Мои первые прыжки

       
Вот и закончились 3 года учёбы в военном авиационном училище. Учёба осталась позади. Получил распределение в город N. С детства мечтал стать лётчиком, а стал лишь обслуживать самолёты. А тут случай подвернулся чуть приблизиться к детской мечте.
Полк только формировался, и когда я прибыл в часть, то с удивлением обнаружил, что, таких новоиспечённых лейтенантов – большинство, поэтому назвали наш полк лейтенантским. Мне предложили летать на транспортных самолётах Ан-12 в качестве бортового техника по авиационному и десантному оборудованию, сокращённо - борттехник по АДО.
       Чтобы начать лётную работу, необходимо было пройти сначала медицинскую комиссию, которую я успешно прошёл. После допуска к полётам медиками, всем нам предстояло пройти ещё парашютную подготовку.
И вот мы у тренажёра. Это - 5и метровая вышка с выходом в виде двери самолёта Ан-2. С вышки до земли протянут стальной трос, который, мне кажется, выдержал бы и танк, не то, что человека. К тросу прикреплена подвесная система парашюта. Только вместо купола был трос.
Командовал нами сержант, наш ровесник. Он, хотя и был сержантом, но исполнял должность начальника парашютно-десантной службы полка. Мы сначала восприняли его как младшего по званию. Но после того как он объяснил нам до самых тонкостей, до последнего штриха, как одевать подвесную систему, как группироваться перед приземлением, а потом сам прыгнул без какого-либо страха в глазах с вышки, мы, стоявшие на этой самой вышке, и ощущавшие холодок трепета в груди, мы сразу же изменили своё отношение к нашему сержанту.
       После всяческих теоретических наставлений, пришла нам пора прыгать с вышки. Мы должны были прыгать так, как будто выпрыгиваем из самолёта, т.е. по весу, сначала самый тяжёлый, в конце - самый лёгкий. Впереди меня был Валера, весивший больше меня на 1кг. Он надел подвесную систему, подошёл к проёму двери, схватился за борта, и каждый раз на вопрос Евгения (сержанта):
- Ну, что? Будешь прыгать? - отвечал:
- Сейчас, сейчас! - но всё никак не решался прыгнуть с вышки.
Когда всем нам надоело его "сейчас", и Женя сказал, что не допускает его к лётной работе без прыжков с вышки, Валера пообещал, что из самолёта уж он обязательно выпрыгнет, ведь из самолёта будет не так страшно, и высота позволит сгруппироваться, а здесь можно и ноги поломать.
На том и сошлись.
       Было, действительно страшно. Мне вспомнился мой прыжок с 10и метрового трамплина в воду. Но там была другая стихия - вода, да и обстоятельства были другие. Там мне пришлось прыгать, чтобы помочь попавшему в неприятную ситуацию однокласснику, а здесь твёрдая земля и никаких других обстоятельств, кроме желания летать, не было.
       Подойдя к двери, и сложив руки на груди, имитируя готовность к использованию запасного парашюта, пригнувшись, чтобы войти в проём, я наступил на порог, готовясь к прыжку.
 Страх мгновенно, неосознанно, инстинктивно, втянул мою голову назад. Я настраивал себя, чтобы не посрамиться перед остальными парнями, не сделать так же, как сделал до меня Валера. Но страх, находящийся в каждом из нас, у кого в большей степени, у кого - в меньшей, заставляющий сжиматься наши сердца и другие места, не давал мне возможности шагнуть вперёд. Стыд одолел меня, и я упросил своё нутро, свою душу, чтобы преодолеть этот страх. Иначе, для чего жить? Зачем мне надо было всё рассматривать из проёма? Ведь когда лазал по деревьям, знал же, что не надо смотреть вниз! А тут любопытным стал. Бросился бы в проём безо всякого, и все дела, так нет, захотелось посмотреть, запомнить высоту!
