ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ЕСЛИ СРАВНИВАТЬ ЛЮДЕЙ С ОСТРОВАМИ, ТО МЫ НАЛАЖИВАЕМ СУДОХОДСТВО.
ПОЛИНКА И ИРКА
Так получилось, что в институт я на месяц опоздала: грипп, ничего тут не попишешь. На картошку не ездила, плюс прихватила еще неделю от начала занятий.
Поэтому, когда я, наконец, пришла на свою первую в жизни пару, невооруженным взглядом было заметно, что в исторически сложившиеся группировки я не попадаю. Зная по опыту, что легче всего отношения завязываются в курилке, я быстро вычислила двух характерно пахнущих девиц, и, подкатив к ним на перемене, спросила:
- Девчонки, курите?
- Нет!!! – неожиданно вскрикнули они дуэтом и вылупили на меня две пары круглых от честности глаз.
«Больные какие-то», – подумала я, отсаживаясь от них подальше.
Тем не менее, закуривая на следующей перемене в институтском туалете сигарету, я без труда запеленговала их обеих, занятых тем же самым. Вдобавок ко всему, они бросали на меня дружелюбные короткие взгляды и ободряюще улыбались.
«Больные, точно» - удостоверилась я.
Однако, стоять, как памятник самой себе, влюбленно глядя в грязный потолок, было глупо, поэтому я скрепя сердце, спросила, сколько длится перемена. Девчонки с готовностью ответили. Мало-помалу разговор сделался непринужденным, и вскоре мне стало ясно, что запирались они, как Исаев-Штирлиц не из-за помутнения рассудка, а всего лишь из-за того, что боялись декана, который развязал форменную агрессию в отношении беззащитных, страдающих от никотиновой зависимости девушек.
- И ведь никого, гад, больше не трогает. Только нас! – с горечью сказала Ирка, - уже три раза за неделю в деканат таскал!
Ирка носом сильно напоминала Барбару Стрейзанд, но, как потом выяснилось, думала, что похожа на нее вся. Поэтому Барбара числилась у нее в любимых актрисах, и Ирка очень любила тонко провести параллель. Она была из тех, кто создан для любви, причем не платонической. С природой своей Ирка не боролась: в голове был сплошной секс, и все ее великолепное тело постоянно находилось в состоянии естественного трепета. У Ирки всегда были в развитии несколько различной степени тяжести романов, но, в принципе, когда она прекращала маскироваться под Барби и притупляла мысль о противоположном поле, то выказывала неожиданный интеллект и эрудицию.
Подругу ее звали Полинка. Уже с первых минут разговора становилось ясно, что в их отношениях действует принцип «opposites attracts». Противоположный пол, любовь, секс и тому подобные категории привлекали ее, казалось, только как тема для абстрактной, теоретической беседы - глубинной заинтересованности в предмете не ощущалось. У Полинки были пышные волнистые, как у Мадонн эпохи Возрождения волосы, пухлые губы, плавные кошачьи движения, но при всей этой кажущейся мягкости, Полинкины прозрачные зеленые глаза могли излучать такую жесткую доминанту головы над всем остальным, что становилось немного не по себе из-за ясного понимания предстоящей эволюции характера.
Но, в общем, девчонки были, как девчонки. Из курилки мы вернулись уже вместе.
ПОЛИНКА, ИРКА, Я И КУРЕНИЕ В ТУАЛЕТЕ
Через несколько недель, проведенных в институте, я своих новых подружек полностью поняла: мы попали под кампанию борьбы с курением. Боролись, правда, кажется, исключительно с нами троими, но мы успели познать на себе все прелести геноцида: нас отлавливали, где только можно, таскали в деканат, грозили исключением. Стоило только в укромном уголке запалить сигаретку, как тут же возникала огромная лысая голова декана и, так и не сделав ни одной затяжки, приходилось тащиться унылым караваном в деканат, для того, чтобы выслушать очередную лекцию о вреде табакокурения.
Жизнь протекала в атмосфере гонений и унижения.
Офигев от такого положения вещей, мы и сами стали всего пугаться, и курили преимущественно в женском туалете, прячась в кабинки при малейшей угрозе быть застуканными.
И вот как-то раз, свалив с очередной пары, я, Полинка и Ирка зашли в туалет получить свою дозу никотина. Достали сигареты, подкурили и, рассевшись на подоконнике, с наслаждением отдались процессу. Было тихо. В окно светило последнее осеннее солнце. Ничто, как говориться, не предвещало трагедии.
Сделав очередную глубокую, как мировой океан, затяжку, я выпустила дым с намерением сказать что-то вялое, как вдруг услышала в глубине коридора цоканье каблуков. Мы замерли. Даже уши наши, кажется, заострились.
