сам написал, лишь поставил в Таганроге штемпель в чеховском музее, иначе не пробьешь вашу твердолобость…
– Ты, горсть тебе проса в нос, о себе лишь думаешь! – закричал редактор. – А вот я теперь как?
– Так и поступите, – спокойно посоветовал Кузькин. – Выпейте пять лит-ров кагора (это же вами такая порция признана посильной для казацкого по-па, а вы на выпивку сильнее его, сдюжите (и пишите опровержение, валите вину на секретаря, на заместителя или даже на меня: все мы не так проница-тельны и не собираемся лезть по чужим спинам в столичное издательство.

XVI
ОЧИЩЕННЫЙ
Чалая брюхатая кобыла медленно тащила арбу по размытой глинистой до-роге, так что от скуки мы разговорились – я, незнакомый франт в штиблетах и курносый рыжий старик-возница. Впрочем, мы больше слушали, франт с наплоенными русыми волосами рассказывал о себе разные небылицы:
– Человек я очищенный, так что меня даже сатана не поймает толкачом в ступе. Верно говорю! Из Ракитного прогнали с редакторства за бытовую рас-пущенность и пьянство, я сейчас же к одному знакомому кузнецу метнулся: «Перекуй меня, говорю, в честные люди, в очищенные». Тот меня, раз-два, и обратил. Так что я снова очищенный, сам черт меня не обманет…
– Дали бы тебя народу напрощуп, – возразил возница, – ей-ей. Сразу об-рисуем и посадим на сниженный корм…
– Каво, меня? Да ведь я написал книгу о добыче угля из воздуха…
– Тпрру! – возница остановил кобылу у крыльца. – Зайдем к знакомой ку-ме глейчик молока выпить. Горло от жары пересохло… Так вы очищенный? – переспросил франта, когда хозяйка подала молоко и кружки. – Ну что ж, такая вам и честь…
Старик собрал пенку в свою и мою кружку, а франту налил «стриженого» молока. И тот выпил, не поняв подвоха. А старик расхохотался и толкнул ме-ня локтем:
– Бачь, як вышло! Сатана его не обманул, а мужик разгадал и по справе нагодувал…

XVII
ТЕСНОТА
Обросший бородою гололобый человек с дьяконскими темно-русыми во-лосами на затылке, в сером люстриновом пиджачке и непонятного фасона стоптанных ботинках протянул мне руку:
– Будем знакомы. Артист и художник Копейкин, битый на Лубянке, ищу-щий простора на земле. Разрешите присоединиться к путешествию?
Миновав ржаные поля, напоенные ароматом желтых туманов цветения, мы оказались в степи. Кругом трава, стрекот кузнечиков, голубая бескрай-ность.
На какие-то сутки путешествия остановились мы на ночлег вблизи запо-ведника Чапли, километрах в двадцати от Сиваша.
«Завтра осмотрим Чапли, – сказал я. – В этом дивном уголке природы рус-ские и украинские ученые на сорока тысячах гектаров девственной целины изучают влияние древесных насаждений на климат, создают новые сорта за-сухоустойчивых пшениц и неизвестные в природе виды животных».
– А водку они делают? – спросил Копейкин, глаза его, похожие на мутные лужицы с черным головастиком посредине, замаслились. – Я это к тому, что за поллитра готов заложить душу, могу даже иконы нарисовать для прода-жи…
– Не будем об этом, – возразил я. – Ты искал простор, он перед нами. Кроме того, собираешься писать картину «Повар в степи», так что будет по-лезным, если попрактикуешься в варении ужина…
Мы разложили костер из сухих стеблей прошлогодних чернобыльников, пристроили мой солдатский котелок на треноге.
Лежа в траве поодаль, я любовался желто-фиолетовыми языками лизавше-го котелок пламени, слушал скрипение коростелей, вдыхал степной аромат и радовался, что степь вызвала даже у Копейкина чувство простора. Ведь он напевал какую-то песенку, потом начал декламировать шекспировские «Пер-чатки», громыхая ложкой о котелок. Вдруг зашипело, в нос ударило запахом подгоревшей каши.
– Опрокинул? – с горечью спросил я.
– Опрокинул, – унылым голосом признался неисправимый алкоголик Ко-пейкин, в руках которого я увидел пустую винную посудину. – Три последних глотка выпил перед закуской, вот и… Главное же, теснота, потому и опроки-нул…

XVIII
НАУЧНЫЙ ГУСЬ
Колхозник Антип даже рот открыл в удивлении, когда сын строго преду-предил его за столом:
– Не называй меня Ванюхой, потому что я теперь человек научный, учусь в институте. Иван Антипович, вот кто я…
– Ежели ты научный, – прищурив черные колючие глаза и приподняв пра-вую осекшуюся бровь, возразил, наконец, Антип, – то скажи, почему петух поет с закрытыми глазами?
– Мы это не изучали.
– Ага, не изучали. Так я тебе скажу: петух знает свой урок и не подгляды-вает, как ты, в книжку, а все от жизни схватывает. И если ты мне не дока-жешь свою научность, буду звать тебя Ванюхой…
– Докажу! – закипятился сынок. Гребенкой швырнул косматые светлые волосы назад, потом пырнул пальцем в лежащего на тарелке жареного гуся: – Математика в дифференциальном исчислении приравнивает одну единицу к двум, так что видимый гусь равняется двум математическим…
– О-о-о, сынок, теперь вижу, ты научный человек. Поэтому видимого гуся беру себе с матерью, а который научный гусь, в двойной порции, это тебе. Кушай на здоровье! И скажи, как он на вкус, твой научный гусь?

XIX
О РАЗИНЯХ
Едва Митька Мостин ввалился в хату, набежали соседи послушать его рассказ о городских приключениях. Чего он только не наговорил за этот ве-чер? И как среднюю школу кончал в поселке Дон, и как краеведом в два счета сделался вместе с редчайшим экспонатом безграмотности Сасей Епифано-вым, и как срочно заболел, чтобы не попасть в колхозные председатели, и как зимой купался в мраморном бассейне, а летом катался на коньках по неесте-ственному снегу м льду, как орден получил за падешь скота, как разговаривал с учеными птицами и не понимал умных и честных людей.
– И все это, благодаря разиням, – подмигнул Митька слушателям, потом выбежал из-за стола на середину избы и расставил дугою ноги. – Ей-богу, на мою жизнь в городе хватит разинь. В парке воевода Шерстаков справлял «Русскую зиму» и на санях катался. А я стоял и все думал, как же мне попасть на учебу в высшую школу? Гляжу, Шерстаков заехал мне дышлом в рот. А вы еще не верите, что в городе полным полно разинь, как овощных корзин! Не будь разинь, нам крышка…

XX
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Сутуленькая старушка в очках и чепце остановилась у витрины чертежной мастерской на Николаевском съезде. Не поняв сути, забарабанила в стекло.
– Мне, сыночек, ничего не надо, – сказала она выбежавшему из мастер-ской начальнику. – Скажите только, что у вас там люди делают?
– Чертят, бабушка, чертят…
– Осподи, сусе христе! – испуганно крестясь. Засеменила старуха по тро-туару. – До чего народ со своими секретами обезобразился, что начали среди белого дня чертят за столами делать…




XXI
НАХОДЧИВОСТЬ
На этот раз бригадир приказал Сидору отвести мерина на конюшню. Только Сидор взобрался верхом, Гаврила под дорогу:
– Подвези!
И поехали вдвоем тучные лобастые парни с вихрами кудрявых чубов. Ме-рин кряхтел от натуги, хвостом махал и протестующе фыркал.
– Ах, бродяги вы безжалостные! – встретил конюх руганью всадников: – На одну животную скотину двое засели…
– Да ведь третьему тут и места не осталось, – находчиво возразил Сидор. – Вот и пришлось ехать только вдвоем…

XXII
ВИТЯ
Мать, железнодорожная обходчица, уступила Вите свой огородик возле насыпи под ветвистую пшеницу:
– Агрономом мечтает быть сынок, пусть…
Всю зиму Витя ставил на полоске плетки и чучела, рядом с ними выраста-ли снежные дюны. Весною парень траншеями задерживал воду в снегу, а просохшие зеленя расчесал граблями. Потом подкармливал химикалиями, пропалывал. Вместе с пионерами произвел летом искусственное опыление.
Колхозный агроном пришел и похвалил Витю:
– Пшеница твоя самая лучшая в районе, на выставку поедешь…
И вот неожиданно навалилось несчастье: от паровозных искр загорелась пшеница накануне жатвы. Мать начала было кофтой бить по пламени, отчего искры летели в глубь полоски, и там возникали костры. Но Витя метнулся че-рез пламя, зажег пучок соломы и быстро помчался параллельно колхозному пшеничному полю, поджигая свою полоску. Тогда огненная волна, крутясь и шумя жадными языками, покатилась все дальше от колхозного поля навстре-чу другой волне. За ней оставалась черная опаленная земля с седыми шеве-лящимися трубочками пепла и синими спиральками дымов.
Пока прибежали люди во главе с агрономом, огненные волны ударились друг о друга, клубы пламени со стоном взвились в воздух, зловеще трепыхну-лись красными косицами в черной копоти и погасли.
– Не горюй, мама! – сказал Витя, успокаивая мать. Он вытер при этом ру-кавом закопченное, вспотевшее свое скуластое лицо и добавил: – Сгорела наша полоска, зато цел колхозный пшеничный океан. А это самое главное…
– Верно, Витя, это самое главное! – подтвердил агроном. – И колхоз по-шлет тебя на учебу в сельскохозяйственный институт. Нам нужны такие ге-рои, любящие пшеницу сеять и растить…



XXIII
ЛОГИКА
Некий Хир возглавил комиссию по… защите плагиаторов, укравших три-дцатилетний труд старого краеведа.
– Да, – листая документы и вороша карандашом свои белесые брови, бор-мотал он в кругу своих «членов». – Конечно, факт неопровержимый: краевед написал, иллюстрировал и опубликовал труды об истории нашего города дав-ным-давно, но… зачем же мы будем обижать Гладкова Иосифа, если его даже милиция всякий раз выпускает невредимым из своего вытрезвителя? Зачем мы будем обижать Гладкова Валентина, если его даже столичная милиция не отдала под суд за пьяные дебоши, а лишь потребовала исключить из аспиран-тов, а Райком партии только выгнал из лекторов вечернего университета без строгого выговора? Зачем будем обижать Сасу Ефанова, который и так «за-сылся с работой», попал в редкие экспонаты безграмотности, но оставлен мною же в секретарях парторганизации работников культуры? Брры-и-и, опасно трогать эту компанию. Ведь логика говорит, что и мне тогда отвечать придется за соучастие в плагиате, потому что я выполнял это поручение ре-дактора «АК», секретаря Костина и свое собственное. Даже чуть удержался от подписи под главой книги «Край индустриальный». Брр! Тут должна быть логика!
– Да, да, да! – закивали головами члены комиссии. – Зачем автору слова, если он уже на пенсии, а нам еще до этого далеко? Давайте напишем, что ав-тор действительно краевед-исследователь, написал и опубликовал работу об истории города, но… условия нового времени потребовали заменить его кол-лективом. Логика, а?
– Да, логика! – согласился Хир и подмахнул справку для Райкома, что, ко-нечно, автор давно написал и напечатал, но… теперь компания стала автором еще с 1905 года, так что никакого плагиата нет, кроме археологии…
– Да здравствует Ефанов с его богемой! – крикнул кто-то из членов ко-миссии. Хир похлопал ему в ладоши в надежде, что на бюро Райкома найдут-ся желающие похлопать Хиру. Логика? И вот финал: Хиру нахлопали по шее. Это хорошая логика. Народ всегда знает действительную правду.

1960 год.
Город Старый Оскол.








РУССКАЯ МАТЬ ТАЙМУРАЗА
РАССКАЗ
ЭТО БЫЛО НА БЕЛГОРОДСКОЙ ЗЕМЛЕ
Н. Белых. Д. Харитонов

«МНЕ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕТСЯ…» Четыре слова эти взяты из письма осетина Хатагова Таймураза Дзабовича, работающего в Орджоникидзевском обкоме профсоюза работников с/х Северо-Осетинской АССР.
Письмо это адресовано Сорокиной Матрене Ивановне, живущей в селе Сорокино Старооскольского района Белгородской области.
43-летний осетин Хатагов, рожденный в 1919 году, пишет 72-х летней русской женщине и ее дочери Шуре: «Мне никогда не забудется, как вы с Шурой ухаживали за мною, когда лежал у Вас и в Старом Осколе… Теперь напишите, как живет или куда делся этот сволочь Павел Забан?…»
Чтобы понять, о чем идет речь, мы изучили целую пачку писем с 1943 по 1962 год, а также беседовали с Матреной Ивановной и с многими живыми свидетелями событий.
Оказывается. Произошло вот что:
Второго июля 1942 года небольшой отряд 40-й армии попадает в фашист-скую засаду в лесном урочище «Сорокинские конечники». Среди десятков других раненых красноармейцев падает в лесной балке двадцатитрехлетний Таймураз. Мина раздробила ему кости ног.
Не убирать раненых! – отдают фашисты жесткий приказ. – Пусть поды-хают в лесу на корм зверям и птицам. За нарушение приказа – расстрел!
На рассвете Таймураз приходит в себя. Слышатся стоны раненых, свисты растревоженных птиц, шелест листвы дубов, кленов, орешника, лип, диких яблонь и груш. Прохладный аромат разнотравья веселит и печалит сердце. Где-то, кажется, звенит ручей.
– Пить! – просит Таймурат, приподнимается на локоток, но мгновенно па-дает, обожженный острой болью. В черных его глазах всплеск муки и наплы-вают слезы. – Пить!
То пробуждаясь, то снова падая в забытье, Таймурат видит вдруг, что по-свистывающий неподалеку от него желторотый суслик почему-то испуганно ныряет в нору. «Не фашисты ли идут добивать раненых? – мечется мысль. Слышится шорох, быстрое дыхание, шепот. – Не галлюцинация ли это?»
Заслоняя красные лучи только что взмывшего солнца, тенью надвигается к лицу Таймураза чьи-то руки с булькающей во фляге водой. Потом он разли-чает конопатые ребячьи головы, три пары звездочками сверкающих глаз, слышит ласковые слова:
– Дяденька, пей, не бойся, мы пионеры, нас прислали тетя Шура и бабуш-ка Мотя. Мы будем тайно кормить и поить раненых. А то фашисты не ве-лят…
«Кто эти Мотя и Шура? – думает Таймураз, провожая ребятишек глазами и радуясь, что они так смело заботятся о советских воинах, презирая фашист-скую угрозу о расстреле. – Наверное, мы выживем…»
Так прошло восемь суток. Умершие разлагаясь, отравляли воздух. Вот по-чему немецкий комендант приказал населению очистить лес.
Похоронив умерших, сорокинцы перенесли более семидесяти раненых в клуб, чтобы выходить их. Но фашисты тотчас поставили у дверей часовых и запретили населению кормить, поить и лечить раненых
Тогда Матрена Ивановна подала мысль организовать похищение раненых из клуба, чтобы лечить их на дому, выдавая за родственников.
Дошла очередь и до Таймураза.
Наступает темная пасмурная ночь под 14 июля 1942 года. Матрена Ива-новна подготовила укрытие на чердаке. Ее дочь Степовая (муж ее – советский офицер-фронтовик) и дочь немецкого переводчика, комсомолка Зина Соро-кина, отправляются к «госпиталю» в форме немецких врачей, заранее узнав пароль и пропуск.
Часовой пропускает их внутрь «осмотреть раненых». А в это время Мат-рена Ивановна с другими женщинами пробираются через парк к черному хо-ду. Шура с Зиной открывают дверь и выносят Таймураза через черный ход в парк, оттуда всего полтораста шагов до подготовленного укрытия.
Пройдет немного времен и Таймураз, которому дали русское имя Володя, оказывается перенесенным в укрытие, а Шура с Зиной, закрыв потайную дверь, возвращаются из «госпиталя» мимо часового, как и вошли сюда.
Поиски исчезнувших из «госпиталя» раненых не дали фашистам результа-та. Тогда комендант объявляет денежную награду за поимку бежавших плен-ных.
Немецкий гестаповец Павка Забан, краснорылый пузан, заходит к своему другу Афоньке Чуме и говорит, потирая руки:
– Слышь, пришла пропасть на коммунистов, а для нас возможность разбо-гатеть…
– Я согласен, – ерошит Афонька свои черные волосы, чешет ногтем нозд-рю длинного носа, пялит на Забана карие навыкате глаза. – Согласен. И я знаю, где и кто укрывает пленных. Идем к Матрене…
По дороге к полицаям присоединятся Коля Косой, горбоносый среднего роста человек с тихим ангельским голосом и склонностью учитывать все со-вершенное. Из его книжечки стало известно, что на предательский поиск они вышли 4-го августа 1942 года.
Им удалось обнаружить многих военнопленных, в том числе и Таймураза Хатагова, скрываемого Матреной Ивановной и Шурой Степовой под именем родственника Володи.
Неспособного самостоятельно передвигаться Хатагова с такими же тяже-ло ранеными товарищами увезли в город Старый Оскол на повозках, а ос-тальных отдали под конвой полицаю Михаилу Хренок и приказали расстре-лять по дороге или сдать в городе в гестапо как особенно подозрительных. «Ну, ладно, записали меня в полицаи, – раздумывает Хренок по дороге. Хму-рит белобрысые брови. – А разве я обязан на деле служить фашистам? Нет, не обязан. И пусть мои дела за меня расскажут».
– Стой, товарищи! – командует он, когда вышли за сорокинскую мельни-цу. – Идите вы в Незнамовский и Обуховский леса к партизанам, а я постре-ляю из винтовки в гору, будто вас прикончил.
Он рассказал парням, как им лучше всего пройти в леса, минуя фашист-ские заставы. И они расстались друзьями.
С веселым сердцем возвращается Михаил Хренок домой. «Вот разобьет Красная Армия фашистов, буду я снова работать в колхозе механизатором, – мечтает он. – Ничего плохого для Родины не совершу. Никто и меня потом обижать не будет…»
В тот же день Матрена Ивановна с Шурой отыскали Таймураза (Володю) в Старом Осколе. Он лежал на голой кровати без пищи и лечения.
Женщины принесли ему еду и потом перевязали раны. И так они ходили попеременно каждый день.
–Стой! – окликает однажды полицай Забан Шуру Степовую, возвращав-шуюся из города. – Если ты не будешь жить со мною, я загоню тебя в тюрь-му, а Таймураза совсем ликвидирую. Ты жена коммуниста, муж служит в Красной Армии, так что не возражай мне.
Шура в ответ плюет Павлу Забану в лицо. А на следующий день Таймура-за увозят в Курск, Шуру бросают в тюрьму и на каторжные работы по произ-водству мелков в лагере из слободы Казацкой… Там она заболевает тяжелой сердечной болезнью.
В начале февраля 1943 года Советская армия освобождала Старый Оскол и Курск. В мае 1943 года в гости к Матрене Ивановне и Шуре приезжает офицер, Советский воин… Это Таймураз Хатагов.
– Заехал к вам по пути в действующую армию, – говорит Хатагов. – От-правляемся в бой на Курской дуге. Будем бить фашистов под Прохоровкой. Спасибо Вам за спасение моей жизни. И я не пожалею ее в борьбе за честь и независимость нашей Родины.
Его проводили в святой бой…
Таймураз Хатагов вместе с русскими, украинцами, белорусами, со всеми народами СССР громил и гнал врага на запад, не забывая образа русских женщин, не боявшимся бороться с фашистами во имя победы.
Прошло двадцать лет. Но не остыли и не остынут горячие чувства дружбы между народами, образом чего являются взаимоотношения Матрены Иванов-ны и Шуры Степовой с Таймуразом.
Сообщая в письмах друг другу о своей жизни и мечтая о встрече, эти люди хотят знать и о своих друзьях и о своих врагах, чтобы правильнее определять свое место в жизни.
«Дорогой Володя, – пишут Таймуразу Хатагову из далекого села Сороки-ны. – Вашей нареченной «матери» Матрене Ивановне теперь более 70 лет, она уже пенсионерка. Часто глядит она на Вашу фотокарточку, на улыбчивое лицо и говорит: «Сынок мой, мы все же должны еще все встретиться».
Шура живет с мужем и с детьми. Но еще до сей поры не вылечилась от тюремных страданий.
Чума Афонька исчез вместе с фашистами. Пашка Забан отсидел за преда-тельство 6 лет в тюрьме…
Балтенков Михаил (Хренок) – лучший механизатор Сорокинского колхоза «Победитель».
Приезжайте к нам в гости, Таймураз Дзабович. Посмотрите нашу жизнь. Вспомним прошлые вдовьи годы, поговорим о настоящем…
Недаром пролита Ваша кровь на Белгородской земле, недаром Вы пиши-те, что «мне никогда не забудется…»

22 – 30.06.1960 г.
Город Старый Оскол.
Село Сорокино.








ЗАДАНИЕ. Рассказ………………………………………………………...1
ОДУВАНЧИКИ. Рассказ………………………………………………….23
ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ. Рассказ…………………………………………………31
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР. Рассказ…………………………………………38
ДЕРЖИТЕСЬ! Рассказ…………………………………………………….50
РЕВНОСТЬ. Рассказ………………………………………………………63
КУСОЧЕК ЖИЗНИ (Короткие рассказы)……………………………… 69
I РЕБЕНОК……………………………………………………………...69
II ШОФЕР……………………………………………………………….69
III БЫК (вместо басни)…………………………………………………70
IV ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ…………………………………. 71
V ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК……………………………………….71
VI ПИСАТЕЛЬ………………………………………………………….72
VII ТЕРПИ, КАЗАК… . …………………………………………………72
VIII ВОЗРАСТ…………………………………………………………… 73
IX ХИТРЕЦЫ…………………………………………………………....74
X СПЕЦИАЛИСТ……………………………………………………....74
XI УЧЕНИК СО СТАЖЕМ……………………………………………..75
XII ДВУЛИКИЙ………………………………………………………….75
XIII ОТОЩАЛИ…………………………………………………………. 76
XIV СО СЛОВАРЕМ……………………………………………………. 76
XV ОПРОВЕРЖЕНИЕ…………………………………………………..76
XVI ОЧИЩЕННЫЙ……………………………………………………....77
       XVII ТЕСНОТА…………………………………………………………..77
XVIII НАУЧНЫЙ ГУСЬ…………………………………………………78
XIX О РАЗИНЯХ………………………………………………………..79
XX НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ……………………………………………79
XXI НАХОДЧИВОСТЬ…………………………………………………80
XXII ВИТЯ……………………………………………………………….80
XXIII ЛОГИКА……………………………………………………………81
РУССКАЯ МАТЬ ТАЙМУРАЗА. Рассказ………………………………82
       