       Эта заминка заняла какое-то мгновение, но выпускающий уже готов был укорить всех нас в трусости. Почувствовав всю ответственность за всех, лежащую на мне, соблюдая все правила, преподанные сержантом, я выпрыгнул из этих заколдованных дверей. Во время теории Евгений нам объяснял, что после отделения от самолёта до раскрытия парашюта проходит 3 секунды. Эти 3 секунды в обычной обстановке проходят, если мы считаем двузначные цифры, например: - двадцать один, двадцать два, двадцать три. Время прыжка с тренажёра также было рассчитано на три секунды. Но эти секунды будут более протяжёнными, чем те, которые мы считаем в обычных условиях. А секунды до раскрытия купола парашюта в действительности, будут ещё более протяжёнными. И, возможно, их придётся считать четырёх, а то и пятизначными цифрами. Мы недоумевали такому расширению времени. Но практика подтвердила это утверждение. Все три секунды, имитировавшие спуск на парашюте со скоростью 4 м/сек., я падал со сжатым сердцем. Даже после приземления, выпустив воздух, закупоренный в моих лёгких, сердце забилось не сразу. Когда меня спросили, как считал секунды, я ответил, что считал трёхзначными цифрами, но их было мало. Кроме счёта, успел ещё подумать: "Какой же надо применить счёт?" С этой мыслью и встретился с землёй.
Было ещё несколько "смелых", пошедших путём Валеры, и на этом наш тренаж завершился.
       На следующий день были прыжки. В первый раз нам назначили эшелон 2500 метров. Прыгать предстояло на вспаханное после уборки пшеницы поле, которое находилось рядом с аэродромом. Земля была мягкая, что служило основанием закончить прыжки без травм.
Все, решившиеся летать на самолётах в качестве борттехников, надели на себя основной и запасной парашюты, и, после проверки и инструктажа, сели в круг на травке, ожидая своей очереди. Перед нами прыгали спортсмены-парашютисты, затем лётный состав, которому предстояло пройти предполётную подготовку. Нам же пришлось созерцать, как прыгают другие.
Так же, как моё разглядывание с вышки, это созерцание прыжков постепенно наполняло нас страхом. Хотя мы бравировали своей храбростью, рассказывая смешные истории, над которыми смеялись нарочито громко, даже чересчур громко, но в нас уже вселилось чувство тревоги, и мы искоса посматривали в сторону спортсменов и лётчиков, желая всё дальше отдалить момент прыжка. Лица наши поменяли цвет, приобретя как бы серовато-бледноватый оттенок. Руки у некоторых тряслись. Особенно это было заметно, когда подносили сигарету ко рту, не сразу находя губы, чтобы затянуться сигаретой. Закурили даже некурящие. Они, затягиваясь, кашляли до слёз с непривычки. Было непонятно, то ли они действительно нахлебались дыма, то ли оплакивали свою судьбу.
       Вместо нас никто не сделает то, для чего мы тут собрались, прыжки не отменят, и просто так, без прыжка, зачёт не поставят, а, значит, не допустят к лётной работе, и это будет катастрофой.
Подошла к нам девушка-спортсменка, заслуженный мастер спорта, неоднократная чемпионка мира в парашютных прыжках. Последовала команда: "Встать!" Мы поднялись с земли и построились в одну шеренгу. Построились не по росту, а по весу, как должны заходить в самолёт, начиная с самого лёгкого и кончая самым тяжёлым, чтобы покидать самолёт в обратном порядке. Кому-то проверяющая переставила открывающие парашют ремни. Кому-то помогла подогнать подвесную систему.
Мы перестали смеяться, и вообще разговаривать. Ноги наши предательски подгибались, и коленные чашечки двигались вверх-вниз с неимоверной частотой. Проверяющая увидела наши скорбные лица, и почувствовала наше упадническое настроение, начала подбадривать нас. Мы отвечали наигранно весело и громко. Она была для нас последней надеждой. Мы надеялись на её профессионализм, который всё увидит, и не допустит малейшей ошибки в укладке парашюта, в нашем снаряжении. Мы смотрели на неё как дети, глядящие на мать, которая возьмёт все наши заботы на себя.
       "Напра-во! На посадку в самолёт, шагом марш!" - это была команда, которая вызвала в нас желание бросить всё, и бежать отсюда, где никто не знал бы про нашу трусость. Куда делась наша бравада. Куда делось наше высокомерное отношение к другим, занимающим более низкую ступень общественного сословия. Мы были как овцы, ведомые на заклание. И что двигало нас в самолёт? - знает лишь один Бог, в которого мы тогда не верили, но просили Его милости.