Шаги приближались. Мы сползли с подоконника, невольно принимая подобающие позы. Цоканье становилось все отчетливей. Когда не осталось никаких сомнений в том, что кто-то из преподов вознамерился посетить сортир, мы заметались, как тараканы, застигнутые в ночи за поеданием крошек. Дело в том, что факультет наш был маленький, все друг друга знали в лицо, а наша троица уже приобрела кое-какую известность не только среди братьев-студентов. Поэтому нам грозило быть узнанными и изобличенными сразу в двух грехах: курении (опять деканат, лекции, угрозы) и прогуле (санкции приблизительно те же). Положение было безвыходным, поэтому нам ничего не оставалось, как метнуться к унитазу, запереть за собой дверь и притвориться пустой кабинкой. Дверь в туалете не доходила до пола, поэтому, чтобы стороннему наблюдателю не показалось странным видение трех пар ног из-под одной двери, мы взгромоздились на унитаз, где и замерли в замысловатых позах, стараясь к тому же, чтобы наши головы не маячили сверху.
И вовремя. Потому что дверь, скрипнув, отворилась, и кто-то, удачно миновав наш насест, заперся по соседству.
Признаться, мы рассчитывали, что эта дама, кто бы она ни была, быстренько справит малую нужду и отчалит в обратном направлении.
Но все оказалось гораздо сложнее.
После вполне понятной возни в соседней кабинке воцарилась тишина. Мы висели на унитазе, боясь пошевелиться и как-то обнаружить свое присутствие. Молчание затягивалось. Мы вопрошающе смотрели друг на друга, силясь понять, что же там происходит.
Все быстро разъяснилось: в абсолютной тишине раздался звук, не рассчитанный на широкую публику: дама выпустила ветры. От неожиданности мы чуть не попадали с унитаза. Но висеть, стоически кусая губы, продолжали, хоть и избегали смотреть друг на друга.
Как только нам удалось более-менее справиться с равновесием и душившими нас спазмами смеха, звук повторился в другой тональности.
Третьего дождаться нам было не дано. Ревя, как реактивные самолеты, мы с грохотом посыпались с унитаза, вынесли дверь и побежали по коридорам и лестницам, прочь от этого места.
Я думаю, дама довольно быстро завершила свой процесс, когда услышала из соседней, по ее мнению совершенно пустой и безопасной кабинки гомерический, троекратно усиленный хохот.
ЯНКА
С Янкой мы подружились не сразу. Несколько месяцев я без интереса наблюдала, как мимо меня носится всклокоченная и резкая в движениях, с пронзительными синими глазами девица.
Янка не хватала с неба звезд, но старательно выполняла все предписания наших преподавателей, благодаря чему с каждым днем набирала силу и знания.
Освоившись в коллективе, Янка обнаружила мощное чувство юмора, самобытность, а так же редкую отзывчивость.
Я очень быстро прониклась к ней любовью и уважением до конца дней.
ЯНКА И ДОМАШНЕЕ ЧТЕНИЕ
Однажды мы сдавали домашнее чтение. Нужно было пересказать книжицу на английском, которую каждый перед этим целый семестр индивидуально мусолил, ну и какие-то там еще слова и фразы. Сдавали по очереди. Один отвечал, остальные маялись.
Преподавательница наша, Летиция Александровна, была человеком добрым, но чересчур эмоциональным. Когда она говорила нам по-английски: “виноград кислый” лицо ее перекашивалось так, что у нас у всех начинало сводить челюсти. Но это к слову.
Янка пересказывала что-то из Стивена Кинга. Она, судя по всему, дошла до кульминации, потому что повысила голос. Мы стали прислушиваться. Янка рассказывала:
- И вот это чудовище пришло к ним домой. Оно зашло в спальню и залезло на супружескую кровать. И там... там... Нет, я не могу дальше рассказывать!
- Ну что, Яна, что дальше? - Летиция Александровна заерзала на стуле.
- Я не могу. - Потупилась Янка.
- Ну почему?!
- Там неприлично...
- Ну ничего-ничего, рассказывай! Там?
- Нет!
- Ну?
- Там оно, на кровати, it left...
- Ну что оно оставило?
Янка упрямо молчала.
- It...left...shit? - осторожно предположила Летиция Александровна.
- Нет!!! - огорченно сказала Янка.
Все, следившие за диалогом, измученно перевели дух.
- Ну что же?!!
- Я не могу.
- Яна!
- Нет! - Судя по решительному ответу, продолжать она не собиралась.
Летиция Александровна ненадолго задумалась, прикидывая в уме, что же такое могло сделать чудище на кровати, если «нагадить» было ответом неправильным. Потом лицо ее озарилось догадкой. Все напряглись.
- Оно оставило на кровати... семя?..
- ДА!!! - заорала Янка.
Мы выскочили из-за парт и помчались ржать в коридор.