Н. Белых

РАССКАЗЫ
Сборник


ЗАДАНИЕ
РАССКАЗ
У стола, в просторном жестком кресле, сидел гладко причесанный светло-русый полковник с прищуренными серыми глазами, с широким лицом, с зо-лотистыми усиками под прямым длинным носом.
Он был чем-то взволнован и нетерпеливо мял в своих пальцах конец крас-ного шнура, тянувшегося к какому-то сверкающему прибору, похожему на миниатюрный прожектор. Потом он выпустил шнур из рук и подвинул к себе круглое металлическое зеркало на фарфоровой подставке.
Поверхность зеркала была волнистая и светилась зеленоватым сиянием. Лицо полковника отразилось в зеркале, как в неспокойном озере. Оно оказа-лось вытянутым, кривым. Один глаз был с яблоко, второй с яблочное семеч-ко, а рот растянулся до ушей.
Полковник начал крутить головку микрометрического винта, торчавшего в полированном ободке зеркала, и изображение постепенно приняло нор-мальный вид.
Продолжая смотреться в зеркало, полковник попробовал пальцем правый висок и с досадой выщипнул обнаруженный там седой волос.
– Черт возьми! – выругался полковник. – Этот седой волос появился у ме-ня за последние часы жизни, я никогда раньше не мог поверить, что люди способны седеть так быстро. Но… пусть мы поседеем, пусть… Однако, мы не сдадимся. Нет, не сдадимся… Никакими ультиматумами нас не испугает ни-кто, никакой президент или диктатор…
Полковник отодвинул от себя зеркало, встал и прошелся несколько раз по каземату, освещенному ровным белым светом, струившимся изнутри боль-ших белых шаров, подвешенных под сводами потолка.
Остановившись у кресла, он хотел сесть в него, но послышался звонок, открылась дверь и на пороге появился высокий смуглолицый, черноглазый лейтенант.
– Серебряков! – воскликнул полковник, шагнув навстречу лейтенанту. – Ладно, ладно, давай на этот раз без рапорта, – жестом руки предупредил он лейтенанта, поздоровался с ним и показал на стул.
– Садитесь! – сказал он, одновременно и сам опускаясь в кресло. – Вы, лейтенант, уже знаете об этом наглом ультиматуме, который предъявил чело-вечеству диктатор Бронзовой империи. Он требует, чтобы все страны немед-ленно признали над собою его власть, согласившись на выселение большей части людей в тропическую и полярную зоны, уничтожили бы всю свою про-мышленность, все учебные заведения, армию и отныне стали бы выполнять веления профессора Мори или его уполномоченных…
– Но это рабство и смерть для человечества! – воскликнул лейтенант, при-встав на стуле.
– Молчите, лейтенант, и слушайте, – заметил полковник.
– Виноват! Слушаю вас!
– Садитесь, – слабо взмахнув рукой, сказал полковник. – Через двадцать часов истекает срок этого жестокого ультиматума…
– Я готов к выполнению задания! – снова привстал лейтенант…
– Дорогой лейтенант, – покачав головой, возразил полковник. – На этот раз речь идет не о том, чтобы послать вас на самолете сбросить бомбы на столицу Бронзовой империи. Нет. Вы, вы будете действовать в качестве де-сантника…
– Я недопонимаю вас, профессор, то есть полковник, – со смущением в голосе возразил Серебряков. – Ведь это…
– Вы, лейтенант, принадлежите к числу лучших моих учеников. И я уве-рен, что вы поймете меня если не как полковника Браилова, то как профессо-ра Браилова. Наберитесь терпением. Вам необходимо обстоятельно все по-нять, иначе трудно надеяться на успешное выполнение задания. Малейшая ошибка может привести весь мир к катастрофе.
Я понимаю, вам трудно и, может быть, даже обидно будет выслушать та-кую истину, что секретное оружие Бронзовой империи своими разрушитель-ными возможностями сделало бомбардировочную авиацию почти ненужной, во всяком случае – бессильной.
Но мы получили в такой степени подробные сведения об «Электронной пушке» профессора Мори, что и не имеем права ошибиться в выборе средств борьбы с нею.
Вкратце ознакомлю вас с некоторыми особенностями этого оружия. Нач-нем со снаряда. Снаряд «Электронной пушки» не имеет оболочки или корпу-са в привычном для нас понимании. Оболочкой служит решетка секретного сплава металлов. Сплав этот имеет свойство самораспада, близкое к радиоак-тивному свойству урана, с той существенной разницей, что распад урана про-исходит медленно, а распад сплава, из которого состоит решетка снаряда, со-вершается мгновенно и с выделением колоссального количества теплоты, сравнимого с теплотой солнечных протуберанцев, а также колоссального ко-личества паралитических газов… Но распад решетки снаряда происходит лишь в том случае, если снаряд будет лететь со скоростью десяти километров в секунду, то есть со скоростью, близкой к скорости полета тела, способного преодолеть силу земного притяжения. В момент распада решетки освобожда-ется и заключенная в снаряде аккумулированная атомная энергия. Невидан-ной силы молнии пронизывают пространство в радиусе до 50 километров и сжигают и дробят все на своем пути. Потом начинается ливень, превосходя-щий по силе все современные представления о тропических ливнях.
Лейтенант Серебряков, внимательно слушавший профессора-полковника Браилова, сделал нетерпеливое движение.
– Вы желаете задать вопрос? – предупредил его полковник. – Задайте…
– Меня удивляет, – сказал Серебряков, – каким образом может аккумули-рованная энергия удерживаться в решетке, когда простая человеческая логика допускает здесь рассеяние или выпадение содержимого снаряда через щели решетки…
– О, нет, – возразил полковник. – Чтобы понять сущность снаряда «Элек-тронной пушки» Мори, вам надо совершенно отказаться от нашего пусть да-же самого современного представления о проницаемости. Вы, вероятно, не один раз видели мокрый рыбачий бредень в момент извлечения его из реки и заметили при этом, что в ячейках бредня часто посверкивают оконца. Это во-дяная пленка. Она прозрачна и тонка. Прочность ее совершенно незначитель-на, но, тем не менее, эта пленка совершенно непроницаема для молекул воды при условии равного давления на эту пленку с обеих сторон. Такие же окон-ца, только не из воды, а из электронно-магнитного поля, созданного сплавом решетки, сплошной «пленкой» силовых линий отгораживают содержимое снаряда от окружающей среды. При этом внутреннее и внешнее давление при помощи особой регулирующей системы поддерживается в абсолютном рав-новесии до момента распада решетки. Грубо сравнивая, можно сослаться на Дюаров сосуд, в котором хранят жидкий воздух. Ведь бурное кипение жидко-сти и даже взрыв ее в нем невозможны не только по причине воздушной изо-ляции внутреннего сосуда с жидким газом, но и самое главное – по причине равенства внутреннего давления в нем с внешним давлением окружающей атмосферы…
– Однако, есть какая-то разница? – прервав профессора, спросил Серебря-ков, все более увлекаемый необычной беседой. – Жидкость в Дюаровом со-суде имеет соприкосновение с воздухом, а содержимое снаряда электронной пушки, как вы обрисовали, совершенно изолировано от внешней среды…
– Не совсем так, – возразил полковник, электронно-магнитное поле не-проницаемо лишь для содержимого снаряда, но воздух свободно проникает во внутрь решетки. И вопрос о равенстве внутреннего и внешнего давления в данном случае относится к давлению воздуха на содержимое снаряда (внеш-нее давление) и к давлению содержимого снаряда на «пленку» из силовых ли-ний в оконцах решетки (внутреннее давление). Что же касается качества ка-чественной разницы между жидким газом в Дюаровом сосуде и содержимым рассматриваемого нами снаряда, то разница эта не только есть, но и доведена до исключающей друг друга противоположности. Если жидкий воздух, как и всякая жидкость, подвержен физическому явлению испарения, при котором переход жидкости в парообразное состояние не влечет к разрушению молекул данного вещества, то внутри снаряда просто-напросто уже нет ни одной мо-лекулы вещества, и в силу этого никакое испарение там невозможно. Вещест-во снаряда состоит из аккумулированной атомной энергии, вращающейся с некоей переменной скоростью, находящейся в прямой связи со скоростью полета снаряда. И когда скорость вращения аккумулированной атомной энер-гии достигнет предела, за которым система регулирования соответствий внутреннего и внешнего давления автоматически выключается, наступает момент распада решетки снаряда.
В момент самораспада решетки создается огромная разница между внут-ренним и внешним давлением. Разница эта достигает миллиона атмосфер. Исчезает «пленка» силовых линий и содержимое снаряда, потеряв связи ак-кумуляции, распадается с еще более страшной силой, чем решетка, сыграв-шая роль детонатора, выделяя при этом неописуемое количество теплоты, ко-торая в виде молний сокрушает все на своем пути в радиусе до 50 километров и вызывает сильнейшие разряды атмосферного электричества и выпадение осадков.
– Но какое же влияние оказывает скорость снаряда на содержимое снаря-да? – спросил лейтенант. – Ведь вы утверждали, что между ними есть прямая связь.
– Я утверждал наличие прямой связи между скоростью снаряда и скоро-стью вращения содержимого снаряда, но это не меняет дела. Можно гово-рить, как это сделали вы, и о прямом влиянии скорости снаряда на содержи-мое снаряда. В физике общеизвестен факт изменения массы вещества при увеличении скорости. В девятнадцатом веке и в начале двадцатого века это факт даже напугал многих физиков и они закричали: «Караул, исчезла мате-рия!»
Так вот, если движение является формой существования материи, то ско-рость есть производное движения, оно относится к форме. И если изменяется форма, то это связано и с какими-то изменениями содержания. В данном слу-чае, когда речь идет о содержимом снаряда «электронной пушки», увеличе-ние скорости полета снаряда вызывает такое изменение в его массе, при ко-тором ослабляются внутренние связи между частицами аккумулированной в нем энергии и, наконец, наступает их распад, хотя и предшествует этому са-мораспад решетки снаряда. Поэтому вполне закономерно, как и закономерен, например, взрыв тола от детонации, хотя тол в больших массах может взо-рваться и без детонации, под воздействием огня.
– Это меня убеждает, – заметил лейтенант. – Но возникло другое сомне-ние. Вы сказали, что самораспад снаряда или, по-нашему, взрыв происходит при скорости его движения в десять километров в секунду, но… согласитесь, профессор, тогда снаряд должен разорваться или в стволе пушки или прямо же при вылете из него, так как именно в этот момент скорость бывает наи-большей, а в дальнейшем она должна падать…
Полковник усмехнулся, покачал головой.
– Над вами, лейтенант, тяготеет баллистика огнестрельного оружия. И ва-ше предположение основано на знании привычных для нас элементов балли-стики. Ствол, выстрел, начальная скорость, – все это в применении к «элек-тронной пушке» надо пересмотреть и преодолеть, как пришлось в свое время физикам пересмотреть понятие «теплорода», чтобы правильно объяснить природу теплоты. Во-первых, как подтверждено данными нашей агентурной и телеразведки, «электронная пушка» совсем не имеет ствола. Это система спиралей и проводов, подведенных к большой металлической доске с продол-говатыми лунками для снарядов и с направляющими желобками, над кото-рыми возвышаются металлические полукольца. Снаряд при выстреле пробе-гает последовательно через все эти полукольца, связанные с источником тол-кающей снаряд энергии. И в зависимости от того, на какой дистанции должен взорваться снаряд, в цепь включается то или иное полукольцо. Это полуколь-цо, таким образом, определяет и начальную скорость снаряда, и изменение этой скорости полета снаряда в пространстве и дистанцию стрельбы, вернее, ту дистанционную точку, в которой снаряд должен произвести свою разру-шительную работу. Но это означает, что полукольца играют одновременно роль прицела, роль дистанционной трубки, роль регулятора толкающей силы снаряда и, значит, роль регулятора скорости его полета и его траектории.
Мы привыкли к тому, что скорость полета снаряда иссякает по мере уда-ления снаряда от орудия, то есть идет от большего цифрового показателя к меньшему и, наконец, к нулю. В «электронной пушке» все идет наоборот. Беззвучное воздействие силового поля на снаряд дает последнему минималь-ную скорость. Но, двигаясь по желобу, снаряд автоматически включает в свою траекторию определенный поток электронной энергии того полукольца, которое введено стреляющим в цель. И поток этой энергии сопровождает снаряд до момента его взрыва, как струя воды из шланга сопровождала бы вытолкнутую ею пробку, с той однако существенной разницей, что вода да-вила бы на пробку с постоянно падающим усилием, а поток электронной энергии действует импульсивно, производя грандиозные толчки по снаряду в нарастающей последовательности. Это и приводит к явлению постоянного возрастания скорости полета снаряда. В принципе снаряд «электронной пуш-ки» мог бы лететь неограниченно далеко, если не доводить его скорость до десяти километров в секунду и не подвергать его взрыву. Но это практически не имеет смысла.
Лейтенант попросил слова.
– Вы утверждаете, – сказал он полковнику, – что снаряд электронной пуш-ки может лететь безгранично далеко. Но, поскольку я вас понял, траектория его тоже кривая, как и траектория обыкновенных артиллерийских снарядов. Следовательно, он должен где-то встретить препятствие, скажем, горную вершину. Что же тогда должно произойти?
Полковник пожал плечами.
– Если бы снаряд электронной пушки воткнулся в препятствие, как это предполагаете вы, – сказал он, – то его действие могло бы быть равным дей-ствию полнотелого снаряда, обычно называемого «болванкой», если встреча снаряда с препятствием произошла бы при скорости его полета меньшей де-сяти километров в секунду. Но если снаряд встретил бы препятствие в мо-мент достижения скорости в десять километров в секунду, то взрыв его про-извел бы разрушение, посильное только взрыву десяти тысяч тонн тринитро-толуола.
В целом же вы меня неправильно поняли, да и не совсем точно оценили довлеющую роль траектории даже и в современной огнестрельной артилле-рии. Ведь наши артиллеристы все больше и больше забирают власть над тра-екторией снаряда, подчиняя ее своей воле. Маневрирование траекториями вошло сейчас в арсенал искусства артиллерийской стрельбы. Артиллеристы же электронной пушки полностью подчинили себе траекторию снаряда. Управляя скоростями полета снаряда, они могут создать траекторию любой кривизны, могут создать прямую и даже волнистую траекторию, поскольку их снаряд не освобожден от влияния сил земного притяжения и находится одновременно под воздействием управляемой артиллеристами скорости. Сумма этих двух элементов воздействия на снаряд и даст любую траекторию. Из всего этого следует, что снаряд электронной пушки может столь высоко умчаться по прямой траектории, что дальнейшее искривление ее никогда не будет таким сильным, чтобы снаряд столкнулся даже с самой высокой горой на земном шаре. Другое дело, что снаряд, облетев нашу планету и оказавшись в «тылу» выбросившей его пушки, не будет получать импульсирующих толч-ков и упадет на землю…
– А все-таки этот снаряд не в силе оторваться от земли! – воскликнул Се-ребряков, как бы желая этим подчеркнуть ограниченность изобретения дик-татора «Бронзовой империи».
– Профессора Мори интересовала земля, дорогой лейтенант, а не небо, – с некоторой иронией в голосе сказал полковник. – И мы с вами отвлеклись не-много в сторону от цели, с которой я вызвал вас к себе. Вернемся к этой це-ли…
Полковник покрутил головку одного из винтов стоявшего на столе аппа-рата и сейчас же на одной из стен каземата вспыхнул голубоватый квадрат, похожий на освещенный киноэкран. Потом, будто приближаясь из далеко-далекой туманности и становясь отчетливее и резче, на экране появились контуры знакомых озер, рек. Гор и лесов. Рождалась световая карта родины. Вдруг карта эта двинулась влево, поплыла. Вот исчезли за обрезом голубого экрана буроватые вершины гор, мелькнула золотистая линия сухопутной гра-ницы, потом показалось синее море с белыми гребешками волн, а за ним – белые острова «Бронзовой империи».
– Вот страна, куда вы отправитесь сегодня вечером, – сказал полковник. – Понимаете меня?
– Так точно! – ответил лейтенант. – Понимаю!
При этом он машинально провел пальцами по своей темно-каштановой шевелюре, желая поправить сбившиеся на лоб волосы. В каземате раздался оглушительный треск и с головы Серебрякова посыпались на пол целые кас-кады синеватых искр.
Серебряков от неожиданности вскочил со стула и вопросительно посмот-рел на полковника.
– Садитесь, садитесь, – сказал полковник. – Случилось досадное недора-зумение. Я забыл вас предупредить, что наш аппарат работает и защищает нас от наблюдения элктронно-оптико-акустической разведки профессора Мо-ри. И вы, погладив рукою свои волосы, трением на мгновение нарушили от-ражательность электронно-магнетического поля, созданное вокруг нас нашим аппаратом. Разведчики Бронзовой империи, вероятно, успели зафиксировать на своем экране сияющие брызги, вашу голову и кисть вашей руки. Они даже слышали треск, но… они не определили нашего местонахождения. Для этого мы должны бы допустить пять ошибок, и тогда уже мы взлетим в воздух… За нами буквально охотятся все разведывательные лаборатории «Бронзовой им-перии». Нам пришлось сменить уже три резиденции, пока не был изобретен наш спаситель, – полковник любовно погладил ладонью полированный обо-док волнистого металлического зеркала. – Сейчас оно работает на отражение, но может работать и на прием, и на то и другое одновременно. Но об этом я расскажу вам после выполнения задания, а пока подойдемте к экрану…
Длинной указкой полковник повел по острову «Бронзовой империи», по-том остановил конец указки на побережье острова, пояснил:
– Здесь, в приморском гроте сосредоточена вся страшная сила, позволив-шая профессору Мори осмелиться предъявить всему миру неслыханный уль-тиматум. Здесь находится станция, питающая энергией все электронные пуш-ки, нацеленные сейчас на все пять частей света. Здесь работает сам профес-сор Мори с двумя своими сыновьями-ассистентами. Он настолько боится раз-глашения тайны его лаборатории, что никого, кроме своих сыновей, не до-пускает туда. Он династирует науку. Больше того, он не позволяет даже охра-не подходить к гроту ближе, чем на сто метров и надеется защитить себя своими средствами. Специальные аппараты сигнализируют о приближении кого-либо к лаборатории ближе ста метров. И горе тому, кто это сделает. Лу-чи смерти убивают его. Поэтому вам придется одеться в предохранительный костюм, изготовленный нашей лабораторией. Он водонепроницаем. В нем можно обогреться, достаточно включить электронную энергию в среднюю прокладку костюма, что делается поворотом вправо верхней застежки. Этот костюм может и охладить, если поворотом нижней застежки включить элек-тронную энергию в нижнюю прокладку. Но самое главное состоит в том, что человек, одетый в этот костюм – отражатель, недоступный восприятию ох-ранных приборов профессора Мори. Вы понимаете теперь, что нами учтены все возможности для успешного вашего поединка с профессором Мори. И, надо сказать, профессор Мори, одержимый страхом за свою тайну, помогает нам нанести ему смертельный удар сразу. Именно, он сосредоточил всю энергию и управление новым оружием в одном месте. Мы должны нанести по этому средоточию решительный удар. Мы имеем средство для этого. И назы-вается оно «Электронным нейтрализатором». Я вам сейчас покажу его. – Полковник достал из стола золотистую плитку величиной со спичечную ко-робку и пакет с торчавшей из него бумагой с машинописным текстом. Пода-вая то и другое Серебрякову, он сказал:
– Внимательно прочтите инструкцию, пока я сделаю необходимые приго-товления. Но нейтрализатор прошу не открывать. Он должен быть открыт лишь перед употреблением. Вызвав процесс нейтрализации аккумулирован-ной в лаборатории профессора Мори энергии, он сам растворится в том ад-ском холоде, который должен умертвить не только весь замысел Мори, но и самого Мори.
Пока лейтенант Серебряков читал инструкцию, полковник Браилов возил-ся у приборов, щелкал выключателями, расправлял крохотные антенны. По-том он соединил золотистый тонкий шнур с узкой медной сеткой, шедшей от прожекторообразного аппарата к фарфоровому полу, металлическое зеркало вдруг стало быстро вращаться, наполнив каземат нежным звучанием, похо-жим на звучание камертона. По мере вращения зеркала на поверхности его сгущались полупрозрачные тени, принимавшие постепенно реальные очерта-ния. Наконец, зеркало перестало вращаться и на нем стали отчетливо видны глубокие изображения сопок, покрытых кустарниками, болотистых рисовых полей, за которыми в седом тумане чернели хребты гор. Потом все это по-плыло, сместилось в сторону, исчезло за полированным ободком, а на смену плыли уже новые виды, новый пейзаж. Медленно проплывали по зеркалу бамбуковые хижины деревень, высокие трубы заводов, бамбуковые рощи и снова поля, узкие дороги, по которым шагали босоногие люди в широких со-ломенных шляпах и в соломенных плащах, с мотыгами в руках, с корзинами на голове.
Лейтенант Серебряков, закончив чтение инструкции, зачарованно, широко раскрыв глаза, смотрел через плечо полковника на эти медленно плывущие виды, на этот изумительный пейзаж «Бронзовой империи». Он старался даже дышать затаенно, чтобы шумом дыхания не помешать полковнику Браилову в его работе и не лишить себя невиданного зрелища, хотя в голове у него тес-нились различные вопросы, которые так и хотелось задать своему начальни-ку. Появлялись в зеркале все новые и новые кадры, захватывающие все вни-мание Серебрякова, будившие в его воображение, вызывавшие дрожь не-обычного волнения и чувства сказочного и почти невероятного. Он даже ущипнул себя и убедился, что видимое им есть не сон, а реальная явь, рож-денная гением отечественной науки.
В зеркале снова, но уже резко и без туманной дымки, обрисовывались го-ры, по бурым склонам которых серебрились и мерцали ручьи, бежавшие в го-лубые морские лагуны, зеленели рощи, катились обвалившиеся глыбы и кам-ни, они подпрыгивали и падали с обрывистого берега в морскую пучину, а над морем вставали серебристо-голубые фонтаны брызг, дождеобразный шум которых долетал до уха Серебрякова. Потом поплыл большой город с домами из дерева, бамбука. Картона и фанеры. Лоснились и сверкали на солнце лаки-рованные стены храмов, белели в центре верхние этажи европейских домов, плескались над ними белые знамена с красными кругами посредине. Вскоре отразился в зеркале морской порт с многочисленными военными кораблями у пирсов. Над пирсами, подняв ажурные стальные руки с зажатыми в них кон-цами цепей, стояли и двигались величественные подъемные краны. На цепях слегка покачивались грузы. Иные краны подавали на палубы кораблей целые самолеты или пушки, другие грузили танки, третьи снимали с кораблей ка-кие-то грузы в ящиках и тюках.
Правее порта чернели вышки и корпуса колоссальных верфей, над кото-рыми клубился черный дым, застилавший весь берег. Но вот все исчезло, появился лесок над крутым скалистым берегом, о который бились зеленова-то-белые космы морских волн, висели над водой глыбы дикого серого камня, а под ними, будто сквозь мутное стекло, чернело отверстие прибрежного гро-та, виднелась многоступенчатая лестница в подземелье. В гроте стояли столы с шарообразными приборами на них, тянулась сеть проводов над столами, горели цилиндрические трубки, заменявшие лампы, искрились черные стены, похожие на антрацит. У столов двигались три человека в шлемах с наушни-ками, в очках на коротких носах, в голубых костюмах, плотно облегавших те-ло.
Когда изображение достигло исключительной ясности, полковник Браи-лов поднял голову и ласково подмигнул Серебрякову своими умными серыми глазами.
– Вот мы в логове врага, – сказал он. – Получше разглядите его, запомни-те пути-дороженьки к нему, ведь здесь вам предстоит совершить свой подвиг. Запомните и людей, суетящихся у своих адских аппаратах. Возможно, вам придется встретиться с ними лицом к лицу. Этот, который выше других и с таким большим сердитым ртом, как раз и есть профессор Мори. Рядом с ним – его сыновья. Они работают у своих аппаратов, силясь увидеть нашу стан-цию. А вот, левее стола, вы видите темный кубический ящик. Это горловина подземного хранилища, в котором аккумулирована вся гигантская энергия электронов, добытая промышленностью «Бронзовой империи» за тридцать лет непрерывной работы. Народ «Бронзовой империи» обнищал за это время, миллионы людей умерли от голода и непосильной работы, так как более восьмидесяти процентов всего добываемого нацией расходовалось на выра-ботку электронной энергии.
Лейтенант Серебряков слушал полковника Браилова молча, с замираю-щим сердцем, с дрожью во всех мускулах. И была это не дрожь страха или испуга. Нет, это была дрожь негодования, охватившего все существо лейте-нанта Серебрякова.
Полковник заметил это и тяжело вздохнул.
– Вам первому я так пространно показываю и рассказываю все, что вы ви-дите и слышите, – сказал он тоном задушевной дружбы и трогательной теп-лоты. – Но ведь и вы первый, кому поручается отвезти и вручить наш ответ на ультиматум профессора Мори. Вам поручается опасное задание и вы должны быть абсолютно уверены в успехе, должны понимать, какой колос-сальной силой располагаем мы, чтобы заморозить врага и не дать ему воз-можности умертвить планету…
В волнении лейтенант Серебряков потянулся было рукой к своим волосам, но сейчас же отдернул ее и смущенно посмотрел на полковника.
– Можете, лейтенант, можете сколько угодно приглаживать свои волосы, – сказал полковник. – Я уже изменил режим работы нашего аппарата, и те-перь профессор Мори может, приняв нашу волну, видеть только то, что изо-бражено на нашем экране, то есть самого себя и своих ассистентов. Видите, он злится и ругает своих ассистентов, которые, как он думает, не сумели вы-вести разведывательные лучи из внутренней цепи. Они там устраивают целую перепалку, не догадываясь, что это наш аппарат возвратил их разведыватель-ные лучи во внутреннюю цепь…
На зеркальном экране действительно происходило оживление. Мори сер-дито махал руками, а его ассистенты, согнувшись над шаровидными аппара-тами, торопливо вращали головки каких-то винтов, поспешно двигали ры-чажками, разглаживали шелковые экраны, вытирали платками пот со своих смуглых скуластых лиц, шептали какие-то ругательства.
Некоторое время полковник Браилов и лейтенант Серебряков молча и за-думчиво смотрели на зеркало, в котором отражались самые злые на земле люди и самая преступная на земле лаборатория смерти.
Молчание прервал лейтенант Серебряков.
– Полковник, – сказал он, – мне совершенно непонятно, каким образом мы можем видеть предметы и явления за добрую тысячу километров от нас? Кроме того, я слышал звуки, дошедшие до меня со скоростью света. Это пре-выше моих представлений и допущений…
– Постараюсь вам объяснить это, – ответил полковник, – хотя и трудно. Вы знаете о существовании миражей. А миражи возможны только потому, что воздуху присуще зеркально-отражательное свойство. Свойство это посто-янно и неотделимо от воздуха, как вкусовое свойство от вишни. Но плотность отражающих свойств воздуха не является постоянным, изменяется. При этом, как правило, изображения отраженных воздухом предметов бывают столь разрежены, что человеческий глаз не замечает их, и миражи в нашем пред-ставлении являются редким явлением. В действительности же они существу-ют всегда. И наш аппарат, называемый «миражескопом», видит эти постоян-ные изображения предметов в воздухе, уплотняет эти изображения до степе-ни, при которой они могут восприниматься человеческим глазом. Вот эти концентрированные изображения мы и видим в стоявшем перед нами метал-лическом зеркале. Что же касается поразившего вас явления звука, дошедше-го до нашей лаборатории со скоростью света, то это объяснить нетрудно. Звук, как проявление энергии, передается в пространстве не только по возду-ху, но и переносится вместе со светом, с электромагнитными и электронно-магнитными волнами, скорость распространения которых совпадает со ско-ростью света. Но наше ухо ощущает только те звуковые колебания, которые переносятся воздухом или другими средами, в которых звук распространяет-ся с небольшими скоростями порядка нескольких сот метров в секунду. Нам удалось в лаборатории сконструировать сначала такой аппарат, который мог «слышать» звуки, переносимые светом или электронно-магнитными волнами, мог трансформировать их колебание до ощутимой человеческим ухом часто-ты. Потом мы смогли соединить этот аппарат с «миражескопом» и получили тот изумительный результат, который вызвал бурю в вашем воображении.
– Но, воздух не может отражать предметы, скрытые под землей, – возра-зил Серебряков.
– Ваше утверждение неправильно, – заметил полковник. – В воздухе все может отразиться, но природа отражения будет различной во всяком отдель-ном случае. Оптическое отражение, к которому так привыкли мы, относится к числу самых простых, хотя и не простейших. Воздушное зеркало отражает от себя лучи надземных предметов, равно как и акустическое атмосферное зер-кало отражает от себя звуки. При этом для акустического атмосферного зер-кала совершенно безразлично, отражает ли оно наземные или подземные зву-ки. Но, кроме этих двух явлений, воспринимаемых нашим глазом или ухом, есть на счете другие волны и другие отражения, которые человеческими ор-ганами чувства не воспринимаются. К числу их относятся радиоволны, элек-тронные волны, химические волны и другие. Но это не значит, что никакие организмы не воспринимают эти волны. Нет, дело обстоит не так. Например, химическим зрением природа одарила муравья. Он видит ультрафиолетовые волны солнечного спектра, незримые для нашего глаза. Есть на свете инфра-красные лучи, тоже невидимые нашему глазу, но эти лучи существуют. И не будь их, возможно, не было бы на свете фотографии и кино, не смогли бы по-ложить начало этим открытиям ни Дагерр и Ньепс, ни Люмьер, ни кто дру-гой. Нельзя было бы производить съемки предметов и портретов в полной темноте, не развилась бы цветная фотография и не развилось бы цветное ки-но, если бы люди решили ограничивать свою деятельность миром только не-посредственно видимого невооруженным глазом и слышимого невооружен-ным ухом. Но люди не могли стать на этот путь. Один из них даже сказал, что если бы фотоаппарат был так несовершенен, как человеческий глаз, то его надо бы выбросить.