       Вместе с нами в самолёт вошли три спортсмена-парашютиста, только что совершивших прыжок. Им нужно было количество прыжков, и они прыгали, когда позволяли обстоятельства. Лично мне их присутствие было неприятно, не хотелось, чтобы мой страх видели посторонние. Тех же, которые впервые в жизни должны были прыгать с парашютом, я не считал более смелыми, чем сам. В их глазах застыл страх перед предстоящим, как застывает пруд или озеро перед тем, как покроется льдом. Я же имел "смелость" наблюдать всё это, хотя сердце моё было перетянуто ремнями, как подпруга у лошади. Было страшно всё: и мысль, что кто-то может сесть тебе на купол, и наоборот, что ты влетишь кому-то в купол; что парашют не раскроется, а если раскроется, то лямки перехлестнут его; и много-много разных страшилок представлялось нам. Из бледно-серых мы превратились в зеленовато-болотных, молча исполняя все команды, с замиранием не только сердца, но и дыхания, вслушивались в гул движка самолёта, надеясь, что может сегодня пронесёт, что-то забарахлит в двигателе, и мы не будем прыгать. Разум говорил, что в следующий раз будет также страшно, как сейчас, а может, ещё хуже. Прыгать же, всё равно придётся, чтобы никто не сказал тебе, что "Ты такой большой! Маленькие прыгнули, не испугались, а ты боишься?!" Я убеждал самого себя, настраивал на то, что как бы ни было страшно, но я должен шагнуть в открытую дверь. Не веривший тогда в Бога, неосознанно ощущал Его присутствие во мне, и надеялся, что Он не покинет меня. Во мне жило чувство жизни, которое отгоняло страх. Всё это были не мысли, а что-то более внутреннее, сидевшее внутри меня, наверное, в самой душе. Почему-то я был уверен, что именно со мной будет всё в порядке.
Но эти спортсмены всё же донимали меня. Они, не успев приземлиться, наспех скатав свои парашюты, которые мы потом назвали вещмешками из-за того, что уложены были кое-как, наспех свёрнуты, наспех застёгнуты, а некоторые спортсмены, вообще обнаглев, несли купола своих парашютов в самолёт на руках, и уже в самолёте, у нас на глазах, небрежно, как нам казалось, укладывали их.
       Самолёт, не выключая мотор, подрулил к посадочной площадке, и мы направились гуськом в неизвестность. Мотор взревел, и самолёт побежал по траве, набирая скорость. Каждую кочку сердца наши ощущали неприятным сжатием.
Отрыв от земли, набор высоты. Резкие развороты, заставлявшие нас упираться ногами в пол… Наконец эшелон набран, самолёт вышел на прямую десантирования. Дверь открылась, и в самолёт ворвался набегающий ветер, ещё более охлаждая наши тела. Кисти рук были холодны, как у мертвецов.
       Нас выпускал Евгений, наш сержант. Он стоял в проёме двери, и смотрел на землю, ориентируя лётчика, куда довернуть. Он был без парашюта, без страховочного ремня. Стоял в проёме двери, и щёки его трепыхались от набегающего потока ветра, как трепещет полотно на сильном ветру. Неосторожное движение - и он за бортом. Но он стоял, едва придерживаясь борта самолёта. Нам же было страшно за себя, за него, за всё, происходящее сегодня здесь. Нам предстояло узнать непознанное, которое страшило нас. В открытую дверь мы видели землю, убранные поля, реку, как ниточку, машины чуть больше спичечной коробки. Вдруг всё перевернулось, и мы видим одно лишь небо и облака на нём. Это лётчик, исполняя команду нашего выпускающего, доворачивал самолёт на курс, нужный для десантирования. Наши внутренности то падали вниз, то взмывали к облакам вместе с маневрами самолёта.
       Сначала хотели выпускать нас, поэтому спортсмены сели поближе к кабине пилотов. Потом, уже в самолёте, приняли другое решение. Первыми решили выпускать спортсменов. Мне стало морально немного легче. Спортсмены перешли поближе к двери. Нам пришлось вставать на наши непослушные ноги и передвигаться вглубь самолёта, ещё дальше отодвигая момент истины, накапливая в нас большее количество страха. Мы уже дошли до отчаяния, и готовы были броситься побыстрее вниз, а тут опять задержка.