ПОЛИНКА, ИРКА И ЛАТИНСКИЙ ЯЗЫК
Ко всему прочему мы учили латинский. Правда, “учили” в нашем случае – грубая гипербола. Занятия проходили один раз в две недели, и прямо скажем, преподавательница наша знаниями не блистала: шаг влево, шаг вправо от учебника - все, человек замирал. Из всего курса помню лишь пару изречений, среди них любимое всеми: Bis dat qui cito dat (Нравилось нам быстро произносить первые два слова - “Б” оглушалось, а “Т” исчезало. Получалось хорошо. И перевод соответствовал: дважды дает тот, кто дает быстро. Ясно, по дурной молодости своей, смысл в это выражение мы вкладывали довольно узкий.)
Так вот. Проходили мы суффиксы прилагательных. Среди них значился “eba” (;эба, если следовать произношению латинян). Радость это вызвало неподдельную. Преподавательница краснела, когда мы это произносили с “е” вместо “э” и ударением на последнем слоге.
Когда же мы явились на урок через две недели, все напрочь забыв, вызвали Ирку, чтобы она эти суффиксы перечислила. Все мы помнили, что было что-то неприличное, только что, уже забылось. Тут Полинка вспомнила и давай шептать на весь класс:
- БЛЯ! БЛЯ!
А Ирка в сомнении. Говорит:
- Да не БЛЯ!
- Да БЛЯ! БЛЯ! - Настаивает Полинка.
- Да не БЛЯ!
- Да БЛЯ же!
- Да не БЛЯ! А ЕБ’А! - Вдруг победно восклицает Ирка, и доверительным взглядом, в котором светится торжество разума, смотрит на преподавалку.
Больше в тот день никого не спрашивали.
КАК Я ПИСАЛА ИЗЛОЖЕНИЕ
На первых курсах института я отличалась умом, сообразительностью и редкой безграмотностью.
Устные мои ответы были почти блестящи. Но когда я начинала что-то писать!..
Как-то раз, после прохождения темы “Погода и природа” мы писали изложение “На пляже”, что по-английски, соответственно, звучит “on a beach”. Но дело в том, что в английском языке есть похожее слово, которое произносится почти так же, только пишется по-другому: “bitch”, что, как теперь известно любому малограмотному обладателю телевизора, означает “сука”.
В тот день на меня нашло, как я понимаю, помрачение рассудка, потому что везде, где нужно было писать “beach”, я запузыривала: “bitch”. Получился приблизительно такой текст:
НА СУКЕ
Летом, когда листва зеленеет, солнце греет все сильнее и сильнее и на небе ни облачка, я обычно отправляюсь на суку. Сука наша красивая и аккуратная. Она располагается возле моря среди деревьев. Я люблю лежать на суке и ощущать ее тепло. Когда лежишь на суке, можно ни о чем не думать. А когда устанешь лежать, можно пойти поплавать, а потом вернуться обратно.
Уходить от суки не хочется. Но когда садится солнце, нужно вставать и идти домой.
Каждый раз я думаю, что очень хорошо провела время и надеюсь, что завтра приду опять.
Вот такая вот страшная история. Всякий раз я думаю, не случилось ли у бедной Летиции Александровны какого приступа, пока она читала эти откровения?
КАК Я В ПЕРВЫЙ РАЗ ОБРАТИЛА ВНИМАНИЕ НА БАШМАКОВА
То есть, нет. Обращал он на себя внимание сразу же. Своей жестикуляцией, синими глазами прекрасного принца и дикообразьей причесочкой (потом, много позже, в минуту откровенности, он мне как-то показал, как расчесывается по утрам: трет ладонью затылок, чтобы примявшиеся за ночь волосы опять встали дыбом – и вся тебе укладка).
Люди к нему тянулись, потому что Башмаков был симпатишный, смешной, добрый и неглупый. Белый клоун, одним словом.
Все это мне импонировало, но не более. Пока однажды, на лекции по Истории СССР мы с Полинкой не сели за соседнюю парту.
Я слушала в полуха, занятая собственными мыслями. Мысли становились все расплывчатей и легче. Я смотрела в окно, на крыши домов и облака. Потом почитала разнообразные признания в любви, оставленные на поверхности парты поколениями студентов, а так же мгновенные шедевры типа: «Каждому лектору – в жопу по вектору». Изучив все изображения красавиц и гениталий, я несколько минут обводила рассеянным взглядом аудиторию, пока не наткнулась на сидящего прямо передо мной Башмакова. Сначала меня заинтересовал его всклокоченный затылок, потом я перевела взгляд ниже, на шею… И поплыла: шея была такая тонкая, горячая, мальчишеская... Мне захотелось согреть о нее губы, слегка куснуть кожу…
Я с трудом отвела взгляд. В голове со звоном лопнули стеклянные шарики. И я вдруг прониклась непонятной уверенностью, что со временем он будет моим.
Весь остаток лекции Башмаковская шея притягивала мой взгляд. В животе теплело.
Правда, на следующей лекции все эти ощущения куда-то пропали. «Фу, глупости какие!» – подумала я и ненадолго позволила Башмакову носиться по параллельной орбите.
Жизнь в институте текла своим чередом.