Но фотоаппарат выбросить не пришлось, так как он видит гораздо лучше человека, видит при этом такие лучи, которые недоступны нашему глазу. И всего этого я коснулся затем, – пояснил полковник, – чтобы подготовить вас к восприятию следующего вывода.
Наш аппарат принимает оптические, акустические, радиевые, химические и электронные изображения, как результат отраженных в атмосфере или стратосфере излучений от надземных и подземных предметов. Эти изображе-ния просеиваются через специальные электронно-магнитные очистители, превращаются в оптические изображения, сгущаются до воспринимаемых глазом масштабов, после чего мы и видим их вот такими, какими они есть на нашем зеркале…
– Ваши доводы, полковник, кажутся мне невероятными! – воскликнул Се-ребряков.
– Разве? – улыбнувшись, ответил полковник. – Постарайтесь обосновать свое сомнение, лейтенант Серебряков. Я вас слушаю.
– Взять хотя бы изображение, – начал лейтенант. – Как это можно? В ва-шем изложении почти все, даже электронная энергия, сведено до уровня под-дающегося фотографированию, а потом и обозрению обыкновенным челове-ческим глазом. Меня это удивляет…
– Но удивляться не следует, – сказал полковник, и сейчас же добавил: – Впрочем, пока удивляйтесь многим фактам, о которых вы узнали в этой ла-боратории, поскольку злая военная необходимость заставляет нас держать их в секрете и не вводить в школьные курсы физики и химии. В действительно-сти же все это так гениально и так просто, что скоро станет достоянием каж-дого ученика средней школы. А пока я скажу вам лишь то, что уже вошло в практику жизни и открывает вам дверь в мир поразившей вас научной тайны. Разве не поддается уже в наше время фотографированию звук? Поддается. И разве не передается изображение на большие расстояния? Передается. При-мером этого может быть фототелеграфия. Наш аппарат может делать не только это, но и другое, несравнимо более грандиозное, но действует он бла-годаря тому, что в основе физических, химических, электромагнитных и электронно-магнитных явлений лежит некое общее для всех их начало. Сол-нечный свет, вот что является этим общим началом.
Полковник умолк. Молчал и лейтенант Серебряков.
Молча полковник достал из ниши в стене каземата красивый водянистого цвета костюм, похожий на скафандр водолаза, подал его Серебрякову.
– В нем вы и полетите в гости к профессору Мори, – шутливо сказал пол-ковник. – Этот костюм мы назвали «хамелеоном», так как он не имеет своей постоянной окраски, а принимает окраску почти неотличимую от окружаю-щей его среды. Любое животное позавидует мимикрическому свойству этого костюма и его другим защитным свойствам, но не позавидует, а возненавидит его одно самое гнусное на земле животное – профессор Мори, если успеет, конечно, сделать это…
Приняв костюм из рук полковника, Серебряков неожиданно проговорил:
– А почему бы все-таки нам не разрушить лабораторию Мори бомбовым ударом с воздуху? Ведь у нас есть самолет с бесшумными моторами. И я бы согласился…
Полковник не дал договорить лейтенанту.
– Да-а-а, – озабоченно и даже с грустью в голосе протянул он. – Почему бы нам, лейтенант Серебряков, не поступить иначе, чем сказано в инструкции Верховного главнокомандования? А?
Серебряков весь встрепенулся при этих словах полковника, на щеках его запылал густой румянец, губы задрожали.
– Простите, полковник, – сказал он. – Я не хотел даже и подумать о неис-полнении приказа. Просто так неудачно сформулировал свою мысль…
– Я не в этом обвиняю вас. И вообще не обвиняю, – ответил полковник. – Но будем откровенны… Мы не вольны в выборе средств для уничтожения лаборатории Мори. Дело в том, что развиваемая при взрыве авиационной бомбы температура и взрывная волна способны при прямом попадании вы-полнить роль первичного детонатора и вызвать бурную реакцию распада всей огромной массы «электронной энергии», аккумулированной в подземелье Мори. Но беда не в этом. Беда в том, что одновременный взрыв этой энергии способен зажечь воздух и пожар в атмосфере распространится со скоростью ста километров в час, а через четыреста часов на земном шаре не останется ничего живого…
– Мори об этом знает? – спросил Серебряков.
– Знает, – сказал полковник. – Его девизом является программное изрече-ние: «мир должен принадлежать нам или он исчезнет совсем!» Вот почему, лейтенант, мы будем действовать только в соответствии с прочтенной вами инструкцией. Вы должны будете включить наш «Электронный нейтрализа-тор» в землю не далее как в двадцати метрах от грота. И тогда начнется реак-ция не распада, а синтеза, реакция нейтрализации и превращения всей накоп-ленной в подземелье Мори энергии в те металлы и вещества, из которых она была получена. Реакция пойдет с большим поглощением теплоты и темпера-тура в подземельях Мори понизится до абсолютного нуля. Это будет гранди-озная работа по возвращению электронам их энергии, отнятой промышлен-ностью «Бронзовой империи» за тридцатилетний срок ее работы. На месте гротов, когда закончится этот процесс (а он будет длиться два часа), образу-ется металлическая скала, над которой долго будет стоять люминесцирующее сияние, похожее на свечение ионовых трубок. И это все, что останется от зло-го замысла Мори.
… Теперь, лейтенант, ваши сомнения рассеялись или еще в некоей мере сохранились?
– Есть одно сомнение, – сказал лейтенант. – Вы утверждаете, что темпера-тура в подземельях профессора Мори во время реакции восстановления дос-тигнет абсолютного нуля. Но… при абсолютном нуле всякое движение моле-кул вещества должно прекратиться, наступит абсолютный покой, то есть ма-терия окажется без формы своего существования. Без движения, что невоз-можно. И современная наука допускает какое угодно большое приближение к абсолютному нулю, но принципиально исключает возможность достигнуть абсолютного нуля… Как это согласовать с вашими утверждениями?
Полковник задумался. Широкое лицо его приняло озабоченное выраже-ние, взгляд его умных серых глаз устремился куда-то в даль, и во всей его мощной фигуре ощущалась та тяжелая напряженность, которая охватывает человека в минуты больших решений.
Ведь вопрос лейтенанта Серебрякова затрагивал какие-то особые сообра-жения, заставившие науку принципиально отрицать достижимость абсолют-ного нуля, и ответ на него мог быть ничем иным, как или полным отрицанием этих соображений или новым толкованием их.
Лабораторная практика день тому назад позволила полковнику Браилову получить температуру абсолютного нуля, но теоретическое обоснование опы-та им было не закончино, вернее, прервано взбудоражившим весь мир ульти-матумом профессора Мори. И вот теперь надо было дать Серебрякову ясный ответ.
– Признаться, лейтенант, – вдруг вымолвил полковник, – ваш вопрос явил-ся для меня яблоком, которое упало на спину молодого Ньютона и заставило его не только открыть, но и обосновать закон всемирного тяготения. Ведь я долго искал теоретического обоснования своих опытов по достижению низ-ких температур. Так долго, что сами опыты опередили мою мысль. И вот, оказывается, что много думать это не обязательно долго думать. Надо быть взбудораженным и так непосредственно столкнутым лицом к лицу с пробле-мой, что уклониться от определенного решения уже невозможно даже на не-сколько минут.
Но это уже я сделал небольшое психологическое отступление, простую дань моей взволнованности, весьма извинительную и для полковника. Теперь же слушайте мой ответ по существу вашего вопроса.
Во-первых, нуль не равняется понятию «ничто». Это признано наукой. В высшей математике, например, невозможно обойтись без дробей, числовое значение которых равно нулю. В Менделеевской таблице химических эле-ментов только введение нулевого ряда вывело науку из тупика. А ведь «ни-что» не может быть порядковым показателем. В физике и математике поня-тие положительного и отрицательного опять-таки невозможно было бы без понятия «нуль», соответствующего конкретному качественному или количе-ственному состоянию материи.
Отсюда следует, что опыты Бойля-Мариотта и Гей-Люссака, приведшие потом к понятию абсолютного нуля и к формулированию известного закона Гей-Люссака о взаимозависимости температуры и объема газа при неизмен-ном давлении, вовсе не дают нам права понимать нуль, как «ничто», как «ис-чезновение» объема газа.
Ведь газ состоит из молекул. И как бы не был ничтожен объем этих моле-кул, он все же представляет собой нечто реальное. Но это заставляет нас взглянуть на вопрос о нулевом объеме другими глазами. Именно, это будет объем вещества, лишенного межмолекулярного пространства и движения мо-лекул. При нормальных условиях атмосферного давления такой объем может быть достигнут для известных нам веществ при температуре минус 273, 09 градусов. Вопрос лишь стоял практически в том, как получить столь низкую температуру? Неудачи следовали одна за другой только потому, что такую низкую температуру люди пытались получить при помощи молекул, когда решение этого вопроса скрывалось в области атома.
В самом деле, самую низкую температуру, приблизившуюся к абсолют-ному нулю, удалось получить путем испарения жидкого гелия при понижен-ном давлении. Но ведь явление испарения относится к области молекул. Ра-зумеется, что при известном пределе падения скорости движения молекул ис-парение должно было прекратиться, и оно прекратилось, хотя еще продолжа-ли существовать межмолекулярные пространства в испаряемом жидком ге-лии, то есть, хотя и не был еще достигнут нулевой объем газа.
Он и не мог быть достигнут при условии оперирования молекулами. Его можно было достигнуть при помощи энергии атомов, то есть при условии пе-рехода к средствам иного качества. Мной это было в лаборатории сделано и я «умертвил» молекулу, лишил их движения, получил нулевой объем молеку-лярного вещества.
Тише, тише, лейтенант, – жестом руки остановил полковник Серебрякова, сделавшего нетерпеливое движение. – Возмущаться неподвижностью моле-кул мы имеем право не более чем неподвижностью куска кирпича. Нам ка-жется он неподвижным, но внутри его идет движение молекул и атомов, так и внутри замороженных молекул идет кипучее движение атомов и электронов. Ничто в природе не нарушено моими опытами и моими выводами. Форма существования материи – движение не исчезает, если при абсолютном нуле замирает движение молекул. Молекулы не исчерпывают собой материю, а только являются малейшими частицами конкретных физических разновидно-стей материи. Вот в чем дело.
И та эндотермическая реакция атомной энергии, которая начнется в под-земелье профессора Мори, действительно должна понизить температуру до абсолютного нуля.
Надо понять эту простую истину, что абсолютный нуль достижим средст-вами внутриатомной энергии, но чувствуется он только в области молекуляр-ного состояния вещества и является нижней тепловой границей, за которой движение молекул невозможно. В области же движения атомов абсолютный нуль является малозначительной температурной величиной, влияющей на внутриатомную жизнь не более, чем пламя восковой свечи влияет на темпе-ратуру земной атмосферы.
Достаточно ли для вас, лейтенант, этого ответа? Понятно ли вам?
– Мне все понятно, полковник, – глухим голосом сказал лейтенант Сереб-ряков. – Разрешите идти готовиться к полету…
– Задержу вас еще на несколько минут, – ответил полковник. – Нам надо позаботиться о двухсторонней связи. Станьте сюда. Вот так. Хорошо. Теперь произнесите перед «миражескопом» несколько слов шепотом через эту тру-бочку, – полковник подал Серебрякову усеченный коричневый конус величи-ной с дамский наперсток. – Определенный сектор прибора будет реагировать потом только на ваш один шепот, в какой бы точке земного шара вы не ока-зались. И шепот ваш дойдет сюда со скоростью света, так как в трубочке звук превращается в электромагнитные колебания и, уносясь в пространство, по-падает к нам на экран.
Теперь идите, лейтенант. Вам надо подготовиться, надо отдохнуть, надо и побыть со своей женой…
Прощаясь с Серебряковым, полковник обнял его, потом поцеловал и дру-жески оттолкнул от себя.
– Идите, дорогой! Не забывайте, что ультиматум истекает в четыре часа утра. К этому времени мы должны дать профессору Мори наш ответ.
………………………………………………………………………………
Вечером мотоциклист доставил Серебрякова на аэродром. Вечер был пас-мурный. Сумерки окутывали ангары, клубились туманом у плоскостей ма-шин, похожих в это время на огромных черных птиц. У одной из машин ра-ботали аэродромные рабочие, приспосабливая планерный буксир. Планер стоял поодаль, широко раскинув свои острые крылья. К нему и направился Серебряков, но его окликнул женский голос.
– Мария-а! – закричал Серебряков, бросившись к женщине, только что вылезшей из кабины самолета. – А я было рассердился на полковника Браи-лова. Обещал он устроить, чтобы ты меня проводила и вдруг этот приказ те-бе: «явиться немедленно!»
Мария, упав в объятия мужа и поцеловав его, прошептала:
– Нет, Вася, на полковника нельзя сердиться. Он сделал даже больше, чем мы с тобой ожидали. Он разрешил мне буксировать на своем самолете твой планер. Так что я провожу тебя в путь-дорогу в самом буквальном смысле слова…
– Отлично, Мария, отлично! – продолжал обнимать ее, сказал Серебряков. – А теперь, дорогая, помоги мне одеться и пристегнуть парашют.
– Вася, да я тебя почти не вижу! – со страхом вскрикнула Мария, едва Се-ребряков оделся в специальный костюм. – Неужели у меня внезапно испорти-лось зрение.
– Нет, Мария, нет, – смеясь, сказал ей Серебряков. – У тебя зрение отлич-ное. Я потом, когда возвращусь домой, расскажу тебе о чудесных качествах моего костюма, сейчас же пора лететь. Давай простимся… Почем знать, что будет завтра.
Мария обняла мужа. Она целовала его, ласкала его щеки, грела его пальцы на своей груди, шептала нежные слова, просила беречь себя.
Но вот в глубине аэродрома стартер подал сигнал к взлету.
Разжались руки супругов, и они ринулись на свои места, Мария – в кабину самолета, Василий – в кабину планера.
Когда машина побежала по взлетной площадке и за нею устремился пла-нер, Василий Серебряков смахнул с глаз набежавшую слезу. В нем кипела в этот момент такая жажда жизни, которая делает людей сильнее смерти, но в нем была и столь мучительная боль и грусть о почти потерянном личном сча-стье, что он не смог удержать слезы. Он немного поплакал и от этого ему стало легче. Стало ему совсем легко потом от мысли, что он отправляется в бой за общечеловеческое счастье.
Машину тряхнуло. Стрелка альтиметра рванулась, побежала по кругу цифр. 700, 800, 900 метров.
– Нам придется идти за облака, – по телефону сообщила Мария. – Так со-ветовал полковник Браилов.
– Подымай на 3000, – ответил ей Василий, и машина, задрав нос, пошла кверху.
В это время полковник Браилов напряженно наблюдал за экраном в своем подземном каземате. По матово-зеленому фону экрана плыло крошечное изо-бражение самолета подходившего к облакам. За самолетом неотступно шел острокрылый планер. Еще секунда и машины утонули в волнистой мути об-лаков.
– Хорошо идут, – сам себе сказал полковник. – Хорошо идут…
Серебряков внимательно наблюдал за высотными приборами, светивши-мися в темноте. Вот стрелка альтиметра взлетела на 3000. Стало свежо. На темно-лиловом небе ярко блестели огоньки. Внизу, под облаками, было море. Серебряков следил за ним, всматриваясь в него через разрывы в облаках. Оно было темным, бездонным и немым, как пропасть.
На втором часу полетов Серебряков позвонил Марии по телефону.
– Через полминуты, Мария, я отключаю буксир и провод. Пора! До свида-ния, моя радость, до свидания!
Еще несколько секунд держал он трубку возле уха и с замирающим серд-цем слушал прощальные слова жены. У него не доставало сил, чтобы ото-рвать трубку. Перестать слышать нежные и бесконечно дорогие прощальные слова своей любимой женщины. Он и не стал отнимать ухо от трубки. Он просто нажал ладонью на рычаг автоматического разобщителя, и сейчас же в трубке наступила тишина. Планер, слегка провалившись, сбавил скорость и незримая сила некоторое время давила на спину Серебрякова, увлекая его вперед и вперед.
Полковник Браилов видел на своем экране как самолет, освободившись от буксируемого им планера, взмыл вверх, потом развернулся, сделал два круга над планером и взял курс к родной земле, а планер черной крылатой птицей мчался все дальше и дальше к берегам «Бронзовой империи». Лейтенант Се-ребряков вел его прямо к тому берегу, где был грот профессора Мори.
Постепенно снижаясь, Серебряков различал уже мутные контуры острова, видел багровые зарева над домнами, видел шарившие в небе голубые лучи прожекторов, видел какие-то розовые вспышки в море, и тогда на мгновение выступали из темноты серые очертания боевых кораблей, шедших на запад. Серебряков догадывался, что на палубах этих кораблей стояли «электронные пушки» и корабли спешили занять исходные позиции для стрельбы. Прибли-жалось время истечения срока ультиматума профессора Мори. «Скорее бы, скорее», – шептал Серебряков. Чтобы набрать скорость, он уже дважды терял высоту и скользил к острову «Бронзовой империи» с колоссальной для плане-ра скоростью.
Прошло еще несколько минут и планер поплыл над лесочком, располо-женном на крутом берегу. Быстрым движением руки Серебряков освободил пряжку привязных ремней, переключил управление планером на автопилот, приподнялся из кабины. Его обдала упругая ледяная струя воздуха. Оттолк-нувшись от машины, он нырнул в бездонную темноту.
Полковник Браилов видел, как из массы облаков вырвался черный комок и понесся по экрану, вычерчивая световую параболу.
Браилов встал. Поворотом микрометрического винта увеличил энергию приема до максимума, и на экране отчетливо отразилась падающая фигура парашютиста.
– Вот это тактика! – воскликнул полковник. – Молодец, затяжным падает! Да и планер хорошо идет. Через полчаса он утонет в море по ту сторону «Бронзовой империи» и ни один человек на острове не догадается, что на их землю прилетел воин с ответом на ультиматум профессора Мори.
А в предрассветной темноте сорумской ночи, раскачиваясь на лямках и стропах, под шелестящим куполом парашюта лейтенант Серебряков медлен-но опускался на вражескую землю. Серебрякову уже казалось, что он слышит шелест бамбуковой рощи, слышит запах чужой земли. Он слегка подтянулся на стропах, вытянул ноги так, чтобы одновременно стать на землю обеими ступнями. Но что это такое? Парашют вдруг понесло назад, к морю, начало поднимать в высь. Вот исчезло внизу черное пятно леса, вырвался из-под па-рашюта и умчался на восток извилистый берег, началось море, море, море. И море казалось теперь черным смолистым полотном, по которому сверкали искорки золотых украшений.
Серебряков догадался, что море было спокойным, что в нем отражались звезды, сиявшие на очищенном от облаков небе. Догадался он также, что па-рашют попал в горизонтальный поток воздуха и упадет где-то в море. «В че-тыре утра профессор Мори включит энергию и мир запылает в огне, а все по-гибнет, – мелькнуло в мозгу Серебрякова. – Нет, нет и нет! – яростно прохри-пел Серебряков. – Этому не быть».
Он ударил кулаком по автоматической пряжке, и сейчас же подвесная сис-тема выронила Серебрякова из своих лямок. Он слышал, как звонко трепых-нулся над ним зонт парашюта, как лязгнули пряжки лямок, потом все это от-стало от него, будто умчалось ввысь. В ушах его засвистело, сердце как бы потеряло вес и колыхнулось кверху, захватило дыхание.
Несколько секунд длилось это свободное падение, а расстояние между Серебряковым и морем, казалось ему, не уменьшалось. На смолисто-черном полотне продолжали сверкать золотые искорки отраженных звезд, и полотно это казалось глубоким-глубоким, как зеркало, как небосвод. И совершенно неожиданно ноги Серебрякова коснулись чего-то упругого, а вслед за эти во-да охватила все тело лейтенанта, потащила его в пучину и никакими силами нельзя было остановить это движение к морскому дну.
Огромная тяжесть воды давила на тело Серебрякова. Голова его начинала кружиться, и ему нестерпимо хотелось вздохнуть, хотя он знал, что этот вздох был бы его последним вздохом в жизни. И он бы вздохнул, если бы те-ло его еще погрузилось на несколько метров глубже. Но Серебряков почувст-вовал вдруг, что вода начинает выталкивать его обратно. Жажда жить, стрем-ление выполнить задание прибавило ему сил. Он начал карабкаться. Руками и ногами греб воду, стремясь скорее вырваться из морской пучины.
Вынырнув из воды, он прежде всего набрал полную грудь воздуха, потом повернулся на спину и немного отдохнул.
……………………………………………………………………………….
Плыть до берега пришлось не меньше тридцати минут. Вот и берег. Оск-лизлые камни, за которые Серебряков никак не смог ухватиться, нависали над водой. Не было ни одного кустика, ни одной ветки, чтобы взяться за них ру-кой и вылезти на берег. Пробуя его метр за метром, Серебряков поплыл вдоль берега, стараясь не плескаться и не шуметь. Но вода все булькала, и Серебря-кову казалось, что бульканье это было громче пистолетного выстрела.
Наконец, он почувствовал под ногою дно и встал. Вода доходила ему до пояса, а берег был совсем рядом и не очень крут. Но оттуда послышалось вдруг ворчание человека. Серебряков знал язык нации сорум. Прислушав-шись, он понял, что один из солдат охраны ругал другого за то, что тот съел его рисовую котлету. Потом солдаты начали говорить о том, что скоро утро, что скоро начнется буря…
Серебряков знал, о какой буре говорили солдаты, и сердце его билось все сильнее и сильнее. Вышел он на берег, но в этот момент из-под его ноги вы-рвался камень и покатился в воду. На шум немедленно бросились оба солда-та, крича: «Стой, стрелять будем!» Но Серебрякова поразило то обстоятель-ство, что солдаты пробежали почти рядом с ним, едва не задев его своими ножевыми штыками, но не заметили его. Покрутившись на месте и ничего не увидев вокруг, они присели на берегу и стали щупать камни.
– На них вода, – сказал один из солдат. – Здесь кто-то прошел.
– Ну, как он мог пройти? – возражал другой. – Мы же не спали.
Однако солдаты начали ощупью выискивать мокрые следы и ползли все ближе и ближе к прилегшему наземь Серебрякову. Вот уже осталось до него несколько метров. Казалось, сделай солдаты два-три шага, и они смогли бы заколоть Серебрякова штыком. Но Серебряков лежал на той земле, на кото-рую не смел ступать ни один страж профессора Мори.
– Мы дошли до камня запрета, но мы никого не видели здесь, – сказал один из солдат. – А дальше мы не можем искать, хотя мокрые следы ведут туда… разве поднять тревогу?
– Нет, нет! – в ужасе проговорил другой. – Нам никак нельзя делать трево-гу. Тогда мы будем казнены, если обнаружится, что кто-то именно на нашем участке ступил на запрещенную землю. Да и зачем? Мори все равно убьет на-рушителя своим огнем, а нам надо позаботиться о себе. Давай уберем все мокрые камни и сбросим их в море…
Солдаты начали спешно убирать в море мокрые камни, по которым только что прошел Серебряков. Камни хрустели, плескалась вода, шумели брызги, подымаемые падением камней в воду. Все это маскировало шум шагов Се-ребрякова, который встал и, согнувшись, начал торопиться к гроту Мори.
У грота была тишине. Голоса стражи еле доносились сюда, море было спокойно и только какая-то птичка трещала, как цикада, в лесочке над гро-том. Серебряков подобрался к самому входу в грот. Оттуда валило запахом окислой меди, из глубины слышалось нудное гудение какого-то мотора, ино-гда доносились человеческие голоса.
Осторожно, бесшумно Серебряков начал опускаться вниз по широким ка-менным ступеням. Вдруг он почувствовал какое-то препятствие, будто силь-нейший поток ветра уперся ему в грудь. Серебряков отступил назад всего на один шаг, и сейчас же прекратилось давление этого загадочного потока. Не было также никаких признаков ветра. Абсолютное спокойствие воздуха на-полняло вход в подземелье. Но как только попробовал Серебряков сделать шаг вперед, он снова ощутил упругое давление в грудь, будто кто невидимый отталкивал его назад.
«Электронно-магнитное поле, – догадался Серебряков. – Дальше мне идти не надо». Он присел на ступеньку и нащупал в кармане коробочку «электрон-ного нейтрализатора». Он уже хотел открыть ее, как услышал сердитый стар-ческий голос.
– Они до сей поры не дали нам ответа на ультиматум. Подготовьте всю систему к действию. Я докажу им, что не шучу.
– Но еще двадцать минут до истечения срока ультиматума, – возразил мо-лодой не столь сердитый голос. – Следует подождать…
– О, нет. Если они не решили вопрос за двадцать часов, то нельзя надеять-ся на решение его в двадцать минут. Они просто не верят в серьезность моего ультиматума. Хорошо же, я сам решу их судьбу.
– Но у нас тогда не будет рабов, если мы сожжем весь мир, – возразил тре-тий голос. – Нам надо кого-то пощадить…
– Твое, сынок, возражение меня убедило, – сказал Мори, засмеялся хрип-лым смехом. – Итак, решено. Включите всю систему, за исключением номе-ров 207 и 311. На территории под этими номерами живет до семидесяти мил-лионов людей. На первый случай, хватит рабов…
Остальной мир пусть сгорит! Через пятнадцать минут я лично включу в цепь энергию… Подготовьте журнал, чтобы записать туда день и час гибели непокорных…
– Сволочи! – подумал Серебряков. – Вам не удастся записать в свой жур-нал день и час гибели человечества!
Он нажал пальцем кнопочку золотистой коробочки и, скрипнув, крышка ее поднялась. Внутри засияли стрелки, крохотные рычажки, латинские буквы. Передвинув рычажки и стрелки, как было сказано в инструкции, Серебряков вынул из коробочки медную иглу, соединенную платиновой нитью с желуде-подобным аккумулятором электронной энергии, занимавшим половину коро-бочки. Иглу он воткнул в стенку грота, а коробочку положил на ступеньки и закрыл крышечку, чтобы не было видно сияния.
Не успел Серебряков сделать и пяти шагов к выходу из грота, как ослепи-тельный свет хлынул ему в спину, послышались крики и топот ног.
Серебряков оглянулся. Из раскрывшейся двери грота, окутанные серебри-стым паром, бежали один за другим два человека. Они на бегу дули в свои окоченевшие пальцы, стучали зубами от холода и страха.
Серебряков прижался к стене, и люди пробежали мимо него, даже не взглянув в его сторону. Вслед за ними выбежал из подземелья сутулый высо-кий старик, в котором Серебряков узнал профессора Мори. Волосы его были покрыты инеем, а шелковый халат шуршал от изморози, как жесть.
Мори упал на каменных ступенях и громко зарыдал, бормоча проклятия тому, кто разрушил плод его полувековых опытов и отнял у него из рук страшное новое оружие власти над миром, над людьми.
– Замерзни, Мори! – крикнул Серебряков. Он смял старика в охапку и втолкнул его обратно в дверь, из которой продолжал валить густой серебри-стый пар. И тут только Серебряков почувствовал, что и у него коченеют руки, а под ногами образовался лед.
Выбегая из грота наружу, Серебряков радостно думал: «Все идет совер-шенно правильно, как сказано было в инструкции. Нейтрализация аккумули-рованной профессором Мори энергии, как эндотермическая реакция, должна сопровождаться поглощением колоссального количества теплоты… Значит, должен наступить здесь холод и должны выпасть осадки».
Выбежав наружу, Серебряков сбросил перчатку с руки и поднял ладонь. Холодные капли влаги падали на нее из безоблачной выси.
– А все-таки чертовски становится холодно, – вполголоса произнес Сереб-ряков и повернул вправо верхнюю металлическую застежку костюма. Через секунду он почувствовал приятную теплоту, но наслаждаться ей ему не при-ходилось долго. Со всех сторон слышались крики солдат, начиналась беспо-рядочная стрельба и пули с визгом неслись над головой, щелкали по камням, рикошетили и звенели, наподобие струн.
Стреляли солдаты издалека, боясь подходить к гроту, над которым взды-мался густой серебристый пар и камни покрывались инеем и льдом. Пар рас-пространялся быстро во все стороны, и вместе с его волнами передвигался шаг за шагом лейтенант Серебряков. А когда он уже выбрался к опушке леса, от которого отступили солдаты, не выдержав стоградусного мороза. Распро-странившегося вместе с серебристым паром, шальная пуля ударила его в ле-вую руку.
Он опустился на траву. Но трава ломалась и звенела, как ледяные сосуль-ки. Кругом бушевала морозная смерть. И сквозь серебристый пар Серебряков заметил мерцание, которое все усиливалось и усиливалось, превратившись в сияние. «Это все, что надолго останется от злого замысла Мори», – почти в бреду повторил Серебряков напутственные слова полковника Браилова. Ему так захотелось пить, что уху почудилось близкое журчание ручья. «Звуковой мираж», – подумал Серебряков. Он знал, что никакой ручей не сможет жур-чать в этом стоградусном холоде.
Несколько минут, теряя кровь и силы, Серебряков не мог сосредоточить-ся. Перед его глазами вставали образы горных колодцев с хрустально-прозрачной водой, потом из сумрака ледяного пара выплыло улыбающееся красивое лицо Марии, подарившей ему прощальный поцелуй, наконец, ему померещился голос полковника Браилова. Он напомнил о том, что ультима-тум истекает в четыре часа утра.
Приступ горячки был погашен. Серебряков, осилив жгучую боль, взял свою простреленную левую руку, согнул ее так, что циферблат часов оказался у него перед глазами, но разобрать цифры было невозможно: стекло часов покрылось льдом. «Да это и не важно», – решил Серебряков. Он прильнул гу-бами к сигнальной трубочке и прошептал:
– Браилов, Браилов, Браилов! Говорит Серебряков, говорит Серебряков. Задание выполнено! Нахожусь в ста метрах восточнее Мори…
Потом Серебряков зажал пальцами рану и, согреваемый чудесным костю-мом, стал ожидать своих. Он знал, что Родина его не оставит.