       Самолёт вновь сделал разворот, и лег на курс выброски уже нашего десанта. Последовала команда: "Приготовиться к прыжку!"
Мы встали со своих мест. Без мыслей, без чувств. Роботы. Последняя проверка. Карабин вытяжного парашюта подсоединён к тросу внутри самолёта.
       - Пошёл!
       Первым у двери опять оказался Валера. Он судорожно вцепился в проём руками так, что Женя, крупный и крепкий наш сержант, не мог отодрать даже одну руку Валеры. Женя старался и силой, и хитростью вытолкнуть новоиспечённого "лётчика" за борт, но ничего не получалось. Тем временем самолёт пролетел то место, где можно было совершать прыжки, и Женя оставил Валеру в покое, говоря, чтобы тот отошёл и не мешал другим прыгать. Пока шло препирательство, самолёт, сделав лишний круг, лёг на курс десантирования. Только Валера ослабил руки, как Женя попытался снова вытолкнуть его, но Валера успел схватиться за проём двери, и никакая сила не могла оторвать его от борта. Тогда Женя отошёл подальше. Валера ослабил мёртвую хватку, и, опасаясь толчка сзади, пятясь задом, как рак, ушёл внутрь самолёта, поближе к кабине лётчиков, чуть не распустив вытяжной парашют. Выпускающий отцепил его карабин, и переставил его на последнюю очередь.
       Самолёт сделал ещё один круг. Теперь я стоял рядом с выпускающим, смотрел на мелькающие перед глазами земные сюжеты и ждал команды.
       - Пошёл!
Команда оказалась неожиданной, я рванулся вперёд, подставив голову набегающему потоку воздуха. Он был настолько плотным, что от неожиданности я отпрянул от него внутрь самолёта. Это было просто инстинктивно. Я перестал бояться, переборов в себе страх.
Выпускающий, видя такой мой манёвр, решил, что и я, как предыдущий прыгун, не выпрыгну из самолёта. Он сделал движение вперёд, по направлению ко мне. Не желая, чтобы он прикасался ко мне, чтобы не сказали потом, что меня вытолкали из самолёта силой, я пригнулся, чтобы не удариться о борт, и, не сумев поставить ногу на порог, оттолкнулся от пола самолёта. При этом поскользнулся так, что упал на колено, но каким-то образом успел оттолкнуться от пола, вывалился из самолёта. Руки Жени были рядом со мной. Он опоздал, потому что мой центр тяжести уже был за бортом самолёта, меня просто вытянуло из него, ударив уложенным в ранец парашютом вскользь по обшивке самолёта. Всё-таки, я оттолкнулся неплохо.
       Свободное падение! Что может сравниться с чувством свободного падения?
 Прошла, кажется, вечность, я всё лечу вниз, а парашют не раскрывается. Уже четырежды повторил четырёхзначный счёт секунд, а парашют всё не раскрывается. Посмотрел вверх, и увидел, как шнур вытяжного парашюта ушёл из моей подвесной системы, а самого вытяжного парашюта нет. Пришлось вспоминать всю теорию, что за чем происходит. Посмотрел, где находятся мои руки. Найдя их на запасном парашюте, немного успокоился, и стал считать время. За эти злополучные 3 секунды сколько дел сделано, сколько мыслей пронеслось. Уже решил дёрнуть за кольцо запасного парашюта, но, глянув, что до земли ещё далеко, а также увидев остальных прыгунов, немного успокоился. Над ними тоже не было ничего.
       Внезапно послышались хлопки, как пистолетные выстрелы. Это раскрывались наши парашюты. И после этих хлопков - взрыв эмоций: "Эээ-х!", "Ура!". Только вновь посмотрел на свои руки, как что-то затормозило меня, потом подбросило и крутануло влево на 180 градусов. Поднял голову. Надо мной висел купол моего парашюта, но он не был круглым, как у других, а как бы просто висел в воздухе. Я подумал, что что-то произошло с ним, и если сию же секунду он не наполнится воздухом, придётся выбрасывать запасной парашют. Ещё раз вспомнил, как надо выбирать его.
