В свои неполные шестьдесят он был не то чтобы старым, а каким-то изношенным.
Понурым и заезженным.
Его неопрятность в одежде, заросшее многодневной щетиной лицо, потухшие, не замечающие никаких житейских изменений глаза наводили на мысль, что появись перед ним, вот сейчас, именно в этот самый момент сам Господь Бог или Дьявол он не проявит никакой заинтересованности.
Его безразличие к жизни проявлялось во всем. Может быть, только вот, неожиданная удача оживляла его. Удача, которую он постоянно ждал, которая вызывала на его лице не привычную улыбку. Он не ждал от судьбы подарков, так, маленькие сюрпризики в виде кучки просыпанного возчиком угля, брошенной путейцами шпалой или еще чего, способного быть полезным в хозяйстве. Для встречи с сюрпризами Данько был готов всегда. Не было случая, чтобы он вышел за калитку своего двора без подоткнутого за опояску мешка.
- Чо, он мене заважит? А вдруг чо пападеться.
Попадалось. Тащил раз стрелочный брус километра два. Взмок! Хребет набил ой-ой как,
а довольный:
– Допер! Не мяшок ба, так шкура б со спяны слезла.
Так и жил в грустном безразличии, в ожидании фарта.
Работа, работа, работа.
Огороды, сенокосы, хозяйство.
Работа дома и на станции, и редкие минуты отдыха на лавочке под забором.
Присели как-то с Ольгой в предсумеречный зимний час на лавочке. Ольга болтает о деревенских сплетнях без умолку, а Данько не слушая, кивает головой, находясь в своем безразличии.
Глядь, дочка замужняя бежит к батькиной хате. Простоволосая, растрепа, в слезах, с разбитым в кровь носом. Вытирает кровяными ладонями слезы и красные сопли.
Всполошилась Ольга за дочку.
- Нюрка, эт хто тябе так приголубил?
- Хто, хто - Миколай!
Поговорила серьезно Нюрка с пьяным мужем, ну и наскочила на убедительный его довод.
- Чем эта он тебе все мусало размозжил? Смотри,... как юшку пустил!
- Чем, чем, - кулаком – неразборчиво отвечала ревущая в голос Нюрка на матерены вопросы.
- Чем?... Молотком!? Ах, ён бамовец проклятый, бабу - да молотком! Данько, чо сидишь как пень? Пойдем яму вольем! Ты гля, как он ее расчубасил!
- Ага, пойдем, вольем,… он одной ужо влил, так ишо мы подойдем. Чо лезла лаяться, когда пьяной? Чо, до утра не в мочь было? Тьфу, дурны бабы!
Поднялся и пошел в уже темную хату, оставив на лавочке плачущих женщин.
……………
Утром встал далеко до свету.
Подоил корову, почистил в хлеву, задал корму, занес в избу дров, чтоб не мытарились бабы по утреннему морозу. Вот уже и шесть простучали ходики. Ольга не встает, осерчала за вчерашнее.
-Чо, шаришься впотьмах? Запали свет да поешь. Там в чугуну картохи в мундирах, да сала отрежь. Не варила вчерась, за того бамовца.
Ольга, хоть и гневится на безалаберного мужа, но жалко его. Как пойдет голодный на всю двенадцатичасовую смену? Там не мед. Двенадцать часов ходить по морозу вдоль длинных составов, заглядывать в каждую буксу, проверять исправность подвижного состава, да таскать с собой тяжелую масленку.
- Накой мене свет? В своей хате не заблужусь и мимо рта не пронесу.
Нагреб из чугуна картошки, похрустел крупной солью, сало, хлеб да молоко вот и наелся. Завернул в тряпицу себе на день сала, картох да хлеба. Кипятка на станции прорва. Не помрем с голоду.
Собираться, поди, надо. Снял с печи валенки, тяжелые от впитавшегося путейского мазута. Поставил.
- Стара, куда портянки уткнула? Не найду чегой-то.
- Глаза разуй. На припечке сохнут.
Пошарил впотьмах. Тут. Потянул, собирая в руку. Что-то… как зацепилось… отпустило стукнув.
-Видать жесть на окантовке отошла. Надоть вечером сделать, пока вся не отлупилась – рассуждает про себя Данько.
Накрутил портянки и в валенки. Постучал по полу.
-Чой то не ладно, видно сбилась портянка комом. Да ладно, уже неколи. Бечь надоть.
Треух на голову, мешок за опояску – готов.
- Ну, я побег, стара.
-Поняй. Час добрый.
Долог рабочий день.
Полчаса стучит Данько по буксам в одну сторону, полчаса в обратную. Перекур в кондукторке и опять в путь. Хорошо еще, когда поездов не много, а седни как на грех – замотались.
Ну, слава Богу! Добили день до шабаша.
Сидят мужики, махорку тянут, отдыхают, домой собираются.
- Чо, Данько, ухайдокался?
- Да, седня побегали. Притомился. Да ишо чота ногу мулит. С утра еще портянка сбилась, перемотать было некогда.
Высвободил Данько ногу из валенка, ничего – нормально намотал портянку. Как носок шерстяной ногу обтягивает. Не понимая, перевернул валенок, из которого вывалился, грюкнув об пол, малый печной кружок. Еще котился по спирали кружок, а кондукторка взорвалась хохотом мужиков.
- Вот это мулит ножку! Данько, эт тебе, поди, баба пилюлю подсунула. Видно ее не жалуешь, от она и серчает. Ха-ха-ха.
Улыбается над собой Данила, чертыхается.
- Та эт я видно портянками кружок в валенок смахнул. Тетеря.