Декабрь 1938 – февраль 1939 г.г.
Город Старый Оскол.
       





ОДУВАНЧИКИ
РАССКАЗ
Изобретатель, совсем еще молодой человек с узким сухощавым и глубо-кими серыми глазами, стоял на эстраде в городском парке и перед сотенной публикой излагал сущность изобретенного им аппарата.
– Еще в детстве любовался я полетом семян одуванчика, – говорил он. – Да и каждый из вас, наверное, видел эти матовые пушистые шары. Они плав-но и беззвучно проплывали над вашими головами в голубом воздухе или ка-тились по усыпанным песком дорожкам сада, подпрыгивая и внезапно уст-ремляясь в высь. Иногда эти шары сталкивались между собою в воздухе или бились о ветви деревьев и начинали распадаться на своеобразные парашюти-ки, плавно опускавшиеся на землю. При этом шар, потеряв часть своего опе-рения, начинал вести себя весьма странно в воздухе: исчезала плавность его полета, он скользил в сторону, нырял, совершая волнообразные движения и падал потом на землю.
Я догадался, что одуванчики взлетали в высь при помощи подъемной си-лы восходящих воздушных потоков и что их полетом можно бы управлять с помощью подвижного оперения. Пятнадцать лет прошло с того времени, ко-гда впервые зародилась во мне эта мысль. Она не давала мне покоя, она по-рождала во мне мечту о создании аппарата, которому должно быть дано на-звание «Одуванчик» и суждено усилить власть людей над природой.
Государство помогло мне в осуществлении моей мечты. И вот перед вами модель моего аппарата! – Григорий Павлович Арбузов (так звали изобретате-ля) длинной палкой с железным крючком на конце отвел в сторону занавес, и в публике удивленно ахнули.
На помосте, искрясь и сверкая под лучами солнца, слегка покачивался ко-лючий шарообразный аппарат, опушенный щетиной длинных стальных во-лос. В центре его была голубая яйцевидная кабина. От нее, как иглы ежа, тор-чали во все стороны густые стальные прутья. Они шевелились под воздейст-вием воздуха и казалось поэтому, что шар состоял из серебристых водяных струй и ярких металлических брызг то гаснущих, то возникавших снова. – Очень послушный аппарат, – сказал Арбузов и тронул концом палки дверцу кабины. Сейчас же она открылась наружу, причем стальная щетина на по-верхности кабины раздалась немного в стороны, как шерсть животного под дуновением ветра, и образовался конусообразный раструб – путь к открытой дверце кабины. – Прошу желающих, – пошутил Арбузов. – Кабина к вашим услугам. Она имеет двойную стенку и, как видите, стальное оперение из тон-ких прутьев и трубочек, вставленных одна в другую. Это позволяет удлинять или укорачивать оперение и, следовательно, увеличивать или уменьшать площадь опоры аппарата на воздух.
Оперение связано лишь с внешней стенкой кабины, имеющей чешуйчатую поверхность, наподобие рыбьей. Но рыбы могут шевелить своей чешуей только в плоскости, перпендикулярной плоскости бока. Чешуйчатые же пла-стинки кабины приспособлены к вращению вокруг своей оси и к смещению в любом направлении. Это создает неограниченные возможности для маневра оперением кабины в воздухе: оперение связано с чешуей кабины и аппарат как бы вооружен сотнями крыльев и рулей, послушных человеку. Простыми поворотами рычага пилот может заставить аппарат лететь в любом направле-нии, взмывать к облакам или падать к земле.
Но не это самое главное и ценное в моем аппарате. Самое ценное состоит в его назначении вызывать дождь…
По рядам сидевших на скамьях людей пробежала волна шороха и удив-ленных восклицаний. Многие встали и придвинулись поближе к эстраде, дру-гие заерзали от нетерпения на скамье, зашептались между собою, третьи изумленно пожимали плечами и вопросительно переглядывались.
– Вызвать дождь! Разве это мыслимо? – раздался голос почти у самой эст-рады. Арбузов невольно сделал шаг вперед и через перилу эстрадной решетки посмотрел вниз. Там стоял узкоплечий старик с желтым морщинистым лицом и обнаженной седой головой. Во всей округе он слыл за чародея и знахаря. Многие его боялись. Он глядел на Арбузова мутными голубыми глазами. Го-лова его тряслась на тонкой худой шее и весь он, казалось, зябко дрожал, хо-тя воздух дышал зноем и в безоблачном небе палило раскаленное солнце. – Немыслимо такое дело, немыслимо! – проскрипел старик и поднял над своею головою сухой мертвенно-бледный кулак. – Пятьдесят лет своей жизни из-расходовал я в бесплодной попытке покорить себе погоду. Я прочитал всю магию, знаю наизусть тысячу заклинаний и все они оказались бессильны вы-звать дождь. Из безоблачного неба, истерзанного зноем, не каплет слеза на землю, как и не потечет вода из гранитного камня. Научитесь вы сначала тво-рить облака, а потом думайте о дожде! – неожиданно высоким голосом вос-кликнул старик и зашагал от эстрады к выходу из парка.
Народ притих. Глубокое смущение охватило Арбузова. С грустью посмот-рел он вслед старику, загубившему себя блужданием по ложным дорогам, по-том оглянулся на свой чудодейственный шар. И снова в нем вспыхнула вы-ращенная годами вера в успех.
– Старик прав, – неожиданно сказал Арбузов, обращаясь к публике. – Он прав, что без облаков не будет дождя. Но мы с Василием Викторовичем Гра-добоевым, моим университетским товарищем, несколько лет наблюдали за режимом движения облаков, и пришли к выводу: над районами палящей за-сухи их проплывает в среднем не меньше, нежели над районами нормальной дождливости. Что же касается запасов воды, то облака несут ее над засушли-выми районами более чем над всякими другими…
– А почему же она не выпадает из облаков, если ее столь много? – полете-ли вопросы и толпа ожила, зашумела. – Почему же?
Арбузов ответил не сразу. Он тронул палкой дверцу кабины и она со зво-ном захлопнулась, а весь шар снова ощетинился сверкающими стальными иг-лами. На концах игл загорелись крохотные звездочки, как световые искорки на изморозном стекле. Потом, откинув рукой назад светло-русые вьющиеся волосы и обнажив высокий лоб с крутыми надбровными выпуклостями, Ар-бузов подступил к самому краю эстрады, вцепился пальцами в перилу.
Новое всегда кажется невероятным! – с обидой в голосе сказал он, выис-кивая сверкающими глазами тех, которые кричали «Почему?» Но все лица в незнакомой толпе казались ему одинаковыми и он никого не нашел, кому вы-сказал бы свою обиду. Все ждали от него ответа, и все были напряжены, как и он сам. Обида погасла в нем. – Чтобы верить, вы должны понять, – промол-вил он. – Я начну с простого примера, известного каждому второступенцу. Пересыщенный раствор сахара может стоять сколь угодно долго, и мы не за-метим пересыщенности раствора. Но стоит нам встряхнуть стакан, как часть сахара выпадет из раствора на дно. Значит, потребовалось нарушить внутрен-нее состояние раствора, чтобы излишки сахара выпали из него. По этой ана-логии мы можем объяснить, почему из облаков не всегда выпадает дождь. И особенно из облаков, плывущих над засушливыми районами.
Облака представляют собой парообразную массу, которой присуще не на-сыщение или перенасыщение влагой. Присуще и нормальное насыщение. При этом, в одном и том же облаке все три вида насыщения могут чередо-ваться несколько раз в течение суток без перехода влаги в капельное состоя-ние, то есть без выпадения дождя. Ведь если сахар выпал из пересыщенного раствора после внешнего толчка, то и для выпадения влаги из облака нужны определенные условия. Подобные условия не всегда создаются в облаке и в окружающей его атмосфере. Всего вероятнее, условия эти по характеру яв-ляются тепловыми или электрическими. Они строят погоду. Они превращают парообразную облачную массу в капельную. Но… над некоторыми областями земного шара часто создаются электротепловые условия, при которых облака ведут себя наподобие ненасыщенного или пересыщенного раствора при абсо-лютном покое: в том и другом случае без внешнего воздействия облако не проронит на землю ни капли дождя. И до сей поры мы были бессильны что-либо сделать. На планету обрушивалось несчастье: засуха выжигала посевы и травы. Погибал скот, голод душил людей. Заклинания знахарей не помогали и не могли помочь. Но дерзанию советской науки нет границ. Перед вами свер-кающий шар. Два таких шара через три дня будут проходить государственное испытание. Они поднимутся к облакам и заставят их пролить влагу на землю. В кабине шаров находится огромный запас аккумулированной электроэнер-гии. У облаков мы включим ее во внешнюю стенку кабины. Электричество устремится на кончики стального оперения и создаст электрический ветер, необходимый для конденсирования парообразной облачной массы. Когда бу-дет достигнута нужная плотность конденсации, мы сблизим наши аппараты на дистанцию разряда. Разность электрических потенциалов между аппарата-ми будет столь велика, что разряд выразится в виде сильнейшей молнии. Она пронижет облако и создаст условие для выпадения из него дождя. Наши ап-параты будут водить такое облако над измученными засухой полями, пока оно будет отжато и превратится в прозрачное испарение, неспособное к дож-деванию при наших теперешних средствах…
Установилась необычайная тишина.
За спиной Арбузова что-то стукнуло. Он оглянулся. По ступенькам лест-ницы на эстраду поднимался его товарищ Василий Викторович Градобоев. Это был круглолицый брюнет с шустрыми черными глазами и с курчавыми пейсами у больших оттопыренных ушей. Поправляя на ходу черный шелко-вый галстук с золотистыми крапинками, он достал из внутреннего кармана пиджака синий пакет и подал его Арбузову.
– Срочное письмо! – сказал он, задыхаясь от быстрой ходьбы и от внут-реннего волнения. – Нет, ты не прячь его, а читай немедленно…
Арбузов выхватил из кармана только что сунутое туда письмо, разорвал пакет.
Сперва он читал письмо про себя, потом его шепотом, наконец, начал чи-тать во всеуслышание.
«Здравствуй, дорогой внук! А письмо тебе пишет твой дед Бекас, как меня всегда прозывали на деревне за мою охоту стрелять бекасов. Теперь бекасов не трогаю: на ум не идут. Засуха в нашей области наистрашнейшая. От жары и сухости земля пошла в трещину и дюжа вся горькой пылью поднялась. Да-же речка наша постарела, почти высохла. И сухой песок на берегу лежит по-лосами и складками, будто кожа на ребрах старой худой кобылы. Вся жизня стала поэтому скучная и невозможная. А еще дюжа насчет тебя обидно.
В прошлом месяце читали мы самую ни наесть центральную газету. Хо-рошее чтенье дала нам газета насчет твоей машины, чтобы дождь притяги-вать. Дюжа здорово газета написана. Меня даже в слезу тронуло и в болезню головы ударило. А теперь вот злюсь до невозможности: нету твоей машины на виду и нету. Одна слава о ней без дела обозначилась и замерла машина.
Колхозники дюжа проходу мне не дают и хвастуновым дедом обзывают без всякого милосердия. И мне это слушать обидно и никак невозможно: в нашем роду хвастунов не водилось, а тут обозначился через газету. Я тебе и говорю теперь, если ты на всю Расею кричать умеешь и в газете обозначаться и если у тебя взаправду сила есть, чтобы дождь притягивать, приезжай в кол-хоз со своею чудою. Самолично помогу тебе со всей бедою справиться. А ес-ли нет у тебя никакой милы и одно хвастовство на душе содержится, то и глаз своих к нам не кажи. Буду я один в ответе перед колхозниками, как есть ты мой кровный внук и в науках заблудился.
На этом тебе кланяюсь и жду твоего технического ответа, как ты в городе наукам учен….»
Арбузов машинально сунул письмо в карман.
– Говорил вам, Василий Викторович, – укоризненно сказал он Градобоеву, – не надо принимать корреспондентов раньше времени. Написали они, а там вот что выходит: дед мучается…
На скамьях перед эстрадой никто уже не сидел. Люди столпились у самой рампы, а иные взобрались на помост, окружили молодого изобретателя.
– А ты не горюй, – дудил в самое ухо Арбузова директор областного му-зея, высокий сутулый человек в коричневом костюме полувоенного покроя и в высоких яловых сапогах, в зеленой рубашке. У меня два товарища в нарко-мате работают. Очень правительственные люди. – Человек с опаской посмот-рел по сторонам, щекотнул ухо Арбузова своими рыжими усами и неожидан-но возвысил свой бас до баритона, оглушительно крикнул: – Вези свой аппа-рат на испытание в колхоз, пусть люди своими глазами на достижение по-смотрят. А с правительством мы сегодня же договоримся. Оно наше прави-тельство, не откажет в пользе дела…
………………………………………………………………………………..
Аппараты «Одуванчик» были доставлены на крутой берег реки, протекав-шей у самой околицы родной деревни Григория Павловича Арбузова.
Тысячные толпы народа со всех окрестных сел собрались посмотреть на «чудо». Иные пришли и приехали за сотню верст. Еще много часов было до начала испытания аппаратов, еще правительственная комиссия готовила тех-нические условия для взлета аппаратов, а люди уже горели нетерпением знать, что будет дальше. Сколько волнений и надежд теснилось в груди каж-дого человека. Иные смутно чувствовали, другие ясно понимали, что они присутствуют при великом событии. Большинство верило в успех. Но у неко-торых теснились в сердцах сомнения и непонятная боль тревожила их душу. «Сказки! Все сказки и золотая мечта! – думали они, горестно взирая на серый потрескавшийся берег реки и на желтые сухие травы. – Все мечта! Веками мечтали люди сотворить дождь, но это им не дано…»
Но те, другие и третьи безмолвствовали. Они были удручены долгой страшной засухой. Они были готовы на все, лишь бы в раскаленном сухом воздухе засверкали серебристые нити дождя и на землю упала влага. Им так хотелось этого, что они зажмуряли глаза и перед ними вставало видение: они слышали шум дождя и вдыхали сырой запах разогретой солнцем и окроплен-ной дождем земли. Они открывали глаза и видение исчезало: солнце по-прежнему жгло землю. За рекой вспыхивали и гасли седые пыльные вихри над иссушенной пашней. В потоках ослепительного солнечного света желте-ли погибающие посевы, дремали запыленные блеклые сады. Обмелевшая ре-ка робко струилась среди высоких берегов и песчаных плешей, над которыми голодным криком кричали птицы.
– Чего же они душу нашу измаяли, ждут? – спросила невысокая загорелая женщина в голубой блузке и белом платке на большой русой голове. Она жадными темно-серыми глазами посмотрела в сторону площадки, где сверка-ли на солнце огромные щетинистые шары. – Может, они силы никакой не имеют?
– Облаков ждут, – тихо сказал ей высокий бородатый сосед, тоже с нетер-пением наблюдавший за диковинными шарами. – Без облаков дождь не при-тянешь. Не додумались до этого научные люди…
– С утра облако проходило, – заметил кто-то. – Прозевали его…
– Не прозевали, а машина не была готова к полету, – уже сердито сказал седой старик. – Это вам не прялка или моталка, а техника тонкая, летучая. С нею надо дюжа в аккурат обходиться…
Вдруг тысячи голосов зарокотали подобно морскому прибою.
– Показалось, показалось! – кричали люди. Они махали картузами и плат-ками, показывая за реку. – Скорее же начинайте, а то опять проплывет оно стороною!
Арбузов и Градобоев высунулись из кабин. Они непрерывно дежурили, превозмогая жару и досаду, что не было и не было облаков. Лица их были потны и красны, а глаза воспалены. И вот они отчетливо увидели над гори-зонтом, где белесое от зноя небо сливалось с темной полосой леса, большое светлое облако. Оно плыло медленно. Белые курчавые барашки шевелились в нем по краям, а средина казалась прозрачной и сухой, как слюда.
– Трудно из такого облака выжать каплю дождя! – воскликнул Градобоев.
– Должны выжать! – в суровой решимости ответил Арбузов. – Разрешите начать? – сказал он членам правительственной комиссии. Они стояли непода-леку, всматриваясь через бинокли в отдаленное облако. – Больше ожидать нельзя.
Взметнулся над головой председателя комиссии стартовый красный фла-жок, будто пламя при выстреле из ружья. Изобретатели захлопнули дверцы кабин и стальное оперение сейчас же равномерно распределилось по поверх-ности, шар начал расти на глазах людей. Быстро удлинялась обрамлявшая его стальная щетина. На голубой макушке кабины она загибалась книзу, будто сверкающие стальные волосы расчесывал кто невидимым гигантским гре-бешком. Но волосы эти не легли в гладкий пробор, а серебристым мохнатым венчиком охватили полысевшую макушку кабины и так замерли на некоторое мгновение. Потом они зашевелились, и воздух насытился дробным перезво-ном и писком трущихся друг о друга стальных волос. Искорки света вспых-нули на стальных концах оперения и люди зажмурили глаза, не в силах пере-нести ослепительное сияние.
Кабины немного осели на упруго согнувшихся под ними тонких стальных прутьях, потом подпрыгнули и оба аппарата взмыли в воздух. Они сперва стремительно, а потом плавно начали уходить в высь.
Люди, подняв головы, с замиранием сердца следили за диковинным поле-том шаров. Смешанное чувство восторга и тревоги владело людьми. Такое, может быть, смешанное чувство переживали зрители в 1797 году, когда французский воздухоплаватель Гарнерен впервые в истории выбросился из корзины аэростата и летел к земле на парашюте, или, когда русский летчик Нестеров 9 сентября 1913 года совершил на виду у всех первую мертвую пет-лю на самолете «Ньюпор» и положил этим начало высшему пилотажу или ко-гда тот же Нестеров в августе 1914 года на виду целого Галицийского фронта нанес в воздушном бою удар колесами самолета по австрийскому «Альбатро-су» и ценой жизни своей положил начало смелой тактике воздушного тарана?
Нет, более сильное чувство восторга и тревоги наполняло теперь сердца советских людей. Молчали они, наблюдая за аппаратами: решался вопрос не о простом техническом успехе человека, а о его власти над капризной стихи-ей природы.
А шары поднимались все выше и выше. Стальное оперение их то сгуща-лось, то разряжалось снова. Образовывались сверкающие конусообразные пучки и темно-серые воронки между ними. Потом все это гасло, пропадало из вида, а по большой окружности кабины возникали вдруг серебристые веера, похожие издали на сияющие перепончатые крылья. И тогда шары стреми-тельно взмывали в голубое поднебесье, тонули в золотистом сиянии света.
Вскоре шары стали казаться людям похожими на крохотных серебристых ежей, ползающих в голубой синеве недвижного неба. Вот они начали кружить на одном месте, потом скользнули в сторону и быстро понеслись к светлому облаку.
Облако проплывало уже над лесом, а серая широкая тень его мчалась по сожженным засухой полям, по рыжей пашне, по желтым лугам. И казалось, что это само горе иссушенной земли серыми пятнами проступало наружу и расплывалось по всему земному шару.
Одуванчики, меж тем, приблизились к облаку. Они разъединились и по-плыли в обхват его. Вот они совсем сблизились с облаком, на мгновение уто-нули в белесом тумане, потом снова блеснули стальной щетиной на солнце и начали медленно сближаться. Они плыли навстречу друг другу с противопо-ложных краев огромного облака, ныряя в нем, как в воде.
Люди видели с земли, что облако начало менять цвет и форму: оно стано-вилось синим, круглым и лохматым. Исчезли белые кудрявые барашки. Ниж-няя кромка начала вспухать, будто вся тяжесть тумана из верхних слоев обла-ка отекла вниз. Темно-синие опухоли надулись и вот-вот должны были про-рваться над землей.
Вскоре шары совсем исчезли в густой темно-синей массе облака. Люди в тревоге затаили дыхание. Вдруг яркая молния острым зигзагом пронизала об-лако. Потом еще несколько раз молнии пронизали темно-синюю плотную воздушную массу.
Всем показалось, будто облако наполнилось глухим шумом, похожим на шум соснового бора. И в тот же момент от нижней кромки облака вытянулась и начала расти темно-синяя борода. Она быстро удлинялась. Шум нарастал. В воздухе произошло движение. Ветер тронул блеклую листву. Затрепетали осины. Мелкая рябь прошла по реке. В воздухе сверкнули первые капли.
– Дождь, дождь, дождь! – неистово закричали люди. – Дождь!
И в одном этом слове воплотилось все, волновавшее их в эти минуты. В нем было выражение осуществленной вековой мечты и радости человека-победителя. В нем была гордость за нашу науку. В нем был восторг нашим великим временем.
Люди обнимали друг друга, смеялись и плакали, бежали к реке, в которую с намокших берегов уже катились мутные дождевые ручьи. Мокрые и счаст-ливые, люди не прятались от дождя, вызванные аппаратом Арбузова. Они следили за облаком, послушно ходившим в выси между шарами над пашнями и лугами, над огородами, над всей жаждущей землей.
Два часа шел дождь. Светлело и расширялось облако. Оно становилось эфемерным, почти невидимым. Густая радуга горела над землей и так радо-стно становилось на душе, будто вновь рождалась жизнь, началась неувя-дающая юность.
– Падают, шары падают! – завопил испуганный детский голос. – Дяденьки разобьются…
Шары стремительно снижались и вот-вот должны были врезаться в землю.
Тысячи людей колыхнулись, пришли в движение. Огромная людская мас-са подступила к самому берегу реки, будто хотела протянуть могучую руку через реку и остановить падение шаров.
В передних рядах двигался высокий старик с обнаженной седой головой и морщинистым лицом. По щекам его катились слезы.
– Внук, Гришутка! – кричал он громким голосом, будто Арбузов мог его слышать в своей стальной кабине. – Не ошибайся планом, держи машину в руке…
– К нам, к нам заворачивают! – закричали люди. Облегченно вздохнула толпа. Старик ладонью смахнул слезы с глаз.
– Я же говорил, что внук не ошибется планом, – сказал он и расправил плечи. – В нем моя природная наука в крови течет, мненья моя человеческая в нем сидит. Гришка, сукин ты сын, беги скорее ко мне! – кричал он, не имея сил пробиться к шарам, плавно опустившимся на землю. – Чуда твоя дюжа хорошая. Никто теперь не скажет, что я хвастунов дед: язык прикусит.
Пока дед пробивался к своему знаменитому внуку, по эфиру во все уголки земного шара успело долететь сообщение правительственной комиссии о ве-личайшей победе науки над природой.

Апрель 1941 года.
Город Старый Оскол.






ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ
РАССКАЗ
Квартира наша выходила окнами на глухую улицу, уткнутую концом в об-рывистый берег реки. Движение здесь было маленькое и по нетоптаной улице густым зеленым ковром стелились подорожники, росли круглолистые кала-чики, желтыми искорками посверкивали курослепы вдоль ручья от водораз-борной колонки, щетинилось остролистые осоки.
Тишина у нас стояла на улице, как в лесу в полуденном безветрии. И при-езжие люди, артисты там или студенты-каникуляры, всегда норовили попасть на постой в нашу или соседские квартиры: ни тебе пыли, ни тебе звуков – от-дыхай в свое удовольствие и набирайся сил.
На этот раз определился к нам на квартиру студент Воронежского Уни-верситета Владимир Хрусталев. Он приходился матери нашей каким-то даль-ним родственником и потому был нами принят дружески с самого начала. Да и внешностью нам он очень понравился. Высокий такой, светлоглазый. А го-лова у него курчавая-курчавая, золотистоволосая. Мы его за красивую голову прозвали Байроном, хотя он и не был поэтом, а любил больше физику и раз-личные опыты.
Приятно было проводить с ним время. Мы даже отвыкли драться с зареч-ными ребятишками, которые в прошлом году залезли в наш садик и воровали смородину. «Ну их к лешему, – думали мы. – Выпадет удачное время, зимою успеем поколотить воришек. А пока интереснее с Владимиром посидеть да позаниматься».
Владимир научил нас монету увидеть на дне чашки, хотя и монета скрыта была от нашего взора краем чашки. Для этого стоило нам налить туда воды. Потом он заставил очищенное куриное яйцо вползти через узкое горлышко во внутрь графина, куда бросил перед тем пропитанную спиртом и зажжен-ную ватку. Он позабавил нас однажды интересным оранжево-фиолетовым огнем, уронив капельку серной кислоты на щепотку толченого сахара.
Но больше всего нам запомнился опыт с нагретым шаром.
Собрались мы тогда в столовой. Пятеро нас было: я с братом и трое со-седских ребятишек, моих одноклассников. Да еще бабушка наша пришла. Очень она любила чудеса смотреть. Боится, бывало, а все же смотрит и кре-стится при этом. «Господи, сусе христе, – шепчет она. – Какую мыслю люди придумали, что и лукавый не догадается».
А лукавому действительно трудно было разобраться в этом опыте, хотя и был он несложен: Владимир проложил по столу свинцовые рельсы в форме замкнутого круга, поставил на них горячий металлический шар и дунул на не-го, что было силы.
Мы даже ахнули от удивления: шар, который не смогла бы сдунуть с мес-та даже богатырская голова из «Русланам Людмилы», послушно тронулся с места и покатился по рельсам. Он все ускорял свой бег и ускорял, будто не-видимая сила гнала его и толкала непрерывно.
Затаив дыхание, мы молча следили за движением шара. Выражение наших лиц было, наверное, очень смешным и Владимир с трудом удерживал улыбку и не спешил открыть нам секрет нового опыта. Мы тоже крепились, не спра-шивали. А вот бабушка не выдержала.
– Не колдовское это наваждение? – робко спросила она, сдвинув очки на лоб и широко перекрестившись. Потом она согнулась над рельсами и чуть не зацепила носом шар. – Ей же ей, чудно и безбожно… Антихристу, наверное, шар подчиняется…
Владимир расхохотался.
– Шар подчиняется явлению теплового эффекта, – сказал он.
– Ка-аму-у подчинятся? – переспросила бабушка. – Жизня наша слабая была при царе, неученая. Я в таком имени ни одного святого угодника ни ра-зу не слыхала…
Мы, признаться, тоже не знали что такое тепловой эффект. Да и нас инте-ресовал сам по себе бегающий шар, а не сила, толкавшая его. Бабушка же за-интересовалась не столько шаром, сколько загадочной силой.
– Да ведь все очень просто устроено, – сказал Владимир. – Шар почти го-рячий. Свинец под ним моментально нагревается и расширяется. Образуется невидимый для глаза бугорок, с которого шар скользит и снова нагревает свинец в другом месте. Так и гонят его эти свинцовые бугорки по рельсам. Я вои вам расскажу один занимательный случай…
Мы уже приготовились слушать этот занимательный случай и рты рас-крыли для удобства, как произошло неожиданное и странное явление: все мы увидели зеленую тень на лице бабушки. Тень захватила морщинистый ба-бушкин лоб, нос, сверкнула зловещим огоньком в стеклах очков и растаяла на ее верхней губе.
Я вопросительно посмотрел на Владимира и не узнал его. Глаза его воз-бужденно горели, на скулах дрожали мускулы. В нем ощущалось такое на-пряжение, как у кошки перед прыжком на замеченную ею мышь. Он бросился к открытому окну и в мгновение ока выпрыгнул на улицу.
Пока мы выбежали из комнаты, Владимир был уже далеко. Он рысью гнался за женщиной в зеленой юбке. Мы в ней узнали одну из наших соседок. Она жила в старом доме на самом берегу реки и теперь шла, наверное, в один из городских магазинов произвести какую-нибудь покупку.
Догнав Ольгу Васильевну, Владимир начал что-то с жаром доказывать ей, потом взял ее под руку и повел к нашему дому.
Ольга Васильевна хохотала, отмахивалась от Владимира рукой, но все же шагала рядом с ним. Мы ничего не понимали во всем происходившем и на-стороженно следили за поведением Владимира.
А он вбежал в комнату, усадил нас на старые места, упросил бабушку сно-ва склониться над продолжавшим кататься по рельсам шариком и потом крикнул через открытое окно Ольге Васильевне, которая продолжала стоять на улице:
– Шагайте мимо окна, как раньше шли!
Мы слышали как Ольга Васильевна, мягко шаркая сандалиями о деревян-ный тротуар, прошла мимо окна. Но никакой зеленой тени при этом на лице бабушки или в другом месте не появилось, хотя Владимир ждал эту тень.
Он снова бросился к окну и высунул голову на улицу.
В голубом небе плыли небольшие белоснежные облачка, одно из которых закрыло собою солнце, и только прозрачные золотистые пучки солнечных лучей пробивались из-за его иззубренных розово-огненных краев и озаряли пространство неровным фиолетовым сиянием.
– Все испортило это облако! – с горечью и даже страданием в голосе вос-кликнул Владимир. Глаза его перестали гореть, немного затуманились и мы увидели в них что-то похожее на досаду и на грусть. – Облако изменило элек-тротепловой и оптический режим воздушной среды, почему и не получилось больше зеленое отражение, - не нам, а сам себе говорил Владимир, облоко-тившись на подоконник.
Неожиданно он встал, прошел к себе в комнату и начал собираться к отъ-езду в университет. На наши просьбы остаться и погостить еще хотя бы не-дельку, он ответил категорическим отказом.
– Нет, юные друзья, – говорил он, – мне надо разгадать тайну зеленой те-ни. Это явление столь загадочно, сколь и значительно…
Через несколько месяцев началась война с Финлядией. Владимир пошел добровольно на фронт и погиб под Выборгом. Нас сильно опечалила его смерть. Нам было несказанно жаль его как человека большой души и как ли-цо, унесшее с собой в могилу неразгаданную тайну зеленой тени.
Прошел еще год, и загрохотала большая война.
Вскоре в наш городишко понаехали беженцы. Тесно стало в домах и в квартирах. В нашей столовой, где мы наблюдали когда-то интересные физи-ческие опыты, поселились две семьи из Воронежа. Одна семья была незнако-мая, а другая – наши родственники: мать и два меньших брата Владимира Хрусталева.
Однажды мать Владимира проговорилась, что она хранит в своей шкатул-ке самые дорогие вещи – портрет сына и его дневник. У меня при этом чуть сердце из груди не выпрыгнуло. «Наверное, Владимир записал что-нибудь в своем дневнике и о зеленой тени? – подумал я. – Обязательно надо его про-честь».
Целый месяц просил я у тетушки Владимировы записки. Наконец, она со-гласилась, но давала читать по одной тетради. Я прочел таким образом семь толстых тетрадей, но о зеленой тени в них даже не было намека.
– Ну, вот тебе последняя тетрадь, – сказала тетушка, подавая тоненькую ученическую тетрадочку в голубой обложке. – Больше Владимир ничего не писал… Не успел.
В глазах моих зарябило, буквы запрыгали и я с трудом, сильно волнуясь, прочитал: «1939 год. Дискуссия с профессором о зеленой тени».
Стараясь казаться спокойным, я с неимоверным трудом подавил в себе волнение и притворился, что не очень-то заинтересован в прочтении этой тетради. Я с безразличным видом покрутил ее в руках и потом медленно вы-шел с нею в соседнюю комнату. В самом же деле я боялся, что тетушка раз-думает и не даст мне эту тетрадь: слишком она внимательно следила за мной глазами, в расширенных зрачках которых металось беспокойство и не совсем еще решенное желание отнять у меня тетрадь и замкнуть ее в шкатулку.
Оказавшись за дверью, я облегченно вздохнул. Дрожащими руками я за-прятал тетрадь за пазуху и пустился бежать к одному из своих закадычных друзей, на соседнюю улицу.
Там мы совместно прочли записки Владимира, написанные в виде диалога Владимира с профессором.
«Сегодня я возвратился в Университет, – писал Владимир на первой стра-нице записок. – Профессор Николай Александрович Сахаров внимательно выслушал мой рассказ о зеленой тени и задумался. Он несколько минут рас-хаживал по кабинету, сутулясь и покашливая. Седая большая голова его тряс-лась, левая рука мяла длинный бритый подбородок. Потом он остановился, уставился на меня узенькими серыми глазками, усмехнулся.
– Конечно, вы оказались жертвой своей неопытности, – сказал он, – и при-няли поэтому ординарное явление за нечто исключительное. Ведь зеленая юбка проходившей по улице женщины отразилась в стекле открытого окна, а стекло отбросило зеленую тень на лицо старухи. Вот и все. Отдыхайте, моло-дой человек, набирайтесь сил. После каникул у вас будет немало работы…
– Но, Николай Александрович! – с жаром возразил я. – Ваше остроумное объяснение противоречит истине. Я вам это докажу. Во-первых, окна были открыты наружу и ни в коем случае не могли отбросить зеленую тень во внутрь комнаты. Во-вторых, они почти на два метра подняты над тротуаром и не могли поэтому отразить в себе юбку проходившей по тротуару женщины. Кроме того, зеленая тень упала на лицо старухи не снизу и не в анфас. Она упала наискосок сверху и покрыла верхнюю часть лица до губ включительно. Такое явление могло произойти лишь в случае, если допустить существова-ние в атмосфере отражающего зеркала…
Продолговатое лицо профессора еще более вытянулось от изумления.
– Повторите ваши возражения, – сказал он, присаживаясь рядом со мною. – В них есть что-то оригинальное.
Я повторил все сначала. Тогда профессор встал. Он взял меня под руку и мы начали мола шагать по мягкому ковру от одной стены обширного кабине-та к другой.
Молчание прервал профессор.
– Оригинальность вашего суждения, – сказал он, – состоит не в том, что вы допускаете существование зеркальных свойств атмосферы. Такое свойст-во известно людям много веков назад. Оно объясняет собой явление мира-жей, то есть отражение земных предметов в воздухе. Но до сей поры мы ду-маем, что миражи связаны с определенными широтами. А вы предлагаете рассмотреть их как общее всем широтам явление. В этом оригинальность ва-шего суждения. Это, дорогой мой, уже целый переворот во взгляде на мираж. В этом сила вашего суждения, но в этом и слабость его. Как можете вы дока-зать существование отражающего зеркального атмосферного слоя в наших широтах, когда на протяжении веков никто из людей не наблюдал еще этого явления? У нас, дорогой мой, не Сахара и не Аравийская пустыня, даже не Фергана…
– Вы сказали, что никто не наблюдал этих явлений, – возразил я профес-сору. – А мне думается, люди наблюдали это явление, но не придавали ему значения. А это все равно, что не заметили его. Кроме того, зеленую тень нельзя иначе объяснить…
– А вы ее и не объясняйте сейчас, – спокойным, немного суховатым голо-сом возразил профессор. – Учитесь, копите знания, положитесь на время. Со временем все вопросы будут решены…
– Но почему надо отложить то, что нас сильно волнует?! – воскликнул я. – Ведь ученый Ампер немедленно погрузился в объяснение того факта, что магнитная стрелка отклоняется от провода с пропущенным через него элек-трическим током и открыл…
– В том то и дело, что Ампер был ученым, – сердито сказал профессор. – А вы пока студент. У вас еще слишком много неуемной фантазии и… недос-таточно знаний для великих умозаключений.
Мы снова замолчали.
Профессор присел на диван и начал листать физику Лехера на немецком языке. Остановившись на рецепте амальгамирования, он углубился в чтение и предоставил мне возможность подумать. Он, видимо, не хотел, чтобы я ушел, иначе сказал бы мне прямо, что больше не располагает временем для разго-воров: он был прямодушен и никогда не скрывал своих мыслей и чувств от других.
Я сел в широкое кресло с дубовыми подлокотниками. Был жаркий пол-день. Солнце било лучами в широкие стекла высокого окна. Лучи падали на ковер и на отполированный до блеска дубовый подлокотник. Какой-то неяс-ный световой рисунок, похожий на водянистый узор в гербовой бумаге, слегка колыхался на поверхности подлокотня. И он подсказал мне новую мысль.
– Видите ли, Николай Александрович, – улучив момент, сказал я. – На подлокотнике колышется неясное изображение вон тех стекольных наплывов и пустоток, которые находятся на верхнем листе окна. Изображение очень неясно. Но можем ли мы на этом основании отрицать зеркальные свойства отполированной дубовой поверхности или можем ли мы удивляться, что изо-бражения неподвижных предметов воспринимаются нашими глазами как ко-леблющиеся? Конечно, не можем. Мы только обязаны объяснить их. Нам яс-но, что резкость изображения зависит, кроме всего прочего, от совершенства зеркала и от среды, заполняющей пространство между изображением и изо-бражаемым предметом. А колебание изображения в данном случае объясня-ется вот чем, - я показал при этом на дым из трубы соседнего дома. – Клубы дыма периодически нарушают светопроницаемость воздуха и глаз наш вос-производит это как колебание изображений, хотя изображаемые стеклянные наплывы и пустотки абсолютно неподвижны…
– Какое же это имеет отношение к вашей зеленой тени? – снисходительно спросил профессор. Он скупо улыбнулся и поднял косматую правую бровь. – Да вы подобным суждением, не замечая того, заводите себя в тупик неразре-шимых противоречий: чтобы объяснить невидимость миражей в наших ши-ротах, вы ссылаетесь на несовершенство атмосферного зеркала. Тут же вы намекнули и на большое значение среды в процессе отражения, но совершен-но забыли о роли пространства: с удалением зеркала от предмета изображе-ние его будет нами восприниматься все хуже и хуже, пока исчезнет совсем. И вдруг вы допустили мысль, что несовершенное атмосферное зеркало наших широт смогло отбросить от себя зеленую тень юбки. Неправда ли, ваши по-зиции очень слабы и неубедительны?
– Нет, неправда! – неожиданно дерзким тоном сказал я. – Несовершенство зеркала для меня является вопросом относительности. Разрешить такой во-прос можно и должно в зависимости от цели, во имя которой он ставится. Главное состоит в принципиальном признании существования какого-то зер-кала в верхних слоях атмосферы и в признании его неодинаковости над раз-ными широтами, как и неодинакова среда и условия, при которых это зеркало воспринимает и отражает изображения земных предметов.
Я утверждаю, что над некоторыми широтами земного шара атмосферное зеркало в силу его особого строения и отсутствия помех со стороны среды может и дает четкие изображения предметов земли – миражи. Над другими же широтами такое изображение не получается по причинам недостаточной прозрачности среды и несовершенства атмосферного зеркала. Но вполне воз-можно, что над всеми широтами земли атмосферное зеркало непрерывно от-ражает изображения земных предметов, только в очень разреженном состоя-нии. В таком разреженном состоянии, что их нельзя обнаружить не только простым глазом, но и даже при помощи двадцатитысячного увеличения электронного микроскопа. Однако в природе могут возникнуть благоприят-ные обстоятельства, при которых над любой широтой атмосферное зеркало даст яркое изображения земных предметов, видимое простым глазом. Теория вероятности допускает такую возможность, а наблюденная мною зеленая тень подтверждает ее практически.
– Но вы же сами сказали, что явление зеленой тени не повторилось, хотя и вы заставили женщину вторично пройтись под окнами квартиры, – возразил профессор. – Значит, и… нет у вас оснований защищать вашу гипотезу…
– Есть основания, – настаивал я. – Это основание заключается даже и в том, что явление не повторилось: в хаотическом сплетении бесчисленных факторов, влияющих на яркость миража, могла в миллион лет создаться бла-гоприятная комбинация, породившая зеленую тень. И, может быть, природа никогда не повторит этого, но человек обязан заставить природу повторить полезные явления. Я не смог воссоздать полностью тех условий, при которых возникла зеленая тень, и поэтому она не повторилась. Но она обязательно по-вторится, если воссоздать необходимые условия или вооружить людей нуж-ными приборами наблюдения – миражескопами. Я мыслю создание такого аппарата, который сгущал бы до необходимой плотности рассеянные отраже-ния атмосферного зеркала и направлял их на особый экран, доступный не-вооруженному человеческому глазу…
Профессор взволнованно пожал мою руку.
– Вы сильно защищаете выдвинутую вами идею, – сказал он. – И у вас столько веры в успех своей мечты, что я готов работать над ее осуществлени-ем вместе с вами. Мне только неясно, какое практическое приложение может найти ваш миражескоп, скажем, в укреплении обороны нашей страны и в увеличении могущества наших Вооруженных сил?
Я ответил профессору не сразу, хотя и думал об этом еще в поезде, воз-вращаясь в Воронеж из неожиданно прерванных каникул. Мы испытующе смотрели друг на друга и читали в глазах то, чего невозможно сказать или на-писать. Старые глаза профессора молодели и загорались юношеским огнем. Так могли гореть только глаза советского ученого. В глазах этих было много теплоты и дружбы. Я почувствовал, что отныне мои юношеские мечты будут иметь поддержку суровой мудрости науки. Я чуть не разрыдался от охватив-шей меня радости. Мне трудно было говорить, но и невозможно было мол-чать.
– Николай Александрович, – тихо произнес я. – Если мы разрешим про-блему миражескопа, наша армия получит могущественное средство разведки: ни одно передвижение войск противника не произойдет незамеченным. Экран будет действовать круглосуточно. Кроме того, мы усилим его особыми при-борами по улавливанию постоянно истекающих и всепроникающих лучей от различных предметов надземных, подземных и подводных. Вне всякого со-мнения, такие лучи можно трансформировать по своему действию в лучи оп-тические и получать на экране изображение подводных и подземных предме-тов. Мы ликвидируем все глубокие тайны, которыми окутывают себя капита-листические армии, готовясь к войне. Мы это сделать можем, если разрешим тайну зеленой тени…»
На этом записки оборвались. Но они возбудили в нас непреклонную волю продолжить работу Владимира Хрусталева. И мы поклялись над его запися-ми, что обязательно откроем тайну зеленой тени.
Февраль-апрель 1945 года.
Город Горький.
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР
РАССКАЗ
На этот раз товарищи зашли к Геннадию на квартиру прямо с заводской экскурсии. Спор, затеянный ими еще в пути и даже в цехах завода, продол-жался здесь с новой силой. Они спорили о всем, что видели на заводе и что поразило их воображение. Они высказывали свои мысли и усердно старались доказать обязательно доказать свою правоту.
Особенно горячился Юра Собольков.
– Нет, вы мне сначала докажите, потом я соглашусь! – звонко кричал он, грозя пальцем то одному, то другому товарищу. Серые глаза его стали от воз-буждения круглыми и сердитыми, парчовая тюбетейка сползла на затылок и вот-вот должна была упасть. – А, может, вы ничего мне и не докажете. Зачем, вот, например, репу парят? Да вы не посмеивайтесь, а в смысл вдумайтесь. Ее затем парят, чтобы она размякла и съестнее стала… Постойте, постойте: улыбки ваши не являются доводом. А вот я вам говорю научную истину: пар не укрепляет вещества, и мне поэтому неубедительным кажется заводской чан с кипятком и с опущенными в него для пропа-а-аривания автомобильны-ми цилиндрами. «Мол, пропариваем цилиндры, чтобы они крепче в работе были». Да чепуха это, а не укрепление. Делают просто для удивления, а вы рты разинули и ах, ах, чудо! Никакого чуда, а простой фокус. Но у меня ха-рактер твердый. Меня этими никакими фокусами не удивишь. Дураков нету, верить всему, что под глазом мотается…
– Тебя трудно удивить! – насмешливо сказал Геннадий, глядя в упор на Юрия. И тот уловил в карих глазах товарища не только иронию, но и что-то похожее на сожаление. Его взорвало, и в виски стукнула кровь. Казалось, он бросится на Геннадия с кулаками. Но он только глубоко вздохнул, втянув в себя воздух сквозь сжатые зубы, и отошел от стола к этажерке с книгами. Геннадий последовал за ним. – Ты, Юрий, сам всех нас удивил: репу прирав-нял к автомобильному цилиндру. Старшекла-а-асник… Смешно, какой ты упорный! (Юрий метнул на Геннадия недружелюбный взгляд). Ну, серчай-серчай, если тебе это нравится, а все-таки надо понять, что одно и тоже воз-действие на разные материалы приводит к разным результатам: репа от пара слабеет, автомобильные моторы крепнут, а ты становишься более сердитым и немножко комичным…
– Геннадий, не умничай! – воскликнул Юрий. Лицо его покраснело, а чер-ные оконца зрачков сузились, золотистые брови сошлись над загорелой пере-носицей. Другие товарищи поспешили встать между Геннадием и Юрием, чтобы не дать им вцепиться друг в друга. Но Юрий отпихнул их в сторону. – Не умничай! Репа у меня только к слову пришлась, сам я в ней не вижу какой-либо науки и ты ее за уши в наш спор на тащи. Понял? Но этого мало, пони-мать готовое: курица тоже понимает, что пшено лучше проса. А вот можешь ты мне доказать на других примерах, кроме репы и цилиндра, что одинаковое воздействие на разные вещества дает разные результаты? Нет у тебя таких примеров и спорить со мной не берись: ты знаешь мой характер. Не уступлю и все. Сначала ты меня убеди…
Геннадий резким движением руки отбросил назад густые черные волосы, налезшие было на его высокий смуглый лоб, а потом дружески взял Юрия за плечи и слегка встряхнул его.
– А если у меня есть примеры? – загадочно сказал он. – Тогда что?
– Да нет у тебя никаких примеров, и ты меня на испуг не бери. Я не из пуг-ливых, – возразил Юрий. Но голос его был уже не сердитый, как перед тем, а более мягкий и даже с дружеским оттенком. – Но если не врешь, выкладывай свои примеры наружу. Мы их рассмотрим (Юрий показал пальцем на себя и на всех остальных товарищей) и, может быть, утвердим. Ведь я хоть и серди-тый, но парень сходственный. Только, ребята, нет у Геннадия никаких приме-ров и мы его сейчас выведем на чистую воду. Правильно?
Ребята, не решив пока, чью сторону принять, молча поежились.
Только один из них, прозванный Семеном-примиренцем за постоянную склонность угодить всем или примирить их между собою путем какого-нибудь половинчатого предложения, заерзал на стуле. Обеими ладонями при-гладил он свои и без того гладко причесанные белокурые волосы и заиски-вающе посмотрел золотистобровыми голубыми глазами на Юру.
– Не надо волноваться, – тягучим голосом сказал он. – Если нет у Генна-дия примеров, и не надо. Без них обойдемся. Мирно, без спора обойдемся. Ведь мы же друзья…
Геннадий погрозил ему указательным пальцем.
– Семен, не мири нас, а лучше сам пойми сущность спора! – сказал он. – Тебе это полезнее будет. А за факты и примеры не беспокойся, их сколько угодно найдется. Вот, к примеру, если начать молотком бить по куску хруста-ля или по стеклу, мы получим осколки. Но ударами того же молотка мы мо-жем выковать любую вещь из железа. Кирпич или глиняная посуда закаляют-ся в огне, а в этом же огне алюминий плавится и принимает серебристо-розовый цвет. При этом имейте ввиду, что сырьем для алюминия служит гли-на…
– А наоборот, наоборот какие-нибудь примеры приведи! – воскликнул Юра. Он хотел во что бы то ни стало запутать Геннадия, сбить его с толку и показать себя победителем перед лицом товарищей. – Ну, наоборот не мо-жешь? Ага!
– Как это наоборот? – огрызнулся Геннадий. В нем кипела досада, и он не удержался от грубого сравнения. – Ты, Юрий, начинаешь хитрить не хуже Игнатия Лойоллы…
Ребята при этом расхохотались. Даже Семен с трудом удержался от смеха и весь сморщился, начал чихать и покашливать. Украдкой он следил за Юри-ем и ожидал какой-либо резкой с его стороны ответной выходки. В другое время оно, пожалуй, так бы и случилось: намек на сходство Юрия с главой и основателем испанской инквизиции, который без зазрения совести называл черное белым и утверждал, что дровяные поленья могут цвести при усердном поливании их водой, привел бы Юрия в неописуемую ярость. Но на этот раз Юрий только снисходительно улыбнулся и покачал головой. Про себя он по-думал: «Это очень хороший признак, если Геннадий начинает грубить. Он, выходит, чувствует неизбежность своего поражения. Так-то, со мною не спорь». Но вслух Юрий сказал другое.
– Запарился ты, Геннадий. Хуже репы стал, очень несообразительный. Но ты не робей, я тебе разъясню, что значит примеры наоборот. Это если одина-ковый результат может произойти от совершенно различных причин. Вот ты и докажи нам такую истину. Убедишь, мы тебе поверим. Но, смотри, нам все это налицо давай, а не крути вокруг да около. Мы зубастые человеки…
Все это Юрий говорил в снисходительном и даже в покровительственном тоне, стараясь изобразить себя знатоком всех затронутых вопросов, велико-душным человеком, готовым помочь Геннадию выпутаться из затруднитель-ного положения. Но Геннадий догадывался, что Юрий хотел одного – побе-ды. И победу Геннадий ни за что не хотел уступить Юрию, так как чувствовал свою правоту. Но правоту эту надо еще было доказать другим, присутство-вавшим при споре товарищам. И доказать ее было надо, хотя бы в основном, без промедления, по горячим следам спора. Доказательства мерцали где-то вдали и никак не давались, чтобы сформулировать их. В напряженном мозгу Геннадия мысли молниями вспыхивали и снова гасли. При вспышке они оза-ряли накопленные памятью факты, будоражили саму память и воскрешали в ней что-то близкое-близкое к искомому ответу. Но мысли гасли как раз в тот момент, когда ответ уже вертелся на кончике языка, и Геннадию снова при-ходилось неимоверным усилием воли заставлять свои мысли сверкать и све-том своего горения озарять истину.
Ему было очень трудно. Высокий лоб его вспотел. Над черными дугами бровей кожа собралась в нежные морщинки. Сквозь густые ресницы сверкали сощуренные возбужденные глаза.
– Сейчас, ребята, сейчас, – шептал он пересохшими губами. – Дайте не-много собраться с мыслями…
Ребята ему не мешали. Они все умолкли и с чувством тяжелой неловкости и даже с болью в груди следили за шагавшим по комнате Геннадием. Если бы они могли, то без промедления подсказали бы ему нужное решение, как не раз делали это в младших классах. Но они сами не знали теперь, как нужно ответить на вопрос Юрия и можно ли вообще на него ответить. Они чувство-вали также досаду на Юрия, который так настойчиво напирал на Геннадия своими вопросами. Но интерес, порожденный в них затеянным спором, урав-новешивал досаду и они молчали, будто во рту их была вода. Им все же хоте-лось узнать, чем кончится умственный поединок Геннадия и Юрия.
«В движении тела быстрее движется мысль, – думал про себя Геннадий, вспомнив слова отца, инженера автомобильного завода. – Трудность делает ее более острой. Поэтому благодари трудности. Без них не рождались бы мысли, ибо довольство и сплошная удача могут породить не только лень тела, но и вялость мысли».
Вспомнив об отце, Геннадий вспомнил и о заводе. Вот он встал перед гла-зами. Весь встал со всем своим вывернутым наружу нутром. Потом мелькну-ли в памяти детали заводских картин. Вот громоподобно гогочет бронзовый конвертор и бушует в нем оранжево-зеленое пламя. Вот огромные цилиндры электроплавильных печей. Над ними огненными колоннами торчат электро-ды, сияют гигантские вольтовы дуги.
Из пробитых ломами и прожженных кислородом леток вырвался ослепи-тельный язык пламени, потом засверкали искры и звезды над расплавленным металлом, розовый пар поднялся над песчаным руслом металлического ручья и в цехе стало знойно, нехорошо для дыханья. «Может здесь решение вопро-са? – подумал Геннадий и мгновенно остановился. Но мысль уже погасла, а истина, столь близкая и почти ощутимая, снова начала мерцать издалека сла-бым неразличимым светом. – Нет, не здесь!» – чуть не воскликнул Геннадий. Он снова зашагал по комнате, вспоминая по порядку все, виденное им на за-воде. Наконец, его память задержалась на термической печи. В этой печи, ви-дел он, подвергали жаровой обработке алюминиевые поршни. «Да это же и есть ответ на поставленный мне Юрием вопрос», – подумал Геннадий. Он на-лил из графина стакан воды и медленно выпил его, чтобы немного успоко-иться и не допустить дрожания голоса: он не любил этого дрожания, но голом от волнения всякий раз дрожал у него, пока он не изобрел однажды способ против этого бедствия. И способ это был прост и доступен: стакан медленно выпиваемой воды. Может быть, при этом большую роль играло самовнуше-ние, но Геннадий верил в чудодейственную силу этого стакана воды. Он по-ставил стакан на стол и подошел к Юрию, стоявшему у окна.
– Помнишь алюминиевые поршни на заводском дворе? – твердым голо-сом сказал он, – грудою которые были навалены за цехом. Да помнишь, ко-нечно. Мы среди них еще цветов нарвали целый букет. Эти поршни умыш-ленно были положены на открытом воздухе. Им надо было долго лежать, чтобы металл состарился и стал на износ устойчивее. А потом мы в цех за-шли. Там техник показывал нам поршни, обработанные в течение шести ча-сов в жаровой печи при температуре в 230 градусов. Конечно, ты это пом-нишь…
– Ну, помню, – без желания признался Юрий и насупился. – Что же там особенного в этих поршнях?
– А то особенное, – сказал Геннадий, – что способы разные были приме-нены, а результат один получился. Вот тебе и наоборот. Да уж тут не спорь, - поднятием руки остановил Геннадий Юрия. – Факт остается фактом: месяц лежания поршней на воздухе полностью заменен шестью часами жаровой об-работки…
– Это и мы помним, – поддержали ребята Геннадия. – Такой факт есть на заводе, без всякого сомнения…
– А-а, а, есть-есть! – передразнил их Юрий. – Ну, может быть, есть один, а мне несколько надо, чтобы я поверил. На один факт меня не возьмешь. Ха-рактер у меня твердый. Без убеждений я ни в жизнь никого не послушаюсь.
В настроении Геннадия наступил тот самый перелом, который иногда за-хватывает все существо человека и мчит его вперед и вперед в непреклонном стремлении все объяснить, все переделать, всему дать новое освещение и по новому его познать. В такие минуты мысль работает бурно и смывает все на своем пути, как полая вода смывает плотины, казавшиеся до того неодоли-мыми. Теперь Геннадий смотрел на окружавший его мир особо вдохновен-ными глазами, и все вещи казались ему подходящими для доказательства волновавших его проблем. Он будто бы спешил использовать вызванные в нем и его волей бурные волны вдохновения и творчества, пока они не погасли на некоторое время снова.
– Юрий желает много фактов? – с подъемом сказал он. – Я ему дам эти факты. Пусть только смотрит и понимает. Вот, например, такое явление, – Геннадий достал из ящика стола длинный кусок мягкой проволоки, зажег спиртовку и налил в стакан постного масла. Он накалил конец проволоки в пламени спиртовки и быстро сунул его в стакан с малом. Раздался треск, за-шипело. В комнате запахло чадом. Геннадий помахал в воздухе концом про-волоки, остудил его. – Согни этот конец проволоки. Ну, смелее гни! – сказал он Юрию.
Юрий нажал пальцами на сизый конец проволоки, но она не гнулась. То-гда он нажал покрепче. Послышался сухой металлический хруст и проволока переломилась.
– Да это же закал, – презрительно оттопырив губу, сказал Юрий. – Этим меня не удивишь. Это я сразу разгадаю…
– Как есть, закал! – подтвердили и все остальные товарищи, поочередно попробовав пальцем жесткие концы сломанной проволоки.
– Конечно, закал, – подтвердил Геннадий. – Но ведь закаливать можно по разному. Арабские оружейники из Дамаска закаляли свои мечи, например, не водой или маслом, а… воздухом. Меч вручали всаднику на быстроногом ко-не. Всадник с поднятым над головой раскаленным мечом мчался, пока охла-ждался меч или падал конь. Это был закал. А можно и так закалять металл. Смотрите! – Геннадий быстро изогнул свежий конец проволоки в прямо-угольный зигзаг. Получилось у него нечто похожее по форме на ключ для за-водки автомобильного мотора или на патефонную ручку.
Зажав одной рукой длинный конец проволоки у самого изгиба, Геннадий начал другой вращать свободное колено изгиба, будто заводил граммофон.
Все увидели при этом, что зажатая в щепотке левой руки часть проволоки подверглась деформации кручения. Она стала заметно тоньше и окрасилась в матово-серебристый цвет. – Теперь ты попробуй гнуть, – предложил Генна-дий Семену-примиренцу. – Нужно и твое мнение услышать…
Семен робко взял проволоку, осторожно попробовал острый кончик ее пальцем, как плотники пробуют лезвие отточенного ими топора, вопроси-тельно посмотрел на Юрия. В испуганных голубых глазах его отражалась мольба: «Пощадите, я же не хочу вас поссорить!»
Юрий брезгливо поморщился.
– Гни, если дают! – хмуро сказал он. – Чего к ней прицеливаешься, не уку-сит.
Семен в отчаянии вздохнул и зажмурил глаза. Он начал гнуть проволоку, но она не поддавалась, будто бы стала чугунной. Он открыл глаза, еще раз осмотрел проволоку. Ребята глядели на него молча, с трудом сдерживая улыбку. «Они думают, что я боюсь, – подумал Семен и краска бросилась по его лицу, а в пальцах начался зуд. – Я им докажу обратное». Он решительно сунул конец проволоки в трещину стола и сильно нажал на него рукой. Про-волока хрустнула и переломилась, как и в первый раз.
Семен осмелел. Он осмотрел мерцающий стальным светом излом, похо-жий на винтовую вмятину, еще раз потрогал его пальцем и даже понюхал для убедительности.
– Закал! – удивленным голосом произнес он и быстро-быстро, обеими ла-донями пригладил свои волосы. – Непостижимое дело: тремя способами можно придти к одному и тому же результату…
– Не только тремя, – возразил Геннадий. – Сотнями способов можно к этому придти. Но вы, друзья, вот что сейчас заметьте и обдумайте: последняя закалка произведена нами без применения огня, но твердость металла, несги-баемость его и работоспособность по оси проволоки оказались наибольшими. Такой способ закалки уже тем хорош, что он холодный и полностью передает в руки человека власть над степенью закалки: сколько потребно, столько и крути. Вряд ли кто в мире пробовал такой способ. Его, возможно, начнут на первых порах третировать, ругать. Но я уверен, что ему обеспечено будущее. Закаленные таким способом стержни особенно хороши будут в конструкциях, выдерживающих какую-нибудь большую нагрузку по оси стержней. Хуже они будут нести службу противодействия поперечным нагрузкам и еще хуже – службу вращательных нагрузок, какие испытывают, например, трансмис-сии.
– А вот ты скажи, Геннадий, почему цвет проволоки изменился, хотя и мы не палили ее огнем? – спросил Юрий. Этот вопрос он задал уже особым то-ном. В нем не было попытки запутать товарища или запугать его, а скорее звучало желание примириться с ним, но сделать это не слишком наглядно для других. – Была вот она сверкающая, а стала матово-серебристой…
Геннадий задумался, присматриваясь к проволоке.
– Я считаю, – сказал он, – что цвет проволоки изменился в связи с измене-нием структуры поверхности во время кручения. Поверхность проволоки ста-ла вроде мелко навинтованной и отражаемый ею свет вызывает в нашем глазу ощущение матово-серебристого…
– А ты не врешь? – неожиданно спросил Семен. При этом он сам испугал-ся своего вопроса. «Ну, пропала дружба!» – подумал он. Однако Геннадий нисколько не осердился.
– Нет, не вру, – спокойно сказал он. – Вы сейчас в этом убедитесь.
Геннадий принес солонку. Соль в ней была крупная, похожая на кусочки льда. – Серая ведь соль? – сказал Геннадий. – И не только сверху, а и внутри она такая же. Попробуйте, разломите по зернышку. Ну вот, теперь вы своим опытом убедились, что соль насквозь серая. А я вам докажу, что она иная. – Он размельчил соль в порошок и она стала белоснежной. – Все дело здесь в том, что мы разрушили одну и создали другую структуру отражающей по-верхности. Раньше крупнозернистая соль поглощала все лучи, кроме водяни-сто-серых, а теперь она отражает белые лучи и воспринимается нашим глазом в качестве белого порошка. И если бы мы смогли придать соляному порошку структуру сажи, он бы наверняка воспринимался глазом в качестве черного…
При этих словах Геннадий встрепенулся, будто сквозь тело его внезапно пропустили электрический ток. Глаза его загорелись, на лице отразилось не-обычайное возбуждение.
– Знаете, какая мысль пришла мне сейчас в голову? – таинственно про-шептал он. – Я подумал о мимикрии в животном мире. Мне думается, что все хамелеоны обязаны изменением цвета своей кожи ни чему иному, как измен-чивому качеству отражательной поверхности. Новая среда по-новому раз-дражает кожу хамелеона и последняя приобретает иные отражательные каче-ства, то есть измененную структуру поверхности. Она начинает поглощать все лучи, за исключением лучей цвета окружающей местности.
– А пигменты? – спросил Юра. – Ими пренебрегаешь?
– Нет, я не отрицаю наличия красящих веществ в волосах человека или в шерсти животных. Но это уже относится к другой теме. А вот связь наших световых ощущений с определенной структурой наблюдаемой нами отра-жающей поверхности – это великая проблема. Если я прав, то мы почти дер-жим в своих руках ключ к великому открытию: человек может придавать лю-бую окраску поверхности предметов без затраты красок, одним лишь меха-ническим или кислотным способом изменения отражающей поверхности предмета. И это будет восхитительная окраска. Глаз воспримет ее столь же объемно, в нежных живых переливах, как воспринимает радугу или один из цветов солнечного спектра. Но это не все. Научившись создавать такие по-верхности, структура которых будет близка к структуре отражающей поверх-ности воды, мы сможем достичь почти полной невидимости предметов. Мы изобретем шапку-невидимку, о которой народ рассказывал сказки. И каково будет изумление врага, когда на него наедут армады наших невидимых тан-ков или налетят невидимые самолеты…
– А, может быть, этого можно достичь простой полировкой, если нужно получить зеркальность?…, – сказал Юрий.
– Нет, я имею в виду другое, – возразил Геннадий. – Зеркало и водная по-верхность – разные вещи. Зеркало отражает однообразно и не дает игры цве-тов и оттенков, без чего предмет и его изображение мертвы. А вот река, на-пример, играет отражениями и мы ощущаем их, как движение живой жизни. То возникают на поверхности воды упругие зеленые плеши, то расплываются свинцово-серые или синие круги, то мерцающей чешуей сверкает переливча-тая серебристая зыбь, то струится золотистая плеска, то мелькает между дымчатыми косяками ряби голубая отсветь неба. Такую бы вот поверхность научиться делать…
– Это невозможно! – вздохнул кто-то. – Это слишком красиво для простых смертных…
– Насчет невозможности, не знаю, – задумчиво сказал Юрий. – Только трудно это, сил не хватит…
– Да, Юрий, это очень трудно, – согласился Геннадий. – Но самое трудное часто состоит в том, чтобы люди начали верить в возможность того или дру-гого дела. Когда они верят, остальные трудности кажутся не столь уж труд-ными. Если хамелеоны могут менять структуру поверхности своей кожи, то человек обязан научиться по своему желанию менять структуру поверхности окружающих его предметов…
– А не может ли такая работа слишком дорого стоить? – заметил Юрий. – И если она слишком будет дорого стоить, народ не захочет отказаться от пользования красками…
– Ты прав, – сказал Геннадий. – Если изобрести золото из свинца при за-трате в два раза больше труда, чем при получении золота обычным для наше-го времени способом с применением драги – золотодобывающего комбайна, то от такого искусственного золота люди откажутся. Но вопрос о структуре поверхности стоит в другом плане и у него имеются хорошие перспективы на успех. Вы знаете, что в нашей промышленности развит метод стандартиза-ции, при котором дорогой модельный экземпляр становится доступным в це-не в силу массовости его производства. Можно даже для образности сказать, что с дорогого предмета мы снимем массу дешевых копий…
– Ого, хватил! – несдержанной репликой прервал его Юрий. Копирование! Думаешь, хорошие копии картин Рембрандта или Рафаэля намного дешевле подлинников?
– Нет, не намного, – спокойным голосом возразил Геннадий, хотя чувст-вовалось, что он крайне напряжен и с трудом сдерживает целую бурю мыс-лей, нарочито стараясь изложить их не спеша и наиболее ясно. – Но я имею ввиду другое копирование, отличное от копирования картин великих масте-ров кисти. Наша наука открыла недавно электроискровой способ обработки металлов. Он состоит в том, что роль одного их электродов выполняет обра-батываемое изделие, а другим электродом является инструмент обработки. Специальная электрическая установка, с полюсами которой соединены элек-троды, отдает электричество не постоянно, а периодически. То есть накапли-вает сперва электричество до известной плотности и уровня напряжения, а потом выбрасывает накопленное электричество в виде искры с сильным ударным действием. Такие искры вырывают частицы металла из обрабаты-ваемой поверхности и рисуют на ней узор в точном соответствии с формой инструмента. Глубина узора зависит от воли человека: выключил ток, и узор больше не углубляется.
И вот, при некотором усовершенствовании метода электроискровой обра-ботки металла (надо добиться равномерного излучения ударных искр каждой точкой инструмента-электрода) можно дешево и сколь угодно много снять копий с поверхности любой структуры. Мастеров при этом потребуется мало, а копии получатся идеальными, поскольку не только человек, но и даже инст-румент не прикасается к обрабатываемой поверхности: весь процесс осуще-ствляется на расстоянии.
Так и не заметили товарищи, как прошел день в этих интересных спорах, породивших новые мысли и мечту у собеседников.
В тот же вечер Геннадий упросил отца достать ему пропуск на завод, а на другой день он получил разрешение директора поработать в эксперименталь-ном цехе завода до конца школьных каникул.
Работал он в самом дальнем углу, где стояли вытяжные шкафы.
Вскоре Геннадий прослыл на заводе за чудака. И в самом деле чудачным казалось, что Геннадий часов по двенадцать в день работал над двумя обык-новенными бытовыми вещами, над медной дверной ручкой и над серебряным портсигаром отца.
Кожа на его пальцах погрубела и даже залохматилась. На ладони появи-лись пятна различных окрасок и оттенков (Это потому, что он обрабатывал поверхность предметов не только механически, но и различными кислотами и растворами). Лицо его похудело. Карие глаза стали шире и горели встрево-женными огнями, погасить которые никто бы не смог.
К концу первого месяца работы Геннадий стал раздражительным и нераз-говорчивым. Он не отвечал ни на чьи вопросы и глубоко страдал, если кто-либо из недогадливых и назойливых надолго останавливался возле него и мешал ему работать.
Сотни способов перепробовал он, но поверхность предметов не принима-ла нужную структуру, хотя вид ее был теперь безнадежно испорчен: дверная ручка поцарапана, серебряная крышка портсигара потускнела и портсигар нельзя было показать на глаза приличным людям.
Геннадий начал работать по восемнадцать часов в сутки, но успех не при-ходил.
Временами в сердце его закрадывалось сомнение. И тогда руки у него опускались, на ресницах сверкали слезы, в груди щемило. Он отходил к бачку с кипяченой водой и медленно-медленно пил. Потом возвращался к своему рабочему месту и принимался снова за работу с неукротимым неистовством. Снова шли в дело кислоты и радиолучи, электрические токи различных час-тот и порошки солей и минералов, толченое стекло и стальные опилки, масло и спирт.
Наступил сорок пятый день работы. Через три дня надо было прекратить ее совсем: кончались каникулы, и Геннадий должен был придти в класс и це-лый год выслушивать, как думал он, насмешки Юрия и других товарищей. Они уже и теперь называли его изобретателем. Называли пока без иронии, с уважением. Но они станут называть его изобретателем в кавычках, как только убедятся в его немощи и неуспехе.
В полдень Геннадий опробовал тысяча пятый опыт и снова потерпел по-ражение. Утомленный и сердитый, он уже начал складывать все инструменты и химикалии в шкаф, чтобы идти обедать. Но случайно опрокинул флакон со спиртом. Из горлышка выскочила плохо закрытая пробка и спирт полился на тусклую крышку серебряного портсигара. Геннадий поднял флакон, потом начал фланельной тряпочкой протирать крышку. Она, к изумлению Геннадия, сперва стала сизой, потом посветлела и по ней разлился нежно-розовый свет. Он исходил как бы изнутри вещества и воспринимался глазом объемно, под-вижно. Он был мягок и игрив, как переливчатый свет июньской утренней за-ри. Таким светом наливаются летними утрами облака над восточным гори-зонтом, наливаются спокойные морские дали.
Очарованными глазами глядел Геннадий на портсигар. Он задыхался от радости и не мог ни бежать к отцу, ни кричать о своей победе: от чрезвычай-ного возбуждения у него пропал голос и подломились ноги. Вцепившись в край вытяжного шкафа, чтобы не упасть (у него закружилась голова от пере-утомления и от сильной радости), Геннадий простоял так минуты две. Нако-нец, губы его шевельнулись.
– Достиг! – прошептал он. – Достиг…
Он бережно взял портсигар в пригоршни и начал осторожно повертывать его к свету под различными углами. Нежно-розовый отсвет на крышке порт-сигара колыхнулся, стал гуще. Бархатистая золотая тень пробежала по греб-ню крышки и зеленоватыми искорками засверкала по краям, будто заиндеве-лое стекло под зелеными лучами прожектора.
Все более поражаясь виденному, Геннадий одновременно чувствовал как восстанавливались его силы, слабела власть очарования и снова начинали в его сознании сверкать молнии неуемной мысли. «Не спирт решил дело, – по-думал он. – Я растревожил своей обработкой поверхность портсигара, придал ей новую структуру, но пыль и грязь мешали ей проявить свои новые отража-тельные качества. Спирт промыл крышку, и вот она ожила, наполнилась све-том солнечного спектра. Поверхность все же обработана неоднородно, поче-му и неоднородной оказалась ее окраска».
Мысль эта совсем отрезвила Геннадия.
Он вспомнил о дверной ручке, лежавшей в стальной ванночке со свинцо-во-графитным порошком, сунул портсигар в карман и подвинул к себе фла-кон со спиртом.
…………………………………………………………………………………
На следующий день Геннадий с утра разослал записки своим однокласс-никам. Он приглашал их к себе, чтобы провести последние часы каникул вме-сте. Кроме того, он обещал рассказать им интересные новости и поделиться результатами своей работы в экспериментальном цехе завода.
Ожидая товарищей, Геннадий отвинтил старую ручку с двери своей спальни, а привинтил немного повыше обычного новую ручку, над которой так долго работал на заводе. Он наметил встречу с товарищами в своей спальне и у него был свой план этой встречи. Определенную роль в этом пла-не должна была сыграть и дверная ручка.
Первым явился Юра. Геннадий увидел его через окно. Он шагал по двору важно, покачиваясь на ходу (Он всегда покачивался, так как мечтал попасть когда-нибудь на флот и заблаговременно вырабатывал матросскую походку). У крылечка он остановился, тщательно отер подошвы ботинок о проволоч-ную щетку и шагнул в коридор. Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как застучали шаги в соседней комнате и потом замерли у двери спальни.
– Входи! – отозвался Геннадий на стук. – К товарищу всегда входи без доклада.
Послышалось царапанье ногтями о доску, потом сердитое пыхтенье и бормотанье.
– Войти-то не могу, – воскликнул, наконец, Юрий. – Дверь закрыта плот-но, а ручку оторвал какой-то болван…
Геннадий засмеялся.
Отворив дверь, он задержал Юрия у порога.
– Чего мелешь ты насчет ручки? – удивленно сказал он. – Ручка у двери, как полагается. У тебя просто зрение стало слабеть. Стареешь ты, что ли?
– Как старею?! – изумленно воскликнул Юрий. – Мне только семнадцать лет сравняется на следующей неделе. А глаза у меня, брат, орлиные. Петит читаю на расстоянии пяти метров от меня…
– Ха, петит читаешь, а ручку все-таки не видишь! – настойчиво твердил Геннадий. Он чувствовал удовольствие и даже наслаждение, что может спо-рить с товарищем и теперь уж наверняка доказать ему свою правоту. – При-смотрись получше к двери…
Юрий подозрительно посмотрел на дверь.
– Да что ты мне голову морочишь?! – сердито сказал он. – Я же тебе не сказочный скандинавский король, который воздух принял за дорогую парчу и на посмешище публике голым расхаживал по улицам города. Нету ручки, значит, нету. Оторвали ее…
– Ручка есть! – засмеявшись, возразил Геннадий. Он потянул руку това-рища к двери. – Попробуй ее пальцами. Ну, ну, смелее пробуй! Не робей!
Тут заметил Юрий на белом фоне двери выпуклую водянистую полоску. Будто оледенев, она отсвечивала холодным блеском и висела в воздухе странным недвижным миражем. Хватившись за нее, Юрий ощутил пальцами знакомый холодок металла и машинально отдернул руку. Он понюхал паль-цы. От них пахло обыкновенной желтой медью.
– Так это?! – Воскликнул Юрий. Потрясенный возникшей у него догад-кой, он больше ничего не смог сказать. Широко раскрытыми глазами он уста-вился на Геннадия и молча, вслед за ним, переступил порог спальни.
– Да, Юрий, это есть то самое, о чем мы спорили и чуть не поскандалили после первой заводской экскурсии. Отныне сказка о шапке-невидимке станет явью. Но это не все. Мне удалось окрасить поверхность предмета не химиче-ской краской, а сиянием натуральных солнечных лучей. – Геннадий сорвал со стола газету и перед глазами изумленного Юрия оказался серебристый порт-сигар. Нежно-розовый свет струился с поверхности крышки. Золотистая тень лежала на выпуклости гребня. Зеленые искорки мерцали по краям крышки. Это была сказочная игра света. Никакие соображения и доводы не подейство-вали бы столь убедительно на разум и воображения Юрия, как действовала эта изумительная гамма красок натурального света.
– У тебя, Геннадий, настоящий твердый характер, – задыхаясь от волне-ния, сказал Юрий. – Он у тебя тверже моего. Я признаюсь в этом открыто.