В этот момент меня дёрнуло сильнее прежнего. Мне показалось, что ещё чуть-чуть, и я выпаду из подвесной системы. Это раскрылся мой парашют. Лямки подвесной системы, как ни старались их натянуть, оказались велики для меня, и я не сидел в них, а висел. Надо вспомнить, что необходимо делать после раскрытия парашюта. Вспомнил и стал заправлять лямки, чтобы сесть в них, как в кресле. Пока возился с лямками, вспомнил, что нужно ещё убрать защитные чехлы со строп парашюта. Поднял руки, чтобы сделать это, и сквозь окно парашюта увидел, что ко мне приближается кто-то, по-видимому, более тяжёлый, чем я. Быстро убираю защитные чехлы и, схватившись за две лямки строп, стараюсь увести парашют в сторону от того, кто приближался ко мне. Но разве можно быстро справиться с парашютом площадью почти 100кв.м.?
Вот, наконец, распустились все наши "грибочки". Мы кричали радостно и громко. Земля была ещё так далека, но мы уже чувствовали вкус победы. Победы над своим страхом. Победы над неизвестностью.
 Казалось, что мы так и будем парить в воздухе. Все упражнения и задания, которые получил от инструктора, выполнены, но земля была недосягаема, она была также далека от нас. Мне показалось, что это длится долго-долго.
       Вдруг я увидел, что земля совсем близко. Она мчится мне навстречу как в кино, и как-то боком. Оказывается, в воздухе я крутил стропы в другую сторону, быстренько передвинул руки на другие стропы и начал разворачивать парашют. Но было уже поздно. Земля была уже в нескольких метрах, и я, не отпуская скрещенные стропы, чтобы земля набегала прямо на меня, сел в подвесной системе, как положено по инструкции, чтобы видеть носки сапог из-за колен, подошвы ног поставить параллельно поверхности земли и приготовиться к встрече с землёй. Колени выплясывали невообразимый танец. Подошвы дрожат мелкой дрожью.
 Земля! Мягко! Падаю на бок, не стремясь удержаться на ногах, как рекомендовал сделать инструктор. Подтягиваю нижние стропы. Получилось быстро. Поднялся с земли, продолжая гасить купол. Смотрю, некоторые не падают, а приземлившись мягко, бегут вслед за куполом, стараясь погасить его. Подумал, что тоже мог бы не падать. Эх, досада!
Мы приземлились далековато от места сбора. По рыхлому полю, да с парашютом наперевес дойти к месту сбора - занятие не очень приятное.
       Разгорячённые совершённым "подвигом", мы просились прыгнуть ещё раз, пока не закончилось время прыжков. Но для нас испытание на сегодня закончено. Психология! Начальство знало, как ведут себя новички. Прыжки для нас завтра.
 Сколько радости, сколько адреналина получили мы! Преодолеть такой страх! Нас же, как холодной водой после парной... охладили наше возбуждённое состояние. Куда поденешься, приказ есть приказ.
       Наступило завтра. Мы опять сидим полукругом на травке. Парашюты на нас. Они мешают нам сесть хорошо. Мы уже не курим. Вчера нам было страшно от неизведанного. Сегодня мы перевариваем, каждый сам в себе, вчерашний прыжок, и становится ещё страшней, чем вчера. Мы не помним миг приземления. Мы помним лишь то чувство, бывшее в нас - ожидание беды, и, поэтому нам ещё хуже, чем вчера. Перед глазами всплывают картины, которые мы наблюдали через дверной проём, когда самолёт делает разворот или доворот на курс. Сначала земля, а на ней поля как маленькие клочки бумаги. И вдруг облака и небо. И сердце наше сжатое, казалось бы, до предела, опять сжимается ещё сильней, и мы чуть не вскрикиваем, как девушки. Но мы мужики!
Нам кажется, что никто не видит нашего страха. Посмотреть бы на себя в этот момент со стороны, но мы боялись поднять глаза даже друг на друга, чтобы не увидеть себя в глазах товарища. Это была бы картина покруче, чем у Репина в картине "Приплыли". Нам вспоминается момент выхода из самолёта, свободное падение, ожидание раскрытия парашюта, бесконечный переход из одного ожидания в другое.