Май 1945 г. – ноябрь 1946 г.
Город Горький.

















ДЕРЖИТЕСЬ!
РАССКАЗ
Человек в серой шляпе и коротком черном плаще английского покроя вне-запно обернулся и через плечо бросил своему спутнику одну из тех резких фраз, которые все мы частенько говорим назойливым или бестолковым лю-дям.
Но спутник, совсем еще молодой человек с узкими серыми глазами и ро-зовым продолговатым лицом, не обиделся. Он непринужденно засмеялся, со-рвал со своей кудлатой черноволосой головы легкую голубую кепку и выста-вил ее наподобие боевого щита перед своим лицом.
– Ну, доктор, вот мы и в расчете! – воскликнул он. – Ваш несдержанный комплимент не разрушил моей кепки, хотя и целиком удар его пришелся по ней, а вы произнесли его с гораздо большей энергией, чем еврейские священ-ники трубили в свои трубы под стенами Иерихона. Не думаете ли теперь, что ваша теория «акустического разрушения» остается простой библейской сказ-кой из главы шестой книги «Иисус Навин»?
– Ах, боже мой, боже мой! – укоризненно качая головой и досадливо чмо-кая губами, простонал человек в серой шляпе. – Какую нелепость говорите вы доктору технических наук Павлу Ивановичу Кликуну! Вот что, Жорж, я буду вынужден уволить вас из числа своих ассистентов, если будете продол-жать свое легкомысленное отношение к науке. И не поможет вам ваша те-тушка – моя супруга – своими ходатайствами. Прогоню вас и прогоню, чтобы духу такого не было в лаборатории…
Кликун сердито посмотрел сквозь очки сощуренными голубыми глазами на племянника и тонкими полупрозрачными пальцами пощипал свою круг-лую седую бороду, вздохнул.
– Жаль, что неким вас заменить, – сказал он. – Вот здесь на тротуаре я бы вас уволил со службы. Да-с, да-с, уволил бы
Ворча и покряхтывая, доктор Кликун сошел с тротуара и втиснулся в тол-пу, запрудившую всю базарную площадь. Жорж двинулся за ним.
День был ярмарочный. От народа негде пройти. Одни что-то покупали, другие продавали, третьи просто глазели на базарную пестроту и хаос, от ко-торого рябило в глазах и шумело в голове. Люди двигались туда и сюда. Каж-дый в отдельности имел какую-то цель, но мешал своим движением другому, вызывал у него раздражение и сам раздражался, что ему мешали незнакомые парни и женщины с товарами в руках и с кошелками с луком и морковью. Сердился на всю эту сутолоку и доктор Кликун, пробившийся в район водо-напорной башни для производства какого-то научного исследования.
Еще в начале второй мировой войны там упала огромная немецкая бомба, разрушительный характер которой показался доктору Кликуну очень стран-ным и он неоднократно приезжал сюда из столицы для изучения результата взрыва авиабомбы. В его записных книжках были записаны сотни различных предположений и догадок, которые в конечном счете привели его к мысли, что при разрушении зданий играла роль и взрывная волна и акустические ко-лебания. Все это он изложил в неопубликованной пока и прочитанной только Жоржу статье под заглавием «Акустическое разрушение». Кроме того, доктор Кликун работал над созданием «Акустической пушки». Но испытания ее в личной лаборатории не дали ему положительного результата и только послу-жили основанием для колких насмешек и замечаний со стороны его скепти-чески настроенного племянника.
На этот раз доктор Кликун привез сюда и своего ассистента, чтобы на месте убедить его в правильности своих предположений, а заодно и самому найти объяснение причин неудачного опыта со своей «Акустической пуш-кой».
Жорж, соблазнившись шипучими брызгами газированной воды в стаканах незнакомцев, обступивших киоск, встал себе в очередь за ними и отстал от доктора. В этот момент по радио объявили о передаче важного сообщения, и тысячные людские массы колыхнулись вдруг в одну сторону и могучим пото-ком устремились к центру площади, где возвышалась на столбах целая бата-рея мощных репродукторов, похожих на усеченные серебряные колокола.
Жоржа кто-то толкнул под локоть, и прохладная розовая влага плеснулась через край стакана, полилась по ладони. Он жадно выпил остаток не проли-той воды, положил на стойку рубль и, не ожидая сдачи, бросился догонять доктора Кликуна.
Сделать это оказалось совершенно невозможным из-за плотно сгустив-шихся человеческих тел, устремленных к репродукторам. И чем ни ближе к центру площади, тем густота становилась невыносимее, под напором толпы у людей трещали кости.
«Задавят старика, – подумал Жорж. – Он ведь упорен. Нет, чтобы при-жаться к какому-нибудь ларьку и стоять смирно, а будет лезть впереди дру-гих…»
Споткнувшись на ось чьей-то повозки и больно зашибив правое колено, Жарж все же обрадовался этому случаю. Он вырвался из людского потока, взобравшись на повозку с дровами и начал обзирать пестрое людское море, бушевавшее на площади.
Среди черных и белых кепок, среди зеленых фуражек и разноцветных женских платков и косынок мелькала столичная серая шляпа доктора Клику-на.
– Ну, слава тебе, господи, – прошептал Жорж. – Старик на верных путях…
При этом Жорж заметил, что с противоположной стороны площади было свободнее подступиться к репродукторам: там не имелось повозок и мили-ционеры уже успели навести некоторый порядок. Прыгнув с повозки и забыв о боли в ушибленном колене, Жорж пустился бегом по кольцевому тротуару, а через несколько минут он уже встретился с доктором Кликуном почти у са-мых репродукторов.
Потный и еле живой, с покрасневшими от натуги глазами и помятой шля-пой в руках, Кликун начал было ругаться и стонать, но кругом зашикали лю-ди, загремел голос в репродукторах:
– Слушайте экстренное правительственное сообщение…
– Экстренное сообщение? – с удивлением повторил Кликун. – Правитель-ственное…
Он вопросительно посмотрел на Жоржа, но тот недоумевающе развел ру-ками и молча поднял плечи.
– Сегодня в час дня, – гремел голос из репродуктора, – в районе бухты Де-Кастри появился странный подводный корабль. На запрос наших погранич-ных властей о его национальной принадлежности и цели прибытия экипаж корабля ответил наглым ультиматумом, чтобы наше правительство и народ в семидесятичасовой срок безоговорочно признали над собою власть «дикта-тора планеты» и выслали своих представителе для получения указаний от уполномоченного «диктатора планеты», который находится на корабле. Вслед за этим корабль выбрался на берег и начал двигаться по суше с еще большей скоростью, чем плыл перед тем по воде…
Доктор Кликун слушал сообщение с открытым от удивления ртом. Он да-же забыл одеть шляпу и ветерок шевелил его редкие седые волосы, обрам-лявшие лысую широкую макушку. Затаив дыхание, слушал сообщение и Жорж и весь многочисленный народ, собравшийся сегодня в город на ярмар-ку. Тишина наступила невероятная. Казалось, слышен был стук сердец и взволнованное дыхание каждого гражданина.
– Полчаса тому назад Совет Безопасности радиограммой сообщил нашему Правительству, что таинственные корабли появились также на побережье США и Великобритании, – продолжал доктор. – Их экипажи предъявили уль-тиматум Правительствам и народам всего мира о признании над собой вер-ховной власти неназванного по имени некого «диктатора планеты». В случае сопротивления, они угрожают разрушить города и села, прекратить жизнь на земном шаре.
Одновременно с появлением кораблей в различных частях света, за ис-ключением испанского побережья, над городом Альмерия замечены розовые огненные волны. Военные специалисты связывают появление этих волн с общим планом действия таинственных кораблей и утверждают, что вызов че-ловечеству последовал после длительно проводимой реакционными силами идеологической и военно-технической подготовки при благосклонном попус-тительстве некоторых правительств.
Фактически началась третья мировая война, поскольку корабли «диктато-ра планеты» оказались неуязвимыми для самых крупных орудий, из которых они были обстреляны и в Англии, и в Америке и на Советском Тихоокеан-ском побережье. Больше того, корабли оказались неуязвимыми и для атомной бомбы, которая была сброшена на один из них американской «летающей кре-постью». Самолет при этом вдруг рассыпался в воздухе на куски под воздей-ствием секретного оружия, установленного на корабле, а бомба под влиянием чудовищного силового поля отрицательного направления вокруг корабля ук-лонилась и упала в океан. По тем же причинам действия силового поля во-круг кораблей резко изменяются траектории снарядов и они рвутся очень да-леко в стороне от невиданных технических чудовищ.
В качестве репрессии за обстрел кораблей из орудий и бомбардировку их с воздуха, «диктатор планеты» приказал разрушить несколько городов. И сейчас, когда вы слушаете экстренный выпуск, на границах всех стран рушат-ся от непонятного сотрясения города и деревни, гибнут люди, в пыль рассы-паются заводы и все, что создавалось руками людей в тяжелом и упорном труде.
Великая опасность нависла над миром. Правительство призывает народ к выдержке и спокойствию, к дисциплине и доверию своему правительству. Уже принято все возможное для борьбы с таинственными кораблями. Но это-го мало: оружие врага поистине колоссально и могуче, ним нельзя справиться одними лишь известными уже нам средствами. Надо создать оружие более сильное, чем оружие противника. А время не ждет. Правительство просит весь народ, всех наших ученых посвятить сейчас силы своей воли, ума и мус-кулов одной главной задаче – создать оружие в кротчайший срок и во что бы то ни стало победить врага…
………………………………………………………………………………..
Потрясенные и даже удрученные необыкновенным радиосообщением, люди разошлись по домам, разъехались по селам.
Опустели городские улицы, опустела площадь и только два человека мая-чили в районе водонапорной башни. Они шагами промеряли расстояние от полузасыпанной мусором воронки авиабомбы до развалин кирпичных домов и уцелевших при взрыве фанерных афишных будок.
– Доктор, – умоляющим голосом промолвил Жорж, записывая в тетрадь цифры о расстояниях, – ну зачем мы в такой тяжелый для родины момент тратим наше время на пустяки? Нам надо сделать что-нибудь такое, большое, огромное. Разве вы не слышали призыв Правительства?
– Слышал, этого нельзя было не слышать, – спокойно возразил доктор. – И я делаю свое большое дело… Вы тоже делаете, хотя и не догадываетесь… Да-да, мы делаем большое дело. И очень жаль, что нас опередили ученые то-го подлеца, который именует себя «диктатором планеты». Мы можем теперь лишь обогнать их в качестве того же самого оружия, которым они уже дейст-вуют против человечества. Я теперь больше, чем когда-либо убежден, что они применяют «Акустическую пушку», о которой я так много говорил Вам и да-же поставил опыт при Вашем участии…
– Пустое дело, библейская сказка, – безнадежно вздохнул Жорж и даже отмахнулся от доктора рукой, будто от назойливой мухи. В другое время док-тор устроил бы по этому поводу целую сцену и начал бы грозить увольнени-ем племянника с должности ассистента. Но теперь, весь поглощенный мыс-лями об «Акустической пушке», он даже не заметил пренебрежительного жеста своего племянника и продолжал доказывать ему правильность своих выводов.
– Опыт наш не удался по технической причине, – говорил доктор, – а не по причине неправильности идеи. Мы пользовались в качестве возбудителя аккумуляторным током, а нужен, братец мой, ток переменный. О колебаниях ведь речь идет. Я теперь полностью осознал свою ошибку. А действия враже-ских кораблей еще более подтверждает правильность моей теории акустиче-ского разрушения и помогает мне объяснить тайну действия немецкой авиа-бомбы. Обратите внимание, Жорж: каменные постройки рухнули от взрыва бомбы, а фанерные будки, удаленные на такое же расстояние от центра взры-ва, оказались совершенно не поврежденными. И дело еще принимает тем бо-лее таинственный вид, что и будки и рухнувшие дома находились на таком удалении от центра взрыва, при котором сила взрывной волны недостаточна уже для разрушения здания. Значит, мы вправе предположить, что здесь дей-ствовала еще и дополнительная сила акустического характера. Именно, ам-плитуда звуковых колебаний, порожденных взрывом авиабомбы, случайно совпала по направлению и периоду с амплитудой акустических колебаний молекул строительного вещества зданий. Все это вызвало чудовищной силы резонанс и разрушение, поскольку межмолекулярные пространства в некото-рых направлениях оказались слишком великими и не только свели к нулю, но и к отрицательному действию межмолекулярные притягательные силы…
Вы теперь понимаете, перед решением какой задачи мы стоим сейчас. И нам действительно нужно спешить в Столицу. Мы отсюда прямо, немедленно отправимся на аэродром… Идемте же скорее, идемте! У меня голова трещит от мыслей.
Доктор направился за город. Жорж еле успевал за ним. Он был в восхи-щении от всего высказанного доктором и впервые за все время работы с ним над «Акустической пушкой» поколебался в своих сомнениях. Теперь и ему казалось, что доктор прав и он стоит накануне величайшего открытия столь необходимого для спасения человечества.
…………………………………………………………………………………
Наступил десятый день войны целого мира с кораблями и самолетами «диктатора планеты».
Не прекращалась ни на одну минуту передача радиосообщений: столь бы-стры были темпы войны и волнующие ее детали и эпизоды.
– Десять тысяч самолетов Объединенных наций, – гудел голос диктора, – совершили сегодня новую попытку бомбить Альмерию – технической и во-енной мощи «диктатора планеты». Внезапно поднялся невиданной силы ура-ган, взвились в воздух огненные шары и почти все самолеты или были угнаны на океан или погибли над Испанией.
Вслед за этой трагедией последовала вторая: атомные снаряды, выпущен-ные по Альмерии с двух американских линкоров Средиземноморской эскад-ры, неожиданно возвратились на палубы кораблей и взорвались там. Огром-ные линкоры погибли в морской пучине…
Алло, алло! Слушайте только что полученное сообщение Штаба спасения земного шара.
Корабли «диктатора планеты» начали разрушать Лондон. Произошел грандиозный обвал, в результате которого погибла большая часть подземного города. Английские средства защиты оказались несостоятельными. В палате общин выступил Черчилль-сын с требованием принять ультиматум диктатора планеты.
Над Нью-Йорком появились черные самолеты, против которых бессилен огонь зенитных орудий. Под ударами неизвестного оружия, установленного на самолетах, рушатся небоскребы, дома, подвесные дороги, электростанции. Банды Ку-клукс-клана ворвались в Конгресс и потребовали немедленно при-нять ультиматум диктатора, капитулировать. Печать Херста призывает армию и полицию немедленно разгромить начавшееся восстание рабочих и объеди-нить в борьбе с ними свои силы с силами «диктатора планеты».
Общественность всего мира обратилось через голову своих правительств к Москве с просьбой взять на себя все дело спасения человечества, так как ре-акция склонна пойти на капитуляцию.
В Москве заседает сейчас чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР. Она должна принять важнейшее в истории решение… Слушайте наши пере-дачи сегодня в пятнадцать часов дня…
У репродуктора собрались тысячи людей. С замиранием сердца ждали они решения Москвы. В этом решении должно быть все – жизнь или смерть.
Стрелки часов подходили к трем дня. Вот послышались знакомые всему миру перезвоны. Позывные Москвы. Народ замер, прислушался.
– Говорит Москва, – торжественно-приподнятым голосом возвестил дик-тор. – Передаем коммюнике о решении Верховного Совета СССР на своем чрезвычайном заседании, на котором присутствовали все депутаты обеих па-лат.
Решено официально объявить войну «диктатору планеты» и всем тем, кто посмеет оказывать ему прямую или косвенную поддержку.
Боевые действия начались. Уже уничтожено два корабля противника и сбито три его самолета. Успешно действует пушка, предложенная доктором технических наук Павлом Ивановичем Кликуном.
Доктору Кликуну присвоено звание Героя Социалистического труда. Он изъявил желание лично участвовать в битве с силами диктатора. Такая стра-на, где ученый становится солдатом, не может быть побежденной…
Держитесь, дорогие граждане, не падайте духом. Будьте стойки на своих постах и мы одержим победу над врагом!
Воскресли надежды у людей, просторнее развернулись плечи, радостью наполнились сердца. И люди пошли к станкам, к своим работам. Бессмертие, как солнце, засияло над миром.
А в это время эскадрильи ракетных советских самолетов, вооруженных «акустической пушкой» Кликуна, мчались над Европой. Она спешила спасти Лондон от разрушения. Другая эскадрилья уже пересекла Атлантику, чтобы выручить из беды Нью-Йорк и все Западное полушарие.
Над Брюсселем от первой эскадрильи отделился один самолет. Он лег курсом на юго-запад.
В кабине, в специальном обогревательном костюме и с радионаушниками у шлема, сидел за приборами управления смуглолицый, молодой, но уже про-славленный летчик Воронов. Рядом с ним, у переговорного экрана, в таком же костюме и шлеме, но без наушников, покачивался доктор Кликун. Он уже несколько минут дремал и Воронову жаль было будить его. Он взглянул на часы и теплая улыбка тронула его красивые молодые губы и осветила изнутри задумчивые карие глаза. «Пять минут пусть доктор еще подремлет, – подумал он, – а потом придется взбудить… Скоро Пиренеи».
В герметически закрытой кабине было тепло, хотя прибор показывал со-рок градусов мороза за стенками кабины. Доктор продолжал дремать, то и дело клюя носом и чуть не задевая головой стальной щиток с белыми перла-мутровыми клавишами и с фиолетовыми буквами на клавишах. Это был зву-кобуквенный переговорный аппарат.
Вдруг доктор вздрогнул и проснулся.
Он пробежал пальцами по клавишам аппарата, как по клавиатуре пишу-щей машинки. И сейчас же перед летчиком Вороновым зеленым светом оза-рился небольшой экран, на котором огненно красными строчками выстрои-лись слова:
– Где мы, товарищ Воронов?
– Подходим к Пиренеям, – отстучал тот на своем аппарате, и перед докто-ром Кликуном на голубом экране возникли белые строчки этих слов (Так уж было нужно, учитывая состояние зрения разговаривающих).
Доктор засуетился и начал нетерпеливо стучать по клавиатуре.
– Если подходим к Пиренеям, немедленно набирайте высоту. Нам нужна высота…
Воронов снисходительно улыбнулся.
– Боюсь, большая высота будет вредной для вашего здоровья, – возразил он. – Кроме того, на больших высотах сильно возрастает инертность самоле-та. Если нам придется вести бой, то…
– А вы тогда не делайте резких фигур, – сердито прервал его доктор. – Не делайте резких фигур и не потеряете превышение над противником. Вас это, полагаю, пугает?
– Откуда вы знаете условия боя на больших высотах? – изумленно спро-сил Воронов. И вопрос этот понравился доктору. Он даже расшевелил в нем желание немного похвастать своими успехами перед молодым летчиком, под-чиненным ему на период предстоящей операции. Это для того, чтобы летчик не думал, что он летит просто с доктором технических наук, но профаном в летном деле.
– Я уже в пятидесятый раз поднимаюсь в воздух на самолетах, дорогой товарищ Воронов, – сказал доктор. – Кроме того, мне пришлось закалить себя в баролаборатории академика Орбели. В барокамере я переживал и режим водной глубины почти в двести метров и режим высоты до 12 тысяч метров. Вы не беспокойтесь о моем здоровье, вынесу.
Воронов невольно обернулся и с уважением посмотрел на старого докто-ра, седая борода которого величественно лежала на сверкающей желтой коже специального костюма, а руки щупали клавиатуру переговорного аппарата.
В кабине стоял густой гул от непрерывной работы акустического генера-тора и от проникавших сквозь стенки кабины шумов действующей ракеты. Машина шла плавно, без толчков, будто висела в воздухе.
– Мы над Пиренеями, мы над Пиренеями! – полыхала огненно-красная надпись на экране. Потом она погасла и сейчас же зажглась другая. – Идем над Андоррой. Включите предохранительный звук «Вариант первый» на слу-чай возможной встречи с врагом…
Воронов переключил рычаги. Самолет вскоре дал качку, будто внезапно оказался в полосе шторма или началось его обледенение. Но это было по дру-гой причине: мощные звуковые импульсы излучались в пространство на ам-плитудах и периодах, совпадающих со средними амплитудами и периодами внутреннего акустического колебания воздушных масс на широте Испании. Произошло вследствие этого удивительное явление: на расстоянии несколь-ких километров справа и слева от самолета разрушился воздух, образовались воздушные пропасти, неодолимые никаким летательным аппаратом. Это прочно и надежно прикрывало самолет от фланговых атак противника. Охла-жденные и не подвергнутые разрушению воздушные массы, наподобие ги-гантских водопадов с обоих крутых краев воздушной пропасти начали падать в нее. В этой пучине, внезапно рассекшей воздушный океан на части, под ударами воздушных обвалов не смог бы спастись ни один самый мощный в мире самолет.
С полчаса после этого ракетный самолет мчался над Испанией. Под ним были горы Кастилии, серебряными нитями сверкали иногда реки, зеленели сады. Вот уже началась гористая Сиерра-Невада и до Альмерии оставалось не более полторы сотни километров, но ни одно орудие, ни один пулемет не об-стрелял машину. Не было урагана. Не было ничего такого, что походило бы на войну и на полет машины над вражеской территорией. Изумительным без-молвием встречала советский самолет столица «диктатора планеты». И эта тишина, это безмолвие тревожило Воронова и Кликуна больше, чем откры-тый бой.
«Что-то страшное готовит нам Альмерия, – подумал каждый из них. – Давно уже враги видят нас и только ждут удобного момента для нападе-ния…»
Самолет уклонился к востоку, чтобы выйти на Альмерию вдоль морского побережья. На юге показалась широкая голубая полоса Средиземноморской воды. За ней, в белесых испарениях и кудрявом мареве дали, не столько видна была, сколько угадывалась чутьем далекая Африка… с ее пустынями и оази-сами среди песков.
– Уменьшить скорость до одной пятой, – приказал доктор. – Подготовить к бою «Акустическую пушку».
Воронов снова переключил рычаги.
Доктор почувствовал, что днище кабины под ним как бы двинулось назад. Он инстинктивно выбросил перед собою руки, чтобы не удариться лицом о переговорный щит. Тут заметил он на сигнальном экране неясные изображе-ния нескольких самолетов. Они шли перпендикулярным курсом и вот-вот должны были перехватить подступы к Альмерии.
«Что за тактика? – подумал доктор. – Они заходят не в хвост нам и не в голову, они даже не стремятся выиграть высоту. Впрочем, их, наверное, ин-тересует не бой с нами, а захват самолета целиком».
Эту догадку доктор сообщил Воронову, и тот с ней согласился.
– Ну, вот и хорошо, – сказал он. – Враги в таком случае не начнут бой пер-выми и дадут инициативу в наши руки. Разрешите включить звук «Вариант второй».
– Включите, – сказал профессор.
Вдруг самолеты противника, дойдя почти до самой воздушной пропасти, повернули назад и пошли параллельным курсом, держась километрах в вось-ми от машины Кликуна.
– Что они задумали? – отстучал доктор на своем аппарате.
Воронов некоторое время медлил с ответом.
Доктор с нетерпением посмотрел на него и по протестующему жесту, с которым Воронов сбросил вдруг наушники, почувствовал что-то недоброе.
– Нам ультиматум! – воскликнул Воронов. – Командир группы истребите-лей предлагает нам немедленно приземлиться на оранжевую площадку. Обе-щает сохранить жизнь и щедро наградить…
Доктор посмотрел сквозь люковое окно вниз. Восточнее Альмерии, у са-мого склона гор, переливалась оранжевым светом большая прямоугольная площадка с огромным черным посадочным знаком посредине.
– На ультиматум не отвечать, – сказал доктор. – Будем сражаться…
Помолчав немного, доктор добавил:
– Сражаться! Это даже очень интересно. Я непосредственно ни разу еще не сражался с врагом после взятия Луцка в 1916 году. Тогда я был в чине ка-питана и командовал батальоном. Ранили меня там и… Да-а-а, давно не сра-жался…
Меж тем, не получив ответа, самолеты противника снова легли на перпен-дикулярный курс. Только теперь они уже не стремились пересечь курс совет-ского самолета, а мчались с расчетом атаковать его с флангов.
«Что за тактика? – снова подумал доктор. На этот раз догадка будто бы сильным светом озарила его изнутри и ему стало ясно, что эта тактика не так уж плоха. – А-а, черти, они знают, что труднее разрушить самолет колеба-ниями вдоль оси и потому нанесут удар поперек ее».
На одно мгновение у него мелькнула было мысль повернуть свой самолет навстречу этим черным косокрылым монопланам. И от этой мысли колкая ломота прошла по всем его суставам, а на лбу выступил пот. «Как можно со-вершить роковую ошибку! – подумал он. – Изменив курс самолета. Мы унич-тожили бы воздушные пропасти и открыли свои фланги для удара».
– Смело, собаки, идут! – не выдержав, воскликнул Воронов.
– А чего им бояться? – отозвался доктор. – Они защищены силовым полем и уверены, что их не достанет никакой снаряд. Они и не подозревают, какой сюрприз мы им приготовили…
С замиранием сердца следили Воронов и Кликун за приближавшимися к ним вражескими машинами. Они мчались почти со скоростью звука. Самоле-ты справа приближались заметно быстрее. До них оставалось не более трех километров, когда самолет Кликуна и Воронова неведомая сила толкнула вдруг в бравый борт и погнала по воздушному океану влево. При этом Воро-нову стоило большого труда удержать свой самолет от левосторонней непро-извольной «бочки», то есть вращения через крыло.
Прошло еще несколько секунд и самолеты врага, увлекшись атакой, при-мчались к краю воздушной пропасти. Сделав своеобразный молниеносный «капот», они нырнули вдруг в пропасть и закружились там в диком штопоре. Так и разбились они о скалы, не испробовав силы своего оружия на совет-ском самолете.
– Ура, ура! – закричал доктор, сообщив по переговорному аппарату весь свой восторг Воронову. – Радиус действия нашего аппарата более велик, не-жели радиус действия аппарата на их самолетах. Да и неправильно они при-меняют свой аппарат. Они, наверное, включили его в период максимальной скорости полета и сами же поглотили всю разрушительную силу внутренних акустических колебаний. Этим и можно объяснить, что самолеты врага разва-лились на куски еще не долетая до скал…
Речь доктора была прервана теперь уже знакомым толчком в левый борт самолета. «Это действует силовое поле, – подумал доктор. – Хорошая штука. Жаль, что мы не вооружены пока ею…»
Меж тем самолет не только отклонялся от своего курса вправо под воз-действием силового поля, но и вращающая сила неумолимо гнала его в не-произвольную бочку.
Воронов тужился. Мускулы его были напряжены до предела, но самолет все с большей скоростью кренился вправо, будто гиревик на цирковой арене, преодолевая вес всех усилий Воронова.
Воронов растерянно оглянулся на доктора и тот увидел в глазах прослав-ленного летчика больше, чем мог бы он сам сказать в этот миг: «Аппарат вы-ровнять не имею силы. Сейчас начнется «бочка», потом… гибель».
– Давай «бочку!» – неожиданно приказал доктор и решительно положил руку на рычаг излучения «Акустической пушки».
Воронов понял его: доктор решил атаковать вражеские самолеты за лини-ей воздушной пропасти. Он ослабил управление и самолет вошел в «бочку».
Когда он описал сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, доктор уви-дел, что вражеские самолеты уменьшили скорость. «Они сейчас атакуют нас звуком», – догадался он и немедленно дал залп из «Акустической пушки».
Самолет задрожал всем корпусом, но продолжал вращаться через крыло. Доктора стало тошнить. Его больно давило к сиденью. В его глазах, как у ма-локровного, забегали узоры. Но он упрямо отсчитывал время.
– Раз, два, три, – шептал он посиневшими губами. – Четыре, пять, шесть.
На двенадцатом счете самолет снова оказался в том положении, из кото-рого доктор Кликун дал залп из «Акустической пушки» по самолетам врага. Но теперь уже не было этих самолетов. Они развалились на глазах у доктора и у Воронова. Более того, они превратились в пыль и в какое-то серо-грязное облако. Одновременно исчезла и вращающая сила. Самолет выровнялся и лег на свой прежний курс.
– Под нами огненное облако! – тревожно просигнализировал Воронов и начал было набирать высоту.
– Держись на облако! – остановил его доктор Кликун. – Держись на обла-ко. Идти на самой малой скорости. Включить звук «Вариант первый», иначе нас самих сейчас засосет в воздушную пропасть.
Самолет пошел на сближение с облаком.
Облако быстро разрасталось. Из багрового оно становилось розовым, пре-вращалось в розовый прозрачный шар. В глубине его сновали молнии, а на поверхности метались языки бездымного пламени.
Доктор Кликун заметил, что от северной окраины Альмерии, из района железнодорожного вокзала, за облаком тянулся огненный шлейф, отчего вся огненная фигура напоминала гигантский смерч.
– Вот там, в районе вокзала, – сказал доктор Воронову, – там у них центр всей адской техники. Туда и нанесем удар…
Он нацелился в самое основание шлейфа и дал залп.
После этого самолет отвалил в сторону и начал набирать высоту, так как инфракрасные лучи облака уже действовали на корпус самолета. От нагрев-шихся крыльев повалил молочно-белый пар, стекла кабины затуманились, в кабине стало жарко.
Вскоре стрелка альтиметра показала высоту в десять тысяч метров, а об-лако все продолжало настигать самолет. Оно должно было прижать его к по-толку и сжечь где-то в стратосфере.
«Неужели в нем отсутствуют внутренние акустические колебания моле-кул? – с тревогой и даже со страхом подумал доктор. – Если отсутствуют, то… Наша гибель неизбежна. Нет, они не могут отсутствовать. Пламя, это раскаленный газ. Но газ состоит из молекул и ему непременно присуще внут-ренне акустическое колебание молекул. Ах, да… Я допустил ошибку, стреляя колебаниями средних амплитуд и периодов для воздушной массы здешних широт. Но пламя – не воздух…»
Доктор быстро рассчитал необходимый диапазон колебаний, подключил акустический генератор и снова дал залп по основанию шлейфа.
Прошла томительная минута. Облако продолжало приближаться. Самолет подходил к своему «максимальному» «потолку». И когда уже дальнейший подъем был невозможен и Воронов предложил уходить от облака по горизон-тали, что означало практически отступление и невыполнение боевой задачи.
– Нет! – закричал доктор. – Нет, пути к отступлению для нас не может быть. Направляйте самолет на облако. Я буду бомбардировать его, пока есть во мне хоть капля жизни.
Бомбардировать облако не пришлось. Акустический удар достиг основа-ния шлейфа и сейчас же страшный грохот потряс атмосферу. Грохот был так силен, что прорвался в герметически закрытую кабину самолета и оглушил доктора Кликуна и летчика Воронова, будто под самым ухом у них кто-то вы-стрелил из винтовки.
Несколько минут самолет трепало в воздухе и швыряло, как лист картона в бурю. Потом все успокоилось. Рассеялся дым и с самолета стала видна Альмерия, залитая морем огня.
Самолет снизился и прошел совсем близко над городом, насколько позво-ляла ему нестерпимая жара, вставшая над пожаром. Южная часть Альмерии пылала, а северной не было вовсе. В огромной воронке, величиной с озеро, образовавшейся на месте вокзальной части города, плескалась какая-то чер-ная жидкость и по ней змеились языки пламени. Это было все, что осталось от разрушенного огненного облака.
Самолет сделал еще один прощальный круг, сфотографировал погибшую Альмерию и лег курсом на Лиссабон, где предстояло осуществить еще одну операцию, после чего возвратиться в Москву.
В районе Гранады доктор Кликун заметил какие-то пронзительно-оранжевые всплески пламени.
– По самолету бью зенитки! – закричал он Воронову. – Бой принимать не будем. Наберите высоту…
Но что-то жесткое хлестануло по левой плоскости самолета. Он немед-ленно завалился на бок, стал проваливаться в бездну.
– Отключить ракеты, перевести на парашют! – успел приказать доктор Воронову, а дальше он не помнил, что произошло. Сильным толчком его уда-рило головой о стальной щит и он потерял сознание.
Очнулся он в лимонной роще. Наступал вечер. Розовым отсветом ложился закат на вершины гор. Доносилось откуда-то мычание коровы. Во лбу ныло и вся правая сторона лица ощущала тупую боль.
Воронов с перевязанной бинтами головой сидел рядом и задумчиво курил папиросу. Услышав голос доктора, он вздрогнул и папироса выпала из его пальцев.
– Лежите, лежите, – умоляюще сказал он. – Вам, доктор, сейчас нужно спокойствие… А находимся мы на берегу реки Хениль, недалеко от Гранады. Москва уже знает о нас.
– Как? – изумился доктор, – радиоаппаратура цела?
– Все цело, – улыбнулся Воронов. – Наш самолет так безопасно устроен, что одним нажимом на кнопку «Парашют» кабина и все необходимые прибо-ры отделились от фюзеляжа и начали плавно опускаться на парашюте, в ко-торый превратилась особым родом собранная оболочка кабины. Вы же сами приказали…
– Ах, да помню, помню, – сказал доктор и снова, почувствовав слабость и головокружение, лег на траву и закрыл глаза. Так прошло минуты две. – А пушка? – вдруг встрепенулся он. – А акустический генератор?
– Пушка готова к бою, – ответил Воронов. – И Москва об этом знает. Я сообщил им наши координаты по шифрокарте. Ведь мы находимся условно в «Кубрике»…
В лежавших на траве наушниках раздался шорох и писк.
– Москва! – воскликнул Воронов. – Это ее условный позывной…
Он быстро одел наушники и начал пересказывать доктору Кликуну все, что сам слышал из своей родной столицы.
– Держитесь! – говорила Москва. – Корабли и самолеты «диктатора пла-неты» терпят поражение от наших эскадрилий повсеместно. Наша победа близка. Держитесь! В полночь сегодня мы будем в вашем «Кубрике».
Старый доктор технических наук и молодой советский летчик слушали Москву и пожимали друг другу руки. Им было радостно, что победа близка и что сегодня в полночь прилетят за ними московские летчики.