       Мы уже не смеялись с Валеры. Нас бил такой мандраж, что вчерашнее испытание казалось нам мелочью. Лица наши сегодня приобрели землистый оттенок. Мы были мертвы, и сидели, потупив взор. Преодолевая неудобство, чтобы кто-то не увидел, что написано в моих глазах, пересиливая чувство отупения, из любопытства или по своей натуре, я оглядывал своих товарищей, примеряя на себя маску страха, подсмотренную мною на лицах других "вынужденных" парашютистов. И думал, что я выгляжу не лучше их.
 Звучит команда: "На посадку в самолёт!"
       Мы вновь идём в самолёт, как евреи в печь крематория, согнувшись, еле переступая ногами и ничего не наблюдая под ногами, хотя все смотрели только себе под ноги.
Не издавая ни звука, расположились в самолёте. Сегодня с нами был только один спортсмен, который прыгал первым, а за ним, без перерыва, предстояло прыгать нам. Вчера я считался вторым после Валеры, хотя всё же пришлось после заминки с ним, открывать прыжки новичков. Сегодня мне официально «доверили» открытие прыжков, предупредив всех, чтобы без задержек, чтобы уложиться в один заход самолёта, таким образом компенсировать вчерашнее сжигание топлива впустую. Нас прижали друг к другу поплотнее, чтобы прыгать как игрушки с конвейера.
       - Первый пошёл! - за ним, прицелившись, чтобы попасть на порог и не вытирать борт самолёта, сложив руки на запаске, я бросился в бездну. Не успев отделиться от самолёта, начал счёт, и опять несколько раз просчитал четырёхзначными цифрами, но парашют не раскрывался. Мысленно плюнул на такое дело, перестал считать, и стал просто ожидать раскрытия, наблюдая, как выпадают из самолёта один за другим мои товарищи, и как быстро снижается выпрыгнувший за мгновение до меня, спортсмен. Эх, мне бы такой парашют! Я бы им показал! - размечтался я, не определив, кому и что я показал бы. Подняв голову вверх, увидел вчерашнюю картину - надо мной начинали вспыхивать, как разрывы снарядов, раскрывающиеся парашюты тех, которые выпрыгнули после меня, и всё небо постепенно окрасилось белыми кружками с висящими и визжащими от радости чёрными фигурками людей. Или у них фал, который вытягивает вытяжной парашют, короче?
Наконец-то и мой парашют начал медленно раскрываться. Но опять не всё хорошо, мне показалось, что купол моего парашюта перехлестнула стропа и, по-видимому, придётся мне выдёргивать кольцо запаски. Глянул вниз. До земли ещё далеко. Заставляю себя успокоиться, осматриваю, где лежат руки, увидел, где находится кольцо запасного парашюта, положил правую руку на кольцо и стал вспоминать, как надо действовать при использовании запаски.
       Кажется, прошла вечность, я торопил время... Меня дёрнуло так, что я оказался в самом низу подвесной системы стоя. Парашют раскрылся нормально, без перехлёста. Уррра! Всё в порядке. Теперь надо только хорошо усесться в подвеске, направить парашют навстречу земле и конец всяким страхам. Сегодня выпьем с друзьями, обмоем наши прыжки, забудем страх. Хорошо! Как всё-таки жить хорошо!
 Как же угадать, с какого бока будет набегать земля? Я просто крутил стропы туда-сюда, пытаясь угадать направление моего движения. Тренировался.
Окончательно успокоившись, только сейчас заметил, что наш Ан-2 находится в поле моего зрения, совсем недалеко от меня и под ним появилась маленькая фигурка, как оказалось позже, последнего парашютиста, отделявшаяся от самолёта. Значит, прошло только несколько секунд после моего прыжка! Значит, уложились в норматив, выпрыгнув за один заход, никто не спасовал сегодня. Эх, и напьёмся!
 Сердце моё, до тех пор сжатое в детский кулачок и, казалось, держащееся только на одной тоненькой артерии, вдруг открылось, и кровь побежала по сосудам, как вода, прорвав плотину, устремляется на свободу, с такой силой кровь моя, выталкиваемая мощными сокращениями сердца, растеклась по всему моему существу. И сердце, секунду назад, трепетавшее как лань, что казалось, его просто нет у меня, начало так сильно стучать, что казалось, проломит грудную клетку.
       Сегодня наш эшелон был 1800метров, а значит, приземление будет более скоротечным, чем вчера. От радости я задохнулся потоком воздуха.
       Поднялся совсем небольшой ветерок, и понёс он меня далеко в поле. Мне показалось, что земля вовсе не приближается ко мне, а наоборот - отдаляется. Сначала было, даже забеспокоился.
Пока я так рассуждал, все выпрыгнувшие из самолёта, радуясь раскрытию парашютов и показывая, якобы, что они вовсе ничего и не боялись, начали переговариваться между собой, крича во всё горло всякую белиберду. Только голоса, перевозбуждённые от неимоверного напряжения и оттого дрожащие и переходящие в фальцет, выдавали этих ребят. Но всё равно это была такая радость! Мы продолжали жить и будем летать.
       За всеми этими занятиями я и не заметил, что земля уже рядом и стремительно набегает на меня, стремясь расшибить меня, неподготовленного, в лепёшку. Быстро проделав те же процедуры, что и вчера, перехватив крест-накрест руки, напрягшись, чтобы успеть развернуть парашют, я готовился к встрече с землёй. Но парашют был огромен, не развернуть за секунду.
 Сегодня земля встретила меня не так, как вчера. Так и не успев развернуть парашют, только развернувшись в подвесной системе, лечу навстречу земле. Сегодня решил не падать, а удержаться на ногах. Ветер, хотя и был совсем незаметным, но площадь парашюта была такой большой, что я не успел погасить купол. Упал, и меня потянуло по полю с такой быстротой, что я не успевал забежать ногами вперёд, чтобы встать на них. В то же время я выбирал нижние стропы, гася купол. Упорство моё было вознаграждено, мне удалось погасить купол, но вся та радость, вновь испытанная после приземления, ушла куда-то. Во время борьбы с куполом и ветром я устал и вспотел, а моё скольжение по земле испачкало меня всего. Лицо, руки, даже комбинезон были в земле. Я отряхнул землю с одежды, отёр с лица, выплюнул её изо рта, собрал парашют в кучу и, взяв его в руки, двинулся к месту сбора, до которого оказалось с километр.
Идя по пашне, я не ощущал ничего особенного, но когда вышел на луг, почувствовал какие-то бугры под подошвой. Старательно отёр подошвы сапог о траву и пошёл дальше, но мне мешали идти эти бугры, и я понял, что они находятся не на подошвах сапог, а внутри них. С горем-пополам, наконец-то дотопал до места сбора. Сдал парашют и сел переобуваться. На мне был надет комбинезон поверх повседневной в сапоги формы. Каково было моё удивление, когда я обнаружил землю в сапогах, но нигде не было и намёка, как она туда попала: и низ штанин комбинезона, и галифе были чисты, не было ни крошки земли. В сапогах было полно земли. Вся земля находилась под подошвой. Нигде ни крошки, а под носками даже в кучу сбилась, утрамбовалась. Интересный фокус получился. Я показал такой фокус товарищам, которые не меньше моего удивлялись увиденному. Они сначала было, не поверили мне, но, тщательно обследовав поверхности одежды, согласились с тем, что произошло что-то необъяснимое.
       Сегодня никто уже не просился на повторный прыжок. Впереди было свободное время. Нас ждал ресторан и, в конце концов, мы должны отметить, что нами преодолён ещё один рубеж, который воздвигла нам военная наша жизнь.
Третий прыжок был уже не так страшен. Но, говоря по правде, каждый из последующих прыжков, а их у меня было 17, всегда напоминал мне мои первые два прыжка. К каждому последующему прыжку я относился очень ответственно.
Некоторые из лётного состава увиливали от прыжков, прося кого-нибудь прыгнуть вместо себя. И я выполнял их вместо своих друзей, даже после того, когда уже перешёл в службу наземной подготовки самолётов, т.е. уйдя из лётно-подъёмного состава, тем более, что нам платили за первые три прыжка по три с полтиной, а последующие - по три рубля. Как мы говорили: "За страх". И эти деньги не были лишними в моём холостяцком бюджете.