Январь – апрель 1947 года.
Город Горький.









РЕВНОСТЬ
РАССКАЗ
Тоня, как ее запросто звали в семье, пришла домой расстроенная, молча-ливая. От ужина она отказалась, сославшись на головную боль, и удалилась в свою комнату, где всегда работала и спала.
Некоторое время она сидела в темноте, облокотившись на столик перед зеркалом. Она старалась сама себе объяснить, какое же в действительности чувство овладело ею: обида или зависть, ущемленное самолюбие или чувство простой неловкости быть позади других?
Но объяснение не приходило, а волнение в груди росло-росло, станови-лось невыносимым. И тогда Тоня включила настольную лампу, достала из столика тетрадь.
Она долго писала свой дневник. В соседней комнате часы пробили пол-ночь. На улице перестали шуметь автомобили. В доме воцарилась тишина. Наконец, она положила перо, стала перечитывать написанное.
«Сегодня педагогический совет снова решил вручить переходящее знамя школы классному руководителю пятого класса Вере Ивановне Зайцевой, по-тому что в ее классе все успевают и она сумела воспитать детский коллек-тив...»
– Сумела воспитать детский коллектив!? – настороженно вслух повторила Тоня. Резким движением руки она поправила вьющиеся каштановые локоны, щекотавшие ее обнаженную смуглую шею, тонкими пальцами со сверкаю-щим маникюром на острых ноготках коснулась черных стрельчатых бровей, машинально заглянула в зеркало.
Красивое смугловатое лицо ее рдело неровным румянцем, тонкие ноздри прямого носа напряженно вздувались, карие глаза лихорадочно сверкали, а высокая грудь подымалась порывисто, часто.
Тоня погрозила себе пальцем в зеркало.
– Она сумела, а я… Почему же так? Ведь я училась в институте только на «пять», а у нее редко были хорошие отметки, все более посредственные и по-средственные. Вот разве на пробных уроках во время практики? Да, там она отличалась. Но это потому, что она по три дня готовилась к урокам, изучала класс и вообще занималась тем, чего от практикантов не требовали: изучала внеклассную работу, воспитательную работу на уроке, интересовалась круж-ками. Наверное, хотела выслужиться…
При этих словах Тоня затрепетала. «Да что же я говорю!» – подумала она. И ей вдруг ясно стало, какое чувство столь мучительно тревожило ее так мно-го дней и было причиной все возраставшей отчужденности между ей и Верой, с которой они дружили в детстве, два года жили в одной комнате студенче-ского общежития. Разделяя радости и печали девичьей жизни, а потом доби-лись своего назначения на работу в одну и туже школу в родном городе. Тоня преподавала русский язык в пятом классе, где Вера работала классным руко-водителем, а Вера читала математику в шестом классе, руководимом Тоней. И вот, Вера находилась на вершине школьной славы…
Тоня встала и начала шагать по комнате, не решаясь еще назвать вслух терзавшее ее чувство.
Со стены смотрели на нее портреты педагогов. Правее – мечтательный Ушинский с прислоненной к виску кистью руки и с расчесанными на пробор длинными черными волосами, левее – строгий Макаренко в больших круглых очках.
«Они тоже говорили о воспитании детского коллектива, – подумала Тоня и даже попыталась вспомнить, как именно они говорили. Но в память ничего не приходило. Все съедало бушевавшее в груди чувство. – Приходилось ли им испытывать такое? И как они поступили бы?»
Не докончив мысли, Тоня стремительно подсела к столу, взяла перо.
Почерк ее стал неровным, буквы прыгали.
«Я ревную Веру к ее успехам, – писала она. – Я начинаю даже не любить ее при мысли, что никогда не смогу опередить ее… Мне тяжело это писать, но это правда, правда. И мне остается или уехать в другой район или так про-виниться перед Верой, чтобы чувство вины угасило во мне эту мучительную ревность…»
Тоня писала, пока усталость одолела ее и она задремала, уронив голову на страницы своего дневника.
…………………………………………………………………………………
О нарастающих успехах пятого класса говорили по радио, писали в газете, передавали из уст в уста все ученики и учителя. «Наша Вера Ивановна знаете какая? – часто приходилось слушать Тоне от учеников. – Хорошая, как Чапа-ев: и беседует с нами, и песни поет и задачи решает. А еще мы с нею в музей ходим и книжку пишем о нашем классе. Получше будет, чем «База курно-сых». И знамя тоже мы никому не отдадим, пока все десять классов окон-чим».
А вскоре вся школа вышла на лыжное катанье.
Тоня увидела Веру, окруженную учениками, и притворилась, что порвался ремень на лыже. Она и нагнулась поправлять его, встав недалеко от пяти-классников. В самом же деле ей хотелось послушать, о чем они здесь разго-варивают, эти прославленные пятиклассники.
– Вера Ивановна, – услышала Тоня голос своей сестренки Зины, учившей-ся в пятом классе, – ребятишки из шестого грозили заткнуть нас за пояс по лыжам. Как это за пояс, а?
Вера Ивановна засмеялась.
– Да это же пословица такая есть: «Заткнуть за пояс» – значит, победить нас или сделать что-либо лучше нас. Только, мы на этот раз не будем состя-заться с шестым классом: Они также плохо умеют ходить на лыжах, как и мы. Давайте лучше отработаем технику ходьбы на лыжах, а потом и посостязаем-ся с кем-нибудь, чтобы наверняка победить…
«Ага, боится шестого класса! – подумала Тоня. – Вера Ивановна привыкла только наверняка действовать. Но нет, нет, я ее заставлю принять наш вы-зов!» – Тоня выпрямилась и, дав сильный толчок, заскользила на лыжах к Ве-ре Ивановне.
– Здравствуйте! – сказала она, ловко затормозив лыжи и картинно опер-шись на чуть поданные вперед узловатые бамбуковые палки. – Шестой класс вызывает вас, пятиклассников, на лыжное состязание. Пробег до рощи Дол-жик. Туда всего два с половиной километра… Посмотрим, кто придет рань-ше. Через десять минут я приду сюда с ребятами и мы начнем старт…
– Антонина Петровна, – начала было возражать Вера Ивановна, но та не стала ее слушать. Она ловко повернулась на лыжах и умчалась к своим ребя-там.
Пятиклассники косо посмотрели ей вслед, потом окружили Веру Иванов-ну, которая вдруг переменилась в лице, стала очень серьезной и озабоченной. В зеленоватых глазах ее пробежала тень, густые брови по-мужски сдвинулись к широкой переносице, на высоком лбу собрались складки
– Вера Ивановна, а вы не бойтесь. – Начали ученики успокаивать ее. – Мы как-нибудь выдержим…
– Я одна всех шестиклассников обгоню на лыжах! – бойко выкрикнула Зина.
– Хвастать не надо, – остановила ее Вера Ивановна. – Это нехорошо. Да и понять надо, о чем речь идет. Речь идет о чести класса. Если даже кто из нас и придет в отдельности раньше шестиклассников к роще, победа не будет за нами. Надо чтобы весь класс пришел. И уж если вы согласны соревноваться, то будем действовать дружно. Идти будем строем, ровно. Отстанет кто, взять его на буксир, помочь. Вот как надо идти…
Вера Ивановна расставила учеников по четыре в ряд. Самых сильных – в хвост колонны, послабее которые – в средину, а в голову определила средних. Сама сначала встала сбоку, а потом перешла поближе к голове, чтобы сдер-живать лыжников от чрезмерного рвения и торопливости.
Она смотрела в даль, через снежное поле. Там, за балочкой, чернела роща, до которой надо было дойти на лыжах. На Вере Ивановне была вязаная белая шапочка с большим голубым помпоном, плотно облегающий изящную ее фи-гуру золотистый шерстяной свитер и широкие фланелевые штаны оранжевого цвета, почему она казалась похожей на большую красивую птицу, собрав-шуюся взлететь.
– Ребята, приготовиться! – сказала она, когда шумливая ватага шести-классников приблизилась к старту. – И помните, ребята, за честь класса ведем мы состязание…
– Начинаем, начинаем! – торопила Антонина Петровна, потрясая лыжной палкой. Она горела нетерпением поскорее двинуться в путь и была уверена, что на этот раз выйдет победителем и восторжествует над Верой Ивановной. Ведь ее шестиклассники сильнее, а несколько человек даже хвастали, что «могут пройти на лыжах хоть сто километров». – На минуте, Вера Ивановна, победу не построите, – насмешливо заметила она. – Да и строй ваш полома-ется в дороге…
Первыми рванулись со старта шестиклассники. И во главе их, вырвавшись далеко вперед, чтобы увлекать за собой остальных учеников, быстро мчалась Антонина Петровна.
Шум повис над снежным полем. Там и сям раздавались крики, смех. И за-метно было, что шестиклассники не приучены действовать заодно, не спаяны чувством товарищества: шли они все более редеющей и растягивающейся толпой. Некоторые, присев на пути товарищей, поправляли плохо пригнан-ные ремни, другие беспомощно нажимали на палки и неумно притирали снег всей площадью лыжи, нажимая на носки и задыхаясь от лишнего усилия, тре-тьи со смехом или даже грубыми замечаниями обходили отставших товари-щей, оставляя их без помощи и совета.
Пятый класс начал движение спокойно, организованно. Некоторое время он значительно отставал от своего соперника. Но Вера Ивановна решительно держала ребят в повиновении и ни одному из них не разрешала оставить строй, умчаться вперед. Класс двигался плотно, сохраняя строй и порядок. Издали казалось, что движется живой пестрый четырех угольник людей, вы-строенных для парада. Было это красиво и показывало силу пятиклассников в их единстве и дисциплине.
На полпути к роще колонна начала обгонять отдельных шестиклассников, отставших от ядра. Потом пятый класс гордо и величественно проскользил мимо нескольких групп, а за балочкой он уже опередил добрую половину своих соперников.
Но и пятиклассники начали уставать. Особенно заскучали серединники, запросились дать им «минуточку посидеть или постоять вне строя».
– Нельзя, ребята, нельзя, – идя рядом с ними, ласково сказала Вера Ива-новна. – Честь класса, ребята, зависит от вас…
Потом она распорядилась, чтобы часть наиболее сильных учеников пере-двинулась из хвоста колонн в середину и временами буксировала бы отстаю-щих.
Теперь уже четырехугольник превратился в квадрат, а скорость его дви-жения немного сократилась. Зато все ребята шли вместе, а роща приближа-лась и приближалась. Серебрились на солнце заснеженные вершины елей, го-рели на опушке зажженные старшеклассниками костры, горьковатый запах дыма доносился до ребят.
Метрах в пятидесяти от финиша колонна пятиклассников величаво и тор-жественно обогнала голову шестого класса. И лишь сама Антонина Петровна полуминутой раньше пятиклассников остановилась у рощи. Она оглянулась, замахала палкой, потом пригоршнями закрыла лицо: шестиклассники растя-нулись на целый километр и брели теперь с лыжами на плечах.
Этот случай на лыжном катанье, неправильно понятый Антониной Пет-ровной, еще более усилил в ней чувство ревности к Вере Ивановне. Теперь она уже окончательно решила принять все меры, чтобы хоть в некоторой сте-пени ослабить славу своей подруги.
Подходила к концу третья четверть учебного года. Ребята писали кон-трольные работы. И вот Антонина Петровна заметила, что в работе ее сестры, Зины, ученицы пятого класса, буква «я» почти везде написана со сходством на «е», а некоторые точки легко можно посчитать запятыми, добавив один маленький волосок или даже вообразив его.
«Это же и есть ошибки, – подумала Антонина Петровна. – А так как я по-ставлю двойку своей родной сестре, то никто не заподозрит меня в преднаме-ренности. Пусть. Это ведь в одной четверти. А потом, в четвертой четверти, я выправлю. Надо же… я не могу больше сдержать себя. Ревную, ревную, нет сил…»
…………………………………………………………………………………
Выйдя вечером из школы, Антонина Петровна долго блуждала по улицам города. Дул ветер, качались фонари на столбах и серые тени абажуров широ-кими конусами метались по стенам многоэтажных домов. «Вот и во мне так мечутся чувства, – боязливо подумала Антонина Петровна. – Но сделанное, пусть остается».
И все же в груди молодой учительницы росла и углублялась боль, отчего вся она зябко ежилась, начинала дрожать.
Дома ее встретили девочки из пятого класса. Румяные, с косичками пере-вязанных лентами волос, в нарядных блузках, они в руках держали исписан-ные листы бумаги и наперебой старались объяснить свою затею.
– Антонина Петровна, Антонина Петровна! – щебетали они. – Мы вас дав-но ожидали, насилу дождались. Стихи мы вот сочинили. Честное слово, сами сочинили. Вместе писали. Просим вас проверить…
Антонина Петровна машинально взяла листочки и, не раздеваясь, шагнула поближе к лампе.
Девочки умолкли. Затаив дыхание, они следили за Антониной Петровной, ожидали, что она скажет о стихах.
Антонина Петровна, потрясенная содержанием стихов, в которых девочки изливали свою любовь и благодарность классному руководителю – Вере Ива-новне, давали клятву никогда и никому не уступить красного школьного зна-мени и нести его до самого выхода из школы с аттестатом зрелости на руках, задумалась.
– Это мы для Веры Ивановны написали, – робко сказала Зина. – Что, пло-хо вышло?
Антонина Петровна встрепенулась.
– Хорошо, девочки, написано, – сказала она. – Тепло написано. Только обязательно поправьте везде букву «я». Она у вас на «е» походит… А буквы надо писать красиво, особенно в стихах… «Не то я им говорю, – думала при этом Антонина Петровна, чувствуя, что ей не хватает воздуха, и она вот-вот может разрыдаться прямо при девочках. – Не знают они, что некому будет завтра вручить стихотворение, что в их классе есть двойка, и радость их не состоится». И перед глазами Антонины Петровны метнулись тени, похожие на тени от абажуров уличных фонарей. Она встала, оправила пальто и шапоч-ку.
– Я забыла в школе свои тетради, – сказала она. – Посидите здесь одни, пока схожу за ними. Потом мы поработаем над стихами…
Дверь в кабинет директора была приоткрыта. Золотисто-голубая полоска света лежала на полу, пересекая весь коридор. И Антонина Петровна осто-рожно переступила через нее, в нерешительности остановилась у притолоки.
Директор сидел у стола в накинутой на плечи шинели, которую он по-прежнему уважал, как и в дни войны. Тогда он был начальником штаба круп-ной войсковой части, теперь стоял во главе сложного школьного коллектива. И не раз казалось ему, что легче было планировать и выигрывать бои и сра-жения на фронте, чем воспитать в школе мотни и тысячи юных советских граждан, способных строить коммунизм.
Золотистоголубой свет настольной лампы, обернутой куском шелка (По-сле контузии доктора прописали Ивану Семеновичу пользование золотисто-голубым светом для полного восстановления зрения), падал на скуластое ши-роконосое лицо директора и на его большие руки, лежавшие на разграфлен-ном и исписанном листе бумаги.
Издали Антонина Петровна увидела, что это была ведомость успеваемо-сти пятого класса. Завтра должен быть педсовет и директор готовил доклад к нему.
– Странно, – произнес вдруг Иван Семенович, движением плеча поправив сползавшую шинель и забарабанив пальцами о крышку стола. – Какое-то не-доразумение. Я не верю, что в пятом классе двойка. Знаю там всех учени-ков… Странно…
Антонина Петровна, постучав, быстро вошла в кабинет.
Иван Семенович поднял глаза. В них она увидела горечь обиды и свечение той педагогической мудрости, которая никогда не позволит чинить помехи коллективу в его благородном порыве идти по пути коммунистического от-ношения к труду…
– Я извиняюсь, что помешала вам, – сказала Антонина Петровна. Она бы-ла бледна и голос ее дрожал. – Мной допущена ошибка… Зине Рудавиной на-до поставить удовлетворительную оценку.
Директор облегченно вздохнул и молча протянул учительнице уже запол-ненную ведомость.

Январь – апрель 1948 г.
Город Старый Оскол.

КУСОЧЕК ЖИЗНИ
(НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ РАССКАЗОВ)

I
РЕБЕНОК
 Был жаркий солнечный день, когда мы нагнали шагавшего по улице низ-корослого мужчину в кожаном пиджаке и запыленных кирзовых сапогах. За спиной у незнакомца зеленела горбатая сумка с вещами, на правом плече чернел чемодан, подмышкой желтела вязанка дров, на груди качались две картонные коробки с ботинками.
– Кто это такое? – спросил товарищ, кивнул на перегруженного носиль-щика, с лица которого капли пота падали на картон и расплывались косматы-ми пятнами. Дама в широкой соломенной шляпе молча сердито обожгла нас взглядом черных глаз, а шагавший рядом с нею голенастый парень с газовы-ми шарами на веревочках бойко ответил:
– Это наш папка помогает нам идти с вокзала…
– Почему же ты не помогаешь папке? – возмутился я. Но дама сейчас же разгневалась и закричала:
– Наш сынок еще ребенок, сегодня лишь справляет именины шестнадца-тилетия…
– Штаны у него очень короткие, – бросил реплику кто-то из прохожих. Но ему немедленно дал отпор сам «ребенок», показав язык и разъяснив:
– Мои штаны в чемодане, а на мне это папкины!

II
ШОФЕР
Мотор автобуса внезапно заглох на седьмом километре от города, и я с ужасом поглядел на часы: до начала спектакля осталось пятнадцать минут, а на шоссе не видать ни одной машины.
И вдруг, на мое счастье, показалась из-за леса легковая. Метнулся я к ней, поднял руку.
– В театр спешите? Девушка ждет? – переспросил шофер, остановив ма-шину. У самого глаза лукаво прищурены, немного посмеивались через стекла пенсне. – Садитесь, нам по пути.
Сел я позади него, в нетерпении поторапливаю и по плечу рукою:
– Жми, браток, будет на магарыч…
Шофер сочувственно кивнул головой, поддал газу.
К подъезду театра мы подкатили за несколько минут до звонка.
Я выхватил из кошелька кредитку. Шофер отверг мой магарыч, улыбнул-ся:
– До свиданья! Желаю успеха в театре, а я тоже спешу, в Университет…
– Учитель? – спросил я. Шофер покачал головой:
– Нет, я профессор. Читаю сегодня лекцию «О характере советского чело-века».

III
БЫК
(Вместо басни)
Старый рогатый бык «Шерстаков», прозванный так за привычку «шер-стить» бока встречному-поперечному, напутствовал одного сына на воевод-ство, другого на учебу:
– Му-у-у! Знаю по опыту: деньгами, силой, подхалимажем и водкой всего можно достичь. Так и живите, сынки, пока есть на свете много дураков…
И зажил воевода по отцовскому совету: пьет, ежедневно женится, невес-там носы переделывает из африканских в римские, разваливает воеводство и бодро отписывается перед начальством: «Земля у нас – песочек, потому и урожай с воробьиный носочек…»
Бык-ученик тоже решил показать свое рогатое величие одноклассникам – белкам, соболям, зайцам, бобрам-федякам, разным зверькам бескопытным. Встал у стола учителя, рогами в пол уперся, глаза под лоб закатил и мычит:
– Не потерплю я львиное учение, что в Древнем Египте имелись номы. Не было номов, так я хочу…
– Были, были номы, – разноголосо возразили зверята. – Это же так назы-вались области по реке Нил…
– А-а-а, возражать!!? – Бык ринулся на одноклассников и начал давить лапки копытом. – Я вас всех пенсионерами сделаю, инвалидами…
– Ой! Ой! – завопили зверюшки. – Мы лучше согласимся с вашей сестрой «Жмуркой» и с вами, что не было номов, только лапки не давите копытом…
– Так бы давно, а то еще возражать вздумали! – заревел бык и хвостом свистнул в воздухе. – Имейте в виду, есть у меня в друзьях редактор Антра-цит Каменный с блокнотом сатирика. Скажу ему, мгновенно объявит вас склочниками. Просвещенный редактор в понимании силы: ему эта идея о си-ле вбита ударами отцовской ложки по лбу…
Тираду быка прервал вошедший в класс косматогривый Лев-учитель.
– Новости, друзья! – сказал он торжественным голосом: – воеводу Шер-стакова разжаловали в конюхи за пьянство и беззакония. А что вам тут бык рассказывал, я слышал через приоткрытую дверь. Ставлю в журнал «кол» не-вежде быку, а вы сейчас хором повторяйте за мною правило жизни: «В копы-те и рогах большая сила может быть. Но правде человечьей и копытом бычь-им нос не отдавить!»





IV
ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ
Эту важную птицу с длинным кривым носом и плутоватыми глазками во дворе у нас прозвали «Сергеем», потому что в домовой книге учинена собст-венноручная птичья запись: «Прибыли мы из небесного рая, где вместе с гу-сыней состояли по штату в стаде Сергея Радонежского».
– Го-го-го! – трубил он на ухо недоученным гусенятам, приглашенный к ним в репетиторы для подготовки к экзаменам в институт. – Го-го-го! Прине-сите мне побольше овса для прокорма, себе достаньте справки о слабом здо-ровье, вот и все будет хорошо: я поделюсь овсом с директором Соколом и его Соколихой, проведу вас в институт мимо всех рогаток…
– Га-га-га, – тоненькими голосами возразили гусенята. – Мы вовсе не больные, только недоученные… Задачки не решим на экзаменах, провалим-ся…
– Го-го-го! – сердясь и вздыбая перышки на лбу, колесом прошелся гусь перед гусенятами. – Не забывайте, что я есть премудрый райский гусь, а не какой-либо иной. Вместе с гусыней выкупим у директора Сокола пакет с эк-заменационными задачами, решим заблаговременно и на плакате решение напишем, взлетим перед окном, так что… успеете списать.
… Все учел премудрый гусь, а вот этого не предвидел: за час до экзаменов связисты протянули возле института целую паутину телеграфных проводов, гусь с гусыней запутались в низ со своим плакатом-шпаргалкой и висят до се-го дня. Маляры написали краской на гусиной спине: «Люди, не допускайте премудрого райского гуся в экзаменаторы, а недоученных гусенят к экзаме-ну!»

V
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК
На трибуну взошел длинновязый мужчина с лошадиной головой, с боро-давкой на левой скуле. Встряхнув копной черных волос и закатив глаза под лоб, проскрипел:
– А что мне Юлий Цезарь или Суворов?! Дуну, и нету…
В зале настороженно переглянулись. Кто-то шепнул:
– Не занимайтесь с ним, это же Игорек, внучок знаменского Луки…
– Чепуха! – возразил Игорек. – Я знаменитый потомок славянского вождя Александра Македонского, избившего немцев на Чудском озере…
– Не врите! – закричали из зала. – Немцев громил Александр Невский, а Македонский никогда не был славянским предком…
– Замолчи, дурак! – Игорек шагнул с трибуны в зал, подняв кулаки. На пе-рехват бросились патрули с красными повязками на руках.
Через несколько минут «Знаменитый потомок» оказался в клетке вытрез-вителя, а в клубе звучал голос лектора:
– Пьяниц и невежд мы не должны терпеть на нашей земле, и нечего ожи-дать, пока Игорька укусит вавилонский малярийный комар, от которого умер Александр Македонский. Мы должны всю породу Игорьков мыть и трепать, пока они станут настоящими людьми. А то ведь придумал человек, что он – знаменитый потомок!

VI
ПИСАТЕЛЬ
Редактор Антрацит Каменный долго мучился над вопросом, как ему дос-тичь славы? Однажды прочел, что малоазиатский грек Герострат прославился сожжением в 356 году до нашей эры храма Артемиды в Эфесе. «А ведь здо-рово! – восхитился редактор, хлопнув себя ладонью по лбу. – Нельзя ли про-славиться сожжением своей собственной совести?»
Задумано, сделано. Девятнадцатого сентября 1956 года читатели прочли № 112 (4096) редактируемой Антрацитом Каменным газеты с произведением «Редчайший экспонат… безграмотности».
«Дорогие ребята, – говорилось в произведении директора музея. – Сколь-ко вам впечатлений подарилА незабываемое лето… В школах дуте произво-диться 8 больше опытов… В августе месяце с 18 по 1 сентября план товаро-оборот Книготорга выполнен за август месяц 25 числа… СновО школа род-ная. С чем и спешим поздравить директора музея…»
Пошла ведь после этого слава об Антраците Каменном и директоре-невежде. Только им показалась она недостаточной. И вот Антрацит Камен-ный во сто крат увеличил свое стремление к славе. В номере 78 (5486) редак-тируемой им газеты он 3 июля 1960 года оглушил читателей сообщением, что «Редчайший экспонат безграмотности, директор музея Саса Епифанов, стал писателем и украсил своей подписью чужую брошюру об истории родного города».
Теперь уж слава Антрацита Каменного может считаться бессмертной: он сжег окончательно свою собственную совесть и воспел невежду плагиатора. Возведя его на Олимп, на Парнас.
Не забудьте, читатель, что Герострата объявили в свое время сумасшед-шим. Пора такой славой осенить и писателя Антрацита Каменного вместе с его экспонатом из музея. Уж слава, так слава!

VII
ТЕРПИ, КАЗАК…
Мчась опрометью с узлами реквизитных вещей, ребята столкнулись лба-ми.
– Ух ты, все кругом идет! – воскликнул белобрысый толстячок, поправляя сбившийся на бок красный галстук. – Даже лоб разбил. Бегая по всему городу за костюмами для пьесы «Сын полка»…
– Зачем же ты бегаешь, если директор Дома пионеров содержит костю-мершу и платит ей по шесть тысяч рублей в год за борьбу с молью?
– Э-э-э, Ванюшка, что об этом говорить, если завхоз Цугин на моль отпус-кает по шесть тысяч, а на костюмы – ни копейки. Просто, терпи, казак, ата-маном станешь или…останешься вечным артистом по собиранию костюмов возле бабочки моли и бабушки Алентьевой!

VIII
ВОЗРАСТ
Прислушиваясь к фырканью лошадей в ночной степи и звону цепи стре-ноженного жеребца, пятидесятилетний конюх Андрей Боронин сказал:
– Сила теперь у нас не та, помысла иная, а то ведь бегали из ночного к девкам в хоровод…
– Чего не та? – возразил шестидесятилетний Осип. – Зажигай костер, прыгну через него ловчее пионеров…
– Да ну-у-у? – удивленно, подзадоривающими голосами загудели другие товарищи, конюхи колхозных бригад. – Испробуем…
Вскоре рыжие языки пламени встали над кучей валежника, лизнули ноч-ную черноту. И тогда Осип, поддернув ослабшие штаны, разбежался первым. Длинные волосы его и широкая борода казались медно-красными в отблесках костра. Изогнулся ловко, прыгнул. За вихрями дыма исчезла его белая рубаха, раздутая на спине ветром.
– Чаво топчетесь? Прыгайте! – закричал Осип из темноты. И тогда стари-ки не удержались. Они прыгали напропалую, валились друг на друга, «ребя-тились».
Кто-то предложил загнуть Осипу «калачи», а тем временем Андрей Боро-нин схватил чью-то шубу и махнул в костер для потехи. Смрадный запах уда-рил в нос барахтавшимся, они сразу завопили:
– Одежа погорела! Шу-у-уба-а…
… Через неделю товарищеский суд разбирал дело о сгоревшей Осиповой шубе. Старики держались крепко на своем, не отрицал и Осип, что шубу со-жгли, когда еще «ребятились», пионерами через костер прыгали…
– Ну, если не пионерами, то в пионерском возрасте, – пояснил Осип.
После этого суд ушел на совещание, потом зачитал решение:
«Поскольку виноват возраст, и событие ушло в давность, дело прекра-тить…»
– Спасибо! – старики улыбнулись и направились к выходу. Между собою перешептывались: – трудная это дела, возраст. По пионерскому играться мы не научились, а сутяжничать разучились…
– Ну да ведь у нас какой возраст? – спросил Осип, разглаживая бороду. Потом сам же и ответил: – Возраст у нас советский, так что это понимать на-до, к пионерам присматриваться надо. Возраст…

IX
ХИТРЕЦЫ
Узнав о золотых россыпях, шабашники сшили парусиновые мешки, торо-пливо двинулись в путь-дорожку. Год шли, два шли. Бац, река поперек доро-ги. За перевоз требуют один трудодень. Но где его взять, если шабашники в колхозе не работали?
Судили-рядили, да и порешили: переплыть реку на корягах.
– Вот что, родимые – сказал старший шабашник, – чтобы никто раньше других до золота не добрался, не захватил немножко побольше. Бросимся на переправу одновременно, по сигналу.
Согласились хитрецы. Устроились на горбинах коряг, чтобы не замочить обувь, а ноги для безопасности связали веревками под корягой.
– Вот, родимые, никаким ветром нас не сдует… Толка-а-ай!
Едва старший подал команду, хитрецы ринулись вперед с крутого берега. Только шум пошел, да брызги засверкали в голубом воздухе. И немедленно коряги повернулись горбами вниз, подошвы шабашников глянули в небо.
– Ишь, хитрецы! – позавидовал прохожий. – Не успели вымокнуть, уже ноги сушат…
– Да это же шабашники нырнули. Будет теперь на корм ракам и щукам, засмеялся старик-рыбак. – Оно и колхозу меньше маеты, если погибнут хит-рецы!

X
СПЕЦИАЛИСТ
Егорку, старшего в нашем дворе мальчишку, прозвали «Бульдогом» за широкий плоский нос и вредный характер. На этот раз Егорка обидел ма-ленького Мишу, сына прачки.
– Ты не специалист, уходи! – гнал он его от игры.
Миша захныкал, растирая грязными кулаченками по щекам слезы, хлы-нувшие из его круглых синеватых глаз.
– Не порти своим голосом нашего настроения! – закричал «Бульдог». – Сам видишь, для маленького нету у нас специальности: я играю директора эмтэеса, Ванька – бригадира, Сенька с Ленькой – трактористы, Макарка с Яшкой – трактора, Сережка с Ванькой – бензин, все места в игре заняты. Уходи!
– Ага, теперь и я буду специалист! – радостно взвизгнул Миша, перестав плакать и взглянув на «Бульдога» мокрыми от слез глазами: – Буду вонять бензином…





XI
УЧЕНИК СО СТАЖЕМ
Рослый парень с прической «бокс» и дюжиной сверкающих на лацканах пиджака значков удивленно поглядел на учительницу, потом на классную доску с письменами:
– Можно стереть? Зачем это предложение: «В кустах свищет соловей»?
– Сначала определите время глагола «свищет», – возразила учительница. Парень пожал плечами, презрительно оттопырил губу и сказал:
– Уж если соловей свищет, значит, время весеннее. Зимой эта птица не может, – парень молниеносно смахнул тряпицей с доски все предложение и, важно шагая к парте, заметил: – Третий год, Наталья Николаевна, сижу в од-ном классе, а вы только пришли сюда и стараетесь поймать меня на соловьи-ном пустячке. Не выйдет. Я ученик со стажем…

XII
ДВУЛИКИЙ
Михайловский, раздув ноздри и раскосматив свою русую шевелюру ста-жирующего священника или неудачного поэта со стылым гневом, бил себя кулаком в грудь и кричал на заседании бюро:
– Товарищи, литературная группа «Дружные всходы» поставила наше ру-ководство на грань краха своим решением печатать произведения в альмана-хе и принять в члены пьяницу и богомаза Федякова, один вид которого позо-рит страну. Вы помните картинку: по улице города шествовал этот Федяков в костюме голого Адама и с вознесенной над головой бутылкой сивухи…
… Это было в августе 1959 года, когда Михайловский еще не совсем оп-равился от удара разбитой им во Бахусе редакционной машины и мечтал со-единить в своих руках бразды редактора газеты и руководителя литературной группы.
Но вот наступило третье июля 1960 года. Федяков, как и раньше, шатается пьяным и полураздетым по улицам города, сверкая лысеющей со лба головой и поражая жителей видом своих поповских косм. Кроме того, вопит: «Почему хозяева земли допускают, что я голодаю и пропиваю по восемнадцать тысяч рублей, полученных за роспись храма в Троицком? Ведь я состою в покрови-тельстве у Михайловского, печатаю в его газете свою «Яблоню» без хвоста и в «Родной семье» без поста; обещаю написать «Ремонт храма» для общего хлама. Вот моя философия: давай поллитра, никакой брех не удержит меня от включения в компанию трех – Михайловский поэт, писатель Епифанов, очер-кист Захар. Недаром Захарыч мой людям не вымолвет слова, занятый лоша-диной судьбой…»
Ситуация подходящая. Михайловский, назначив себя в руководители ли-тературной группы и нуждаясь хоть в каких-либо членах, потому что творче-ские товарищи от него разбежались, публикует в своей газете № 78 (5486) сногсшибательное сообщение о подготовке к изданию книг и брошюр членов литературной группы – В. Федякова, В. Гладкова, пьянствующих до белой горячки, изгнанных за это со всех постов и со всех хвостов. Вот и рассказу конец: Двуликий Михайловский создал себе бессмертный венец.

XIII
ОТОЩАЛИ
В наш разговор о семье и браке вмешалась пожилая колхозница в голубом платке и в просторной черной кофте.
– Ми-и-илай! – Хлопнула она меня по плечу со всего размаха. – Я уж и сама в толк не возьму, прытка ее возьми! Но мое, деревенское, мнение такое: наверное, отощал народ, если по десять раз в году женятся.

XIV
СО СЛОВАРЕМ
Клавочка, принеси мне словарь иностранных слов, – попросил жену автор журнальной статьи о применении гексахлорана для протравливания семян и уморения соседских кур, загадивших двор.
– Павел Иваныч, неужели свою собственную статью не можешь читать сам?
– Могу, но только со словарем. Когда писал, хотелось выразиться научнее, а теперь вот, придется посидеть над ней: слова перезабыл, пока статью напе-чатали в журнале.

XV
ОПРОВЕРЖЕНИЕ
Редактор Мелкотравкин ерошил всей пятерней свою чуть вьющуюся ше-велюру, бегал синеватыми глазами по газетному листу, удовлетворенно кря-кал:
– Ммда-а-а, теперь моя теория не печатать произведения местных авторов полностью подтвердилась. Другое дело, Чехов! Как суверенный редактор, я напечатал рассказ «Гусенок», теперь все о нем пишут и говорят, так что мне обеспечено место в столичном издательстве. Мм-да!
– Александр Георгиевич, нас опровергли и опозорили! – с криком ворва-лась в кабинет секретарша, размахивая номером «Литературной газеты». – Написали, что вы плагиатор и невежда…
Мелкотравкин заглянул в газету и обомлел: там писалось, что не может быть стылого гнева и что Чехов никогда не писал рассказа «Гусенок», что не было в городе каретной мастерской, никогда один рабочий не был «силовым» цехом завода, равно как и нельзя лечить зубы пьяной корове…
– Вызвать ко мне Кузькина! – рявкнул Мелкотравкин. А когда Кузькин вошел, зашумел на него: – Ты бы сначала сходил к врачу-психиатру, а потом уже приписывал бы рассказ «Гусенок» Чехову и одобрял бы мое глупое сти-хотворение «Моему родному городу». Да и вообще нас опровергли и высекли на весь мир…
– Вот здорово! – сияя радостными глазами, неожиданно сказал Кузькин. – Ведь рассказ «Гусенок» я сам написал, лишь поставил в Таганроге штемпель в чеховском музее, иначе не пробьешь вашу твердолобость…
– Ты, горсть тебе проса в нос, о себе лишь думаешь! – закричал редактор. – А вот я теперь как?
– Так и поступите, – спокойно посоветовал Кузькин. – Выпейте пять лит-ров кагора (это же вами такая порция признана посильной для казацкого по-па, а вы на выпивку сильнее его, сдюжите (и пишите опровержение, валите вину на секретаря, на заместителя или даже на меня: все мы не так проница-тельны и не собираемся лезть по чужим спинам в столичное издательство.

XVI
ОЧИЩЕННЫЙ
Чалая брюхатая кобыла медленно тащила арбу по размытой глинистой до-роге, так что от скуки мы разговорились – я, незнакомый франт в штиблетах и курносый рыжий старик-возница. Впрочем, мы больше слушали, франт с наплоенными русыми волосами рассказывал о себе разные небылицы:
– Человек я очищенный, так что меня даже сатана не поймает толкачом в ступе. Верно говорю! Из Ракитного прогнали с редакторства за бытовую рас-пущенность и пьянство, я сейчас же к одному знакомому кузнецу метнулся: «Перекуй меня, говорю, в честные люди, в очищенные». Тот меня, раз-два, и обратил. Так что я снова очищенный, сам черт меня не обманет…
– Дали бы тебя народу напрощуп, – возразил возница, – ей-ей. Сразу об-рисуем и посадим на сниженный корм…
– Каво, меня? Да ведь я написал книгу о добыче угля из воздуха…
– Тпрру! – возница остановил кобылу у крыльца. – Зайдем к знакомой ку-ме глейчик молока выпить. Горло от жары пересохло… Так вы очищенный? – переспросил франта, когда хозяйка подала молоко и кружки. – Ну что ж, такая вам и честь…
Старик собрал пенку в свою и мою кружку, а франту налил «стриженого» молока. И тот выпил, не поняв подвоха. А старик расхохотался и толкнул ме-ня локтем:
– Бачь, як вышло! Сатана его не обманул, а мужик разгадал и по справе нагодувал…

XVII
ТЕСНОТА
Обросший бородою гололобый человек с дьяконскими темно-русыми во-лосами на затылке, в сером люстриновом пиджачке и непонятного фасона стоптанных ботинках протянул мне руку:
– Будем знакомы. Артист и художник Копейкин, битый на Лубянке, ищу-щий простора на земле. Разрешите присоединиться к путешествию?
Миновав ржаные поля, напоенные ароматом желтых туманов цветения, мы оказались в степи. Кругом трава, стрекот кузнечиков, голубая бескрай-ность.
На какие-то сутки путешествия остановились мы на ночлег вблизи запо-ведника Чапли, километрах в двадцати от Сиваша.
«Завтра осмотрим Чапли, – сказал я. – В этом дивном уголке природы рус-ские и украинские ученые на сорока тысячах гектаров девственной целины изучают влияние древесных насаждений на климат, создают новые сорта за-сухоустойчивых пшениц и неизвестные в природе виды животных».
– А водку они делают? – спросил Копейкин, глаза его, похожие на мутные лужицы с черным головастиком посредине, замаслились. – Я это к тому, что за поллитра готов заложить душу, могу даже иконы нарисовать для прода-жи…
– Не будем об этом, – возразил я. – Ты искал простор, он перед нами. Кроме того, собираешься писать картину «Повар в степи», так что будет по-лезным, если попрактикуешься в варении ужина…
Мы разложили костер из сухих стеблей прошлогодних чернобыльников, пристроили мой солдатский котелок на треноге.
Лежа в траве поодаль, я любовался желто-фиолетовыми языками лизавше-го котелок пламени, слушал скрипение коростелей, вдыхал степной аромат и радовался, что степь вызвала даже у Копейкина чувство простора. Ведь он напевал какую-то песенку, потом начал декламировать шекспировские «Пер-чатки», громыхая ложкой о котелок. Вдруг зашипело, в нос ударило запахом подгоревшей каши.
– Опрокинул? – с горечью спросил я.
– Опрокинул, – унылым голосом признался неисправимый алкоголик Ко-пейкин, в руках которого я увидел пустую винную посудину. – Три последних глотка выпил перед закуской, вот и… Главное же, теснота, потому и опроки-нул…

XVIII
НАУЧНЫЙ ГУСЬ
Колхозник Антип даже рот открыл в удивлении, когда сын строго преду-предил его за столом:
– Не называй меня Ванюхой, потому что я теперь человек научный, учусь в институте. Иван Антипович, вот кто я…
– Ежели ты научный, – прищурив черные колючие глаза и приподняв пра-вую осекшуюся бровь, возразил, наконец, Антип, – то скажи, почему петух поет с закрытыми глазами?
– Мы это не изучали.
– Ага, не изучали. Так я тебе скажу: петух знает свой урок и не подгляды-вает, как ты, в книжку, а все от жизни схватывает. И если ты мне не дока-жешь свою научность, буду звать тебя Ванюхой…
– Докажу! – закипятился сынок. Гребенкой швырнул косматые светлые волосы назад, потом пырнул пальцем в лежащего на тарелке жареного гуся: – Математика в дифференциальном исчислении приравнивает одну единицу к двум, так что видимый гусь равняется двум математическим…
– О-о-о, сынок, теперь вижу, ты научный человек. Поэтому видимого гуся беру себе с матерью, а который научный гусь, в двойной порции, это тебе. Кушай на здоровье! И скажи, как он на вкус, твой научный гусь?

XIX
О РАЗИНЯХ
Едва Митька Мостин ввалился в хату, набежали соседи послушать его рассказ о городских приключениях. Чего он только не наговорил за этот ве-чер? И как среднюю школу кончал в поселке Дон, и как краеведом в два счета сделался вместе с редчайшим экспонатом безграмотности Сасей Епифано-вым, и как срочно заболел, чтобы не попасть в колхозные председатели, и как зимой купался в мраморном бассейне, а летом катался на коньках по неесте-ственному снегу м льду, как орден получил за падешь скота, как разговаривал с учеными птицами и не понимал умных и честных людей.
– И все это, благодаря разиням, – подмигнул Митька слушателям, потом выбежал из-за стола на середину избы и расставил дугою ноги. – Ей-богу, на мою жизнь в городе хватит разинь. В парке воевода Шерстаков справлял «Русскую зиму» и на санях катался. А я стоял и все думал, как же мне попасть на учебу в высшую школу? Гляжу, Шерстаков заехал мне дышлом в рот. А вы еще не верите, что в городе полным полно разинь, как овощных корзин! Не будь разинь, нам крышка…

XX
НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ
Сутуленькая старушка в очках и чепце остановилась у витрины чертежной мастерской на Николаевском съезде. Не поняв сути, забарабанила в стекло.
– Мне, сыночек, ничего не надо, – сказала она выбежавшему из мастер-ской начальнику. – Скажите только, что у вас там люди делают?
– Чертят, бабушка, чертят…
– Осподи, сусе христе! – испуганно крестясь. Засеменила старуха по тро-туару. – До чего народ со своими секретами обезобразился, что начали среди белого дня чертят за столами делать…




XXI
НАХОДЧИВОСТЬ
На этот раз бригадир приказал Сидору отвести мерина на конюшню. Только Сидор взобрался верхом, Гаврила под дорогу:
– Подвези!
И поехали вдвоем тучные лобастые парни с вихрами кудрявых чубов. Ме-рин кряхтел от натуги, хвостом махал и протестующе фыркал.
– Ах, бродяги вы безжалостные! – встретил конюх руганью всадников: – На одну животную скотину двое засели…
– Да ведь третьему тут и места не осталось, – находчиво возразил Сидор. – Вот и пришлось ехать только вдвоем…

XXII
ВИТЯ
Мать, железнодорожная обходчица, уступила Вите свой огородик возле насыпи под ветвистую пшеницу:
– Агрономом мечтает быть сынок, пусть…
Всю зиму Витя ставил на полоске плетки и чучела, рядом с ними выраста-ли снежные дюны. Весною парень траншеями задерживал воду в снегу, а просохшие зеленя расчесал граблями. Потом подкармливал химикалиями, пропалывал. Вместе с пионерами произвел летом искусственное опыление.
Колхозный агроном пришел и похвалил Витю:
– Пшеница твоя самая лучшая в районе, на выставку поедешь…
И вот неожиданно навалилось несчастье: от паровозных искр загорелась пшеница накануне жатвы. Мать начала было кофтой бить по пламени, отчего искры летели в глубь полоски, и там возникали костры. Но Витя метнулся че-рез пламя, зажег пучок соломы и быстро помчался параллельно колхозному пшеничному полю, поджигая свою полоску. Тогда огненная волна, крутясь и шумя жадными языками, покатилась все дальше от колхозного поля навстре-чу другой волне. За ней оставалась черная опаленная земля с седыми шеве-лящимися трубочками пепла и синими спиральками дымов.
Пока прибежали люди во главе с агрономом, огненные волны ударились друг о друга, клубы пламени со стоном взвились в воздух, зловеще трепыхну-лись красными косицами в черной копоти и погасли.
– Не горюй, мама! – сказал Витя, успокаивая мать. Он вытер при этом ру-кавом закопченное, вспотевшее свое скуластое лицо и добавил: – Сгорела наша полоска, зато цел колхозный пшеничный океан. А это самое главное…
– Верно, Витя, это самое главное! – подтвердил агроном. – И колхоз по-шлет тебя на учебу в сельскохозяйственный институт. Нам нужны такие ге-рои, любящие пшеницу сеять и растить…



XXIII
ЛОГИКА
Некий Хир возглавил комиссию по… защите плагиаторов, укравших три-дцатилетний труд старого краеведа.
– Да, – листая документы и вороша карандашом свои белесые брови, бор-мотал он в кругу своих «членов». – Конечно, факт неопровержимый: краевед написал, иллюстрировал и опубликовал труды об истории нашего города дав-ным-давно, но… зачем же мы будем обижать Гладкова Иосифа, если его даже милиция всякий раз выпускает невредимым из своего вытрезвителя? Зачем мы будем обижать Гладкова Валентина, если его даже столичная милиция не отдала под суд за пьяные дебоши, а лишь потребовала исключить из аспиран-тов, а Райком партии только выгнал из лекторов вечернего университета без строгого выговора? Зачем будем обижать Сасу Ефанова, который и так «за-сылся с работой», попал в редкие экспонаты безграмотности, но оставлен мною же в секретарях парторганизации работников культуры? Брры-и-и, опасно трогать эту компанию. Ведь логика говорит, что и мне тогда отвечать придется за соучастие в плагиате, потому что я выполнял это поручение ре-дактора «АК», секретаря Костина и свое собственное. Даже чуть удержался от подписи под главой книги «Край индустриальный». Брр! Тут должна быть логика!
– Да, да, да! – закивали головами члены комиссии. – Зачем автору слова, если он уже на пенсии, а нам еще до этого далеко? Давайте напишем, что ав-тор действительно краевед-исследователь, написал и опубликовал работу об истории города, но… условия нового времени потребовали заменить его кол-лективом. Логика, а?
– Да, логика! – согласился Хир и подмахнул справку для Райкома, что, ко-нечно, автор давно написал и напечатал, но… теперь компания стала автором еще с 1905 года, так что никакого плагиата нет, кроме археологии…
– Да здравствует Ефанов с его богемой! – крикнул кто-то из членов ко-миссии. Хир похлопал ему в ладоши в надежде, что на бюро Райкома найдут-ся желающие похлопать Хиру. Логика? И вот финал: Хиру нахлопали по шее. Это хорошая логика. Народ всегда знает действительную правду.

1960 год.
Город Старый Оскол.








РУССКАЯ МАТЬ ТАЙМУРАЗА
РАССКАЗ
ЭТО БЫЛО НА БЕЛГОРОДСКОЙ ЗЕМЛЕ
Н. Белых. Д. Харитонов

«МНЕ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕТСЯ…» Четыре слова эти взяты из письма осетина Хатагова Таймураза Дзабовича, работающего в Орджоникидзевском обкоме профсоюза работников с/х Северо-Осетинской АССР.
Письмо это адресовано Сорокиной Матрене Ивановне, живущей в селе Сорокино Старооскольского района Белгородской области.
43-летний осетин Хатагов, рожденный в 1919 году, пишет 72-х летней русской женщине и ее дочери Шуре: «Мне никогда не забудется, как вы с Шурой ухаживали за мною, когда лежал у Вас и в Старом Осколе… Теперь напишите, как живет или куда делся этот сволочь Павел Забан?…»
Чтобы понять, о чем идет речь, мы изучили целую пачку писем с 1943 по 1962 год, а также беседовали с Матреной Ивановной и с многими живыми свидетелями событий.
Оказывается. Произошло вот что:
Второго июля 1942 года небольшой отряд 40-й армии попадает в фашист-скую засаду в лесном урочище «Сорокинские конечники». Среди десятков других раненых красноармейцев падает в лесной балке двадцатитрехлетний Таймураз. Мина раздробила ему кости ног.
Не убирать раненых! – отдают фашисты жесткий приказ. – Пусть поды-хают в лесу на корм зверям и птицам. За нарушение приказа – расстрел!
На рассвете Таймураз приходит в себя. Слышатся стоны раненых, свисты растревоженных птиц, шелест листвы дубов, кленов, орешника, лип, диких яблонь и груш. Прохладный аромат разнотравья веселит и печалит сердце. Где-то, кажется, звенит ручей.
– Пить! – просит Таймурат, приподнимается на локоток, но мгновенно па-дает, обожженный острой болью. В черных его глазах всплеск муки и наплы-вают слезы. – Пить!
То пробуждаясь, то снова падая в забытье, Таймурат видит вдруг, что по-свистывающий неподалеку от него желторотый суслик почему-то испуганно ныряет в нору. «Не фашисты ли идут добивать раненых? – мечется мысль. Слышится шорох, быстрое дыхание, шепот. – Не галлюцинация ли это?»
Заслоняя красные лучи только что взмывшего солнца, тенью надвигается к лицу Таймураза чьи-то руки с булькающей во фляге водой. Потом он разли-чает конопатые ребячьи головы, три пары звездочками сверкающих глаз, слышит ласковые слова:
– Дяденька, пей, не бойся, мы пионеры, нас прислали тетя Шура и бабуш-ка Мотя. Мы будем тайно кормить и поить раненых. А то фашисты не ве-лят…
«Кто эти Мотя и Шура? – думает Таймураз, провожая ребятишек глазами и радуясь, что они так смело заботятся о советских воинах, презирая фашист-скую угрозу о расстреле. – Наверное, мы выживем…»
Так прошло восемь суток. Умершие разлагаясь, отравляли воздух. Вот по-чему немецкий комендант приказал населению очистить лес.
Похоронив умерших, сорокинцы перенесли более семидесяти раненых в клуб, чтобы выходить их. Но фашисты тотчас поставили у дверей часовых и запретили населению кормить, поить и лечить раненых
Тогда Матрена Ивановна подала мысль организовать похищение раненых из клуба, чтобы лечить их на дому, выдавая за родственников.
Дошла очередь и до Таймураза.
Наступает темная пасмурная ночь под 14 июля 1942 года. Матрена Ива-новна подготовила укрытие на чердаке. Ее дочь Степовая (муж ее – советский офицер-фронтовик) и дочь немецкого переводчика, комсомолка Зина Соро-кина, отправляются к «госпиталю» в форме немецких врачей, заранее узнав пароль и пропуск.
Часовой пропускает их внутрь «осмотреть раненых». А в это время Мат-рена Ивановна с другими женщинами пробираются через парк к черному хо-ду. Шура с Зиной открывают дверь и выносят Таймураза через черный ход в парк, оттуда всего полтораста шагов до подготовленного укрытия.
Пройдет немного времен и Таймураз, которому дали русское имя Володя, оказывается перенесенным в укрытие, а Шура с Зиной, закрыв потайную дверь, возвращаются из «госпиталя» мимо часового, как и вошли сюда.
Поиски исчезнувших из «госпиталя» раненых не дали фашистам результа-та. Тогда комендант объявляет денежную награду за поимку бежавших плен-ных.
Немецкий гестаповец Павка Забан, краснорылый пузан, заходит к своему другу Афоньке Чуме и говорит, потирая руки:
– Слышь, пришла пропасть на коммунистов, а для нас возможность разбо-гатеть…
– Я согласен, – ерошит Афонька свои черные волосы, чешет ногтем нозд-рю длинного носа, пялит на Забана карие навыкате глаза. – Согласен. И я знаю, где и кто укрывает пленных. Идем к Матрене…
По дороге к полицаям присоединятся Коля Косой, горбоносый среднего роста человек с тихим ангельским голосом и склонностью учитывать все со-вершенное. Из его книжечки стало известно, что на предательский поиск они вышли 4-го августа 1942 года.
Им удалось обнаружить многих военнопленных, в том числе и Таймураза Хатагова, скрываемого Матреной Ивановной и Шурой Степовой под именем родственника Володи.
Неспособного самостоятельно передвигаться Хатагова с такими же тяже-ло ранеными товарищами увезли в город Старый Оскол на повозках, а ос-тальных отдали под конвой полицаю Михаилу Хренок и приказали расстре-лять по дороге или сдать в городе в гестапо как особенно подозрительных. «Ну, ладно, записали меня в полицаи, – раздумывает Хренок по дороге. Хму-рит белобрысые брови. – А разве я обязан на деле служить фашистам? Нет, не обязан. И пусть мои дела за меня расскажут».
– Стой, товарищи! – командует он, когда вышли за сорокинскую мельни-цу. – Идите вы в Незнамовский и Обуховский леса к партизанам, а я постре-ляю из винтовки в гору, будто вас прикончил.
Он рассказал парням, как им лучше всего пройти в леса, минуя фашист-ские заставы. И они расстались друзьями.
С веселым сердцем возвращается Михаил Хренок домой. «Вот разобьет Красная Армия фашистов, буду я снова работать в колхозе механизатором, – мечтает он. – Ничего плохого для Родины не совершу. Никто и меня потом обижать не будет…»
В тот же день Матрена Ивановна с Шурой отыскали Таймураза (Володю) в Старом Осколе. Он лежал на голой кровати без пищи и лечения.
Женщины принесли ему еду и потом перевязали раны. И так они ходили попеременно каждый день.
–Стой! – окликает однажды полицай Забан Шуру Степовую, возвращав-шуюся из города. – Если ты не будешь жить со мною, я загоню тебя в тюрь-му, а Таймураза совсем ликвидирую. Ты жена коммуниста, муж служит в Красной Армии, так что не возражай мне.
Шура в ответ плюет Павлу Забану в лицо. А на следующий день Таймура-за увозят в Курск, Шуру бросают в тюрьму и на каторжные работы по произ-водству мелков в лагере из слободы Казацкой… Там она заболевает тяжелой сердечной болезнью.
В начале февраля 1943 года Советская армия освобождала Старый Оскол и Курск. В мае 1943 года в гости к Матрене Ивановне и Шуре приезжает офицер, Советский воин… Это Таймураз Хатагов.
– Заехал к вам по пути в действующую армию, – говорит Хатагов. – От-правляемся в бой на Курской дуге. Будем бить фашистов под Прохоровкой. Спасибо Вам за спасение моей жизни. И я не пожалею ее в борьбе за честь и независимость нашей Родины.
Его проводили в святой бой…
Таймураз Хатагов вместе с русскими, украинцами, белорусами, со всеми народами СССР громил и гнал врага на запад, не забывая образа русских женщин, не боявшимся бороться с фашистами во имя победы.
Прошло двадцать лет. Но не остыли и не остынут горячие чувства дружбы между народами, образом чего являются взаимоотношения Матрены Иванов-ны и Шуры Степовой с Таймуразом.
Сообщая в письмах друг другу о своей жизни и мечтая о встрече, эти люди хотят знать и о своих друзьях и о своих врагах, чтобы правильнее определять свое место в жизни.
«Дорогой Володя, – пишут Таймуразу Хатагову из далекого села Сороки-ны. – Вашей нареченной «матери» Матрене Ивановне теперь более 70 лет, она уже пенсионерка. Часто глядит она на Вашу фотокарточку, на улыбчивое лицо и говорит: «Сынок мой, мы все же должны еще все встретиться».
Шура живет с мужем и с детьми. Но еще до сей поры не вылечилась от тюремных страданий.
Чума Афонька исчез вместе с фашистами. Пашка Забан отсидел за преда-тельство 6 лет в тюрьме…
Балтенков Михаил (Хренок) – лучший механизатор Сорокинского колхоза «Победитель».
Приезжайте к нам в гости, Таймураз Дзабович. Посмотрите нашу жизнь. Вспомним прошлые вдовьи годы, поговорим о настоящем…
Недаром пролита Ваша кровь на Белгородской земле, недаром Вы пиши-те, что «мне никогда не забудется…»

22 – 30.06.1960 г.
Город Старый Оскол.
Село Сорокино.








ЗАДАНИЕ. Рассказ………………………………………………………...1
ОДУВАНЧИКИ. Рассказ………………………………………………….23
ЗЕЛЕНАЯ ТЕНЬ. Рассказ…………………………………………………31
ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР. Рассказ…………………………………………38
ДЕРЖИТЕСЬ! Рассказ…………………………………………………….50
РЕВНОСТЬ. Рассказ………………………………………………………63
КУСОЧЕК ЖИЗНИ (Короткие рассказы)……………………………… 69
I РЕБЕНОК……………………………………………………………...69
II ШОФЕР……………………………………………………………….69
III БЫК (вместо басни)…………………………………………………70
IV ПРЕМУДРЫЙ РАЙСКИЙ ГУСЬ…………………………………. 71
V ЗНАМЕНИТЫЙ ПОТОМОК……………………………………….71
VI ПИСАТЕЛЬ………………………………………………………….72
VII ТЕРПИ, КАЗАК… . …………………………………………………72
VIII ВОЗРАСТ…………………………………………………………… 73
IX ХИТРЕЦЫ…………………………………………………………....74
X СПЕЦИАЛИСТ……………………………………………………....74
XI УЧЕНИК СО СТАЖЕМ……………………………………………..75
XII ДВУЛИКИЙ………………………………………………………….75
XIII ОТОЩАЛИ…………………………………………………………. 76
XIV СО СЛОВАРЕМ……………………………………………………. 76
XV ОПРОВЕРЖЕНИЕ…………………………………………………..76
XVI ОЧИЩЕННЫЙ……………………………………………………....77
       XVII ТЕСНОТА…………………………………………………………..77
XVIII НАУЧНЫЙ ГУСЬ…………………………………………………78
XIX О РАЗИНЯХ………………………………………………………..79
XX НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ……………………………………………79
XXI НАХОДЧИВОСТЬ…………………………………………………80
XXII ВИТЯ……………………………………………………………….80
XXIII ЛОГИКА……………………………………………………………81
РУССКАЯ МАТЬ ТАЙМУРАЗА. Рассказ………………………………82